"Бешеный Лис" - читать интересную книгу автора (Красницкий Евгений)Глава 2Дел оказалось невпроворот: развести костер, рассадить около него раненых, способных хотя бы сидеть, накормить людей, задать корму лошадям, в том числе и приведенным из леса, поставить сани на всякий случай в круг… Мишка даже не представлял себе, как много всего нужно сделать и как со всем этим управиться в одиночку. Сначала он хотел приспособить к приготовлению пищи Кузьму, но тот и сидеть-то мог только на одной половине задницы. Роська из-за боли в спине тоже не мог наклониться над котлом, и кашеварить пришлось Немому. Неожиданно помогать Мишке взялся Матвей. Даже из-под повязки было видно: вся левая сторона лица у него опухла так, что даже закрылся глаз, но двигался парень уверенно и Мишкины распоряжения выполнял толково. Наконец каша упрела, и Мишка задумался: будить ли деда, который, завернувшись в тулуп, задремал, сидя в первых санях, как вдруг раздался голос Роськи: – Кто-то едет! По дороге со стороны Ратного летели наметом два всадника. Когда кони приблизились, стало видно, что всадник только один, а второго коня он ведет в поводу. На Настену это было совсем не похоже, и Мишка попятился к костру, около которого он оставил свой самострел. Всадник, видимо, тоже проявил осторожность и, остановив коня примерно на расстоянии одного перестрела, начал разглядывать открывшуюся перед ним картину. Посмотреть, конечно, было на что: кровь, трупы, укрывшиеся за поставленными в круг санями люди… Мишка заметил, что около ног коня крутится, то и дело поднимая голову и принюхиваясь, собака. – Чиф! Чиф! Ко мне! Конечно, видят собаки плоховато, чутью может помешать ветер, но уж голос хозяина пес узнает из тысячи голосов. Как Чиф рванул с места! Можно было подумать, что это не он только что пробежал за скачущими во весь опор конями полтора десятка верст! Мишка был мгновенно сбит с ног и облизан чуть ли не с головы до пят. – Чиф, псина ты моя, соскучился, хороший мой, даже и не обижаешься, что оставили тебя привязанного… Ну хватит, я тебя тоже люблю, перестань… Да дай ты на ноги подняться! Мимо протопали по снегу копыта коней, Мишка обернулся и увидел дядьку Лавра и сидящую у него за спиной Юльку. Увидев вышедшую из фургона с тяжелоранеными мать, Лавр соскочил с коня и стиснул ее в объятиях. – Аннушка, свет мой… живая! – Отпусти, дурень, люди же кругом! – Живая, а я уж думал… – Да отпусти ж ты! Совсем очумел! – Лавруха! Ополоумел? Анька, а ты чего тут… Кхе! Пошла к раненым! И ты тоже! Сын еле дышит, а у тебя одно на уме! Совсем сдурели, мне тут только ваших… этих самых… не хватает! Дед явно сам растерялся от бурного проявления страстей и не знал, как себя вести. В конце концов, разозлившись не столько от недопустимого поведения сына и невестки, сколько от собственной растерянности, схватил Лавра за ухо и оттащил от «предмета обожания». – Иди, там он, Анька, покажи… Тьфу! Тут беда, а им все… Михайла, а ты чего вылупился? Хватит на снегу сидеть! Ну что за народ, только б целоваться, у этого бабы нет, так он с собакой! Помог бы лучше лекарке с коня слезть, столько верст охлюпкой проскакала, весь зад отбила, бедная! Юлька действительно сидела, вцепившись в заднюю луку седла, бледная, с закушенной губой. – Юля, давай слезть помогу. Давай руки, осторожненько. Чиф, не мешай! – Ой! На ногах Юлька не удержалась и обвисла на Мишке всей тяжестью. – И эти обниматься, да что ж это такое-то! – снова завозмущался дед. – Совсем с ума посходили! – Деда, она стоять не может! – Сидеть – тоже! – уверенно заявил Корней. – Подержи ее пока так, сейчас я тулуп постелю, пусть приляжет, все равно с нее прямо сейчас толку не будет. Мишка помог Юльке улечься на живот, потоптался рядом и не нашел ничего лучше, чем спросить: – Есть хочешь? У нас каша как раз поспела. – Что у тебя с головой? – поинтересовалась Юлька. – Царапина, стрелой зацепило слегка. – А я думала – мозги вышибло. Какая мне сейчас каша? Юлька оставалась Юлькой даже в таком плачевном состоянии. – Тогда хочешь, меду принесу или вина? У нас есть. – А чего праздновать-то будем? – Юлька приподнялась на локтях и огляделась. – Что у вас тут случилось? – А что, Петька не рассказал? – холодея от ужаса, спросил Мишка. – Он что, не доехал? – Это тот парень, что ли? Да он вообще ничего толком сказать не мог. – Почему?!! – Потому что грохнулся где-то. Нашли кого послать, с санями управиться не может! – Что значит «грохнулся»? – А то и значит! Его лошадь в село приволокла: сани поломаны, голова разбита, правая рука сломана. Мать роды принимала, так бабы меня позвали. Сказали: «Бредит». А я как услышала про зеркало… Юлька неожиданно всхлипнула. – Дура-а-ак… я думала, его уже и в живых… а он – кашу… – А кто ж тогда Петьке про зеркальце сказал, если меня уже… того? – Мишка почувствовал, как его отпускает страх за судьбу Петра. – Дура-а-ак! Мы думали, вас всех… он один спасся… – Ага, я – дурак, а вы – умные – вдвоем, без оружия, что б вы тут делали, если нас и в самом деле… – Чурбан бесчувственный, не понимаешь ты ничего! Мишка вдруг понял, что впервые в жизни видит Юльку по-настоящему плачущей. Дочка лекарки и плач казались ему до сих пор вещами несовместными, как гений и злодейство, по Пушкину. И, несмотря на то что запас эмоций на сегодня, казалось, был исчерпан полностью, Мишка вдруг почувствовал некоторую стесненность в горле. – Кхе! – Из-за саней вырулил дед, держа в руке глиняную кружку. – На-ка, девонька, выпей, быстрее в себя придешь. У нас раненых полно, а тут еще и лекарку лечить приходится. Пей, пей: и согреешься, и успокоишься. – Деда, они не знали ничего! – поспешил сообщить Мишка. – Петька по дороге разбился, лошадь его без памяти… – Да слышал я, слышал. Когда мать-то твоя, девонька, подъедет? – Не скоро еще, Корней Агеич. Там роды тяжелые, пока закончит… Но тетка Татьяна сани готовит и Анька-младшая тоже. А дядька Лука свой десяток поднимает, я слышала, как он говорил, чтобы все в бронях… – Татьяна, говоришь, сюда едет? – Дед обернулся к фургону с ранеными и заорал: – Лавруха, а ну быстро ко мне! Лавруха! Не дозвавшись сына, дед шустро поковылял к фургону сам. – Минь, чего это он? – Юлька с любопытством уставилась вслед деду. – Не знаю, ты пей, пей. – Ну да, а то я не вижу! – фыркнула Юлька. – Не знает он! – От недавних слез уже и след простыл. – А с кем тут Татьянин муж только что обнимался? – проворчал Мишка. – Но я же дурак, не понимаю ничего! Вот и не знаю. – Вкусно! – Юлька мгновенно сменила тему разговора. – Чего это он мне тут намешал? – Дай-ка попробую. Угу, вино, мед, и теплой водой все разбавлено. Сейчас согреешься и руки дрожать перестанут. – А ты откуда знаешь? – подозрительно прищурилась юная лекарка. – Ты что, вино уже пил? – А ты как думала? Мы в Турове так загуляли! – Ой, врать-то! – Слушай, Юль, у нас раненых много. Только я и дед на ногах, ну и мать еще. Ты скажи, что тебе нужно будет, мы приготовим пока. – Воды нагрейте побольше, чистые тряпки для перевязок понадобятся. – Юлька мгновенно сделалась серьезной. – А какие раны-то? – Самый тяжелый – Демка. – Мишка присел рядом с лекаркой, чтобы той не приходилось задирать голову. – Ему стрела почти под мышку слева попала. Не то кольчуга в этом месте послабее была, не то выстрел такой уж убойный оказался, но пробило, и наконечник между ребер прошел. Он, наверно, от боли руку прижал и обломил древко, мать наконечник вытащить не смогла. И еще один с железом в теле есть – Андрей. Но у него в ноге. – Резать придется, а у меня инструмента с собой нет, – озаботилась Юлька. – А какой нужен? У нас кузнечный инструмент есть… – И что же ты ковать собрался? – Да для тонких работ инструмент! Щипчики там разные, пилки, сверлышки… – Показывай, – распорядилась Юлька. Мишка хотел пойти за инструментом, но на глаза попался Матвей. – Мотя! Принеси-ка инструмент! Помнишь, когда Кузьку со стрелы снимали, там Петька клещи брал? Юлька снова приподнялась на локтях и завертела головой. – Мотя? И еще тот – в санях. Что за парни? – Мы из Турова пятерых ребят с собой везли, только одного убили… – Мишка с усилием сглотнул комок в горле. – А остальные все ранены. – Что, и Кузька? – Я же сказал: все, кроме меня… – Помню, помню. Ты-то тоже покорябанный. Ох, как его… Матвея действительно сейчас даже родная мать не узнала бы – так опухло у него лицо. – Ну-ка сядь сюда, я посмотрю! – распорядилась Юлька. Работоспособность возвращалась к юной лекарке прямо на глазах. Подействовал дедов коктейль или сработала генетически заложенная профессиональная одержимость, но уверенность в голосе и в движениях к ней вернулись. Матвей с сомнением глянул на Юльку, потом вопросительно – на Мишку. – Давай-давай, Мотя. Она хорошая лекарка, полгода назад меня чуть не с того света вытащила. Юля, посмотри сначала инструмент, пока ты Матвея пользуешь, я его прокипячу. – Ага. – Юлька оглядела разложенное перед ней железо. – Вот это, это и еще вот эти штуки. Пока Мишка набивал котелок снегом, пристраивал его над костром и объяснял Немому, для чего надо варить железки, Юлька уже почти управилась с первым пациентом. Стоя на коленях, она заново перевязывала Мотьке лицо. Мишка стоял рядом, смотрел, как Юлька перевязывает Матвея, что-то воркует своим «лекарским голосом», и чувствовал, как откуда-то изнутри поднимается чувство нежности. Вроде бы девчонка как девчонка, тоненькая, даже хрупкая, обманчиво слабые на вид тонкие пальцы и запястья. Слабые, пока не почувствуешь на себе их тренированную лекарскую хватку. Чуть вздернутый носик, узкое лицо – ничего общего с круглолицей и толстоносой Настеной. Голова замотана серым шерстяным платком, из-под которого выглядывает перехватывающая лоб девичья повязка с вышитым красным узором. Шубейка, сшитая Мишкиной матерью из тех самых волчьих шкур, подшитые кожей войлочные сапожки, сильно напоминающие обувку XX века с романтическим названием «Прощай, молодость», разве что без застежки «молния». Одежка удобная, добротная, но неброская, по ратнинским понятиям, даже бедноватая, хотя лекарка Настена была отнюдь не бедна. Единственное, что отличало Юльку от остальных ровесниц (за исключением лекарской одержимости, естественно), – масть. Ратнинцы, как, впрочем, и дреговичи, с которыми за сто лет густо замесила свои гены ратнинская сотня, в подавляющем большинстве были блондинами различных оттенков: от белобрысой «соломы» до роскошной светло-русой «волны». Попадались и рыжие, но мало. А Юлька была шатенкой. Это-то и ставило в тупик сельских кумушек, безуспешно пытавшихся вычислить папашу юной лекарки. Толстая темная коса, резко выделяющаяся на фоне рубахи из беленного на солнце полотна, как магнитом притягивала взгляды сплетниц, порождая самые невероятные версии и предположения. Мишка несколько раз слышал разговоры о том, что Юлька прячет в своей косе отравленную (по другой версии – заговоренную) иглу, а тетка Варвара, не за страх, а за совесть исполнявшая в селе обязанности «желтой прессы», на полном серьезе утверждала, что лично наблюдала процесс превращения этой косы в ядовитую змею. И это Юлька-то, без раздумий готовая жизнь положить на алтарь медицины! Правда, характер – как у тещи из анекдотов, а язык – незачем и косу в змею оборачивать. Романтическое настроение Мишке поломал Чиф, видимо решивший принять участие в оказании медицинской помощи. Ткнувшись мокрым носом в Юлькины руки и попытавшись облизать ту часть лица Матвея, которая еще виднелась из-под повязки, пес напугал своими жуткими клыками Мотьку, получил тычок локтем от Юльки и, очень довольный, закрутился возле Мишкиных ног. – Вот, смотри, – Юлька показала Мишке пропитавшуюся кровью занозу, – почти до самого уха вошла. – Да, если бы осталась, плохо дело было бы. Благодари лекарку, Матвей! Юль, тебе помочь подняться? Давай-ка. Мотька, мгновенно проникшийся к юной лекарке уважением, подхватил Юльку с другой стороны, и парни наполовину повели, наполовину понесли Юльку к фургону. Оказавшись внутри, Юлька сразу же начала отдавать распоряжения таким властным тоном, что позавидовал бы и сотник Корней: – Полог – откинуть, этих – вынести, Демьяна – к свету. Минька! Воз разверни, чтобы солнце сюда светило! – Во дает! – восхитился Мотька. – А со мной ласково так говорила, я даже боли почти не чувствовал… – Она умеет. Тащи-ка ее сумку сюда, на тулупе осталась. Пока возились, выполняя Юлькины указания, вода в котелке закипела. – Минька! Долго еще железо варить? – заорал от костра Кузька. – Пока мягким не станет! Ты его помешивай, помешивай да посолить не забудь! – Чего, и правда солить? – Я вам посолю! – Юлька слышала все, что происходит вокруг, или вычленяла из окружающих шумов касающиеся ее темы. – Мотя, неси котелок сюда, только воду слей. Потом еще воды вскипяти, как можно больше. Мотька с энтузиазмом взялся за подсобные медицинские работы: пристраивал над костром всю имеющуюся в наличии посуду, запаривал в котелке какие-то травы, мотался за чем-то к саням. Дело пошло. Мишка с облегчением вздохнул и только сейчас почувствовал, как устал. – Деда, а ты мне такого же, как Юльке, не намешаешь? Что-то я умотался. – Тебе это нельзя, оно – для сугреву и успокоения, сразу в сон потянет. Иди лучше на мое место, так отдохни. Мишка сам не заметил, как задремал… – Минь, а Минь! Минь, проснись, тебя лекарка зовет. – А? Ты чего, Мотька? – Юля зовет, плохо там… Мишка, прихрамывая на затекшую ногу, кинулся к фургону: – Что, Юль? – Не могу! – В голосе Юльки было нескрываемое отчаяние. – Не получается, хотела, как тебя у Нинеи, и не смогла. Минька! Отходит он! – Так! – Мишка попытался придать голосу как можно больше уверенности. – Первым делом успокойся. Потом попробуй еще раз. – Да я уже три раза… – Не ныть! Сделай глубокий вдох! – Миня… – Глубокий вдох, я сказал!!! Так, еще один. Еще. Теперь посмотри на солнце, сколько до темноты осталось? – Да зачем… – Делай, что говорю!!! Сколько? – Часа два или… не знаю… – С какой стороны ветер? – Оттуда. Да зачем это все? – Чтобы отвлеклась. Теперь начинал все снова. Вспоминай, как Нинея учила. Не напрягайся, растекись, как вода, впитайся в него, почувствуй биение жизни. – …Нет, Миня, он не такой, как ты. Не выходит, не чувствую его… – Хорошо, попробуй через меня. Помнишь, Нинея рассказывала: женщина силу собирает, мужчина направляет. – Я же не умею так… – Некогда разговаривать, бери меня за руку! Да не так, пульс ищи! – Чего? – Жилку, где сердце бьется, вот я у тебя уже нащупал. Нашла? У тебя бьется быстрее, замедляй, а я попробую ускорить, чтобы одинаково бились. Теперь сливайся со мной, как тогда… – Юля, вокруг море силы, она во всем: в воздухе, в свете, в людях, в деревьях. Ощути ее. Слышишь? Мишка вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил, ясность мысли, что-то еще, чему нет пока названия в человеческом языке. Казалось, он способен совершить что угодно: взлететь в воздух, свернуть горы, растопить снега… Но ничего этого делать было не нужно, потому что рядом – умирающий Демка, всю эту неизмеримо огромную энергию надо было отдать ему. Боль вонзилась в левую сторону груди, навалилось удушье, начало «уплывать» сознание. Бац! Удар по лицу… еще один… – Да очнись же ты, пень! Минька!!! – Спать, надо спать… – Не надо! Все уже! У нас получилось! – Что? Ой, Юлька, ты чего? – Получилось! Демка жить будет! – Да? А чего тогда дерешься? Ну вот, то бьет, то целует. Все же хорошо? – Все хорошо, только ты не просыпался никак. – Юлька выглядела на все сто – глаза блестят, румянец во всю щеку, Мишка же лежал на дне фургона пластом, сил хватало только на то, чтобы разговаривать. – Так сон-то какой приятный: сначала ты меня по морде била, а потом… – Могу еще! – Поцеловать? Давай, пока дед не видит! – По морде могу еще! – Юлька воинственно сжала кулачки. – Хочешь? – Ну, если тебе больше нечего мне предложить, согласен. Все-таки знак внимания со стороны прекрасной дамы. Хоть такой. – Выметайся! У меня еще дел полно. – Ну до чего же с тобой трудно: то бьешь, то целуешь, то зовешь, то гонишь… – Мишка попытался подняться. – Ой, Юленька, что-то меня ноги не держат. – Хватит придуриваться, ноги его не… Минька, да ты чего? – Пардон, мадемуазель, кажется, отъезжаю… Все повторялось. Мишка снова лежал с закрытыми глазами, медленно выплывая из забытья, а рядом тихо звучали женские голоса, и один из них был Юлькиным. Все как тогда – у Нинеи. – Я не поняла, мама, он какие-то слова говорил, то есть думал… не по-нашему. Я не запомнила. – Ничего, помнишь, я тебе про заклинания объясняла? – Второй голос принадлежал лекарке Настене. – Если не понимаешь смысла, то заучивать бесполезно. – Да, помню. Только я думала, что он силу в больное место направит, а он вдруг решил, что надо спать. Я пробовала перебороть, но он сильнее оказался. Ну… и уснули все. Сколько спали, не знаю, а как проснулась, то сразу к Демке. Смотрю, он дышит ровно, сердце бьется хорошо, и синюшность на лице пропала. – Значит, Миня правильно решил. – Да, только он не просыпался никак, я его еле растолкала. Он поговорил со мной немножко, потом опять что-то непонятное сказал и снова уснул. Странно как-то, мама. Я, как приехали, сама с лошади слезть не могла, ноги не держали, болело все. А после этого как новенькая стала, хоть пляши. А он спит и спит. – Все правильно, доченька. – Мишка по голосу почувствовал, что Настена улыбается. – Бывают такие дела, которые женщину только бодрят, а мужики после них, как медведи осенью, норовят спать завалиться. – Какие дела? – Вырастешь – узнаешь. – Мама! – Не кричи на мать! Словами этого не объяснить, надо самой попробовать. – Чего попробовать? А-а, ты про это самое… так мы с Минькой только за руки держались! – А были одним целым. Ближе не бывает. Вы с ним теперь… – Кхе! – Не узнать голос деда было невозможно, даже с закрытыми глазами. – Настена! Ты парня-то моего перед отъездом посмотрела? Как он? – Правая рука сломана ниже локтя, но срастется, я думаю, быстро. А остальное не страшно, полежит несколько дней, и все. – Ну слава богу. – Дед облегченно вздохнул. – А Андрей? – А вот ему – лежать! – Голос Настены построжел. – Ногу не бередить, повязку два раза в день менять. Я приходить буду, смотреть. И костыли ему сделайте. Дурной он у тебя, дядя Корней, это ж надо додуматься – самому ножом железку из ноги выковыривать! Пусть Бога благодарит, если хромым не останется, а то и одноногим. Ты ему построже накажи: на костыли не раньше чем дней через десять, и то если все хорошо обернется. В общем, посмотрим, я каждый день наведываться буду. – Ага, вот, значит, как. Понятно. Ты, Настена, дочку похвали, всех моих отроков попользовала, Демку так и вообще с того света достала. Изрядная лекарка растет! А это тебе, девонька, от меня, держи. – Ой, Корней Агеич, не надо… – Похоже, Юлька получала гонорар впервые в жизни. – Спасибо, я бы и так… – Кхе! Бери, бери, заслужила! Знала б ты, какой камень у меня с души сняла! Чуть не десяток битых мальцов посреди леса, и ехать нельзя. Да! Михайла тебе в Турове какой-то подарок припас, забыл, наверно, сразу отдать – не до того было. – А какой подарок? – А вот и не знаю! – Дед откровенно поддразнивал Юльку. – Сам поднесет, тогда увидишь! А это вот тебе, Анастасия Микулична, за изрядное воспитание дочки. Мне бы так ратников кто воспитывал, так моя сотня тысячи стоила бы! – Благодарствую, Корней Агеич! А за Демьяна внука благодари, это он придумал, как правильно лечить надо. Непрост у тебя внучок-то, дядя Корней. А? – И не говори, Настена, я иногда и не знаю даже… вот, опять! – Игривость в голосе деда сменилась недоумением. – Ну кто его лекарскому делу учил? Слушай, а долго он еще дрыхнуть будет? – Пусть поспит, ему сегодня тоже досталось. – Да уж! Видела б ты, как его выворачивало… но шестерых татей упокоил! Одного так и вообще ножом. Лисовинова кровь! Кхе! Ну ладно, пойду я. Подарки-то не только от меня, все отроки тебе, девонька, кланяются. Ты теперь у «Младшей стражи» вроде как святая заступница. Все за тебя горой! Кхе! Что-то заболтался я с вами… Дед все никак не мог уйти, что-то его держало около фургона. – Ты это… Настена, ты с Татьяной разговаривала? – О чем? – Кхе! Да кто ж знает? Она ничего такого не говорила?.. – Дед умолк, Настена тоже молчала, видимо, ждала пояснений. – Ну, – наконец решился дед, – что мы земляков ее того, побили. Может, кого из родичей опознала? – Нет, не говорила, да и не смотрела она на покойников. – А, ну тогда ладно… пошел я. С третьей попытки дед все-таки ушел. Наверно, услышал то, что ему было нужно. – Ну что, Михайла, наслушался? – насмешливо произнесла Настена. – Давно же не спишь! – Что ты, тетя Настена. – Мишка неохотно разлепил глаза. – Я только что… – Минька!!! – тут же ощетинилась Юлька. – Подслушивал?! – Ну да! Очень надо мне. – Ага! Мама, ты знаешь, что этот дурень учудил? Меня с души воротит, на ногах не стою, только и могу, что на животе лежать. А этот умник подходит и спрашивает: «Каши хочешь?» – Ха-ха-ха, ой, Минька, уморил! – Могучая грудь Настены подпрыгивала от смеха так, что видно было даже под полушубком. – Что? Ха-ха-ха, так и спросил? – Ага! Хи-хи-хи. – Юлька скалила передние зубы, как белка. – Как раз, говорит, поспела! Мишка почувствовал, что краснеет. История действительно получилась дурацкая. Но Юлька, язва такая! – Хи-хи-хи, я пятнадцать верст тряслась… – И как раз, ха-ха-ха, к каше! Ой, не могу, ха-ха-ха! – Тетя Настена, Юля, – под полог просунулась перевязанная физиономия Матвея, – вы есть хотите? Каша как раз… – Га-ага-га! Теперь ржали уже все трое. Мотька недоуменно уставился на смеющихся, пытаясь, видимо, сообразить: что ж это он такого смешного сказал. – Ох, ха-ха-ха, не могу. – Настена тряслась от смеха так, что билась спиной о стенку фургона. – Вы что… ха-ха-ха, сговорились? – Кормильцы! Хи-хи-хи, кашевары! – дискантом вторила матери Юлька. – Мотя, гы-гы, не слушай… ох, блин, не слушай их, неси… пока… ха-ха-ха… пока не остыла. – Вы чего? – Мотька тоже было начал неуверенно улыбаться, но помешала раненая щека. – Мотька, ха-ха-ха… – Настена дрожащей рукой попыталась утереть выступившие слезы. – Перестань… помрем со смеху! У задней стенки беспокойно зашевелился и тихо простонал Демка. Смех мгновенно утих, и Настена с дочкой склонились над раненым. – Мотя, не обращай внимания, просто случай смешной вспомнили. Неси кашу, Юлька с утра не евши. – Ага, сейчас. Минь, с тобой десятник Лука чего-то поговорить хотел. На улице уже стемнело, и рыжая борода десятника Луки светилась в отблесках костра, как глаз светофора. Во внешности лучшего лучника ратнинской сотни отчетливо проявлялись черты предков-викингов: рыжими были не только волосы и борода, но даже брови и ресницы, глаза были светло-голубыми, а сам Лука высок и широк в кости. Своей скандинавской родословной он, похоже, очень гордился и специально ее подчеркивал – волосы носил длинные, до плеч, а длиннющие, опускающиеся до груди усы заплетал в косички. – А-а, Михайла! – Лука сидел вместе со своим десятком около костра, возле его ног Мишка увидел на снегу три окровавленных болта с поломанными перьями. – Ты поел? А то у нас еще осталось. – Спасибо, дядя Лука, поел. – А скажи-ка, Михайла, – десятник поднял со снега Мишкины болты, – зачем ты перья из дерева делаешь? Они же ломаются. – А из чего делать? – Из кожи не пробовал? Если кожу правильно выделать, ничуть не хуже будут и не сломаются. – Не думал как-то, – Мишка пожал плечами, – надо будет попробовать, только я кожу выделывать не умею. – Ничего, другие умеют. Расскажи-ка ты нам… да ты садись, чего стоять-то? Расскажи-ка ты нам, Михайла, как ты из своей игрушки шесть татей в бронях положил? – Пять. Одного я ножом, Петька помог. – Да? Это который из вас? – Тот, что в село приехал. – А, ну ладно, пускай будет пять. Понимаешь, парень, даже хорошему лучнику положить в бою пять ворогов в доспехе – редкая удача. Не всякая стрела не всякий доспех пробивает, и ворог не стоит и не ждет, когда ты его продырявить соберешься. Он, вражина, наоборот… – …А было против вас четырнадцать лесовиков, – продолжал свой монолог Лука. – Засады они делать умеют, из лука белку бьют так, чтобы шкурку не испортить, да еще все в бронях. Как же это ты их? – Первых двух просто было – почти в упор, – принялся объяснять Мишка. – Потом мы с Петькой… Слушали внимательно, хотя большинство в девятом десятке и составляли уже матерые, опытные мужики, прошедшие не одну сечу. Мишка даже почувствовал себя кем-то вроде экскурсовода – «Посмотрите направо, посмотрите налево», – когда вслед за его жестами все головы поворачивались туда, куда он указывал. Вроде бы рассказал все, но Лука не успокаивался: – Так! А теперь поподробнее. Как ты все-таки уложил того лучника, он же тебе поначалу высунуться не дал. Что ты тогда сделал? – Лежа, из-за саней выстрелил. – Лежа? – Допустим, это – сани. – Мишка указал на свернутую попону, на которой сидел Лука. – Я за ними спрятался и… – Погоди! – прервал Мишку Лука. – Какой высоты была поклажа? – Мне по грудь было. – Ага! Тишка, дай щит. Нет, низко, седло подставь, а на него уже щит. Да, так и держи. Давай дальше, Михайла. – Я за поклажей спрятался, зарядил самострел… – Заряжай. Все, как было, показывай. На вот болт, все равно испорченный. Мишка проделал все манипуляции, потом лег на снег и высунулся из-за импровизированного укрытия. – Вот так. Он меня, наверно, не заметил. – Нет! – Лука отрицательно покачал головой. – Такой стрелок все замечает. Но лежачего он опасным не посчитал. Все поняли? Десяток ответил своему командиру нестройным согласным ворчанием. Мишка понял, что мужикам действительно интересно, и продолжил: – Ну я подождал, когда он в другую сторону посмотрит, и стрельнул. – Вот! – Лука назидательно поднял вверх указательный палец. – Лежишь себе спокойненько, никто на тебя не смотрит, тетива на защелке, держать не нужно, а как случай выпал, раз – и готово! Ну, признавайтесь, перестреляли бы Мишку на месте того лучника? Чего молчите? Правильно, любого бы из вас он положил. И меня бы положил, потому что я в его сторону и глядеть бы не стал: лежит, ну и пусть себе лежит. А потом он из-за тех же саней еще одного стрельнул, и еще одного – на полном скаку, с седла. А кто из вас, Михайла, тому, который вон там лежал, болт в глаз засадил? «Вообще-то в ногу, а в глаз уже Немой „пересадил“, но это все мелочи». – Кузьма. Он только один раз выстрелить мог: ему стрела вот сюда попала и к саням пришпилила. – Вот! Слыхали? – Лука возвысил голос, хотя его и без того слушали внимательно. – Кто-нибудь из вас, к саням пришпиленный, выстрелить может? Да еще так точно! Не можете! Так, а теперь ты, Тишка, повтори то, что ты давеча трепал про детей и игрушки. Ну, я жду! Тихон, явно смущенный, потупился и невнятно пробормотал: – Да ладно, дядя Лука… – Я жду! – Лука снова повысил голос. – Ну винюсь, глупость ляпнул… Кто ж знал? – А не знаешь, так не болтай! Наказание тебе будет такое: пойдешь к Михаиле Фролычу в ученики и выучишься стрелять из самострела так же, как он – с завязанными глазами, на звук. – Лука Спиридоныч! – Я еще не все сказал! Пойдешь к Лавру Корнеичу и выучишься делать самострелы, но не для отроков, а для взрослых, чтобы рукой взводить. – Дядя Лука, так это ж… – Молчать, когда я говорю! Когда всему этому выучишься, возьмешь тех косоруких, которые лук освоить никак не могут, и обучишь их самострельному бою. Пора тебе, племяш, десятником становиться! Вот теперь – все. Можешь чирикать. – Лука Спиридоныч, самострелы – дело дядьки Лавра! – Знаю! Договоримся. А тебе за обучение Тихона даю десять самострелов для «Младшей стражи» бесплатно. Согласен? – Нет! – Мишка уже понял, что Лука пытается что-то для себя выгадать, используя эффект неожиданности, и решил поторговаться: все-таки племянник купца. – Двадцать самострелов, но не за обучение, а за станок, на котором болты вытачивать можно. Быстро, и все одинаковые. – Двенадцать! – Восемнадцать! – Четырнадцать! – Шестнадцать! – Пятнадцать! – И по десять болтов к каждому. По рукам? – По рукам! А за обучение чего хочешь? – За науку – науку, Лука Спиридоныч. В «Младшей страже» сейчас девять человек… восемь – одного убили. Ты их видел, ребята крепкие. Самострелы самострелами, а лучному бою тоже учить их надо. Ты – лучший у нас лучник, значит, «Младшую стражу» надо учить у тебя. – А не много захотел? Ты одного учишь, а я восемь? – Три возражения, – быстро ответил Мишка – с Лукой надо было вести себя как на парламентских дебатах. – Первое: добрые лучники есть и кроме тебя, а я один. Второе: не все из восьми могут способными оказаться, тогда учеников станет меньше. Третье: скоро учеников станет еще больше, если с нами дело пойдет, остальных будешь учить за плату. Договоришься с дедом. И еще: на первых порах самым простым вещам учить, конечно, будешь не сам, Тихона заставишь. Я не против, был бы толк. – Купцом бы тебе быть. – А я и так купцов племянник. – Вот! – Лука снова поднял вверх указательный палец. – Видите, каких парней Корней Агеич воспитывает? Вырастут – кому вы, охламоны, нужны будете? Они и воинами станут, и науки превзошли, и торговать могут, и ремесла знают. А Никифор – дядька его? Он на своих ладьях, как нурман: где торгует, а где и на щит взять может, а если ему Корней Агеич ладейную рать выучит… – Дядя Лука, хочешь, еще одну интересную вещь подскажу? – Не перебивай старших! Гм, о чем это я? Ладно, чего запросишь за свою интересную вещь? – Ничего. Это за то, что ты нам на помощь десяток поднял. – Обижаешь! Я тридцать восемь человек привел. – Прости, не знал. Значит, если что, дед может почти на четыре десятка рассчитывать. – Что «если что»? – сразу же насторожился Лука. – В жизни всякое бывает, – туманно отозвался Мишка. – Темнишь, парень. – Так не на исповеди. – Э! Забыл, что со старшим разговариваешь? – Помню, что говорю с умным человеком, который понимает больше, чем сказано. Возле костра повисла неловкая пауза. Лука сверлил взглядом Корнеева внука, Мишка упорно не отводил глаза, хотя знал, что грубо нарушает правила общения младшего со старшим. Глаза следовало опустить и молчать, дожидаясь, пока Лука заговорит первым. Было видно, что десятнику очень хочется вразумить нахального сопляка оплеухой или чем-либо подобным, но он сдерживается. Наконец Лука, видимо что-то решив для себя, прокашлялся и, покрутив головой, произнес: – Вот что, Михайла… Анька дедову походную палатку привезла, вон она стоит. Давай-ка я тебя до нее провожу. Отойдя от костра так, чтобы никто не мог их услышать. Лука остановился: – Что ты там говорил про то, что скоро учеников прибавится? – Туровские купцы будут присылать на обучение сыновей или других родственников, чтобы потом свой человек охраной командовал. Если дело пойдет, то потом к каждому из них пришлют по десятку, чтобы командирский навык приобрел. – Угу… – Лука покивал головой. – Умен Корней, ничего не скажешь. Под это дело можно… всякое можно. Умно, умно. Когда привезут? – Собирались по первой воде, но один уже есть – тот самый Петька, он сын купца Никифора, материного брата. – А плата за обучение какая будет? – Еще не знаем, ты вот сколько запросишь? – Гм, подумать надо. Хорошее дело, я с Корнеем обговорю. Теперь другое. – Лука оглянулся на костер, возле которого сидели его люди, и понизил голос. – Корней, надо понимать, не только купеческих детишек учить собирается? – Верно, Лука Спиридоныч. – Ну и? – Сотня медленно умирает, вместе с ней и все… Железные пальцы Луки смяли в комок полушубок на груди под самым горлом. Мишка почувствовал, что ноги отрываются от земли. – Ты что болтаешь? Удавлю, щенок… Мишка потянул из ножен кинжал, но вторая рука Луки захватила его запястье, как капкан. – Кусаться надумал, сучонок? Я тебя… Второй кинжал коснулся шеи десятника. Лука мгновенно выпустил Мишку и отпрянул. Сделано это было так быстро, что Мишка даже не сразу понял, что свободен. – Хитер! – Лука слегка пригнулся и расставил в стороны руки. Не доставая оружия, предложил: – Ну давай поиграем. – Горло прикрой, дядька Лука, и глаза: мы в эти места бить приучены. В Турове троих татей так упокоили, а четвертого изуродовали. – Ага! – раздался из темноты Мотькин голос. – Мишка ему ухо отсек. – А тутошнего зарезанного ты сам видел, – добавил с другой стороны Роська. – Старшину «Младшей стражи» не замай! – Р-р-р. – Чиф, рядом! Сидеть! – Мишка ухватил пса за ошейник. – Сидеть! – точно таким же тоном, как Мишка на Чифа, Лука прикрикнул на зашевелившихся у костра мужиков. – Шутейно мы… – А щенком меня не зови! Моя мать не сука! – Мишка немного помолчал. – Все еще хочешь играть, Спиридоныч? – Поиграли уже. – Лука сплюнул в сторону. – «Младшая стража» выиграла. – Вира с тебя, дядя Лука. Выслушаешь меня, но рукам воли не дашь. – Гм. Ну слушаю. – Сотня медленно умирает. Прибавки от своих почти нет, со стороны не берем. В первом же серьезном бою сколько-то народу потеряем. А боев будет много – Владимир Мономах при смерти. В Турове сел Вячеслав, но если Киев Мономашичам не достанется… Дальше объяснять? – Не дите, понимаю. – Лука нервно дернул головой. – Если сгинет воинская сила, всему Ратному конец. Пополнять сотню извне, сам понимаешь, не дадут. Единственный выход для сохранения и увеличения воинской силы – дружина боярина Корнея. Тот, кто пойдет к нему, останется воином, остальные будут платить за защиту. И вся округа тоже, куда достанем. На это и будем содержать войско. Ближникам боярским – деревеньки с холопами, дружине – корм и добыча. – Почему сам, – Лука кивнул в сторону палатки деда, – не говорит? – А ты бы сказал? С мальца же какой спрос? – Когда? – Медленно, постепенно. Князьям не до нас будет. – Понял. Ты того… не держи зла, погорячился. – Все понимаю, ты не первый. – Даже так? – Мрачное выражение лица Луки мгновенно сменилось настороженным. – А кто еще? – Ты бы ответил? – Хм, – Лука криво ухмыльнулся, – вот тебе и «Младшая стража»: мальцы, игрушки. Передай деду: на четыре десятка может рассчитывать. – Передам. Лука развернулся и пошел назад, к своему костру, а Мишка по очереди оглядел Матвея и Роську. – Вы откуда взялись? – Крестная забеспокоилась, – объяснил Роська. – Темно уже, а ты ушел, и нету. – Все слышали и видели, но мало что поняли. Так? – А чего это вы с ним… – начал было Матвей. – Ничего не видели, ничего не слышали, понимать нечего! – быстро перебил Роська. – Верно мыслишь, старший стрелок! Пока Демьян лечится, бери на себя десяток. Ребят постепенно, по мере выздоровления, будем на учебу ставить. Ты командуешь, Кузьма учит. – Слушаюсь, господин старшина! – Как спина? – Полегчало. Юлия, не знаю как по батюшке, просто волшебница, а говорит как! – Голос у Роськи потеплел. – Я матушку вспомнил… Мотька ревниво засопел: – Со мной тоже… говорила. – Ребята, вы на голос ее не очень-то ведитесь. Это лекарское искусство – успокоить, приласкать, пожалеть. Лекарок этому с детства учат, и она так с каждым больным или раненым разговаривает, не только с вами. – Ладно, сами потом убедитесь. Сейчас давайте на ночь устраивайтесь. Роська, обойдешь всех, посмотришь, как устроились, потом мне доложишь. Я у деда буду. – Слушаюсь! Мишка, сопровождаемый Чифом, быстро зашагал к фургону. Как он и предполагал, все женщины собрались там. Как только Мишка сунулся под полог, разговор прервался и все головы повернулись к нему. – Тетя Настена, неприятность у нас, Юлька парней моих подпортила, может плохо кончиться. – Что? Как это подпортила? Вопрос прозвучал строго, даже грозно, но было понятно, что строгость эта адресована не Мишке. Юлька тоже сразу все поняла и попыталась «отыграть» тему: – Минька, ты чего болтаешь, за кашу, что ли, обиделся? Дело, однако, казалось Мишке очень серьезным, поэтому он, не глядя на Юльку, по-прежнему обращался только к Настене: – Ты же знаешь, как она голосом завораживать умеет, а ребята все – сироты, ласковое слово и не помнят, когда в последний раз слышали. Мотька с Роськой уже волками друг на друга глядят, а постепенно и другие выздоравливать начнут. Обучим их оружием пользоваться, а они друг в друге дырок наделают. Бзынь! Подзатыльник, исполненный опытной лекарской рукой, мгновенно вышиб из Юлькиных глаз слезы. – Мама! Я же как лучше хотела, они даже боли не чувствовали! – Все силу свою пробуешь? Я тебе что говорила? Бзынь! – Тетя Настена, она же не знала, что они… – Должна была понять, на то и лекарка. Если слишком легко ей поддались, значит, что-то не так. А она решила, что это она такая сильная да умелая! Бзынь! – Мама! Бзынь! Мишка уже открыл рот, чтобы вступиться за Юльку, но его опередила мать: – Настя, будет тебе, мозги выбьешь! – Было б что выбивать… – Тетя Настена, можно сказать? – Что еще? – Если уж это… не знаю, как назвать, появилось, то убить это уже нельзя, надо, наверно, попробовать чем-то заменить. Ну вот мама у них у всех крестная, так, может быть, можно это на нее перевести как-нибудь? И еще: они ни семейной жизни, ни родства не помнят или не знали этого вообще. А неприкосновенность родни им как-то внушить тоже нужно… – Поняла я тебя, поняла! Слышишь, лахудра? – Настена сердито глянула на дочь. – Никто его не учил, а все лучше тебя понял! Больше к отрокам и близко не подходить! Я сама ими займусь, они у меня узнают, что такое ласковое слово! Про тебя, свиристелку, забудут, как и не было! Перестань реветь! Сама виновата! А насчет семейных дел… – Настя, – подала голос Татьяна, – я бы к себе кого-нибудь взяла. У Ани-то своих пятеро, а у меня двое. – Михайла, – Настена обернулась к Мишке, – сколько их у тебя всего? – Четверо. – А тот, что в село приехал? – Мамин племянник, Петькой зовут. – Мотю я бы взяла, – уже помягчевшим голосом проговорила Настена. – Он Юльке толково помогал и ни крови, ни ран не боится, есть у парня склонность к лекарству. Да и этой, – Настена кивнула на Юльку, – полезно понюхать, как мужиком в доме пахнет. – Мама, да мужики все дурные, вонючие, грязные! – И этот? – Кивок в сторону Мишки. – А… – То-то же! Мишка, в который раз за день, почувствовал, что краснеет. Настена была беспощадна, как умеют быть беспощадными для дела все хорошие врачи. – Мама, – Мишка просительно глянул на мать, – Роську бы у нас оставить, он мой крестник, да и относится ко мне… – Видела я, правильно говоришь, сынок. Татьяна, словно опасаясь, что ей не достанется ни один приемыш, торопливо вставила: – Значит, мне – двоих. Как их звать-то? – Артемий и Дмитрий. А дядя Лавр не рассердится? – Сам еще детей хотел, вот и будет ему… – Татьяна запнулась и принялась преувеличенно тщательно поправлять платок. – Тетя Настена, – снова обратился Мишка к лекарке, – а можно еще одну вещь сказать? Так мы ребят приучим к заботе о них, а надо же научить и самим о других заботиться. У нас-то младшие есть: Сенька и Елька, – а с остальными как? – Ну говори уж, говори, вижу же, что придумал. – У Нинеиных сук скоро от Чифа щенки будут. Если ребятам раздать и наказать, чтобы воспитывали… – Аня, парень-то у тебя… А? – Настена улыбнулась и протянула было руку потрепать Мишку по голове, но тут же испуганно ее отдернула – в фургон сунулся Чиф, которому, видимо, надоело ждать, когда хозяин снова обратит на него внимание. – Тьфу на тебя! Напугал, кобелина! Чиф лишь радостно оскалился в ответ Настене и попытался облизать хозяина. – Фу! Чиф, перестань! – Мишка принялся отпихивать от себя пса. Женщины, глядя на эту борьбу, разулыбались, только мать неожиданно пригорюнилась и тяжело вздохнула. – Фролушка… Отец бы, покойник, порадовался… Мишка стянул с головы шапку и поклонился женщинам: – Спасибо вам, бабоньки, за сирот, за то, что пригрели. Они вам сыновней любовью ответят. – И тебе на добром слове благодарствуем, – ответила за всех Настена. – Ступай, Мишаня, мы тут о своих делах поговорим. Чиф снова, подпрыгнув, умудрился лизнуть Мишку в нос, почему-то вспомнилось: – Минька, подожди! – Из фургона выскочила все время молча сидевшая в уголке Анька-младшая. – Минька, а правда, что ты нам всем подарки из Турова привез? Контраст между материнской мудростью женщин и девичьей суетностью был настолько велик, что Мишка чуть не выматерился вслух. – Нашла время! – Ну, Минька, что тебе, жалко? Покажи… – У деда всё, у него и спрашивай. – У-у, он не покажет. А давай вместе пойдем, будто ты сам показать захотел. – Пошли, он тебе покажет – ахнешь! Возле дедовой палатки Мишка приостановился и, демонстративно кашлянув, громко спросил: – Господин сотник, здесь старшина «Младшей стражи», дозволишь войти? Анька совершенно по-идиотски хихикнула. – Кхе! Дозволяю! А хихикает кто? Тоже заходи. Согнувшись, Мишка пролез в палатку, за ним Анька. – Вот, на подарки желает взглянуть… – Пошла вон, вот я тебя! Аньку как ветром сдуло. – А тебе чего, Михайла? – Новости есть, деда, и дела, без тебя не решить. – Новости-то хорошие? – Всякие. – Лавруха, а чего это мы не слыхали, как они подошли? Мы тут с тобой о делах, а вокруг неизвестно кто шляется… – Так снег-то утоптали, батюшка, не шуршит, не хрустит. – Деда, а давай я Чифа на стражу поставлю, он никого близко не подпустит. – И то дело. Мишка высунулся наружу, свистом подозвал пса. – Чиф! – Мишка похлопал ладонью по полотнищу палатки. – Охранять! Чиф всем своим видом продемонстрировал готовность порвать любого, кто приблизится к палатке, и тут же занялся притащенной откуда-то костью. Ему ограничения устава караульной службы были неведомы, и кость от исполнения обязанностей его нисколько не отвлекала. Пока Мишка «ставил на пост» Чифа, Лавр продолжил, видимо начатый раньше, разговор: – …Ворота только одни, а со стороны реки есть маленькая калитка. От леса до ворот шагов двести – двести пятьдесят. На том берегу лес далеко, сначала заливной луг идет, потом – пашня. Как через реку перебираются, я не знаю, но сейчас там лед. – Сколько там сейчас народу, трудно сказать, Танюха говорила, что около трех сотен, так это десять лет назад было. Со Славомиром ушло двадцать пять мужиков, может, у них больше боеспособных и не было, моровое поветрие и туда добраться могло. Так что сейчас там путных воинов может и не быть, только старики да парнишки, которых с собой не взяли. Пути от Ратного до них, если с заводными конями, дня полтора или два, зависит от дороги. – Не забудь, Лавруха, нам еще до Ратного с обозом тащиться. Даже если с утра выберемся, все равно в этот день не выйдем, только на следующий. А еще собраться, да кто-то отлынивать станет… Мишка, поняв, о чем идет разговор, влез со своим советом: – Деда, а если сразу отсюда? – Не влезай, пока не спрашивают! Умник, четыре десятка или семь – есть разница? – Всем или только преданным тебе людям? Есть разница? – в тон деду отозвался Мишка. – Каким-каким людям? Снаружи донесся предостерегающий рык Чифа, а за ним голос Роськи: – Господин сотник, дозволь старшине Михаиле доложить! Лавр изумленно глянул на деда: – Ну, батяня, ты и порядки завел! – Кхе! А ты как думал? Погоди, ты еще не все знаешь! Михайла, пусти его. Мишка высунулся из палатки: – Чиф, свой, не трогать! Роська, заходи. – Господин сотник! Все люди устроены, уже спят. Лекарка Настена сказала, что десятнику Демьяну полегчало и везти его завтра будет можно, только медленно. На страже стоят ратники из десятка Алексея Рябого. – Кхе! Молодец! – Дед довольно ухмыльнулся, искоса глядя на Лавра, и молодецки расправил усы. – Ступай и сам спать. Место-то есть? Вот и ступай, на сегодня служба кончилась. Ну, Михайла, что ты там про людей говорил? – Те, кто сюда пришел, тебе преданы, другие-то и задницу не подняли, хоть ты совсем пропадай. Преданность награды требует: удачного похода, добычи. Пусть потом остальные локти кусают да думают, как благорасположение господина сотника заслужить. – Кхе! Благорасположение… выдумает же. – Дед немного помолчал, раздумывая, потом заговорил уже иным тоном: – А добыча… зимние ловы закончились, пушнины у них должно много быть. Но четырьмя десятками, и десятников только двое… Лавруха, как думаешь? – Если изгоном, а мужей, к воинскому делу склонных, у них и вправду больше нет, может и получиться. – Деда, – снова встрял Мишка, – а если ночью и в маскхалатах… – В чем, в чем? – В белой одежде, чтобы на снегу не видно было. Исподнее поверх доспеха надеть – и через реку, к калитке. Всего несколько человек и нужно. Пока разберутся, мы ворота откроем, и остальные от леса галопом… – Погоди, погоди… галопом. Не делали так никогда. – Я, батюшка, так делал, – неожиданно поддержал племянника Лавр. – Гм, когда к Татьяне… к калитке. Только не в исподнем, а куском полотна беленого накрывался. И не через реку, а под берегом, там с полверсты всего. Можно попробовать. – Кхе… Кхе… не знаю, не знаю. – Дед задумался, машинально поглаживая деревяшку, заменяющую ему правую ногу. – Деда, давай я тебе пока новости расскажу, может, они и к этому делу прилягут? – Ну? – Меня Лука на разговор зазвал. – И тут поспел! – Дед хлопнул ладонью по своей деревяшке. – Ну что ты скажешь? Как на стражу, так Леху Рябого, а как… а чего хотел-то? – Первое: хочет в своей лучной мастерской самострелы делать, с дядей Лавром обещал сторговаться. – Лавруха, смотри не продешеви, а лучше ко мне посылай, я ему сторгуюсь… так сторгуюсь… – Деда, лучше не цену запрашивать, а долю в прибытках, он много самострелов делать собирается. Только мне за станок для вытачивания болтов посулил пятнадцать самострелов бесплатно и по десятку болтов к каждому. А за то, что я его десяток самострельному бою обучу, взялся «Младшую стражу» лучной стрельбе учить. – Что-о-о? – изумился дед. – Ратников – самострельному бою? – Он хочет, чтобы Тихон обучил десяток тех, кто с луком управляется плохо, и стал бы десятником. – Мишка выдержал паузу и осторожно признался: – Деда, я под такой разговор посамовольничал немного, ты только не ругайся, выслушай сначала. – Что еще учудил? – Я насчет твоей личной боярской дружины намекнул, а он сказал, что на четыре десятка ты можешь рассчитывать. Вот я и подумал, что с этой добычи и холопов, которых в Куньем городище набрать можно, дружина может потихоньку и начаться. Преданные тебе люди сразу пользу ощутят. – Так… В палатке повисла тишина. Дед глубоко задумался, сын и внук сидели молча, не смея прервать его размышления. – Поганец, едрена-матрена! – Деда, я… – Не ты. Лука! Сильный род создать надумал. Племянника в десятники, косоруким самострелы… случалось уже подобное, мне дед рассказывал. Был такой полусотник Митрофан. У нас тогда почти полторы сотни ратников было, и у каждой полусотни свой командир. Митрофан за десять с небольшим лет повязал всю свою полусотню родством: сам свадьбы и крестины подстраивал. И по-другому, по-всякому. Потом взбунтовался и увел своих людей за Горынь. Обложил данью десяток или больше деревенек, городок поставил. Хотел волынскому князю служить, а тот не стал его в службу брать, а взял Митрофанов городок на щит и сжег. Почему уж так вышло, не знаю. Но было такое. – Батя, ты думаешь, что Лука тоже… – насторожился Лавр. – Да кто ж его знает? Хотя и не дурак, и история эта ему известна, но чужая душа – потемки. – Значит, деда, наш род сильнее должен стать! – Слыхал, Лавруха? Сейчас тебе Михайла ратников нарожает, прямо в доспехах! Кхе! И, чего уж мелочиться, прямо верхом и с заводными конями. Давай, внучек, мы Настену позовем, чтобы роды принимала! – Рожать можно и головой. – Дану? – У братьев Татьяны семьи были? – Кхе!.. – Дед обалдело уставился на внука. – Поганец! Три семьи родил. Из головы. Лавруха, чего с ним делать? Вместо иконы в красный угол поставить? – Родню холопить нельзя, батя, – осторожно напомнил отцу Лавр. – А я о чем? Сколько там народу может быть? – Ну… не знаю, у ихних жен еще сестры, братья наверняка есть. Вообще, полгородища родни может оказаться! Не прокормим же! – Разберемся. Запасы-то у них свои есть? К весне, конечно, немного осталось, можно будет вывезти. Лавруха, ты понимаешь, какой род может получиться? И женить внутри рода можно будет, родство-то дальнее. – Деда, а почему ты так легко Луке все тридцать восемь человек отдаешь? Рябой такой же десятник, как и Лука, а остальные восемнадцать человек? Пусть себе двух десятников выберут, обычай не запрещает, только твое благословение нужно. – Не в благословении дело. Десятники обидятся, что я у них людей увел. – Не уводил, – уперся Мишка, – они сами пришли, а для похода сами в десятки собрались и десятников выбрали. А непришедшие сами виноваты. – Ладно, всем спать, – неожиданно прервал разговор дед, – а я еще подумаю. Михайла, ты здесь ложись, опять от тебя голова пухнет, ну что за внук мне попался. |
||
|