"Счастливка" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)ХПослышались шаркающие шаги. Клементьев приподнялся – к ним через залитое солнцем, слепящее, белое пространство шел человек в красных плавках. Человек слегка горбился и щурился от солнца. Этот человек – Лапушка, его сын… – Ложись, видишь как здорово? Клементьев пододвинулся к жене, освобождая место для сына. – Ты там не запарился? – Да нет, ничего… – Хочешь вина? – Нет. – Глоток. – Противно. Лапушка принес приемник. Он поставил его на грудь и щелкнул выключателем. Тихая печальная мелодия вплелась в шум ветра и плеск моря. Как мелодия вечности… Пришли в этот мир трое, полежали на берегу моря и ушли. Нет, уйдут двое, третий останется. Ему продолжать… Ему продолжать что?.. Род Клементьевых… Человеческий род… – Сынок, ты о чем думаешь? – Так, ни о чем… – Ну все-таки. – Вообще… – Тебе здесь скучно? – Да нет, ничего… – Может быть, тебе хочется в большой город? Поплавать на корабле. Хочешь поплавать на корабле? – Не знаю… – Большой такой белый корабль. Как город. Даже можно заблудиться. Играет музыка, все начищено, матросы в белой форме, официантки в кружевных наколках. Скоро мы будем в Ялте. Знаешь, какие там корабли стоят… Лапушка слегка приглушил музыку. – И можно на любой? – Конечно. – И долго?.. – Часа два-три. Прогулочный рейс называется. – А… прогулочный. – Ты хотел подольше? Можно знаешь что сделать? Вы с мамой поедете из Ялты в Одессу теплоходом, а я приеду туда на машине. Возьмете третий класс – это на палубе. Так здорово. Свежий воздух и все видно. Хочешь? – Не знаю… Посмотрим. Лапушка опять прибавил громкость в приемнике. «Маяк» теперь играл быстрый фокстрот. Радостно катятся навстречу ветру зеленые валы, страстно кричат чайки, ветер хлопает простыней и тень, как вошедшая в азарт танца девушка, пляшет на белом песке. «Ах, черт возьми, – думал Клементьев. – Черт возьми, жизнь только начинается, и я буду жить еще долго-долго. И ездить на море, и слушать чаек, и собирать грибы, и слушать концерты прекрасной старинной музыки. Почему я не делал этого раньше? Почему я бежал по кругу, как лошадь, месящая кизяки?» – Сынок, ты не хотел бы написать письмо? – Письмо? – удивился Лапушка. – Кому? – Кому-нибудь. – Мне некому. – У тебя есть девушка? – Девушка? Вот еще… – Но в твоем возрасте уже интересуются девушками. – С ними скучно, – сказал Лапушка. – Они глупые. И ломаки. Я очень не люблю ломак. – А друг? У тебя есть друг? Ты же вроде бы дружишь с этим… как его… из соседнего подъезда… – О чем я ему буду писать? Ну едем, ну остановились, ну поели, поспали… – Тебе наше путешествие не нравится? – Нет, почему же, нравится… Но все обычно… – За день мы проезжаем по шестьсот километров. Столько разных мест… Неужели тебе неинтересно? – Нет, почему же… Клементьев перевернулся к сыну спиной. Неблагодарный нахал. Устроил ему такое путешествие. Каждому ли из его сверстников выпадает на долю такое путешествие… Соседи покинули свой навес и загорали рядом на песке. Они лежали близко друг к другу, их головы почти соприкасались. Шла оживленная беседа, причем они смотрели в сторону Клементьевых. Возможно, говорили о них. Раскаленное марево, казалось, дрожало в трех шагах от Клементьевых. Все вокруг излучало белый свет магмы: ракушечник, море, небо, лиман, даже деревья на той стороне лимана казались пучком травы, брошенным в огненную кашу и готовым вот-вот вспыхнуть от нестерпимого жара. – Раз-два-три… Встали… – Я не пойду, – сказал Лапушка. – Мне тоже не хочется, – поддержала жена. – Здесь так хорошо… Клементьев вытянул руку из тени на солнце. Лавина нестерпимого жара обрушилась на нее. Жар был ощутимо-тяжелым, давил, плющил руку, втискивал ее в песок. Словно по проводу, горячее солнце побежало по руке к озябшему телу. – Но обед ведь заказан. – Ну и что? Съест кто-нибудь другой. – Нехорошо. Люди нас ждут. – Уж не влюбился ты там в кого? – Может быть. Ну, раз-два-три… – Нет, в самом деле, – жена перевернулась на спину. – Я не двинусь отсюда до вечера, а то можно сгореть заживо. И Лапушке нельзя на солнце. Посмотри, какой он белый. – В самом деле… Сейчас будет репортаж, – сказал Лапушка. – Раз-два-три… Короткими перебежками! К атаке приготовиться! – Может быть, поедем в машине? – спросила жена. – А то не дойдем. Ей-богу, не дойдем. – Ну хорошо. Поедем на машине… Клементьев поднялся и вышел из-под навеса. Мягкая тяжелая лавина навалилась ему на плечи, пригнула к земле, зашатала. Все вокруг было горячее: ветер, ракушечник, небо. – Бегом! Бегом! – крикнула жена. – Сгоришь! Клементьев побежал, увязая ногами в песке, почти ослепнув от белого сияния… Все вокруг качалось, как на качелях… Желтый ракушечник, темно-синее море, ослепительные, стерильные чайки… Желтый ракушечник… темно-синее море… «А-й-й! Ай-й! О-о-о!» – кричали чайки. И шумел в ушах горячий ветер. И глухо, как уснувшее большое животное, дышало море. Раз-два-три-четыре-пять… Раз-два-три-четыре-пять… Когда он вот так же бежал по берегу моря, обнаженный, сильный, голодный, и так же кричали чайки, и дышало море, и обжигал ветер, и ступни ног горели от раскаленного ракушечника? Он никогда не бежал так. Это бежал кто-то другой. Давно-давно. Когда еще не было ни его, ни отца, ни человечества. Это память тела. Память клетки, которая миллионы лет передается от человека к человеку. Теперь у сына его, Клементьева, клетка… Пол кафе «Счастливка» полили водой, и внутри было прохладно и, как в прошлый раз, пахло сосной и свежими яблоками. Только один человек находился в кафе. Это была по-крестьянски одетая женщина в белом платочке с черным горошком. Женщина сосредоточенно ела горячий суп, дуя в ложку. Девушка на кухне сразу узнала Клементьева и вышла в зал. – Для вас все готово, – сказала она. – За какой столик сядете? – У окна. Девушка принесла белую скатерть, постелила ее на стол, потом подумала и принесла длинную синюю вазу с засохшим бессмертником. Потом появился салат из свежих огурцов и зеленого лука, залитый сметаной. Официантка поставила перед каждым мисочку, положила вилки. Больше ей делать было нечего, но девушка не уходила. – У нас есть хрен, – сказала она. – Хрен? – удивился Клементьев. – С каких это пор в кафе появился хрен? – Да, – гордо сказала девушка. – Хрен со сметаной. Я сама его делала. – Так давайте его сюда! Официантка принесла три порции хрена в маленьких фарфоровых кувшинчиках с голубыми цветочками. – Спасибо, девушка, – сказал Клементьев. – Как вас зовут, милое вы создание? – Маша. – Огромное вам спасибо, Машенька. – Пожалуйста. Девушка отошла к окну и стала вытирать пыльное стекло. – У нас еще есть зеленые соленые помидоры, – сказала Маша. – Вчера были в нашем магазине. Правда, мы их взяли для себя, но я могу вам разрезать парочку. Знаете, какие вкусные? – Нет, Машенька, это уже лишнее. – Но у меня их целая кастрюля! – Все равно. Мы не можем позволить себе причинять вам хлопоты. – Какие хлопоты! Девушка убежала на кухню и вскоре принесла полную тарелку маленьких, чуть красноватых соленых помидоров. – Вот! Прямо из холодильника. – Большое спасибо, Машенька. Сколько мы вам должны? – Нисколько. – Ну вот еще! – Они дешевые, и у меня их еще целая большая кастрюля. Скажите, а вы к нам надолго? – Сколько не соскучимся. – Днем у нас хорошо. Море замечательное. Это народу мало, потому что никто не знает. Да и добираться сюда трудно – вон сколько километров по песку, а транспорт только попутный. А то бы знаете сколько здесь людей было! Ну, а вечером, конечно, скучно. Клуба у нас нет. Это надо в город ехать. Каждый раз не наездишься. Соберемся на чьем-нибудь крыльце, песни попоем – и спать. Приятного вам аппетита! Маша отошла к окну и стала его опять тереть. – Какая славная девушка, – сказала жена. – Очень, – согласился Клементьев. – И симпатичная. – Главное, к людям внимательная. Маша принесла шницели, потопталась у их столика, теребя фартук. – А вы на гитаре играете? – спросила она Лапушку, залившись краской. – Нет, – буркнул Лапушка. – У нас здесь нет ни одного, кто бы играл. А в городе много. Я слышала. Знаете, как здорово! Скажите, а магнитофон у вас есть? – Нет, – опять буркнул Лапушка. – Знаете что, Машенька, – Вера притянула к себе девушку за талию, – приходите к нам вечером, а? Костер зажжем, у нас транзистор есть, потанцуем. Мы остановились на самом берегу. Вы увидите машину – это и есть мы. – У меня сегодня смена, – прошептала девушка, опять заливаясь краской. – Ну так завтра. – И завтра тоже. – А вы приходите после смены. – Неудобно. Поздно уже… Можно, я приду послезавтра? Если вы не уедете… – Конечно, можно, Машенька… – Ой! Молоко закипело! Девушка убежала за перегородку, хотя оттуда ни запаха, ни звука убежавшего молока не доносилось. – Очень скромная и уважительная девушка, – заметила Вера. – Это такая редкость в наше время. – Прекратите ломать комедию! – вдруг громко сказал Лапушка. За столом воцарилось молчание. Клементьев отложил ложку. – Что это значит? – спросил он строго. – Это значит, – ответил Лапушка, – что я вам не подопытный кролик. И не надо случать меня. – Что?! – Если потребуется, я сам найду себе. – Что это за тон? – Клементьев стукнул ручкой вилки по столу. – Как ты смеешь так разговаривать с родителями? – Я к вам не пристаю, и вы оставьте меня в покое. Не надо мне навязывать девушек. Сам как-нибудь разберусь. – Никто тебе и не навязывал, – сказала Вера примирительно. – Я ее пригласила к себе. Очень милая и симпатичная девушка. – Знаем мы! Только и слышишь: ничего не любит, ничем не интересуется. Да, ничего не люблю и ничем не интересуюсь. А вам-то какое дело? Кому от этого плохо? Что я, кого граблю или убиваю? Если я чихал на эту вашу Машеньку, то что, конец света? – Какой ты закоренелый эгоист, – вздохнула мать. – Он не эгоист, – сказал Клементьев. – Он хам и лодырь. Он воинствующий хам и принципиальный лодырь. В детстве, если я не приносил клока сена корове, меня лишали молока. И я считал это справедливым. Если я грубил отцу, он меня бил тяжелым трофейным ремнем. И это тоже было справедливо. Потому что вся жизнь нашей семьи зависела от отца, и семья обязана была поддерживать его во всем. – Домострой. Лапушка бросил вилку и зашагал к выходу. – Лишаю тебя ужина, – крикнул ему вдогонку Клементьев. Машина медленно ехала по рыхлому ракушечнику. Песок барабанил сзади по багажнику. Жена сидела рядом в темных очках, поглядывая по сторонам – пыталась среди отдыхающих разглядеть сына. Она была взволнована. – С ним что-то происходит. Взорвался из-за чепухи. – Я тебе скажу, что происходит, – дорога стала плотнее, и Клементьев прибавил скорость, чтобы быстрее добраться до лагеря: духота в машине стала нестерпимой. – Происходит с ним знаешь что? Он обнаглел. Обнаглел он совершенно естественно, по всем законам психологии. Потому что у него масса прав, но никаких обязанностей. А это разлагает человека. У меня в детстве был четкий круг обязанностей. Каждый день я должен натаскать бочку воды, помазать навозом с глиной полы в комнатах, обеспечить или сеном или травой корову, начистить к ужину картошку, поработать на огороде. Вечером отец принимал рапорт. Если все было как следует, отец говорил довольно: «Ну, а сейчас не грех и подзакрепиться», и я садился за стол как равноправный член семейства и ел наравне со всеми. Если же работа была выполнена не полностью, я получал лишь кусок хлеба и кружку воды. – А если совсем не выполнена? – Такое было только один раз. Я был лишен еды полностью на сутки. Вот тогда я узнал, что такое голод! Сколько ни упрашивал – отец оставался непоколебим. Тогда я его считал жестоким, сейчас понимаю, что он был прав. – То были другие времена. – Что значит другие времена? Времена всегда одни и те же. В том смысле, что труд формирует человека как личность. Конечно, отец и мать мои сами могли и натаскать воды, и помазать полы, и почистить картошку, но они понимали, что мы росли бы тогда иждивенцами, что у нас появилась бы масса свободного времени, и еще не известно, на что бы мы его употребили. – Лапушка рос болезненный… – Это мы так считали. А потом и он начал привыкать к мысли, что он болезненный и трудиться ему вредно. – Вот заладил: «трудиться, трудиться». Что делать-то? Коровы у нас нет, картошка продается в пакетах мгновенного приготовления – залил молоком и готово пюре. Или, может, отказаться от уборщицы? Пусть Лапушка убирает квартиру? – Может быть. – Значит, ты сторонник искусственных трудностей? – Ни в коем случае. Но я всегда твердил, что у него должен быть круг обязанностей. – Какой? – Не знаю… Ты даже не хотела разговаривать на эту тему. Дескать, пусть отдыхает, пока маленький, успеет наработаться. Вот и дождались… – Ничего страшного не произошло. – Конечно. – Подумаешь. Дети сейчас такие дерзкие. Соседский мальчишка вон гоняет мать за папиросами. – Не утешай себя. Сегодня произошел ужасный случай, и я это так не оставлю. – Что же ты собираешься делать? – С сегодняшнего дня я перестрою наши отношения в семье. Я определю ему круг обязанностей. – Какой? – Подумаю. – Может быть, когда приедем домой? – Ага. Ты всегда вот так. Откладываешь. Нет. С сегодняшнего же вечера. У поворота на косу Клементьев решил срезать круг и поехал не по проторенной дороге, а чуть левее, и машина тут же залезла по оси в ракушечник. Клементьев рванул назад, потом вперед, но этим еще больше усугубил положение. – Надо тебе было лезть в песок, – сказала жена. – Это все твой Лапушка, – проворчал Клементьев. – Иди за лопатой. Вера сбегала за лопатой. – А ты знаешь, его дома нет, – скачала она, вернувшись. Клементьев усмехнулся: – Ты думала – он ждет нас, чтобы покаяться. Наверняка не придет ночевать. – Не придет? – ахнула Вера. – Где же он будет ночевать? – Пробродит всю ночь, скрежеща зубами и проклиная нас. Он считает, что мы страшно к нему несправедливы. – Значит, сегодня его не ждать? – Возможно, притащится к утру, когда проголодается. – Ты все-таки жесток. Заставлять голодать бедного ребенка… – Ну, ну, жалко уже… – А вдруг он заблудится или на него нападут? – Пошло… поехало… – Я тебе этого тогда никогда не прощу. – Так и знал, это дело кончится тем, что я окажусь виноват. Подай-ка лучше лопату. – Знаешь что? – сказала жена. – Мне надо съездить в город. Походить по магазинам. В глуши иногда такие вещи попадаются… – Не хочется тащиться по жаре. – Я съезжу сама. Надо же когда-то учиться. Жена немного умела водить машину. – Но ты же не сможешь по городу. – Я оставлю на окраине, а сама поеду автобусом. Клементьев по опыту знал – спорить бесполезно. Если уж Вере чего захотелось… Какие вещи могут быть в этом захолустном городке? – Поезжай, если хочешь, только осторожно. – Может быть, где встречу Лапушку. Вера переоделась в спортивный костюм, специально купленный для вождения машины, свободно облегающий тело, не стесняющий движений, под цвет машины. Она села за руль, тронула рычаг переключения передач. – На кого я похожа? – На миллионершу из американского боевика. Вера усмехнулась: – На миллионершу… У них такие драгоценности… А ты покупаешь мне одни стекляшки. Но, видно, сравнение ей понравилось, хотя Клементьев не первый раз произнес его. – Подай мне очки. Он сходил в палатку, где жена переодевалась, и принес защитные очки. – И очки какие-то глупые… Может, в городе попадется что стоящее. Ну, я поехала. Не скучай здесь. – Будь осторожна. Не гони. Клементьев помог плечом выбраться машине из ракушечника. Мотор взревел, и «Москвич» побежал к дамбе. На повороте жена помахала рукой. Вела она уверенно. Она все делала аккуратно и уверенно. Машина осторожно прошла по дамбе и скрылась за домиками деревни, издали похожая на красного жука. Клементьев пошел к навесу и лег под ним, лицом к морю. Море постепенно разыгрывалось. Волны теперь были темно-зеленого цвета, все в белых барашках. Ветер покрепчал и стал прохладнее. Сильно пахло грозой… Как хорошо бы сейчас уйти далеко-далеко, до самого горизонта, на лодке с парусом, чтобы тебя качало, трепало, чтобы в лицо летели брызги, ветер упруго звенел в парусе… Не дреми, успевай поворачивайся… А потом убрать парус, лечь на дно и смотреть в бесконечное небо, где парят чайки… «Вот возьму и сделаю плот и заплыву далеко-далеко», – подумал Клементьев. И от этой мысли ему стало радостно и страшно, совсем как в детстве, когда они с друзьями замышляли какое-нибудь веселое рискованное дело. Минут десять Клементьев лежал с закрытыми глазами, слушая грохот волн и крики чаек, обдумывая, как он будет делать плот… Основной составной частью, конечно, должен быть матрас, потом есть надувной круг и большая старая камера от грузовика, которую он припас для сына: Лапушка плохо плавал. Все это, к счастью, было сложено в палатке. В палатке был и большой моток прочной бечевы. Реек целая куча. Вместо паруса можно взять простыню. Вот только как укрепить парус? Где достать мачту? Рейки в качестве мачты не годятся. Придется поискать что-нибудь на берегу… Или сходить в деревню? Идти в деревню не хотелось. Можно пройти вдоль полосы прибоя. Босиком. Песок холодный и плотный. Босиком будет идти приятно. Чтобы не сгореть, на плечи надо набросить рубашку… Клементьев так и сделал. Он скинул туфли, надел белую полотняную фуражку, темные очки, набросил на плечи рубашку с короткими рукавами, выпил вина и пошел вдоль прибоя, мимо палатки соседей, в сторону Крыма. Проходя мимо палатки, искоса увидел, что из глубины ее за ним кто-то наблюдает, но не мог определить, кто – сосед или соседка. В темноте проема блестели лишь глаза… Песок действительно оказался плотным и прохладным. Клементьев шел, стараясь ступать на самый краешек волны, там, где бурлила пена; иногда приходила волна побольше, и тогда пена поднималась до самого пояса, освежая тело. Вскоре он нашел то, что искал – длинный ржавый прут. Если его согнуть полукругом пополам, а концы укрепить бечевой по бокам матраса, то получится прочная основа для паруса. Через час плот был готов. Клементьев сволок его с песка в море. Волна подхватила сооружение, играючи подбросила и потащила за собой. Клементьев, придерживая плот рукой, осторожно развернул его с таким расчетом, чтобы ветер дул поперек паруса, – иначе плот вырвало бы из его рук. Затем он сзади повалился грудью на плот и медленно взобрался на него. Плот прогнулся, задвигался всеми составными частями, но выдержал. Отцентровав его, Клементьев осторожно стал подгребать к ветру. Ветер суматошно захлопал простыней, расшатывая проволочную дугу, потом наполнил парус, и плот полетел к горизонту. У Клементьева захватило дух от стремительного движения. Честно говоря, он не очень-то верил в эту затею. Матрас, бечевка, рейки, простыня – и вот он уже несется, распластавшись над провалами волн, словно чайка. Клементьев осторожно перевернулся на спину. Теперь солнце било ему в глаза, и оттого небо, в которое он смотрел, казалось черным. Особенно черным оно было возле солнца, словно там образовался провал в ночь, и Клементьеву даже представилось на миг, что он увидел звезды. Плот шел легко и быстро, перескакивая с волны на волну, почти не задевая гребней, – он был слишком легок. Лишь пена и брызги, которые кидал на Клементьева ветер, указывали на движение. Да чайки, лениво парящие над прибоем, постепенно отодвигались в сторону. «Как мало надо, – думал Клементьев. – Море, солнце, ветер…» Он летел в простор, в неизведанное. Наверное, вот так наши предки на чем придется пытались переплыть море. Ведь не сразу же появились лодки и корабли. Сначала, наверное, были плоты. Кто-то первый соорудил утлый плот и вот так же, приникнув к нему телом, поплыл навстречу неизвестности… Кто-то был первым… Всегда во всем есть первый… Всем, что у нас имеется, мы обязаны первым… А он, Клементьев, хоть раз в чем-нибудь оказался первым? Никогда… И даже не думал об этом… Неожиданно ветер изменил направление. Парус сник, плот развернуло, и в бок ему дарила большая волна. Клементьев полетел в воду. Вынырнув, он обнаружил вместо плота группу отдельно плавающих предметов. Далеко-далеко, у самого горизонта, качался берег с палаткой и парящими чайками… …Лишь через два часа Клементьев, едва живой, задыхаясь, выполз на берег. Вернее, его выбросило волной… Приключение едва не кончилось плохо. Клементьев лежал на песке, ноги его омывало волнами; холодное тело, согреваемое солнцем, медленно возвращалось к жизни. Прижавшись щекой к песку и ощущая, как в берег бьют волны, Клементьев думал: «Как хорошо, что я живу…» Солнце сначала коснулось верхушек тополей, потом опустилось на железную крышу дома, и крыша сделалась ослепительным прожектором. Прожектор бил через деревушку, через лиман, слепил глаза Клементьеву. Клементьев сидел на раскладном стуле возле палатки и смотрел на лиман. Там начиналась вечерняя ловля. Все три берега и дамбы были усеяны рыболовами. В основном мальчишками, но было много и взрослых. Сияющая крыша мешала смотреть, и Клементьев видел лишь угольно-темные силуэты людей с угольно-темными удилищами в руках. «Вряд ли эта рыбалка имеет практическую ценность, – думал Клементьев. – Просто, наверно, им приятно стоять в теплой воде и мягком иле». Рядом зашуршал песок. Клементьев оглянулся и увидел идущего к нему соседа. – Не помешал? Сосед был в линялых спортивных брюках, без майки. – Нет. – Мечтаем? – Вот смотрю на рыбаков. – Какие это рыбаки, – сосед встал рядом с Клементьевым. Клементьев искоса разглядывал его. Сосед был худ, нескладен и бледен. Просто удивительно, как можно жить столько времени на море и ни капельки не загореть. Сосед заметил его взгляд. – Наверно, удивляетесь, почему я не загорел? – Признаться, да. – Мое тело не воспринимает солнца. – Не воспринимает солнца? – удивился Клементьев. – Да. Оно отталкивает его. Так сказать, несовместимость. Если я побуду на солнце, то не загорю, а, наоборот, стану еще бледнее. – А что говорят врачи? – Как всегда, чепуху. Нервная система, то, се. Сосед улыбнулся. У него была широкая, очень красивая улыбка. – А вы все время на солнце. – Да. У меня нет несовместимости с солнцем. – Ну как ваша машина? – Машина? Да так… Больше хлопот, чем удовольствия. – Я тоже хотел приобрести машину, но потом передумал. Видел у своих знакомых. Чаще под ней, чем на ней. А двое так разбились насмерть. – Да, машина – это дело такое. Полно случайностей… – И все-таки вы не боитесь. – Верю в свою судьбу. Сосед улыбнулся. – Судьба… Каждому свое. – Вот именно. – Вы кто по специальности? – Инженер. – Я тоже. – Сейчас почти все инженеры. – Да. Вы надолго к нам? – Как получится. – Здесь хорошо. – Сосед опять улыбнулся. Он улыбался как-то неожиданно, в самый неподходящий момент. – Мы сначала хотели поехать отдыхать в Венгрию, но потом передумали. Знаете, суета, экскурсии. А тут хорошо, никого… Вот только жалко, у меня с солнцем нелады, приходится весь день сидеть в палатке. Сосед опять улыбнулся. – Я, собственно говоря, к вам за спичками. Спички кончились, а идти в магазин не хочется. Клементьев сходил в палатку и принес коробку. – Спасибо. – Пожалуйста. Сосед улыбнулся своей ослепительной улыбкой. – Заходите, если что… – Благодарю вас. Сосед положил спички в карман и ушел. «Какая у него красивая улыбка», – подумал Клементьев. Солнце опустилось еще ниже, и прожектор погас. Стало светло и прозрачно. |
||
|