"Билет на балкон" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)

2

По ту сторону горной речки кто-то курил. Глорский зачерпнул котелком бурлящей в темноте воды, но не смог идти. Он опустился на камень и, машинально массируя ноги, стал смотреть в сторону курящего человека. Ночь была по-горному темной. Даже звезды выглядели не такими, как на равнине: были редкими и тусклыми. Они почти не давали света, и Борис едва видел воду у своих ног, хотя с вечера знал, что поток мелок, широк и завален камнями. Его перейти нелегко было и днем, а ночью сделать это было совсем невозможно. Наверно, человек на том берегу знал это, поэтому сидел неподвижно и курил. Он курил, когда Борис, спотыкаясь о камни, шел к речке, когда зачерпывал воду, и сейчас, когда массировал ноги. Огонек то разгорался, то затухал. На том берегу тянулись непроходимые заросли, и как попал туда человек, было непонятно. А главное – зачем? И почему молчит? Ведь он наверняка слышал, как Глорский шел к речке, зачерпывал воду, видел их костер. Они шли уже второй день и не встретили ни единой души, а тут вдруг сидит человек и спокойно курит… и, главное, молчит… Борис хотел окликнуть незнакомца, но вдруг огонек поднялся и перешел на другое место, ближе к воде. Было непонятно, как человеку легко удалось пробраться в такой чащобе и без единого треска.

Предчувствуя недоброе, Глорский поднялся, но не успел сделать и шага, как огонек тоже двинулся следом, по-прежнему бесшумно, потом заметался вдоль речки, очевидно курящий искал переход, и вдруг ринулся прямо на Бориса, прямо через бурлящий поток. Глорский вскрикнул, бросил котелок и побежал к костру, расшибая ноги о камни. Перед костром был обрыв, Борис стал карабкаться наверх, сорвался и ударился о камень затылком. Лежа на спине, прямо перед глазами увидел уже не один, а два огонька. И он закричал от ужаса…

Костер жарко пылал, освещая крону огромного развесистого дерева и край обрыва, откуда доносилось клокотание речки. Игорь, чихал и кашляя от дыма, варил кулеш. Глорский лежал в траве и смотрел на редкие звезды и на то, как взвивались вверх искры от костра. Они взлетали так высоко, что мешались со звездами, и казалось, что это гаснут не искры, а звезды.

– Почти готов, – сказал Кутищев, пробуя деревянной ложкой из котелка. Борис слышал, как он разворачивал полотенце с миской и ложками, резал хлеб и открывал консервы.

– Я не хочу.

– Надо обязательно. Ты не ешь уже второй день.

– Я не хочу.

– В горах так нельзя. Горы требуют сил.

На соседнем дереве, под которым стояла их палатка, каркала ворона. Наверно, ей давно уже хотелось спать, но мешали эти неожиданно появившиеся люди с их костром, палаткой, запахом пищи и голосами. Ворона каркала методически, соблюдая абсолютно ровные промежутки времени, и это было противнее, чем если бы она суетилась и нервничала. Вороний крик являлся единственным звуком, который разносился по заснувшим темным горам. Горы переходили в небо, небо переходило в горы, иногда в ущельях мерцали звезды, иногда кусок неба оказывался без звезд, – все смешалось, как в первый день творения мира…

– Прогони ворону…

Кутищев снял с рогаток котелок, поставил его на землю и стал ползать, на ощупь разыскивая камни.

– Кыш! Кыш, гадина!

Камни ударялись в листву и долго скакали по веткам. Ворона улетела.

– Садись.

– Не хочу.

– Еда укрепляет нервную систему.

– Ты ешь.

– Без тебя я не буду.

– Как хочешь.

Друзья долго молчали. Ворона каркала в отдалении.

– Если бы не они… – сказал Глорский, – если бы мы сели у окна…

– Перестань. Мы же договорились.

– Если бы сели у окна…

– Может быть, консервы разогреть?

– Когда меня кинуло на нее, я ее поцеловал… Понимаешь, я ее поцеловал…

– Мы же договорились. Садись есть.

Ворона снова вернулась на свое место и стала так же методически каркать. За многие годы она привыкла ночевать на этом дереве, и, наверно, впервые люди потревожили ночлег.

– Прогнать ворону?

– Не надо.

– Ты бы все-таки съел. Завтра будет тяжело идти. На вот консервы, я их подогрел.

Глорский машинально взял банку, вилку и начал есть.

– Если бы мы если у окна! – вдруг закричал он и отбросил банку.

Кутищев сходил и принес банку.

– Ты зря себя травишь, – скатал он, ставя консервы на прежнее место. – Откуда кто знал? Если бы его кинуло влево… Давай не будем об этом. Ты же дал слово.

Да, они дали слово не говорить друг с другом о том, что произошло. И они не сказали ни слова за те два дня, которые шли по горам, но сейчас, когда Глорский пошел к речке за водой для кулеша и увидел светлячка, которого принял за курящего человека, и когда потом его притащил, совершенно разбитого, к костру Игорь, у Бориса сдали нервы, и он впервые заговорил о том, что произошло.

Потом все удивлялись: откуда у этого мальчика с бледной застенчивой улыбкой взялось столько мужества, хладнокровия? Если бы не он, никого бы не осталось в живых. Он сумел посадить горящий самолет брюхом на молодой густой ельник и вывести всех наружу до взрыва. Даже успели спасти большую часть вещей.

Когда самолет рухнул набок, многие из пассажиров оказались непристегнутыми, их вырвало из кресел и покатило вперед. Другие, наоборот, рванулись к люку, который, конечно, никто не знал как открыть. Поднялась паника. И тогда в дверях появился командир.

– Ни с места! – крикнул он громко, срывающимся мальчишеским голосом. – Встать всем по одному! Иначе стреляю!

Шум стих, «мала куча» распалась, и все вдруг с ужасом увидели, что на них направлен пистолет. В тот момент, конечно, никому и в голову не пришла мысль, что это зажигалка.

Глорский очнулся от крика. Он долго лежал с закрытыми глазами, не понимая, откуда крик и отчего он. Лежать было неудобно: голова провалилась между спинкой виденья и окном, правая рука была заломлена назад, ноги привалил тяжелый теплый мешок. Борис с трудом высвободил голову и руку и тотчас же понял, что его ноги привалило не мешком, а это Ирочкино тело. Ирочка сползла с сиденья и лежала на полу, свернувшись клубочком, затылком к Глорскому.

«Как удобно лежит», – машинально подумал Борис и с трудом стал менять положение, чтобы посмотреть, кто же там кричит. И встретился взглядом с Кутищевым. Кутищев смотрел на него широко раскрытыми глазами. На правом плече у него лежала голова Машеньки. Голова тоже смотрела в упор на Глорского…

«Кажется, живы», – хотел сказать Борис и вдруг увидел, что глаза, смотревшие на него в упор, бессмысленны и пусты.

Кричал Игорь:

– Девушка! Девушка!

Люди передвигались в проходе, копошились на своих местах, но это было как в замедленной киносъемке. Потом, словно киномеханик пустил аппарат с большей скоростью, все задвигались быстрее, закричали. Крик Игоря потонул в общем крике. Окна то застилало дымом, то они прояснялись. Раза два снизу высовывались красные языки, как головки змей, решивших узнать, что делается внутри.

Глорский знал, чем это грозит.

– Наружу! Скорее! – крикнул он Кутищеву и стал теребить Ирочку за шею. – Ирочка, очнитесь. Надо выходить!

Голова девушки моталась. Глорский стал вытаскивать тело в проход. Но там уже было столпотворение. Пассажиры сбились в кучу, лезли друг на друга.

«Конец, – подумал Глорский. – Сейчас взорвется». И тут в проеме кабины появился бледный вихрастый человек с пистолетом… Как кошка, воспользовавшись всеобщим замешательством, он пробежал прямо по телам в хвост самолета, открыл дверь и стал возле нее со своей зажигалкой-пистолетом.

– Прыгай! По одному! Быстро!

Самолет опустел за несколько минут. Вынесли раненых и тех, кто был без сознания. И только один грузин в фуражке-блине не хотел покидать самолет.

– А вэщи? – спрашивал он. – Зачэм же пропадать вэщи?

Потом они смотрели, как догорали, фыркая и стреляя, обломки взорвавшегося самолета. Иногда обломок взлетал над ельником и падал где-нибудь неподалеку, но никто не двигался Командир стоял впереди всех, засунув руку в карман, наверно все еще продолжая сжимать пистолет-зажигалку, и ветер трепал его чубчик на мальчишеской голове.

Потом пришло много машин: санитарных, пожарных, милицейских, просто случайных, мчавшихся по шоссе и увидевших аварию… Врачи начали осмотр раненых, размещали людей по машинам. Глорский и Кутищев получили легкие ушибы, и их определили в открытый грузовик, где сидело большинство пассажиров. Потом колонна двинулась через мокрый ельник к блестевшему вдали от дождя шоссе.

И только Ирочку и Машеньку везли отдельно, сзади всех, в «скорой помощи» со вставляющимися носилками. Везли резко, не тормозя осторожно перед рытвинами, как обычно это делается… И внутри не сидел санитар…

Город, куда их привезли, был равнинный, жаркий, полный нарядных отдыхающих, с шумящими фонтанами, пышной южной зеленью. Там летали голуби, весело звенели трамваи, и люди, истомленные жарой, пили темное пиво с белыми высокими шапками над кружками из желтых цистерн.

Они, пассажиры с этого самолета, никак не могли расстаться. Вместе заполняли в милиции какие-то бумаги, вместе ждали в поликлинике, пока перебинтуют легкораненых, вместе пошли через весь город на вокзал брать билеты тем, кто решил ехать поездом. Вместе пошли обедать в кафе…

Возле одной из узких улочек Глорский и Кутищев, не сговариваясь, остановились, переждали, пока пройдут все, и пошли в сторону синевших над домами гор…

* * *

– Может, глотнешь?

Кутищев порылся в рюкзаке и достал фляжку со спиртом. Глорский отхлебнул, ничего не почувствовал. Потом сделал еще два больших глотка.

– Выпей и ты.

Кутищев опять порылся в рюкзаке, достал складной стаканчик, и, глядя через бутылку на свет костра, плеснул туда.

– Я так не могу, – словно оправдываясь, объяснил он.

Борис вдруг почувствовал голод. Он потянулся к котелку с кулешом и стал есть, дуя в ложку и обжигаясь. Кулеш оказался невероятно вкусным: с дымком, жирный.

Игорь достал вторую ложку и присоединился к другу. Они выскребли котелок до дна, съели остатки консервов, напились воды и легли возле угасающего костра.

– Понимаешь, я так больше не могу, – сказал Глорский. – Идти и молчать. Молчать и думать о том… О том, что нас тоже могло не быть. И мы бы не сидели с тобой сейчас у костра, не ели бы кулеш, не слушали эту глупую ворону… Как те девочки… Так и не увидели море… Им не надо было прислоняться к стеклу.

– Кто же знал…

– Оказывается, умирать не так уж страшно. Я даже не успел осознать. Страх приходит потом.

Кутищев приподнялся, пошарил в траве и бросил в тлеющий костер пучок хвороста. С треском взвилось вверх искристое пламя.

– А я по-настоящему испугался, когда ты крикнул мне… Показалось страшно мерзким взлететь вместе с самолетом. Почему-то представил своих «гвардейцев»… Как идут они вслед за запаянным гробом, и даже проститься с отцом нельзя. Вообще-то они бы не пропали. Они очень самостоятельные у меня. И это, знаешь, как-то утешало в тот момент. Я подумал, как правильно я делал, что воспитывал их именно так. Помучились бы, конечно, годок-два, а потом встали бы на ноги… Старший уже совсем взрослый…

Пламя опало. Темнота стала оседать на углях пеплом. С гор дунуло сырым ветром. Кутищев опять пошарил в траве, но ничего не нашел.

– Дрова все. Схожу…

– Не надо. Давай спать.

– Еще немного.

Кутищев ушел. Костер все больше покрывался плотной коркой пепла, лишь кое-где из-под нее выскакивали веселые фонтанчики огня. Глорский, не вставая, нарвал сухой травы, бросил на угли. Вспышка вырвала из тьмы часть поляны, ствол дерева, кусты. Кусты шевелились, словно в них кто-то прятался. Борис почему-то вспомнил, как он видел костер с балкона в телескоп… Может быть, и его сейчас кто-то рассматривает из кустов… Или держит на оптическом прицеле. Борис не знал, почему ему пришла мысль об оптическом прицеле. Он ярко представил себе всю картину со стороны. Ночь, горы, лес, догорающий костер, мечущиеся по поляне красные блики, скорчившаяся возле костра фигура, такая открытая, беззащитная… И человек, удобно положивший в развилку дерева винтовку с оптическим прицелом, в который хорошо видна поляна, костер, он, Борис Глорский…

Глорский поежился Вот почему, оказывается, нельзя подглядывать. Потом кажется – за тобой тоже кто-то все время следит.

– Игорь! – крикнул Глорский.

В кустах послышался треск.

– Еле набрал! Но сушнячок отличный. – На поляну вышел Кутищев, как всегда спокойный, уверенный.

Костер снова стал ярко плести свое не оставляющее следов грубое кружево. Опять стало тепло. Человек с винтовкой, имеющей оптический прицел, перестал целиться и ушел Борис больше не чувствовал его взгляда.

– Да, страшно не было, – сказал Глорский, чуть отворачивая лицо от ярко пылавшего пламени. – Просто за какой-то миг перед глазами прошла вся жизнь Сто раз сам писал: «В этот момент перед глазами прошла его жизнь». Писал, хотя казалось это враньем. А оказывается – не вранье… Когда все перемешалось, думал, что конец, я встретился глазами с одним человеком…

– С безруким?

– Откуда ты знаешь?

– Ты с ним поздоровался…

– А он не ответил…

– Да.

– Когда все смешалось, когда мы толпились в проходе и должно было вот-вот взорваться… мы столкнулись лицом к лицу с ним. И я знаю, что он подумал… Я знаю, что он подумал… Знаешь, что он подумал? «Эх ты…» – он подумал.

– Не возбуждай себя.

– «Эх ты, Глорский», – он подумал.

– Пошли спать. Костер совсем потух…

– Это мой школьный учитель.

– Пошли спать. Костер потух…

– Он меня… Представляешь… он меня даже в тот момент…

– Пошли спать.

Они залезли в палатку и застегнули полог.

– Постарайся заснуть, – сказал Кутищев. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи…