"Блин, победитель мафии" - читать интересную книгу автора (НЕКРАСОВ Евгений)

Глава девятая

Почему не надо говорить журналистам «не надо»

Был день блинковской тайной славы, и даже не посвященные в его тайну люди это чувствовали.

Князь Голенищев-Пупырко-младший не согнал его с привилегированного места между Ломакиной и Суворовой. Вот так без разговоров сел на холодильник «ЗИЛ Москва» и умиротворенно поглядывал, как пасется белый кролик. Неизвестно, что было приятнее Князю: то, что он заработал на кролике десять долларов или то, что напакостил своей бабке Пупырко.

Бабка ведь не зря обрывала уши всем, до кого могла дотянуться. Ее труд не пропал даром. Напакостить бабке считалось во дворе делом чести, делом доблести и геройства. А бабка, надо полагать, считала делом чести, доблести и геройства обрывать всем уши. Выхода из этого заколдованного круга не было: она обрывала уши – ей пакостили; ей пакостили – она обрывала уши.


– Бабка пишет заявление в Государственную думу, чтобы за покражу мелкого ушастого скота расстрел на месте. Совсем задвинулась, – довольным голосом сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. – У меня есть старая шкурка. Подкинем бабке, и от винта – живого кролика искать не будет.

– Спасибо, – растрогался Блинков-младший.

– Не спасибо, а еще пять долларов. Я ж тебя от расстрела спасаю, – сказал Князь. Он справедливо считал, что если будет вести себя по-человечески, его перестанут бояться.

Поторговались, и Князь согласился, что ни один кролик не стоит десять долларов, и, стало быть, доплачивать за шкурку Блинков-младший не должен. Князь, похоже, и сам был удивлен таким своим решением. Для порядка он сложил свой почти взрослый кулак и покрутил им у Блинкова-младшего под носом, чтобы Митька не забывал, кто есть кто.

– Мальчики, если у вас разборка, то мы пошли, – заявила Ломакина и прижалась к Блинкову-младшему, дескать, не связывайся ты с этим Князем, хорошо же сидим.

– Напугала, – сказал князь Голенищев-Пупырко-младший, изо всех сил улыбаясь, чтобы все поняли, что он так шутит. Но кулак спрятал за спину.

Ломакина вытянула ногу и наслюненным пальцем поковыряла что-то на колене.

– Скорей бы ты, Блин, открывал свой банк. А то Надьке колготки купить не на что, – посочувствовала подруге Суворова.

– Откроет он, как же! – ни с того ни с сего разозлилась Ломакина. – С ним так и состаришься в дырявых колготках.

– Блин откроет, – веско сказал Князь и объяснил свою уверенность: – Бабку до него никто не сумел обворовать, он первый.

– Я это говорю к тому, что у Нинки в клубе простудился лилипут, – сообщила Суворова.

Все молчали, постигая глубину ее мысли.

– Он кашляет в сундуке, – для ясности добавила Суворова.

– Я женщин не бил до пятнадцати лет, в пятнадцать ударил впервые, – запел князь Голенищев-Пупырко-младший, чтобы Суворова не воображала.

Суворова молча развязала шнурок на ботинке. Ей от Нины Су достались ботинки с металлическими нашлепками где только можно. Дорожа подарком сестры, она дралась этими ботинками строго по очереди, по четным дням правым, по нечетным левым, чтобы обувь снашивалась равномерно.

– Ладно, ладно, – испугался князь Голенищев-Пупырко-младший. – Уж и попеть нельзя.

– Ладно, Валь, ты че, – поддакнула миролюбивая Ломакина.

– Мне его репертуар не нравится, – холодно сказала Суворова, завязывая шнурок. – В общем, так: у Нинки в ночном клубе номер. Фокусник сажает в сундук лилипута, говорит всякую муть, и вместо лилипута вылезает Нинка в алмазной короне. Какой сюрприз, вице-мисс «Керосинпром», публика аплодирует, Нинка танцует, лилипут сидит в сундуке, типа он совсем исчез. Два выхода за ночь – сто долларов на Нинку, лилипута и фокусника. Нинке с лилипутом по сорок, они главнее.

– Почему? – обиделся за фокусника Блинков-младший. Краем глаза он присматривал за кроликом, чтобы тот пасся в разные стороны. Кролик норовил упастись в кусты, и приходилось направлять его прутиком.

– Потому что Нинка с лилипутом совладельцы предприятия, то есть сундука, – объяснила Суворова. – И потом, фокусник ничего не делает, только говорит «Абракадабра! Карабурля!», а Нинка там сидит как идиотка сложенная, ее вдвоем упаковывают. И лилипут потом сидит, но лилипуту легче.

– Почему? – спросил теперь князь Голенищев-Пупырко-младший.

– И с этим ничтожеством я вынуждена проводить редкие часы досуга, – вздохнула Суворова. У нее было много таких готовых фразочек, подхваченных у Нины Су.

– Потому что лилипут маленький, – пояснила Ломакина.

– Да, он совсем маленький, – печально сказала Суворова, – и он заболел. Он кашляет в сундуке, а публика смеется. Нужно его подменить на пару вечеров.

И Суворова посмотрела на Блинкова-младшего.

О, Дмитрий Блинков это вам не какой-то там князь Голенищев-Пупырко-младший! Он давно уже все понял и просчитал. Лилипуту как совладельцу не меньше десятки за амортизацию сундука. Про колготки Суворова начала неспроста, значит, еще десятка ей и Ломакиной как посредникам.

– Мне половину. За охрану, – быстро сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. Насчет денег он тоже ничего себе соображал.

– За охрану берут десять процентов, и берешь не ты. Там есть, кому брать, – авторитетно заявила Суворова.

Князь Голенищев-Пупырко-младший прикусил язык и больше к денежному вопросу не возвращался. Суворова иногда запросто говорила такие вещи, от которых становилось страшно. Из-за простоты и становилось. Так про рэкет знают все, у кого есть телевизор, а Суворова знала не по телевизору.

– Короче, к двенадцати подъезжай в «Пирров пир», – перешла к делу Суворова. – Это в бывшем доме резинотехнических работников, где крутили кино «детям до шестнадцати». Попросишь вызвать Нинку, она тебя проведет.

– Колготки мне купишь, Блинок, – размечталась Ломакина.

– Само собой, – кивнул Блинков-младший, представляя себе, как будет покупать колготки. Ну ее, Ломакину, пускай сама покупает, денег он даст. А Суворовой он сказал:

– Пир Лукуллов. А Пиррова победа.

– Я в курсе, – махнула рукой Суворова. – Только ты никому там не говори. Вывеску и документы они все равно менять не станут, но расстроятся. Хотя логично: «Пирров пир», да?

– Договорились, – сказал Блинков-младший, соскакивая с холодильника. За помоечной оградой мелькнула спина Игоря Дудакова в знакомой спортивной куртке с надписью СССР. Блинков-младший почему-то все время читал ее про себя по-английски: Си Си Си Пи.

– «Пирров пир» – туда же мой предок сегодня намылился, – запоздало сообразил князь Голенищев-Пупырко-младший. – Бабка нашла у него приглашение и чуть не порвала, мы вдвоем отбивались. Слушай, Валь, а пускай Нинка меня тоже проведет. Предок так входит, а я сижу, коктейль через трубочку сосу, а?

Младший князь совершенно не боялся старшего. Они друг у друга стреляли сигареты.

– А кефирчику через соску не хочешь? Малолеткам в ночной клуб нельзя, – отрезала Суворова.

Блинков-младший ловил кролика, который стал вдруг очень прытким, наверное, не хотел домой. К разговору Суворовой с Князем он специально не прислушивался, но все же уловил, как Суворова сказала:

– Ты малолетка, а Блин теперь типа взрослый лилипут.

Непонятно почему, но это было приятно.


Игорь Дудаков шел и оглядывался. Ему как всегда не хотелось бегать в парке, и он искал, кто бы отговорил его от этого полезного для здоровья занятия. Не бегать без уважительной причины Игорь Дудаков не мог, потому что был человеком твердого характера.

– Привет, старичок! – издалека помахал он Блинкову-младшему. Из того, что Дудаков узнал его сразу, можно было заключить, что вчерашняя презентация не вполне удалась.

Блинков-младший спрятал кролика под куртку и застегнул молнию. Как назло корреспондент «Желтого экспресса» остановился под самыми окнами Голенищевых-Пупырко. Подходить к нему пришлось боком, чтобы бабка Пупырко, если она смотрит в окно, не увидела подозрительной выпуклости под курткой.

– Это у тебя что? – кивнул на выпуклость Игорь Дудаков.

– Живот болит, – неудачно соврал Блинков-младший и тут же переврал заново: – Кошка.

– Дай ей пургена, – рассеянно сказал Дудаков.

Кролик забился, и Блинков-младший почувствовал, что подбородок ему щекочет вылезшее из распаха куртки ухо.

– Она уже почти поправилась, – сказал он, заправляя это как бы кошачье ухо за пазуху. – А Николай Александрович задержал нашу статью.

– Знаю, говорили по телефону, – без особой заинтересованности сказал Дудаков. – Вообще так не делают, старичок: вместе писали, а ты пошел и сдал всю информацию Николаю Александровичу.

Блинков-младший стал объяснять, как все получилось, но Дудаков не слушал.

– Да Господь с вами, – сказал он, – пользуйтесь. Игорю Дудакову информации не жалко. У Игоря Дудакова информации вагон и маленькая тележка. Сегодня, вон, Аркадий Птичкин выступает в «Пирровом пире». Впервые в России за пятнадцать лет.

У Блинкова-младшего так и зачесался язык сказать, что он тоже собирается в «Пирров пир». Он смолчал и сам не понял, почему. Слишком много совпадений было связано с этим «Пирровым пиром», о котором Блинков-младший знать не знал еще час назад. Слишком много.

Блинков-младший простился с Дудаковым и пошел домой, придерживая теплого кролика под курткой. Надо было торопиться в «Желтый экспресс» к Николаю Александровичу. Бывшему майору милиции отводилась очень важная роль в блинковском плане мести.


Врать надо умеючи. Чересчур простое вранье легко проверяется, в чересчур сложном того и гляди запутаешься сам. Вообще самое лучшее вранье – это правда.

Взять к примеру Блинкова-младшего: соврал он про клюкву размером с арбуз? Не соврал. Поверил ему Николай Александрович? Не поверил. Такие факты, сказал он, требуют уточнения. Тогда Блинков-младший с чистой душой дал ему телефон директора Ботанического сада. Надо было слышать, как солидный Эдуард Андреевич говорил тоже правду и только правду и при этом, сам того на подозревая, надувал криминального обозревателя «Желтого экспресса».

Блинков-младший слышал все. Николай Александрович в воспитательных целях велел ему взять трубку параллельного телефона.

– А почему нет? Можно сделать, чтобы ананасы росли на елке. Для морозостойчивости. А можно и клюкву размером с арбуз. Это очень перспективное направление, – говорил Эдуард Андреевич, имея ввиду, что лет через пятьдесят ученые до этого додумаются обязательно.

– Прямо не верится! Это же двадцать первый век! – восхищался Николай Александрович, имея ввиду то же, что и все журналисты, когда пишут «автомобиль двадцать первого века», «телевизор двадцать первого века». То есть что это уже изобретено и не сегодня – завтра будет во всех магазинах.

– Конечно, двадцать первый век, – поддакивал Эдуард Андреевич, имея ввиду двадцать первый век в самом прямом смысле.


Блинков-младший сидел, как на иголках. Пока что все шло по его плану, но чье-нибудь неосторожное слово – и всплыла бы небольшая разница в пятьдесят лет. Николай Александрович тогда понял бы, что выдающихся научных достижений в Ботаническом саду еще нет, и мог бы потерять интерес к преступной деятельности князя Голенищева-Пупырко-старшего. Ведь побить стекла в оранжерее и лишить все мировое человечество клюквы величиной с арбуз – это о-го-го! Это преступление века! А просто побить стекла в оранжерее – это хулиганство, ни больше ни меньше. Газеты не могут писать обо всех разбитых стеклах.

Тут как раз Николай Александрович заговорил о старшем князе, точнее, о фирме «Сильный хмель». Директору это совсем не понравилось. Что ни спрашивал Николай Александрович, он отвечал только «да» и «нет». А под конец сказал, что «Сильный хмель» у него, конечно, под подозрением, но ведь не докажешь, что лысого Витю наняли бить стекла именно «сильнохмелевцы». С другой стороны, никто, кроме «сильнохмелевцев», не собирается платить за новые стекла, и ссориться с ними ему не хочется. Так что спасибо «Желтому экспрессу» за участие, но писать обо всей этой истории с оранжереей и «Сильным хмелем» лучше не надо.


Журналисты необязательный народ. Сегодня они узнают новость и бегают с ней, как первоклассник с карамелькой на палочке. И похвастаются, и полюбуются, и вынут из бумажки и оближут. А завтра эта потускневшая грязная карамелька может заваляться в кармане вместе с латунной скрепкой и гайкой от настоящего бензовоза.

Существует единственный способ заставить журналиста написать о чем-нибудь обязательно, всенепременно, гарантированно. Скажите ему, что писать об этом не надо, а потом идите себе и покупайте ближайший номер его газеты. Статья на запретную тему будет в ней, чего бы это журналисту ни стоило.


Николай Александрович положил телефонную трубку, блаженно прищурился и захихикал. Его маленькая чистая лысинка порозовела от удовольствия. Он вышел из-за стола, быстро схватил Блинкова-младшего за руку, и они выскочили из кабинета.

Пухлая ладошка Николая Александровича оказалась очень сильной. Руку Блинкова-младшего как будто прищемили дверью, причем эта ненормальная дверь на всех парах неслась по коридору. Оттого, что она была с мягкой обивкой, легче Блинкову-младшему не стало. Он трепыхался за Николаем Александровичем, как флажок. Встречные журналисты отскакивали и прижимались к стенам.

– Злоумышленник, – сказал кто-то, показывая на Блинкова-младшего. – Мальчик, вы из них грузила делаете?

Блинков-младший решил, что эти слова, наверное, из какого-нибудь анекдота.


Они без стука ворвались в бывшую коммунальную кухню к главному редактору. Блинков-младший заметил, что дисциплинированный и вообще-то тихий Николай Александрович открыл дверь ногой и сделал это с удовольствием.

– Двести строк! – объявил он с порога.

Не поднимая головы от стола, главный редактор сделал рукой универсальный жест, означавший: здравствуйте, садитесь, подождите. Перед ним лежала газетная страница, только напечатанная на негазетной, белой и плотной бумаге, и с пустыми пятнами на месте фотокарточек.

На глазах у Блинкова-младшего разрешился давно интересовавший его вопрос: почему все статьи в газете занимают ровно столько места, сколько им отведено? Страница, по которой елозил очками главный редактор, была не похожа на обычную еще и тем, что на ней многие статьи вылезли из своих рамок. Главный редактор обыкновенной шариковой ручкой вычеркивал из них где по строчке, где по абзацу.

– Что, больше некому хвосты рубить? – напомнил о себе Николай Александрович.

– Да ну их, секретариатчиков. Три полосы сегодня сажают, – умиротворенно сказал главный редактор, подсчитывая вычеркнутые строчки.

– Значит, я не опоздал. Двести строк, – сказал Николай Александрович, а главный редактор так же умиротворенно сказал:

– Нет. Мы уже на полчаса выбились из графика.

– В Ботаническом саду, – торжественно произнес Николай Александрович, – разработана агротехнология двадцать первого века: морозостойчивые ананасы на елке и клюква размером с арбуз. В том же Ботаническом саду некая фирма «Сильный хмель» собирается открыть пивбар. Вчера подкупленный фирмачами служитель уничтожил и ананасы, и клюкву. Завтра это будет бомба. А послезавтра это будет уже тухлятина.

Главный редактор почесал ручкой затылок и крест-накрест перечеркнул самую большую статью на странице.

– Бомба не бомба, – довольно промурлыкал он, – а гвоздь получится. Раздел сфер влияния между криминальным бизнесом и наукой – это свежачок. Слушай, Коля, а насчет ананасов на елке все точно? Не утка?

– Обижаете, – без обиды сказал Николай Александрович. – Я только что говорил с директором. И вот у меня свидетель преступления.

И он как рефери на боксерском ринге поднял руку Блинкова-младшего.


Коридор бывшей коммунальной квартиры был очень длинный. По пути к главному редактору Николай Александрович с Блинковым-младшим пролетели его, как сверхскоростной поезд ЭР-200 «Москва – Петербург». А обратно они чухали, как старушечья сумка на колесиках. Николай Александрович поговорил с каждым встречным. Одному он сказал: «Толстеешь!», другому: «Худеешь!», третьего спросил, когда он идет в отпуск, а четвертого – «Так ты уже вышел из отпуска?».

В редакции между тем начался переполох. Сначала на Николая Александровича с Блинковым-младшим налетел маленький чернявый человек. В руках у него была та самая газетная страница, на которой главный редактор перечеркнул самую большую статью.

– Ну ты мне подсуропил, Коля! – фальцетом выкрикнул чернявый. – И так мы сажаем три полосы, а тут еще ты!

– Да какая тебе разница, все равно же выбились из графика. А у меня свежак, – веско сказал Николай Александрович.

Чернявый покраснел, задохнулся и с полминуты не мог ничего произнести. Он мог только подпрыгивать на месте и сделал это раза три или четыре.

– Свежак будет всегда, всегда! – закричал он, когда к нему вернулся дар речи. – Так можно вообще не выпускать газету, вообще не выпускать! Вы будете носить свежак, носить свежак, носить свежак, а мы будем ломать полосы, ломать полосы, ломать полосы!

Нарисованная им самим картина показалась чернявому такой ужасной, что он ахнул и убежал.

– Не обращай внимания, – сказал Николай Александрович Блинкову-младшему. – Это секретариатчики. Им главное – вовремя сдать газету в типографию, и чтобы все было красиво. А нам главное – чтобы все было интересно.

Потом их догнал фотолаборант в замызганном синем халате. Он щурился на свету, потому что вышел из темной лаборатории.

– Посмотри, Александрыч,- сказал он, – тут контрольки от дудаковского репортажа. Может, что пойдет.

– Вот он посмотрит, – сказал Николай Александрович, передавая Блинкову-младшему отпечатанные на больших листах фотобумаги крохотные карточки. На каждом листе их было штук по тридцать, а всего больше ста. Блинков-младший нашел на карточках и Эдуарда Андреевича, и старшего Блинкова, и лысого Витю, который ехал на самоходном шасси по саду. Правда, сад был весенний, голый. Фотолаборант на это сказал:

– Ничего, сад вырежем и сделаем коллаж. Главное, преступник есть. Пивную кружку наклеим ему вот сюда, в кузов.

Откуда-то он знал, про что будет еще не написанная статья Николая Александровича.

И, наконец, уже в кабинете, когда Николай Александрович сел перечитывать вчерашнюю статью про Уртику, подписанную «Дмитрий Гавриловский, Игорь Дудаков», их снова настиг чернявый секретариатчик.

– Теперь из-за тебя и первую полосу ломаем, – сказал он безнадежным голосом человека, только что приговоренного к смертной казни. – Давай текст на кричалку.

– «Ананасы в пиве. Дельцы и ученые делят Ботанический сад», – не задумываясь сказал Николай Александрович. Наверное, он это придумал по дороге.

– Плохо, плохо, плохо! – застонал чернявый секретариатчик. – «Дельцы делят» – плохо! И потом, это не раскладывается, не раскладывается! Слушай, как надо. Первая строчка – «Ананасы в пиве», вторая – «Дельцы и ученые», третья, крупно – «Кто – кого?»

– Должен быть глагол, – заупрямился Николай Александрович. – Глагол придает энергетику.

– Глагола быть не должно, не должно! – подпрыгнул чернявый секретариатчик. – Основную информацию несет существительное!

Блинков-младший подумал, что делить шкуру неубитого медведя – это про них. Для статьи Николая Александровича нашли место в газете. Для статьи Николая Александровича печатают фотокарточки. Для статьи Николая Александровича придумывают «кричалку» на первую страницу. Все готово, только нет статьи Николая Александровича.

Похоже, что Николай Александрович думал о том же. Он позволил чернявому секретариатчику быстренько себя уговорить и, как только дверь за ним закрылась, рыбкой кинулся к пишущей машинке. Рыбка была немолода и полновата. В своем броске она опрокинула настольную лампу и сбросила на пол стопку рукописей.

«АНАНАСЫ В ПИВЕ. Уж сколько раз твердили миру, что научные школы создаются десятилетиями, а погубить их можно в одночасье,» – замолотил по клавишам Николай Александрович. Он придумывал статью с такой скоростью, с какой мог печатать на машинке.

Блинков-младший был потрясен. На несчастное школьное сочинение дают два урока. Николай Александрович напечатал три с половиной страницы минут за двадцать. Одна главка, меньше странички размером, называлась по-дудаковски: «Уртика. Победа над тысячелетиями». Николай Александрович снабдил ее подзаголовком «Секрет бессмертия в могильнике сарматской принцессы».

– Ты обманул всех, обманул всех! – ворвался чернявый секретариатчик. Он как будто специально ждал за дверью, когда Николай Александрович кончит дело. – Я думал, статья у главного! Главный думал, статья в наборе! А статья в чернильнице, в чернильнице!

Николай Александрович молча показал отпечатанные листки. Он сиял, как первоклассник, получивший свою карамельку на палочке.