Евгений Лукин Толкование яви

Когда Тихону Шорохову кто-то сказал, будто, придя к власти, Ельцин чуть ли не первым своим указом разрешил в России психоанализ, тот, помнится, воспринял известие без особого удивления. Байка звучала вполне правдоподобно. На дворе клубился девяносто второй год, россиянам только ещё предстояло разграбить собственную страну, и поэтому логично было по ходу дела избавить их от комплексов.

В отличие от многих своих ровесников в бизнес Тихон Шорохов входил, как входят в холодную воду: зябко, нехотя, полный недобрых предчувствий – впоследствии, разумеется, сбывшихся. Ещё в советские времена, когда, собравшись в тесной кухоньке… Кстати, о размерах кухонь. Ползли шепотки, что, если архитектор самовольно увеличивал площадь этого идеологически неблагополучного помещения хотя бы на один квадратный метр, ослушника немедленно вызывали в Комитет Госбезопасности. Делалось это, понятно, во исполнение старого правила «больше трёх не собираться» и свидетельствовало о полном незнании собственного народа.

Так вот… Когда, собравшись вдесятером в трёхместной кухоньке, приятели Шорохова предавались тлетворным мечтам о свободном предпринимательстве, сам Тихон, чудом пристроивший половинку задницы на краешке узкого подоконника, слушал всё это с неизменным скепсисом.

– Живи я на Западе, – как бы в забытьи вещал один, – открыл бы книжный магазинчик… с колокольчиком на двери… Входит покупатель, а колокольчик: «Дзень…» Лепота…

Остальные внимали и сладко жмурились. Три девицы под окном… То есть не три – десять. Десять девиц мужского пола.

– А конкуренты тебя не слопают вместе с колокольчиком? – грубовато спрашивал Тихон.

Заслышав столь откровенную коммунистическую пропаганду, великовозрастные мечтатели широко раскрывали глаза и поворачивались к Шорохову, словно заподозрив в нём стукача, каковым он, к слову сказать, отродясь не был. Стукачом как раз был тот, что грезил вслух о магазинчике с колокольчиком.

Искренне, учтите, грезил.

– Почему слопают? – озадаченно вопрошал он.

– А вот Фрейда читать надо, – ворчливо отвечал ему Тихон – и все мигом успокаивались. Всё-таки Фрейд. Не Маркс.

– Зажатые все, скованные, – безжалостно продолжал Шорохов. – В кой веки раз продавчиха сама себя обсчитает – вы же ей, дуралеи, сдачу вернёте… Какой вам бизнес? Вам к психоаналитику надо!

– Откуда у нас психоаналитики? – вздыхал кто-то. – Одни психиатры…

– Ну, значит, к психиатру!

– Позвольте, позвольте! При чём здесь вообще психоанализ? Ну, увидел, что обсчиталась, вернул сдачу. Элементарная честность.

– А честность, по-твоему, не комплекс?

И начиналась полемика.

Наивные… «Свободу узникам зверинца!» Морские свинки, волнистые попугайчики, не способные уразуметь, что в безопасности они лишь до тех пор, пока клетка заперта.

И вот прозвучал он, тот самый «дзень», о котором столь долго талдычили. Канули в лету времена, когда государство милосердно брало на себя основное бремя преступлений, почти ничего не оставляя на долю отдельных граждан. Теперь же, став демократическим, оно честно поделилось этим бременем со всеми желающими.

Тихон как в воду глядел. Магазинчик накрылся вместе с колокольчиком, не просуществовав и полугода. Остальные приятели Шорохова тоже расплатились за попытку воплощения в жизнь опрометчивых своих фантазий: кто ломаными рёбрами, кто квартирой.

И стали себе жить-бомжевать.

Тихон ещё барахтался, но из последних сил, сознавая с горечью, что всё высказанное им когда-то в адрес давних его знакомых приложимо целиком и полностью к нему самому. Вынести тайком три кило картошки с овощебазы, куда тебя послали перебирать корнеплоды, – это, допустим, запросто, а вот присвоить всю базу целиком… При одной мысли о таком деянии продирал озноб, охватывала нерешительность.

И сны ему снились классические, по Фрейду: этакий, знаете, невинный, с точки зрения коммунистической морали, абсурд. Скажем, долгое бесцельное восхождение по крутой лестнице. «Толкование сновидений» (Фрейда, Фрейда, не Дивова) к тому времени продавалось уже со всех лотков. Тихон не поленился, купил книгу, выяснил, что сей сон значит, и был несколько озадачен трактовкой.

Психоаналитиков произросло – как грибов. Грибы, однако, были большей частью несъедобные, а то и вовсе ядовитые. Те же психиатры, сменившие табличку. Поэтому первый визит к специалисту Шорохова заставили нанести не столько внутренние побуждения, сколько чрезвычайные обстоятельства: оказалось, что подъезд, в который шмыгнул непреуспевающий бизнесмен, противу ожиданий, не был сквозным – и пришлось (как во сне) бежать вверх по лестнице, сильно надеясь на открытый чердачный люк.

Люка наверху не обнаружилось вообще, зато с одной из дверей последнего этажа бросилась в глаза надпись: «Психоаналитик Такой-то». Прочесть фамилию Тихон не успел – время поджимало.

В том, что дуракам везёт, нет никакого парадокса. Мало того, налицо прямое следствие теории вероятности: кого больше – тем и везёт. То обстоятельство, что недалёкие друзья Шорохова уже разорились и сгинули, а он, такой умный, такой проницательный, всё ещё бежал вверх по лестнице, спасаясь от утюга и паяльника, ничего не опровергает и ничего не доказывает: согласно той же теории вероятности, везёт далеко не всем дуракам.

Слава богу, дверь открыли сразу.

– Я – к вам, – задохнувшись, сообщил Шорохов и торопливо переступил порог. В подъезде по-прежнему было тихо. Возможно, преследователи решили, что, метнувшись во двор, должник кинулся прямиком в первое парадное. А он-то нырнул во второе!

– Проходите, – меланхолично прозвучало в ответ.

– Спасибо, – поблагодарил Тихон и куда-то прошёл, прикидывая, какое время ему следует здесь переждать, пока нанятые кредиторами душегубы обшарят оба подъезда и удалятся восвояси.

– Что беспокоит?

Услышав вопрос, более приличествующий участковому врачу, нежели психоаналитику, Шорохов, уже усаженный в средней жёсткости кресло, поднял глаза на своего спасителя. Он был заранее готов простить ему всё: будь то жуликовато-гипнотизёристый имидж (пронзающий взор без признаков мысли, мефистофельски заломленные брови) или же трепетно-вкрадчивые поползновения влезть в душу без мыла («Давайте поговорим… Расскажите мне об этом…»).

Психоаналитик оказался крупным, склонным к полноте мужчиной с несколько скучающим складом лица. Чувствовалось, что эти серые невыразительные глаза повидали многое и что владельца их трудно чем-либо удивить. А вот как он был одет, почему-то не запомнилось. То ли серый костюм-тройка, то ли белый халат.

– Кошмар, – сдавленно поведал Шорохов. – Ещё немного – и либо свихнусь, либо повешусь!

– Это нормально, – чуть ли не позёвывая, успокоил проницатель человеческих душ, присаживаясь напротив. – Обычная реакция на то, что сейчас творится. Вот если бы вы реагировали по-другому… ну, тогда стоило бы встревожиться. А содержание?

– Простите… Содержание чего?

– Кошмара.

– Которого? – с нервной усмешкой уточнил Тихон.

– Желательно, последнего… Может, вам водички?

– Да, если можно…

Испив шипучей водицы, беглец пришёл в себя окончательно и огляделся. Как он и предчувствовал, комната лишь начинала перерождаться в кабинет: старенький сервант соседствовал с новеньким письменным столом, раздвижной диван – с видимостью компьютера системы «Роботрон». На стенке – диплом не по-русски. Правильно, пусть уважают. Вон Томка Тарабрина с безработицы ворожить начала – так у неё диплом и вовсе на санскрите…

Что ж, каков бизнесмен, таков и психоаналитик.

– Психоанализ – по Фрейду? – осведомился Тихон.

– В целом – да.

– А не устарел он за сто лет?

– За сто лет, – неспешно заметил собеседник, – всё гениальное успевает и устареть, и обновиться. «Через десять лет забудут, через двести вспомнят…»

– Вы хотите сказать, – недоверчиво начал Тихон, но спохватился и переложил речь паузой, за время которой ещё раз чутко прислушался к тишине за входной дверью, – что Фрейд тоже успел…

– Успел. Обстоятельства, знаете ли, повторяются… Возьмём внутреннюю цензуру. – Судя по вялости интонаций, Тихон был не первый, кому это предлагалось. – Во времена Фрейда внутренняя цензура была порождена чопорной буржуазной моралью. При советской власти – не менее чопорным кодексом строителя коммунизма. И в том, и в другом случае результат приблизительно одинаков. Цензура есть цензура: либо она вычёркивает неугодные фрагменты сновидений, либо искажает их до полной неузнаваемости…

– То есть, если я всю ночь бежал сломя голову вверх по крутой лестнице…

– Да-да, – рассеянно подтвердил специалист. – Это значит, что на самом деле вам приснился торопливый половой акт. Но, поскольку в Стране Советов «секса нет», потребовалась замена одного действия другим, схожим по ритму… Это как в литературе. Скажем, описывает прозаик-почвенник работу колхозного кузнеца. Мощные мерные удары, экстаз труда, слияние с молотом, наконец само звучание глагола «куй» в повелительном наклонении… Символика, согласитесь, весьма прозрачна.

– Но теперь-то…

Что-то похожее на лёгкую грусть просквозило в блёклых глазах собеседника.

– Теперь, конечно, дело иное, – согласился он. – Меняются времена – меняются и запреты. Иногда с точностью до наоборот.

– Значит, если я, извините, трахался с кем-то во сне до самого пробуждения, – не удержался Шорохов, – то в наши дни это символизирует бег по ступеням? Или ударную работу в колхозной кузне?

Едва заметная улыбка тронула полные губы психоаналитика.

– Сплошь и рядом, – заверил он. – Как ни странно, из моих наблюдений следует, что зачастую именно в такой скрытой форме проявляется сегодня тоска по утраченным идеалам прошлого…

То ли всерьёз сказанул, то ли просто поддержал сомнительную шутку посетителя, помогая тому освоиться.

– Вы, однако, собирались рассказать о своём последнем кошмаре.

Кажется, на лестничной площадке послышались шаги и голоса. Тихон напряг слух. Да, голоса. Но один вроде бы женский.

Женщин среди преследователей не было.

– Хорошо, если о последнем, – с вымученной улыбкой выдавил Шорохов. – Сколько вы берёте за сеанс?

– За визит, – мягко поправил психоаналитик. – Если вам нужен сеанс, то это к экстрасенсам.

И назвал вполне приемлемую сумму. Во всяком случае, за укрытие от погони с беглеца слупили бы куда больше. А тут не только укрытие – тут ещё и возможность душу излить. Тихон помедлил, восстанавливая содержание недавней жути, снова задохнулся и, еле справившись с горловым спазмом, начал:

– Судите сами. Вот сегодня. Иду по улице, вижу…

– Если можно, подробнее, – попросил собеседник. – Вы говорите: улица. Что за улица? Широкая? Узкая?

– Улица-то? Имени Столыпина, бывшая Горсоветская. Рядом с вами…

– Даже так? Вы, видимо, часто по ней ходите?

– Да. Постоянно.

– Простите, что перебил. Продолжайте. И старайтесь ничего не упустить. Важна любая деталь, даже самая, на первый взгляд, незначительная.

– Н-ну, хорошо. Попробую. Значит, так. Я иду по левой стороне, впереди припаркована машина, подержанная «копейка» красного цвета, правое переднее колесо въехало на тротуар. На антенне – бантик и продолговатый детский шарик. А по правой стороне – пять-шесть иномарок. И передо мной выбор: перейти улицу или не перейти. Мне страшно. Я точно знаю, что в «копейке» меня поджидают. Но на той стороне ещё страшнее. И я продолжаю идти по левому тротуару, замедляю шаг как могу, а сам мысленно твержу: «Это мне снится. Это мне только снится».

– Бежать не пытаетесь?

– Бесполезно. Догонят. В просвете домов участок железной дороги, и я думаю, не свернуть ли туда. Не решаюсь и продолжаю идти. Почему-то раздаётся удар колокола, хотя храма поблизости не видно. Навстречу мне из «копейки» выскакивают трое. Я понимаю, что сейчас они запихнут меня в машину и увезут. Тут дверцы иномарок на той стороне улицы разом распахиваются, и оттуда высыпает толпа человек в пятнадцать. Трое из «копейки» окружают меня, а толпа из иномарок окружает и меня, и этих троих.

– Так-так…

– И они начинают спорить, кому я больше должен.

– Все незнакомые?

– Да…

– Как-то вы неуверенно это произнесли. Вам кто-то кого-то напомнил?

– Да. Один из этих троих. Вылитый Борька Раз, только помоложе…

– Как, вы сказали, его зовут?

– Раз. Это фамилия такая.

– Борька Раз… – задумчиво повторил психоаналитик. – Раз Борька… Что ж, вполне естественно. Продолжайте, пожалуйста.

– Постойте… Почему естественно?

Собеседник вздохнул.

– Вы – предприниматель, не так ли? Стало быть, должны знать, что вооружённые столкновения сейчас называются разборками. Раз-борка. Вот откуда вынырнул этот самый ваш Борька Раз… Кстати, кто он?

– Старый знакомый, – помаргивая, объяснил несколько сбитый с толку Шорохов. – Работал редактором в книжном издательстве. Магазинчик мечтал открыть. С колокольчиком.

– Ну вот видите, и удар колокола объяснился. И где он сейчас – этот ваш знакомый?

– Не знаю. Лет семь назад встречались, спорили…

– О чём?

В общих чертах Тихон изложил суть давних кухонных разногласий и вернулся к рассказу:

– Внезапно завязывается драка. Похожего на Борю бьют рукояткой пистолета по голове. Он падает. Мне делается жутко – и я бегу. Собственно… всё, – отрывисто, почти сердито закончил Шорохов. В словесном изложении пережитое утратило яркость и особого впечатления не производило.

Психоаналитик помолчал, размышляя.

– Начнём с того, – скорбно молвил он, – что ваш, как вы его называете, кошмар является, по Фрейду, исполнением скрытого желания.

– Ничего себе! – вырвалось у Тихона.

– Вам хотелось напомнить Борьке Разу о своей правоте, но, во-первых, встретиться вы с ним не могли, поскольку он, разорившись, исчез, так сказать, с горизонтов, а во-вторых, даже если бы и встретились, вряд ли стали бы открыто ликовать и злорадствовать. Поэтому один из рэкетиров принимает черты вашего бывшего оппонента. На собственном черепе он познаёт все прелести конкурентной борьбы, о которой вы его когда-то предупреждали. Что касается самого содержания сновидения, то оно отчасти спровоцировано сочетанием фамилии и имени… Что с вами?

Шорохов смутился и отвёл глаза. Ему было очень неловко и за себя, и за психоаналитика.

– Послушайте… – сказал он. – Мы, оказывается, друг друга неправильно поняли. Это я вам не сон рассказываю. Это со мной наяву стряслось. Причём только что.

К удивлению Тихона, опростоволосившийся специалист не изменил поведения ни на йоту.

– А в чём, собственно, разница? – спросил он почти что ласково. – То, что вы мне сейчас рассказали, вполне могло, согласитесь, привидеться и в кошмарном сне. Кант, например, прямо говорит: «Сумасшедший – всё равно, что видящий сон наяву». А мы с вами живём в безумное время и всячески стараемся ему соответствовать.

– Да, но…

– Мало того, – ровным, чтобы не сказать, скучным голосом продолжал психоаналитик. – Известно множество религиозных и философских концепций, полагающих, будто вся наша жизнь не более чем сон. Дурной сон.

– Беспробудный, добавьте!

– Нет, почему же? – последовало мягкое возражение. – А смерть? Чем не пробуждение? Тяжкое, мучительное. Кстати, о смерти. Участок железной дороги в просвете между зданиями свидетельствует о том, что вам проще было расстаться с жизнью, нежели идти и дальше навстречу опасности, поскольку железная дорога связана с отъездом, а отъезд – один из наиболее употребительных и понятных символов смерти. Вспомните «Анну Каренину»…

– Это литература! Но мы-то говорим – о яви! Как её вообще можно толковать?

В дверь позвонили. Тихон осёкся.

– Извините, – сказал психоаналитик, вышел в прихожую и надолго там притих. В дверь ещё успели позвонить дважды. Вернулся недовольный.

– Клиент? – непослушными губами спросил Шорохов.

– Нет, – суховато сообщил психоаналитик. – Я посмотрел в глазок: какие-то амбалы в кожаных куртках. Возможно, за вами.

Тихон оцепенел.

– Никто не видел, как вы ко мне входили?

– Никто…

– Тогда продолжим… Вы усомнились, можно ли вообще толковать явь. Можно и нужно, тем более что методика уже разработана тем же Фрейдом, правда, на материале сновидений, но, как вы сами недавно убедились, по содержанию они практически не отличаются от того, что происходит наяву.

Звонков в дверь больше не было, и Шорохов, выждав немного, вновь позволил себе расслабиться.

– Как ни странно, суть большинства открытий, – излагал тем временем его собеседник, – заключается в том, что старую, давным давно известную систему приёмов применяют в другой области бытия. Не ко времени будь помянутый Карл Маркс всего-навсего приложил диалектику Гегеля к материализму Фейербаха, а основная заслуга Эйнштейна – знак равенства между Е и эм цэ квадрат. Из двух известных формул он соорудил одну – всего-то навсего. Вот и я, – с подкупающей простотой заключил психоаналитик, – попробовал использовать метод старичка Зигмунда, так сказать, на новой почве.

Несомненно, перед Тихоном Шороховым разглагольствовал или вдохновенный безумец, или проходимец высочайшего класса. И тех и других Тихон заочно уважал ещё с наивных советских времён, хотя пора было бы уже поумнеть и поостеречься подобных типов, вышедших гуртом из подполья. Но, во-первых, повеяло вдруг бескорыстными спорами былых лет (не только же о частной собственности велись разговоры на кухне!), а во-вторых, сама идея, в силу своей неожиданности, показалась куда привлекательнее той же теории вероятности с её унылым выводом, что везёт далеко не всем дуракам.

– Не то чтобы вы меня убедили, – сказал Шорохов, с любопытством глядя на открывателя иных горизонтов. – Во всяком случае, заинтриговали. За визит я вам, конечно же, заплачу, но… толковать явь наяву? Это же всё равно что толковать сон во сне.

– Верно, – кивнул собеседник. – Именно это обстоятельство меня, честно говоря, и подтолкнуло… Понимаете, часто снилось, будто занимаюсь анализом собственного сновидения, и каждый раз, пробудившись, я бывал поражён, насколько хорошо мне это во сне удавалось. Вот и подумал: а что если проделать то же самое с явью?

– Так! – Тихон легонько хлопнул ладонями по коленям, сосредоточился, упорядочил мысли. – Стало быть, вы, зная уже, что это был не сон, а реальный случай, продолжаете утверждать, будто я сам тайно желал приключений на собственную задницу? Учтите: мазохизмом не страдал никогда.

– Мазохизмом не страдают, – не преминул ворчливо заметить реформатор психоанализа. – Мазохизмом наслаждаются. Нет, в данном случае, мазохизм, разумеется, ни при чём. Просто, что бы с человеком ни стряслось (во сне ли, наяву), на поверку это всегда оказывается исполнением его скрытых желаний. Вспомните народную мудрость: «За что боролись, на то и напоролись».

– За что я боролся? С кем?

– Хотя бы с Борей Разом. В результате осуществилась и его мечта, и ваша. Он обрёл возможность завести магазинчик с колокольчиком, а вы – насладиться известием о предсказанном вами крахе. Давайте, однако, попробуем разобраться подробнее.

– Давайте, – решительно проговорил Тихон.

Собеседники посмотрели в глаза друг другу, собрались, изгнали из мыслей иронию.

– Итак, – начал психоаналитик, как по писаному, – одним из источников, откуда сновидение (а мы теперь добавим: и явь) черпает материал для репродукции, служат детские годы. Что, собственно, и наблюдается на вашем примере.

– Минутку, – возразил Тихон. – Когда мы с Боренькой спорили на кухне, нам было около сорока.

– Это несущественно. Под словом «детство» я разумею скорее состояние, нежели возраст. Кухонной советской интеллигенции был, если помните, свойствен крайний инфантилизм. Простодушная романтика, поверхностные незрелые суждения, страхи, капризы. Да и все эти ваши бурные споры за полночь, сознайтесь, сильно напоминали подростковый бунт.

– Да, пожалуй, – вынужден был согласиться Тихон. – Помесь зоны с детским садом.

– Тонкое замечание, – одобрил психоаналитик. – Если обращали внимание, жизнь детей вообще напоминает жизнь условно освобождённых. Я вот даже не знаю, кто у кого позаимствовал выражение «от звонка до звонка»: школьники у заключённых или наоборот? Отсюда и сходство мировосприятия… Но вернёмся к вашему событию. Оно содержит два слоя, причём обе составные его части разделить нетрудно. Ведь вы в вашем сорокалетнем детстве спорили не столько с Борей Разом, сколько с самим собой. Подсознательно вам хотелось быть переубеждённым, хотелось попасть в светлое капиталистическое настоящее. Надоела копеечная зарплата, надоело обязательное шествие с кумачовым полотнищем в рядах первомайской демонстрации. Эти давние впечатления и отразились в подержанной красной «копейке», въехавшей передним колесом на тротуар. Но вспомните, что иномарки на противоположной стороне пугали вас гораздо сильнее. Колебания, переходить или не переходить улицу, на самом деле символизируют выбор социального строя. Выбор настолько трудный, что в просвете между домами появляется участок железной дороги, а возле строящейся церкви раздаётся удар колокола. Затем драка. Судя по соотношению сил (трое против пятнадцати), победа всё-таки останется за капитализмом.

– Вы полагаете? – Тихон помрачнел.

Психоаналитик улыбнулся.

– Только не надо, пожалуйста, – предупредил он, – относиться к моим словам, как к прогнозу футуролога. Речь идёт о внутренней победе капитализма в вашем сознании.

– Хорошо, допустим… А второй слой?

– Второй слой события относится к интимной жизни. Он не столь отчётлив и требует более тщательной расшифровки. Вы, как я догадываюсь, холостяк?

– Разведён.

– Осмелюсь предположить, что у вас сейчас по меньшей мере две женщины, и обе не прочь выйти за вас замуж.

– Ну в общем… не считая случайных встреч… Да. Две.

– Ровесницы?

– Одна – ровесница, другая – лет на десять моложе.

– Будьте добры, охарактеризуйте обеих.

– Та, что постарше, в данный момент безработная, часто выпивает, к сожалению. Очень хочет выручить меня финансово, но не может. У той, что помоложе, рекламное агентство. Эта может выручить, но не хочет… Но я бы не сказал, что обе они так уж рвутся за меня замуж.

– Опять-таки несущественно. Речь идёт не о них, а о вас, точнее, об отражении ваших фантазий относительно повторного брака. Женитьба, в понимании мужчины, это прежде всего утрата свободы – иными словами, именно то, что собирались с вами проделать две противоборствующие группы рэкетиров. Ритуал похищения, легковой автомобиль с двусмысленными бантиком и шариком на антенне (именно так украшают свадебную машину), наконец бандиты, несомненно олицетворяющие собой работников загса и свидетелей… вдобавок перспектива долгих неизбежных страданий. Да и фаллическая символика паяльника, основного средства возвращения долгов, более чем очевидна.

Тихон содрогнулся.

– То, что политическая и сексуальная подоплёка происшествия так причудливо переплелись, – говорил между тем психоаналитик, – ни в коем случае не должно вас удивлять. Подобное наблюдается сплошь и рядом. К примеру, период перестройки как символ для многих наших граждан несомненно соответствовал совращению, а переворот девяносто первого года – утрате невинности… Любопытно другое: в вашем рассказе, присутствует ярко выраженная критика события. Вспомните, как вы уговаривали себя: «Это мне снится. Это мне только снится». В чём причина? А вот в чём. Внутренняя цензура была настолько недовольна складывающейся ситуацией, что уже собиралась потребовать пробуждения. То есть запретить сновидение, именуемое явью. По краешку ходили…

– Знаю…

– Скорее чувствовали, чем знали. Потому и успокаивали надзирающую инстанцию (а вовсе не себя самого!), всячески внушая ей, что не стоит относиться к происходящему всерьёз: «Это мне снится. Это мне только снится».

– Погодите, – перебил Шорохов. – Пока я окончательно не запутался, скажите… Какова роль вообще этой самой надзирающей инстанции? Этой внутренней цензуры! Я имею в виду: наяву.

– Роль? Как и во сне, наиглавнейшая. Существуют две основные психические силы: одна требует исполнения ваших желаний, другая запрещает их или искажает по ходу дела.

– Зачем?

– Чтобы привести в соответствие с нормами этики, морали, уголовного кодекса наконец.

– Ну а если продолжить аналогию с литературой… Отменить её можно?

– Что отменить?

– Цензуру.

– Ну батенька… – расплылся в укоризненной улыбке психоаналитик. – Тогда придётся разом отменить всё ваше прошлое, все воспоминания о нём, все впечатления. Коротко говоря, придётся отменить вашу личность.

– Между прочим, моя давняя мечта. Может, попробуете?

В затруднении собеседник потёр широкий подбородок.

– Боюсь, вы не совсем верно представляете себе задачи психоанализа… Анализ! Понимаете? Анализ. Он не устраняет причины расстройств, он лишь объясняет их вам и таким образом примиряет с ними.

– Безболезненная ампутация совести, – ядовито подвёл итог Шорохов.

– Что ж, сказано хлёстко… – с уважением признал укротитель причин. – Но не мы одни этим занимаемся, не мы одни. Возьмите, к примеру, исповедь. Ведь то же самое по сути! Покаялся человек в грехах своих тяжких, отпустили их ему разом, вышел от батюшки – чистенький, совесть – как новенькая. Проступки фактически остались, а угрызений – никаких…

– И всё-таки, – настаивал Тихон. – Предположим, внутренняя цензура ликвидирована…

– Так не бывает.

– Ладно. Не ликвидирована. Ослаблена. И что тогда?

– Не желаете вы исходить из того, что есть… – шутливо упрекнул психоаналитик. – Ну хорошо. Такой простой пример: Карл Маркс… Что-то часто я его сегодня поминаю, не находите? Так вот, Карл Маркс, если не ошибаюсь, говаривал, что нет такого преступления, на которое капиталист не пошёл бы ради трёхсот процентов прибыли. Вы же ради трёхсот процентов пойдёте далеко не на всякое преступление. Скажем, поджечь киоск конкурента… – Собеседник скептически поджал губы и покачал головой.

– Цензура?

– Цензура. Она вмешивается, вносит коррективы: и вот вы, вместо того, чтобы просто облить бензином вражескую торговую точку (желание в чистом виде), заливаете горе текилой и гадаете, как уничтожить мерзавца, не выходя за рамки закона, а главное – за рамки совести. Фрейд называл подобные замены искажением сновидения, мы же, не мудрствуя лукаво, назовём искажением яви… В этом всё дело. В противном случае вы были бы преуспевающим бизнесменом.

– И как же в этом противном случае выглядело бы моё сегодняшнее приключение на улице Столыпина?

– Понятия не имею.

– Ну хотя бы в общих чертах!

Психоаналитик хмыкнул.

– Фигуранты бы наверняка сменились, – осторожно предположил он. – Теперь уже не из вас выбивали бы долги, а из других – по вашему заказу… Но мотив похищения, думаю, в любом случае сохранился бы. Как и проблема выбора. На левой стороне той же самой улицы вас бы, скорее всего, поджидала в иномарке владелица рекламного агентства, на правой – пьющая ровесница в подержанной «копейке» красного цвета.

– У неё нет машины.

– Частника бы наняла…

Взглянув на суровую озабоченную физиономию Тихона Шорохова, собеседник рассмеялся.

– Отнеситесь к этому, как к шутке, – посоветовал он. – Разговор достаточно беспредметный. Всё равно что придумывать другой сон взамен приснившегося.

– Да, – промолвил с сожалением Тихон и встал. – Если повезёт, пожалуй, загляну к вам ещё раз. А сейчас мне, извините, пора. Надеюсь, свидетели и сотрудники загса уже разошлись по домам…

– Жаль, жаль… – весьма натурально, а может быть, даже искренне посетовал собеседник, тоже поднимаясь. – Историю вашу мы рассмотрели всего в двух аспектах, а там ведь их – бездна…

Расплачиваясь, Шорохов осторожно выглянул в окно. Вражеских машин за окном не наблюдалось, зато фрейдистской символики было в избытке.

– Послушайте, да у вас у самого…

– Что такое?

– Да вон железная дорога виднеется… между зданиями…

Психоаналитик пересчитал купюры и бросил их на стол перед зеленоватым бельмом дисплея.

– Все там будем, – со вздохом отозвался он. – Проснёмся, никуда не денемся…

За окном возник и поплыл звучный удар колокола.

Подлая внутренняя цензура продолжала бежалостно искажать явь и заменяла желаемое действительным, оставляя без изменений только ритм события. Тихон Шорохов шёл вниз по лестнице, что несомненно означало неторопливое совокупление, и озадаченно прикидывал: с кем это он сейчас? Тесный глубокий подъезд, вероятно, следовало воспринимать в вагинальном смысле, однако подробностей, проясняющих личность несостоявшейся партнёрши, высмотреть нигде не удалось. Однажды, правда, между третьим и вторым этажами на ободранной панели растопырилось начертанное маркёром слово «Жанна», но ни одной знакомой с таким именем Тихон так и не вспомнил.

Выбравшись во двор, тоже, скорее всего, что-нибудь символизирующий, он огляделся и нырнул в арку, где, даже не успев испугаться, был крепко взят за руки двумя коротко стриженными мордоворотами в кожаных куртках, олицетворявшими собой участников свадебной церемонии. Моложавого двойника Борьки Раза среди них Шорохов не увидел – надо думать, мечтателю и упрямцу крепко досталось в конкурентной борьбе, о которой его честно когда-то предупреждали.

Извивающегося Тихона вытолкнули на тротуар и повлекли к подержанной «копейке» красного цвета, означавшей одновременно и недавний крах социализма, и возможную женитьбу на Томке Тарабриной (той самой ровеснице, что хотела выручить в финансовом плане, но не могла).

– Совесть иметь надо! – плаксиво по-бабьи причитал один из мордоворотов, едва не вынимая Тихону руку из плечевого сустава. – Второй час тебя в подворотне караулим! Думаешь, ты один у нас такой?

Захлопнулась обшарпанная дверца, и машина рванула с места, унося должника навстречу долгим неизбежным страданиям – аналогу семейной жизни – или даже мучительному тяжкому пробуждению ото сна, именуемого явью.