"Разрешите доложить!" - читать интересную книгу автора (Лукин Евгений, Лукина Любовь)

Глава 3

Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага – это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки – и сразу куриная слепота.

Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…

Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь – и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая – без травм обошлось.

Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу – гномик. Скорчился, трясется… Почувствовал, что щупают, и – в крик:

– Я – селекционер! Я – селекционер!..

– Обязательно вопить надо, раз селекционер? – сердито спрашивает Пиньков.

Удивился гномик, замолчал, но дрожать – все еще дрожит.

– Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?

Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушеночные, и сгущеночные, и разные прочие – всё это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство – кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что, стоит под ним нору вырыть, как оно тут же сохнуть начинает.

Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!

А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.

Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме – голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков – точно, нет гномика, одна только вмятина от него.

– Главная наша беда, – излагает из темноты селекционер, – что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…

– Это когда ж такое будет? – раздается тут развязный голос из-за фанерной перегородки.

– Скоро! Очень скоро! – запальчиво восклицает селекционер. – Вот только новое дерево выведу! Банок на нем будет видимо-невидимо!..

– Нор под ним будет видимо-невидимо, – еще развязнее отвечает голос из-за перегородки.

Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю – редчайшее исключение, чудо, можно сказать…

– Кто это у тебя там? – спрашивает Пиньков.

– Да помощник… – смущенно говорит селекционер. – Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…

– Понятно, – говорит Пиньков. – Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?

– А колдуну все до фени, – тут же встревает голос из-за перегородки. – Он проверяющему взятку сунул.

Рядом в темноте – бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.

– Молчи! – вне себя кричит селекционер. – Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущенку к тушенке привил!

«Ничего себе! – ошеломленно думает Пиньков. – Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?..»

– Ну и привил! – нахально отвечает испорченный мальчуган. – А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…

– Ну, ребята… – покачав головой, говорит Пиньков. – Мое дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться, на фиг.

В темноте шорох – Голиаф очнулся и на ноги поднимается.

– Куда-куда отделяться? – робко переспрашивает хозяин ямы.

Объяснил Пиньков. И тут же – бум! бум! – селекционер с Голиафом.

– Что? Уже отделились? – спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…

Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: мое, мол, дело – сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..

Короче, в яме и заночевали. Подъем сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась – аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди – да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…

К полудню добрались до колдуна. Бункер не бункер, но что-то вроде. Одной гранатой развалить можно. В предбаннике пупырчатая сидит… Так точно, не пупырчатый, а пупырчатая… Виноват, товарищ старший лейтенант, иногда очень даже хорошенькие попадаются. Пока, конечно, хайло не откроют.

Ну, Пиньков – парень бравый, видный, подмигнул, потрепал этак игриво по холке – та, дура, и растаяла.

Прошли в бункер. А там еще один пупырчатый, да такой, что и «Смирно!» ему не скомандуешь. А скомандуешь – все равно толку не будет, потому что потолок в бункере низковат.

– К колдуну с докладом, – говорит рядовой Пиньков.

А мордоворот этот его вроде и не слышит – смотрит с веселым удивлением на съежившегося Голиафа и как бы прикидывает: сразу его сглотнуть или погодить немного.

– Э! Э! – говорит Пиньков. – Ты на него так не смотри. Это со мной.

В желтеньких глазенках у пупырчатого – сожаление. Поглядел еще раз на Голиафа, вроде даже вздохнул и нехотя отвалил корму от стенки. А там – дверца. К колдуну, видать.

Хотели оба пройти – не тут-то было! Пинькова пупырчатый пропускает, а на гномика рычит: нет, и все. Что тут будешь делать!

– Ладно, – говорит Пиньков. – Придется тебе, Голька, в предбаннике подождать. Если кто обидит… – тут Пиньков поворачивается и пристально смотрит в глаза пупырчатому. – Скажи мне – голову буду свертывать против резьбы. Чтоб враз и навсегда.

Вошел. Лежит колдун живехонький на диванчике и, глядя в потолок, умиротворенно чему-то улыбается. Увидел Пинькова – обрадовался.

– А, служивый! Здорово, здорово…

– Здоровей видали, – холодно отвечает ему Пиньков. – Ты что ж делаешь, дед?

– А что такое?

– Да то самое! В овраге-то, а? Бардак!.. Пупырчатые, а? Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!..

– Быть того не может, – лукаво отвечает колдун. – Мне об этом никто не докладывал…

– Еще бы они тебе сами на себя стучали! – говорит Пиньков. – Ты на гномиков посмотри! Пропадают гномики-то! Ведь до чего дошло: селекционеры и те впроголодь живут!..

– Да-да, – прикинувшись озабоченным, говорит колдун. – Вот это действительно безобразие! Я и сам, знаешь, собирался селекционерам ставки поднять…

– Да разве в одних селекционерах дело? – перебивает его Пиньков. – Я вон гномика с собой привел, он тебе больше моего расскажет!

– Ни-ни-ни, – испуганно говорит колдун. – Ни в коем разе. Сам говоришь: порядок должен быть. А по порядку это не ко мне. Это к моему заместителю по гномиковым делам.

– Это какой же заместитель? – спрашивает, ужаснувшись, Пиньков. – Это тот, что ли, мордоворот за дверцей? Да он же гномиков живьем глотает – по нему видно!

– Строг, – бодро соглашается колдун. – Что строг, то строг. Пожаловаться не могу.

– Ну, дед! – говорит Пиньков. – Ну, дед! Завалил ты службу!

Сбросил колдун ноги на пол, сел, руки в бока упер.

– Ну и звалил! – признает с вызовом. – И что мне за это будет? Бога-то все равно нет!

Вот так, товарищ старший лейтенант! Верно поэт предупреждал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Это нам с вами – что есть Бог, что нет его – Устав помним и службу знаем. А такие вот, как этот колдун… Он пока грозу чувствует – вроде бы ничего служит. Но как только понял, что начальства над ним нету – всё! Рви провода, топчи фазу…

«Вот это удружил я гномикам!» – думает Пиньков.

– Ну ладно, – говорит он, вроде бы остывая. – Бог с ним, с Богом. Я ведь к тебе по другому делу-то. Вот когда я в прошлый раз здесь был, у меня такая штука, помнишь, за плечом висела. Автомат называется.

– Ну, – соображая, говорит колдун.

– Ну так вот оставил я его здесь. А вещь казенная, я за нее отвечаю. Ты думаешь, почему я вернулся-то?..

Обрадовался колдун.

– Ну вот, – говорит. – Сам на сознательность давишь, а сам казенные вещи бросаешь где попало.

– Не твоя печаль, – отвечает Пиньков. – Я бросил – я и отвечу. Ты мне лучше скажи: он не у тебя тут случаем?

– Кто?

– Автомат.

– А что, на месте нету?

– Да нету, – говорит Пиньков. – Смотрел.

– Ну, значит, подобрал кто-нибудь, – говорит колдун.

– А кто?

– А кто ближе – тот и подобрал.

«Ага, – размышляет Пиньков. – Значит, скорее всего, тот пупырчатый из-под ближнего дерева. Зря я тогда с ним до конца не разобрался…»

– Погоди-ка, – говорит. – А вот, болтают, еще реликвия какая-то где-то там у гномиков появилась. Может, автомат, как думаешь?

– А Бог ее знает, – беззаботно отвечает колдун, тонко давая понять, что помнит он, помнит про отсутствие Бога.

«А! – думает Пиньков. – Была не была! Попробуем взять на пушку».

– Слышь, дед, – говорит. – А ведь я в прошлый раз нарочно тебе соврал. Вижу: развел, понимаешь, показуху! Дай, думаю, совру, что Бога нет. Так что погорел ты, дед! Нет Бога кроме Бога, а я – Проверяющий Его.

Уставился колдун на Пинькова – и ну хохотать:

– Ой, не могу… – Одной рукой отмахивается, другой слезы утирает. – Ой, распотешил, служивый… Ой, уморил… Да ежели бы Бог был – он меня давно бы уже громом пришиб!.. Так что ступай, служивый, ступай… Ищи свое имущество, а то влетит…

– Ну ладно, дед! – в сердцах говорит Пиньков. – Ну ладно! Только имей, дед, в виду: отыщу автомат – тебя первого в расход выведу!

– И большой расход? – с хитрецой спрашивает колдун. (Темный, видать, неграмотный.)

– А вот найду – узнаешь! – отрезал рядовой Пиньков и вышел, хлопнув дверцей.