"Месть обреченного" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)ОперГосподи, как я ждал этого момента! И вот она, твоя высшая справедливость, – еще одна видеозапись, теперь уже беседы Сандульского с самим Грузином. Это даже не кассета, а осиновый кол для всеми проклятой бандитской груди. Саша Грузин был пьян как сапожник. Уж не знаю, чем там его поманил Жорж, но он приплелся в кабинет Сандульского словно бык на бойню. Того, что Грузин наболтал, с лихвой хватило бы ему на пожизненное заключение, будь у нас такой закон. Похоже, он хотел произвести как можно более выгодное впечатление на Сандульского, который с отчаяния предложил ему не десять, а целых пятнадцать процентов с дохода. На этот раз мы с Баранкиным устроили просмотр видеозаписи на квартире одного из наших так называемых "добровольных помощников органов правопорядка", изрядной сволочи, бывшего начальника первого отдела номерного предприятия, пьяницы, бабника и проходимца. Я не рискнул воспользоваться аппаратурой управления – чем черт не шутит, вдруг моя разработка уже "засвечена" и комната техсредств снабжена "жучками". А к Баранкину уже возвратилась его дражайшая половина, загоревшая до черноты и умиротворенная до полной прострации – наверное, целебным морским воздухом… Голос Саши Грузина был на удивление тонок и визглив. Впрочем, и сам он не впечатлял размерами и статью – такой себе низкорослый пьяный сатир с черными маслеными глазками и низким лбом, который можно было закрыть одним пальцем. Г р у з и н. … Так, говоришь, Сторожук прижимает… хе-хе… известная сволочь, давно под ногами путается. Ж о р ж. Что делать, Александр Давидович? Он сожрет меня с потрохами. Г р у з и н. Подавится… хе-хе… много на себя берет, укоротим, если нужно… хе-хе… Ж о р ж. Я готов платить вам дес… пятнадцать процентов! Только защитите. Г р у з и н. Пятнадцать? Это разговор делового человека… хе-хе… Защитить можно… отчего нет… хе-хе… Ж о р ж. Но за ним такая сила… Пока все образуется, от меня мокрого места не останется. Г р у з и н. А вот это ты напрасно так говоришь. Видали мы козлов и покруче. Помнишь, чем кончил Храпатый? Я эту мразь размазал по стенке, академики собирали его по частям неделю, все равно подох… хе-хе… Ж о р ж. Но Сторожук ведь мент, а с ними не все так просто… Г р у з и н. Мои ребята уже не одного мента завалили. И что? Никаких проблем. Меня доставал однажды один… умник из угрозыска, не помню точно как его звали: Макарчук… а может, Макарченко… все равно подох… хе-хе… Я ему лично свинцовую примочку выписал… хе-хе… зарыли, как падаль, на Солонцах… там места всем хватит… хе-хе… Даже при не очень хорошем освещении в кабине-те Сандульского было заметно, что Жорж стал белее стенки – таких откровений от Саши Грузина он не ожидал. Я понимал состояние Сандульского – вдруг Грузин вспомнит по трезвянке, что он развязал язык?.. Всполошенный Жорж не знал, как повернуть разговор в иное русло. А его собеседника несло словно под горку на санках по наезженной в плотном снегу колее. – Ах, сволочь! Баранкин даже заскрипел зубами от ненависти к Грузину. – Так вот где Макарчиков… Ты его знал? – спросил он. – Слыхал. Встречаться не приходилось. – Я с ним учился. Мужик был – таких поискать. Настоящий сыщик, до глубины души порядочный человек. Его жена осталась с двумя мальцами, одному чуть больше года, а второй этой осенью пойдет в школу. – Давай досмотрим… Г р у з и н. Ежели что, любые наезды спустим на тормозах. В деле этого мента меня… хе-хе… тоже пытались поиметь, но Шалычев нажал на кого нужно – и все в ажуре… хе-хе… Ж о р ж. Да, да, конечно, Шалычев… Г р у з и н. Что ты, евреец, можешь знать о Шалычеве?! Вот я – да. Мы с ним кореша. Давно. Никто об этом и не подозревает… Шалычев – большой любитель девочек… хе-хе… Осторожный… но все равно однажды влип по самые уши. С этими шалавами никогда не знаешь… хе-хе… что они могут вытворить. Попалась ему одна соска… клевая малышка… а после постельки оказалось, что была целка, что ей нет и пятнадцати, что легла с Шалычевым по пьяной лавочке и без своего согласия и что она идет прямиком в ментуру сдавать его со всеми потрохами… хе-хе… Каково? Ж о р ж. Бывает… конечно… Может, пойдем в зал? У меня там новая программа… и все такое… Г р у з и н. Да, бывает. Шалычев запаниковал, пришлось мне… хе-хе… придушить эту цыпочку. А девка была – ягодка, цимус. Ничего, все обошлось. Вызвал не кого-то другого, а меня. Кто у него настоящий друг? Я! Саша Грузин! Все сделал как нужно. Друзья они, как это… ага – в беде познаются… хе-хе… Понял, маланец? Ж о р ж. В-ва… П-по…нял… Мы с Баранкиным переглянулись и молча покачали головами – ни фига себе понесло Грузина! На экране было видно, что Жорж от страха едва не плачет. А Саша Грузин, которого, похоже, прихватил приступ пьяной болтовни, глядя поверх головы Сандульского, все бубнил и бубнил монотонным голосом свои страшные откровения. Наверное, в жизни любого человека, даже такого ублюдка, как Саша Грузин, наступает момент, когда просто нельзя самому нести груз памяти и возникает потребность выговориться, исповедаться даже не близкому человеку, а нередко первому встречному. Поездной синдром… Г р у з и н. Сторожук, Сторожук… Кончим гада – и точка! Даю слово. Сторожук, эта вша, гнида чухонская, против меня прет? Все, заметано. Мы с тобой договорились. Только смотри, Жорж, сболтнешь кому лишнее… хехе… я с твоей задницы полос нарежу и псам скормлю… хе-хе… Понял? Ж о р ж. А как же… к-конечно… я всегда… сп-пасибо… Г р у з и н. И чтобы платил вовремя и сколько положено. А то знаю я вас, маланцев… хе-хе… еще те жучары, так и норовите нас в лапти обуть… хе-хе… Пойдем, обмоем наш договор. Скрепим по-мужски. У тебя пойло есть приличное? Да не то, что я поставляю, – это бурда, спиртяга вонючий. Пусть его пьют ханурики… или те, кто сейчас в зале… хе-хе… Есть? Тащи на мой стол… черт! Двери у тебя какие-то узкие… Баранкин от возбуждения был красный, как вареный рак. Он метался по комнате, ероша рыжие волосы и мыча что-то нечленораздельное. – Сядь! – наконец вызверился я. – Какая муха тебя укусила? – Бр…ндо…Гр-зн! – Ну, Грузин – что из этого? Я понял только последнее слово из его словесной абракадабры. – Все, Грузин приплыл! Ордер… у прокурора… Баранкин опять понес что-то невразумительное: – ОМОН… кр-нты…сегодня! Берем сегодня! – Берем… кота, знаешь за что? Распетушился. Великий сыщик Баранкин, гроза мафии и прочая, проводит операцию по задержанию важного преступника. Прямой эфир, спецназовцы в масках, и только Баранкин в смокинге и при бабочке… Чушь собачья! Остынь и подумай. Баранкин взвился, будто его ошпарили. – О чем тут думать?! Действовать нужно, и как можно скорее! – Не смешите нас жить, как говорят в Одессе. Этот материал – всего лишь первый камешек на могилу Грузина. Повременим, Слава, нам спешить некуда. – Да ты… ты в своем уме?! Он ведь обещался прикончить Сторожука! Или ты мух ловил, пока работал видик? – Это он по пьяни сболтнул, чтобы покрасоваться. – Нет, я просто отказываюсь тебя понимать! Грузин – и ты сам это знаешь не хуже меня – слов на ветер не бросает. Сторожук – сотрудник милиции, и если… – Скажи еще – наш товарищ, соратник и брат, – перебил я его. – Ну, не товарищ и не брат… – Он сучара, каких поискать, отщепенец и продажная шкура. Тебе бы в плакальщицы податься, чтобы на похоронах разных подонков слезы крокодильи лить. "Прости меня, Слава! Ну не могу я правду тебе сказать, хоть на куски меня режь!" – Мы обязаны доложить! – упрямо гнул свою линию Баранкин. – Кому? – Руководству. – Ты имеешь в виду Саенко? – В первую очередь. – А тебе Сандульского не жалко? – А он-то при чем? – Очень даже причем. Ты можешь дать гарантию, что Грузин не узнает о наших видеоматериалах? – От кого? Я не думаю, что Саенко будет болтать об этом на всех перекрестках. Служебная тайна, он давал подписку. – Ладно, пусть Саенко мужик-кремень. Что, впрочем, пока неизвестно. – Неизвестно… – как эхо повторил Славка. – Но ведь он тоже, как и мы, должен сообщить о расследовании по инстанциям? А ордер на арест? Да пока мы с тобой не предъявим прокурору стодвадцатипроцентные доказательства по делу, он пальцем не шевельнет, чтобы подписать сию бумаженцию. – Это точно. – Можно подумать, что ему, а тем паче Саенко, неизвестно, кто таков Саша Грузин и с кем водит дружбу. А связаться с губернатором – себе дороже. – И если так, то тогда… – Вот именно! Грузин начнет рубить "хвосты". И в первую голову пострадает безвинный Сандульский, которого мы просто обязаны охранять. Я дал слово, что он останется в стороне при любом раскладе. "Ах, как красиво говоришь, Ведерников! Сукин ты сын! Неужели это ментовская форма сделала тебя отъявленным лжецом и циником? Можно подумать, что ты так сильно беспокоишься о судьбе Жоржа…" – Но Сторожук… – Да хрен с ним! Ты лучше подумай о себе. – Что мне думать? – Он выпутается, ему не впервой. А вот мы, случись утечка информации, будем себя чувствовать весьма бледно. Чтобы не сказать больше. – Ты считаешь?.. – Да, я уверен. Нас пустят в расход при первой возможности. Не забывай, что Грузин наболтал о Шалычеве. – Останется пленка… и другие материалы… – Они просто исчезнут. Например, пожар в управлении, землетрясение, наводнение, или комета Галлея упадет на Землю. – Ну, ты скажешь… – Короче говоря, причин для отмазки у нашего начальства, случись что с материалами расследования, будет предостаточно, не сомневайся – большие деньги еще и не такие чудеса вытворяли. – Так что же нам тогда делать? В голосе Баранкина послышалось уныние вперемешку с отчаянием. – Ждать. Затаиться и ждать. – Чего ждать? – Дальнейшего развития событий. – Но мы не имеем на это права! – Чисто по-человечески – да. С точки зрения оперативника – тем более. А если посмотреть взглядом современного человека – то почему и нет? – Это цинично! – Ну и пусть. – Ты не можешь так говорить! – Может быть. Но я совершенно не имею желания сыграть в ящик, оказавшись между двух огней. Разве мы с тобой виноваты, что наше государство такое беззубое, что сотни преступников разных мастей гуляют на свободе, а тронуть их – кишка тонка? Ты уже забыл недавний суд? И сколько раз нам так плевали в лицо? И где те ребята, настоящие профи, что работали не на страх, а на совесть? Вот-вот, не пришлись ко двору. – Теперь и у нас с тобой проблема – продолжать дальше лгать и изворачиваться, чтобы выжить, или уйти. Баранкин сказал это с неожиданной злобой и омерзением. – В нашей ситуации, Слава, лучше побыть пять минут жалким трусом, чем героическим мертвецом. – И это говоришь ты, прошедший пекло Афгана?! – Слушай, не заставляй меня отправить тебя подальше! И постарайся мне больше не напоминать об Афгане. Если ты считаешь, что на той войне я уцелел благодаря своей чрезмерной храбрости, то здорово ошибаешься. Я просто не лез туда, куда не нужно и куда меня не посылали. – Как я в тебе ошибался… Побледневший Баранкин, не глядя на меня, поспешил к выходу. – Все, закончили. Мне пора… Я шел по городу словно по раскаленной сковороде. Глаза застилала багровая пелена, в душе бушевал пожар, а над головой плавилось полуденное солнце. Хороший день, ничего не скажешь – сегодня я, по-моему, потерял друга. При всех своих недостатках Баранкин временами бывал прямой, как гвоздь. И упрям – по-хорошему упрям – словно библейский осел. Мне и самому не нравилось то, что я затеял. Но каким образом добраться до нашей мафиозной верхушки, подмявшей под себя все и вся? Как можно сохранить те самые, набившие оскомину при прежней власти "чистые руки", что подразумевало точное исполнение закона, если сейчас, куда ни кинь глазом, сплошная грязь, круговая порука власть имущих и воинствующий дебилизм, щедро замешанный на спиртном и наркотиках? Все словно сошли с ума, а кровавые разборки так вписались в повседневную жизнь, что без них рядовой обыватель уже просто не представляет нынешнего бытия. И когда какое-то время царит спокойствие, на душе у него становится муторно – значит, нужно ждать чего-то еще более страшного, более кровавого… День до вечера я дотянул на голом энтузиазме. Я копался в бумагах, а перед глазами маячил сосновый лес, речка и костерок с булькающей над ним ушицей в котелке. Хотелось все бросить к чертям собачьим и забиться в какой-нибудь медвежий угол, где на сотни верст вокруг ни единой души. С этим неистовым и, наверное, глупым желанием я и ушел с работы, едва часовая стрелка переползла цифру "шесть". Что уже было необычно для нашей конторы, нередко сверкающей светящимися окнами до полуночи – в чем, в чем, а в показухе Саенко знал толк. Промусолив для отшибки мозгов какой-то муторный фантастический роман до одиннадцати вечера, я уснул, как ни странно, сном младенца – быстро, крепко и без обычных сновидений. Но выспаться как следует мне не удалось… Телефонный звонок вспорол тишину спальни, будто десантный нож палаточную ткань. Я вскочил, словно подстреленный, и в темноте – окна были занавешены плотными шторами – вначале свалил на пол настольную лампу, а затем больно стукнулся ногой о прикроватную тумбочку. Взвыв от боли и популярно объяснив тумбочке, какая она нехорошая, я схватил телефонную трубку и, услышав в ней голос Баранкина – сегодня он был помощником дежурного по управлению, – хотел для начала отвести душу в добротном русском матерке. Но первые же Славкины слова оглушили меня почище крепкого удара дубиной по башке. …Голос Баранкина уже давно отзвучал и превратился в гудки отбоя, а я все сидел, держа в руках телефонную трубку и бессмысленно глядя куда-то в пространство. Нужно ехать… вызов в управление… Чрезвычайное происшествие… убит Сторожук… А вместе с ним (нет, я этого не хотел!!!) еще двое мужчин (кто? – пока неизвестно) и две женщины. Все расстреляны из автомата… Где-то в квартире на окраине города… Судя по всему, у них была вечеринка или что-то в этом роде… Пять трупов! Пять… И виноват в этом кровавом побоище в первую голову я – тем, что спровоцировал Сандульского на обращение за помощью к Саше Грузину. Я виноват! Будто в трансе, я достал свой пистолет и снял его с предохранителя… |
||
|