"Четыре листа фанеры" - читать интересную книгу автора (Козловский Евгений Антонович)Евгений Козловский Четыре листа фанеры[1]История одного частного расследования Полковник в беломЭта леденящая душу история случилась в незапамятные времена: еще существовал СССР, газеты и журналы кое-что начали уже печатать, публика не успела одуреть от обвала правды, а герои обличительных публикаций пока не вполне поняли, что действенность разоблачений попала в обратно пропорциональную зависимость от свободы последних, – поэтому Алина, недавняя москвичка, почти закончившая юрфак и до сих пор публиковавшая эффектные юридические статьи и в «Огоньке», и в «Московских новостях», и даже пару раз, кажется (она и сама толком не знала, вышли отосланные заказные статьи или нет), за границей, нисколько не удивилась уважительному приглашающему звонку из областного УВД. Алина припарковала «Оку» прямо возле парадного и не успела, выйдя, щелкнуть ключиком, как лениво подвалил белобрысый мент: – Отгоните машину. Здесь не положено. Алина демонстративно огляделась: – Не вижу знаков. – Говорят, не положено, значит, не положено! – настаивал мент. – Меня, между прочим, пригласил ваш начальник, – не удержалась Алина и даже продемонстрировала из далека (потому что удостоверение было внештатное, хотя, честно сказать, и штатное не давало в этом смысле никаких привилегий) белобрысому огоньковское удостоверение. – Тем более не положено! – заело мента, не очень-то поверившего насчет начальника, а всевозможных удостоверений навидавшегося за службу выше головы: те два или три, которые требовали к себе уважения, узнал бы и издалека. – Поставьте за угол и пройдитесь пешочком. – Возьмите! – швырнула Алина белобрысому ключи и права с техпаспортом. – А ваш полковник пусть снизойдет до объяснения мне, на каком таком основании не положено, когда нету знаков. Правовое государство они, видите ли, строят! – поднялась Алина до вершин сарказма. Те двое, один в белой милицейской полковничьей форме, другой – в импортном штатском, наблюдавшие за сценою у подъезда через высокое окно верхнего этажа, конечно, не слышали диалога, на сцена была достаточно выразительна и пластична, чтобы вызвать их улыбки. – Строптивая, – с тенью не то порицания, не то удовлетворения сказал штатский, человек среднеазиатской внешности. Полковник кивнул, соглашаясь, отошел от окна: Алина уже скрылась в подъезде, оставив мента в некоторой растерянности разглядывать документы и ключи, – нажал кнопку селектора: – Кто у входа дежурит? – Пылыпэнко, – прохрипел селектор голосом неопределенной половой принадлежности. – Срочно ко мне! – Отпустил кнопку, отнесся к штатскому: – Хорошо, что строптивая. Если уж до чего докопается… – Рисковый ты человек, Петро! – восхитился штатский, но как-то, кажется, с иронией восхитился. – Был бы не рисковый, – вступил было Петро в дискуссию, но тут приотворилась, явив совершенно дурную собой и очень немолодую секретаршу, кабинетная дверь. – К вам, товарышш полковнык, – обнаружила секретарша, что селекторный голос принадлежал ей. – Журналыстка. Ховорыть, прыхлашалы. – Ревнуешь, что ли? – сомнительно пошутил полковник. Секретарша злобно скрипнула зубами и бросила на штатского короткий, пронзительный взгляд исподлобья. – Так чего, пускать? – И кофе принеси на троих. С пирожными. Ты поняла? – Да дэ ж я вам пырожныхь-то возьму? – буркнула секретарша – С пирожными! – значительно утвердил полковник. – Зря ты с ней, Петро, так! – покачал головою восточный красавец. – Учи ученого, – проворчал Петро. – По рукам-ногам повязана: куда денется?! Восточный человек собрался возразить, но явилась Алина, и он вмиг вдруг сделался незаметен, скользнув ли в тень, сам ли в мгновение став тенью… А полковник, выдержав в наигранном онемении, долженствующем выражать восторг и впрямь очень хорошенькой, да еще и нарумяненной гневом на мента Алиною, секундную паузу, уже шел гостеприимно навстречу гостье, басил: – Вот вы, оказывается, какая, Алина Евгеньевна! Приятный, приятный сюрприз. Всегда, знаете, когда заочно кто-нибудь понравится, ожидаешь… мымру. – Не поняла! – резко остановилась Алина. – Я написала что-нибудь не так? Кого-нибудь обидела? Так на это есть закон о печати. Обращайтесь в суд. Никто вам не давал права… То, что я согласилась сюда прийти, считайте моей личной любезностью и не делайте выводов… – Простите великодушно, – перебил Алину полковник бархатным баритоном, приложив руку к ослепительному кителю где-то в районе души. – Не умеешь, как говорится, не берись делать дамам комплименты. – Вот и прекрасно! – отрезала Алина непонятно по какому поводу и решительно села к полковничьему столу на место для посетителей. – Прежде чем вы изложите причину вашего приглашения, я хотела бы написать жалобу. Полковник удивился: – Кто же вас так обидел?! Если, не дай Бог, кто из наших… Дружба с прессой – краеугольный камень… – Официальную жалобу, – перебила Алина жестко. – Зарегистрированную. Видала я эти… начальственные нагоняи в присутствии посетителя. – Протянула требовательно руку. – Два листа бумаги, пожалуйста. И копирку. Единственная, знаете, защита от случайно затерявшихся бумаг… Аладдин, вызывая своего джина, тер лампу – полковник, вызывая своего, нажал на кнопку. – Да послала, послала я за пырожными за вашими! – сунула секретарша голову в дверной проем. – Принесите… барышне два листа бумаги. И один – копирки. – Чего? – сказала секретарша так презрительно, что полковник Просто вынужден был прикрикнуть: – Того! Секретарша пожала плечами: – Там Пылыпэнко торчит. – Вот пусть Пилипенко бумагу с копиркой и захватит. Только бумаги – четыре листа. Третий и четвертый – мне. Ждали Пилипенко недолго, но поскольку молча, в воздухе кабинета поселилось некоторое не вполне ловкое напряжение. – Товарищ полковник! По вашему приказанию… – явился наконец тот, никак не умея распределить между двумя руками отдавание чести, удержание Алининых прав и ключей и бумаги с копиркою. – Садись, Пилипейко, садись. Этот? Алина опустила глаза не просто утвердительно, а и потому еще, что, непонятно отчего, стало ей чуть неловко. – Давайте начнем с его заявления, – предложил белый полковник. – Может, тогда в вашем и надобность отпадет. Сэкономим время. И нервы. Пиши, Пилипенко. Возьми вон ручку… Под копирку пиши. Начальнику управления внутренних дел полковнику… Ну шапку ты знаешь. Рапорт. Написал? Ввиду полной моей неспособности осознать, что милиция служит гражданам… – Пилипенко возмущенно-оправдательно попытался приподняться из-за стола, но полковник тоном тут же его и усадил обратно: – Милиция служит гражданам, а не граждане предоставлены в распоряжение милиции в целях удовлетворения жажды власти работников последней… – Но вы ж сами, товарищ полковник!.. – снова привстал белобрысый мент, едва разбираясь в смысле того, что ему издевательски надиктовали. – Пиши! – прикрикнул хозяин кабинета. – Прошу уволить меня из рядов… – Оставьте, оставьте его, полковник! – чувство неловкости все нарастало в Алине и наконец дошло до предела. – Пусть вернет права и ключи. И велите там знак повесить. Я понимаю, только нельзя же без знака. – Слыхал, Пилипенко? Верни гражданке ключи и документы. – Пилипенко вернул. – И иди. И Богу молись. И если там что в машине пропало… – Да товарищ полковник!.. – Иди-иди, комусказано?! Пилипенко исчез с пошатнувшейся в душе верою в мировую справедливость. – Что ж вы? – не скрывая иронии, отнесся полковник к Алине. – Жалко стало? А я-то думал, вы и вправду женщина твердая и принципиальная. – Разве он виноват? – отчего-то покраснела Алина, что с ней случалось совсем не часто. – А кто? Может, я? Или капитан Мазепа? Полковник насладился эффектной паузой и продолжил: – То-то же. Я вас и решился пригласить, чтоб вы помогли нам в непростой этой ситуации. – Давайте, полковник, договоримся раз-навсегда, – попыталась Алина за жесткостью скрыть смущение. – Каждый занимается исключительно своей работой. От добровольных помощников… – Господи! – вздохнул полковник. – Как же вы относительно нас предубеждены! Всякое мое слово готовы толковать в худшем для меня смысле. Ладно-ладно, не стану пока рассеивать. Давайте повернем вопрос так; вы окончили три курса юридического… – Когда это было… – отмахнулась Алина. – Кокетничаете, да? – с грузинским акцентом процитировал полковник побитый молью анекдот. Алина впервые за последние полчаса улыбнулась. – Вы известный не только у нас в городе, – продолжил полковник, – но и в стране журналист. Ваша последняя статья в «Огоньке»… – Хорошо-хорошо. Вы уже зареклись делать дамам комплименты. – Словом, мы хотим дать вам возможность как угодно подробно ознакомиться с нашей работой, допустить вас до самых, так сказать, последних наших секретов… – Так уж и до последних? – усомнилась Алина, хоть глаза у нее несколько и разгорелись. – Последних, – ответил полковник, честно глядя в разгоревшиеся эти глаза. – Бойтесь данайцев, дары приносящих! – продекламировала журналистка. – Хи-итрая… – погрозил полковник пальчиком. – Ничего от нее не скроешь. Ну есть, есть у нас в этом свой интерес! Который, впрочем, нимало не ущемит вашу независимость. У нас действительно масса бездарностей, непрофессионалов. Мы действительно заслужили самые серьезные нарекания. Так вот, единственное условие, которое я хотел бы вам поставить: вы будете писать про работу самого талантливого, самого порядочного нашего сыщика. Это вовсе не показуха! Почему, скажем, литературоведы исследуют творчество Толстого или Блока чаще, чем творчество писателя Пупкина? А вы, журналисты, все норовите наоборот! – И кто же у вас этот самый… Толстой? – Напрасно иронизируете. – Талантливый, но главное – порядочный! – А вы не слыхали? Капитан Богдан Мазепа. Человек потрясающей интуиции! Блистательной памяти! Абсолютного знания криминального Львова, да, пожалуй, и Украины в целом. Тончайшего нравственного слуха человек. – Пиф-паф ой-ой-ой, что ли? – осведомилась Алина, еще усилив иронию. – Тончайшего нравственного слуха? Банальный бабник! – Оказывается, вы уже знакомы? – Он пытался склеить меня на опознании трупа моего мужа. – Да-да-да-да-да… – закивал полковник, то ли вспомнив эту историю, то ли сделав вид, что вспомнил. – Прямо, говорите, на опознании? Алина кивнула, но кивнула автоматически, ибо, в сущности, не слышала уже вопроса: вольно или невольно полковник вернул ее в ранневесеннюю ночь три месяца назад, ночь, когда Алина стала наконец взрослой. |
||
|