"Обреченный убивать" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Киллер

Грохот… Его рождал окружающий меня мрак, и мне казалось, что мои мозги высохли, а в пустой черепной коробке перекатывалась крупная галька.

Где я? Что со мной? Может, это и есть ад?

Тогда почему я, как мне кажется, лечу – цепко удерживающее меня грохочущее и ревущее нечто явно перемещается в пространстве, то и дело проваливаясь в воздушные ямы.

И тут приходит испуг, постепенно перерастающий в ужас.

Я вою, как дикий зверь, пытаюсь царапать ногтями окружающие меня стены, стучу в них кулаками, пинаю ногами…

Свет. Он возник из ниоткуда и буквально пригвоздил меня к полу.

Не в силах сказать ни слова, я протягиваю к нему руки и беззвучно плачу.

– Ты че, мужик? – раздается вдруг чей-то грубый голос (кстати, вполне земной), вмиг разрушая мои иллюзии. – Че стучишь, спрашиваю? Ежля приспичило в сортир, то потерпи. Скоро будем на месте…

С этими словами узкая вертикальная полоска света исчезает, а я облегченно вздыхаю – жив, черт возьми, жив!

И несет меня невесть куда не посланец вечности, а обычный армейский вертолет. И лежу я не в суме Вельзевула, а на мелкой гофре железного пола, прикованный за руку к скамье.

Но как случилось, что я вместо тюремной покойницкой оказался под облаками?

Мои мысли в смятении. Обрывочные воспоминания возникают перед внутренним взором, как быстро изменяющая очертания мозаика из разноцветных стеклышек в калейдоскопе.

Свет лампочки в коридоре…

Удар в спину… сильное жжение…

Снова свет – очень близко, яркий, пронизывающий мозг…

Грохот… чей-то смех, напоминающий отдаленные раскаты грома…

И – тьма, всосавшая меня, как расплавленная смола зазевавшуюся муху.

– Давай лапки, мужик. Пора дышать свежим воздухом. Ты там, случаем, не того, а? Га-га… – Смеясь, широкоплечий здоровяк с простодушным лицом и румянцем на всю щеку снял наручники и помог мне спрыгнуть на землю. – Покеда…

Он добродушно хлопнул меня по спине и забрался внутрь вертолета.

Взревели винты, я и два встретивших нас парня в камуфлированных костюмах поторопились отбежать подальше от воздушной стрекозы; взмыв круто вверх, она вскоре исчезла за облаками. – Идем, – коротко бросил один из них, – держись за мной.

И вразвалку пошагал к виднеющемуся неподалеку длинному приземистому зданию, похожему на свежепобеленный склад.

Второй молча пошел рядом со мной.

Было в этих парнях нечто странное, до сих пор мною не виданное, особенно в тюрьме. А что длинное здание было чем-то наподобие именно такого казенного заведения, говорили массивные решетки на крохотных оконцах и несколько рядов колючей проволоки, преграждающей дорогу в глубь жилого массива, притаившегося под кронами настоящего девственного леса.

Весь облик моих конвоиров дышал уверенностью и звериной силой, а походка – упругая, раскрепощенная, требующая минимум усилий и энергии – напомнила мне годы занятий кунфу. Они почти не обращали на меня внимания, будто я был пустым местом, а не особо опасным заключенным, смертником.

Мы прошли КПП и, сопровождаемые лаем огромных псов неизвестной мне породы, направились к трехэтажному зданию с узкими окнами-бойницами.

Это угрюмое строение, сложенное из темно-красного кирпича, было, пожалуй, единственным, так сказать, высотным; остальные представляли собой веселой раскраски одноэтажные коттеджи с живыми изгородями и цветочными клумбами.

Когда массивная железная дверь с мягким всхлипом, будто дверца какой-нибудь импортной тачки, отсекла от меня гулкий сводчатый коридор, я невольно ахнул.

Моему взору предстала удивительно уютная, светлая комната, оклеенная свежими импортными обоями. Она была точь-в-точь как одноместный гостиничный номер, может, немного попросторнее: деревянная полированная кровать, тумбочка, стол, два стула, платьевой шкаф, на полу – туркменский коврик, занавески, небольшой книжный шкаф с пустыми полками.

В туалетной комнате, кроме унитаза, стояла эмалированная чугунная ванна, и когда я открыл кран, то, к моему чрезвычайному удивлению, оттуда с недовольным ворчанием хлынула горячая вода.

Я был просто ошарашен. Еще бы – идти на расстрел, а очутиться в давно забытом, непередаваемо желанном мире, тюремные сны о котором надолго выбивали меня из привычной колеи ожесточенности и мизантропии.

Что это – снова сон?

Нет, не похоже. Чересчур много реалий, не говоря уже о том, что в углу комнаты я заметил зловеще посверкивающий глаз портативной телекамеры – ее даже не потрудились замаскировать. А узкие окнабойницы пересекал сверху донизу толстенный железный прут; между ним и стеной могла пролезть разве что кошка.

Итак, я все-таки в тюрьме. Весьма комфортабельной, совершенно не похожей на предназначенную для смертников каталажку.

Зачем?! Черт возьми, зачем я здесь?! Что все это значит?!

Ответ последовал незамедлительно, но совсем не тот, который я ждал: тихо отворилась дверь, и угрюмого вида тип в довольно опрятной одежде – сером, похожем на униформу костюме без подкладки и голубой рубахе – вкатил тележку с судками.

Зыркнув на меня исподлобья, он толчком послал ее ко мне и молча вышел. Дверь закрылась.

В судках был обед. Мой желудок, привыкший к тюремной баланде, даже заурчал, когда я снял с судков крышки.

Сельдь с луком, украинский борщ с мясом, две восхитительно сочные котлеты с картофельным пюре, компот, свежий хлеб и воздушная плюшка – все с пылу с жару (конечно, за исключением закуски и ледяного компота), по-домашнему приготовленное и украшенное зеленью.

Если честно, я не стал думать и гадать, к чему все эти кулинарные излишества, а сразу набросился на еду, как долго постившийся каннибал на зазевавшуюся жертву…

Минуло десять дней моего невероятного по тюремным меркам времяпрепровождения. Все, чем я занимался, – так это ел от пуза, спал, сколько душа желает, плескался в ванной и читал газеты, которые доставлял тот же мрачный, неразговорчивый тип.

За эти дни от него я услышал всего лишь пять или шесть ничего не значащих фраз. Не более. Впрочем, он был мне совершенно безразличен – наверное, как и я ему, – а расспрашивать его о чем-либо, и в особенности о нашей необычной тюрьме, не имело смысла.

Придет время, и тот, по чьему приказу притащили меня сюда, сам все расскажет и прояснит ситуацию.

Наконец час пробил.

В понедельник, сразу после завтрака, меня отвели в санчасть. Молчаливый врач (похоже, здесь всем сотрудникам прижигали участок мозга, отвечающий за речь), длиннолицый субъект лет пятидесяти, с прозрачными до леденящей пустоты голубыми глазами, осматривал меня с таким рвением, будто я по меньшей мере должен был вскорости отправиться не на кладбище, а в дальний космос.

После осмотра и рентгена я был доставлен к какому-то высокому начальнику, судя по просторной, застеленной коврами приемной, модерновой офисной мебели и доброму десятку телефонных аппаратов, которыми дирижировал подтянутый юноша с квадратным подбородком, одетый, несмотря на жару, в безупречно отутюженный костюм, голубую рубашку и удачно подобранный галстук темных тонов.

Ждать пришлось недолго. Повинуясь красноречивому жесту молчаливого секретаря, два моих конвоира достаточно вежливо, но без лишних церемоний, втолкнули меня в светлый обширный кабинет, несмотря на казенную мебель, уютный и (будь я добрый знакомый хозяина) располагающий к дружеской беседе за чашкой кофе, аромат которого приятно взволновал мое обоняние, едва я переступил порог. – Вы свободны.

Высокий, но крепко сбитый мужчина произнес эти два слова достаточно тихо, однако из-за привычки командовать они прозвучали как щелчок кнута.

Конвоиры испарились так быстро и беззвучно, будто их прибрала нечистая сила. – Садитесь.

Мужчина указал на кресло возле журнального столика, на котором стоял кофейник, чашки и вазочка с конфетами и печеньем.

– Наливайте, не стесняйтесь. Смею уверить, кофе отменный.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил я, сел, но кофе наливать не спешил – ждал, спокойно глядя в жесткие, колючие глаза хозяина кабинета.

Внимательно осмотрев меня с ног до головы, он удовлетворенно кивнул и уселся в другое кресло.

– Для вас я, в общем, гражданин начальник. По вполне понятным причинам. Но я очень не люблю этих слов, а потому сегодня и именно здесь, – подчеркнул он с нажимом, – зовите меня Вилен Максимович.

Я промолчал. Уж коль тут в почете немногословие, то я тем более никогда не отличался словесным поносом. – Однако, для смертника вы неплохо держитесь, Карасев.

Подобие улыбки на мгновение осветило строгие, будто высеченные из камня черты лица хозяина кабинета, и тут же спряталось в плотно сомкнутых губах.

– Мне это нравится. Надеюсь, у нас вы приживетесь достаточно безболезненно.

– Извините, но я пока ничего не понял, – решился я наконец прояснить ситуацию. – Кто вы и зачем я вам нужен?

– Резонный вопрос. – Он достал из папки какие-то бумаги. – Первую его часть мы опустим – вам это не суть важно, да и знать незачем, – а вот что касается второй… – Его черные глаза стали мрачными, как грозовая ночь. – Вы будете участвовать в спаррингах на ринге с нашими воспитанниками. Здоровье у вас отменное, возраст подходящий, силы не занимать, ну а прошлое… в самый раз.

– Короче говоря, вы предлагаете мне стать живым мешком, чтобы цедить мою жизнь по капле до самого скончания. – Я произнес эти слова спокойно, но внутри у меня все забурлило от проснувшейся ярости. – Я не согласен. Я приговорен к высшей мере и по нашим законам имею полное право на быструю смерть.

– Вы уже мертвы, Карасев, – с иронией в голосе сказал он и протянул мне машинописный листок с подписями и печатью. – Здесь заключение о вашей кончине с указанием места захоронения. – Да, если верить тому, что здесь написано, то меня уже нет.

Прочитав фразу "Приговор приведен в исполнение", я с омерзением бросил бумаженцию на столик.

– Но мне на эти штучки наплевать. Никто не заставит меня быть гладиатором.

– Гладиатором? Прямо в яблочко, Карасев. Только это название давно устарело. Еще со времен ЧК. У нас такие люди, как вы, называются по-иному.

– Называйте их, как хотите, но меня среди них вам пристроить не удастся.

– Нет, положительно вы мне симпатичны, Карасев. У вас есть все, что здесь нужно: характер, воля, умное упрямство… Ну, ладно, оставим эмоции. Я буду предельно конкретен. Поскольку в списках живых вы уже не числитесь, то большего выбора я вам предложить не могу. Один вариант мы уже обсудили. И он вас не устроил. Есть еще и второй… смею вас уверить – абсолютно дерьмовый. На вашем месте, я бы выбрал первый. Понимаете, Карасев, моей вины в том, что вы попали именно к нам, нет, и я всего лишь выполняю свои служебные обязанности. Мы – мужчины и будем смотреть правде в глаза: вы получаете великолепный шанс продлить себе жизнь.

– Зачем? Мне она в тягость.

– Вы редкий экземпляр, Карасев. А потому мне не хочется на нашем разговоре ставить точку. Конечно же вам понятно, что я сейчас могу принять и другое решение. Если вы и дальше будете упорствовать в своем стремлении с легкостью быстро и безболезненно попасть в мир иной, то я вам скажу, что такую милость нужно заслужить. Нет, не у власть имущих, а у кое-кого другого, повыше рангом.

– Что такое "второй вариант"?

– Я мог бы о нем и не говорить. Это служебная тайна, которую знают очень немногие. Даже я не принадлежу к их числу, но такая уж у меня профессия – знать все и даже больше, чем все. Если я сейчас вот на этой бумаге напишу "Непригоден", то вы попадете в специальное медицинское подразделение. Чем они занимаются, говорить не будем. Но вы будете там гнить, что называется, до последнего вздоха, годами. Мучительно, страшно и недостойно такого крепкого парня, как вы. Живого материала у них мало, так что все, что им попадается, используется на полную катушку. А может, вам нравится, когда из-под вас молоденькая медсестра достает судно? – Нет!

Этот возглас вырвался у меня совершенно непроизвольно – картина, нарисованная этим пожирателем человеческих душ, была и впрямь впечатляющей.

– Я так и думал. Поразмышляйте до завтра, что лучше: иметь великолепные, почти гражданские условия с хорошим питанием, полноценным отдыхом и даже тренировками, или днями лежать привязанным к кушетке с банкой физраствора над головой. Скажу больше – у нас вы имеете шанс прожить долго, практически до старости. Вы уже знакомы с тем человеком, который доставляет вам пищу? Вот он один из таких. Но за это нужно побороться. Идите.

Я вышел из кабинета как сомнамбула. Разговор с Виленом Максимовичем (впрочем, я сильно сомневался, что это его настоящее имя) погрузил меня в состояние заторможенности и бессильного отчаяния.

Получается так, что я не волен без спецразрешения даже умереть. Может, броситься на колючку? – подумал я, проходя мимо проволочного заграждения. Судя по изоляторам, она под напряжением.

Но тут я увидел, как заметивший мой взгляд конвоир скептически ухмыльнулся. Значит, с этой колючкой что-то не то, нужно будет разобраться.

Сторожевые псы, хотя мы и проходили совсем близко от них, уже на меня не лаяли. Они только смотрели – настороженно, угрюмо и кровожадно…