"Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур" - читать интересную книгу автора (Торчинов Евгений Алексеевич, Корнеев...)

§4. Восточные мотивы в творчестве раннего и позднего Хайдеггера: первые наброски

Подведем некоторый итог. Текстологический анализ таких трудов раннего Хайдеггера, как «Бытие и время» (1927), «Кант и проблема метафизики» (1929), лекция «Что такое метафизика?» (1929), лекционный курс 1929–1930-х гг. «Основные понятия метафизики» (1929), а также знакомство с некоторыми более ранними его трудами свидетельствует о том, что он почти не обращался непосредственно к результатам востоковедных исканий в немецкой мысли. В «Бытии и времени» он дискутирует с В. Гумбольдтом относительно наречий места, считая, что они «суть определения присутствия, они имеют первично экзистенциальное, а не категориальное значение»[309]. Констатируя, что В. Гумбольдт «сделал язык проблемой», Хайдеггер считает, что его сравнительное языкознание (то есть «всеохватывающее сравнение по возможности многих и отдаленных языков» не может сформировать учение о значении в контексте понимания речи как экзистенции. «Учение о значении, – пишет он, – коренится в онтологии присутствия. Его расцвет и гибель зависят от судьбы последней»[310]. Имена Гете и Гердера упоминаются им в связи со статьей К. Бурдаха «Фауст и забота» (1923) для подтверждения своей «экзистенциально-онтологической интерпретации как заботы»[311]. Лейбница он упоминает в своем лекционном курсе 1929–1930-х гг. «Основные понятия метафизики» в связи со своим разбором взглядов европейских мыслителей, которые рассматривали «философскую истину под видом абсолютно достоверной истины» (Платон, Аристотель, Декарт, Лейбниц, Гегель). Речь идет об изречении Лейбница, что «без математики не проникнуть в основание метафизики»[312].

Создается такое впечатление, что Хайдеггер в ранний период как бы сознательно подчеркивал свою приверженность западному мышлению. Это видно не только из его исключительного внимания к грекам, особенно изречениям досократиков, «мыслящему диалогу между мыслящими» западными философами, но из неоднократных оговорок, что он имеет дело только с западной мыслью. «Западная послеаристотелевская метафизика (курсив наш – М.К.)[313], «логос и рацио в соответствии с их значением в западной метафизике»[314] и т.д. Итак, судя по текстам раннего Хайдеггера, вроде бы его совсем не интересовала востоковедная тематика и что в них нельзя найти мыслей, которые были бы созвучны определенным идеям восточной философии. В работе «Кант и проблема метафизики» он обходит стороной рассуждения Канта о ламаизме и манихействе, Зороастре, о неспособности некоторых восточных народов к спекулятивному применению разума[315]. И все же он не был безразличен к Востоку и в ранний период, скажем мы.

В чем восточные мотивы в творчестве раннего и позднего Хайдеггера? Подход к проблеме. Несколько слов об обоснованности или необоснованности разделения творчества Хайдеггера на ранний и поздний периоды. Это разделение на рубеже 30-х гг. реальное, хотя и весьма условное. Хайдеггер сам в «Письме о гуманизме» (1947), фиксируя суть уже ранее совершившегося поворота от Dasein к «языку – дому бытия» как главному предмету его размышлений, подчеркивает, что уже в «Бытии и времени», работах 1929–30-х гг. он осмысливал существо языка. На этот момент указывается и в трудах исследователей творчества Хайдеггера[316]. Поскольку в ходе последующего изучения в рамках готовящейся нами коллективной монографии взглядов раннего и позднего Хайдеггера со взглядами ряда выдающихся восточных мыслителей прошлого и современности вопрос о восточных мотивах в творчестве Хайдеггера будет основным предметом исследования, то в предварительном порядке изложим эскизно лишь основные моменты нашего понимания данного вопроса.

Первое. Хотя, как мы отмечали выше, прямого обращения Хайдеггера к восточной философии в его трудах раннего периода мы не обнаружили, все же у нас есть некоторые основания полагать, что, наряду с концептуальным оформлением своих мыслей относительно фундаментальной онтологии, учения о Dasein, происходили как бы стихийное, а не с заданной целью, приобщение к востоковедной интенции в немецкой мысли, своеобразная скрытая аккумуляция восточной мысли. Нельзя себе представить, чтобы, штудируя Лейбница, Канта, Фихте, Шеллинга, особенно Гегеля, он мог быть совершенно безразличным к тому, как и почему они обращались к восточной мысли при построении своих философских систем. Но это наше допущение, гипотетическое суждение. Второе. Хайдеггер уже к периоду завершения работы над «Бытием и временем» имел длительный контакт с японскими стажерами, с которыми он вел занятия в течение нескольких лет! Хайдеггер сам свидетельствует это. Приведем то место «Из диалога о языке между японцем и спрашивающим», где Хайдеггер вспоминает о своем «ученике» графе Шюцо из Японии: «В моих беседах с Куки мне всегда лишь отдаленно удавалось догадываться, о чем говорит это слово» (речь идет о слове ики – М.К.)[317]. Хайдеггер, имея в виду начало двадцатых годов, констатирует: «В те годы я как ассистент при Гуссерле регулярно читал каждую неделю с господами из Японии первое большое произведение Гуссерля „Логические исследования“.[318]. А было это в 1921 г. Современные японские исследователи творчества Хайдеггера подтверждают факт пребывания принца Куки в Германии с начала двадцатых годов, а точнее, с 1921 г. по 1929 г. в качестве исследователя. Он слушал лекции Риккерта, Гуссерля и Хайдеггера, но наибольший интерес он проявлял к Хайдеггеру[319]. Куки проявлял интерес также к французской философии, и по приезде в Париж под руководством Анри Бергсона занимался ее изучением. Причем здесь он встретился с молодым Ж.-П. Сартром, который также занимался под руководством Бергсона! И что самое интересное: это Куки вызвал у Сартра интерес к хайдеггеровской философии[320]. В двадцатые годы ряд других молодых японцев учился и стажировался в Германии. Среди них Хадзимэ Танабэ, слушавший в 1922 г. во Фрейбургском университете лекции Гуссерля и Хайдеггера. Киёси Мики тоже учился в Германии, в 1922 г. он слушал лекции Риккерта в Гейдельбергском университете, а затем в течение года занимался под руководством Хайдеггера в Марбургском университете. Мики, вспоминая об этом периоде своей жизни, пишет, что под влиянием Хайдеггера у него появилась глубокая симпатия к Гёльдерлину, Ницше, Кьеркегору и Достоевскому[321]. Японцы в этот период считали Германию философской Меккой. Японский философ Т. Вацудзи, одногодок Хайдеггера, посетил в 1927 г. Германию, в Берлине прочитал ранней осенью этого же года только что вышедшее «Бытие и время» Хайдеггера. Он понял, что это труд в основном о Dasein, и хотя нашел некоторые ограниченности в «Бытие и время» в контексте своего понимания древней японской культуры и буддизма, все же с воодушевлением принял хайдеггеровскую философию[322]. Кроме японцев в 20–30-е гг. Хайдеггер не имел профессиональных контактов с представителями других восточных философских культур.

В сравнительном философском хайдеггероведении отмечаются сходства, аналогии и параллели между взглядами не только позднего, но уже и раннего Хайдеггера. Сначала коснемся раннего Хайдеггера в интерпретации ряда зарубежных философов по проблемам, рассматриваемым Хайдеггером в «Бытие и время». Это, прежде всего, проблема бытия и ничто. Например, Чарльз Вэй-сюн Фу в своем эссе «Хайдеггер и Дзэн о бытии и ничто: критический очерк в трансметафизической диалектике»[323] пишет, что традиционно полагают центральной темой западной метафизики бытие, а восточной – небытие, особенно в даосизме и буддизме махаяны. Автор условно различает Хайдеггера раннего (Daseinanalytik) и Хайдеггера позднего (Seinsdenken). В «Бытии и времени» Хайдеггера он обнаруживает двойной лейтмотив: это вопрос о бытии и вопрос об истине. Небытие у Хайдеггера не есть анти-бытие, которое онто-тео-логически противопоставлено Бытию; оно, наоборот, помогает экзистенциальному и онтологическому прояснению бытия. Он повторяет мысль Хайдеггера о том, что подлинное герменевтическое понимание Dasein невозможно без предварительного прояснения вопроса о значении самого бытия. После ряда экскурсов в работы позднего Хайдеггера, где проблема бытия и ничто неоднократно рассматривалась, он вновь возвращается к «Бытию и времени», к вопросу об истине бытия, выдвинутому Хайдеггером через лингвистический (грамматический и этимологический) анализ самого слова «бытие», о временно-исторических характеристиках бытия. И, наконец, указав, что хайдеггеровская трактовка бытия и небытия уходит корнями к Пармениду и Экхарту Мейстеру, он ведет сопоставительный анализ понимания Бытия и Небытия в философии Хайдеггера и в философии буддизма махаяны. В литературе также отмечается определенное сходство хайдеггеровского Dasein с конфуцианской категорией «жизнь», равно как с некоторыми категориями даосизма и буддизма: в даосизме – с Дао, в буддизме – с дхармой и шуньятой. В мышлении как раннего, так и позднего Хайдеггера находят некоторые сходства с пониманием вещей в И-цзине. Далее сравнение ведется уже по работам позднего Хайдеггера. Отмечается акцент последнего на трактовку сути мышления через поэзию, язык, речь и молчание[324].

Вторым проблемным полем, на котором прослеживается некоторое сходство идей раннего Хайдеггера с восточной мыслью, является проблема смерти. Хорошо известно, что проблема смерти занимает важное место в «Бытии и времени» Хайдеггера. Второй раздел «Присутствие и временность» содержит специальную главу «Возможная целость присутствия и бытие к смерти». Его трактовки смерти как «возможности бытия, которую присутствие всякий раз должно взять на себя само. Со смертью присутствие стоит перед собой в его самой способности быть. В этой возможности речь для присутствия идет напрямую о его бытии – в мире… Смерть есть возможность прямой невозможности присутствия. Таким образом, смерть открывается как наиболее своя, безотносительная, не-обходимая возможность[325] и некоторые другие рассуждения о смерти являются предметом многочисленных исследований. Например, известный современный японский необуддист Дайсаку Икэда пишет, что, согласно «немецкому экзистенциалисту» Хайдеггеру, само человеческое существование – это бытие-к-смерти (being-into-death). Другими словами, пишет Икэда, это означает, что Хайдеггер поднял в «Бытии и времени» проблему жизни и смерти, ту проблему, которая является центральной для любой философии и религии. Он находит сходства во взглядах на эту проблему у буддизма (конкретно у Нитирэна в XIII веке) и Хайдеггера в XX веке[326]. Индийский исследователь Чандра С.С. в своей докторской диссертации «Феномен смерти в мысли Хайдеггера и в учении Будды»[327] посвящает семь глав непосредственно рассмотрению хайдеггеровского тезиса о бытии-к-смерти. И после рассмотрения в четырех главах учения Будды о смерти дает сравнительный концептуальный анализ взглядов на смерть Хайдеггера и Будды. Им обнаруживается ряд параллелей в их взглядах. Понятие смерти у Хайдеггера он считает экзистенциально-онтологическим. Понятие смерти в буддизме прослеживается в контексте буддийского опыта и учения о смерти.

Третье направление, или третье проблемное поле, на котором прорисовывается некоторое сходство идей раннего Хайдеггера и восточной философии – это проблема языка, речи, молчания. Параграф 34 «Присутствие и речь. Язык» дает представление о первом наброске феномена языка, который у позднего Хайдеггера станет ведущей темой. Его определения: «Экзистенциально-онтологический фундамент языка есть речь», «Речь экзистенциально равносходна с расположением и пониманием», «Вовне-выговоренность речи есть язык», «Речь есть „означающее“ членение понятности бытия – в мире..»., «Умолчание как модус говорения артикулирует понятность присутствия так исходно, что из него вырастает настоящее умение слышать и прозрачное бытие-с-другими», – находят сходства и параллели в восточном философствовании. Японский исследователь Т. Кото специально этой проблеме посвящает статью «Язык и молчание: Само-узнавание у Хайдеггера и Дзэн»[328]. Касаясь постановки этой проблемы, автор отмечает, что важной темой в «Бытии и времени» является положение Хайдеггера: страдание обычного Dasein от «утраты самости через исчезновение в мире своего присутствия». Речь идет об интерпретации автором параграфа 27 «Повседневное бытие самости и люди» в первом разделе «Бытия и времени». Dasein поглощается безличностным, коллективным Man. Сходные идеи он находит у средневековых японских мыслителей Кукая и Догэна. Автором дается развернутый перефраз параграфа 34 «Присутствие и речь. Язык», при этом особо подчеркивается мысль Хайдеггера, что язык укоренен в Dasein. Также делается акцент на выражение Хайдеггера о «беззвучном голосе бытия», то есть умолчании, молчании. Уже здесь заметны поиски нового стиля философствования, близкого к досократовскому и восточному.

Рассмотренные нами три основных пункта сходств взглядов раннего Хайдеггера с восточной философией получает дальнейшее разъяснение и развитие в творчестве позднего Хайдеггера, о чем мы частично уже говорили. Кратко это можно выразить в следующих тезисах. Первый. Хайдеггер берется за перевод китайской классики, а именно Дао-дэ-цзина. История этого занятия Хайдеггера уже отражена в Хайдеггериане[329]. В нескольких словах это выглядит так. Непосредственный интерес у Хайдеггера к этому занятию обнаружился весной 1946 года, перевод начался вместе с китайским философом, всего было переведено ими восемь глав Дао-дэ-цзина на немецкий язык. Хайдеггер дискутирует, а точнее, ведет диалог с японским профессором Тезука из императорского университета в Токио, что нашло отражение в тексте его очерка «Из диалога о языке между японцем и спрашивающим»[330]. Хайдеггер здесь, кроме всего прочего, вспоминает многочисленные беседы с графом Куки у себя дома в двадцатые годы, именно дома, так как на семинарских занятиях он, по словам Хайдеггера, молчал. Хайдеггер замечает, что Куки «мог на европейских языках высказать то, что подлежало разбору. Но разбирали мы ики; при этом мне дух японского языка оставался недоступным; и таким он останется еще и сегодня»[331]. Хайдеггер констатирует, что почти тридцать лет назад, то есть в начале двадцатых годов, обращался к японским стажерам с вопросами о месте поэзии в различных культурах. И еще. Это напоминание Хайдеггера о том, что он уже раньше «назвал язык, довольно беспомощно, домом бытия»[332]. Второй. Хайдеггер поздний уже восторженно отзывается о трудах В. Гумбольдта о языке и языках. Путь Гумбольдта к языку теперь представлен Хайдеггером во всем богатстве гумбольдтовской мысли[333]. И, по сути, все его очерки, беседы, лекции о языке созвучны не только словам Новалиса о языке, но и Гумбольдта. Третий. Проблема бытия и ничто высвечивается как в свете идей Мейстера Экхарта, Лейбница, Ницше и некоторых других западных мыслителей, так и восточных, о которых мы частично уже говорили. В литературе отмечается у позднего Хайдеггера тенденция его обращения к мистикам: Экхарту, Силезиусу, их взглядам на понятие «Ничто», сходными со взглядами на него даосизма и буддизма Махаяны[334]. Позднего Хайдеггера уже рассматривают как метафизика природы, «почвы», «ландшафта»[335]. Он – пост-метафизик[336]. Он открыт для новых дискуссий, споров в мире.