"Ведьмино отродье" - читать интересную книгу автора (Сатклиф Розмари)

Глава 2. «На запад за солнцем!»

Когда осеннее солнце пронзило пиками лучей ночной туман, заполонивший лес, Ловел проснулся. Какое-то время он лежал недоумевая, отчего его тело болело и как оказался он в этом месте, а вспомнив, содрогнулся от ужаса, будто дикий зверь, завывавшего где-то внутри его существа. Ловел выполз из своего укрытия под корнями, встал и огляделся, в ожидании, что преследователи сейчас же ринутся на него, ломая с треском кусты вокруг. Ему надо уйти дальше… далеко-далеко уйти от страшной деревни, так далеко, чтобы никто никогда его не нашел. А потом? Он не знал, может, проще всего потом лечь где-нибудь и умереть. Но не теперь — пока он в опасности из-за деревни рядом.

Ему не пришлось собирать вещи, ведь их не было, не удалось подкрепиться, ведь из съестного у него тоже ни крошки не было, он сразу отправился в путь. Путь через лес оказался трудным: Ловел спотыкался о корни деревьев, а на прогалинах, где лежали рухнувшие стволы, давно истлевшие в труху, медлил — только шагни, и обманчиво твердая почва провалится под ногой. Низкие ветки хлестали его по лицу, куманика, уцепившись за старую, домотканого полотна тунику Ловела, пыталась его задержать. Сегодня лес был не так дружелюбно настроен, как накануне вечером, но Ловел не помышлял возвращаться. Он продирался вперед, пока лес не сделался реже, и мальчику подумалось, что он выйдет сейчас на поляну, а может, — к другой деревне. Деревня — это люди. Надо остерегаться. Он не хотел больше иметь дела с людьми.

Но когда могучие деревья сменились обычным подлеском из смеси лещины, боярышника и их спутников, он разглядел впереди не поляну и не деревню, но обширное, полого поднимавшееся взгорье в округлых буграх, в поросших кустарником низинах, а потом вдалеке перед ним выступили, упрямо вздымаясь в небо, громадные горбатые, как спины китов, холмы. Дауне опять. Но не такой, какой Ловел знал по своим прежним родным местам. Тот Дауне был в островах голых гор и пригорков, меж которыми расплескался лес, этот — одна, дерном крытая, волна во весь окоем, от восхода и до захода.

Рожденному, выросшему в Краю Холмов, кому, как не ему узнать и эти. Но куда направиться? «Всегда держись солнца, — сказала ему раз бабка, помешивая на огне какое-то зелье. — Против солнца — это во вред, это черная магия. Всегда держись солнца». Она объясняла, как надо помешивать зелье: слева направо круг, слева направо. Но ее слова, теперь ожив в памяти Ловела, наполнились иным смыслом. И он двинулся на запад, держась солнца.

Он забыл, что хотел лечь и умереть, что-то, казалось, не давало остановиться, вело его. Он ложился каждый вечер с темнотой, но опять поднимался с каждым рассветом. Рвал и ел орехи, ягоды, а однажды, когда совсем уж оголодал, подошел поближе к какой-то деревне и, наткнувшись на курицу, снесшуюся за своим двором, выпил еще теплые яйца. Но сколько раз он ложился и сколько раз поднимал свое измученное тело, он не знал, как не знал, куда он идет. Ясных мыслей в голове не было, кроме одной: он идет за солнцем.

Он шел, и Дауне постепенно менялся: выравнивался, ширился, все чаще попадались поросшие лесом долины, выгоны, пойменные луга. А он все шел на запад, огибая деревни, в которых люди, он боялся, закидают его камнями, обшаривая вверх-вниз речки в поисках мостиков и скотьих бродов, но шел и шел Даунсом на запад. Разыграйся непогода, он бы погиб, но один тихий день сменялся другим, теплые были дни, будто бабьим летом. И однако, хотя он не осознавал этого, он ослабел, с каждым днем его переходы становились короче.

Сегодня ему удалось одолеть милю, не больше, а день длился, будто сон, в котором все расплывалось. Под вечер погода переменилась, налетел ветер, принеся с запада мелкий холодный дождь и погнав Ло-вела в лесистую долину искать укрытие. Только узкая полоска кустарника стояла на границе леса и обжитой земли, но Ловел не углубился в чащу, как еще бы несколько дней назад, он подполз к самой кромке подлеска, смутно припоминая вкус теплых, из-под курицы яиц и надеясь, что опять повезет на несушку. И вдруг сквозь редкую поросль на краю поляны он увидел красные языки костра и уловил теплый домашний запах свиней.

Не отдавая себе отчета, но влекомый теплом и запахом, он собрал последние силы и через кусты двинулся, спотыкаясь, на красный мерцающий свет.

Он услышал злобный собачий лай, и две тощие косматые твари метнулись прыжком к нему, мгновение — и он лежал, опрокинутый на спину, собачья — волчья? — лапа давила ему на грудь, к его лицу опустилась морда зверя, рычащего, приоткрывшего пасть, обнажив длинные белые зубы, а рядом другой зверь изготовился вцепиться Ловелу в глотку. Он услышал крик человека, услышал, как тот, пробираясь ближе, с треском ломал кусты, собаки — собаки-таки, не волки — были отпихнуты в сторону, и человек, опершись руками з колени, склонился над ним.

Человек что-то сказал, вроде, задал вопрос, но смысл слов не доходил сквозь высокий серебряный звон, наполнивший голову. Человек повторил сказанное — громче, но все равно слова к нему не пробились. Свет закружил колесом. Ловел слышал, что человек чертыхнулся, и почувствовал, как его подняли две сильных руки, он успел ощутить исходящий от человека, уже знакомый, теплый крепкий запах свиней прежде, чем звонкое кружение, объявшее его, вытянулось воронкой, в которую его стало засасывать — быстрее, быстрее. Во тьму…

А потом он различил согревающее алое полыхание костра и обступивший запах свиней. Он лежал, щурясь на пламя, но мало-помалу мир обрел очертания: свинопас, на корточках, колдовал у костра на д чем-то в жестянке, собаки, теперь не похожие на волков, смирно сидели от него по бокам, свесив бахромчатые языки, а дальше, меж деревьев, сгрудились спящие свиньи.

Он острожно, чтобы голова опять не пошла кругом, пошевелился. Человек повернулся к нему.

— Чуток лучше?

Ловел кивнул. Он не боялся этого человека.

— И голодный, а?

Ловел на миг призадумался, потом в другой раз кивнул.

— Не немой же — вдобавок ко всему прочему?

Ловел, собравшись было качнуть головой, остановил себя.

— Нет…я… я… — Язык во рту, одеревеневший, не слушался. — Я не немой.

— В бегах никак? — напрямик спросил человек, помолчав.

— Нет, я… заблудился.

Свинопас пропустил его слова мимо ушей.

— В бегах — и давненько, как на тебя погляжу. Худо это, сам знаешь, лучше тебе вернуться в свою деревню и понести наказание, уж какое назначено.

— Нет! — Ловел с усилием сел, а свет заскользил, закружился. — И ты меня не заставишь, я не скажу, где деревня!

— Ну-ну, после решим, — проговорил свинопас, снял с огня жестянку, налил густой, комковатой овсяной каши и деревянную плошку, протянул Ловелу. — Заправляйся и эту ночь у костра спи, чего уж там.

Ловел съел теплую кашу, напитанную, как все тут, запахом свиней, и опять лег под ветхую мешковину, которой его прикрыл пастух.

Поначалу он провалился в сон, глубокий, тяжелый, но с течением ночи заметался, завертелся, стал пробуждаться чаще и чаще — то горя, то в ознобе, а то мучаясь вместе от жары и от холода. И когда пришло утро, и свиньи, собаки, пастух разом поднялись, странное ощущение, что все кругом ему грезится, еще сильнее овладело Ловелом, и он не мог решить, сам он был там или же нет.

Свинопас гасил костер.

— Ну запутал, — ворчал он. — Я не стану мешать тебе, иди, и дурак я буду, коли скажу кому, хоть и спросят, что видал тут прохожего, но не годится тебе блуждать по лесу и валиться замертво где ни попадя, это ж ясно.

Ловел молчал. Он почти не имел власти над мыслями в своей грезе, еще меньше власти имел над словами.

— Вот беда, а все равно я должен переправить тебя к отцам в монастырь, чтоб выходили, — говорил свинопас. — И лучше времени не терять. — Он уверился, что загасил костер, и теперь давал наказ псам — будто людей, просил присмотреть за свиньями, которые уже разбрелись и взялись за свое занятие — выискивать, рыть желуди день напролет, он наказывал псам сторожить их, пока сам не вернется, а если хоть одна заблудится, он сторожам хвосты грозился поотрывать. Потом обернулся к Ловелу.

— Ну, давай двигаться. Сможешь идти?

Ловел смог, но только потому что лесной настил из прогнивших листьев под ногами был мягок — все равно что туман.

— Держись, чертёнок! — воскликнул не без сочувствия свинопас и подхватил его под руку.

Ковыляя, подерживаемый крепкой рукой свинопаса, Ловел смутно отмечал, что лес кончился, что теперь они ступили на скотью тропу, похожую на ту, которая вела от пастбищ к его родной, когда-то, деревне, только эта была не такой крутой, была месивом простой размокшей земли, а не известняка. Ноги его, сразу же заскользив, подогнулись, он упал, свинопас хрюкнул себе под нос, как какая-нибудь его питомица, и поднял Ловела на ноги.

— Нет, пожалуй, быстрее будет мне тебя донести, да и весишь ты не больше молочного поросенка.

Ловел закрыл глаза. С закрытыми глазами стало полегче, когда не надо было смотреть, куда ведет путь, и на какое-то время перед ним плыла только тьма, и его только покачивало. Открыв глаза, он увидел, что пастух вступил с ним под арку ворот, а дальше он увидел высокие строения: никогда Ловел не видел подобных, особенно — башни, из самой их середины взмывавшей в небо, будто желая подставить небу свои крепкие плечи. На высокой башне забил колокол, и его отзвуки-стрелы слетели и зачертили ласточками у Ловела в голове.

А потом были люди в черных одеяниях, и один из них, с бледным лицом, задавал вопросы. Голосом ломким, как сухие сучья в лесу. Но Ловел не мог разобрать слов из-за колокольного звона, витавшего в голове, и наконец человек, что-то раздраженно сказав другому, ушел. А потом были светлые своды между ним и небом, и теплая постель. И какое-то горькое питье в чаше. А потом ничего, кроме долгого сна.