"Архитектор снов" - читать интересную книгу автора (Чаландзия Этери)

Зорькин и сны

Напряжение между братьями Зорькиными возникло еще накануне вечером. Сначала они не поделили ужин и старший, без предупреждения, слопал всю пиццу, а не половину, как обещал, потом зазвонил телефон и один из них то ли не успел подойти, то ли как-то не так ответил, потом добавилось еще что-то. Раздраженные, они разошлись по разным комнатам. Ночь прошла неспокойно, оба вертелись в своих кроватях, кряхтели, часто вставали и топали в туалет и обратно. С утра злые и не выспавшиеся, братья вновь встретились на кухне и довольно долго сидели, молча глядя в свои чашки, до краев наполненные плохим кофе. Потом так же молча направились в лабораторию.

Там они на время забыли друг о друге, озабоченные делами насущными, но старший обратил внимание на то, что младший все время задумывается о чем-то и замирает над новой партией снимков. Он вывел его из очередного оцепенения, отвесив подзатыльник и предложив вернуться с небес к печатному аппарату. Младший Зорькин не обиделся, но и не отвлекся от своих мыслей. Он еще немного постоял, подумал, затем спросил:

– Ты как спал сегодня? Старший удивленно поднял брови.

– Как? Никак. Нормально. Почему спрашиваешь?

– Да ты понимаешь, – младший рассеянно расправлял глянцевые хвосты проявленных пленок. – Такое дело. Помнишь, к нам Зис с этими своими снимками заходил, ну, после твоего дня рождения?

Старший брат содрогнулся. Он не помнил ни Зиса, ни его снимков, помнил только, как от похмелья в тот день у него ломило голову.

– Что-то помню, – соврал он. – И что?

– Да я все думал об этом, – продолжил младший. – Думал, думал и заснул. И мне такой странный сон приснился… Как будто через те снимки, как через проходы или тоннели, сюда проникли какие-то странные люди. Я видел их– мужчину, женщину, девчонку какую-то… Все они были, вот как ты, совсем рядом. О чем-то говорили. Спорили. Потом заметили меня. Посмотрели так настороженно и ушли. А когда проснулся, я вот что понял. Что, если…

Старший Зорькин рассеяно слушал его и удивлялся тому, как же они не похожи друг на друга. В кучерявой голове брата все время разворачивались какие-то невероятные идеи. Он вечно шелестел страницами пухлых пыльных книг, пропадал в темных и таинственных углах компьютерных сетей и, вместо того чтобы жить и работать, как все нормальные люди, постоянно о чем-то грезил и что-то сочинял. Старший Зорькин тратил время на женщин, еду и фотографию. И совершенно не интересовался идеями своего малахольного братца. Он и сейчас невнимательно слушал, а тот тем временем, сверкая глазами, продвигался все дальше в своих рассуждениях.

– …ты только подумай, – воодушевленно говорил он. – А что если нам только кажется, что наши сны такие особенные. Что если сон – это, ну, как будто путь в неведомую землю, на территорию, которая существует, хотим мы того или нет. Понимаешь, что это значит? Это значит, что наш умозрительный мир не индивидуален. Мое сознание – лишь осколок прекрасного и целого. И причина мучительного существования, поскольку вместо участия в чем-то грандиозном, частью которого я наверняка являюсь, я одинок. И ты одинок. Всю жизнь мы только и делаем, что ищем, с кем сойтись, кого заполучить – в постель, в друзья, все стараемся влюбиться, влюбить, родить, привязать, привязаться… Но мы – одни. Безнадежно одиноки. И нас, со всем нашим внутренним и внешним миром определяет одно – наша голова. По большей части дурная. И тело, с его вечными проблемами. То одышка, то потоотделение… А вот сон… сон – другое дело. Мы, правда, и туда тащим все, что можем из этой жизни, но это машинально, по привычке. А стоит чуть отключиться от всяких дурацких забот, и оказывается, что можно все – летать, например! Понимаешь, засыпая, мы получаем увольнительную. На родину, которая у всех одна. Мы все приходим в одно и то же место. Через разные входы. Мы, как туристы, что однажды оказались на одной площади у фонтана. Правда! Вспомни, ты же во сне видишь и слышишь других людей. Не только знакомых, близких, но и тех, кого ты в жизни никогда не встречал. Кто они? Часть твоей фантазии? Но они действуют самостоятельно. Вопреки твоей воле и без всякого твоего участия. Некоторые иногда даже норовят убить. Помнишь, я тебе рассказывал про того типа с чемоданом, из которого капала моя кровь? Ну, не важно… Важно, что они существуют. Неизвестно где и как, рядом или за сотни километров от нас, может, они жили в прошлом или родятся спустя годы после моей смерти, но там, во сне, они видят меня, и я вижу их. Нас всех там что-то связывает. Но… но мы ни черта не понимаем!…

По мере того, как перед старшим Зорькиным разворачивался этот впечатляющий монолог, глаза его расширялись все больше. Он выглядел, как человек, пораженный чужим неожиданным открытием. И младший потерял всякую осмотрительность. Воодушевленный таким вниманием, он продолжал живописать, размахивая руками и, время от времени, перебегая с места на место.

– Почему сны невозможно пересказать? Сколько раз я видел поразительные вещи. Вспомни, я ведь тебе пытался рассказать. А ты? Ты меня и слушать не хотел. И правильно! – тут он покривил душой, поскольку всегда белел от бешенства, когда брат с отсутствующим видом выслушивал его очередную захватывающую историю о ночных похождениях. – Правильно! Это же невозможно слушать! Пересказ убивает сон. Все его волшебство. Всю магию. Сны не для яви. Они не для этого мира. Они здесь непостижимы.

Все больше распаляясь, Зорькин тряс кудрями.

– Они – подобие смерти. Вот что это такое! Не форма подсознания, а часть знания. Того самого огромного знания, которое все ищут и никак не могут найти… И эти люди, которых я видел во сне, они где-то существуют, я думаю, что…

На этих словах наступила развязка. Было странно не то, что старший Зорькин закричал так страшно, странно было, что он так долго не кричал. Зато теперь его монолог был крайне выразительным. Он в таких выражениях послал своего брата и к богу, и к дьяволу одновременно, что даже Филиппыч, известный мастер непечатного слова, пожалел бы сейчас парня. Но старший Зорькин был беспощаден. Он так орал, что одухотворенные светом открытия глаза брата вскоре налились гневом, обидой и слезами. Как он ошибался!

Старший братец не только не воспринял серьезно его слов, он вообще его не слушал, пока не обнаружил, что под аккомпанемент бессмысленной, с его точки зрения, болтовни, аппарат уничтожает часть загруженных в него пленок. Потрясенный, он не сразу смог собраться и невольно дал младшему поговорить, но теперь и ему было что сказать. И к снам это не имело ни малейшего отношения.

Но не только Зорькины воевали в то утро. У Валериана тоже день не задался. Он и встал в плохом настроении, а уже к десяти часам утра успел переругаться со всеми в доме. Сначала ему испортил настроение Никитка, который должен был убрать двор и вывезти контейнер с мусором из-под окон Валериана. Вместо этого он накануне так надрался со своими собратьями, что к утру не то что мусора, собственных рук перед глазами не мог разглядеть.

Когда Валериан заглянул в его каморку, Никитка и его кореша еле шевелились в алкогольном угаре. Валериан брезгливо осмотрел помещение, вырвал из неживых рук одного из пропойц недоконченную бутылку водки, вылил ее в раковину, в сердцах сбросил туда же и вышел, хлопнув дверью. Никитка, предчувствуя недоброе, имел силы только приподняться над столом и звуком, похожим то ли на стон, то ли на рык, проводить старшего товарища.

Через полчаса Валериан в дым разругался с соседями, которые сделали ему выговор за Никитку так, словно тот был ему сыном, а под конец и вовсе сокрушительный скандал случился у Валериана с управдомом, к которому немедленно побежали жаловаться обматеренные им жильцы.

Валериан и управдом сошлись на лестничной площадке, долго изощрялись в оскорблениях и словесных атаках, потом выдохлись, смерили друг друга уничтожающими взглядами, обменялись последними проклятьями и, хлопнув дверями так, что из-под крыши сорвались перепуганные голуби, разошлись по своим этажам.

Управдом остался доволен. Подобные скандалы были для него, как кровопускания. Вернувшись к себе, он немедленно повалился на диван и заснул с чистой совестью и счастливой улыбкой на лице.

А Валериан все не мог успокоиться. Он злился, как собака, а оттого, что понимал всю ничтожность повода, злился еще больше. Побегав по квартире из угла в угол, он вдруг принялся сдирать со стен обои. Ловко перебираясь со стола на кровать, с кровати на стул и в обратном направлении, он беспощадно рвал бумагу в клочья. Заглянувший к нему на шум сосед растерянно осматривал ободранные стены.

– Филиппыч, ты чего? – спросил он хозяина.

Тот на мгновение остановился, словно хотел собраться с мыслями и заорал куда-то в потолок.

– Я что?! Я ничего. Обстановку меняю! Не видишь? Ремонт делаю! Обои старые надоели, сил нет! Глаза бы мои на них не смотрели! Вообще не понимаю, кто их поклеил? Это какой же вкус надо было иметь, чтобы эти вазоны на стенку наворачивать! А?!

Он подцепил и оторвал приличный кусок и с угрожающим видом развернулся к соседу.

– А это разве не ты клеил, Филиппыч? – спросил тот и тут же пожалел о своих словах.

Глаза старика затопило кровью, он плюнул в сердцах и, сопя, потащил стол к противоположной стене.

– Ладно,– пробормотал сосед.– Ничего, ничего. Такое бывает, говорят, бесы бесятся. Ты, это, осторожней по мебели-то скачи. Мало ли чего…

Сосед сбежал, а Валериан опомнился только к вечеру, когда вся его обычно такая опрятная и аккуратно прибранная квартирка превратилась в мусорный ящик.

Он присел к столу и осмотрелся. Как такое могло случиться? Он ведь обещал Зису заехать в фотостудию, посмотреть какие-то странные снимки. И вообще, у него была масса дел, он должен был кое-что купить, кое-кому позвонить, кое о чем договориться. А вместо этого… Он разгромил собственную квартиру.

Валериан схватился за голову. Кто был всему причиной – алкаш Никитка, управдом, он сам, бесы, черти или еще что-то или кто-то, Филиппыч не знал. Но теперь, когда вся его злость ушла, он испытывал лишь разочарование и досаду.

Карина так устала от переговоров, заточивших ее на несколько часов в кабинете, что, когда все, наконец, было закончено, она вышла и, ничего не сказав секретарше, спустилась в город. У нее ныл висок от бесконечных звонков и сухого кондиционированного воздуха, и Карина решила прогуляться, купить мороженого, посидеть в сквере на скамейке.

Внизу жара была плотной, физически ощутимой. Одурманенные ею люди передвигались во всех направлениях, их толкали, они толкались в ответ, кто-то громко разговаривал по мобильному телефону, стоя на светофоре, кто-то, забившись в укромное тенистое место, читал газету, кто-то ждал кого-то, нетерпеливо дефилируя на солнцепеке перед памятником. В воздухе висел запах бензина, чебуречного масла, из вентиляционных шахт доносился угольный аромат метро, а через все небо, оставляя в нем тонкий белый шов, пролетел невидимый самолет.

Карина вздохнула. Только в хорошо охлажденном кабинете можно было мечтать о прогулке по раскаленным улицам. Но все же ей не хотелось обратно. Она подошла к киоску, купила мороженого и, найдя свободный угол на скамейке в тени аллеи, села, с интересом рассматривая прохожих. Давно она не оказывалась просто так без дела и машины одна в городе.

Слева от нее не переставая целовалась страстная парочка, еще левее сидела толстая женщина, прижимая к себе объемные сумки и отрешенно глядя перед собой. Рядом на земле лежала собака, с интересом разглядывая что-то на другой стороне улицы. И у собаки, и у женщины были открыты рты. Видимо, организмы обеих нуждались в охлаждении. Собака зевнула и вывесила красный флажок своего языка.

Карина радовалась тому, что сбежала из своей башни. Внизу было жарко, душно и довольно грязно. Но здесь не звонил постоянно телефон, никто не докучал разговорами, не мучил вопросами, она наслаждалась мороженым и небольшим перерывом, который сама себе устроила.

В автомобильном потоке, то уплотнявшемся, то вдруг бодро устремлявшемся вперед, проплыл бок троллейбуса. На нем были крупно выведены два слова: «Архитектор снов». Очевидно, это была какая-то реклама, Карина постаралась вспомнить, чего – спектакля, оперы, фильма или книги, однако ей на ум ничего не приходило…

«Странное название, – рассеянно подумала она, – архитектура, устройство сна и архитектор снов – тот, кто их создает… Надо рассказать Майе, ей понравится…»

Карина знала, что тогда, после аварии, Майя потеряла не только семью и память. Исчезли и ее сны. Майя мало что рассказывала об этом, но Карина была внимательна к словам сестры и, соединив все услышанное, очень живо представила себе эти ночи, похожие на мрачные провалы, в которые приходилось соскальзывать по вечерам лишь для того, чтобы с трудом выбираться из них наутро. Никаких воспоминаний о себе такие путешествия не оставляли. Майя просыпалась уставшая и измученная.

Когда она только появилась в их доме, Карина обратила внимание на ее глаза. Первое время ей часто казалось, что за этими неестественно светлыми радужками, словно пригвожденными черными кнопками всегда узких зрачков, – не вязкое сплетение плоти, крови, сосудов и нервов, а свежий воздух, шум ветра, запах поля, гладь воды и остров, небольшой неизвестный остров, на котором живет маленькая девочка по имени Майя. Карину не оставляло странное предчувствие, ей казалось, в отличие от тех, кто приходил в эту жизнь, чтобы жить, у Майи были какие-то свои планы.

Однако время шло, Майя постепенно приходила в себя, начала говорить, играть, даже улыбаться, ее глаза вскоре потемнели, а однажды она с гордостью заявила, что видела сон. Родители порадовались за нее и продолжили заниматься своими делами, но заинтригованная Карина хотела подробностей. Она сгорала от любопытства узнать, каким был сон Майи. Та сначала упиралась и бегала от нее, но потом все-таки согласилась обо всем рассказать. Они засели в укромном месте в доме, и Майя таинственным шепотом сообщила сестре, что она видела, как…

В этот момент мороженное капнуло Карине на платье, и, отвлекшись от собственных воспоминаний, она занялась пятном, которое немедленно образовалось на светлом шелке.

Было страшно жарко. Агата Тимофеевна едва добрела до лавочки, стоявшей в тени, и упала на нее, несмотря на то, что в полуметре какие-то бесстыжие подростки целовались, не переставая и не обращая внимания ни на нее, ни на прохожих. Как же она измучилась, если у нее не было ни сил, ни желания сделать замечание и пристыдить безобразников.

«Развратные… Развратные какие», – только и стучало в ее голове. Она сидела, глядя прямо перед собой и прижимая к бокам две большие сумки. Надо было бы опустить их на землю или хотя бы отстранить от себя, но она так устала, что не хотела лишний раз шевелиться и так и застыла, в обнимку со своим грузом.

Мимо прошла рослая, стройная женщина с мороженым в руках. Шелковое платье струилось вдоль бедер, волосы развевались на ветру. Женщина была хороша, как картинка. Неожиданно она села на ту же скамейку, правее от целующейся парочки. Развернула мороженое. Принялась есть и разглядывать прохожих.

Агата Тимофеевна вздохнула. Жизнь бы отдала за то, чтобы быть такой, как эта дамочка. Видно, что всю жизнь ее на руках носят. Все при ней – деньги, любовь, власть, внешность. И все для нее одной. Разве это справедливо? Агата Тимофеевна почувствовала, как в ней начинает накапливаться раздражение. Восхищение красивой незнакомкой вскоре сменилось ненавистью. Агата Тимофеевна вдруг подумала, что с удовольствием встала бы и, если бы у нее были силы, подошла и ударила эту мадам кулаком прямо в лицо. И чего только та выкатилась сюда со своими тонкими лодыжками и сверкающими кольцами. Сидела бы там, где ей положено, за стеклами автомобиля, который ей купил ее любовник, скорее всего женатый на другой такой же глупой, бесполезной и смазливой кукле. Сам толстый, страшный и богатый преступник. Вор и уголовник. Муж дуры и любовник проститутки. И что вообще эта бездельница делает в середине дня в центре города со своим мороженым. У нее ведь даже сумочки в руках нет! Ага, испачкала себе юбку! Так тебе и надо, сучка богатая! Так и надо! Что б ты сдохла тут, в этой жаре и грязи!

Агата Тимофеевна тяжело дышала и озиралась. Мимо спешили пешеходы, проехал троллейбус со странной надписью «Архитектор снов» на боку…

Прошло еще немного времени. Женщина, капнувшая на юбку мороженым, встала и ушла. Парочка влюбленных удалилась еще раньше. Собака тоже исчезла в неизвестном направлении. Уже сумерки подступили к городу. Жара стала спадать, и оживление на улицах сначала сделалось невыносимым, а потом поток автомобилей схлынул и людская толпа поредела.

Агату Тимофеевну нашли только вечером. Дворник, возвращаясь после обхода своей аллеи, обратил внимание на тучную женщину, сидевшую в обнимку с большими сумками. Подошел. Спросил. Тронул за плечо. Оно было ледяным. Из сумок пахло размороженной рыбой. Дворник вздрогнул, вздохнул и пошел звонить, куда следовало.