"Шестиглавый Айдахар" - читать интересную книгу автора (Есенберлин Ильяс)

Но и у Арик-Буги были надежные и грозные союзники – отпрыски знаменитого Байдара, сына Джагатая, – Алгуй. Он участвовал во взятии Харманкибе и в покорении польских земель. На стороне Арик-Буги оказался внук Угедэя – Кайду. Это был отважный воин, участник многих походов. В это время он владел Мекринским аймаком в Восточном Тянь-Шане.

Силы, казалось, были равны. Но так только казалось.

Арик-Буги, сидевший на троне в Каракоруме, хорошо понимал, что Золотая Орда, подчиняющаяся номинально ему, была ненадежным союзником. Хан Берке давно мечтал отделиться и только ждал благоприятных для него обстоятельств.

Войска старшего сына Туле – Кубылая и самого младшего – Арик-Буги сошлись на берегах реки Онгин. Небо отвернуло свое лицо от младшего из братьев – тумены его были разбиты, а сам Арик-Буги бежал на Енисей к киргизским племенам.

Захватив Каракорум и оставив там небольшой войско, окрыленный победой Кубылай вернулся к себе в Китай, в главную свою ставку город Шанду. Вскоре сюда прибыл с повинной доверенный человек Арик-Буги. Кубылай, зная горячий нрав брата, его склонность прислушиваться к нашептыванию и сплетням, простил Арик-Буги.

Но другие потомки Чингиз-хана, ненавидящие удачливого Кубылая и сделавшие своим знаменем в борьбе с ним Арик-Буги, собрали войско и, напав на Каракорум, овладели им.

Арик-Буги, забыв о том, что еще недавно просил пощады, двинул свои тумены на юг, к владениям старшего брата, надеясь на этот раз одержать победу. Знаменитая конница Кубылая, состоящая из отборных воинов – кэшиктэнэ, остановила их на краю пустыни Гоби и вновь наголову разбила войско Арик-Буги.

Кубылай мог бы навсегда избавиться от монгольского великого хана в Каракоруме, но он не разрешил своей коннице преследовать бегущие тумены брата, поскольку не хотел, чтобы кровь монголов окропила ту землю, где когда-то великий Чингиз-хан поднял свое знамя и где родилось могущество монголов. Вместо этого Кубылай запретил посылать в Каракорум продовольствие. И там, где еще недавно наступали ногами на хлеб и масло, начался голод.

Накануне этих событий в ставку Арик-Буги прибыла Эргене-бегим – вдова Кара-Кулагу, правительница бывшего Джагатаева улуса. Не ради праздного любопыства проделала она долгий и трудный путь от Каракорума. Эргене-бегим искала союза с Арик-Буги. Она прекрасно понимала, что пожар междоусобицы с каждым годом будет разгораться все сильнее и не останется ни одного Чингизова потомка, которого бы он не коснулся. Любой ценой хотела она сохранить за собой улус. А на него уже жадно поглядывали два кровожадных соперника – Берке и Кулагу, – ожидали счастливого для себя часа. Нужен был надежный, сильный союзник, а вокруг в ближайших землях сидели или недруги, или такие, кто сам, замирая сердцем, ждал решения своей участи от более сильного соседа.

Стараясь заручиться поддержкой Каракорума, Эргене-бегим пообещала Арик-Буги, что, если Берке и Кулагу решат двинуть свои тумены на помощь Кубылаю, она пошлет своего сына Алгуя с войском в Восточный Туркестан, и тот преградит им путь.

Но Кулагу, похоже, пока не собирался ввязываться в борьбу между братьями. Зная, что рано или поздно это придется сделать, он спешно укреплял свое ильханство. Опыт подсказывал, что совсем скоро главным его врагом сделается Золотая Орда, и потому он стремился всеми силами поссорить Берке и Алгуя.

Но, пока вдова Кара-Кулагу вела переговоры в Каракоруме, Алгуй, не дожидаясь, как развернутся дальнейшие события, повел свои тумены в Кашгарию, где у него было много надежных и верных людей, усилил здесь свое войско и объявил себя ханом Восточного Туркестана.

Действовал новый хан стремительно и энергично. По его приказу двоюродный брат Никпей-Оглан с отрядом в пять тысяч воинов вторгся в пределя междуречья рек Сейхуна и Джейхуна. Почти без боя сдались ему главные города Мавераннахра – Бухара и Самарканд.

Алгуй, давно недолюбливавший Берке, по совету Кулагу приказал вырезать всех, кто имел какое-то отношение к Золотой Орде. Те же, кому удалось спастись, побросав свое имущество и скот, в страхе бежали из Мавераннахра. Это вынудило Берке искать союзника в лице Арик-Буги.

Недолгим и непрочным виделся всякому, кто имел глаза, союз между Берке и Арик-Буги. Великие пространства разделяли их, да и нетрудно было угадать, что Золотая Орда только ждет подходящего случая, чтобы навсегда отделиться от Каракорума.

Алгуй, чувствуя за собой силу, отважился пойти дальше и своими действиями заявить, что он больше не собирается поддерживать Каракорум. Покорив Мавераннахр, новый хан велел казнить эмиров захваченных городов, отнял у сборщиков податей казну, которая обычно отправлялась Арик-Буги. Не боясь мести за содеянное, Алгуй, заручившись словом Кулагу, что тот не будет мешать, двинул свои тумены к Хорезму и в Афганистан.

Все эти события произошли настолько быстро, что Золотая Орда не успела прийти в себя, растерялась от ошеломляющих, дерзких действий еще недавно незаметного среди других чингизидов Алгуя.

Хан Берке был взбешен. Он понимал, что это еще не конец Золотой Орды, но развязка была где-то не за горами. Близок был час, когда огромная бычья шкура, какой он представлял себе земли Орды, изорванная, обкромсанная по краям другими чингизидами, могла превратиться в шкуру овцы. Если все ее владения ограничатся только степью Дешт-и-Кипчак, закат неминуем. Безбрежна степь, но земли ее родят только травы, и неоткуда будет брать хлеб, золото, шелка. А уйдет богатство – не станет и силы.

Нужны новые союзники, а ими могли стать только орусуты. Они были пока покорны, но кто мог знать, о чем думает, что замышляет никогда не понятный до конца кочевнику оседлый лесной народ?

Хан чувствовал, как неумолимо надвигалась старость, как все чаще и чаще не соответствовали друг другу желания и возможности. Уже не было времени, чтобы задумывать что-то на далекое будущее. И оставить Золотую Орду, власти над которой он жаждал много лет, не на кого. У Берке не было детей.

Через несколько дней Берке собрал ханский совет. На границах Орды становилось все неспокойнее, а тревожные вести, которые приносили гонцы, порой противоречили друг другу и оттого пугали еще больше.

Берке во всем подражал своему великому деду и совет собирал обычно лишь для того, чтобы объявить заранее принятое им решение. Этого же правила придерживался всегда и Бату.

Ханский совет собрался в новом дворце.

На помосте, застеленном ярко-красным персидским ковром, на золотом троне сидел Берке. Одежда из желтого китайского шелка, расшитая золотыми узорами, еще больше подчеркивала желтизну лица хана. Он напоминал Будду, отлитого из чистого золота и поставленного на самое почетное место в пагоде.

В зале стояла почтительная тишина. Ближе к трону сидели чингизиды: сын Шейбани – Бархудур, лашкаркаши Ногай, сын Кулки – Саук, внук младшего брата Чингиз-хана Хасара – Жонгатбай. Дальше располагались нойоны, эмиры и другая знать, которую соблаговолил пригласить на совет хан.

Берке обвел собравшихся долгим изучающим взглядом.

– По воле аллаха я, властитель Золотой Орды Берке-хан, открываю совет. Аминь. – Он провел сложенными ладонями по лицу.

Собравшиеся замерли в ожидании. Хан сказал:

– Сегодня у Золотой Орды много важных и неотложных дел. На юге Кулагу-хан отравил потомков Джучи – Беркенжара и Болгутай огланов и, вырезав их людей, завладел всем Ираном и Азербайджаном.

Не лучше дела на Востоке. С тех пор как Арик-Буги и Кубылай затеяли войну, не в нашу пользу сложились обстоятельства в Мавераннахре, Хорасане и Хорезме. Алгуй – отпрыск знаменитого Байдара, который раньше не выказывал непочтительности к Орде, изгнал из Джагатайского улуса Эргене-хатун и объявил себя ханом. Он захватил Мавераннахр и Хорасан, а сейчас его тумены готовы бросить к ногам Алгуя Хорезм. Он посмел вырезать наших наибов и сборщиков налогов в Бухаре и Самарканде. – Берке замолчал, колючими зрачками из-под опухших век оглядел собравшихся. – Что скажете вы, лучшие из лучших, бесстрашные из бесстрашных, сносить ли могучей Золотой Орде эти обиды или обнажить против непокорных меч? А может быть, кто-то из вас укажет иной путь, чтобы наказать врагов?

Никто не успел ответить хану. Распахнулась дверь, и в зал вошел Салимгирей. Нарушать ход совета считалось страшным преступлением. Решиться на это мог только начальник личной охраны, если хану угрожала опасность или если прискакал гонец с особо важной вестью.

Все ждали, что скажет сотник.

– Говори, – брови Берке сошлись на переносице, а глаза впились в лицо Салимгирея.

Тот поклонился:

– Плохие вести, великий хан…

– Я приказываю – говори! – повторил Берке. – Здесь собрались те, кто может знать все.

– Великий монгольский хан в Каракоруме Арик-Буги послал в землю орусутов свой отряд под предводительством Шелкене-баскака, не сообщив об этом ничего в нашу ставку. Воины стали требовать у орусутов ту дань, которую они обычно присылают в Орду. Орусуты выказали непокорность и окружили отряд Шелкене-баскака. Гонец сказал, что отряду грозит гибель.

– Значит, жив еще старый волк Шелкене? – взволнованно спросил Бархудур.

– Выходит, что да, – сказал Салимгирей, – если тянет из орусутов жилы.

Бархудур хотел одернуть сотника. Его ли дело вмешиваться, когда говорит чингизид, но Берке вдруг властно поднял руку.

– Никаких податей для Каракорума, – жестко сказал хан. – Пусть гонец передаст орусутам, что они могут полностью вырезать отряд. Живым мне нужен только Шелкене-баскак. Проследи, сотник, за этим сам. Шелкене-баскак много сделал для величия трона, и я хочу, чтобы он вернулся в монгольские степи живым.

Члены совета молчали. Приказ Берке означал полный разрыв с Каракорумом. Все ждали этого давно – ссора была неминуема, и все-таки происшедшее для многих показалось неожиданным.

Бархудур, пользуясь правом самого старшего из потомков Джучи, сказал:

– Великий хан, принимая это решение, вы тем самым нарушаете главный завет Чингиз-хана…

– Я знаю и помню об этом, – сухо сказал Берке.

– Надо ли поступать так?

– Да. Это нужно для благополучия Золотой Орды.

Взгляд Берке упал на двадцатилетнего Улкетай-нойона. Он был внуком эмира Джалаиров атабека Кадана, который в свое время воспитывал сына Чингиз-хана – Угедэя. Его отец Алжетай верой и правдой служил Угедэю и за свою честность и прямоту был пожалован званием эмира. В тот год, когда курултай поднял на белой кошме великим монгольским ханом в Каракоруме сына Тули храброго Менгу, Алжетай не боясь мести, сказал чингизидам: «Каждый из вас давал в свое время клятву, что сделает ханом, согласно заветам великого Чингиз-хана, любое живое существо из потомства Угедэя. Известно, что даже корова не посмеет есть траву, куда ступит это существо, а собака не решится нюхать его след. Вы же сегодня нарушили клятву».

Ответил ему Кубылай: «Да, мы давали клятву… Но ведь первыми дедовские законы нарушили потомки Угедэя. Чингиз-хан говорил: „Если кто-то из моих потомков совершит преступление или перестанет уважать законы, то такого человека могут судить только мои потомки, собравшись вместе“. Род Угедэя же, никого не спросив, умертвил внука Джагатая – Алталу-оглана. Если тебе мало, то я скажу еще… Разве не сам Угедэй, умирая, попросил сделать его преемником младшего сына Шарамуна? И здесь его потомки нарушили закон, подняв на белой кошме ханом Гуюка».

Это была истинная правда, и Алжетаю пришлось замолчать.

Так это было тогда. И, глядя сейчас на Улкетая, Берке подумал, что чингизиды уже давно не придерживаются порядков, установленных их великим дедом, а когда нужно, толкуют их так, как это выгодно им. Что ж, свой улус, свое ханство, свои интересы ближе.

Ни раскаяния, ни угрызений совести не испытывал Берке, решившись на разрыв с Каракорумом. Наоборот, приняв и объявив это решение, он почувствовал облегчение. Больше не было тайных мук, неуверенности. Отныне Золотая Орда все решения будет принимать сама, без оглядки и выпрашивания позволения у монгольского великого хана. И больше не надо отсылать в центральную ставку часть добычи и дани, собранной с подвластных народов.

Уверенный в правильности принятого им решения, Берке обратился к членам совета:

– Скажите мне, кто сейчас великий хан монголов – Кубылай или Арик-Буги? Они сами не могут ответить на этот вопрос. Так, может быть, нам пришла поры посылать дань обоим? Нет. Золотая Орда отныне ни с кем не будет делиться своею добычей. Нам предстоит поднять меч на Кулагу и Алгуя и поэтому самим понадобятся скот и хлеб, который мы получаем из покоренных земель, чтобы кормить наших воинов. Нам нужно золото и деньги, чтобы снаряжать тумены и награждать храбрых и доблестных.

Большинство членов совета согласно закивали, заговорили, одобряя мудрость хана. И только Бархудур и Саук не проронили ни слова. Они были самые старые здесь и еще хорошо помнили блеск и величие империи, созданной Потрясателем вселенной, помнили время, когда между чингизидами царил мир и объединяла одна цель. Старые воины понимали, что теперь, когда Золотая Орда отделилась от монгольского великого ханства в Каракоруме, зашатался остов монгольского государства и белое девятихвостое знамя Чингиз-хана уже никогда не соберет вокруг себя сильное и единое войско. Предчувствие близкой беды носилось в воздухе. Золотая Орда, главная опора Каракорума, отвернулась от него в самое трудное время. Но, видимо, так было предначертано судьбой, потому что на все, что происходит на земле, есть воля аллаха.

Совет в этот день продолжался долго. Было решено направить против Кулагу двадцать тысяч воинов под предводительством Ногая, а десятитысячное войско на Алгуя поведет сам Берке. В аулы и кочевья Дешт-и-Кипчак помчались гонцы объявлять народу ханское решение, звать кипчаков, мангутов, булгар и джигитов других племен, покоренных Золотой Ордой, в поход.

Вечером того же дня во дворец прибежал нукер и, упав ниц у ног Берке, закричал:

– О великий хан! Я принес вам плохую весть!..

– Когда здесь кто-нибудь явится с хорошей вестью? – зло бросил хан, и лицо его залила матовая бледность, недоброе предчувствие сжало сердце. – Говори. Что случилось?

– Убит один из ваших лебедей!

Суеверный Берке вздрогнул и отшатнулся словно от удара.

– Искать! Искать виновного! Я предам его самой страшной смерти, какая только есть на земле!

Но поиски были напрасными.

Со смертью лебедя поселилась в душе Берке смутная, щемящая тревога. Она была похожа на предчувствие, мешала жить, думать, действовать. Это был знак судьбы, но какой, о чем он предупреждал? А может быть, это само Небо говорило хану о том, что, раз погиб один из священных лебедей, значит, и один из походов, задуманных Берке, будет неудачным? Тогда следовало искать выход.

И хан нашел его. Вместо себя предводителем войска, идущего против Алгуя, он назначил молодого нойона Улкетая.

Мудрый Бархудур попытался осторожно предупредить хана:

– Улкетай слишком молод. Ему всего двадцать лет… По плечу ли будет такое дело?

Берке возразил:

– А сколько было нам с тобой, когда отцы отдавали под наше начало тумены? Улкетай молод, но у него много силы и большое желание отличиться в битве. Я верю в него…

Подготовка к походам шла в Орде по издревле заведенным порядкам, поэтому каждый знал, что ему делать, и выполнял порученное рьяно, без проволочек и задержек.

Берке по-прежнему каждое утро приезжал на камышовое озеро и подолгу слушал тоскливые крики одинокого лебедя.

Ощущение надвигавшейся беды не проходило. Люди внимательно следили за каждым шагом своего хана и не понимали его. Как и все чингизиды, он ни к кому не знал сострадания, но почему же тогда хан так переживает и тоскует о погибшем лебеде? Неужели годы смягчили сердце Берке?

Нет. Сердце хана по-прежнему оставалось таким, каким и было, и никто не догадывался, что из всех чингизидов именно Берке больше всех жаждет насилия. Просто у него не было тех воинских способностей, которыми обладал его брат Бату, иначе он давно бы уже превратил землю в пустыню и заставил бы течь по ней реки крови.

Через неделю после того, как Ногай и Улкетай выступили со своими туменами в поход, рыжий нукер, замещавший сотника Салимгирея на время его поездки в орусутские земли, принес хану недобрую весть.

– Великий хан! – сказал он. – Гонец из Мавераннахра сообщил, что, как только Алгуй и Кулагу узнали о начатом против них походе, они приказали выгнать за городские стены Бухары всех ремесленников, принадлежавших Золотой Орде, и вырезали их вместе с женами и детьми.

Весть действительно была плохой, но глаза Берке мстительно блеснули. Он вспомнил свою поездку в Бухару, вспомнил ночь, неспокойный и тревожный свет факелов над головами тысяч людей, которые осмелились предъявить свои требования ему, великому хану Золотой Орды. Вспомнился страх, который охватил тогда его в узких, как глиняные ущелья, улицах… Возмездие настигло бунтовщиков. Жаль только, что не сам он устроил эту резню.

Видя, что хан молчит, рыжий нукер подумал, что до него не дошла важность всего случившегося, и сказал:

– Они, наверное, сделали это для того, чтобы Золотой Орде не с кого было брать подати?

– Да, это так, – равнодушно согласился Берке. – Все равно ремесленники были под властью Алгуя. Пользы от них Орда в последнее время не видела… Скоро у нас будет много новых рабов. Совсем скоро…

А Салимгирей в это время, загоняя коней, все дальше уходил от пределов Золотой Орды. Он выполнил поручение хана – не дал орусутам убить Шелкене-баскака. Но спас он его не для того, чтобы разрешить ему жить на земле. Уже немолодой, но по-прежнему сильный и широкоплечий, с густыми хмурыми бровями баскак, как и раньше, оставался грозою покоренных народов. Даже среди монголов он выделялся своею жестокостью. Там, где появлялись сборщики податей баскака Шелкене, пылали избы, кричали женщины и дети, все живое и непокорное превращалось в прах. Салимгирей считал, что такой человек не должен жить. Но надо было выиграть время.

Когда наконец миновали земли орусутов, где можно было встретиться со шныряющими повсюду отрядами монголов, Салимгирей послал одного из своих воинов в Сарай, чтобы тот сказал Берке о выполненном поручении.

Этой же ночью сотник увел Шелкене в лесную чащу и зарубил его саблей. На рассвете отряд Салимгирея, состоящий из преданных ему людей, повернул своих коней в сторону Кавказских гор. Сотник знал, что Берке, обманутый его вестью о возвращении, не скоро догадается, что произошло, и, пока пошлет погоню, отряд успеет уйти далеко.

На побег Салмигирей решился не сразу. Но обстоятельства складывались так, что оставаться дальше в Орде было рискованно. Люди хана упорно искали человека в черном, который поднял рабов на бунт. Еще никто не догадывался, что это был Салимгирей, но петля с каждым днем затягивалась все туже, и ему, сотнику личной охраны хана, это было видно лучше, чем другим.

Из Самарканда доходили слухи, что там появилась община, которая выступает против мулл, ишанов и ханов, обманывающих и грабящих народ, а руководит недовольными человек по имени Тамдам. Салимгирею не надо было объяснять, кто это такой.

Об одном жалел сотник, что не осуществил свой давний замысел – не убил хана Берке. Но, видимо, на все воля аллаха.

Салимгирей еще не знал, что Берке ждет его не только потому, что он должен привезти Шелкене-баскака. Круг замкнулся. Люди хана уже указали на сотника и нашли тех, кто мог подтвердить его причастность к бунту рабов и побегу Коломона и Кундуз.

В землях, лежащих к востоку от Золотой Орды, бушевал пожар.

Потерпев поражение от Кубылая и понимая, что ему никогда не одолеть брата, монгольский великий хан в Каракоруме Арик-Буги двинул свои тумены на другого ослушника – Алгуя. Главенствовали над войском Кара-Буги-нойон и сын покойного хана Менгу – Асутай.

Алгуй, предупрежденный заранее лазутчиками, неожиданно напал на Кара-Буги у озера Сум. В бою сам нойон погиб, а войско его было рассеяно по степи.

Довольный легкой победой, забыв об осторожности, Алгуй велел разбить свои походные шатры для долгого отдыха на берегу мутной и быстрой реки Или.

За беспечность Алгуй был жестоко наказан. Второе крыло каракорумского войска под предводительством Асутая, совершив стремительный ночной переход, словно горный поток обрушилось на лагерь Алгуя. Хану едва удалось спастись. С небольшим отрядом он бежал в Восточный Туркестан.

Окрыленный первым успехом в долгой борьбе со своими противниками, Арик-Буги сам, с новым войском, глубокой осенью прибыл в Илийскую котловину, чтобы, перезимовав здесь, довершить разгром Алгуя и вернуть в подчинение Каракоруму утерянные владения.

Арик-Буги был горяч, и оттого решения его не всегда были обдуманными. Здесь, на берегу своенравной Или, стал вершить он суд над теми, кто уцелел из войска Кара-Буги. Без жалости лишил он многих нойонов жизни, обвинив их во всех неудачах.

Видя такую жестокость монгольского великого хана, эмиры кочевых племен, примкнувшие к нему в начале похода, с наступлением зимы под разными предлогами начали покидать его.

Зима в тот год выдалась суровая. Глубокие снега укрыли илийскую пустыню, и даже монгольские лошади, привыкшие добывать свой корм в любых условиях, начали тощать. Оттепель сменилась жестокими морозами и ураганными ветрами. Положение в войске Арик-Буги с каждым днем становилось все более тяжелым. У местного населения было отобрано все, что могло пригодиться монголам, но и это не спасло. К весне в его войске почти не осталось коней. Монгол без коня уже не воин, а легкая добыча всякого, кто пожелает взять ее.

Никогда еще с тех пор, как великий Чингиз-хан собрал под свое девятихвостое белое знамя всех монголов, никогда войско монголов не оказывалось в таком плачевном, безвыходном положении. Арик-Буги вынужден был просить пощады у Кубылая и сдался на милость победителя.

Во второй раз Кубылай явил брату милость. Он даровал жизнь Арик-Буги и сыну покойного монгольского великого хана Менгу – Асутаю, остальных же нойонов, предводительствовавших в войске, велел зарезать.

Алгуй, бежавший в Восточный Туркестан, собрал новое войско, взял в жены изгнанную им же из Джагатаева улуса вдову Кара-Кулагу – Эргене-хатун, выразил покорность хану Кубылаю и таким образом признал над собой его власть.

В то время, когда счастье и удача улыбались новому правителю Джагатаева улуса, войско Улкетая, перезимовав в степях Дешт-и-Кипчак, выступило с низовьев Итиля в сторону городов Сыганак, Отрар и Сузак.

Навстречу ему, чувствуя надежную поддержку своего покровителя Кубылая, двинул тумены Алгуй…