"Гибель Айдахара" - читать интересную книгу автора (Есенберлин Ильяс)Глава втораяРезко повернувшись, Едиге быстрым шагом вышел из ханского дворца. Тохтамышу стало ясно, что его давний товарищ по стремени, гордый Едиге, ушел в ярости. Хан не видел лица батыра, но по тому, как высоко держал тот голову, как выпрямилась и окаменела его спина, без труда можно было догадаться, что обиделся он не на шутку. Тохтамыш усмехнулся. Что ж, раз так случилось, стоит ли расстраиваться. Тем более он предполагал, что сегодняшнее дело именно так и закончится, потому что шел на этот шаг продуманно. С той поры, как при поддержке Хромого Тимура объявил он себя ханом Белой Орды, каленым железом жгла душу мечта завладеть всей Золотой Ордой. Чувствуя его силу и угадывая далеко идущие намерения, льнули к Тохтамышу эмиры, мурзы, бии и батыры из родов, кочевавшим по просторам подвластных ему степей. Но хан не торопился ввязываться в борьбу с Мамаем. Тот был грозен и обладал достаточно большим войском, чтобы без страха выступить навстречу. И теперь, когда весть о поражении Мамая, разнесенная по степи словно сказочным крылатым тулпаром, достигла его ушей, Тохтамыш не мешкая двинул свои тумены в сторону Сарай-Берке и, не встретив сопротивления, занял его. Тот, кому принадлежала древняя столица Золотой Орды, по неписаному закону становился и ее ханом. Но Тохтамыш хорошо понимал, что называться ханом – это еще не значит быть им. Мамай потерпел от русских поражение, но он по-прежнему владел большей частью земель, некогда принадлежавших Золотой Орде. В его руках оставался Крым, Северный Кавказ, низовья рек Днепра и Дона. На его землях стояли богатые торговые города Хаджи-Тархан, Азак, Кафа. Через них текло золото в казну Мамая, а это значит, что пройдет совсем немного времени, и он вновь обретет силы, чтобы продолжить борьбу и с русскими княжествами, и с ним, Тохтамышем. Чтобы окончательно сделать Золотую Орду своей и объединить роды под одной рукой, как это было при Берке и других прославленных в степи ханах, следовало, не откладывая надолго, покончить с Мамаем. Хорошо знал Тохтамыш сильные и слабые стороны своего врага, а потому тщательно стал готовиться к встрече с ним. У него было большое преимущество перед Мамаем – не он потерпел поражение на Куликовом поле, а потому ему не приходилось все начинать заново. Но следом пришла ясная и пугающая мысль, что битву-то проиграл не Мамай, а Золотая Орда. Именно против нее поднялись русские, и совсем неважно, какой хан стоял во главе золотоордынского войска. Значит, даже уничтожив Мамая, Тохтамышу предстояло, рано или поздно, столкнуться с Русью, чтобы снова бросить ее под копыта своих туменов. Получая земли, которыми сейчас владел Мамай, Тохтамыш получал и его заботы. Услышав о бегстве от Мамая батыров Кенжанбая и Караходжи, Тохтамыш сразу же велел привести их в свой дворец. Он знал, что Кенжанбай принадлежал к роду кенегес, который когда-то кочевал в степях близ Кумкента и лишь лет пятнадцать назад ушел в земли, ныне подвластные Мамаю. Знал он и о том, что батыр дружен с Едиге, потому что в детстве они знали друг друга. После обычных приветствий, положенных по степным обычаям, хан отпустил всех приближенных, оставив при себе только Едиге. – Славные батыры, – сказал он, – я хочу услышать рассказ о Куликовской битве от вас, видевших все своими глазами. Рассказывать начал Кенжанбай. Тохтамыш слушал его, не перебивая, внимательно, стараясь все представить зримо, чтобы понять, в чем была главная ошибка Мамая. И когда наконец батыр умолк, хан спросил: – Так что же стало главной причиной поражения? Кенжанбай нерешительно посмотрел на Тохтамыша, словно раздумывая, стоит ли открываться перед ним до конца. Потом медленно сказал: – Мне кажется, что с русскими княжествами не стоило начинать войну. Хан нахмурился. Ему явно не понравился ответ: – Почему? Батыр замолчал, словно собираясь с мыслями. Тохтамыш не выдержал первым: – Не хочешь ли ты сказать, что русские княжества сделались настолько сильными, что Золотая Орда уже не страшна им? – Даже сильный человек может стать на какое-то время слабым, если его одолел недуг… – уклончиво ответил Кенжанбай. Тохтамыш понял, что имел в виду батыр, говоря эти слова. Золотую Орду раздирали междоусобицы. – У Мамая было войско, численностью превосходящее русское. И, кроме того, конница, не знающая себе равных. В умелых руках она способна сокрушить на своем пути все… – нетерпеливо сказал хан. – Все это так, но князь Дмитрий имел засадный полк, о котором ничего не знал Мамай… Едиге покачал головой: – Мне кажется, это была его главная ошибка. Воин, когда у него меньше сил, чем у врага, придумывает хитрость. Зная, что у русских воинов не столько, сколько у него, Мамай должен был подумать об этой истине и побеспокоиться, чтобы князь Дмитрий не постарался именно хитростью уравняться в силах. Врага всегда надо считать сильнее себя и никогда не верить глазам. И воинам нельзя говорить, что враг слаб, потому что это делает их беспечными, отнимает мужество. Времена меняются. Сейчас нельзя бросать в битву сразу все войско. Предводитель должен думать о неожиданностях и превратностях судьбы. Если бы так поступил Мамай и оставил в запасе достаточное количество воинов, десятитысячный русский полк не смог бы повлиять на исход битвы. Тохтамыш задумчиво посмотрел на Едиге. Все очень правильно говорил батыр… Воины не напрасно уважают его и всегда охотно выполняют его приказы… Захочет ли такой человек долго ходить в эмирах, которому подчиняется только левое крыло золотоордынского войска? Не замахнется ли он однажды на все? По уму он достоин стать лашкаркаши – командующим всем подчиненным Тохтамышу войском. Но такой человек опасен. В нем надо быть уверенным, как в себе самом, а потому Едиге следует испытать. – Мамай поступил иначе, – сказал Кенжанбай. – Он сделал так, как привык делать, – бросил в битву все силы, какие у него были, желая сразу же смять и уничтожить русских… – Если бы они все были перед ним, быть может, так бы и следовало поступить… – возразил хан. Никто не стал оспаривать сказанное Тохтамышем. – И еще была одна ошибка, которая стоила Мамаю победы, – сказал Кенжанбай. – Заключив союз с литовским князем Ягайло и рязанским Олегом, он не проявил должной твердости, и они, почувствовав это, не пришли в назначенный час на поле битвы. А ведь войско каждого из них – это сильное войско. – Гяуры! – проворчал Едиге. – Чего другого можно было от них ожидать… – Меня интересует другое… Разве не знал Мамай, что невозможно опрокинуть вражеский строй конницей, если воины стоят плечом к плечу, ощетинившись копьями? – Знал. И на этот раз он не бросил ее сплошным потоком на русских. Он построил свое войско в форме журавлиного клина, на острие которого находился отборный отряд из пятисот всадников, защищенных кольчугами. Даже кони имели железные нагрудники. Отряд должен был пробить брешь в рядах русского войска. Хотя бы небольшую и ненадолго. Стремительно развернувшиеся крылья клина охватили бы тогда распавшиеся полки и легко уничтожили их… Но русские устояли… Многие воины потеряли коней, а пеший степняк уже не воин. В рукопашной битве нет русским равных… Быть может, все закончилось бы и раньше, но нас было все-таки больше. Мамай велел попробовать заманить русских отступлением, но они не бросились в погоню и не нарушили свой строй. Было похоже, что князь Дмитрий угадывал все, что задумал Мамай, и не мы, а он определял, как должна идти битва. В один миг, когда Мамай послал на русские полки левой руки воинов из своей личной охраны, казалось, что наконец счастье улыбнулось нам. Это я видел сам, потому что был там. Но именно в это время появился засадный полк, и уже ничто не могло изменить исхода битвы… – Неужели Мамай и вправду поверил, что московский князь поставил на поле битвы все свое войско? – спросил Едиге. – Мне трудно отвечать за его поступки… – Где же тогда был славный батыр Кенжанбай? – в голосе Едиге послышалась чуть заметная насмешка. Тот вскинул голову. Он действительно считался одним из самых смелых батыров по всей Дешт-и-Кипчак, а в стрельбе из лука ему вообще не было равных. – Мы верили Мамаю. Тохтамыш исподлобья посмотрел на Кенжанбая: – Вы, наверное, и покинули его сейчас за то, что он не оправдал ваших надежд? Вмешался молчавший до сих пор батыр Караходжа: – Высокочтимый хан, что плохого в том, что мы со своими родами вернулись на землю предков? Кенжанбай, скрывая обиду, сказал: – Мы решили больше не оставаться среди ногайлинцев. Нас волнует судьба народа, который идет за нами. Хан, которого преследует неудача, непременно ввергнет подвластные ему народы в пучину бед и несчастий. Он мечтает о мести русским. Я видел битву своими глазами и потому знаю, что и на этот раз удача покинет его. Следует выждать время. Но сказать ему об этом мы не могли… – Выходит, что Мамай снова готовит поход на Русь? Откуда он возьмет для этого силы? Это был главный вопрос Тохтамыша. Именно для того, чтобы задать его, он и велел привести батыров во дворец. Прошедшая битва интересовала его постольку поскольку. Важнее было знать, что замышляет Мамай, сколько он может собрать воинов и как относятся к нему люди подвластных родов. Золотая Орда никогда не станет прежней, если не вернет себе те земли, которыми владеет сейчас Мамай. Многолюдны земли Сакистана и Крыма, генуэзцы дадут в казну золота столько, сколько Тохтамыш потребует, они же обеспечат его воинов доспехами и оружием, которое прекрасно умеют изготовлять их ремесленники. И вот когда Орда вновь станет такой же сильной, как при Джанибеке, тогда придет черед русских. А в том, что он одержит над ним победу, Тохтамыш был уверен. Затем наступит черед Хромого Тимура. Ненависть к нему переполняла сердце хана и, подобно углям, укрытым мягким пеплом, постоянно жгла душу. Пусть Тимур помог сесть на золотоордынский трон, пусть помогал много раз, когда было трудно, но чингизид никогда не станет подчиняться простому эмиру, а Золотая Орда не мелкое ханство, чтобы оставаться за пазухой у Мавераннахра. Никто не смеет повелевать ею со стороны. Нужно совсем немного времени, чтобы, излечившись от междоусобиц, Золотая Орда снова стала сильной и острозубой, как матерая степная волчица. Тогда она легко разбросает в стороны и заставит поджать хвосты всех своих врагов. Не показывая этого внешне, Тохтамыш был доволен, что в его земли вернулись два батыра, которые хорошо знают сильные и слабые стороны Мамая. Он выведает у них все, что ему нужно, чтобы победить соперника. Внимательно прислушиваясь к разговору, Едиге все больше мрачнел. Он тоже ненавидел Мамая и жаждал его поражения, не собираясь оставаться в стороне от той борьбы, которая начиналась. Горький осадок в душе вызывала мысль, что снова предстоят битвы, где будет пролита с обеих сторон кровь одного и того же народа. Борьба за власть всегда жестока и безжалостна – хорошо знал об этом Едиге. Но сейчас, сидя во дворце Тохтамыша, он даже предположить не мог, что через годы его потомки не станут думать о том, о чем думает он. Во главе ногайлинских полков они прогонят родственных им по крови кипчаков с просторов Итиля и успокоятся лишь тогда, когда те уйдут в степи за Светлый Яик. Едва сдерживая раздражение и глядя прямо в глаза Кенжанбаю, Едиге сказал: – Куда вы побежите, если на этот раз потерпит поражение хан Тохтамыш? Лицо батыра побледнело. – Я пришел со своим родом на родную землю! Она здесь, в Орде! Ты лучше бы подумал о себе!.. Последние слова были брошены не случайно. Кенжанбай намекал на бегство в свое время Едиге из Золотой Орды к Хромому Тимуру. Едиге не понравилась строптивость батыра. В детстве они росли вместе, но поскольку Едиге был сыном эмира, то в играх и драках он всегда оставался главным. Ему повиновались все, в том числе и Кенжанбай. А там, где есть повиновение, дружба всегда живет рядом с ненавистью и враждой. Все это скрыто лишь до поры до времени… Сейчас Кенжанбай был и сам знаменит в Дешт-и-Кипчак как батыр, а потому больше не чувствовал своей зависимости от Едиге. Но не зря еще в детстве за находчивость и ум называли Едиге бием. Сделав вид, что ничего не произошло, он, стараясь быть мягким, сказал: – Да, ты пришел не один, а со своим народом… Но мягкость слов не произвела впечатления на Кенжанбая, не смягчила обиды. Глаза его были налиты кровью, а напряженное тело говорило о том, что в нем бушуют ярость и гнев. Почти двадцать лет не видел батыра Едиге, но и тогда, в детстве, Кенжанбай иногда походил на волчонка. Под внешней покорностью легко можно было угадать сильный характер, обидчивость и стремление идти к своей цели, какое бы препятствие ни встало на его пути. Едиге непроизвольно улыбнулся. Ему вспомнилось давнее, почти забытое… Тогда они уже были подростками, и совсем скоро им предстояло стать джигитами. Все чаще не сиделось дома, и они, оседлав коней, отправлялись на охоту. И так уж случилось, что однажды, отдыхая на берегу неширокой быстрой реки, Кенжанбай и юноша из его же рода Кокжалди увидели бегущую лисицу. Лука у Кенжанбая в этот момент не оказалось, и, пока он бегал за ним, лисицу подстрелил товарищ. Вот тогда-то впервые увидел Едиге глаза Кенжанбая – налитые кровью, гневные. – Лиса должна принадлежать мне, потому что первым увидел ее я! – твердил он. Кокжалди не захотел отдавать добычу. И тогда все обратились к Едиге, чтобы он рассудил их спор. – Пусть будет так… – сказал Едиге. – Пусть лисицу возьмет в руки один из мальчиков, что сопровождают нас, и поднимет ее над головой. Стоять он должен там, где была лисица в тот момент, когда ее увидел Кенжанбай. Если он попадет в голову зверя, добыча будет его, если же нет, то она по праву принадлежит Кокжалди… Но есть и еще одно условие… – Едиге помолчал. – Если от стрелы погибнет мальчик, ты, Кенжанбай, заплатишь его родителям выкуп… – Я согласен! Едиге прищурился: – Смотри… Подумай хорошо, прежде чем на это решиться. Что будет, если родители мальчика захотят получить кровь за кровь? Ты можешь потерять голову. – Я согласен на все! – глаза Кенжанбая были безумны. Он не промахнулся. Лиса досталась ему. И сейчас, вспомнив этот случай, Едиге подумал, что Кенжанбай может решиться на все, чтобы добиться своего. От Тохтамыша не ускользнуло, что между Едиге и Кенжанбаем уже протянулась нить неприязни. Более удобного момента, чтобы унизить Едиге, пожалуй, трудно было бы и придумать. Хану вспомнились слова жены, красавицы Садат-бегим, которая уже давно при каждом удобном случае говорила ему: «Ты должен освободиться от Едиге. Во взоре его, когда он смотрит на тебя, я читаю недобрые мысли. Ты задумал отдать ему в жены дочь покойной старшей жены, но едва ли это спасет тебя, если на уме его черные мысли. Быть может, он хочет стать ханом…» На все воля аллаха. Видимо, неспроста свела сегодня судьба всех этих людей в дворцовых покоях. Задумав ударить – бей. Тохтамыш ласково посмотрел на Кенжанбая и Караходжу. – Вы не сердитесь на слова Едиге, – сказал он. – Придет время, и вы поймете, почему он говорит так… Я доволен, что вы вместе со своим народом вернулись на землю своих предков, и потому разрешаю вам выбрать для кочевок любое урочище, а поскольку путь ваш был неблизок и люди натерпелись лишений, я на два года освобождаю ваши роды от уплаты всяких налогов в мою казну. И еще… – Тохтамыш сделал вид, что глубоко задумался. – Я повелеваю тебе, Кенжанбай, и тебе, Караходжа, всегда находиться при мне. Отныне вы будете главенствовать над семью батырами: двумя Даулетами, Кудайберды, Кобланды, Шуаком, Уаком и Шори. Они – главная моя опора, на них держится остов Орды. Услышав слова Тохтамыша, Едиге побледнел. Он-то хорошо знал, что скрывалось за пышными словами хана. Каждый из названных батыров возглавлял полк, набранный из подвластных им родов. Все вместе они составляли войско левого крыла Орды. Значит, отныне Кенжанбай становился их лашкаркаши, отныне войско будет подчиняться во всем ему одному, не считая, конечно, хана. Но ведь по тому, что Едиге совершил за все годы для Золотой Орды, это право принадлежало только ему. Более жестокую месть для самолюбивого нойона трудно было придумать. Тохтамыш заметил, как помрачнел Едиге, и понял, что удар он нанес жестокий и рассчитал все верно. И, чтобы еще больше насладиться местью, чтобы еще больше унизить нойона, повернув к нему лицо спросил: – Как ты считаешь, Едиге, верно ли мое решение? Мертвенная бледность заливала лицо нойона, но он справился с собой и твердым голосом, холодно ответил: – Высокочтимый хан оказывает мне огромную милость, спрашивая у меня совета… Мудрость его велика. Кенжанбай достоин даже большего, чем то, чем вы его пожаловали… Едиге медленно поднялся с ковра и, не поклонившись, как это было принято при расставании с ханом, а лишь слегка наклонив голову, пошел к двери. Мстительная улыбка тронула губы Тохтамыша. В комнате наступила томительная, гнетущая тишина, словно из нее только что вынесли покойника. Не-доброе предчувствие, мимолетное сомнение в правильности своего поступка вдруг шевельнулись в душе хана, но он легко прогнал их прочь. Ведь не только он жаждал унижения Едиге, этого же хотела и Садат-бегим. Не могут они ошибаться одновременно. Голос судьбы, не иначе, ведет их этим путем. Откуда было знать Тохтамышу о том, что случилось десять лет назад? Об этом стоило бы спросить Едиге и Садат-бегим, но они никогда и никому об этом не расскажут, потому что, если даже единомышленники со временем становятся врагами, они за семью печатями хранят то, что может стоит им головы. Если бы Тохтамыш умел заглядывать в прошлое, он бы увидел… …На исходе ночи, когда луна торопится за край земли, чтобы не показывать свое бледное, усталое лицо розовощекой заре, по берегам бурной Джейхун ехал всадник в сопровождении самых преданных ему нукеров. Рассвет был уже близок, и путники спешили. От реки тянуло зябким студеным ветерком, и слышно было, как рушились в воду подмытые глыбы берега. Едиге – зрелый тридцатилетний мужчина. Горбоносое лицо его красиво, острые глаза пристально вглядываются вперед. Сидит он на коне уверенно, чуть боком, как обычно ездят степняки, когда предстоит неблизкий путь. Порой никому не видная во тьме улыбка трогает его губы, и он начинает поторапливать коня несильными ударами камчи. Едиге очень хорошо знает, кто ждет его впереди. В условленном месте, в густых зарослях прибрежных тугаев, встретится он с красавицей Садат-бегим, девушкой из рода мангит, дочерью Сидак-бия – даргуши из небольшого города. Пять месяцев назад на большом степном тое увидел впервые ее Едиге. Любовь может все. Они сумели отыскать друг друга и договориться о встрече. Но такова уж судьба воина. Едиге в то время находился на службе у Хромого Тимура, и спешные дела помешали ему выполнить свое обещание. Садат-бегим была красива и находилась в том возрасте, когда девушка напоминает спелое яблоко, готовое от первого прикосновения сорваться с ветки и упасть под ноги. Медлить со втречей было нельзя. Едва он вернулся в ставку эмира, как ушей его достигла новость о том, что Сидак-бий собирается выдавать свою дочь за Тохтамыша. Через верных людей он дал девушке знать, что хочет с ней встретиться, и она, как и в первый раз, согласилась. Вот куда держал теперь путь Едиге, вот на какую встречу торопился. Недалеко от условленного места Едиге отдал коня нукерам, а сам пробрался сквозь заросли к реке. Садат-бегим не обманула его. Она ждала. Земля еще была окутана предрассветными сумерками, но Едиге увидел девушку издалека. В мягком полумраке, одетая во все белое, Садат-бегим показалась ему цветком, омытым утренней росой. Руки их встретились, и в тот же миг они почувствовали тела друг друга, горячие, истомленные желанием. Едиге что было сил стиснул хрупкие плечи девушки, и она не сказала ему, что ей больно, и воин понял: Садат-бегим его… Они поднялись с земли лишь тогда, когда край неба запылал от раскалившего его близкого солнца, а лесная чаша наполнилась пением проснувшихся птиц. Лицо Садат-бегим было бледно, губы искусаны, а глаза, как тихие озера, были до краев налиты покоем. Едиге вдруг холодно и хмуро посмотрел на красавицу. Слова его были тяжелы и отрывисты: – С кем ты встречалась до меня? В глазах Садат-бегим мелькнула тревога, но она быстро потушила ее и тихо рассмеялась. Заглядывая в лицо батыра, сказала: – Разве я была не хороша? – Я не сказал этого… – Тогда зачем спрашиваешь? Если желанна я тебе, посади на коня и увези в свою юрту… Едиге угрюмо молчал. Садат-бегим вдруг резко вскинула голову. Золотые и серебряные монеты, вплетенные в ее длинные косы, негромко зазвенели. – Хорошо!.. Если ты хочешь знать!.. До тебя я была близка только с Тохтамышем!.. – Как это случилось? – голос батыра сделался хриплым. – Это случилось четыре месяца назад… – Ты хочешь, чтобы надо мною стали смеяться люди, когда мне придется нянчить чужого сына? – Но я не беременна!.. Едиге отвернулся и, продираясь сквозь заросли, не выбирая дороги, пошел прочь. Полными горя глазами смотрела вслед ему Садат-бегим. Это был конец. Она прекрасно понимала, что отныне ей не быть женой батыра. Он слишком горд, чтобы забыть измену. Только не суждено было оборваться до конца этой связи. Уже став женой Тохтамыша, многие годы, когда выпадал счастливый случай, они встречались ночною порой. Нет на свете такой преграды, которая бы остановила влюбленную женщину, мечтающую о жарких объятиях любимого человека. И чем труднее препятствие, тем смелее и отчаяннее становится она, стремясь к своей цели. И если Едиге подолгу не было рядом, Садат-бегим начинала терять разум. Каждый день становился для нее бесконечным, тяжелым и серым, похожим на камень, который надо вкатить на вершину горы. Другие мужчины были для нее безразличны, ничьи ласки не могли успокоить горящую душу и жаждущее тело Садат-бегим. Именно в это время умерла старшая жена Тохтамыша, и, по степным обычаям, ее место отныне стало принадлежать Садат-бегим. Или прошедшие годы, или новое положение главной хозяйки ханского дома сделали отныне Садат-бегим более спокойной и осмотрительной. Она по-преж-нему тосковала об Едиге, но теперь ее любовь стала похожей на огонь очага, в который дрова подбрасываются спокойной и умной рукой. Но когда до Садат-бегим дошел слух, что Едиге тайно встречается с Жанике – дочерью Тохтамыша, рожденной от его первой и ныне покойной жены, благоразумие вновь оставило ее. Сильнее прежнего возжелала она батыра. Однажды, когда в летнюю пору аулы Садат-бегим и Едиге оказались вблизи друг друга, она не выдержала и сама послала к нему верного человека, прося о встрече. Они встретились на закате солнца, на дне глубокого сухого оврага. Никогда не видела Садат-бегим таким угрюмым и хмурым своего любимого. Она бросилась навстречу ему, раскинула руки, чтобы обнять, прижаться к его могучей груди жарким телом, но Едиге отстранил ее. – Подожди! – с плохо скрытым раздражением сказал он. – Нам больше не надо встречаться! Тебе пора остепениться, потому что ты уже не настолько юна, чтобы бегать в степь на свидания. Овраг был до самого края налит вечерней мглой, и Садат-бегим показалось, что не слова падают из уст Едиге, а холодные, страшные змеи. И змеи эти обвивают ее, подбираются к груди, к горлу и давят, мешая дышать. Мертвенная бледность залила ее лицо. – Как ты можешь говорить такое?.. – голос женщины вздрагивал и ломался. – Ты просто променял меня на Жанике! Ты предал!.. – А что в этом плохого? – с вызовом, грубо спросил Едиге. – Разве игривая Жанике хуже тебя? – И, словно мстя за прошлое, добавил жестко: – Ты мне надоела!.. Садат-бегим схватила себя за горло, пытаясь унять рвущийся из груди стон. Батыр, не взглянув на женщину, повернулся и пошел прочь. Она долго смотрела, как взбирался он по тропе на крутой склон оврага, как придерживал бьющую по бедру кривую саблю, как катились из-под ног сухие комья бурой земли… В ушах гулко и часто звучала последняя фраза, сказанная Едиге: «Ты мне надоела!» Не знал, не ведал батыр, какой ценой заплатит он за свои слова, не знал, что нет страшнее врага, чем покинутая женщина. Подобно змее, вылезет она из своей кожи, лишь бы отомстить за измену. Ей, старшей и любимой жене хана, было доступно многое. Высоко, на кромке оврага, мелькнуло в последний раз сильное тело Едиге, а белые, вздрагивающие губы Садат-бегим прошептали ему вслед: – Подожди, Едиге-мирза, за свои слова ты еще ответишь мне!.. Откуда обо всем этом было знать Тохтамышу – новому хану Золотой Орды?.. Кто бы осмелился даже среди тех немногих, знавших правду, рассказать ему о Садат-бегим – любимой жене и Едиге – верном и храбром эмире? Невелика речка Калка. Далеко ей до своих братьев Великого Дона и могучего Итиля, но так уж уготовлено ей судьбой, что дважды видели ее берега то, что не дано другой, более знатной реке увидеть даже однажды. В 1223 году (году овцы) в месяц июнь, одиннадцатого числа, встретились на берегу Калки монгольские тумены, ведомые батырами Джебе и Субедэем, с объединенным войском русских и кипчаков. Здесь одержали они первую победу в незнакомом краю, проложив тем самым путь на Русь кровожадным туменам Бату – основателя Золотой Орды. И вот, когда минуло полтора столетия после той яростной битвы, судьбе было угодно, чтобы именно здесь встретились войска золотоордынского хана Тохтамыша и правителя Крыма – Мамая. Теперь им, потерявшим ставшую сильной и крепкой Русь, предстояло решить давний спор, кому владеть тем, что все еще именовалось Золотой Ордой. Десятки тысяч воинов на низкорослых гривастых конях неспешно тянулись с двух сторон к берегам реки. Заканчивался апрель. Сквозь рано подсохшую землю уже пробивалась густая щетина молодой травы, и первые цветы, еще бледные и неяркие, тянули свои головки к сверкающему щедрому солнцу. Ничто, казалось, не предвещало грозных событий. Угрюмо осматривал Мамай окрестности. На душе его было тревожно и неспокойно. Словно ураганный ветер унес ту решительность и уверенность, которые он обычно испытывал перед сражениями. Во всем были виноваты проклятые русские – картины битвы на Куликовом поле преследовали его днем и ночью. И еще тревожило Мамая то, что без азарта шли в поход его воины, видимо, и они хорошо помнили ярость русских воинов, и еще не забыли дыхание близкой смерти, и знали, что второй раз чуда может и не случиться, а значит, не выручат даже быстрые кони. Без охоты ехал на новую битву и сам Мамай. Он чувствовал, что пришло время сразиться Тохтамышем еще не пришло. Он был уверен‚ что если будет тихо сидеть в своих владениях‚ то новый золотоордынский хан‚ лишивший его власти‚ еще долго не решится напасть. Нужен был хотя бы еще один спокойный год, чтобы воины‚ уцелевшие в битве с русскими‚ забыли страх‚ надо было набрать новых и научить их правилам боя. О встрече с Тохтамышем Мамай даже боялся думать. Прежде надо было расплатиться за пережитый позор с русскими‚ вновь заставить признать его власть. Вот тогда-то… Но Тохтамыш не собирался ждать. Его воины устали от безделья‚ им хотелось добычи‚ они жаждали крови врага‚ и потому им снились лихие скачки‚ звон сабель и храп взметнувшихся на дыбы коней. Этого хотели воины… Но дальше всех смотрел их хан. Он боялся, что время снова сделает Мамая сильным‚ а тогда трудно будет предсказать исход борьбы. Именно поэтому двинул Тохтамыш свои тумены во владения правителя Крыма‚ и тому ничего не оставалось другого‚ как выступить навстречу приближающемуся врагу. И снова на монгольском и кипчакском наречии‚ как и много лет назад‚ зазвучало слово Калка. Где-то в глубине души‚ сквозь все чаще охватывающее Мамая отчаяние‚ пробивалась робкая надежда‚ что битва не состоится. Нередко бывало в степи‚ что в самый канун сражения два войска‚ не сговариваясь‚ расходились в разные стороны. Каждый предводитель обычно легко находил после объяснение своему поступку‚ и никто не решался усомниться в его правильности. Человека‚ которого однажды укусила змея‚ страшит даже полосатая веревка: воина‚ недавно испытавшего поражение‚ перед новым сражением всегда мучат сомнения. Едва войско Мамая достигло берегов Калки‚ Мамай послал гонца к Тохтамышу с такими словами: – У нас у обоих почти сто тысяч воинов. Завтра нить жизни многих из них оборвется. Причиной тому будем мы. Не лучше ли нам‚ чтобы решить давний спор‚ если‚ конечно ты не боишься‚ выйти завтра на поединок? Пусть аллах и судьба‚ которую он держит в своих руках‚ решит‚ кому должна принадлежать победа и Золотая Орда. Победителю же обязаны будут подчиниться оба войска. Тот‚ кто станет его предводителем‚ пусть велит воинам повернуть свои копья в сторону внешних врагов Орды‚ и прежде всего против неверных гяуров – русских. Не в обычаях степных владык было так говорить. Их долг был повелевать и не думать о судьбах воинов. Поэтому непонятен и дик был поступок Мамая. Чем руководствовался он‚ посылая своего гонца к Тохтамышу‚ никто не знал. Быть может‚ он не верил в свою победу‚ а быть может‚ чувствуя близкий конец решил лучше с честью пасть в поединке‚ чем умереть где-нибудь в овраге во время бегства, прирезанным собственным нукером-изменником‚ решившим купить свою жизнь за его голову. Когда люди Мамая прибыли в стан Тохтамыша‚ хан только что вернулся с осмотра своего войска‚ готовящегося к завтрашнему сражению. Рядом с ним были батыры Едиге‚ Кенжанбай‚ Урусходжа. Тохтамыш не пригласил послов в походный шатер‚ а велел им говорить слова‚ посланные ему Мамаем‚ прямо на улице‚ перед всеми. Кастурик‚ бледный‚ как будто из него выпустили всю кровь‚ слово в слово‚ передал послание правителя Крыма. Те‚ кто окружал Тохтамыша‚ затаили дыхание. Едиге из-под нахмуренных бровей с интересом наблюдал за ханом‚ ожидая его ответа. Глаза Тохтамыша вдруг встретились с глазами батыра‚ и он угадал‚ о чем думал Едиге. Дикая злоба вспыхнула в нем‚ и он едва справился с ней. «Ты думаешь обиженный батыр‚ что я откажусь от поединка?! Жизнь сладка!.. Ты ошибаешься во мне!» На миг показалось‚ что‚ пожалуй‚ стоит принять предложение Мамая‚ потому что сила еще есть в руках‚ а сидит он в седле по-прежнему крепко и уверенно‚ как это было в молодости‚ но Тохтамыш сейчас же подавил в себе это желание. Переводя взгляд на Кастурика‚ он сказал властно: – Разве не знает Мамай закона степи‚ что хан никогда не выходит на поединок с простолюдином? Разве Мамай забыл‚ что я чингизид‚ а он низкого происхождения? Голову простого человека снимет простой‚ а голову хана – хан. Если же он хочет узнать‚ как я владею мечом и точна ли моя стрела‚ пусть вышлет на поединок чингизида‚ равного мне по крови‚ Гияссидина Мухаммеда – хана Крыма. Подобие улыбки тронуло губы Едиге. Он знал‚ что Тохтамыш поступит именно так и не рискнет подставить свою голову под меч Мамая. И Гияссидин Мухаммед никогда не решится на этот поединок‚ потому что он труслив и умрет раньше‚ чем обнажит свой меч. Коротко глянув на Едиге‚ Тохтамыш сказал: – Если Мамай не знает куда деть свои силы‚ то пусть он выйдет на поединок с моим эмиром Едиге. Они равны по происхождению. Каждый должен помнить‚ кем были его предки. Это были слова‚ сказанные уже не только для послов‚ но и для Едиге‚ слова‚ в которых сквозило желание еще раз унизить перед всеми батыра. Тохтамыш ожидал‚ что самолюбивый Едиге сорвется‚ ответит дерзостью‚ но тот лишь наклонил голову и‚ чуть выдвинув меч из ножен‚ снова вогнал его на место‚ тем самым показав‚ что готов выполнить волю своего повелителя. – Передайте Мамаю‚– жестко сказал Тохтамыш‚– Завтра‚ с восходом солнца я двину свои тумены. И каждому‚ кто встанет на моем пути‚ не будет пощады! Кастурик не проронил ни слова. Едва заметно наклонив голову‚ он повернулся и начал спускаться с холма. Сопровождающие его батыры простились с ханом низким поклоном и тоже заспешили вниз. Хищно сощурив глаза‚ Тохтамыш молча смотрел им вслед‚ потом негромко отдал приказ нукерам: – За непочтение ко мне повелеваю догнать Кастурика и отрезать ему голову. Наши слова передадут Мамаю эти два батыра. Нукеры торопливо бросились выполнять приказ хана‚ но Кастурик‚ словно почуяв нависшую над ним опасность‚ вскочил на коня и ударил его камчой. И‚ видя‚ что нукерам уже не взять мамаевского посла‚ Тохтамыш крикнул Кенжанбаю: – Пусть догонит его твоя стрела! Он не должен уйти! Кенжанбай натянул лук. Взвизгнула тонкая стрела с острым жалом‚ умчалась вслед Кастурику. Собравшиеся увидели‚ как слетел с головы скачущего батыра борик‚ а он, невредимый‚ уходил все дальше и дальше. – Оказывается‚ и знаменитый стрелок Кенжанбай может промахнуться‚– с презрением сказал Тохтамыш. Откуда ему было знать‚ что Кенжанбай не попал в Кастурика только потому‚ что не поднялась рука убить батыра‚ с которым еще вчера приходилось ходить на битву? Красный глаз солнца с натугой открылся над краем земли и залил степь тревожным‚ мерцающим светом‚ вселяя в души воинов тревогу и страх перед близкой смертью. Остановил свой ровный полет утренний ветер и упал на землю‚ стараясь спрятаться в невысокой весенней траве. Пройдет совсем немного времени‚ и тысячи коней растопчут его‚ а воины‚ наконец скрестив свои кривые сабли‚ забудут о мучившем их страхе‚ потому что владеть ими будет отныне только одно желание – выжить. Ради этого станут они лишать жизни других‚ и ни у кого не мелькнет мысль‚ что можно жить без битв и походов. Так повелось на земле с тех далеких времен‚ которые никто уже не помнит‚ что воины должны сражаться. За что – это знает их повелитель‚ кто враг – тоже укажет он. Еще недавно‚ отправляясь в чужие земли‚ хан говорил: «Станем убивать чужеземцев‚ потому что иначе они придут в степь и отнимут наши пастбища и водопои‚ уведут наших жен и детей». Сегодня на берегах Калки сошлись‚ как враги‚ воины‚ давно говорящие на одном языке и верящие в одного бога‚ но повинующиеся разным ханам и принадлежащие к разным родам. За спиной Тохтамыша кипчаки и принявшие их обычаи монголы‚ за спиной Мамая те же степняки‚ но получившие имя ногайлинцев. Нельзя выпущенную из лука стрелу заставить вернуться в колчан‚ нельзя остановить два войска‚ уже ринувшихся друг на друга. Тохтамыш‚ одетый в блестящие доспехи и островерхий позолоченный шлем‚ внимательно следил за передвижением своих отрядов. Когда же все изготовились к битве‚ он поднял к небу руку‚ и сейчас же над его головой взметнулось вверх белое знамя с изображенной на нем черной головой быка. Хрипло зарычали карнаи‚ запели зурны‚ забили барабаны‚ заставляя коней храпеть и беспокойно прядать ушами. Над войском Мамая взметнулось желтое знамя с золотой бахромой – накануне битвы Мамай все еще считал себя властителем Золотой Орды. Оставались мгновения до того момента‚ когда ринутся друг на друга люди с одинаковыми скуластыми лицами‚ одинаковыми раскосыми глазами. Все у них одинаково: и оружие‚ и мысли. Каждый воин имеет по кривой сабле‚ по копью‚ по луку и колчану‚ полному острых стрел. На левой руке‚ у локтя‚ щит согнутый из толстой лозы и обтянутый воловьей или верблюжьей кожей‚ за поясом тяжелая дубинка с окованным железом набалдашником. Наконец Тохтамыш воздел к небу руки‚ провел сложенными ладонями по лицу‚ словно творя неслышную молитву‚ и, вдруг напрягшись всем телом‚ гортанно и громко закричал: – Воины! С нами аллах! Вперед! Тумены двинулись сначала неторопливой рысью‚ а когда ряды выровнялись‚ кони сами ускорили бег‚ и через минуту темный‚ рычащий вал уже мчался по степи‚ и казалось‚ что никакая преграда неспособна остановить его. Но уже показался из-за края степи другой вал‚ готовый грудью встретить грозный накат конницы Тохтамыша. Как и на Куликовском поле‚ впереди своего войска Мамай поставил генуэзскую пехоту‚ разместив конных воинов по его краям. Вздрогнула‚ застонала земля‚ и лязг железа возвестил‚ что битва началась. Ржали кони‚ и‚ словно обезумевшие‚ кричали воины: – Аруах! Аруах! Дух предков! – Караходжа! – Кенжанбай! – Мамай! – Тохтамыш! Охваченные яростью и страхом‚ люди рубили и кололи друг друга‚ призывая на помощь дух предков‚ бога и повторяя как заклинание от смерти имена своих предводителей и ханов. В облаке пыли утонуло поле битвы‚ и не нашлось бы сейчас такого человека‚ который бы смог предсказать‚ чья сторона возьмет верх. Уже большинство воинов потеряло коней‚ и сражение идет врукопашную. Катятся на землю окровавленные головы‚ падают отрубленные руки с намертво зажатыми в них иззубренными от ударов саблями‚ сцепившись в крепких объятиях‚ борются под ногами лошадей люди‚ и скрюченные пальцы их ищут горло друг друга. Лишь к полудню‚ когда ветер немного рассеял пыльное облако‚ стало видно‚ что войско Тохтамыша начало теснить войско Мамая. Судьба словно смеялась над ним. На этот раз‚ желая победить Тохтамыша‚ он решил повторить то‚ что сделал на Куликовом поле московский князь Дмитрий Иванович: в степных балках Мамай спрятал несколько тысяч всадников‚ но, когда они пришли на помощь бегущему войску‚ было уже поздно. Воин-кочевник если побежал‚ его уже невозможно ничем остановить. Мамай не понял‚ что было главным в битве с московским князем. Русские воины шли не на грабеж и не добывали для своего князя золотой трон. Они собрались‚ чтобы защитить родную землю‚ свой дом‚ детей и жен от полона и поругания‚ а потому бежать им было некуда. Выполнить задуманное могла помочь только победа‚ спасти от бесчестия только смерть. Самого главного не понял Мамай! Тохтамыш же ударил по его туменам всей своей мощью‚ так, как привык делать‚ когда служил еще Хромому Тимуру. Обезумевший‚ с расширенными глазами метался Мамай среди бегущих воинов‚ пытаясь остановить их. Но отныне страх перед смертью был сильнее, чем страх перед повелителем. Нахлестывая коней‚ бросая все‚ что можно бросить перед смертью‚ уносились в степь всадники. Но не для того пришел Тохтамыш на битву с Мамаем‚ чтобы дать ему когда-нибудь снова собрать разбежавшееся войско. Победители‚ согласно приказу своего хана‚ догоняли бегущих‚ окружали отступающие отряды и группы и рубили их кривыми саблями‚ кололи копьями. Вся степь была покрыта телами убитых‚ и даже кони вскоре не смогли скакать – они спотыкались о трупы и скользили в лужах крови. Никто из сражающихся на берегах реки Калки не заметил‚ как солнце прошло свой путь. Снова красное и зловещее‚ стояло оно низко над землей‚ только теперь на западном краю небесного свода. Новый хан одержал победу‚ и казалось‚ ничто не помешает ему снова сделать Золотую Орду сильной и великой‚ такой‚ какой она была при Бату. Но солнце уходило‚ и над землей ночь уже опускала свое черное‚ траурное покрывало. Тохтамыш‚ глядя с холма на поле битвы‚ где его воины приканчивали поверженных‚ вспомнил неправдоподобный‚ но пугающий рассказ Кенжанбая о том‚ что тот якобы видел во время битвы с русскими на Куликовом поле‚ как на миг погасло стоящее над золотоордынскими туменами солнце. Хан недоверчиво усмехнулся. И что только не пригрезится батыру‚ смертельно уставшему в яростной схватке… Забыв о павших‚ бросив раненых‚ уходили в пределы своей Орды воины крымского правителя Мамая. Укрывшись в глубокой степной балке‚ заросшей мелким березняком и осинником‚ он и сам дожидался лишь темноты‚ чтобы повернуть голову своего коня в сторону Крыма и уйти незамеченным от рыщущих повсюду воинов Тохтамыша. Вместе с Мамаем были только нукеры из его охраны да несколько нойонов‚ не потерявших своего повелителя в суматохе бегства. Отчаяние владело всем существом Мамая‚ спазмой стискивало горло‚ не давало говорить‚ а сказать что-то надо было‚ чтобы ободрить тех‚ кто не покинул его в этот страшный час. Наконец он справился с собой. Черные‚ запекшиеся губы его разжались. – Еще раз удача отвернула от нас свое лицо‚– глухо сказал Мамай. – Но пусть дух наш останется крепким. В будущем году мы снова скрестим свои мечи с Тохтамышем. Слова его упали в пустоту. Никто не ответил ему: ни Карабакаул‚ ни Кастурик‚ ни другие нойоны. Мамай не услышал вздохов облегчения и понял‚ что все устали и никто больше не верит победу. А это означало‚ что скоро его покинут даже те‚ кто пока остается рядом с ним. Ночь уже накрыла землю черным бархатным покрывалом‚ и в высоком небе зажглись неяркие звезды. Они мерцали тревожно и зябко‚ словно костры далекого аула. Мамай молча тронул коня и выехал в степь. Вокруг было тихо. Только изредка всхрапывали кони‚ шарахались в сторону от лежащих на земле человеческих тел. Этим воинам удалось бежать с поля битвы‚ но они умирали от ран‚ так и не увидев родных аулов. Ссутулившись в седле‚ похожий на большую черную птицу‚ Мамай медленно ехал по степи. И только когда над горизонтом поднялась огромная желтая луна‚ и конь убыстрил свой шаг‚ он оглянулся назад. Теперь с ним не было никого‚ кроме нукеров из личной охраны. Нойоны словно провалились сквозь землю. Он ожидал этого‚ и все-таки где-то в глубине души тлела слабая искорка надежды‚ что те‚ с кем он долгие годы ходил в походы‚ не покинут его. Выходит‚ что надежде не суждено было сбыться. Ударив изо всей силы коня‚ Мамай помчался в ночь. Ярость‚ отчаяние душили его‚ а на глазах наворачивались слезы. И никак не мог понять бывший золотоордынский хан – плачет ли он‚ или в том‚ что глаза его мокры‚ виноват бьющий в лицо жесткий холодный ветер. Сначала Мамай слышал за спиной конский топот‚ потом сделалось тихо‚ и только храпел загнанный конь да бешено стучало собственное сердце. Наконец он оглянулся. Залитая мерцающим дымным светом луны степь была пуста. Он остановился‚ бросил повод‚ слез с седла и лег на землю лицом вниз. Через несколько дней‚ отдохнув после битвы‚ Тохтамыш вошел со своим войском в земли‚ принадлежащие Крымской Орде. Мамай знал‚ что так произойдет‚ но сделать ничего не мог. Слабого покидают. Больше никто не повиновался ему‚ и никто не хотел преграждать путь золотоордынскому хану. Воины разбрелись по своим аулам. Еще недавно громадное‚ стотысячное войско повиновалось одному движению его руки‚ сегодня же у Мамая оставалось не более ста воинов личной охраны и несколько нойонов‚ почему-то до сих пор не покинувших его. Неожиданно вернулся в ставку бросивший Мамая по пути в Орду Кастурик‚ и тот не знал теперь – радоваться его возвращению или ждать измены. Мамаю уже было известно‚ что нойоны‚ отступившиеся от него‚ собирались на совет. И Карабакаул сказал: «Какая нам польза теперь от Мамая? От всякого‚ кто пойдет за ним отвернутся люди. Не лучше ли преклонить свои головы перед Тохтамышем?» И все согласились с ним‚ потому что не видели ничего плохого в перемене своего повелителя. Были такие‚ кто предлагал зарезать Мамая и откупиться от золотоордынского хана его головой. После долгих споров нойоны не решились на этот поступок. Воистину говорят в народе‚ что если кулан упадет в колодец‚ то на его ушах устраивают пир даже муравьи. В степи уважают только тогда‚ когда боятся. Мамай это хорошо знал и потому‚ не надеясь ни на кого и уже не мечтая о могуществе и славе‚ думал только о спасении своей жизни. Он не хотел умирать. Больше не было могущества и славы‚ но были золото и серебро‚ жемчуг и драгоценные камни‚ красные заморские кораллы и дорогое оружие. О них знал только сам Мамай. Он знал еще и то‚ что если сумеет разумно распорядиться своими сокровищами‚ то они сохранят ему жизнь. Пройдут годы‚ и кто знает‚ какой стороной повернется еще к нему судьба. Тайная‚ слабая‚ но все-таки жила надежда‚ что когда-нибудь все станет по-другому. Вкусивший власть однажды‚ даже брошенный на землю‚ до последней минуты верит‚ что его время еще наступит‚ и он вновь обретет потерянное. Именно поэтому и послал Мамай в Кафу‚ к генуэзким купцам‚ Кастурика, прося у них убежища и защиты. Правители торгового города разрешили своему бывшему повелителю укрыться за крепостными стенами. Купцы думали‚ что оказывают покровительство нищему‚ но когда в город вошел караван‚ навьюченный тяжелыми тюками с драгоценностями‚ и им стало про то известно‚ глаза у купцов загорелись алчным огнем. Жители Кафы кричали: «Почему один человек‚ да еще потерявший власть‚ смеет владеть таким богатством! Следует убить его и все разделить между собой!». За дорогую цену купил Мамай каменный дом на берегу моря. Здесь было все: и большой двор‚ обнесенный высокой стеной‚ помещения для слуг и для стражи‚ подвалы для хранения продовольствия. Вскоре ремесленники‚ нанятые Мамаем‚ подняли стену еще выше‚ а у ворот‚ окованных железом‚ встали в караул угрюмые и свирепые нукеры в блестящих латах и крепких островерхих шлемах. Дом превратился в крепость. Отныне здесь жили все шесть жен Мамая‚ его дети‚ нойоны и нукеры‚ не покинувшие бывшего правителя Крыма в это жестокое для него время. Никто не имел права без разрешения Мамая войти в ворота или выйти из них. Только Кастурик и старый битикши – управитель – тибетец Сурай могли беспрепятственно общаться с горожанами‚ которые жили по ту сторону каменной стены. Не доверявший всем‚ Мамай тем не менее верил Сураю. Тибетец все эти годы был главным хранителем его казны‚ глазами и ушами в Орде. Слухи и правду приносил он своему повелителю и всегда помогал разобраться в том‚ чему стоило верить‚ а чему – нет. Привыкшему к степному раздолью‚ Мамаю теперь постоянно казалось‚ что толстые стены дома давят на него‚ мешают думать Соколу‚ привыкшему парить в высоком небе‚ было душно и тесно в клетке‚ которую он сам себе выбрал. Непривычность обстановки угнетала бывшего правителя Крыма‚ и все чаще на смену надеждам приходили тоска и отчаяние. Когда же тибетец принес ему известие‚ что покинувшие его нойоны решили сделать все‚ чтобы живым или мертвым отдать его в руки Тохтамыша‚ Мамаем овладел животный страх. Однажды поселившийся в его душе‚ он теперь не покидал его ни на миг. Бывший правитель Крыма боялся теперь даже собственной тени. Во всем чудились Мамаю предательство и измена. Он перестал верить даже тем‚ кому верил еще вчера. В нойоне и простом нукере‚ в собственных женах он видел своих убийц. Он заперся в отдельной комнате‚ велел поставить на окнах железные кованые решетки. Днем и ночью стерегли запертую дверь нукеры с обнаженными саблями. Говорят‚ что сердце – вещун. И быть может‚ не слухи о готовящемся убийстве напугали Мамая‚ а собственное сердце подсказало‚ что конец его близок. Порой ему казалось‚ что он видит руку‚ занесшую над его головой кривую блестящую саблю. Все еще сильный‚ не сломленный до конца‚ Мамай старался не выдавать своего страха‚ и оттого окружающим казалось‚ что железные решетки на окнах‚ и круглосуточная стража у дверей всего лишь необходимая предосторожность. Но степняки умеют преследовать и окружать свою жертву. Им известны приемы и способы самой страшной в мире охоты – охоты на человека. Однажды Сурай сказал Мамаю: – Мой повелитель‚ Кастурик слишком часто ходит в город. Почему? Тот насторожился: – Ты что-то знаешь? Тибетец пожал плечами: – Мир полон коварства… Кастурик встречался с богатыми генуэзскими купцами… Глаза Мамая блеснули. Многое было ему непонятно в поведении батыра. Все‚ кто не покинул его‚ привезли свои семьи в Кафу‚ и только Кастурик не сделал этого. Его близкие по-прежнему оставались в ауле. Очень не хотелось Мамаю верить в то‚ что батыр замышляет против него недоброе. С детства росли они вместе‚ вместе ходили в походы. И сейчас‚ после поражения‚ Кастурик служит ему. И все-таки слова Сурая вселили тревогу. – Узнай о нем подробно‚– сказал Мамай. – У нас еще есть время… Но времени у него оставалось мало. Уставший от постоянного страха‚ Мамай все чаще думал о смысле жизни и все чаще спрашивал себя: зачем он живет так‚ как он живет? Время шло‚ а чуда не происходило – степь словно забыла о нем‚ и Мамай начал понимать‚ что возврата к прошлому не будет. На смену надеждам пришло безразличие и к тому‚ что происходило вокруг‚ и к своей судьбе. Тибетец доносил Мамаю о каждом шаге Кастурика‚ и вскоре стало ясно‚ что подозрения Сурая были не напрасны – вместе с генуэзскими купцами тот замышлял против своего повелителя недоброе. Но воли к жизни у бывшего хана уже не было. Удивляясь себе самому‚ Мамай все тянул‚ откладывая расправу над коварным батыром. Неожиданно‚ кем-то отравленный‚ умер в мучениях Сурай‚ и Мамай понял‚ что остался на всем свете один. Но и теперь что-то удерживало его‚ мешало отдать приказание о казни Кастурика. Подавленный и угрюмый‚ сидел он в одиночестве‚ и ожидание близкого конца уже не пугало его‚ а скорее‚ казалось ему‚ несло освобождение от всего. Однажды ночью дверь комнаты‚ где спал бывший претендент на трон Золотой Орды‚ приоткрылась‚ и в нее проскользнул высокий худой человек. Мамай услышал шорох и сел на постели. – Это ты‚ Кастурик? – спросил он спокойно и негромко. Некоторое время он молчал‚ потом устало и спокойно сказал: – Я знаю… Поздновато только пришли‚ ведь скоро рассвет… Пораженный батыр молчал. Он ожидал сопротивления‚ крика‚ мольбы о пощаде‚ но не этого равнодушия. Кастурик вдруг понял‚ что, потеряв славу и власть‚ Мамай больше не дорожил жизнью. Несколько теней прошмыгнули мимо Кастурика‚ и там‚ откуда только что доносился голос Мамая‚ послышался приглушенный тяжкий стон. Батыр подошел к распростертому на полу телу Мамая и наклонился над ним. Впервые с того дня‚ когда русские разбили золотоордынское войско на Куликовом поле‚ на лице бывшего повелителя Крыма больше не было ни беспокойства‚ ни страха. Тронутое смертью оно сделалось просто худым и желтым. Кастурик опустился на колени, неторопливо вынул из ножен широкий клинок и‚ схватив Мамая за жидкую‚ побитую сединой бороду‚ отрезал голову. Когда же взошло солнце‚ он приторочил к седлу хуржун со своей добычей и‚ нахлестывая коня‚ помчался в степь. Ворон не выклюет глаз ворону. Завладев Крымом‚ Тохтамыш не стал проливать ничьей крови. Он не тронул даже Гияссидина Мухаммеда – бывшего хана Крымской Орды. Всех нойонов‚ покинувших Мамая‚ не попрекнув прошлым‚ Тохтамыш взял под свою руку. Победитель был щедр и великодушен. Нукеры из личной охраны ввели Кастурика в ханский шатер. Упав на колени и волоча за собой хуржун‚ батыр пополз к почетному месту‚ где сидел Тохтамыш. Когда же до хана осталось не более шага‚ Кастурик поднял голову и‚ сев на пятки‚ протянул Тохтамышу хуржун. – Высокочтимый тахсир! Великий хан Золотой Орды! Я пришел к тебе просить прощения и милости‚– сказал батыр. – Но пришел я не с пустыми руками. Я принес голову твоего врага‚ жизнь которого я прервал. Тохтамыш принял подарок‚ развязал хуржун и вытащил из него голову Мамая. Подняв ее вверх, показал всем‚ кто сидел в юрте. Лицо хана было непроницаемым‚ и никто не увидел на нем ни радости‚ ни печали. – Ай-я-яй! – сказал негромко Тохтамыш. – Ты‚ батыр‚ оказывается даже забыл закрыть убитому глаза… Покойный Мамай не был личным моим врагом. Он враг великой Золотой Орды. Ты поступил верно‚ что убил его‚– хан повернулся в сторону Кастурика и заглянул ему в лицо. – Когда-то мы были с тобой враги‚ но за то‚ что ты совершил, я прощаю тебе… Но вы‚ как я знаю, ровесники с Мамаем и почти сорок лет стремя в стремя сражались со своими врагами и думали обо всем одинаково… Вы в одно время пришли в этот бренный мир‚ значит‚ будет совершенно справедливо‚ если одновременно покинете его. Зачем тебе жить‚ если ты убил друга? – Тохтамыш перевел тяжелые глаза на застывших у входа нукеров и‚ не повышая голоса‚ как о чем-то обычном‚ сказал: – Убейте Кастурика‚ а его голову вместе с головой Мамая похороните с подобающими почестями. Раз бог не соединил их голов‚ соединим мы… Нукеры схватили батыра и поволокли из юрты. – У заблудшего впереди непроходимые горы‚ а позади – глубокие овраги… – со вздохом сказал Тохтамыш. После смерти Мамая во всей Золотой Орде не осталось ни одного человека‚ который мог бы отныне противостоять Тохтамышу. Казалось бы‚ былое могущество вернулось к детищу Бату-хана. Снова в одних руках оказались все ранее принадлежавшие Орде земли‚ кроме Хорезма‚ где свою власть вершил Хромой Тимур. У Тохтамыша было сильное войско‚ а сейчас‚ когда он стал единовласт-ным правителем Орды‚ появилась возможность при необходимости поставить под свое знамя еще двести тысяч воинов. Новый хан решил поступить мудро и показать народу свою щедрость. Всю захваченную в походе против Мамая добычу он поделил на две равные части. Первая пошла на создание новых туменов‚ вторую же он отдал тем‚ кто помог ему в его борьбе. О Тохтамыше заговорили в степи уважительно‚ как о справедливом и добром хане. Его деяния сравнивали с деяниями Джанибека и Бердибека и радовались‚ что появился наконец хан‚ который не даст упасть пошатнувшемуся было остову Золотой Орды. С новой силой вспыхнула в Тохтамыше ненависть к своему покровителю – Хромому Тимуру. Да‚ тот помог стать ханом Белой Орды‚ но Золотую он подчинил себе сам. Без помощи Тимура разбит Мамай‚ без него наказано за дерзость Московское княжество. Уже есть силы‚ которые способны противостоять войску Тимура. Да и будет ли это справедливо‚ если огромная и могучая Орда станет по-прежнему слушать то‚ что скажет ей правитель Джагатаева улуса? Пора дать понять ему‚ что Хорезм должен снова стать частью Золотой Орды. Тимур в это время вел войну в Иране‚ и обстановка складывалась для Тохтамыша благоприятно. Еще находясь в пути из русских земель‚ он отправил в Хорезм своих людей с повелением начать чеканить там монеты со своим именем. Это был недвусмысленный намек эмиру‚ что Орда не собирается уступать своих прав на Хорезм. Замыслы уверенного в себе человека подобны полету птицы. Они обретают крылья и стремятся вдаль. Возвращаясь в Сарай‚ думал Тохтамыш и о том‚ что пора вернуть Орде Северный Кавказ и Азербайджан. Последний раз там утвердил свою власть хан Джанибек‚ но после его смерти вот уже более двадцати лет эти земли не принадлежали никому. Следовало и их взять под свою руку‚ пока этого не сделал Тимур. Замыслы даже самому Тохтамышу казались дерзкими‚ потому что он хорошо знал‚ кто такой Хромой Тимур‚ и все-таки хан верил в свою удачу и гнал от себя опасения прочь. Кто посмеет сейчас усомниться в его могуществе‚ когда он владеет всей Золотой Ордой? Посланный впереди главного войска отряд уже достиг Сарая‚ и там готовились к встрече победителей. Тохтамыш решил щедро отпраздновать победу над русскими и тем самым укрепить веру в друзьях и показать врагам свою силу. Не раз за долгую дорогу возвращался мыслями хан к Едиге. Батыр хорошо проявил себя при осаде Москвы. Казалось бы‚ следовало забыть все обиды‚ отбросить подозрения‚ но‚ однажды усомнившись в чем-то‚ Тохтамыш уже не мог остановиться. Видимо‚ не зря два сильных зверя не могут жить с одной стае. Кто-то из них должен уступить первенство – или уйти‚ или погибнуть. Третьего не дано. Не зная‚ как расправиться с Едиге‚ хан выискивал новое унижение для батыра. Он‚ уверенный в себе‚ совсем забыл старую истину: врага надо бить один раз‚ и так чтобы он уже не мог поднятся, иначе если ты только дашь ему пощечину‚ он может ответить тем же. Той‚ которым Тохтамыш решил отметить свои военные удачи‚ состоялся в конце сентября на берегу Итиля. Погода была солнечная‚ теплая. В этом году‚ казалось‚ даже холодные ветры из страны мрака не спешили в подвластные хану степи‚ чтобы не омрачать ему праздник. На серой‚ уже переставшей пить земные соки траве за несколько дней поднялись сотни юрт‚ были натянуты между крепко вбитыми кольями волосяные арканы – жели‚ чтобы гостям было к чему привязать своих лошадей. На специально сделанных очагах стояли огромные котлы для варки мяса и высились горы хвороста и сухого кизяка. Эмиры‚ бии‚ батыры – вся степная знать съезжалась на той‚ ведя за собой надменных и равнодушных к человеческой суете верблюдов‚ завьюченных тюками с подарками для хана-победителя. Вся степь превратилась в веселый базар. Перекликались оживленные голоса‚ ржали лошади‚ взлаивали на незнакомых людей собаки. С нетерпением ждала приезда Едиге старшая жена Тохтамыша – Садат-Бегим. В темных ее глазах тревога и беспокойство. Не может она забыть ласк батыра‚ его крепкого сильного тела. Что из того‚ что обидел он Садат-бегим при последней встрече? Все готова забыть женщина‚ лишь бы вернуть свою любовь. Откинув полог‚ закрывающий вход в юрту‚ беспрестанно поглядывала в степь ханша‚ ожидая караван батыра. И когда он наконец появился‚ она без труда угадала‚ что караван принадлежит любимому. Едиге приехал в сопровождении родственников и друзей. Девять верблюдов везли подарки для хана и его жен. Но странно‚ он не повел свой караван туда‚ где стояли ханские юрты‚ а свернул к шатру‚ в котором жила байбиче Котан-Кунчек – мать Тохтамыша‚ выражая тем самым почтение самой старшей женщине Орды. Все это видела Садат-бегим. Она знала‚ по степным обычаям батыр имел право так сделать‚ но этим самым он давал понять‚ что старшая жена хана достойна меньшего уважения чем его мать. Несмотря на уязвленное самолюбие‚ Садат-бегим все-таки нашла возможность встретиться с Едиге вечером. Встреча была короткой. Всего лишь несколько слов сказали они друг другу‚ но их оказалось достаточно‚ чтобы высечь в душе женщины искры‚ от которых с новой силой вспыхнул пожар смертельной обиды и ненависти к батыру. – Неужели мы расстались с тобой навсегда? – с надеждой и мольбой спросила Садат-бегим. Едиге не захотел даже взглянуть на ее лицо. – Да‚– сказал он. – Я ничего не повторяю дважды. Та жестокость и твердость‚ с которой прозвучали слова батыра‚ были как удар. Садат-бегим поняла‚ что возврата к прошлому не будет. Погибла послед-няя надежда‚ и вместо нее родилась жажда мести. Еще до похода Тохтамыша в русские княжества начала плести Садат-бегим сети против Едиге. Словно паук‚ спрятавшись в темном углу‚ растягивала она в юрте хана тонкие и липкие нити неприязни против батыра. Жгли слова‚ сказанные Едиге во время встречи в овраге. И однажды Садат-бегим словно походя сказала Тохтамышу: – Мне порой кажется‚ что ты боишься Едиге… Тохтамыш нахмурился. Ему‚ хану Золотой Орды‚ подобное было неприятно слышать‚ даже если это говорила собственная жена. – Почему ты так говоришь? – Не только я… – Садат-бегим опустила глаза. – Когда батыр входит к тебе в шатер‚ ты вздрагиваешь… – Твой язык несет вздор… Женщина погрустнела: – Запомни‚ что я сказала‚ и проверь сам… – Как? Когда тебе доложат, что идет Едиге, посмотри, не дрогнет ли в твоих руках чаша с кумысом… И если этого не случится, считай меня лживой… Далеко умеет смотреть женщина слепая от ненависти. Все произошло так как она предсказывала, и в душу Тохтамыша упало еще одно зерно недоверия к батыру. Оно прорастало на благодатной почве страха. И уже мерещился хану в Едиге соперник, и зрела мысль убрать его со своего пути. Тохтамыш никому не говорил об этом, но разве можно скрыть мысли от любимой женщины? Садат-бегим без труда читала их и упорно шла к своей цели. Так же, как и в первый раз, словно случайно сказала она однажды утром хану: – Сегодня приснился мне дурной сон, будто ханом Золотой Орды уже не ты, а Едиге… И будто тащит он в черную юрту твоих дочерей Ханике и Жанике, чтобы совершить над ними насилие. И приснится же такое… Тохтамыш ничего не ответил жене, но это не значило, что он ничего не услышал. Просто хан умел сохранять непроницаемое лицо, когда приходилось выслушивать дурные вести. Потом, когда в сердце Садат-бегим вновь вспыхнула надежда на то, что их отношения с Едиге быть может еще наладится, она словно забыла о батыре и больше не напоминала о нем Тохтамышу. И вот сегодня, усладив перед сном хана своею любовью, Садат-бегим вновь напомнила мужу о Едиге: – Едиге становится заносчивым. Он еще утром прибыл в Орду, но не пришел к тебе, чтобы выразить свое почтение, словно уже не повинуется тебе. Только твоей матери сказал он слова привета и уважения. И прибыл он в сопровождении большого отряда… Слишком большого… – Женщина взохнула и, помедлив, добавила: – Не случилось бы чего плохого… Сон в эту ночь у Тохтамыша был беспокойным. Утром он велел позвать к себе Кенжанбая. Хмуро глядя перед собой, хан сказал: Вчера в Орду приехал Едиге. Мне стало известно, что он недоволен, тем что я сделал тебя предводителем девяти батыров. Боюсь, что отныне трудно рассчитывать на его дружбу и верность… – И, взглянув прямо в глаза Кенжанбая, сказал властно и холодно: – Надо, чтобы Едиге навек замолчал! – Я не в обиде на него… Кроме того, Едиге непросто убить. За ним стоит могущественный и сильный род. Разве он промолчит, если непонятно за какую вину будет убит его предводитель? Вспыхнет вражда, и много крови прольется в степи. – Вину мы найдем. Разве будет недостаточно того, если он станет проклинать Золотую Орду? Кенжанбай молчал, обдумывая сказанное ханом. А тот продолжал: – Да и зачем убивать его в Орде? На тое убить человека – великий грех. Едиге можно встретить в степи… Тохтамыш не пугал, а словно просил Кенжанбая, но батыр знал, что все о чем говорит хан, есть приказ. И знал, что ждет того, кто ослушается этого приказа, сказанного тихим голосом. Но, приговаривая Едиге к смерти, Тохтамыш тем самым обрекал на эту участь и самого Кенжанбая. Ханы не любят, когда кто-нибудь знает их тайну. После того как приказ будет выполнен, Тохтамыш всегда найдет причину, чтобы обезглавить и самого исполнителя его воли. Желая выиграть время на обдумывание, Кенжанбай почтительно склонил голову. – Я выполню твою волю, хан. Но разреши мне взять с собой тех джигитов, которых выберу для этого дела я сам. – Пусть будет по-твоему. Кенжанбай был воин, и его сердце не отличалось мягкостью. Он умел выполнять приказы и умел убивать. Но в этот раз что-то удерживало его от того, чтобы бездумно сделать то, чего хотел от него Тохтамыш. И поэтому он послал к Едиге своего джигита, велев передать ему такие слова: «Наступивший день опасен для тебя. В то время, когда ты зайдешь в юрту хана, пусть твои люди подрежут подпруги на седлах коней, что будут привязаны к жели, где поставишь ты своих». И пожилой раб, поливавший воду на руки батыра, собиравшегося позавтракать, тоже шепнул: «Смелый Едиге. Я одного с тобой рода. Не спрашивай меня, где я узнал о том, что сейчас скажу… Если жена хана станет наливать вам кумыс из золотой чаши, стоящей по правую сторону от нее, не пейте!» Едиге, стараясь не подать виду, что слова раба встревожили его, насмешливо спросил: – Ты хочешь сказать, что кумыс отравлен? – Нет. Это пострашнее яда… Жена хана хочет опозорить вас. В чаше будет моча. Лицо Едиге побледнело. Так бывало c ним всегда, когда охватывала его ярость. Откуда было знать батыру, что если Кенжанбай сообщил ему о готовящемся убийстве для того, чтобы самому избежать неприятностей, то раб выполнял поручение Садат-бегим? Она хотела, чтобы о задуманном ею Едиге знал заранее, и хотела видеть его лицо и его мучения, когда ему или придется выпить кумыс, или, выплеснув его, тем самым выразить, непочтение к хозяину юрты, самому хану Золотой Орды – Тохтамышу. Какую более коварную месть можно было придумать? Или, Едиге опозорит себя покорностью, или же вспыхнет ссора. Садат-бегим знала, что именно о ссоре мечтает Тохтамыш. Это был бы повод расправиться со строптивым батыром. Прежде чем отправиться в юрту хана, Едиге решил посоветоваться со своими друзьями Темир-Кутлуком и Кунчек-огланом. Оба происходили из рода Чингиз-хана, и давняя дружба связывала их с батыром. На коротком совете было решено не отступать, а принять вызов Тохтамыша. Едва солнце поднялось к середине неба, все трое отправились к хану, чтобы, как полагалось по степным обычаям, выразить ему почтение. Когда они вошли в просторную юрту Тохтамыша, здесь уже были знатные люди Орды, приехавшие на той. Сам хан восседал на торе. Справа от него находились эмиры, принадлежавшие к Чингизову роду, слева сидел столетний сказитель Сыпыра-жырау. Ниже располагались знатные люди подвластных Тохтамышу родов – бии и батыры. На этот раз, когда Едиге вошел в юрту, вздрогнул не только сам хан, но и многие из присутствующих, потому что им было известно, что задумала Садат-бегим. Неведомыми путями дошла до них весть, что сегодня произойдет ссора между Тохтамышем и Едиге. С замиранием сердца ждали все, чем она закончится. Лицо батыра было суровым. Вяло, словно нехотя, ответил хан на приветствие вошедших и кивком головы указал место, где они должны сесть. Неласков был к гостям хозяин. Двум чингизидам и прославленному батыру предстояло сидеть там, гда обычно сидят незнатные, принимаемые из милости, – рядом с выходом. Затаив дыхание все ждали вспышки ярости Едиге. Но вошедшие словно не заметили издевки и сели туда, куда указал им хан. Старец Сыпыра-жирау, щуря свои подслеповатые глаза, неодобрительно покачал головой. Но в этот миг никто не заметил его жеста, потому что глаза собравшихся неотрывно следили за лицами гостей и хозяина. Тохтамыш же сделал вид, что не придал никакого значения вновь прибывшим, и продолжал прерванную было речь: – И случилось так, что Хромой Тимур овладел Хорезмом… Едиге, казалось, как и все, внимательно слушал хана, а глаза из под тяжелых век пристально следили за Садат-Бегим. Лицо женщины оставалось спокойным, только, пожалуй, на этот раз было более бледным. Согласно обычаю, не мешая говорить хану, она разливала в чаши кумыс, и красивый юноша в чапане, подпоясанном тонким, отделанным серебром ремешком, неслышно ступая по устилающему землю ковру, разносил их гостям. Все случилось так, как и говорил раб: Садат-бегим зачерпнула для Едиге кумыс из другого – золотого – сосуда. Руки ее вздрагивали от внутреннего волнения, и, может быть, поэтому наптиок перелился через край чаши. – О-о-о! – негромко сказала женщина. – Видно, Едиге мучит жажда… – И, обращаясь к юноше, приказала:– пусть эта полная до краев чаша утолит жажду батыра. Лицо Едиге сделалось серым. Не отрывая горящего взгляда от Садат-бегим, он принял от юноши чашу. Затем медленно, словно нехотя вытащил из ножен узкий клинок и полоснул им по напитку крест-накрест. Помешав кумыс лезвием, он презрительно выплеснул его к порогу юрты. Бросив чашу к ногам, Едиге неторопливо поднялся и, не поклонившись, вышел на улицу. Следом за ним выскочили Темир-Кутлук и Кунчек-оглан. Никто не успел ни вымолвить слово, ни попытаться остановить их. Лицо Тохтамыша залила смертельная бледность. И прежде чем сидящие в юрте пришли в себя, за тонкой войлочной стеной послышался дробный топот коней. Кенжанбай поспешно бросился к выходу. С гортанными криками умчалась в степь погоня, и до той поры, пока не вернулся, не переступил порог юрты Кенжанбай, в ней царила недобрая, зловещая тишина. Прижимая к груди камчу, Кенжанбай опустился перед Тохтамышем на одно колено, низко склонил голову: – Великий хан, мы хотели поймать дерзкого Едиге, чтобы он сполна мог ответить за нанесенное всем оскорбление… – Батыр еще ниже нагнул голову.-Но кто-то надрезал подпруги у наших седел… Глаза Тохтамыша превратились в узкие щелки. – Догнать!.. – хрипло сказал он. – Все равно догнать!.. У ног моих должен лежать или сам Едиге, или его голова!.. Слабый дребезжащий голос Сыпыра-жирау перебил хана: – Остановитесь! Великий хан, или ты не знаешь кто такой Едиге? Он потомок святого Баба Туктышаш Азиза… В пятнадцать лет народ назвал его своим бием и доверил ему вершить справедливость… Разве нет твоей вины в поступке Едиге? Тохтамыш резко повернулся к сказителю: – В чем моя вина? Сыпыра-жирау не испугался грозного взгляда хана: – Породистая лошадь не пьет мутную воду. Загляни на дно чаши, из которой угощали в твоей юрте батыра. Как бы поступил ты, если бы… Недоброе дело свершилось. Поступок Едиге дерзок. Выплеснув кумыс к порогу, он тем самым сказал, что наступит день и он придет, чтобы разрушить твой очаг. Пусть не осуществится это, но когда врагом становится вчерашний друг, проливается много крови. Теперь у него нет другого выхода, как уйти к Хромому Тимуру, потому что обида уже высекла из него искру мести. Я хочу спросить, великий хан, какая тебе от этого польза? – Сыпыра-жирау надолго замолчал, словно собираясь с силами, чтобы продолжить свою речь. Никто не посмел нарушить тишину, сказитель вновь стал говорить, чуть растягивая слова. В голосе его была боль: – И начнется теперь вражда. Трудно станет жить народу. Ты, Великий хан, укрепил покачнувшийся остов Золотой Орды! Неужели снова на ее земли придут междоусобицы?! А это случится, если ты станешь драться с Едиге. Будь мудр хан, не желай себе беды, не позволь батыру стать одним из могучих крыльев у твоего врага – Хромого Тимура. Пусть твои люди пойдут по следу Едиге и уговорят его вернуться назад. Ты должен простить батыра, а сердца ваши должны открыться друг другу. Тохтамыш долго молчал, потом поднял глаза и посмотрел на собравшихся: – Пусть будет так. Я уважаю мудрость и прислушиваюсь к ее голосу. О крылатый мой Кенжанбай, родом из Кенегеса, тебе поручаю я важное дело – скачи вслед за Едиге и уговори его вернуться. Я обещаю, что ни один волос не упадет с его головы. Девять самых знаменитых батыров из самых больших родов ногайлинцев и кипчаков отправились выполнять поручение хана. Они увидели Едиге и его товарищей уже на другой стороне Итиля. И тогда Кенжанбай, понимая, что им не догнать батыра, пропел свое знаменитое обращение к Едиге: Но Едиге уже не мог простить Тохтамыша. И потому ответил коротко: – Путь мой один, и не сам я его выбрал. Отныне ведет он меня к Хромому Тимуру. Ни с чем вернулись в Орду прославленные батыры. На следующий день Тохтамыш узнал, что, уходя, Едиге похитил его дочь – красавицу Жанике. И, понимая, что ничего уже не поправить, не изменить, пуще прежнего возненавидел хан беглого батыра и дал себе клятву навечно остаться его врагом. |
||
|