"Воин Опаловой Луны" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик Ван)

ФУГА

На Пласа дель Пескиса было совершенно пусто.

Мойши стоял в густой тени оливковых деревьев, выбрав точку с наилучшим обзором на восток и запал, а также на север, откуда он мог незамеченным наблюдать за домом СегильясовиОривара.

Он сидел тут уже довольно долго. И никто ни разу не вошел в дом и не вышел из него. Четыре человека прошли мимо, не останавливаясь.

Он посмотрел в других направлениях. Пусто. Снов: вернулся к наблюдению за домом. Войти в него можно было только через двери.

Теперь Мойши двигался чрезвычайно быстро и беззвучно, ныряя из одной тени в другую. Так он пересечь площадь. Прошел какойто старик, чуть позже в другую сторону проплыла молодая парочка, держась за руки. Никто Мойши не заметил.

Наконец он добрался до темной боковой улочки справа от дома. Второе дерево на ней было как раз то, что нужно, и Мойши влез на него, затем перебрался со ствола на толстый сук, дугой изгибавшийся как раз нал заросшей плющом стеной дома.

Он встал носком сапога в развилку лозы и, убедившись, что она выдержит его вес, подтянулся. Перебирая руками, цепляясь изо всех сил, он медленно и осторожно поднялся вверх.

Уже будучи довольно высоко, Мойши услышал тихие крики, словно тонкая проволока свистела в воз духе, и один раз ощутил мимолетное легкое прикосновение кожистого крыла. Он не слишком любил летучие мышей, да к тому же они показались ему какимито слишком уж большими, но, хотя они и продолжат метаться рядом с ним и вопить своими характерными высокими голосами, угрозы для него они не представляли, и. притерпевшись к их быстрому полету, он продолжал подъем.

Мойши двигался вдоль стены, как какойто ночной зверь в час охоты. Вскоре он добрался до угла дома. Здесь было посветлее – большей частью от огней с площади. Он глянул на небо – край кучевого облака наполз на восходящую луну, – но он был вполне уверен, что преодолеет этот последний отрезок стены не замеченным снизу.

Мойши осторожно вытянул руку за угол так далеко, как только мог, и нащупал толстую лозу на фасаде дома. Потянул. Лоза держалась крепко. Он схватился покрепче и потянулся ногой.

Потом он думал, как же ему повезло, что он продолжал держаться правой рукой, потому что новая лоза оборвалась под его весом, и он ударился о стену дома, ободрал щеку о плюш и скользнул вниз. Он высвободил левую руку и мгновение висел, раскачиваясь, лишь на одной руке. Сила тяжести тянула его вниз, на улицу.

Упершись носками сапог, он остановил раскачивание и, прижавшись грудью к стене дома, стал искать на фасаде другую лозу. Отыскал, ухватился за нее покрепче. На сей раз она выдержала, и, задержав на несколько мгновений дыхание, Мойши повис на правом балкончике у забранного ставнями окна второго этажа.

На миг он сжался в комок за кованой решеткой, чувствуя себя совершенно беззащитным на свету. К тому же, забравшись сюда, он понял, что балкончик здесь скорее для украшения. Он не был предназначен для таких тяжестей.

Мойши вынул кинжал и всунул его острие в щель между деревянными ставнями. Нащупал простой металлический крючок и поднял его. Проник в комнату и закрыл за собой ставни.

Он оказался в маленькой комнатке с высокой кроватью с пуховиком и резным деревянным комодом, над которым висело очень большое овальное зеркало в бамбуковой лакированной раме. В углу стояло бамбуковое креслокачалка, словно ожидая возвращения хозяина. В комнате слабо пахло ароматами, на столике у кровати горел маленький светильник. Это само по себе было странно, поскольку у комнаты был нежилой вид, несмотря на все явные попытки ее оживить.

В три шага Мойши пересек комнату и приложил ухо к двери. Та оказалась слишком толстой. Он осторожно приоткрыл ее. Галерея с резными перилами огибала поверху то, что он счел за зал первого этажа.

Он вышел и замер. Слышалось слабое эхо тихих голосов. Мойши опустился на колени, вглядываясь сквозь перила. У передней двери стояла сеньора СегильясиОривара и разговаривала с Чиммоку. Похоже, он собирался выйти, поскольку был в темном плате.

– … как можно скорее, – услышал он. – И. ради Диоса, позаботься, чтобы он не выследил тебя.

Чиммоку молча кивнул и выскользнул из дверей. Теперь Мойши должен был быстро решить, что ему делать – остаться ли с сеньорой или посмотреть, что это за дело такое у Чиммоку ночью. Он выбрал первое не только потому, что таков был его первоначальный план, но еще и потому, что обстоятельства были на его стороне, оставив его с сеньорой наедине. Идти сейчас против них означало бы искать неприятностей на свою голову.

Сеньора заперла двери на засов и теперь шла к нему. Она стала подниматься по лестнице.

Мойши быстро и бесшумно отступил в комнату, через которую он проник в дом, прикрыл дверь, оставив щелку. Несмотря на зажженный светильник, он был уверен, что не эта комната спальня сеньоры. Он услышал, как она прошла мимо, и осмелился выглянуть. Он увидел, как она входит в комнату в дальнем конце галереи. Над дверью висел корабельный колокол из полированной меди.

Теперь уже обратного хода нет, подумал он. Чем дольше тянешь, тем больше вероятность того, что Чиммоку успеет вернуться.

Глубоко вздохнув, Мойши открыл дверь, вышел на галерею и беззвучно вошел в комнату сеньоры.

Чиизаи нашла меркадо без особого труда. Это было огромное одноэтажное сооружение в самом центре Корруньи. Меркадо был разделен на тысячи лавочек, каждую из которых снимал какойнибудь купен или торговец. Лавочками можно было владеть постоянно или временно, они могли переходить из рук в руки в течение всего нескольких дней, по мере того как прибывали или уезжали со своими посезонно завозимыми товарами купцы.

Временами, как сейчас, то есть по ночам или в непогоду, весь меркадо был покрыт. Тем не менее днем, под палящим далузийским солнцем, с отдельных лавочек крыши снимали, давая простор свету и бесконечной пестроте и блеску.

Даже сейчас, когда дневная торговля закончилась, в меркадо все еще царило оживление, хотя и другого рода, чем в дневные часы. Говорили, что меркадо Корруньи не спит никогда. Здесь всю ночь работники, сменяя друг друга, разгружали свежий товар, ремесленники трудились над изделиями из кожи, серебра, золота и драгоценных или полудрагоценных камней, жемчуга, над картинами, гобеленами и статуэтками из камня и глины. Далеко на задворках работали в своих раскаленных докрасна кузнях потные кузнецы. Днем только торговали, а ночью меркадо заполнял мастеровой люд, словно мифический ночной народец, исчезающий с рассветом. Поутру их сменяли готовые к отчаянному торгу купцы.

Таков был настоящий меркадо, который мало кто из жителей Корруньи когданибудь видел, поскольку этот город, в отличие от Шаангсея, не бодрствовал сутки напролет.

Чиизаи, очарованная, стояла на пороге меркадо, словно на берегу края обетованного. Она привыкла наблюдать за ремесленниками за работой – каждый буджун был в чемто мастер. «Что хорошего в том буджуне – говаривал ее отец, – который только убивать умеет?» Но она никогда не видела столько мастеров одновременно в одном месте, и от этого у нее голова шла кругом.

Медленно она шла по длинным проходам между помещениями, глядя, как в одном мастер раскалывает неограненный алмаз, в другом женщина прядет серебристую пряжу, а там, дальше, мастер вытравливает кислотой на кожаных ножнах замысловатый тонкий рисунок.

Она остановилась, зачарованная, посмотреть, как женщина обтачивает камень, похожий на огромный рубин, в подобие человеческой головы. Подождала, пока женщина отложит инструмент, чтобы передохнуть, и спросила:

– Это будет мужчина или женщина?

Женщина обернулась, смахнула пот со лба тыльной стороной ладони. Она была темноволосой, с удлиненными глазами, пухлыми губами и длинной точеной шеей. Чиизаи сразу же позавидовала ей. Чиизаи показалось, что лицо ее было олицетворением решительности.

– Женщина, – ответила она. – В конце концов из этого получится женщина.

– Это очень трудно?

– Милая, – рассмеялась женщина, – это почти невозможно.

– Тогда почему ты этим занимаешься?

– Потому что я, вопервых, здесь, а тут никто, кроме меня, на такой труд не отважится, будь он мужчина или женщина. Это моя вторая попытка, поскольку первый свой опыт я считаю неудачным. – Она протянула руку с тонкими длинными пальцами и, словно некое странное насекомое своими усиками, коснулась ими холодной неровной поверхности рубина. – Подойди, милая, и ощути то же, что и я. – Чиизаи протянула руку. – Но я, видишь ли, люблю этот рубин сам по себе, – продолжала женщина, – поскольку он не открывает мне самую свою суть. – Она улыбнулась. – Держится до конца.

– И это важно, – сказала Чиизаи, сама не понимая, вопрос это или нет.

– Для меня это так же важно, как дышать, – ответила женщина. – Поскольку без чудес жизнь теряет смысл, и мне останется только опустить вечером голову на подушку и пожелать себе никогда не проснуться.

Чиизаи неохотно отняла руку от рубина.

– У тебя есть чтонибудь из законченного? Я бы хотела посмотреть, – сказала она.

– Не думаю. – Женщина порылась под прилавком. – Погодика, я нашла коечто. – Она достала фигурку воина, вырезанную из тигрового глаза. – Боюсь, не слишком хорош. Это ранняя работа. И все же… – Ома поставила фигурку на прилавок, и Чиизаи взяла ее. Чтото в этой фигурке привлекло ее.

– Лицо этой фигурки кажется мне чемто знакомым.

– Это тудеск, – сказала женщина. – Ты бывала в РайнТудеске? Я оттуда родом.

Чиизаи подняла взгляд.

– Ты тудеска?

Женщина кивнула.

– Меня зовут Мартина. – Она протянула ей руку. – А тебя?

– Чиизаи. Я буджунка. – Она пожала холодную крепкую руку. – Прости мое невежество, но я думала, что все тудески светловолосы.

– Большинство. Но, видишь ли, я тудеска только по матери. У меня ее светлые глаза, но волосы, насколько я понимаю, отцовы.

Чиизаи снова глянула на фигурку. Резьба была великолепна. На лице воина была явно видна жестокость.

– На нас вчера напали тудески, – сказала она. – На море. – Она чуть подождала, потом добавила: – Похоже, ты не удивлена.

– А чего же удивляться? Они злой народ. Потому я теперь и живу в Далузии.

– Но ты же вырезала его, – показала Чиизаи на фигурку.

– Да. Как напоминание.

– О чем?

– Мой отец пришел с моря. Он был пиратом. Както раз его занесло в РайнТудеску. Там он и повстречался с моей матерью. Теперь они оба мертвы.

– Извини.

– Ладно. Мои родители были необычными людьми. Но мать преступила закон, и за этот грех они оба были убиты.

– Что она такого ужасного совершила, чтобы заслужить смерть?

– Она вышла замуж за моего отца, – ответила Мартина.

Она обернулась, как только Мойши притворил за собой дверь, и издала чтото вроде покорного вздоха.

Глаза ее вспыхнули, и в их нефритовой глубине он увидел коричневые точечки. На ней была свободная шелковая блуза цвета сливок, собранная у ворота на шнур, в овальном вырезе виднелась грудь. Еще на нем была длинная юбка такого темного зеленого цвета, что казалась почти черной.

– Ты! – прошипела она. – Как ты сюда пролез?

«Нет, чтобы спросить – чего тебе надо», – подумал он.

Руки ее свободно висели по бокам.

– Я влез в окно на втором этаже.

– Выметайся отсюда сейчас же!

Это обеспокоило его, поскольку в ней не было страхе и даже сейчас ее руки не сжались в кулаки.

– Не уйду, пока не получу ответов на коекакие вопросы. – Ему пришлось оторвать взгляд от ее вздымающейся груди. Это повредит делу. Он шагнул к ней.

– Сеньора…

– Вон! – Она не собиралась уступать.

Его тело напряглось само по себе, и он начал волноваться, поскольку ему нужно было добыть эти сведения.

– Сеньора, прошу вас. Вы должны выслушать меня. Жизнь вашей дочери…

– Я не собираюсь с тобой разговаривать, – ледяным голосом отрезала она.

Перед глазами Мойши возник лежащий в переулке мертвый Каскарас.

– Я не уйду.

Она шагнула к нему, и, прежде чем его отбросила назад полная силы ее молниеносная атака, он понял, с чем имеет дело. Когда она прыгнула, он успел увидеть ее собранные вместе вытянутые пальцы. Они оба упали, вцепились друг в друга и покатились по полу – он понимал, что, как только перестанет двигаться, ему конец. Одноединственное слово вспыхнуло у него в голове, когда он ударился затылком о деревянные доски и увидел нависшую над ним тень, – коппо.

– Народ РайнТудески живет только по законам, – говорила Мартина, когда они попивали компанью. – Рождаются и воспитываются по законам. В тенетах законов. Так живет эта страна. Рационально и легко. Бескровно. – С лица ее сбежал цвет, когда она рассказывала об этом. – Тудеск может вступить в брак только с тудеской, и никак иначе.

Чиизаи не сказала ничего, только смотрела в золотую глубину вина.

– Тудески ненавидят чужаков, – продолжала Мартина. – О, они терпят тех, торговля с которыми жизненно важна, но в РайнТудеску очень мало кого допускают, и командам купеческих кораблей, привозящих товар, не разрешается сходить на берег, а любой чужак в стране постоянно находится под конвоем.

– И ты не вернулась.

– Нет, – ответила Мартина. – И не вернусь.

– Ты не знала тудеска по имени Хелльстурм? – вдруг спросила Чиизаи.

– Нет. А что?

Чиизаи покачала головой:

– Да ничего. Просто вы оба тудески.

– Меня не интересуют другие из РайнТудески, Чиизаи.

– Может, тогда ты знала далузийского купца по имени Каскарас?

– О да, конечно. – Мартина налила им еще вина. – Но я уже много сезонов не видела его. Он собирался уезжать из города. Обычно он снимал вот эту лавку. – Она показала в пустоту меркадо. – Но это было уже давно. Мы были в хороших отношениях, поскольку он торговал старинными вещами.

– Значит, ты хорошо его знала?

Она покачала головой, окруженной ореолом темных волос:

– Да нет. Емуто хотелось бы получше… познакомиться со мной. Но я обнаружила, что некоторые из его старинных предметов были крадеными.

– Из собраний?

– Нет. Он грабил усыпальницы. По ночам отправлялся на добычу. Обычно к северозападу от города.

Он знал те места так хорошо, что я не раз советовала ему бросить грабеж могил и стать картографом. – Она слегка улыбнулась Чиизаи. – Конечно же, он не слушал меня. Слишком любил опасность… да и огромные барыши тоже.

– А Каскарас ни о чем не рассказывал тебе, когда вы в последний раз виделись с ним? Хоть о чемнибудь?

– А почему он так тебя интересует?

– Его убили, Мартина. В Шаангсее.

– В Шаангсее? – Мартина широко открыла глаза. – С чего это его занесло так далеко на юг?

– Его преследовал тот самый Хелльстурм. Ктото пытал Каскараса. Мы думаем, что это Хелльстурм.

– Если Хелльстурм тулеек, то есть способ узнать это наверняка.

– Да? Как?

Мартина отвернулась от Чиизаи. снова прикоснулась к рубину, к оселку, к талисману, отгоняющему дурные воспоминания.

– Тудески во многом очень дикий народ, хотя на них и есть некий налет цивилизации. – Она помолчала. Судорожно вздохнула. – Мои родители погибли в мой день рождения. Я видела, как они идут к дому, поскольку я сидела у открытого окна и ждала их. Они несли подарки для меня. Когда они переходили улицу, на них напали. Двое поджидали их. Это случилось так быстро, так просто – и вот они уже лежат в луже собственной крови. Мертвые. Только что были – и уже их нет. Я даже и не помню как следует, что было потом. Наверное, я спрягалась, поскольку дом наверняка потом обыскивали. Затем я уже была на улице. Сколько я проблуждала – понятия не имею. Я знала только одно – меня ищут, и я должна добраться до границы. Я старалась не спать, но, конечно же, это было невозможно. Через некоторое время я не выдержала. Както ночью я оказалась в какойто задней аллее, меня пробудила мешанина звуков и возни. Мне надо было бы убежать, но чтото удержало меня, какоето странное оцепенение охватило меня. Но, как оказалось, мне повезло в этом, поскольку я как раз напоролась бы на трех воинов – понимаешь ли, там был тупик.

Она замолчала, поглаживая тонкими пальцами рубин, словно читая прошлое и пытаясь прозреть будущее.

– Они тащили с улицы женщину. Может, она была шлюхой, может, нет. Теперь уж не узнать. Они изнасиловали ее на моих глазах, словно совершая какойто бескровный ритуал – без тени страсти или похоти. Затем, покончив с этим, они вспороли ей грудь. Они еще коечего хотели от нее – хотели коечто узнать, насколько я понимаю. В конце концов, они добились своего.

Чиизаи показалось, что ее собственное сердце сжимает холодная рука.

– Что они с ней сделали?

Глаза Мартины пылали огнем воспоминаний.

– Ты и вправду хочешь знать все до конца? Чиизаи кивнула.

– В РайнТудеске пытка считается высоким искусством. В тайных обществах, понимаешь ли, считается просто обязательным, чтобы высшие знали способы выведывания секретов. Понимаешь?

Чиизаи подумала о том, что рассказывал ей Мойши о том, как живет общество Шаангсея, полное тайн, но все же открытое.

– Нет, – призналась она. – Боюсь, что нет.

Мартина пожала плечами:

– Ладно, все равно. Мне кажется, что для полного понимания тебе придется съездить в РайнТудеску. Тудески обнажают сердце жертвы и, массируя его, либо замедляют, либо ускоряют жизненные процессы в теле жертвы, причиняя ей тем страшнейшую боль, но не допуская смерти. В этом они достигли совершенства. Никто не может выдержать такой пытки, но она – лишь одна из многих других.

– Боюсь, такое случилось и с Каскарасом.

– Тогда мне остается молиться за спасение его души.

Чиизаи дотронулась до нее:

– Прошу тебя, Мартина, очень важно, чтобы ты вспомнила все, что говорил тебе перед отъездом Каскарас.

Мартина выпрямилась, провела рукой по лбу.

– Дай подумать. Это было уже довольно давно. Тогда было начало лета. Он уезжал… куда же, он же говорил… не могу припомнить. Короче, как всегда, на северозапад.

«Верно, – подумала Чиизаи. – Кинтай лежит к северозападу от Корруньи».

– Помню, он был очень возбужден. «Когда я вернусь, Мартина, – говорил он, – я буду так богат, так могуч, что тебе придется согласиться на мое предложение, и мы поженимся». Но я мало слушала его. У него всегда в голове была парадругая планов, которые, как он верил, сделают его богатым, словно император. Так я ему и сказала – мол, богатый ты или нет, могучий или нет, мне все равно. Я не любила его и не собиралась за него замуж. Конечно, это мало на него повлияло, поскольку он считал, что за деньги можно купить все на свете. Он думал, что я просто подзадориваю его. И все же вот что он мне сказал: «Ты не понимаешь. Мартина. Сейчас я и вправду нашел ключ. С ним я стану повелителем мира. Но ты поймешь только тогда, когда я вернусь оттуда, где светит опаловая луна».

На миг Чиизаи замерла. У нее дыхание перехватило, и ритмичные удары сердца сотрясали грудную клетку. Она прокашлялась.

– Мартина, я правильно расслышала тебя? Каскарас сказал, что отправляется в Страну опаловой луны?

– Да. Я не помню, чтобы прежде слышала такое. Это фигура речи такая?

– Фигура… – Чиизаи уставилась на нее. – Ты не знаешь?

– Чего не знаю? Каскарас частенько разговаривал таким выспренним языком. Это был как бы шифр, с помощью которого он скрывал свои намерения от того, кто мог бы подслушать.

– Но не в тот раз. – Чиизаи поставила пустой кубок и встала. – Мартина, ты невероятно помогла мне. Ты даже не понимаешь как. По крайней мере, я понимаю теперь, изза чего все это случилось.

Мартина с любопытством посмотрела на нее, а потом сказала словно себе самой:

– Я рада, что смогла тебе помочь, но…

– Не бери в голову. Возможно, я когданибудь сумею тебе все объяснить. До свидания, Мартина.

Легким шагом Чиизаи покинула меркадо. За спиной у нее от стены отделилась темная тень и скользнула следом в ночь.

Комната была выкрашена в темносиний цвет, даже более темный, чем ночное небо. Цвет еще сильнее подчеркивали золоченые арочные балки, перекрещивающиеся на куполообразном потолке. Синие оштукатуренные стенные панели были тоже окаймлены золотом. По стенам были развешаны картины с изображением кораблей.

В комнате в первую очередь привлекала взгляд огромная кровать с периной, очень высокая, с бронзовыми изголовьем и изножьем, укрытая покрывалом изумительной работы, выполненным во всех оттенках зеленого. Огромные окна в свинцовых переплетах открывались в пышный сад на заднем дворе.

Эта комната во всем была необычной и говорила о нетрадиционном вкусе. Но замечательнее всего была большая, как полная луна, картина, висевшая прямо над кроватью в богато украшенной позолоченной раме. Она настолько привлекала взгляд, настолько ошарашивала, что непонятно было, как вообще можно спать под такой картиной.

Она изображала далузийского земледельца в поле, с напряженными мускулами, блестящей от пота кожей. Перспектива была такой, что равнина казалась просто бесконечной. Одной могучей рукой он обнимал за талию жену, которая пряталась на его груди, отчаянно прижимая к себе дитя. В другой руке земледелец держал серп, которым только что жал. Но сейчас он возносил его к темнеющему ночному небу, поскольку на него и его семью устремилась с неба страшная тварь – получеловекполунетопырь. Казалось, широкие крылья взбивают тяжелый воздух. Длинные кривые когти на человеческих ногах и звериных руках тянулись к горлу крестьянина.

Прямо как вытянутые пальцы сеньоры СегильясиОривара. когда она целилась в глотку Мойши. И все же, как ни странно, ему удалось продержаться все время, пока они катались по полу.

Мойши знал лишь основные блоки, но это могло лишь помочь сдержать нападение, поскольку он не знал, как в коппо надо атаковать. Но если она в этом деле мастер, то она быстро разделается с ним.

У него болело все тело. Даже кости начали ныть. Он отразил еще один страшный удар, нацеленный ему в кадык. Попади она в цель – ему конец.

Он снова навалился на нее, используя силу ее собственной инерции, чтобы они оба полностью перевернулись, и на мгновение очутился сверху, всем своим весом всадив локоть ей в солнечное сплетение. И все равно она ответила ударом в нос, который точно лишил бы его сознания, если бы она попала, и тогда, уже в полном отчаянии, он еще раз дал ей локтем, сжался и повалил ее толчком плеча, в который вложил всю силу – он сейчас думал о ней, как о противникемужчине.

– Ох! – шумно выдохнула она, свернувшись было клубком, но он ей не дал. Она попыталась было глотнуть воздуха, но он придавливал ее к полу, не давая дышать. Приступ рвоты чуть было не заставил ее задохнуться, и он слегка приподнялся, попрежнему стискивая ее руки железной хваткой. Она привалилась к его плечу, перевела дыхание. Он ощутил, как к ней с невероятной скоростью возвращаются силы. Он еще крепче стиснул ее запястья.

– Теперь, сеньора, – сказал он, – хотите вы или нет, но вы выслушаете меня.

Он холодно посмотрел на нее сверху вниз. Она широко открыла глаза – боль быстро уходила из них. Карие искорки плавали в нефритовых ее глазах, и он вдруг осознал, насколько она красива.

Он с трудом заговорил:

– Каскарас мертв, сеньора. Его пытали до смерти и убили в трактире Шаангсея.

– А при чем тут я? – с яростью ответила она. – Я не знаю никого с таким именем. – Она отчаянно выворачивалась, пытаясь освободиться из его стальной хватки.

– Может, и так, – спокойно сказал он. – Но мне кажется, вы все же знаете его, потому что он был другом вашей дочери. Когда я встретил ее в Шаангсее, сеньора. Офейю чуть было не продали на торгах в Шариде.

Она коротко вздохнула, и впервые он увидел в нефритовых озерах ее глаз истинное чувство. И это был страх.

– Да, в Шариде, сеньора, где всех, кто продан, ожидает страшная смерть. Наверняка и ее ждала та же участь, не вмешайся мы с другом. Потом она рассказала мне, что ее преследовал некий человек, который, как я думаю, убил Каскараса. Злая судьба занесла их обоих в этот город, поскольку собирались они не туда. – Он смотрел ей в лицо – ему казалось, что оно постоянно меняется, хотя это могла быть игра полумрака да его собственного воображения. – Офейя страшно боялась его, сеньора. Я совершил ошибку, оставив ее на время. Этот человек, что преследовал ее, похитил вашу дочь и при этом убил моего друга. И теперь я вот что скажу вам, сеньора. Я намерен найти Офейю и вернуть ее, равно как и убить того человека, Хелльстурма.

Он держал ее руки у нее за спиной, изза чего она сидела выгнувшись и ее крепкие груди выдавались вперед, словно ожидая его ласки. Во время схватки шнур ее блузы развязался, и теперь он видел всю ее грудь почти до сосков. Они выдавались даже сквозь ткань. Он оторвал от них взгляд и сказал:

– Теперь я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.

Она подняла голову, и под ее пронзительным взглядом он вдруг ощутил, как его охватывает какоето странное чувство.

– Отпусти меня, – прошептала она. – Прошу тебя. – На мгновение она закрыла глаза, затем снова открыла. Она была так близко… Он ослабил хватку, чтобы в ее кистях восстановилась циркуляция крови.

Она чуть переместилась вперед, и ее острые соски касались теперь его груди.

– Отпусти меня, – пробормотала она прямо ему в шею. – Отпусти меня, и я расскажу тебе все, что знаю об лом. – Она застонала словно от боли. – Все, что знаю. – Затем, словно прочитав его мысли, добавила: – Я не стану использовать коппо.

Он медленно отпустил ее запястья. Но глаз с нее не сводил, поскольку хотел знать, не собирается ли она его обмануть.

Она согнула пальцы, подняла их вверх. Она смотрела ему прямо в глаза. Ее пальцы были нацелены ему в лицо, но на сей раз без злобы, мягко.

– Что ты хочешь знать? – Голос ее был как дыхание ночного ветра. Она протянула руки, провела пальцами по его груди, по плечам, сцепила пальцы у него на затылке. Притянула его голову к себе.

– Я все расскажу тебе, – прошептала она.

Губы ее раскрылись под прикосновением его губ, язык коснулся его зубов. Она прижалась к нему, затем какимто непостижимым движением оказалась пол ним, ее ноги раздвинулись, стиснув его бедра. Он ощутил, как она горячо прижимается к нему, и его руки сошлись на ее спине…

Шорох, мягкий стон, снова и снова…

Приближалось время, когда Чиизаи должна была встретиться с Мойши на улице Калле Кордель, и, шагая по ночным улицам Корруньи, она начала разыскивать открытую таверну, надеясь, что еще не поздно Ей нужно было немного побыть одной и поразмыслить.

Она свернула на первом же углу с той стороны улицы, где она шла, выйдя из меркадо. хотя ее мысли были полны того, что Мартина, сама не подозревая, рассказала ей.

Это было обычным делом. Буджунское воспитание и обучение. Оно было так эффективно потому, наверное, что стало отчасти инстинктом. И поворот за угол был одним из основных принципов, применяемых в случае нахождения в чужом городе. Чиизаи начала машинально прислушиваться к звуку собственных шагов, выделяя один за другим остальные ночные звуки из общей мешанины – шорох листвы, звон цикад, далекий смех, звук захлопываемой двери и гдето еще дальше лай собаки. И тут она услышала шаги и поняла, что за ней следят с того самого момента, как она свернула за угол.

Она не ускорила шага и продолжала идти по улице, как ни в чем не бывало. Теперь ей нужно было две вещи – еще один угол и глубокая дверная ниша, хотя и темная аллея на худой конец сойдет.

Вот и угол. Она повернула налево, выискивая тень поглубже. Время теперь было на вес золота. Ей нужно исчезнуть, прежде чем…

Вот! Она скользнула налево.

Притаилась, напряженно прислушиваясь.

Она стояла совершенно неподвижно, слушая звук приближающихся шагов. Она подобралась, приготовилась… Нахмурилась. Чтото не так.

– Чиизаи?

«Боги! Мартина».

– Чиизаи!

Ее прошиб нот – она поняла, в чем дело. Звук шагов изменился. Теперь надо остерегаться двоих. Она вспомнила, что случилось с Коссори.

Она видела очертания фигуры. Мартина. Силуэт превратился в рельефную картину, когда женщина прошла мимо фонаря. Затем снова растворилась во тьме. Теперь ей еще раз придется выйти на свет. Это был шанс, и Чиизаи быстро прикинула, не дать ли ей пройти мимо. Но это тоже было опасно, особенно если Мартина на вражеской стороне.

Она молниеносно схватила Мартину за руку, другой зажала ей рот. Снова нырнула в нишу.

– Что ты тут делаешь? – яростно прошептала она.

– Пи… – Рука снова легла ей на рот.

– Шепотом!

– Я пришла предостеречь тебя, – еле слышно прошептала Мартина. – За тобой ктото идет.

– Знаю.

– О! – Затем: – Прости. Я нее испортила. Чиизаи посмотрела на улицу.

– Может, и нет. – Она изо всех сил прислушивалась, пытаясь различить шаги. Те, потяжелее. И она услышала их, понимая, что сейчас уже слишком поздно, что она не успеет увести Мартину в безопасное место. Значит, остается только запихнуть ее поглубже в тень и надеяться, что их не заметят.

– Не беспокойся, – шепнула Мартина. – Я вооружена. – Она молча потянулась к поясу и чтото вынула изза него.

Чиизаи уставилась на это «чтото». Оно было около метра длиной, длиннее любого кинжала, который ей приходилось раньше видеть. Странный треугольный клинок. Чиизаи както видела чтото вроде этого в одной деревне возле Аманомори. Тогда это был охотничий кинжал – как ей объяснили, такая форма лезвия придавала страшную силу оружию, когда оно вонзалось в тело зверя. «Нужно быстро достигнуть жизненно важного органа, не калеча плоти, поскольку охотятся только ради еды». Кинжал Мартины, как она поняла, был прекрасным оружием для ближнего боя.

– Это миссра, – прошептала Мартина. – Тудески используют такое на войне.

По тому, как Мартина держала миссру, Чиизаи поняла, что та умеет с ним обращаться. И тотчас обрадовалась, что эта странная женщина сейчас на ее стороне, поскольку теперь она могла различить звук шагов по крайней мере трех человек. Они приближались.

Она вынула дайкатану – длинный буджунский меч. Он получил имя, как было в обычае для такого оружия, в тот самый миг, как впервые попробовал крови. Меч Чиизаи был известен как Кинсюши – Всадник Смерти.

Она увидела блеск металла, когда преследователи проходили в полутени под фонарем и потом снова исчезли во тьме. Она обернулась к Мартине и прошептала:

– Если нам теперь придется расстаться, ищи меня в начале улицы Калле Кордель в полночь. За тобой туда не должен прийти никто. Поняла?

– Можешь рассчитывать на меня, – кивнула Мартина.

Чиизаи очень хотелось бы и это верить.

С пронзительным боевым кличем Чиизаи выскочила на улицу, высоко подняв обеими руками дайкатану, уже начавшую свой смертоносный путь в тот самый момент, как она поставила ногу на брусчатку мостовой.

Преследователи были огромными, высокими, даже больше, чем Мойши, но она была буджункой, воительницей от рождения.

Кинсюши со свистом рассек ночной воздух, развалив человека слева от ключицы до пупка. Человек покачнулся, точно пьяный, кровь и внутренности хлынули на мостовую. Он даже не успел крикнуть.

У них были прямые мечи, наверное, тяжелее ее двуручного. Но эти мечи ковали не буджуны – превосходные мастера этого дела.

Не клинок плел смертельную серебряную сеть в воздухе, розовые и золотые искры летели в ночь там, где клинки сталкивались, оглушительно звеня друг о друга.

Теперь она видела, что ее противники – крепкие тудески, очень сильные и хорошо обученные. Двое, с которыми билась она, прекрасно работали в паре, двигаясь и нанося удары так, словно обе руки с мечами принадлежали одному человеку.

Чиизаи спустя несколько мгновений осознала, что Мартина не врала и не преувеличивала, когда говорила о дикости тудесков. Это были звери под человеческой личиной, смертельно опасные фанатики.

Ей все это начало надоедать, поскольку впечатление было такое, словно она сражается с каменной стеной. Да, она была куда быстрее, но этим двоим всегото нужно было по очереди подставлять свои огромные клинки, чтобы блокировать ее удары. На это они, наверное, и рассчитывали. Как только она чуть замедлит скорость, они тут же убьют ее. Стратегия боя тотчас же обрисовалась у нее в голове. Можно изобразить, что она устала сильнее, чем на самом деле, и заставить их преждевременно начать атаку. Но так, понимала Чиизаи, она сможет обдурить только одного из них. И все же…

Она чуть замедлила с защитой, и тут же правый тудеск бешеным выпадом атаковал ее. Чиизаи крикнула и, поднырнув под смертоносный улар, повернула меч в горизонтальном уларе, нанеся его со всей силой. Человек рухнул как подрубленный.

Она отпрянула назад, впервые услышав звуки схватки за спиной. Мартина.

Она выхватила короткий меч. Теперь она стояла, широко расставив ноги, с двумя мечами. Она атаковала, нанеся одним клинком косой удар, а Кннсюши направив горизонтально, поперек груди противника. Он легко отразил атаку, просто подставив меч. Но Чиизаи уже начала обратное движение коротким мечом. Он заметил его в последнее мгновение, и все, что он успел сделать, – это отклониться. Движение почти спасло его. Клинок острием прочертил линию по его груди, но Чиизаи свела на нет его оборонительное усилие, следующим выпадом рассекши его позвоночник. У тудеска подломились колени, он опустился на брусчатку, словно молясь своим богам, опрокинулся на спину и затих.

Третий тудеск двигался осторожнее. Но она совершила ошибку, посмотрев ему в лицо и упустив размытое движение его меча. Удар был направлен не в точности на нее, потому она не сделала рефлекторного защитного движения. Но противник замышлял быстрым уларом выбить у нее короткий клинок. И все равно удар массивного оружия был так силен, что меч вылетел из ее руки, со звоном закрутившись на брусчатке.

Она ударила снизу, затем сверху – он отбил оба удара. И все время он теснил ее, снова и снова нанося косые удары. Она поняла, что устанет куда быстрее, чем ей хотелось бы. Она также заметила, что отступает в аллею, в более стесненное пространство. Там со своим длинным мечом она будет в невыгодном положении. Единственный выход – избавиться от меча. Поэтому при входе в аллею она позволила ему обезоружить себя, бросилась ему под ноги и сбила его. И когда он упал, она выхватила кинжал и нанесла удар.

Теперь он был вынужден бросить свой огромный меч, поскольку в такой тесноте тот скорее мешал, чем помогал. Тудеск достаточно быстро поднял руку, чтобы защититься от первого удара Чиизаи, отклонил второй и бросился в контратаку, которой чуть не опрокинул ее.

Она, тяжело дыша, отбивалась, покуда он изо всех сил старался навалиться на нее всем своим тяжелым телом. Чиизаи. однако, понимала, что если это случится, то ей конец, и потому она перекинула кинжал в другую руку. Тудеск заметил это только в последний момент и снова попытался отклонить удар. Но на сей раз он не уловил, под каким узлом пойдет клинок, и промахнулся.

Тем не менее это не был смертельный удар, поскольку он прошел аккурат над почкой справа. Он стиснул зубы и еще раз попытался наброситься на нее, но Чиизаи держалась, так упорно вращая клинком, что он никак не мог до нее добраться. Тогда он отшвырнул ее и, поднявшись на ноги, шатаясь, пошел по аллее, думая теперь только о том, как вернуться туда, откуда он пришел.

Чиизаи, хотя и поняла его намерения, была вынуждена за долю секунды принять решение – остаться и помочь Мартине или броситься следом за тудеском. Честно говоря, тут нечего было особо решать, поскольку преимущество сейчас было на одной стороне. И обстоятельства говорили, что если она сможет успешно проследить за этим тудеском и остаться незамеченной, то он выведет ее на Хелльстурма. Как только она узнает, где он затаился, она отправится на встречу с Мойши. Может, у нее еще останется время.

Она подобрала дайкатану и короткий меч и осторожно пошла по аллее следом за тудеском.

– Знаешь, ты похож на далузийца. – Ее прекрасное лицо, блестящее от пота, теперь было мягче – напряжение ушло. – Потому я и не поверила твоему рассказу.

«Она сейчас кажется ровесницей Офейи, – подумал Мойши. – В чемто даже и моложе». В ней было чтото от маленькой девочки, чтото такое, что не поддавалось описанию. Мягкая и беззащитная, но без намека на слабость, которую он презирал в людях.

– Я очень богата, – тихо сказала сеньора СегильясиОривара, – и ты, несомненно, об этом знаешь. Поэтому на меня смотрят как на добычу. – Она лежала совершенно нагая рядом с ним на зеленом покрывале. Ее тело величественно смотрелось в полумраке. Тени заполняли все его изгибы, придавая ее плоти таинственность, что была под стать ее таинственной душе. – Редко когда выдавался день, чтобы никто не искал здесь денег. – Она тихо вздохнула и повернулась к нему. Темная картина, висевшая над их головами, угнетала. – Я редко выхожу теперь из дому, поскольку часто – слишком часто – эти люди не просят, а требуют. – Она устремила на него твердый взгляд. – Ты, мужчина, можешь ли понять мое положение?

Мойши рассмеялся, пытаясь снять вернувшееся к ней тревожное напряжение. Оно передалось ему от нее при первом же прикосновении и беспокоило его все время, пока они занимались любовью.

– Но при владении коппо…

Она покачала головой:

– Все же ты не понимаешь. Будь я воином, я могла бы защищать себя как хочу, совершенно не задумываясь об этом. – Она положила руку ему на грудь, лаская его. – Скажи, мог бы мужчина, воин или не воин, очутиться в таком положении?

Он понял, о чем она, и покачал головой:

– Нет.

Она слегка расслабилась.

– Ты вправду так думаешь, да?

– Да, конечно. Иначе не сказал бы так.

– Даже чтобы угодить мне?

– А разве я не угождаю тебе наиболее честным образом?

Впервые с момента их встречи он увидел улыбку на ее губах.

– Да. Да. Так же, как и я тебе?

– Как и ты. – Он взял ее руку и поцеловал ее. – Но разве тебя не волнует судьба твоей дочери?

Она перевернулась на спину, уставилась в высокий потолок, похожий на купол храма.

– Давнымдавно, – тихо начала она, погружаясь в прошлое, – я была свободной женщиной. Я плавала на собственном судне, сражалась, брала что захочу, командовала командой из тридцати семи человек, верных мне, и только мне одной. Не удивлен? – Она взглянула на него на миг.

– Не особенно. В тебе бушует буря. Я чувствовал это все время, пока мы любили друг друга, это как прилив страстей. Ты слишком сильна, чтобы быть чьейто женой, каким бы влиятельным или богатым этот человек ни был.

Она улыбнулась, кивнула и продолжала:

– Я была счастлива, и в то же время меня переполняла необъяснимая печаль, которая охватывала меня каждый раз, когда я ложилась спать. Это так угнетало меня, что я начала бояться, а потом ненавидеть ночь. Я не могла оставаться в своей каюте, поскольку меня угнетал безымянный ужас, так что я предпочитала бродить по палубе, избегая вахтенных, кроме боцмана, который в первую же ночь, как увидел меня бродящей по палубе, принес мне горячего грога. И так было каждую ночь. Это одиночество в ночи немного помогало – словно я очищала душу в свете звезд и луны. Но в моей голове постоянно свербила мысль: «Этого недостаточно». Но чего я хотела?

За открытым окном на ветке сосны запел соловей. За ее плечом он увидел тонкий серпик молодой лупы, словно ломтик арбуза, который подают в конце пира. Над верхушкой дерева тянулся звездный шлюз, часть Небесной Реки, как называли ее моряки во всем мире.

– Вскоре я стала думать, что мне хочется добыть побольше денег. Потому я поведала свою печаль и страх одной женщине, которую встретила в далеком порту в устье реки, что не имеет названия. Мы заключили соглашение. Я получила много… предметов, которые помогли бы мне, и за одинединственный сезон добыла денег больше, чем за прежние восемьдевять. Я стала спать по ночам и была уверена, что нашла себе лекарство. Моя товарка, конечно же, получала половину всего, что добывала я, но меня это не беспокоило, поскольку корабль мой всегда сидел глубоко от груза добытого мной золота, серебра и драгоценных камней.

Так продолжалось много сезонов. Поначалу легкость, с которой мне все удавалось, поражала меня, затем, с течением времени, я стала воспринимать это как должное. Очень скоро я снова перестала спать по ночам и плакала, лежа в своей каюте. Я так и не нашла избавления.

Он смотрел, как ритмично вздымается и опадает ее грудь, как играют тени на ее лице.

– Теперь моя товарка коечего потребовала от меня – ты можешь называть это уступками. Коечто я делала без угрызений совести, чтото было мне не по вкусу. Но когда я заупрямилась, она стала настаивать, и вдруг я поняла, что попала в зависимость. Мной стали манипулировать, меня принуждали. Тот странный ужас стал постоянным, и наконец я была уже не в состоянии выносить его. Я отправилась к ней и сказала, что у меня нет сил выполнять то, чего она от меня хочет. Она рассмеялась, плюнула мне в лицо и сказала: «А ты не знала? Все, кто работает на меня, мои до конца жизни». Я ответила, что больше не выдержу, и швырнула ей под ноги все те чародейские штучки, которые она мне дала. Она взбеленилась: стала грозить мне, говорила, что могла бы прикончить меня, но не станет, что я однажды вспомню это мгновение и пожалею, что не умерла тогда.

Она отвернулась, посмотрела на него. На мгновение ее нефритовые глаза показались ему черными.

– Но я должна была уйти, понимаешь, поскольку наконец выяснила, что так меня угнетало. В своих странствиях я встретила одного человека. Понимаешь, я его бросила. Ну, пришлось – дела того требовали. Теперь я поняла, что именно о нем я так тосковала, что он остался шрамом на моем сердце и что именно этот шрам так болел каждую ночь. Конечно же, я никогда больше его не видела. Так ведь всегда случается – мир слишком велик. К тому же слишком мною времени прошло, чтобы искать его. Поэтому, расставшись со своей товаркой, я отправилась на берег и стала искать мужчину, который сделал бы меня счастливой. Пришло время – и я встретила Милоса Сегильяса и больше никогда не выходила в море. – Она на мгновение замолкла, и Мойши поймал себя на мысли – это, конечно, интересно, но какое отношение эта история имеет к Офейе? – Я не хотела, чтобы дочь повторяла мои ошибки, – наконец сказала она.

– Боюсь, с этим вряд ли что можно поделать. Похоже, что единственным настоящим учителем является жизнь.

– Да, я это поняла. Тяжкий путь.

– Что ты имеешь в виду?

Она села, словно какаято внутренняя буря не давала ей успокоиться.

– Мы с Офейей были… не в лучших отношениях. Недолго. А перед ее отъездом… перед тем, как она сбежала, то, что мы говорили друг другу, было просто ужасным. Мы постоянно ссорились.

– Изза чего?

Она отвернулась на мгновение, густые волосы рассыпались по плечам.

– Да. Обычная вещь между матерью и дочерью. Все, все вырвалось наружу!

– Почему она сбежала?

Она молчала, отвернувшись от него. Он коснулся ее шеи.

– Она ведь сбежала, так?

– Я не хочу об этом говорить.

Напряжение сквозило в каждом изгибе ее тела.

– Хочешь, – мягко сказал он. – Мне кажется, что ты очень хочешь поговорить об этом.

Она снова придвинулась к нему – едва заметным движением, но в нем заключалось так много. Он ощутил ее дрожь, запоздало осознав, что она молча плачет, возможно, стыдится того, что он видит ее такой, обнаженной не только телом.

Он медленно обнял ее, прижал к себе. Стал ласково покачивать ее у груди, ожидая, когда она продолжит.

Наконец она заговорила:

– Я была в Коррунье очень недолго, когда встретила Милоса, понимаешь. До того – прямо перед этим – я была в РайнТудеске на последнем задании, которое дала мне моя товарка. Там я встретила одного человека – странного, притягательного, красивого, и. пока мы стояли в порту, я была с ним. Это был Хелльстурм.

За окном умолк соловей, и, казалось, сама ночь затаила дыхание. Но ночь была за тысячу миль от них, она была другой вселенной, где люди любят и смеются, занимаются обычными делами – ужинают, гуляют, или играют, или просто бредут к морю. А здесь комнату заполнила леденящая душу тишина. Она охватила их обоих, как кожистые крылья гигантского человеканетопыря, напавшего на далузийскую семью на картине у них над головой.

– Много сезонов спустя он приехал в Коррунью, поскольку узнал, что после нашего расставания я поехала туда. Тогда мы с Милосом уже были женаты и горячо любили друг друга. Но Хелльстурму было все равно. Он хотел меня. Он настаивал, но наконец я добилась того, что он оставил меня в покое. Я провела с ним ночь. Милос ни о чем не догадывался. Я знала, как он к этому отнесется. Он был очень горд.

Что ж, жизнь много сезонов тянулась своим чередом, и я забыла о Хелльстурме. Я забеременела и родила Офейю. Мы с Милосом оба были на вершине счастья. Она выросла. Время быстро летит, когда у тебя есть ребенок. И вдруг неожиданно вернулся Хелльстурм, словно туман времени рассеялся, и все началось снова. Только на сей раз это была Офейя. – Она закрыла лицо длинными тонкими пальцами с длинными блестящими ногтями. Когда она отняла руки от лица, взгляд у нее был затравленный, зелень ее глаз потускнела. – Она была в том возрасте, когда все кажется трудным. Моя Офейя – необыкновенно красивая девушка, и в ту пору она толькотолько созревала. Она своевольна, да к тому же возраст был такой, в котором юные своевольнее всего. Она жаждала стать женщиной, и ей нравилось, что вокруг нее столько мужчин и что всеми ими она может помыкать. А таких было много. Я изо всех сил гоняла их, она бесилась. Но я не думала, что это правильно. Я в ее возрасте сама такая была, и я не завидовала ей. Но у меня в юности не было рядом родителей, и временами я попадала в такие переделки, что позже удивлялась, как я вообще сумела прожить до того времени, как стала женщиной. Я не могла допустить, чтобы и Офейя подвергалась такой же опасности. Но все мои запреты привели только к тому, что она стала еще более строптивой, и мы постоянно ругались. Она помотала головой. Он посмотрел ей в глаза.

– Тут и появился Хелльстурм. Ему нужно было то же, что и всегда. На сей раз я отказала ему окончательно. Я сказала, что об этом и речи быть не может. Ято сдуру тогда подумала, что ценой одной ночи смогу отделаться от него навсегда. – Она провела пальцами по волосам, подняла голову, и он увидел в ее глазах золотые искорки. – Тогда он принялся за Офейю. Преследовал ее везде – в школе, в меркадо, в тавернах. Везде. Он много о чем ей рассказал. Полагаю, иногда он ей даже рассказывал правду. Но он извращает все, даже правду, так, чтобы она служила его целям. У него медоточивый язык. – Она взяла руку Мойши, перевернула ладонью вверх, провела по его пальцам. – Нетрудно догадаться, что дальше случилось. Он соблазнил ее, как и меня много сезонов назад. Но одновременно он отравил ее разум, и она стала ненавидеть меня. Она сбежала с ним, Диос ведает куда. Так я в последний раз видела ее.

– А сеньор? – тихо спросил он.

Мойши ощутил, как она повела плечами.

– Конечно же, пришлось рассказать ему. Нрав у него был непростой, временами он выходил из себя, и, как я сказала, это был чрезвычайно гордый человек. Он вызвал Хелльстурма на дуэль.

Мойши вспомнил слова Армазона. А вдруг он был прав? Вдруг сеньора сговорилась с Хелльстурмом убить Милоса Сегильяса? Но зачем? Ответ был только один. Сеньора любила мужа, но, может быть, куда сильнее любила дочь.

– Диос, я была в ужасе! Я на своей шкуре знала, что такое Хелльстурм, и понимала, что у Милоса, несмотря на всю его отвагу, мало шансов остаться в живых. Я умоляла его. Плакала, кричала на него, угрожала. Но все попусту. Я ведь не далузийка. Не по крови. Я не понимала, насколько священна далузийская дуэль. Когда вызов брошен, отменить дуэль никак невозможно. Даже если бы Милос этого захотел – только он, конечно, не захотел. Остановить его я не могла. – Она резко замолчала, словно окончила рассказ.

– Продолжай, – подбодрил он.

– Мало что осталось рассказывать. Милос сразился с Хелльстурмом и погиб.

Воцарилось молчание. Он прислушался к тишине ночи, которую время от времени прерывало хлопанье крыльев. Наверное, шторм идет. Но, находясь в комнате, нельзя было понять, переменился ветер или нет.

– Должен признаться, я слышал об этой дуэли. Она водила рукой по вновь застеленному покрывалу, разглаживая несуществующие складки.

– Об этом мне рассказывали на борту лорхи. – продолжал он, стараясь привлечь ее внимание. – Только та история кончалась подругому.

– Да? – Она даже не обернулась.

– Мне сказали… что дуэль была нечестной.

Она невесело рассмеялась.

– Если бы так, Мойши. Тогда я законно выследила бы и убила Хелльстурма. Я ненавижу его всей душой.

– Но он увез твою дочь.

– Она поехала с ним по своей воле.

– Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.

– Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.

Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.

– Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.

Она повернула голову:

– Что? Кто сказал тебе такую чушь?

– Армазон.

– Аа… Я могла бы догадаться.

– Бессмыслица какаято.

– Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.

– Он был предан сеньору.

Она кивнула:

– Да. И безнадежно влюблен в меня.

Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.

Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.

Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.

Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.

Потому что для этого коечего недоставало.

Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.

Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.

Стало быть, не поможет.

Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.

Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.

Но только не в Коррунье.

Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.

Чиизаи сделала единственно возможную вещь.

Она пошла не по улице.

Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.

– Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.

– Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.

– Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.

– Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.

– Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.

– А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.

– Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.

– Это ее не остановило бы.

– Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.

– Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.

– Чего ты хочешь?

– А ты как думаешь?

Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.

Она застонала.

Первое, что она сказала потом, было:

– Ты влюблен в Офейю.

Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:

– Почему ты так думаешь?

– Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.

Он высвободился из ее объятий.

– Смеешься.

– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?

– Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.

– Почему ты так уверена?

– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.

Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.

С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.

Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.

Единственной настоящей опасностью были края крыш.

Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.

Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.

Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.

Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.

– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.

– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!

– Это невозможно.

– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.

– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.

Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.

Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.

– Я должен идти, – сказал он.

– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.

– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.

– Тогда утром.

– Ладно.

Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.

– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.

– Я…

– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?

– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.

– Мы друзья.

– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.

Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.

В комнате было совершенно тихо.

Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.

Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:

– Почему у тебя в комнате висит эта картина?

– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.

– Это диавол?

– Диавол.

– Зачем он здесь?

– Чтобы служить мне вечным напоминанием.

– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».

Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.

– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.

Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им. Но для нее он был гораздо большим. Братом. Братом, которого у нее никогда не было, но иметь которого она страстно желала всегда.

– Ты пытаешься изображать моего отца? – полушутливо спросила она.

Он улыбнулся только ему присущей обезоруживающей улыбкой, и она вдруг поняла, как дороги ей его дружба и любовь. Он был намного выше ее. Он взял ее за руку, и она ощутила жесткость его кожаной перчатки.

– Выйдем. – Он вроде бы и спрашивал, но интонация была не вопросительной.

Только что минул полдень. На них хлынула с небес обволакивающая теплота лимонножелтого солнца. Стрекотали цикады, серые ржанки взлетали из своих укрытий в высокой траве.

Окоем был проткан острыми силуэтами криптомерии и острых, как мечи, сосен. Вдалеке смутно виднелись лиловые склоны Фудзивары, окутанной легким туманом. А перед ней, как она знала, стояла на месте замка Ханеда, где некогда родился ДайСан, только что построенная обитель. Замок был разрушен во время ужасной смертельной битвы между дорСефритом и Дольменом во время его рождения.

– Ты счастлива здесь? – Хотя ДайСан говорил на истинном буджунском, на этом древнейшем из языков, который знали только некоторые буджуны, очертания его рта придавали речи особые интонации, которые иногда не сразу возможно было понять.

Чиизаи удивлялась тому, что он говорит на древнем языке. Конечно же, она, дочь куншина, тоже свободно разговаривала на этом языке. Но ей очень хотелось узнать, чего он хочет или, по крайней мере, какого ответа он от нее ожидает.

Словно читая ее мысли, он сказал:

– Скажи мне правду, малышка. Остальное неважно.

– Хорошо, – с благодарностью ответила она, чувствуя, как огромная тяжесть спала с плеч. Под его твердым взглядом ее душа, казалось, плавилась, а напряжение в то же самое время ослабевало. – Нет. Я не счастлива.

Он кивнул:

– Понимаю.

– Да? – Она не верила, что хоть ктонибудь способен ее понять, и именно поэтому до настоящего момента она держала это внутри себя и прятала какимто образом даже от себя самой.

– Да, – сказал он, и голос его звучал как раскат грома над равниной. – И я знал беспокойство, которое нынче терзает тебя. Незачем скрывать это, малышка.

– Но мой отец…

– Милая, твой отец все понимает. Он попросил меня поговорить с тобой, поскольку он очень хорошо знает силу буджунских традиций.

– Я не могу говорить с ним об этом напрямую. Он догадывается.

– Я хочу уехать, – сказала она, впервые понастоящему осознав это. – Но я не хочу, чтобы он подумал, будто бы я бросаю его.

– Я знаю, что, как бы ему ни было грустно, всякая печаль покинет его сердце при мысли о том, что ты счастлива. – Он отвел взгляд. – Ну, теперь, когда все улажено, – куда ты хотела бы поехать?

– Я… честно говоря, не знаю.

– Хочешь в Шаангсей?

Вспоминая об этом сейчас, снова слыша в душе его раскатистый голос, она понимала, что он сказал это без всякой задней мысли.

Она была рада и тотчас же согласилась.

– Когда приедешь, я хочу, чтобы ты повидала моего друга, малышка, – сказал он. – Ты часто слышала от меня его имя. Это мой побратим.

– Мойши…

– Да. Мойши АннайНин. Это очень важно, малышка. Я хочу, чтобы ты с ним повидалась. Я хочу, чтобы ты передала ему мои подарки.

– Сколько я пробуду в Шаангсее? – спросила она. Он повернулся к ней, солнце высветило странные черты его лица. Он никогда ей не казался столь устрашающим и прекрасным.

– Это зависит только от тебя, но мне кажется, что ты захочешь там пробыть довольно долго.

Теперь, подобно летучей мыши перепархивая с одной покатой крыши Корруньи на другую. Чиизаи вспоминала эту давнишнюю встречу. Она подумала, что на этот раз ДайСан ошибся – она, считай, и не была в Шаангсее. Но хотя в этом чужом городе Чиизаи могла бы чувствовать себя одинокой и испуганной, она сейчас ощущала только нарастающий жар азарта. Не ради этого ли она и приехала на континент человека? И случайно ли она приехала именно в Шаангсей? В конце концов, это крупнейший порт континента человека и ближайший к Аманомори, что не было такой уж случайностью.

И все же Чиизаи не могла выбросить из головы то, что приехать сюда предложил ей ДайСан. Она никогда не спрашивала и не переспрашивала себя потом. Она и только она хозяйка своей судьбы. Она всегда может ехать туда, куда захочет. Она выбрала Шаангсей.

Она ли?

Последние слова ДайСана снова эхом прозвучали у Чиизаи в голове. Мне кажется, что ты захочешь пробыть там довольно долго. Неужели он знал чтото такое, чего не знает она?

Она мысленно пожала плечами, оставив на время эту загадку. У нее сейчас были более насущные задачи.

Теперь они были в дальней, западной части города, и тудеск, несмотря на все повороты, все время шел почти прямо на запад. Если так дело пойдет, то они скоро оставят город далеко за спиной.

Чиизаи на миг подняла взгляд, чтобы определить время по положению луны. Теперь она была лишь размазанным пятном в быстро несущихся с северозапада облаках. Наверное, буря идет, подумала Чиизаи, горячо желая, чтобы буря не разразилась, пока тудеск не доберется до места.

Он попрежнему шел на запад, и она поняла, что если сейчас не оставит преследование, то так и не встретится с Мойши. На лбу и верхней губе ее выступили капельки пота, но, смахнув их, она вспомнила о Мартине, и мысленно обратилась к своим богам, чтобы та одолела своего противника и пошла на встречу вместо нее. Сейчас все остальные проблемы она отбрасывала.

Теперь тудеск, наконец, пошел медленнее, осторожно оглядываясь во всех направлениях. Она подождала, пока он закончит осмотр, и спрыгнула на улицу у него за спиной, радуясь, что тусклый свет скрывает движение.

Они оказались в части города, плотно застроенной двухэтажными домами, – только иглесии Корруньи казались выше, – без окон, с плоскими, простыми крышами. Наверное, склады, подумала она, поскольку сюда, к западной окраине Корруньи, сходились основные торговые дороги из других далузийских городов и других стран.

Здесь она впервые увидела спящих на улице людей. Целые семьи. Они спали у стен, в темных дверных нишах. Это были рабочие, которые каждый день встают на рассвете, чтобы встречать большие караваны из далеких стран, получить пару медяков за разгрузку тысяч товаров и переноску их на собственном горбу в ближайшие купеческие склады.

Она осторожно прошла между спящими, как и раненый тудеск, и наконец попала в большой двор, где углядела маленький караван или просто шестерых верблюдов, готовых к отправке. Они стояли в тени высоких западных ворот юрода. К группке людей, сидевших на корточках у маленького костерка, как раз и присоединился тудеск. Чиизаи не осмелилась подойти поближе в этой тихой пустынной ночи, чтобы подслушать разговор, но ей удалось подобраться достаточно близко, чтобы хорошо все видеть. Один бросил на землю для раненого одеяло и занялся его раной, в то время как второй, усевшись на корточки рядом с лежавшим, стал расспрашивать его о том, что случилось. Затем сидевший вдруг дернулся, крикнул чтото – она не поняла – и рывком поднял раненого на ноги. Он казался чудовищно сильным. Раздались еще крики, и вдруг она ощутила движение позади и обернулась. Два огромных глаза в упор смотрели на нее с маленького детского личика. Это была девочкакамбухо, явно из многодетной рабочей семьи, которая жила здесь, не имея настоящего дома. Шум разбудил ее, и, вытягивая шейку, она пыталась рассмотреть, что там творится.

Чиизаи снова вернулась к зрелищу ссоры, и как раз вовремя – в воздухе сверкнула сталь. Разгневанный человек всадил нож в живот раненого. Сапогом отшвырнул тело прочь, словно вонючий мусор. А вдруг это Хелльстурм? Если так, то он не оченьто был рад неудаче своего приспешника.

Теперь Чиизаи почувствовала, что девочка подобралась к ней поближе, так что она даже ощущала ее дрожь. Она чуть повернулась и протянула правую руку. Девочка прижалась, и Чиизаи прикрыла ее своим теплым плащом.

Следя за лагерем караванщиков, буджунка поняла, что вернуться в город не успеет. Все мужчины уже стояли. Один затаптывал костер. Второй закидывал холщовую суму на спину верблюда. Она теперь увидела, что животные едят. Уже заканчивают. Сейчас караван выступит.

Чиизаи глянула на дрожащую девочку, положившую головку ей на плечо, затем опять на караван. Из кошеля она достала три медяка и показала их девочке. Затем вложила их в маленькую ручку и сжала ее ладошку.

Девочка подняла голову и вопросительно посмотрела на нее. Чиизаи прошептала ей коечто прямо в ухо. Глаза девочки были огромны и черны, как обсидиан.

– Ты поняла, куда идти? – спросила она подалузийски.

Девочка закивала.

– Иди прямо теперь, – сказала Чиизаи. – Как меня зовут?

– Чиизаи, – ответила девочка и улыбнулась чужестранке в лицо. – Чиизаи едет на северозапад.