"Трон Люцифера" - читать интересную книгу автора (Парнов Еремей Иудович)

Возвращение Пана

ВО ВРЕМЕНА императора Тиберия (14–37 г.) распространилась удивительная легенда о корабельщике Таммузе, которому прозвучавший над морской бездной таинственный голос велел возвестить, что умер великий Пан. Когда весть об этом достигла Рима, император приказал доставить к себе Таммуза и после беседы с ним собрал совет виднейших философов. Они склонны были считать, что, по-видимому, великий бог лесов действительно умер.

Но это была ошибка. В средние века рогатый и козлоногий Пан, которого церковники стали называть демоном, не только вернулся на родные поляны, но и обрел невиданную власть. Вместе с ним возвратились веселое племя сатиров и прелестные нимфы, прилетевшие на ведьмовском помеле.

С той былинной поры пролетели сотни и сотни лет… Не верхом на метле, но оседлав рычащие мотоциклы, съезжалась к заброшенной часовне нечистая сила. Миловидные ведьмочки в изрядно потертых джинсах и мини-юбках, приникнув к кожаным спинам дьяволов, весело перекликались в шелестящей, грохочущей моторами тьме. Когда мчащиеся впереди приземистые «кадиллаки» и «форды», включив пылающие адским пламенем стоп-сигналы, свернули со скоростной автострады на заброшенную грунтовую дорогу, лихие гонщики в черных рогатых шлемах «ваффен СС» неохотно сбросили газ. Только-только вошли во вкус, и вот на тебе — прибыли. А ведь так упоительно, так вольготно было лететь в кромешную ночь. Все дальше от города, чей бесприютный, негреющий свет, словно уголья в покинутом очаге, угрюмо дотлевал где-то там позади.

Они и впрямь летели на шабаш, оставив за плечами обыденный быт и обыденную мораль с их ложью, бесконечными запретами, абсолютной бесцельностью и скукой. Близостью освобождения от всех и всяческих пут овеяла разгоряченные лица могильная сырость уснувшей земли. Горьковатый дух омытой росой листвы пробился сквозь душную пыль и бензиновый чад.

Полная и совершенная в своей холодной осенней прелести, вставала над заброшенным кладбищем луна. Посеребрив скорбные тисы и обозначив заросшие плющом мраморные плиты, она неудержимо рвалась в зенит, утверждая свою неизбывную власть над душами людей и чахлыми призраками, затаившимися среди развалин. Она словно не признавала убогого рационализма и пошлых условностей века, загнавшего людей в железобетонные джунгли.

Сумрачными зеркалами взметнулись крышки багажников. Ничуть не стесняясь друг друга, приехавшие леди и джентльмены деловито расстались с привычной одеждой. Облачившись в ниспадающие волнистыми складками плащи с разрезами по бокам и вооружившись сверкающими двуручными мечами, мужчины образовали некое каре, в центре которого собирались склонные обычно к долгой возне женщины.

Впрочем, на сей раз промедлений, связанных с туалетом, не возникало. Девушки оставили на себе только туфли и бижутерию, а элегантные матери семейств чисто символически прикрыли наготу газовыми накидками. Чинно разбившись на пары, общество направилось к заброшенной часовне. После удара молнии, повредившего кровлю и оплавившего свинцовые переплеты витражного окна, ее постоянными обитателями стали совы, летучие мыши да жабы.

Первой, возглавившей шествие, паре в намеченной церемонии отводилась центральная роль. Лысеющий с темени и потому особенно похожий на доминиканского монаха господин намеревался совершить таинственный обряд святого Секария, известный со времен средневековья как черная месса, а его привлекательной спутнице предстояло для этого лечь на алтарь, где уже заблаговременно укрепили семь высоких зеленых свечей. Привезенную в ящике из-под баночного пива и столь необходимую для задуманной церемонии восковую куклу, особым образом слепленную и «окрещенную» в католическом соборе, заботливо нес один из «стражей» с мечом, оберегавший «запад».

Его сосед, обычно несший вахту на северной стороне магического круга, в котором развертывалось действо, готовился нынешней ночью сыграть роль самого владыки преисподней. В его пластиковом мешке находилась маска, сделанная искусным таксидермистом на манер головы исполинского козла. Черная шерсть и тяжелые рога, между которыми устанавливали горящую свечку, были настоящими, хоть и взятыми от различных животных, а «пылающие» очи ловко имитировало светоотражающее покрытие. Да и золотая пентаграмма во лбу «князя тьмы» была изготовлена из анодированного металла по специальному заказу. Худо-бедно, но современность с ее неограниченными возможностями по части научно-технических новинок тоже сумела внести посильный вклад в исконные ритуалы средневековья! Никуда не денешься: атомный век, прогресс… Но так и хочется спросить словами поэта: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?…» Воистину есть нечто обескураживающее в той исторической траектории, которую, пронзив времена и пространства, описала магия, возвратившись в конце концов на круги своя. Не претерпев существенной эволюции, ничего не забыв и соответственно ничему не научившись, она вновь утвердилась в качестве необходимого и вполне респектабельного элемента бытия в сознании современного европейца или американца.

Как? Отчего? Почему? Трудно, а то и вовсе невозможно дать однозначный, исчерпывающий ответ. Без анализа духовной атмосферы, без зондирования потаенных глубин человеческих страхов и вожделений, вне политической ауры и бытовых неурядиц мы едва ли сумеем приблизиться к отгадке. Девальвация традиционных верований и «жажда странная святынь, которых нет», духовный вакуум и эрозия традиционных институтов морали — все это необходимые составляющие того идейного хаоса, который пробудил ныне темные атавистические устремления. Разумеется, только этим одним не ограничиваются предпосылки сатанистского путча, посредством которого на пустующем Олимпе был утвержден железный трон Люцифера. И все же основная причина кроется именно в бездуховности, в утрате элементарных общечеловеческих моральных норм и духовных ценностей. «Церковь Сатаны», «Сатанинская библия», «Черная месса», «Легион дьявола», «Оргия кровопийц» — это не только заголовки бульварных романов и названия леденящих кровь киноподелок. И книги и фильмы — «тезки» обществ и организаций, насчитывающих ныне в странах капиталистического мира десятки миллионов приверженцев. Параллельно, вернее, соосно с культом мирового зла смыкают многовековые орбиты черная и белая магия, астрология, хиромантия, спиритизм, алхимия, колдовство, заговоры, нумерология, некромантия и прочие виды гаданий. Люди вновь верят в связь с загробным миром и вампиризм, прибегают в трудных случаях к каббале и тароту, жадно ищут хотя бы тень того, кому можно — нет, Не продать, а просто вручить, причем часто с приплатой, свою бессмертную Душу.

Словно и впрямь вернулось средневековье со всеми его аксессуарами, словно магическая рука стерла совокупную память человечества, предоставив ей пылиться на полках библиотек. Впрочем, если средневековье и накрыло черной вуалью города современного Запада, то возврат его крайне своеобразен. Сегодня никому не угрожает костер за «связь с дьяволом», а занятия герметизмом не только вполне допустимы, но и приносят весьма ощутимый доход, никак, правда, не связанный с тайной алхимического золота. Больше того, человек, открыто отрицающий всю эту чудовищную вакханалию, порой рискует прослыть чуть ли не обскурантом, ретроградом. Так что полемика с вампиристами или тарелкоманами требует известного мужества. «Поклонники дьявола» не прощают отступничества, как некогда не прощали его последователи пророков всеобщего братства и любви. Симптоматичные изменения претерпел и образ теурга — чернокнижника, некроманта, епископа «черной церкви». Ныне это, как правило, отнюдь не знаток наук (хотя бы и «тайных»), но наглый, невежественный шарлатан, компенсирующий нехватку эрудиции агрессивностью и непомерным апломбом. Да и зачем ему эта самая эрудиция, если невежественная (опять-таки в «тайных» науках) толпа, куда более не просвещенная в сих материях по сравнению со средневековой, все принимает на веру. Она жаждет быть одураченной. Да и сами «тайные» науки, хоть и по-прежнему именуются «оккультными», «герметическими», «эзотерическими» и пр., давным-давно продали за звонкую монету свою «высшую секретность». Курс магии или астрологии, самоучитель хиромантии или наставление для начинающего алхимика можно приобрести в любой книжной лавке. Два-три доллара за том в мягкой обложке. Да и весь мистический реквизит — от хрустального шара и полной колоды эзотерического тарота до черных свечей и планшеток для связи с потусторонним миром — будет предложен жаждущему в соответствующем магазине, иногда детском. При желании можно приобрести сложную радиотехническую аппаратуру для записи посланий умерших, пульт для экстрасенсорных испытаний и т. п. Так что связь с дьяволом устанавливается ныне совершенно открыто: на виду у просвещенного общества, в кругу семьи. Тем более что по телевидению можно увидеть не только репортаж из очередной колдовской пещеры, но и прослушать урок чародейства, который дает, скажем, «великая жрица» Сибил Ли, популярная в США телезвезда. Подобное смешение бытовизма и мистики, чародейства и ультрамодных новинок техники нередко ставит неподготовленного человека в тупик. Тем более что сатанистская церковь и ее оглушенная паства являют порой действа, достойные психиатрического заведения. Причем жаждущая Рекламы «самодеятельность» всевозможных сект и кружков, порой преступная, протекает, как Уже говорилось, не только на виду у всех, но и на фоне шумного, невиданного успеха сатанистских романов и колдовских фильмов.

На первый взгляд может показаться, что подобные гримасы общественного сознания совершенно необъяснимы, почти иррациональны, но стоит провести исторический экскурс и сопоставить между собой явления, бытовавшие на переломах самых различных эпох, как сразу проясняется и подоплека очередного феномена, порожденного кризисными ситуациями, от которых не перестает и, увы, никогда не перестанет страдать людское сообщество. Богатую пищу для размышлений о путях и капризах «контркультуры» дает и сравнение ритуалов всевозможных сект, лож и «каверн» — как давно канувших в Лету, так и самых современных, но черпающих убогое вдохновение и обветшалый реквизит из одних и тех же мутных источников. Вот почему в нашем повествовании будут постоянно пересекаться две временные линии. Одна, идущая из глубокой древности, позволит очертить происхождение и саму сущность «тайных» дисциплин, другая — современная — поможет постичь беспрецедентный парадокс современного сознания, воскресившего им же похороненные и проклятые тени. Это явится своеобразной перекличкой между средневековьем историческим и, скажем условно, «парадоксальным», противоестественно трансплантированным в миросозерцание и культуру нашего ракетно-космического века. «Интерес к оккультизму, — отмечалось в конце семидесятых годов в американском еженедельнике «Ньюсуик», — в течение десятилетий не выходивший за пределы крайне ограниченного круга избранных, внезапно превратился в поистине массовое явление».

Так ли уж внезапно? — возникает законный вопрос. Еще в середине прошлого века богатеющая американская буржуазия предприняла отнюдь не безуспешную попытку пересадить на девственную почву Нового Света «множество средневековых традиций, религию, английское обычное (феодальное) право, суеверие, спиритизм, — словом, всю эту чепуху, которая непосредственно не мешала коммерческим делам, а сейчас весьма пригодна для оглупления масс».[1]

Щедро посеянные зубы дракона дали обильные всходы.

Магия во всем комплексе составляющих ее «тайных» наук не только игрушка пресыщенных умов. Она и сегодня, как и во времена Варфоломеевской ночи, остается орудием политической борьбы, бережно сохраняемым в арсеналах самой крайней реакции.

Если проследить резонансные пики оккультизма, то они неизбежно совпадут с активизацией крайне правых сил. Так было в Германии перед захватом нацистами власти, так было в России после поражения революции 1905–1907 годов, когда с необычайной быстротой распространилась, по определению В. И. Ленина, «мода на мистицизм».[2]

В книге «Утро магов» Луи Повеля и Жака Бержье с характерной для обскурантизма эклектикой и неразборчивостью были изложены принципы «фантастического реализма», ведущего к «возрождению» якобы задавленной рационализмом творческой энергии человечества. Рядясь в одежды отчаянных реформистов, почти революционеров, авторы пытались уверить своего читателя, что причины всех нынешних бед и неурядиц следует искать в недавнем прошлом. Обвинив науку в том, что она-де наложила запрет на фантазию, они обрушились на современные духовные ценности, которые якобы заставляют человечество тащиться в хвосте прогресса, устремившегося во вселенский простор. «Мост между эпохой мушкетов и эпохой ракет еще не построен!» — патетически восклицали Бержье и Повель, ниспровергая сами основы знания, позволившего человечеству выйти в космос.

Нетрудно представить себе, каким рисовался этот немыслимый «мост» людям, приписавшим алхимикам и розенкрейцерам открытие ядерных превращений (достойно увенчавшее, кстати сказать, усилия столь хулимой ими науки). Случайные «озарения» и интуитивные догадки герметистов-алхимиков, составителей гороскопов, натуропатов не заслонят в нашей памяти костры аутодафе, колеса и виселицы, кровавые религиозные войны. «Век мушкета» ознаменовался вакханалией нетерпимости, повальным увлечением черной магией и некромантией. С легкой руки Екатерины Медичи, например, возродились гадания по внутренностям животных, ее алхимики соперничали между собой в изобретении изощренных отрав, прорицатели, распластав на окровавленных столах человечьи мозги, толковали на свой лад прихотливые рисунки извилин. А в эпоху «короля мушкетеров» Людовика Тринадцатого имел место позорный процесс Урбена Грандье, обвиненного в сношениях с дьяволом. Повелю и Бержье, усмотревшим современное «пробуждение духа» даже в оккультных изысканиях нацистских фюреров, нельзя отказать в некотором прогностическом даре. «Мостом», который грезился им в шестидесятые годы, явился заурядный средневековый шабаш, захвативший в свой вихрь часть травмированной термоядерным безумием. вконец изверившейся и замордованной безработицей западной молодежи.

Атака на разум, на позитивное знание, начатая с вылазки под флагом «фантастического реализма», обрела ныне масштабы тотального наступления. Под прицелом находится теперь не только позитивный багаж XIX столетия с его мнимыми прегрешениями против свободной мысли и не только марксизм, о который обломало свои копья не одно поколение ретроградов. Нет, нынешние апологеты варварства готовы сбросить со счетов все века, отделившие эпоху ракет от эпохи ведьм. Они готовы идти по пути прогресса не далее схоластики, прозябающей в монастырских кельях, не далее крестьянского серпа и цехового знамени. Их буквально завораживает звон рыцарских лат, гипнотизирует небо, не омраченное дымом заводских труб, зазывает на языческие игрища буйная сила первозданной земли, начисто свободной от всяких экологических проблем, а если чем и попахивающей, то только навозом. О голоде, чуме и крестьянских восстаниях при этом, конечно, не вспоминают. Огонь ведется сразу по двум целям: разуму, рациональному мышлению как таковому и рабочему классу, коему задним числом не позволяют даже выйти на историческую арену, ибо от него якобы и проистекает вся грядущая скверна. Во всем этом есть своя логика — разрушительная, можно сказать, оккультно-фашистская. Во всяком случае, в основе ее лежит полнейшее презрение к реальности. «Не нужно полагать человеческому уму какие бы то ни было границы», — писал Рене Декарт, Чье «Рассуждение о методе» прозвучало погребальным колоколом всяческому вздору, измышленному замшелыми фанатиками. Можно, наверное, усмотреть изощренную насмешку судьбы в том, что именно на родине энциклопедистов и вольнодумцев появилось сочинение, впрямую атакующее непревзойденный трактат великого мыслителя. Но судьба здесь ни при чем. Людям свойственно самим выбирать себе духовных наставников. Одни с благоговением и признательностью обращают свой взор к гуманистам и реформаторам, других неодолимо влечет к погромщикам и всяческим изуверам.

О своей преданности идеалам самой крайней реакции декларативно заявил весьма известный историк, член Французской академии Робер Арон. Название, которое «бессмертный», как именуют во Франции академиков, избрал для своего труда, подчеркнуто тенденциозно — «Рассуждения против метода». Впрочем, «рассуждений» в памфлете не встретишь. Рассуждения подразумевают рассудок, а именно против него с патологической ненавистью ополчился Арон. Он поносит Декарта за то, что тот разработал «тоталитарную концепцию разума». А коль скоро операции разума совпадают с реальными законами мира, Декарт предстает интеллектуальным тираном, «стандартизировавшим способности человеческого духа» и «раздробившим человеческую душу». Это он, по мысли Арона, убил вдохновение и выхолостил поэтическую тайну, «избавив человека от всякого творческого усилия». Аргументы Арона заведомо лживы, но это ничуть не смущает автора «контррассуждений».

«Читая эту книгу, трудно поверить, — отмечал в «Литературной газете» журналист Лев Токарев, что она издана в последней четверти XX века, — так силен в ней затхлый дух средневекового мракобесия и навсегда похороненной Декартом схоластики».

Да поверить трудно, если читать в тиши кабинета с зашторенными окнами, абстрагируясь от колдовской вакханалии, сотрясающей индустриальный Запад. Но в том-то и суть, что тяга к мистике, к сатанизму не изолированное явление, не случайно проклюнувшийся больной побег перегнившего корневища. Как показала история, реакция имеет обыкновение контратаковать на всех фронтах сразу. Не случайно же с неостывшей страстью ухватились вдруг за Нострадамуса. Не только по причинам, обусловленным модой и конъюнктурой, как грибы начали появляться фильмы, романы и пьесы на темы дьяволизма и оборотничества. Очевидно, пионеры этого движения ощутили некий толчок (чтобы не сказать — социальный заказ) и сами дали направление моде, сами обусловили бум по части спроса и предложения. А такой бум налицо. В одной только Италии выходит около двадцати оккультных журналов, большей частью нацеленных почему-то на мертвецов-кровососов, о чем свидетельствуют названия: «Дракула», «Вампир», «Вампиресса» и даже «Вампириссимо». Можно ли рассматривать это явление в отрыве, скажем, от кровавых оргий террористов из «Красных бригад» и «Первой линии»? От очередного пароксизма военной истерии или ощущения неизбежной экологической катастрофы? «В случае атомной войны… бомба будет сброшена на большие города- Лион, Марсель, Париж… Те, кто спрячется в противоатомных убежищах, выйдут на поверхность, когда огромные орды пройдут над их головами и русские убьют все, что только можно убить. Затем уцелевшие жители городов плотными рядами, словно обезумевшее стадо, бросятся в деревни. Они умрут на дорогах, так как не смогут возродить жизнь, создав островки «а-ля Робинзон Крузо»… И спустя некоторое время, если больше не останется жратвы, съедят самого маленького члена семьи!» Этот бред взят не из очередного «романа ужасов», а из репортажа преуспевающего фотографа Мартена «Французы, которых безумно пугает угроза войны», опубликованного в парижском еженедельнике «Нувель литтерер» в ноябре 1981 года. «Разум заставляют молчать», — с горечью признается профессор М. Маскино в статье «Сумерки разума», опубликованной во французском ежемесячнике «Монд дипломатик». «Отказаться от требований разума, — развивает он свою мысль далее, — это значит стелить постель варварству… Ибо не безнаказанно пробуждают чудовищ, которые подсознательно дремлют в людях: когда химеры завладевают находящейся в исступлении толпой, они убивают».

Мы вскоре увидим, на что способны такие химеры! «Я мыслю, следовательно, существую», — с гордостью за человеческий род говорил Декарт. «Я мыслю, следовательно, не существую», — тщится опровергнуть великую аксиому одержимый манией величия пигмей. Что можно, однако, противопоставить классической ясности и величественной простоте декартовых аргументов, облеченных в безукоризненную литературную форму? Словно пароль погромщиков, вышедших с кистенем на большую дорогу, передается из уст в уста брань ниспровергателей разума. Как поразительно сходны их категорические утверждения, н‹подкрепленные даже самыми примитивными аргументами! И как жалки тщетные потуги взорвать самые основы современного знания, чтобы ниспровергнуть квантовую механику и теорию относительности, или же вновь, как во времена «третьего рейха», ошельмовать великих создателей современной картины мира. Магизму тесно в реальной Вселенной, он тщится воспарить над временем и пространством на перепончатых крыльях нетопыря.

Смехотворные претензии, бессмысленные попытки, ибо «человек и природа существуют только во времени и пространстве, существа же вне времени и пространства, созданные поповщиной и поддерживаемые воображением невежественной и забитой массы человечества, суть больная фантазия, выверты философского идеализма, негодный продукт негодного общественного строя».[3]

Но если нельзя, даже с помощью заклинаний, изменить законы природы, то почему бы не попытаться заставить человека разувериться в них? «Мы не можем изменить мир разумом», — декларирует французский романист и социолог Жан Дювиньо, оставив нас в неведении насчет того, как и чем он пытался изменить мир, прежде чем окончательно разувериться в высшем, если не единственном достоянии человека. «Традиционный рационализм больше не удовлетворяет», — вторит ему проповедник мистики и спиритуализма Марк де Шмедт, словно ему известен какой-то иной, «нетрадиционный» рационализм. «Разум должен вызвать кризис разума», — напыщенно предвещает даже вполне респектабельный социолог Эдгар Морэн.

Что же можно противопоставить разуму? Чем заполнить вакуум, оставленный всесокрушающим костром, куда полетит наше тысячелетнее прошлое, наш сегодняшний день, мы сами? Следуя формальному методу нынешних ниспровергателей и прибегнув к отрицанию «не», мы получим «неразум», а следовательно — безумие. Именно за это ратует американский литературовед Шошана Фелман. «Вся эпоха осознает себя некой точкой внутри безумия», — утверждает она в книге «Безумие и литература». Не довольствуясь тем, сколь противоестествен симбиоз культуры и сумасшествия, якобы «освящающих» друг друга, она заклинает окончательно шизофренировать общество и превратить искусство слова в поле действия иррационального.

Что ж, даже в горячечном бреду порой выкрикивают понятные фразы. Приходится признать, что и среди беспросветной мерзости встречаются примечательные находки. Слово «шизофренировать» — точное слово, ибо нет и не может быть иной альтернативы рассудку. Есть некая отрада в том, что подобное «открытие», которое так и просилось на язык, совершили сами ожесточенные ниспровергатели, а не защитники разумного начала в существе, именуемом Гомо сапиенс. Как ни странно, но слово истины прозвучало из шизофренированного лагеря. Но «истина» — есть некое производное от понятия «разум», поэтому нет особых надежд на то, что одержимые буйным безумием прислушаются к поставленному диагнозу. Если использовать выражение Паскаля насчет «мыслящего тростника», то есть человеческого разума, то лишенный этого бессмертного начала человек должен обратиться в простую траву, которую рано или поздно сожрут животные или испепелит огонь.