"Проклятый берег" - читать интересную книгу автора (Рейто Енё)

Глава вторая

Среди стоявших за кладбищем цистерн я довольно быстро нашел жилище моих друзей. Они — Альфонс Ничейный и два его постоянных компаньона — были как раз дома. Об Альфонсе Ничейном достаточно сказать, что выслан на вечные времена он был уже из любой страны земного шара, так что давно уже мог пребывать на нашей планете только подпольно. Главным образом — ночью. Если верить Чурбану, он был датчанином, один гватемальский торговец наркотиками клялся, что это испанец, а сам Альфонс гордо утверждал, что он — «человек без родины», потому что пришел на свет в какой-то туземной деревушке неподалеку от Коломбо, а родители его не были внесены в списки граждан какого бы то ни было государства.

Крестили его на армянском пароходе, но само-то это государство успело к этому времени исчезнуть. По мнению полицейских экспертов, его в целях исправления вообще следовало бы убрать на какую-нибудь другую планету.

Парень он был красивый, с немного девичьим лицом. Очень изящный, с благородной внешностью и по-настоящему воспитанный.

Ножом, однако, редко кто умел пользоваться так, как он, и один капрал в Суэце после полученного несколько лет назад удара до сих пор так дергает плечом, что о нем даже писали в специальном медицинском журнале.

Альфонс и два его товарища устроились в цистерне совсем по-домашнему. Перед отъездом бродячего цирка они, не пожалев трудов, но зато с малыми затратами приобрели занавес и покрыли им холодные камни. Спали все трое на раме от грузовика.

— Что нового, Копыто?

— Чурбан Хопкинс сидит на барже, завернутый до пят в скатерть, и очень ждет вас.

Я рассказал ему нашу грустную историю. Альфонс негромко чертыхнулся. Его товарищи выругались громко. Попался бы им только сейчас Турецкий Султан!

— Дайте поскорее какую-нибудь одежку, — поторопил я.

— Ты что? Может, мы похожи на кинозвезд? У кого это из нас водится лишняя одежда?

— Но ведь нельзя же, чтобы Хопкинс так и состарился, завернутый в скатерть!

— Этого и мы не хотим. Придется костюм у кого-нибудь позаимствовать.

— Ребята! — заметил я. — Надо будет сделать это по-честному, потому что сегодня именины моей матери.

— Ладно! Подпоим кого-нибудь, — сказал один из постоянных компаньонов Альфонса, а другой возразил, что дешевле обойдется хорошенько стукнуть этого кого-нибудь.

На том и остановились.

К счастью, в бараке рабочих, ремонтировавших дорогу, нам удалось без всякого насилия обзавестись промасленным, дырявым халатом. На время сойдет и он.

Мы поспешили к барже. Был уже поздний вечер, что-то около одиннадцати. На набережной не было ни души.

— Которая из них? — спросил Альфонс, показывая на стоящие у причала баржи.

— Вон та, в тени… За угольщиком.

— Стойте здесь, — приказал он своим компаньонам. — Если что будет неладно, дадите знак. А ты пойдешь покажешь дорогу.

Подойдя к сходням, я пронзительно свистнул. Тишина… Заснул он, что ли, от расстройства чувств? На том месте, где мы с Хопкинсом ждали возвращения Турка, лежала брошенная на палубу скатерть.

— Наверное, ушел вниз, чтобы не сидеть тут одному голым. На берег нагишом он не отправился — не такой это человек.

— Что верно, то верно. Хопкинс за своей внешностью следит. Спустимся, стало быть, в трюм. Может, он нашел покрывало получше и завалился спать.

Люк мы нашли без особого труда — оттуда так несло запахом соленой рыбы. Фонарик Альфонса осветил гнилые доски обшивки трюма.

— Вон и ящик стоит, — сказал я. — Тот, в котором будто бы лежит труп.

— Ну и что?

— А кто знает — нет ли чего при покойнике?

— Исключено.

— Почему?

— Потому что, как только ты ушел, Чурбан немедленно поспешил в трюм, чтобы взглянуть на покойника. Либо там ничего не было, либо Хопкинс переоделся и ушел.

— Вряд ли, — заметил я.

— Почему?

— Потому что, если бы там была какая-нибудь одежда, Турецкий Султан не стал бы ждать нас, завернувшись в скатерть.

— Верно.

— Все равно, взглянем.

Мы, спотыкаясь, спустились вниз. Альфонс светил фонариком, а я прихватил ломик, но это оказалось лишним — крышка ящика не была закрыта.

Альфонс направил луч фонарика внутрь ящика, вскрикнул и выпустил фонарик из рук.

Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит…

В ящике лежал Чурбан Хопкинс!

Мертвый!

— Каррамба! — выругался Альфонс. Выругался от волнения почти шепотом, но вы бы ошиблись, попытавшись сделать выводы о его происхождении по вырвавшемуся у него проклятию. Он редко дважды подряд ругался на одном и том же языке. Если судить по репертуару ругательств, его можно было бы отнести к любой нации земного шара. Впрочем, сильно сомневаюсь, что они стали бы оспаривать Альфонса друг у друга.

— Ты, — прошептал он. — Копыто!… Что… что ты скажешь?

Я не знал, что сказать. Просто стоял, словно окаменев. Господи… Бедняга… Чурбан, добрый, старый товарищ…

Альфонс поднял фонарик. Одежды на трупе не было. Все было в крови, но рана не была видна. Только когда мы перевернули Хопкинса, выяснилось, что он получил пулю в затылок.

— Мы найдем, кто это сделал, — сказал я.

— Правильно…

— И расплатимся за Хопкинса сполна.

— Даже, если понадобится, с процентами…

Мы стояли понурившись. Мало на свете таких веселых, добрых, настоящих парней, каким был Чурбан Хопкинс.

— А теперь… прежде всего похороним беднягу как следует, по-матросски.

— Тихо! — сказал Альфонс, хватая меня за руку. Что-то двигалось в темноте, но не похоже было, что это крыса бегает по доскам трюма.

— Посвети…

Альфонс направил луч фонарика в угол и…

Прыжок… Какая-то тень бросилась к трапу.

Мы бросились вслед за ней. Альфонс, столкнувшись со мною, упал, и нас окружила кромешная темнота. Загремели ступеньки трапа, но прежде чем беглец успел добраться до люка, я схватил его за лодыжку. Мы покатились вниз, и тут мне удалось вслепую хорошенько влепить ему кулаком.

Я — человек набожный, но о моем левом прямом с уважением отзываются самые видавшие виды парни…

— Посвети! — пропыхтел я.

Вспыхнул свет — и я остолбенел даже больше, чем несколько минут назад.

На полу с разбитым, окровавленным лицом, в полубеспамятстве сидел Турецкий Султан. В красных шароварах!

— Убьете меня теперь? — спросил Султан.

Это уж точно, — ответил я, потому что не люблю обманывать.

— Но не исключено, — задумчиво проговорил Альфонс, — что сначала мы тебе что-нибудь отрежем. Ухо, нос или еще что-нибудь, ведь просто убить тебя — явно мало.

Турок закурил.

— Что поделаешь, — сказал он негромко, хоть всегда был человеком крикливым и задиристым. — Я бы на вашем месте сделал то же самое.

— Слушай, Турок, — сказал Альфонс. Человек, который способен раздеть своего товарища, а потом вернуться и убить его, хуже, по-моему, всякого каннибала.

Он пнул Турка ногой, а потом выбил у него из рук сигарету.

— Давай, чего уж там, — сказал Султан. Мне было странно, что заносчивый, не боявшийся никого на свете Турок так терпеливо все сносит.

— Прежде чем мы с тобой покончим, ответь, за что ты убил Чурбана?… Ну, за что?…

— Все равно вы не поверите, если я скажу правду.

— Говори!

— Я не убивал его!

Я ударил его ногой так, что он свалился на землю.

— Ты — грязный, трусливый убийца из-за угла! Он поднялся и заговорил снова:

— Потому я и не хотел говорить. Знал, что все равно не поверите. Я бы и сам не поверил. Но чтобы я был таким уж трусливым, этого до сих пор не замечалось.

И это была правда. Идиотская ситуация.

— Ладно, рассказывай, как, по-твоему, все было.

— Я принес Чурбану одежду, а то мне все-таки неудобно было, что я бросил его здесь. На палубе никого не было. Я решил, что он спустился вниз взглянуть на покойника. Я тоже пошел в трюм и, как и вы, нашел его в ящике. Бежать уже не было времени — пришли вы. Вот так оно и получилось.

— А где одежда, которую ты принес? — спросил Альфонс. Султан вернулся в тот угол, откуда он выскочил, и показал на сверток с одеждой.

— Солдатская форма! — воскликнул Альфонс, глаза у которого, как у кошки, видели в темноте, куда не доходил свет фонарика.

— Ну да. Другой не было. Зачем бы я тащил ее, если бы пришел его убить? — Султан снова закурил.

Черт его знает. Трудно поверить, что он застрелил Хопкинса. Убийцы из-за угла не курят так спокойно перед лицом верной смерти. От Альфонса ему пощады ждать не приходилось, да и мое законное возмущение — при всей моей кротости — еще далеко не улеглось.

Голос Альфонса тоже зазвучал менее решительно.

— Тебе надо чем-то доказать свои слова, — сказал он после короткой паузы и поставил фонарик на ящик, — потому что от этого зависит, убьем мы тебя или нет.

Султан раздавил окурок так, что искры полетели во все стороны. Потом пожал плечами.

— А мне наплевать.

Таков уж он был. Нос крючком и все такое прочее. Невероятно длинные, худые руки, большой крючковатый нос и холодные, рыбьи глаза, с презрительной насмешкой глядящие на мир. Ничего не поделаешь, мне Султан нравился и убить его мне было бы не так-то легко.

— Ты не очень зарывайся! — прикрикнул на него Альфонс.

— Слушай… — сказал я. — Не верится мне, что Чурбана убил Турок.

— Мне и самому не верится. Но что, если мы ошибаемся?

— Что ты делал тут, когда мы пришли? — спросил я у Турка.

— Решил, что отомщу за Хопкинса, и выслеживал одного человека.

— Кого это?

— Убийцу.

— Ты знаешь, кто убийца? — спросил Альфонс.

— Знаю.

— Кто?

— Этого я не могу сказать.

— А если я тебя придушу? — полюбопытствовал мой друг.

— Тогда тем более ничего не скажу. И вообще, если не я убил Чурбана, то нечего вам ко мне и приставать. Допросы мне только легавые устраивали.

В этом тоже была доля правды.

— Ладно, — сказал я. — Я тебе верю.

— Я тоже, — кивнул Альфонс.

— Стало быть, я уже не обвиняемый здесь? — спросил Султан.

— Уже нет.

— Тогда, — Султан повернулся к Альфонсу, — за что ты мне только что разбил морду?

Его длинная рука метнулась вперед и ударила в подбородок моего друга с такой силой, что любой нормальный человек свалился бы без чувств. Но Альфонс только ответил встречным ударом.

Началась страшная свалка. На мой взгляд, Альфонс мог без труда решить дело в свою пользу — по части рукопашной я равного ему нигде не встречал, — но не хотел, чтобы Турок окончательно ударил в грязь лицом. Они упали на пол и усердно молотили друг друга.

Я не вмешивался. Это их личное дело. Выяснение отношений между двумя джентльменами.

Я отвернулся и еще раз посмотрел на моего покойного друга. Он лежал в ящике с закрытыми глазами… Бедняга Хопкинс… Какое у него мирное, спокойное лицо…

— Что это?

Я отчетливо увидел, как дрогнула мышца на его лице.

Возле носа.

Матерь божья! Мы ведь… мы ведь не проверили — жив ли он?

— Прекратите! — крикнул я дерущимся и с чувством пнул Альфонса, который как раз схватил Турка за уши и колотил его головой об пол.

— Ребята! По-моему, Чурбан пошевелился. Надо проверить… может, он еще жив…

— Ты пульс у него не проверял? — спросил Альфонс у Турка.

— Нет, я думал… — пропыхтел тот.

Мы кинулись к Хопкинсу и вытащили его из ящика. Альфонс приложил ухо к его груди. Мы, напряженно ожидая, стояли рядом.

— Ну?…

— Ничего не слышу… — Ухо от груди он, однако, не оторвал и после долгой паузы добавил: — Может быть… Иногда кажется, что немного стучит… И он не холодный… совсем не остыл…

Он вытащил из кармана плоскую фляжку и, разжав зубы, влил несколько капель рома в рот неподвижному Хопкинсу. Я начал растирать Чурбану грудь.

Если он был жив, то только благодаря тому, что рана оказалась очень тяжелой. Я не шучу. Так оно и есть. В Сингапуре один капитан полиции рассказывал мне, что при глубоком обмороке человек не так кровоточит, потому что кровообращение замедляется и свернувшаяся кровь успевает закрыть рану.

Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы услышали слабое сердцебиение.

— Нужен врач, — сказал Турок. — И хороший врач.

Мы уложили Хопкинса на кучу пустых мешков и побежали за врачом…

Постоянные компаньоны Альфонса терпеливо дожидались нас на причале.

— Можете идти, — сказал Альфонс — Мы сами сделаем все, что нужно.

В оранском порту у нас был свой врач — Федор Квастич, служивший когда-то на русском крейсере «Кронштадт». После революции судьба занесла его в Оран.

Дела у него и с самого начала шли не бог весть как, а потом из-за вина и карт совсем покатились под горку. Пришлось даже за что-то отсидеть год в тюрьме.

Отбыв срок, Квастич осел в порту в качестве врача и мор-финиста. Тут живут не бюрократы. Не диплом важен, а умение. А Квастич умел многое! В первую очередь — молчать. Он хорошо знал, что такое врачебная тайна. Если он извлекал из кого-нибудь револьверную пулю, то это не значило, что на следующий день в газетах появится полицейское коммюнике, а если констатировал смерть, то не морочил голову, выясняя, где пациент обрел вечный покой.

Это и называется врачебной тайной.

Квастич много читал, много пил, а в виде побочного занятия играл на фортепьяно в кабаре «Рогатая Кошка». Между прочим, играл первоклассно. Крупные, веснушчатые, белые руки этого опухшего от спирта толстяка так и летали по клавишам.

Мы мчались вовсю — благо «Рогатая Кошка» была в одном из соседних переулков.

— А где Турецкий Султан? — спросил вдруг Альфонс. Турок снова исчез!

Ну и ну!…

— Вот уж точно, что на воре шапка горит! — воскликнул Альфонс.

— То, что на воре, полбеды — мы и сами не святые. Только он за сегодняшний день уже второй раз нас обманывает…

— Сволочь! Я его таки задушу!

— Сейчас надо прежде всего найти Квастича.

Доктор как раз играл на фортепьяно. Глаза его мягко поблескивали из-под густых бровей. Увидев нас, он опустил крышку инструмента, взял шляпу и сказал хозяину:

— Меня вызывают к больному… Прошу прощения.

С этими словами он вышел. Вот какой это был человек.

— Нож? — спросил у нас Квастич.

— Нет.

— Пуля?

— В затылок.

— Тогда ему конец.

Мы почти бежали по пустынной улице.

— А где ваш чемоданчик? — спросил я.

— У Орлова.

— Зайдем возьмем.

— Двести франков.

— Что-нибудь придумаем.

Орлов было прозвище одного типа, скупавшего краденое и бравшего вещи в залог. И надо же, чтобы чемоданчик Квастича оказался именно у него.

Мы постучали к Орлову. Сгорбленный, с седой бородкой ростовщик жил один в небольшом одноэтажном домике.

— Нам нужен чемоданчик доктора Квастича.

— Двести франков.

— Сейчас у нас нет.

— Очень жаль.

— А может, все-таки…

В его руке появился револьвер.

— Сволочь ты, Орлов! — сказал я.

— А что поделаешь? Я только потому и взял его в залог, что всегда найдется какой-нибудь умирающий, ради которого его выкупят. Тут не благотворительное учреждение. Если я раз отдам его даром, тогда прощай мои двести франков.

— Откуда же мы их возьмем?

— Сейчас двенадцать. За полчаса можно обчистить какую-нибудь квартиру.

— За это время Хопкинс умрет.

— А я что могу поделать? Не подходить ближе — буду стрелять!

— Пошли! — сказал Альфонс — Подождите нас здесь, Квастич. Мы скоро вернемся.

Мы вдвоем вышли в ночь. От одного из доков длинный мол тянулся в море. Рядом с ним стояла небольшая, шикарная прогулочная яхта.

— Ну как?

— Можно попробовать… Мы направились вдоль мола.

— Осторожно!

С яхты на причал сошло несколько человек. Мы притаились за какими-то тюками, прикрытыми брезентом. Высокий седой мужчина в форме шел рядом с офицером помоложе. За ними следовали два матроса.

— Я поговорю с капитаном, — сказал холодным, носовым голосом седой.

— А если он не придет? — спросил офицер помоложе. — Мог бы уже и появиться.

Голоса и шаги стихли… Мы скользнули к яхте. Только найдутся ли проклятые двести франков на этой барской игрушке?

— Ты с другой стороны… — прошептал Альфонс и ухватился за борт яхты.

Я бесшумно прокрался к корме. Я всегда ношу с собой короткую, обтянутую кожей дубинку с залитым внутрь свинцом… Взобравшись на палубу, я вытащил ее…

Кругом стояла темнота. Я осторожно обогнул угол надстройки и выглянул. В паре шагов от меня стоял часовой — матрос, державший в руках винтовку с примкнутым штыком. Второй стоял у входа в каюту. С той стороны должен был появиться Альфонс. Второй матрос что-то негромко напевал.

Часовой с винтовкой беспокойно пошевелился, словно услышав какой-то шорох.

Гибкая, как у кошки, фигурка Альфонса появилась рядом с ним, и точно нацеленный удар в подбородок свалил часового с ног. Альфонс подхватил его, чтобы не было шума от падения тела…

У второго матроса не было даже времени сообразить, что же происходит, потому что я стукнул его по голове своей дубинкой. С тихим стоном он свалился на палубу.

Альфонс уже снимал винтовку с плеча нокаутированного часового.

— Свяжи их… А я погляжу, есть ли кто внутри… Он скользнул вниз…

Я быстро связал обоих матросов — благо, найти кусок троса на парусной яхте не проблема — и вошел в темную каюту.

Внезапно вспыхнувший свет на мгновенье ослепил меня.

— Руки вверх!

Красивая белокурая молодая женщина стояла передо мной, направив на меня пистолет.

Вы уже могли заметить из предыдущего, что я — человек немного консервативных взглядов, сторонник традиций и твердых нравственных принципов. Как таковой, я, имея дело с дамами, никогда еще не забывал старомодных джентльменских привычек. Уступив поэтому ее решительному, но не задевающему мою честь требованию, я поднял руки и низко склонил голову.

— Мое имя — Джон Фаулер, но друзья зовут меня Копытом.

— Что вам здесь надо?

— Хочу просить вас о великодушной помощи.

— А тем временем убираете часовых!

— Я чувствовал, что мои аргументы не дойдут до них. В наше время так редко встречаешь понимание у людей.

В этих словах я весь.

Женщина неуверенно посмотрела на меня. Я ясно видел, что мои слова произвели на нее глубокое впечатление. Говорю я и впрямь красиво. Я ведь упоминал в начале моих записок, что когда-то готовился стать певчим… К тому же… что ж, пусть это звучит нескромно, но можете мне поверить, я всегда был совсем недурен собою. Красивая внешность фигурирует даже в списке моих особых примет. Чтобы окончательно рассеять ее беспокойство, я чуть улыбнулся и мягким, успокаивающим тоном добавил:

— Вы можете чувствовать себя в полной безопасности — если понадобится, я защищу вас от кого угодно.

В этом весь я.

— Перестаньте валять дурака! Если хоть чуть-чуть опустите руки, я изрешечу вас!

В этом вся она.

Куда девались прежние, полные поэзии женщины, обожавшие рыцарское поведение, прятавшие засушенные цветы в своих молитвенниках и влюблявшиеся в похожих на меня таинственных незнакомцев?

— Отвечайте! Вы пришли один?

— Один.

Ложь — паршивая штука, но женщина, отвергнувшая поэзию, ни на что другое не может рассчитывать.

— Сделайте шаг в сторону… Перейдите на то место, где я сейчас стою, но не приближаясь больше, чем на два шага. Одно лишнее движение и…

— Вы меня изрешетите. Это я уже понял. А все же я вам скажу, что пришел сюда, потому что мой друг умирает, тяжело раненный, и мне нужны двести франков, чтобы привести к нему врача… Он лежит на барже…

Тихий шорох… женщина резко обернулась. Прыгнувший сзади Альфонс всего лишь схватил ее за запястье, но пистолет уже очутился на полу.

— Ни слова, иначе… — негромко проговорил мой друг и сжал пальцами горло женщины.

Я немедленно оттолкнул его в сторону.

— Такого обращения с дамой я не потерплю! Запомни это!

На мгновенье его светлые, блестящие глаза сузились. Этот человек не боялся никого на свете — меня в том числе. Женщина, тяжело дыша, стояла рядом, не смея пошевельнуться.

— Ну, ладно! — сказал Альфонс и рассмеялся. — Причуды наших друзей мы уважаем. — Он подошел к женщине и поклонился ей. — Разрешите представиться. Меня зовут Альфонс Ничейный, и я убедительнейше прошу вас не кричать, иначе мне придется убить вас.

Женщина ошеломленно переводила взгляд с него на меня.

— Я вижу, — продолжал Альфонс, — что вы смотрите на нас как на идиотов, что до некоторой степени свидетельствует о знании людей.

Он, улыбаясь, сел в кресло, стоявшее перед женщиной, и закурил.

Я уже упоминал, что в то время внешность у меня была хоть куда, но до Альфонса, пожалуй, и мне было далеко. Шелковая рубашка, голова на испанский манер повязана пестрым платком и вечная улыбка, открывавшая два ряда ослепительно белых зубов. Мускулы так и играли при каждом его бесшумном, пружинистом движении.

— Так вот… Мой друг уже объяснил, — начал он вежливым, непринужденным тоном. — Нам необходимы двести франков… Это все.

— И потом вы меня отпустите? Отпустим ли мы ее!

— Разумеется, — ответил я. — Если вы выполните нашу почтительную просьбу, мы удалимся, благословляя вас…

— Странные… вы… какие-то… — прошептала она. — Забираетесь на яхту, нападаете на матросов…

— Добавьте еще и кока, — вставил Альфонс — Он у вас какой-то ненормальный, прыгнул на меня сзади… Думаю, что в живых он останется…

— Вы убили его?

— Он перелетел через мою голову и сильно ударился. Но в живых останется, не беспокойтесь…

— Вламываетесь, хотите ограбить… и…

— И все-таки остаемся джентльменами, — помог я ей. Это ведь вполне соответствовало действительности.

— Пожалуйста… — Она вынула из ящика стола свою сумочку. — Я дам вам четыреста франков… Остальные, я прошу вас, оставьте мне…

— Что вы! Уверяю вас, нам нужны только двести. Этого хватит, чтобы помочь нашему другу.

— И… я уйду теперь…

— Разрешите нам проводить вас до конца набережной. По ночам тут шатается немало подозрительных типов.

Кому и знать, как не нам…

— Хорошо… проводите, но только издали… И спасибо… за то, что вы… так по-рыцарски…

— Не стоит…

Мы пошли за нею, отстав шагов на двадцать.

Внезапно она свернула за один из углов и, когда мы подошли, ее и след простыл. Убежала или спряталась в какой-нибудь подворотне… Все равно. Самое время было уже отправиться к Орлову.

— Изумительная женщина, — вырвалось у меня.

— И мы ей оказали большую услугу.

— В чем это?

— В том, что убрали от ее двери часового. Эта женщина была под стражей.

А ведь верно! Я — человек неглупый, но сейчас Альфонс оказался посообразительней.

Начинало светать, когда мы вошли к Орлову. Доктор Квастич крепко спал на крохотном диванчике, а Орлов с револьвером в руке сидел возле чемоданчика.

— Достали только сто пятьдесят, — сказал Альфонс — Плохо?

— Ладно, ничего. Недостающие полсотни я, так и быть, подожду.

— Давай, чтоб ты сдох!

Он получил деньги, а мы — чемоданчик. Плеснув на Квастича холодной водой и немного растолкав, чтобы привести в себя, мы поспешили в путь.

— Где вы его собираетесь уложить?

— Что?

— Где-то ведь надо будет ему лежать. В цистерне он с простреленной головой валяться не может.

— А вы где живете?

— Ночую в «Рогатой Кошке» рядом с фортепьяно. Место там нашлось бы и для него, но вечером, когда приходят посетители, ему там быть нельзя. Его надо в больницу.

— Раздобудем денег и на это. Сначала надо выяснить, жив ли он.

— Рана в затылок — штука тяжелая. Слишком там много важных нервных узлов. Легко можно было повредить продолговатый мозг либо мозжечок. Тогда конец.

Мы подошли к барже. Кругом все было пустынно и тихо. На палубе лежала скатерть. Мы начали спускаться в трюм. Впереди шел Альфонс. Сойдя по трапу, он включил фонарик — и негромко вскрикнул.

Я стоял за его спиной, словно оцепенев.

Все было, как прежде: открытый ящик, мешки, пустой бидон. Только раненого не было. Чурбан Хопкинс исчез!

— Что же это?

— Сам дьявол шутит с нами сегодня ночью, — сказал Альфонс.

— Что случилось? — с любопытством спросил Квастич.

— Исчез пациент.

— Сам он уйти не мог — при таких ранениях на некоторое время теряется чувство равновесия. Один казацкий ротмистр, которого я два года лечил от раны в голову, только по кругу и научился ходить. Пришлось ему из-за этого уйти в отставку.

Квастич присел на ступеньку трапа и без всякого перехода уснул.

— Турок… — пробормотал Альфонс.

— О чем ты подумал?

— Все-таки это он застрелил Хопкинса. Потом испугался, что Хопкинс придет в себя и все раскроется, вернулся и бросил его в воду.

— Звучит правдоподобно, но кто его знает… Турецкий Султан — порядочный парень…

— Ты что — спятил? Таким людям, как мы, нельзя до конца доверять. Почему он сбежал во второй раз? Почему?

На этот вопрос трудно было найти ответ, хоть сколько-нибудь оправдывающий Турка.

— Слушай, Копыто, не надо мне больше никаких объяснений. Турецкого Султана можешь считать покойником. Я ему свой приговор вынес.

— Если я встречусь с ним, придется ему представить очень убедительные доводы, чтобы остаться в живых.

Мы пожали друг другу руки. Чурбан Хопкинс может мирно покоиться на дне морском. Его смерть не останется неотомщенной.