"Сладкая летняя гроза" - читать интересную книгу автора (Сандерс Эми Элизабет)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Октябрь, 1789

«Нас осталось только пятеро», — подумала Кристиана. Прошло только три коротких месяца, а из многочисленных придворных дам, танцевавших на балах королевы, из многочисленных горничных и портних, прачек и принцесс, мастериц по изготовлению и герцогинь осталось только пять человек.

— Твой ход, — Габриэль бросила быстрый недовольный взгляд на Кристиану поверх своих карт. — Если ты все еще играешь, тогда ходи. Но если ты, конечно, предпочитаешь смотреть в окно, тогда смотри.

В Версале, вспоминала Кристиана, было много садов, залов и салонов, очаровательных гротов с волшебными фонтанами. Здесь легко можно было найти уединение.

А теперь их перевезли в Париж, всех их поселили на одном этаже, и дамы, приближенные королевы, жили теперь по двое в комнате.

Все это время Габриэль была довольно терпимой.

— Мне надоело играть в карты, — Кристиана швырнула раскрытые карты на блестящий стол и стала смотреть в окно. Из окна были видны только крыши домов и серое небо Парижа. Больше они ничего не могли видеть, так как им было запрещено покидать Тюильри. Когда-то это был великий дворец, а теперь он стал красивой тюрьмой.

— Тебе все надоело, — заметила Габриэль, — и из-за этого ты тоже стала скучной.

Она тоже бросила свои карты на стол и откинулась назад, поправляя вуалевую юбку своего платья, которое было слишком светлым для осени.

На другом конце комнаты сидела мадам Клери. Она вышивала при тусклом свете, падавшем из окна. Мадам Клери подняла голову и хмуро посмотрела на двух молодых женщин.

— Вы обе сведете меня с ума, если опять начнете свою бесконечную перебранку. Будьте благодарны судьбе, помолитесь богу. По крайней мере, нас не арестовали.

— Не арестовали! — Габриэль воздела руки к небу, бриллиантовые кольца сверкнули на ее пальцах. — О, мадам! За что нас арестовывать? Они не могут нас арестовать! Что мы такого сделали в конце концов?

— Нас не могут арестовать за перебранку, — согласилась Кристиана, снова беря карты в руки и раскладывая их.

— Как не стыдно, — пробормотала мадам Клери, продевая нитку с иголкой через ткань, раздраженно дергая их при этом.

Габриэль поморщилась.

— Нас не арестуют до тех пор, пока мадам Клери не назначат начальником дворцовой стражи, — заметила Кристиана.

— Уже больше нет начальника дворцовой стражи, — поправила ее мадам, по голосу которой можно было понять, насколько выводило ее из себя постоянное присутствие этих двух легкомысленных и безответственных молодых женщин. — Теперь у них Генеральная ассамблея, я они арестовывают всех, кого считают нужным.

— Это невозможно, — провозгласила Габриэль. Кристиане хотелось бы верить в то, что это невозможно.

— Ты заметила, Габриэль, — сказала она, — когда бы ты ни заявила, что что-то невозможно, это тут же случается? Ты говорила, что невозможно, чтобы чернь захватила Париж, невозможно, чтобы чернь захватила Версаль, невозможно, чтобы нас силой вывезли в Париж. И вот мы здесь. Мне хотелось бы, чтобы слово «невозможно» ты всегда произносила в кавычках.

Габриэль удивленно посмотрела на подругу, которая в это время постукивала ногой по полу и думала о том, как ей хотелось бы иметь свою гостиную. Мадам Клери преувеличенно шумно, как дракон, вздохнула.

— Если вы обе хотите провести свои последние дни, подкалывая друг друга, то, пожалуйста. Однако, думаю, что было бы лучше, если бы вы посвятили все свое время молитве. Молодые теперь так безответственны.

Сказав это, мадам Клери направилась к большой резной двери, толкнула ее и вышла в зал, прейдя мимо охраны с холодным достоинством.

— Старая драконша, — заметила Габриэль, отбросив за спину свои золотистые волосы.

— Должно быть, она каждое утро ест лимоны, чтобы сохранять постоянно кислое выражение лица, — согласилась Кристиана, и Габриэль улыбнулась ей, они снова были союзницами.

— Я думаю, что мы все теперь немного кислые и мрачные, — призналась Габриэль, — а все из-за того, что мы слишком много времени проводим в компании друг друга. О, как бы мне хотелось, чтобы они позволили нам уехать отсюда. Почему они держат нас здесь, Кристиана?

Кристиане хотелось бы лучше разбираться в политике. Жаль, что раньше она совсем не уделяла этому никакого внимания. Все, что она была в состоянии понять сейчас, заключалось в том, что мир перевернулся вверх дном, а они теперь пленники.

— Может быть они собираются арестовать нас, — предположила Кристиана. — В конце концов, они уже почти всех забрали.

Она прошла в другой конец комнаты и взяла свою скрипку с позолоченного столика, выполненного в стиле рококо, легко пробежала смычком по струнам и сыграла короткую печальную мелодию.

— Как это мрачно, — пожаловалась Габриэль, — тебя нужно посадить в тюрьму за то, что ты так портишь мне настроение.

Кристиана засмеялась и в ответ сыграла легкую веселую мелодию.

— Вот это, моя дорогая подруга, действительно, невозможно. А если бы это было преступлением, мы давно бы распрощались с мадам Клери.

Смех Габриэль резко оборвался при звуке смены караула, который явился им мрачным напоминанием того, что они являются пленницами новой Французской Республики.

— Не думай об этом, — предупредила Кристиана, опуская смычок скрипки. — Если мы будем все время думать об этом, то сойдем с ума.

Габриэль приложила пальцы ко лбу и на минуту закрыла глаза. Затем она снова взглянула на подругу, на лице ее сияла вымученная улыбка.

— Единственное, что меня беспокоит, так это совершеннейшая скука. Как утомительны эти революции, Кристиана. Это хуже, чем неудачный званый обед.

Кристиана засмеялась только потому, что этого хотела Габриэль.

Габриэль арестовали через три дня. Арестовали за «преступление против государства», хотя Кристиана представления не имела, что это могли быть за преступления.

Габриэль встретила офицеров, пришедших ее арестовать, как будто они везли ее на бал. Она надела шляпку с большими полями и перьями. Шляпка беспечно и легкомысленно сидела на ее густых золотых локонах.

— Как это глупо, — беспечно сказала она Кристиане, — ведь единственное преступление, которое я совершаю, это то, что в октябре, в дождь, я выйду на улицу в летнем платье и шляпе. Возможно, даже замерзну.

Кристиана уже не смеялась.

— Я скоро вернусь, — продолжала щебетать Габриэль, ее зеленоватые глаза искрились смехом. — А если не вернусь, значит, я в тюрьме вместе со всеми. Я слышала, что там устраивают очень увлекательные кар точные игры, — казалось, она говорила не о тюрьме, а о загородном дворце.

«Офицеры», которые пришли ее арестовывать, стояли в дверях салона и нетерпеливо переглядывались.

Они смотрели на двух молодых женщин в легких шелковых одеждах, которые продолжали глупо болтать о каких-то платьях, шляпках и карточных играх.

Кристиана взглянула на них, приподняв брови. Ей показалось, что она узнала одного из них, того, который был маленького роста. Кажется, он был грумом или лакеем в Версале. Грубые неотесанные люди, которым кажется, что они смогут управлять государством. Но самым страшным было то, что они уже управляли.

— Пора идти, — напомнил один из стражников — крупный грубоватый парень. Тон его был наглым и грубым. Он хотел испугать Габриэль, хотел унизить и оскорбить ее, не называя ее титул.

— Вы, — он один раз поклонился, — Ваше Высочество.

Это сразу сработало. Габриэль испугалась. Она схватила Кристиану за рукав ее шелкового розового платья, глаза ее потемнели и стали почти серыми.

— Я вернусь, — повторила она почти безумно. Солдаты прошли через всю комнату. Их грубые сапоги оставляли грязные следы на прекрасных коврах.

— Если ты увидишь Артуа, — начала Кристиана, но не смогла ничего больше сказать.

Она знала, где-то внутри она чувствовала и понимала, что никогда больше не увидит Габриэль, никогда больше не будет смеяться над ее шутками. Ее сердце сжималось. Ей не хватало дыхания. Корсет розового шелкового платья плотно сжимал ее, она чувствовала себя словно фарфоровая ваза.

Стражник взял Габриэль за руку, как будто она была опасным преступником. Кристиане хотелось высмеять солдат или сказать им что-то презрительное. Но она была очень напугана.

Когда стражник начал тянуть Габриэль к двери, их перепуганные взгляды встретились, и к ужасу Кристианы Габриэль зарыдала.

«Она знает, — подумала Кристиана. — Она знает, что она уже никогда не вернется сюда; мы все умрем». Кристиана смотрела на свою подругу в немом отчаянии и продолжала так молча стоять и смотреть на дверь, когда солдаты вывели Габриэль из комнаты, и она осталась одна. Дождь стучал по оконным рамам, и угольки в камине безразлично потрескивали.

«Когда же наступит моя очередь?» — думала она.

Кристиана опустилась в изящное гобеленовое кресло и закрыла лицо руками. Она молилась от всего сердце и просила прощения за миллион маленьких грехов.

Она умоляла, упрашивала, увещевала бога, говорила ему, что согласна жить в бедности, воздержании и обещала все, что угодно, только бы он помог ей выбраться отсюда.

«Бога нет», — сказал Артуа, его глаза сверкали при этом богохульстве.

— О, Артуа, — прошептала она в пустоту комнаты, — как я хочу, чтобы ты был неправ.

В этот момент она увидела записку, подсунутую кем-то под дверь. На свернутом листе бумаги была написана буква К. Кристиана пыталась вспомнить, кто сейчас стоял на страже за дверью. Она была почти уверена, что это был тот коротенький жилистый человек, один из бывших лакеев Версаля.

Она быстро оглянулась. Удостоверившись, что никого в комнате нет, поднялась с кресла и пробежала через комнату к двери. Ее каблучки простучали по гладкому мраморному полу.

Сердце ее бешено билось, когда она, наклонившись, быстро схватила бумажку. Стоя, прислонившись к стене, раскрыла и прочитала записку:

«Кое-кто хочет вас освободить. Приходите завтра в десять часов вечера в часовню. Возьмите с собой только то, что сможете унести».

Почерк был ей незнаком — нечеткий и размашистый. Но Кристиане было все равно.

Кто-то хочет помочь ей выбраться отсюда, кто-то волнуется и заботится о ней. Филипп или Артуа, или даже этот ужасный герцог Пуату, в данном случае, это не имеет значения. Она выберется из этой золоченой тюрьмы при помощи человека, который позаботится о ней.

Она откинула со лба густой черный локон и заплакала от радости и облегчения.

Кристиана сожгла письмо а камине и пошла в свою комнату, желая тут же замяться упаковкой своих самых любимых вещей.

Ей даже не пришло в голову испугаться.

Следующий день тянулся очень долго, и Кристиана старалась не думать о том, что сегодня ночью она покинет дворец. Ей было очень трудно сохранять спокойствие и вести себя, как обычно. Она постоянно думала о том, кто же устраивает ей побег и чувствовала себя немного виноватой, потому что покидала королеву, которая была так добра к ней эти три месяца, благодаря за преданность, за то, что она осталась с ней в то время, как многие уехали.

Она перебирала пальцами прохладные хрустальные четки с серебряной филигранью, когда мадам Клери постучала в дверь.

— Ее величество хочет вас видеть, — сказала она Кристиане, — и просит взять с собой скрипку. Это подняло бы ей настроение. Она так волнуется за принцессу де Ламбель.

Кристиана кивнула и поднялась из кресла, потом подошла к столику и взяла в руки футляр со скрипкой.

— Я тоже очень переживаю за нее, — ответила она дрожащим голосом, — Бедная Габриэль! Как вы думаете, ее отвезут в Консьержери[12]?

Мадам Клери пожала плечами и горько сжала губы.

— Кто знает? Возможно, нас всех перевезут туда. Сумасшедшие, они все сумасшедшие. Моя бедная королева, сердце ее разрывается. Бедная Франция.

Кристиана положила четки в карман своего платья, она не расставалась с ними, они успокаивали ее и напоминали о том, что бог ее не забыл, и что сегодня ее спасут.

Она посмотрела на окно. Луч солнца пробился через облака, которые уже несколько дней закрывали небо Парижа. Может быть, это благоприятный знак?

— Мы все в руках божьих, — тихо сказала она, и мадам Клери многозначительно усмехнулась.

— Отчаяние усиливает веру даже у неверующих. Пойдемте, мадемуазель Сен Себастьян. Их Величество ждет вас.

Мария Антуанетта сильно постарела за время своего вынужденного заключения. Под глазами у нее были темные круги, вокруг рта залегли глубокие складки. Но она сидела спокойная и тихая в своем небольшом красивом кресле и улыбалась, когда Кристиана играла ей.

Нежные, сладкие, насыщенные звуки маленькой скрипки наполняли спальню ее Величества, которая не подозревала, что эти мелодии Марчелло и Вивальди были прощальными песнями, прощальным подарком Кристианы своей королеве.

Даже во время ее игры можно было слышать крики толпы, собравшейся под окнами дворца. Разгневанная толпа все увеличивалась по мере того, как прекращался дождь.

Как всегда они кричали и требовали, чтобы королева появилась. Они называли ее Мадам Капет[13] или австрияка, или еще хуже.

Все, кто находился здесь с королевой, привыкли к этим крикам так, как привычен был для них в Версале шум фонтана или пение птиц в саду.

Наконец Кристиана не выдержала и опустила скрипку. Крики стали очень громкими, они переросли в победный рев. Крики ненависти сменились криками необычайной радости.

— Чего они хотят? — спросила королева в отчаянии, ее показное спокойствие исчезло. — Чего они хотят от меня? Я опять должна выставлять себя напоказ как в зверинце для развлечения толпы. Боже мой, что там у них сегодня?

Она подала руку мадам Клери, которая помогла ей подняться.

— Не обращайте на них внимания, — предупредила королеву мадам Клери. — Они замолчат постепенно.

— Нет, не замолчат. Хорошо, я выполню их требование, — сказала королева измученным голосом. — Откройте двери, я покажусь еще раз, и тогда, может быть, они оставят нас в покое.

Кристиана положила свою скрипку на полированный столик, инкрустированный ореховым деревом и последовала за королевой к золоченым дверям, ведущим на балкон. Это был ритуал, который они совершали много раз, и Кристиана просто ненавидела эти минуты.

Несколько мгновений королева молча стояла перед толпой, наполнявшей двор. Руки ее были сжаты, голова поднята высоко. Она держалась с большим достоинством, а толпа выкрикивала оскорбления, унизительные непристойности. Они называли ее проституткой, убийцей, предательницей.

Кричащая озлобленная толпа напугала Кристиану: сжатые кулаки, полные ненависти глаза, грубый хохот.

— Закройте двери, закройте скорее! — вдруг закричала мадам Клери. Одетые в ливреи слуги поспешили выполнить приказание, но Кристиана успела увидеть, что заставило Марию Антуанетту упасть в обморок.

В глубине двора, перед ликующей толпой, группа революционеров рамахивала длинной пикой как флагом. Но на верху пики был не флаг. Это была голова Габриэль де Ламбель. Ее золотые волосы развевались вокруг обрубка шеи, которая была вся в крови. На какое-то мгновение невидящие глаза Габриэль, казалось, встретились с глазами Кристианы.

Балконные двери с шумом закрылись, но вой кровожадной толпы наполнял уши Кристианы дьявольской симфонией преисподней. Она издала крик ужаса, страха и боли. Упав на пол, она закрыла лицо руками, как бы желая не видеть и не помнить этот ужасный образ.

Но она знала, что теперь она никогда этого не забудет.

— Я переживу это, — шептала себе Кристиана, пытаясь остановить слезы, которые снова и снова подступали к глазам, — я переживу это, я пройду через это.

Ее спальня была освещена единственной свечой. Нежные изображения облаков и пасторальные сцены на стенах были почти не видны при тусклом свете. Она аккуратно уложила свои вещи в сумму из толстой гобеленовой ткани.

Только то, что сможешь унести, говорилось в записке. Было время, когда ей нужно было пять сундуков и десять коробок, чтобы отправиться в путешествие, но это время давно миновало.

Она взяла только одно платье, простое платье из цветного хлопка, которое она надевала на пикник, когда она ездили в загородный дом Артуа; одну нижнюю рубашку, которая одновременно будет служить ей и ночной рубашкой, и как смена белья. Она положила щетки для волос из слоновой кости, заколки для волос из черного дерева и флакон жасминовых духов.

У нее было немного драгоценностей: нитка жемчуга, доставшаяся ей от бабушки, пара бриллиантовых и жемчужных сережек, которые ей подарил на день рождения Артуа и сапфировая брошь, которая ей уже надоела.

Она аккуратно сложила письма, полученные этим летом от брата. Может быть, она сможет найти его, если он все еще в Англии. Затем уложила миниатюрный портрет своей матери в рамочке, украшенной бриллиантами.

Некоторое время она рассматривала лицо матери, так похожее на ее собственное: широкие скулы, четко очерченный подбородок. Но больше всего на лице выделялись большие светло-голубые глаза. Это была женщина, которая дала ей жизнь и умерла через несколько месяцев. Тоже Габриэль, Габриэль Сен Себастьян, оставившая после себя двоих детей и крошечный портрет, чтобы напоминать им о себе.

Кристиана тщательно упаковала миниатюру в тонкие вышитые лайковые перчатки и положила в сумку.

Следующими были ее хрустальные, украшенные серебром четки. Она быстро и горячо помолилась, прижала крест к губам, прежде, чем упаковать.

Теперь ей оставалось только ждать. На прикроватном столике тихо тикали китайские часы, которые она взяла с собой из Версаля. Это были красивые часы. Тонкий фарфор с нарисованными пасторальными сценами, изображавшими красивых пастухов и миловидных пастушек. Прошлым летом она заключила пари с одной из приближенных королевы и выиграла эти часы. Она с гордостью показывала свой приз Артуа. Еще раз посмотрев на часы с идиллическими деревенскими сценами, она произнесла: «Страшилище». Кристиана улыбнулась, вспомнив это словечко Артуа и провела пальцем по стеклу часов.

— О, Артуа, какой же ты сноб, — пробормотала она, как будто он мог ее слышать.

Может быть это Артуа организовал ее спасение? И уже завтра они вместе будут есть пирожные, пить много кофе, болтать и смеяться.

Или может быть завтра она будет вместе с Филиппом, со своим красавцем-братом, у которого строгое лицо и такие блестящие черные волосы. Он снова будет называть ее поросенком, он заберет ее с собой в Англию, подальше от Парижа, от этих кошмаров революции. На какое-то мгновение перед ней возник невидящий взгляд Габриэль, ее золотые волосы, окрашенные кровью. Кристиана вздрогнула от страха и постаралась отогнать ужасное видение.

Без пяти минут десять она взяла с кресла накидку с капюшоном из плотного дымчато-лилового бархата и накинула ее на плечи.

Из окна в комнату проникал холодный влажный октябрьский воздух, пропитанный запахом горящих костров. Кристиане хотелось взять свою голубую бархатную накидку, отороченную горностаем. Но это было бы, конечно, глупо. Такое дорогое одеяние сразу выдаст ее, как ненавистную всем аристократку.

В одну руку она взяла сумку, в другую скрипку, проведя рукой по приятно пахнущей коже футляра. Больше по привычке, чем почему-то еще она бросила последний взгляд в зеркало, прежде чем выйти из комнаты. Ее собственная внешность удивила ее. Лицо ее выглядело напряженным и печальным, глаза встревожены и широко раскрыты, щеки от страха ярко горели.

Кристиана глубоко вздохнула, дрожа от волнения. Она пожалела, что так туго затянула корсет, погасила свечу и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

В часовне было тихо и темно, несколько свечей у алтаря почти догорели. Ее нижние юбки из тафты тихо зашуршали, и она вдруг услышала голос, громко прозвучавший в тишине.

— Мадемуазель Сен Себастьян?

Кристиана резко повернулась на звук голоса. Одновременно надежда и страх пронзили ее. Пальцы с силой сжали футляр скрипки, которую она прижала к сердцу, как ребенка.

Позади нее из темноты вышел мужчина. Ее сердце быстро забилось. Это был один из стражников, орестовавших Габриэль, тот самый небольшого роста жилистый мужчина, в котором она признала лакея из Версаля.

Он улыбнулся ей, обнажив гнилые зубы.

— Я подумал, что, возможно, вы решитесь прийти после того, что случилось с вашей подругой. Знаете, вам очень повезло. Приказ о вашем аресте будет доставлен завтра.

Кристиане чуть не стало плохо при упоминании о Габриэль. Она хотела что-то сказать, задать какие-то вопросы, но горло ее сжалось, и она не могла ничего сказать.

— Вот, — мужчина достал из кармана рубашки измятый, весь в пятнах, лист бумаги. Ее пальцы дрожали, когда она брала письмо из его грубых рук. Но сердце ее подпрыгнуло от радости, когда она узнала почерк брата.

«Кристиана, я здесь, в Париже, я делаю все, чтобы вызволить тебя. Никому ничего не говори. Будь готова в любой момент. Поверь, я ни за что не уеду без тебя из Парижа».

Кристиана хотела плакать от радости, она подняла радостный взор на своего спасителя. Глаза мужчины сверкнули в ответ.

— Ну, мадемуазель аристократка, вы очень счастливая девушка, не так ли? Вам очень повезло. Однако, вопрос стоит об оплате. У вас есть какие-нибудь деньги?

Кристиана покачала головой.

— Ничего, ни единого су.

Ее спаситель сплюнул с отвращением.

— Ничего? Черт возьми? И никаких драгоценностей?

Кристиана поставила сумку на землю, с готовностью открыла ее и начала шарить в ней дрожащими пальцами. Наконец она нашла нитку жемчуга. Прекрасный жемчуг красиво переливался при тусклом освещении. Она постаралась не заметить, как человек жадно схватил его своими грязными руками. Его темные глаза загорелись.

— Что ж, хорошо. А теперь, мадемуазель аристократка, вы молча пойдете за мной. Нам предстоит четырехчасовое путешествие. Ваш брат вынужден был покинуть город, мы встретимся с ним позже. А пока вы поедете в крестьянской повозке под копной сена. Вы не должны ни двигаться, ни разговаривать до тех пор, пока я вам этого не разрешу. Вы меня поняли?

Кристиана кивнула, думая, что она готова повиноваться самому сатане, если от этого зависит ее жизнь.

— Хорошо. Боюсь, что эта поездка совсем не будет похожа на те путешествия, которые вы привыкли совершать, но если вы хотите спасти свою задницу голубой крови, вы не будете возражать.

Он хотел попугать ее. Этот отвратительный человек наслаждался ее страхом. Он смаковал каждую насмешку, каждое грубое слово, которое произносил. Но ей было все равно, лишь бы он ее спас, а потом она быстро избавится от этой свиньи.

— Как бы там ни было, — ответила она холодно и спокойно, — нам нужно отправляться.

Его глаза сузились.

— Говорите «пожалуйста», когда разговариваете со мной, — резко сказал он. — Вам не стоит больше отдавать приказания, мадемуазель. И не забывайте этого.

Он повел ее к заднему выходу из часовни, остановившись, шумно глотнул святой воды у алтаря. Кристиана суеверно вздрогнула при таком богохульстве и последовала за ним в холодную темноту ночи.