"Щит побережья, кн. 2: Блуждающий огонь" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 6

Во время последнего перехода «Рогатую Жабу» сопровождали дымовые столбы на берегу – каждый дозор, мимо которого она проплывала, подавал условленный знак. Когда корабль показался в горловине фьорда, Хельга узнала об этом одной из первых и сразу кинулась в гридницу, где сидели мужчины. О кюне Далле она совсем забыла; мысль о том, что Брендольв снова здесь, так захватила ее, что ей хотелось скорее поделиться с кем-нибудь.

– Они плывут, плывут! – кричала Хельга, опередив даже вездесущих мальчишек. От волнения она разрумянилась, волосы вились у нее за плечами, как у валькирии в вихре битвы. – «Жаба» входит во фьорд! Наверное, Брендольв тоже там!

Все сидевшие в гриднице разом умолкли и переглянулись, Даг поднялся на ноги. Имя Брендольва считалось в Тингвале почти запретным и сейчас заслонило все остальное.

– Брендольв? – повторил Даг. – Что-то мне не верится, что он посмеет здесь показаться!

– Но ведь он плывет на «Жабе», у него нет другого корабля. Конечно, он будет здесь! Что мы будем делать? – Хельга ломала руки, а сердце ее колотилось так, что она не могла стоять спокойно и металась, как облачко дыма на ветру.

– Держи себя в руках! – настойчиво посоветовал Хеймир побледневшему Дагу. – Терпи! Даже если он и правда приплыл вместе с кюной, сейчас неподходящий случай. Едва ли он сразу уедет куда-нибудь еще. У тебя будет другой случай, получше.

Даг молчал, стинув зубы, а Хельга переводила тревожный взгляд с Хеймира на брата. Неподходящий случай… для чего?

– Но, может быть, он хочет попросить прощения… – несмело предположила она, умоляюще глядя то на отца, то на Дага, хотя тот не замечал ее взгляда. – Может быть, он понял, как был неправ… Неужели мы не помиримся после всего, что ему довелось пережить? Разве сейчас время для ссор? Вы же сами говорили, что нам нужен мир, чтобы…

– Дело зашло слишком далеко! – спокойно, но непреклонно перебил ее Хеймир. Отец и Даг молчали и не смотрели на Хельгу. – Я не думаю, чтобы он стал просить прощения. А без этого у хёвдинга остается только один путь спасти свою честь…

Хельга перевела молящий взгляд на отца. Хельги хёвдинг пожал плечами.

– Посмотрим, – неопределенно пообещал он. – Посмотрим, как Брендольв себя поведет. Может быть, он тоже сообразит, что сейчас не время для ссор и ему не так уж уютно будет жить в Лаберге, поссорившись с хёвдингом и восстановив против себя всю округу. Может быть, судьба пообломала его гордость.

Но в душе хёвдинг не слишком верил, что все разрешится так легко. А он сам не намеревался во второй раз протягивать руку Лабергу. Теперь их черед проявить смирение и дружелюбие. Он, хёвдинг восточного побережья, больше не собирался приносить в жертву свою гордость. Еще немного – и от нее вообще ничего не останется.

А Даг молчал. Сердце его было на стороне Хельги, жаждавшей примириться с товарищем детства и воспитанником отца, но разум признавал правоту Хеймира: нанесенное в день тинга оскорбление можно смыть только кровью обидчика. И то молчание, которое Хеймир принимал за решимость выполнить свой долг, вызвал мучительный разлад ума и сердца. Даг стоял между Хеймиром и Хельгой и не хотел, чтобы хоть один из них понял его. Хотя бы до тех пор, пока он не примет решение… А впрочем, разве у него есть выбор?

Когда же «Жаба» прошла по Хравнефьорду и впереди показалась полоса прибрежных камней в воде, на берегу уже ждала пестрая толпа. Сюда собрались все жители окрестных усадеб и дворов, все беглецы с Севера и Юга, занявшие землянки на поле тинга. Семья хёвдинга выделялась цветными одеждами, и взгляд Даллы сразу зацепил ее в толпе.

– Кто это? Где хёвдинг? – требовательно расспрашивала она Эгиля, стоя рядом с ним на носу.

– Вон хёвдинг, в зеленом плаще, рядом его мать, а это сын, высокий и прекрасный, как сам Бальдр, – охотно объяснял Эгиль, радуясь встрече с друзьями и заранее улыбаясь во весь рот. – А вон та диса подснежников – его дочь…

– Этот – сын? А я думала, вон тот, в белой накидке, – отозвалась Далла. Ее взгляд дольше всех задержался на фигуре высокого молодого мужчины, который стоял рядом с матерью хёвдинга.

– Это Хеймир ярл, сын Хильмира конунга, – с неудовольствием пояснил Брендольв. – Однако он здесь загостился. Я думал, он уже давно убежал к себе домой, за море… за обещанным войском.

– Он сказал, что ему нет надобности лично уговаривать каждого слэтта идти в поход! – пояснил Эгиль, понимавший досадливые и ревнивые чувства Брендольва гораздо лучше, чем можно было заметить по его простодушному виду. – О сборе войска позаботится сам Хильмир конунг. А Хеймир ярл остался здесь, чтобы получше закрепить свою дружбу с вашим хёвдингом. Ведь он обручен с его дочерью, а такую невесту не захочешь оставить… Хм!

Эгиль запнулся. Ему было приятно поговорить о Хельге, и он радовался, что ее судьба устроена так хорошо, но вовремя вспомнил о Брендольве и не захотел терзать его. Еще в первый день после отплытия с Острого мыса узнав, что Хельгу обручили с его соперником Хеймиром, Брендольв молчал целый день и даже ничего не ел. А уж это, по мнению Эгиля, служило вернейшим признаком тяжелого томления духа. Того самого, которое хуже любой хвори, так еще Отец Ратей говорил.

Все оставшееся до берега время Далла молчала. Дело оборачивалось хуже, чем она предполагала. Она знала, конечно, что сын Хильмира сюда приезжал, но надеялась, что он уже оправился восвояси. Лучше бы у Хельги хёвдинга гостил Фенрир Волк с Мировой Змеей в придачу! Ведь это Хеймир сын Хильмира не позволил восточному побережью дать войска. Стюрмир так восстановил его против себя, пока гостил в Эльвенэсе, – это и понятно, если вспомнить, каким чудовищем был покойный конунг, вкушающий славу в Валхалле! И едва ли Хеймир ярл проникнется дружбой хоть к кому-нибудь из рода Стюрмира! Пожалуй, явиться сюда не менее опасно, чем остаться на Остром мысу…

Но тут Далла одернула сама себя и упрекнула в трусости. Глупо проигрывать битву, пока она еще не начата. Может быть, Хеймир остыл и не будет мстить за старые обиды женщине и ребенку. В конце концов, ей не впервые придется укрощать обиженных мужчин…

«Рогатую Жабу» вытянули на берег и перекинули мостки, чтобы женщины могли сойти с удобством. Далла спустилась первой, держа на руках маленького Бергвида. На ее голове серело вдовье покрывало с короткими концами, скромное платье было сколото бронзовыми застежками с одной-единственной простой цепочкой. На бледноватом лице молодой вдовы отражалась трогательная смесь скрытого страдания и гордости.

Хельги хёвдинг поспешно шагнул ей навстречу.

– Я рад приветствовать тебя невредимой на земле Квиттингского Востока! – заговорил он. – Боги были жестоки к нам, лишив нас конунга, но они сохранили тебя и твоего сына, и мы будем рады оказать вам гостеприимство и дать вам все, в чем вы можете нуждаться…

Хёвдинг говорил торопливо, часто покашливал, чтобы прочистить горло от смущения, лицо его порозовело, и он почти не смотрел на Даллу. А она опустила глаза, чтобы скрыть их торжествующий блеск. Хельги Птичий Нос сам признал себя виноватым перед ней, а значит, здесь никто не скажет, что это она поссорила Стюрмира с Вильмундом, с Фрейвидом… ну, и прочие глупости.

– Я благодарю богов, сохранивших невредимым сына Стюрмира конунга – да пирует он весело в палатах Одина! – величаво ответила она. – Я рада найти здесь дружбу. Мне пришлось увезти моего ребенка с Острого мыса. Я должна сохранить для квиттов законного конунга, и я надеюсь, что здесь он будет в безопасности!

Далла слегка приподняла ребенка, точно намеревалась торжественно вручить его Хельги хёвдингу.

– Однако мне сдается, что сейчас неподходящее время собирать тинг и предлагать ему признать нового конунга, – спокойно произнес рядом чей-то негромкий, но уверенный голос.

Далла вскинула глаза, возмущенная, что какой-то наглец испортил ей так хорошо начатое дело. И сердце ее ёкнуло: она встретила умный, проницательный, чуть насмешливый взгляд темно-серых глаз Хеймира ярла. Казалось, он видит ее насквозь со всеми ее помыслами, точно сам Один помогает ему. Далле хотелось лихорадочно спрятать мысли, но она не знала как.

– Квиттингу нужен такой конунг, который сумеет одержать настоящую победу в бою, – учтиво продолжал Хеймир. – А еще лучше – так умно повести дело, чтобы до битвы вообще не дошло. Стюрмир конунг потерпел поражение и погиб. С его смертью окончились старые счеты, и живым лучше не возобновлять их. Торбранду конунгу лучше не знать, что у Стюрмира остался сын. Хотя бы до тех пор, пока тот не сможет сам за себя постоять. Поэтому ты сама понимаешь, Далла дочь Бергтора, что лучше сейчас не говорить о новом конунге. Достаточно будет почтить память старого. Что бы ни было, он погиб достойно.

«И будет с вас!» – явственно слышалось в вежливом умолчании. Далла сознавала, что ей нужно что-то ответить, что угодно, только чтобы люди слышали ее голос и слова слэтта не висели в воздухе слишком долго. Но она ничего не могла придумать. Умные глаза Хеймира ярла сковали ее, он видел ее насквозь и смеялся над ней в душе. Далла побледнела от досады, но молчала, понимая, что ссориться здесь с кем бы то ни было – верная гибель.

Быстрый ум Даллы искал выход. А иной раз отступление куда вернее ведет к победе.

– Я рада найти друга в тебе, хёвдинг, и во всяком, кто друг тебе, – сказала она наконец, обращаясь к Хельги, а на Хеймира бросив лишь один короткий взгляд. – Но первым, кто оказал мне и моему сыну помощь, был Брендольв сын Гудмода. Я хочу отблагодарить его достойным образом и потому предпочитаю принять его гостеприимство.

Далла обернулась и посмотрела на Брендольва. И вся толпа на берегу, как поляна ромашек под порывом ветра, разом повернула головы в ту сторону.

Брендольв стоял возле штевня «Жабы», позади всех, даже позади женщин, приплывших с Даллой. Все это время он молчал и почти не поднимал глаз. Он предпочел бы вообще не показываться в Тингвале, но усадьба Лаберг стояла дальше от горловины фьорда и путь туда лежал мимо усадьбы хёвдинга. Брендольву было так тяжело показаться здесь, что он чуть не остался на «Жабе» и только в последний миг передумал, не желая, чтобы трусом посчитали его самого. Каждый звук знакомых голосов казнил его; так и казалось, что сейчас все закричат: «Вон он, Брендольв сын Гудмода, который назвал нас трусами! А как самому подперло, так прибежал к нам прятаться от фьяллей! Хвост поджал! Что-то у него уже не такой гордый вид, как тогда! Где же его знаменитый меч? Потерял, когда бежал из битвы?»

Но все молчали. Брендольв был уверен, что толпа смотрит не столько на Даллу, сколько на него. Он ощущал на лице эти колкие и холодные взгляды, отстраненно-брезгливые, словно он – чужой утопленник, случайно найденный в полосе прибоя…

Услышав свое имя, Брендольв с усилием, словно тяжеленный камень, поднял взгляд. При этом его покрасневшее лицо выглядело таким несчастным, что даже великанье ледяное сердце смягчилось бы. И первыми, кого Брендольв увидел, были Хельга и Даг. Замкнутое лицо Дага сразу сказало ему: прежняя дружба умерла, в нем видят только оскорбителя, обреченного на смерть. Рука Дага многозначительно лежала на рукояти меча, но сверху ее накрывала ручка Хельги. На прежнего товарища и жениха Хельга смотрела с тоской и жалостью. И он с жутью ощутил себя как бы умершим. Мелькнуло нелепое сознание: я знаю, как она посмотрит на меня, когда я умру.

А люди, поглядывая на них троих, обменивались понимающими взглядами и одобрительно кивали. Как хорошо владеет собой сын хёвдинга, видя обидчика своего рода! Не бежит, брызгая слюной от ярости, а понимает, что сейчас неподходящее время для пролития крови. Он дождется случая получше и тогда отомстит как следует! А сестра укрепляет его дух. О, хёвдинг вырастил достойных детей! Они прославят свой род и всю свою округу!

– Я предпочту воспользоваться его гостеприимством! – повторила Далла, чувствуя, что сам Брендольв ее не слышал. – Люди должны знать, что я умею награждать настоящую преданность!

– Мы будем жить у тебя! – шепнула Брендольву Мальфрид, придвинувшись к нему ближе и взяв за руку. Она вполне понимала его чувства, потому что у людей Эгиля во всех подробностях выяснила, как Брендольв отсюда уезжал. – Помнишь, мы с тобой говорили! Нам гораздо лучше жить у тебя! Ну, скажи: «Я и мой род рады принять у себя кюну квиттов!»

– Я и мой род рады… – послушно повторил Брендольв, слыша, что собственный голос звучит глухо, низко, как из-под камня.

Он был и рад, что рядом с ним нашелся кто-то вроде Мальфрид. Едва знакомая девушка оказалась самым близким существом на свете, но он испытывал мучительную боль от того, что Даг и особенно Хельга это видят. Близость Мальфрид подтвердила оторванность прежних друзей. Именно сейчас, когда девушка из рода южных Лейрингов сжимала его руку, а Даг и Хельга стояли поодаль, как чужие, Брендольв с болезненной ясностью осознал, как много времени прошло и сколько невозвратимых перемен свершилось.

– Я буду рада, если ты навестишь меня! – Далла величественно кивнула Хельги хёвдингу и направилась назад к кораблю. – До вашей усадьбы еще далеко? – мимоходом спросила она у Брендольва.

Эгиль вопросительно посмотрел на Хельги, двинул бровями: что делать? Хёвдинг, испытывая облегчение, торопливо махнул рукой: отвези ее, раз уж ей хочется. Эгиль сделал знак своей дружине, и «Жаба» послушно заскользила назад в воду.

В этот день во всем Хравнефьорде нашелся один по-настоящему счастливый человек, и этого человека звали Гудмод Горячий. Принять в гостях жену… ладно, вдову конунга, да еще с сыном, когда сама она отказалась принять гостеприимство хёвдинга, давнего соперника – что может быть лучше? Что яснее покажет превосходство рода Гудмода над всем Хравнефьордом, над всем восточным побережьем? И как же хорошо Брендольв придумал, что привез ее сюда! До поздней ночи в усадьбе Лаберг не стихала суета, и только недостаток времени на созыв гостей помешал Гудмоду хёльду прямо сегодня устроить пышный пир.

Когда все приехавшие наконец устроились, Далле не сразу удалось заснуть. Лежа в теплом и тихом покое среди спящих, утомленных дорогой женщин, она долго раздумывала, стараясь подсчитать свои потери и приобретения. Слава асам, теперь у нее есть богатый просторный дом, достаточно хорошо защищенный от всех превратностей судьбы (Далла очень быстро привыкала считать своим все, что находилось вокруг нее). Гудмод Горячий достаточно знатен, чтобы ей было не стыдно пользоваться его гостеприимством. Хельги хёвдинг… Он начал хорошо. Если бы только не этот Хеймир ярл, который все испортил… Нет, она правильно сделала, что предпочла поселиться у Гудмода. Брендольв вполне надежен, здесь никто ее не обидит. А там, в Тингвале, пришлось бы постоянно опасаться Хеймира – не зря он с первых же слов показал, что не намерен уступить ни капли своего влияния на мягкосердечного хёвдинга. В Тингвале все решает он, Хеймир сын Хильмира. И ей, гонимой и одинокой, как Гьёрдис дочери Эйлими с младенцем Сигурдом, приходится искать спасения…

И вдруг Даллу осенила такая мысль, что она села на постели и уставилась открытыми глазами в темноту. Решение поселиться в Лаберге, только что бывшее таким мудрым, превратилось в величайшую глупость ее жизни, хуже брака со Стюрмиром. Не зря мать в детстве приучила ее слушать сказания о древних героях, говоря, что в них содержатся ответы на все важнейшие вопросы жизни. Гьёрдис дочь Эйлими, потеряв мужа Сигмунда, вышла замуж за Альва, сына конунга Хьяльпрека, и уехала с ним за море. Сигурд провел там детство, а потом… Какая же она дура! Этого Хеймира надо не бояться, а приручить! Разве он – не мужчина? А мужчины не железные! Только от усталости после всех испытаний и долгого пути она не смогла сообразить, увидеть то, что лежит на поверхности! Зачем ей нужны эти Брендольв, Гудмод, Хельги Птичий Нос?

Далла снова легла и постаралась успокоиться. Сейчас главное – отдохнуть. А уж потом она не растеряется. Жизнь – это битва, а не каждая битва обязана удаваться с самого начала. В конце концов побеждает тот, кто не сдается.

В Тингвале тоже не спали до поздней ночи, обсуждая новости. Далла непременно обиделась бы, если бы узнала, как мало места ее драгоценная особа занимала в разговорах хёвдинга с гостями и домочадцами. Гораздо больше всех волновала Битва Конунгов, столь печально завершившаяся для квиттов. Вальгард, единственный живой свидетель, был плохим рассказчиком, но Эгиль еще по пути сюда вытянул из Брендольва все, что тот запомнил.

– Вот теперь нам не помешало бы войско слэттов! – говорили в гриднице. – Теперь фьяллям ничто не мешает пойти на нас. Когда же войско будет здесь? Нужно было заранее приказать ему явиться!

– Теперь самое время послать ему весть! – спокойно отвечал Хеймир. – Такое большое войско не следует вызывать раньше, чем ему найдется дело. Ведь людей надо кормить, верно?

– Как бы им не опоздать!

– Об этом не беспокойтесь! – невозмутимо заверил Хеймир. – Не надо думать, что фьялли железные или бессмертные. Непобедимых врагов не бывает. Битва была кровопролитной, а значит, Торбранд конунг тоже много кого недосчитался из своих людей. Что бы про него ни говорили, он не умеет оживлять мертвых. Во Фьялленланде не больше жителей, чем на Квиттинге, скорее наоборот. Там есть огромные пространства, где вообще никто не живет. Их конунг слишком мало дани собирает у себя, потому и любит далекие походы. Сила фьяллей не в числе, а в единстве. Никто из ярлов Торбранда не пытается задрать нос выше него, а он не убивает своих людей. Но все же они ведут эту войну давно и потеряли много. Им ведь приходится оставлять людей на захваченной земле. Так что, я полагаю, Торбранд конунг не скоро соберется с силами, чтобы идти сюда. Если вообще соберется. Но сейчас самое время появиться войску, в этом вы правы. Поэтому я завтра же пошлю корабль в Эльвенэс. Мой отец и мой родич Рагневальд за это время приготовили войско.

– А ты не думаешь оправиться сам? – спросил Хельги хёвдинг. Ему казалось, что так было бы надежнее. – Кому же вести войско, как не тебе?

– Я поведу его прямо отсюда, – успокоил его Хеймир. – Со сбором войска справятся и без меня, а я предпочел бы пока остаться здесь.

Хеймир улыбнулся, зная, что его уверенность сейчас значит очень много. Спокойствие убеждало больше, чем сами доводы, и восточные квитты, еще не опомнившись от тяжелых новостей, уже верили, что с ними-то этого ужаса не случится. И чтобы они верили в это крепче, ему следует и дальше оставаться среди них.

– А если ты не против, то я мог бы отправиться в Эльвенэс! – предложил Эгиль. – Ведь свой корабль тебе лучше иметь при себе, верно? А быстрее моей «Жабы» никто не перепрыгнет через море!

– Но твои люди устали, – возразил Хельги хёвдинг. – Хеймир ярл может послать своего «Змея». Если что-то случится, то у нас найдется для него другой корабль!

– Два денька мы отдохнем, а чего же дальше ждать? Моя «Жаба» не любит засиживаться на берегу. – Эгиль засмеялся, уже радуясь новому путешествию. – И не бойся, что мои люди от усталости уронят весла: ведь для моей «Жабы» всегда дует попутный ветер!

Даг и Хельга с завистью посмотрели на Эгиля, завидуя если не предстоящему путешествию, то неизменно бодрому расположению духа корабельщика. Им самим было далеко не так весело. Утренняя встреча с Брендольвом оказалась для них не менее мучительна, чем для него. Им было тяжело, больно, стыдно, но они не знали, стыдятся за него или за себя.

– Что мы будем делать? – шептала брату Хельга, пока все остальные обсуждали присылку войска слэттов. – Если вдова конунга живет в Лаберге, то нам придется ездить к ней туда, приглашать ее к нам. И Гудмода тоже. А что же с Брендольвом? Нам надо с ним помириться.

– Молчи, – тихо ответил Даг. Раньше они даже между собой не говорили о Брендольве, не зная, вернется ли он живым, но сейчас Даг больше не мог откладывать объяснение. Он знал чувства своей сестры, но вынужден был пойти против них. Это его долг. – Не говори больше об этом. Он при всех назвал нас с отцом трусами. За это мы должны были его убить. Наверняка вся округа уверена, что мы выжидаем удобного случая. Ты сама слышала, как об этом говорит Хеймир. И он прав.

– Что ты! – охнула Хельга. И убитый Брендольв, и убийца Даг в ее сознание не помещались.

– Слово было сказано. И весь тинг слышал. Если мы так и не ответим, значит, признаем, что Брендольв был прав.

– А как вы думаете решить ваше дело? – спросил тем временем Хеймир и многозначительно посмотрел на хёвдинга. Услышав его голос, Даг поднял глаза. – Я думаю, вам стоит послать кого-нибудь к Лабергу понаблюдать, когда Брендольв выйдет из усадьбы. А самим ждать наготове. Не может же он вечно сидеть дома! Сколько бы людей он ни взял с собой, у нас все равно будет больше. Я сам с моей дружиной, конечно, буду рад поехать с вами.

– Ах, лучше бы ты… – горячо, почти злобно, чего с ней никогда не случалось, воскликнула Хельга и запнулась. – Лучше бы ты подумал о чем-нибудь другом! – уже тише окончила она, боясь собственной вспышки.

Впервые она решилась говорить с Хеймиром сыном Хильмира так смело и неприязненно. Но она угадывала колебания брата и понимала, что именно Хеймир толкает их с отцом к этому ужасному делу – к мести.

Хеймир повернулся к ней и несколько мгновений молча смотрел, и его взгляд из-под полуопущенных век блестел остро и жестко, как стальной клинок. Хельга опустила глаза.

– Не так уж много у меня дел важнее этого, и я не вижу причины, почему бы мне о нем не подумать! – со внешним спокойствием ответил он чуть погодя, и Хельга сжалась, слыша в его голосе смутную угрозу. Из-под его неизменного вежливого спокойствия вдруг проглянуло что-то жесткое, чуждое, страшное. – И я не понял, отчего ты так сказала, Хельга дочь Хельги. Может быть, ты объяснишь, если тебе не трудно, отчего ты не хочешь, чтобы я думал об этом деле? Я уверен, что сама ты думаешь о нем день и ночь. Ведь этот человек назвал трусами твоего отца и брата, опозорив их на все побережье, на весь Квиттинг! Он нанес оскорбление и тебе, отказавшись от твоей руки и мало что не послав тебя к троллям. Не может быть, чтобы обида не жгла тебя! Ведь честь не игрушка, которую можно бросить в угол и забыть! А я назвал тебя своей будущей женой. Честь вашего рода – моя собственная честь. И раз уж твой отец признал наше обручение, то у меня не меньше прав, чем у него самого, думать о спасении вашей чести. Ты в чем-то не согласна со мной? Объясни, и пусть все эти люди нас рассудят.

Хельга молчала и не поднимала глаз, отчаянно стиснув опущенные руки. Каждое слово Хеймира падало на нее, как тяжелая глыба льда. Все это ужасно, но возразить нечего – он прав. Ей было больно оттого, что он разговаривает с ней так холодно, сурово, почти обвиняюще. Даже об игрушке он упомянул для того, чтобы укорить ее, девочку, которая никак не повзрослеет и не научится думать о серьезных вещах. И в то же время она ощущала, что Хеймир страшно сердит на нее за что-то большее, чем пренебрежение родовой честью.

Зачем он пришел сюда, чужак, жестокий и тем более ужасный, что его правота неопровержима! Хельгу переполняло отчаяние, от которого слезы выступали на глазах, ей хотелось как-нибудь перевернуть все прошедшее, чтобы ничего этого не случилось: ни войны, ни ссоры на тинге, ни приезда слэттов в Хравнефьорд… Но изменить судьбу не в человеческой власти. Слезы отчаяния поползли по ее щекам, и Хельга даже не смела поднять рук, чтобы их утереть.

– Может быть, он все же явится просить прощения, – глухо подал голос Даг, мучительно сочувствуя Хельге, которой ничем не мог помочь.

– Сомневаюсь, чтобы Стюрмир конунг научил его смирению. – Хельги хёвдинг покачал головой.

Люди в гриднице молчали, изредка переглядываясь. Раздор с Лабергом всем был неприятен, но Брендольв тогда на тинге сам выбрал свою судьбу. Теперь ничего не изменишь.

Через день после этого, когда «Рогатая Жаба» уже начала готовиться к новой дороге, в усадьбу Тингваль прибыли гости из Лаберга. Далла привезла с собой сестру и почти всех своих женщин для большей пышности, но держалась скромно, приветливо, почти ласково, словно сожалея о прохладной первой встрече.

– Я подумала, что ты, хёвдинг, можешь обидеться, что я не приняла твое гостеприимство, – говорила она хозяину в гриднице, куда ее немедленно провели и усадили на скамью, которую хёвдинг велел скорее покрыть тканым ковром. Красным по синему там была выткана фигурка молодой женщины с ребенком, что стоит на берегу и смотрит, как к мысу подходят боевые корабли. А под мысом лежит среди мертвых тел великан с мечом в груди – Сигмунд Вёльсунг, муж Гьёрдис и отец Сигурда… – Я могла бы провести какое-то время и у тебя, – продолжала Далла. – Но только не так, чтобы обидеть Гудмода хёльда. О, я умею ценить преданных людей!

И Хельги хёвдинг верил, что принимать в гостях эту женщину и впрямь счастье для всякого дома. Далла дочь Бергтора так несокрушимо верила в бесценность своей особы, что эта вера заражала каждого, кто оказывался рядом с ней. Возникающей откуда-то неприязни хотелось стыдиться, как предательства. При упоминании о преданности хёвдинг смутился, усмотрев в этом намек на свое отступление, но Далла мягко, почти нежно прикоснулась к его руке.

– Я ценю их даже лучше, чем мой муж конунг – да пирует он со славой в Валхалле! – с глубоким чувством скорбящей любви добавила она. – Может быть, он не всегда был прав. Особенно тогда, когда восстановил против себя род Хильмира конунга. Я хотела бы, чтобы Хеймир ярл был нашим другом. Скажи ему об этом, хёвдинг. Я уверена, что Хеймир ярл не захочет видеть врагов в женщине и ребенке. Ведь мелкая мстительность недостойна его!

– Он вовсе не собирается вам мстить, – поспешил уверить ее Хельги. – Наоборот, он хотел дружбы с нашим конунгом. Хеймир ярл даже хотел…

К счастью, хёвдинг вовремя сообразил, что говорить Далле о замыслах Хеймира породниться со Стюрмиром никак нельзя – ведь заключение этого брака саму Даллу оставило бы без мужа. Пожалуй, раньше Хеймир ярл и правда был ей не лучшим другом!

Вскоре Хеймир появился сам и тем избавил хёвдинга от необходимости говорить за него.

– Я рад приветствовать тебя здесь, Далла дочь Бергтора, и надеюсь, что ты не сочла меня неучтивым! – спокойно сказал он и присел рядом на скамью. Ему хотелось знать, с чем она явилась на этот раз. – Надеюсь, Гудмод хёльд встретил тебя как подобает?

– Лучше бы она там и оставалась, – шепнула Хельга брату, и Даг молча кивнул. Им обоим сильно не нравилась Далла, и они даже не подошли к ней, сдержанно поздоровавшись издалека. И оба были бы рады, если бы Хеймир ограничился тем же! О чем ему с ней разговаривать?

– Ах, для меня, бедной вдовы, такое утешение иметь рядом достойных, преданных людей! – говорила тем временем Далла. Ребенка она сегодня с собой не взяла и перебирала скромные серебряные обручья – не к лицу вдове конунга выглядеть бедной попрошайкой! – Мой род, мой брак с конунгом, хотя он и принес мне мало счастья, – Далла вздохнула от души и грустно отвела глаза, – обязывают меня заботиться о своей чести. И о моем сыне… Ты прав, Хеймир ярл! – Она подняла глаза к лицу Хеймира, и взгляд ее был полон смиренной печали. – Во время войны стране нужен настоящий конунг. Видит Повелитель Ратей, мой сын не посрамил бы своего рода, если бы ему дали время вырасти. Хотя бы до двенадцати лет. А сейчас нам с ним придется скрываться. Я так рада, что встретила здесь таких доблестных, достойных людей.

Бедная женщина бросила благодарный взгляд на Хельги хёвдинга, потом опять посмотрела на Хеймира. И с трудом вспомнила, что же хотела сказать дальше. Невозмутимый сын Хильмира конунга вблизи показался ей так красив, что чисто женское восхищение мешало ей делать дело, и Далла злилась на саму себя. Его умное и сдержанное лицо наводило на мысль о готовности постоять за себя, не упустить даже малости из своих выгод, о способности защитить свою честь, имущество и род от любых посягательств. Приобрести такого человека в мужья было бы просто счастьем, и Далла волновалась, сумеет ли справиться с таким нелегким делом.

– Судьба моя сложилась бы плачевно, если бы не нашлись преданные друзья, – повторила она, давая себе время собраться с мыслями. – Ведь и Гьёрдис дочь Эйлими когда-то надела платье рабыни, чтобы спасти маленького Сигурда от сыновей Хундинга. И ее жертва оправдалась. Она потеряла мужа, Сигмунда, лучшего из мужчин на всем свете, но боги сжалились над ней. Сигурд вырос за морем, у конунга Хьяльпрека, и стал даже более доблестен, чем его отец. И имена Альва конунга и Хьяльпрека конунга повторяются всеми с почтением – ведь они сохранили для мира величайшего из героев!

Округлые щечки Даллы разгорелись розовым, нежным, как лепесток шиповника, румянцем, серо-голубые глаза заблестели как звезды, и взгляд, брошенный на Хеймира, был так влажен и нежен, что у него дрогнуло сердце.

«Ага!» – одновременно прозвучало в голове. Не слишком внятно, но сам он себя понял.

– Я могу быть только рад, что боги сохранили тебя и твоего ребенка, – ответил Хеймир, никак не выдавая этого «ага». – Надеюсь, что Гудмод хёльд окажется не менее надежен, чем Хьяльпрек. А я постараюсь, чтобы на восточный берег Квиттинга фьялли не пришли и тебе больше не пришлось уносить твоего сына от смертельной опасности.

– Ах, я так благодарна… – воодушевленно начала Далла, усилием воли подавив первое разочарование от его ответа.

– Это мой долг, – учтиво перебил ее Хеймир, точно спешил отказаться от незаслуженной похвалы. – Ведь ты, быть может, слышала, что я обручен с дочерью Хельги хёвдинга.

Хеймир посмотрел на Хельгу, сидевшую вместе с Дагом напротив, позади очага. Далла проследила за его взглядом и только теперь, пожалуй, впервые заметила дочь хёвдинга. Да и чего там замечать? Девочка как девочка, едва научилась носить женское платье. Наверное, еще где-нибудь в углу валяются кучей деревянные куклы в неряшливо сшитых рубашонках – жалко выбросить!

И тут же она перевела взгляд на лицо Хеймира. Обручение – еще не свадьба. Да и свадьба – не Гибель Богов, поскольку отказаться от жены почти так же просто, как и взять ее. Конечно, если не боишься мести ее оскорбленных родичей. А Хеймир сын Хильмира может не бояться Хельги хёвдинга. Так что еще не все потеряно.

Ничем не выдав своей досады от первой неудачи, Далла прогостила в Тингвале еще три дня и была со всеми добра и приветлива. Поначалу она встревожилась, что Хеймир ярл сам уплывет за войском, но Эгиль отправился на «Жабе» один, если не считать Оддлауга Дровосека с его десятком. Не теряя времени даром, Далла подолгу беседовала с хёвдингом и с Хеймиром, со сдержанной благородной горечью говорила о своих потерях, а меж тем зорко наблюдала за Хеймиром и Хельгой. Конечно, честь помешает ему быстро отказаться от невесты, но если он сочтет отступление от нее выгодным… А он выглядит достаточно умным человеком, способным понять свою выгоду! И что она за невеста для такого человека, эта Хельга! Далла почти не слышала голоса девушки и потому считала ее чуть ли не дурочкой. И, уезжая три дня спустя обратно в Лаберг, уже возмущалась несправедливостью судьбы, которая предложила доблестному Хеймиру ярлу такую недостойную пару, и всей дущой желала эту несправедливость исправить.

На другой день Далла уже утром послала Фрегну отыскать Брендольва. Услышав, что вдова конунга зовет его, он явился, хмурый и невыспавшийся. Ему теперь плохо спалось. Далла ждала его в женском покое, сидя на меховом покрывале, которое привезла с Острого мыса, и держа на коленях ребенка. Глянув на нее, Брендольв вспомнил другое, похожее свидание с этой женщиной. Там еще присутствовал Вильмунд конунг… И вот: Вильмунда, скорее всего, нет в живых, и никто даже не знает толком, где и как он погиб; прошумели битвы, множество славных и доблестных мужей сложили головы, а эта маленькая женщина, с такой отвагой и стойкостью бьющаяся за лучшее место под солнцем, жива и не оставляет надежд.

– Садись. – Далла похлопала ладонью по покрывалу рядом с собой, и Брендольв послушно сел.

Он догадывался, что она позвала его не для разговора о видах на ловлю трески. Образ Вильмунда стоял в памяти Брендольва, и он был полон решимости не дать ей вертеть собой так же, как она вертела пасынком.

– Я много думала о тебе и о твоих делах! – серьезно, озабоченно начала Далла. – А они не очень-то хороши. Спроси у своей матери, если не веришь мне. После того как ты оскорбил хёвдинга и весь тинг, едва ли кто-то захочет с тобой знаться. Семья хёвдинга только выжидает удобного случая, чтобы убить тебя в отместку. Недаром они вчера даже не упомянули о тебе, ни один из них! Для них ты уже мертвец. На их месте так поступил бы каждый!

Брендольв молчал. Он с трудом мог вообразить своего бывшего воспитателя или Дага, ждущих его в засаде с десятком хирдманов. Однако, если подобное случится, разве кто-нибудь удивится?

– Тебе нужно помириться с ними! – уверенно посоветовала Далла. – Это не так уж невозможно, как кажется. Я кое-что понимаю в людях. Конечно, Хельги хёвдинг оскорблен, но его нрав мягок, он может простить тебя. Тебе придется попросить прощения.

– Мне?! – Брендольв зло глянул на нее и отвел глаза. Что она ему предлагает? Погубила и мужа, и пасынка, а теперь нацелилась на него?

– Да! – решительно ответила Далла, снова обнаружив ту твердость духа, которая скрывалась под ее женственной и мягкой внешностью. – Посмотри, как поступила я! Мне тоже не слишком нравится дружить с человеком, который виновен в гибели моего мужа! Да! – выкрикнула она, будто бы в гневном порыве выдавая подавленное чувство. – Если бы Хельги не струсил и решил пойти за Стюрмиром, то весь восточный берег пошел бы за ним! И Стюрмир выиграл бы эту битву! И вдова Торбранда скиталась бы с детьми по чужим углам, а не я!

Далла прижала к глазам ладонь, пряча слезы. В горячем всплеске негодования она даже позабыла, что Торбранд Тролль овдовел больше полугода назад, потеряв вместе с женой и обоих сыновей, и именно их смерть от болезни, насланной квиттинской ведьмой, послужила причиной его ненависти к квиттам.

– Есть время гордости, и есть время смирения, – немного успокоившись, повторила Далла одну из своих любимых поговорок. – Хельги сын Сигмунда, чтобы спастись от врагов, однажды был вынужден надеть платье рабыни и сесть за жернов молоть зерно. Есть ли для мужчины, для благородного воина, унижение горше? А от тебя такого не требуется. Пойди в Тингваль и попроси прощения. Тебе сразу его дадут.

Брендольв молчал. Пусть Хельги сын Сигмунда сам решает, где предел унижения, которое можно вытерпеть ради спасения жизни. Для Брендольва идти в Тингваль просить прощения было все равно что явиться на пир в платье рабыни. Или вовсе голым. И легкость, с которой его простили бы, в глазах Брендольва делала унижение только хуже. Будь его враг злобным и коварным – тогда он мог бы гордиться этой враждой. Но во всей этой саге наиболее недостойным выглядело его собственное поведение.

– А когда тебя простят, ты попробуешь возобновить твой старый сговор, – продолжала тем временем Далла.

Брендольв не сразу понял, что она имела в виду. Какой сговор?

– Ведь ты был обручен с его дочерью, верно? О, она этого не забыла! Можешь мне поверить! Там, на берегу, она так смотрела на тебя, точно хотела к тебе броситься. Брат ее не пускал, – убеждала его Далла, которая на самом деле тогда и не заметила Хельги, а лишь догадывалась, что дочь хёвдинга наверняка стояла среди его домочадцев.

Брендольв ответил не сразу. Желание вернуть Хельгу так сильно мучило его, что он почти только о ней и думал. Почему он так мало ценил помолвку, когда она только была заключена? Потащился к Вильмунду, как последний дурак, и бросил Хельгу. Тогда-то она и обиделась, и правильно сделала. А потом, когда вернулся за войском? Чем собирать бесславный тинг и позориться, следовало настаивать на скорейшей свадьбе. И сейчас все было бы по-другому. Если бы она согласилась, теперь она узнала бы, как он любит ее! Если бы она согласилась!

– Это невозможно. – Наконец Брендольв с усилием мотнул головой. Ему запомнилось, что не Даг удерживал Хельгу, а Хельга удерживала Дага. И этот последний собирался броситься к нему вовсе не с распростертыми объятиями. Брендольву было больно вспоминать взгляд Хельги, и он не смотрел на Даллу, чтобы не выдать себя. – Ничего не получится. Она же теперь обручена с этим… со слэттом.

– Да что ты говоришь? – Далла сделала большие глаза.

На самом деле она отлично помнила это обстоятельство и именно ради него завела весь этот разговор. Отношения Брендольва с хёвдингом ее не волновали бы, если бы не помолвка Хеймира с Хельгой. Хеймир должен быть свободен. И если он не решается расторгнуть помолвку сам, то пусть уговор нарушит вторая сторона.

– Ведь ты был первым, – снова принялась она рассуждать. – А за первым всегда остается больше прав. Кроме того, девочка любит тебя, а Хельги любит ее. Если она пожелает, в знак примирения ваших родов, выйти за тебя, то хёвдинг не сможет противиться.

– Она не пожелает. – Брендольв снова мотнул головой. Взгляд Хельги стоял у него перед глазами, и он не хотел себя обманывать.

– Ерунда! – отрезала Далла. – Пожелает! Вы росли вместе. Ты ей почти как брат. Ты живешь рядом, а такие, как она, не любят уезжать далеко от дома. Конечно, она немного обижена – ведь ты сам от нее отказался. Но ты же мужчина! Убеди ее, что любишь – она поверит, уж я-то знаю. Женщины легко верят, что их кто-то любит. И всякая рада, что ее любят, будь это хоть одноглазый великан! А ты гораздо лучше великана. Ты молод, красив, отважен – всякая женщина сочтет за честь любовь такого мужчины. Настаивай! Проси ее, умоляй! Она не сможет тебе отказать!

– Да ну тебя! – не сдержавшись, бросил Брендольв, злясь на эту женщину, которая мучает его несбыточными надеждами.

Хельга, Даг, Хеймир, равнодушно-отстраненная толпа на берегу помнились ему как каменная стена, о которую он только напрасно разобьет голову. Не желая продолжать этот бесполезный и мучительный разговор, Брендольв вскочил и быстро вышел. Далла бросила ему вслед лишь один взгляд, презрительно двинула губами. Брендольв пока не оправдал ее надежд, но ведь можно зайти и с другой стороны.

Брендольв прожил дома уже почти десять дней, но за это время едва ли хоть раз вышел за ворота усадьбы. Челядинцы рассказывали, что встречали поблизости людей из Тингваля, и даже последняя служанка в коровнике понимала, что это означает. Услышав об этом впервые, Гудмод Горячий вознегодовал и приказал было дружине собираться, «чтобы сбросить в море этих подлецов», но фру Оддхильд удержала мужа.

– Этого следовало ожидать, – сказала она. – Твой отважный сын назвал хёвдинга трусом. Такие вещи никому даром не проходят. А ты хотя бы попытался помириться с ним?

– Чтобы я, потомок Сигмода Неукротимого, просил мира у какого-то Птичьего Носа? Чтобы он посчитал трусом меня? Нет, хозяйка, ты не можешь так плохо думать о своем собственном муже!

Фру Оддхильд вздохнула и замолчала. За долгие годы совместной жизни она научилась думать о муже именно так, как он того заслуживал.

– Нам не прибавится чести, если в такое время мы будем множить раздоры, – сказала она чуть позже, понимая, что призывы к простому благоразумию ничего не дадут. – Пока у нас живет вдова конунга, Хельги не станет нападать на усадьбу. Но не может же Брендольв всю жизнь сидеть дома и прятаться за женским подолом!

– Конечно, не может! Мы еще покажем этим из Тингваля…

– А значит, ему придется уехать! – перебила Оддхильд. – Лучше всего ему отправиться назад к кваргам. Его там хорошо примут. Если он там расскажет о своих здешних подвигах, его посадят на самое почетное место! – с горечью добавила она.

Брендольв, услышав о решении родителей, не удивился. Он и сам понимал, что в родном доме оказался как в ловушке – лишенный возможности даже выйти за ворота, чтобы не наткнуться на клинки оскорбленных хозяев Тингваля. Только в помрачении ума после Битвы Конунгов он мог воображать, что его простят, как только он появится в родных местах! Когда-нибудь снова разговаривать с Хельгой и Дагом по-дружески казалось так же невозможно, как перейти Хравнефьорд просто по воде. Пленником слоняясь по собственной усадьбе, Брендольв был противен сам себе.

– Теперь получается, что я бегу от войны, – сказал Брендольв матери, когда она предложила ему уехать.

– На войну тебе все равно больше не попасть. Хельги не возьмет тебя в войско. Остаться дома, когда все уйдут, будет не более почетно. Ты уже навоевался побольше всех здешних. Пусть это тебя утешит. За морем тебе будет о чем порассказать. Даже ссору с хёвдингом можно обратить тебе на пользу.

Брендольв вздохнул. Да, в рассказе это может выглядеть просто прекрасно: он ушел в битву один, заклеймив презрением оставшихся дома трусов. Но на душе было так скверно, как будто это он не мог расплатиться за нанесенное ему оскорбление.

Весть о том, что хозяева Лаберга снова снаряжают корабль, достигла Тингваля в тот же день.

– Они вытащили из сарая последний корабль, тот, на котором ходил еще Ауднир, – «Морскую Лисицу», – рассказывали челядинцы. – В нем всего-то скамей пятнадцать, да у Гудмода и дружины осталось не густо!

– Наверное, Брендольв задумал бежать за море! – заметила фру Мальгерд. – На месте его матери я давным-давно посоветовала бы это! Здесь каждый день приближает его к могиле, он не может этого не понимать!

Вся усадьба была в тревожном возбуждении: требовалось немедленно что-то решать.

– Стоит попробовать захватить его, когда он пойдет на корабль, – предложил Хеймир ярл. – Или даже захватить сам корабль. Если сейчас дать ему уйти, то потом искать его за морем будет гораздо труднее. У нас, ты понимаешь, найдутся и другие дела.

– Это верно, – протянул Хельги хёвдинг. – Но если захватывать корабль, то придется положить столько народу… И Гудмодовых, и наших…

– Ни славы, ни чести без крови не бывает, – сдержанно напомнил Хеймир, не сводя с удрученного хёвдинга своих острых глаз. Он все время подозревал будущего родича в желании уклониться от выполнения долга перед собственной честью. – А с несмытым оскорблением не стоит вставать во главе войска. Я не могу представить, как расскажу своим людям, когда они будут здесь, что род моей невесты был оскорблен и я до сих пор за это не рассчитался.

– Отец, ну неужели ничего нельзя сделать? – не отставала Хельга. – Неужели никак нельзя помириться с ним? Подумай – он уплывает куда-то далеко и больше не вернется, может быть, никогда! Неужели ты хочешь прогнать его из родных мест насовсем?

– Его нужно прогнать с земли насовсем! – резко ответил ей Даг. Эти разговоры только понапрасну терзали его. – Мы уже довольно говорили с тобой об этом! Если бы он не хотел уезжать из родных мест, то давно уже сам попробовал бы помирится! А теперь он уезжает, чтобы за морем смеяться над нами и на пирах у кваргов хвастать, как назвал трусом хёвдинга и ничего не получил за это! Он нас ославит трусами и рохлями на весь Морской Путь! После этого ни слэтты, и никто другой не захочет нам помогать. И от Квиттинга останется пустое место! Должна ты это понять наконец!

– Нельзя позволять всякому юнцу сгоряча оскорблять уважаемых людей! – добавил Ингъяльд. – На пользу дела это не пойдет. Каждый мальчишка может вообразить, что лучше хёвдинга знает, что и как делать. А если станут править мальчишки, то мы все быстренько скатимся в пасть к Мировой Змее!

– Ты сама должна заботиться о своей чести – она ведь самая важная часть твоего приданого, – намекнул Хеймир ярл. – Мне странно видеть, что такая умная девушка не понимает такой простой вещи.

– Ты так заботишься о нашей чести, будто она твоя собственная! – звенящим от слез голосом воскликнула Хельга. – Ты здесь чужой, ты не знаешь, что у нас и как! Ты не знаешь, что Брендольв воспитывался с нами…

– Я знаю! – вставил Хеймир, удивленный этим порывом, гневным блеском глаз и вызовом в голосе тихой молчаливой девушки. – Тем хуже…

– Ты не знаешь! – с напором перебила Хельга, имея в виду не события, но чувства, которые были у них и не было у Хеймира. – Ты не знаешь, что он был нашим другом! У тебя самого никогда не было друзей! У тебя только хирдманы и челядь! Ты никого никогда не любил! Ты не можешь, у тебя одна голова, а сердца нет! Ты не знаешь, что такое мстить своему другу! А мы знаем! И ты не можешь нам давать никаких советов! Мы лучше тебя знаем, что нам делать с Брендольвом!

– Я вижу, ты хочешь оставить все как есть! – гневно крикнул Хеймир. – Того гляди, люди подумают, что ты жалеешь о разрыве вашего сговора с ним!

– Когда он… Уж он-то не толкал моих родичей к убийствам! – горячо воскликнула Хельга, и правда готовая сейчас пожалеть. О прежних обидах на Брендольва она сейчас не помнила: он был своим, хорошо знакомым и почти родным, а этот человек, от которого приходилось защищаться, – чужим и холодным.

– Перестань! – злобно, как никогда в жизни, прикрикнул на сестру Даг. Изумленная Хельга умолкла. – Иди в девичью! – приказал Даг, покрасневший и гневно щуривший глаза. Ее слова резали его сердце, потому что какая-то правда в них была. – Иди в девичью и занимайся там своими делами! И не лезь в дела мужчин! Когда тебя надо будет спросить, тебя позовут!

Хельга повернулась и бросилась вон, плохо видя дорогу от слез. Никогда брат не говорил с ней так презрительно и жестоко, весь ее мир разваливался: мало того, что Брендольву грозит смерть от руки ее брата, так еще и ей самой Даг стал чуть ли не врагом! В эти мгновения Хельга так страдала, как будто брат вдруг умер! Даг всегда был с ней, хотя бы в мыслях, и вот сейчас его рядом нет, одна холодная пустота!

А все Хеймир! Все этот слэтт с холодными умными глазами! Сейчас Хельга ненавидела своего знатного жениха, как никогда и никого в своей мирной жизни. Он казался виновным во всем, даже в этом раздоре с Лабергом. Если бы не он, если бы никто не напоминал хёвдингу об обязанности мести, то со временем они могли бы прийти к примирению. Жених! Хельга не могла и подумать о том, что она обручена с Хеймиром и когда-нибудь станет его женой. Фенрир Волк сейчас казался ей более подходящим женихом.

После ее исчезновения в гриднице некоторое время стояла тишина. У всех было тяжело на душе, и даже невозмутимое лицо Хеймира омрачилось.

– Пожалуй, мы не будем нападать на усадьбу – все же надо уважать вдову конунга, – проговорил наконец Хельги хёвдинг. – Мы подождем, пока Брендольв сядет на корабль и отплывет. Все равно ему придется плыть мимо Тингваля.

– Вдова конунга! – проворчала Троа. – Если бы она стоила уважения, то давно уговорила бы этих из Лаберга прийти попросить прощения. Да она, как видно, умеет только ссорить. Не принесет она удачи нашим местам, я сразу это сказала!

Впервые в жизни поссорившись с братом, Хельга ощущала себя потерянной, как будто внезапно исчезла половина ее самой. Проснувшись наутро, она с трудом верила во вчерашнюю ссору и в то же время знала – все это случилось наяву. Но как теперь жить с этим? Самое простое дело валилось из рук, и даже разговаривать с домочадцами стало трудно, точно язык онемел. Она чувствовала себя орехом в скорлупе и совершенно не понимала, как это вышло. Даг, согласный с Хеймиром и не согласный с ней – такого она раньше и во сне не могла увидеть. Где он был, этот Хеймир, когда они с Дагом на Седловой горе… Но к Седловой горе приближаться мыслями было опасно – ведь там был и Брендольв. Правда, потом Хеймир спас Дага из горящей усадьбы там, в Эльвенэсе… Обрывки мыслей кружились в голове, точно их носило вьюгой, и Хельге хотелось плакать от растерянности и тоски.

– И правильно тебе попало! – шепнула ей Атла. – Ты по второму разу невеста, а не знаешь таких простых вещей!

– Каких? – Хельга торопливо повернулась к ней. Атла, все еще бывшая чужой среди домочадцев Тингваля, сейчас показалась ближе всех. Она, как валькирия, все знает.

– А таких! Ты так переживаешь, будто хочешь броситься Брендольву на шею! Конечно, славный Хеймир ярл разозлился! Он же ревнует!

– Но я вовсе не… – начала Хельга, сама не знавшая, чего же ей хочется.

– Вот ты пойди и скажи ему, что ты «вовсе не»! – посоветовала Атла. – А потом поцелуй его и скажи, что он для тебя – светлый Бальдр! Тогда-то он не станет злиться. И твои родичи будут довольны.

– А как же Брендольв?

– А у него есть своя голова на плечах, пусть он сам о себе позаботится. Ингъяльд, между прочим, прав: если позволить всякому молодому дураку безнаказанно оскорблять знатных и умных людей, то Гибель Богов наступит очень скоро!

Хельга не ответила. Насчет «всякого молодого дурака» это совершенно верно, но ведь речь идет не о «всяком», а о Брендольве! И представить, что не кто-то, а Брендольв должен лежать неподвижный и холодный, как лежал Ауднир…

Почти боясь встретить Дага или Хеймира, Хельга ушла побродить по берегу. На мысу возле старых елей она заметила сидящего на камне человека. Длинные светлые волосы слегка шевелились на ветру, а взгляд эльденландца был устремлен куда-то вдаль, к горловине фьорда. Ее шагов Сторвальд не услышал, и даже когда она его окликнула, обернулся не сразу.

– А, это ты, Гевьюн застежек! – сказал он. – Как по-твоему, сегодня будет туманный вечер?

– Туманный? – Мысли Хельги были очень далеки от сегодняшней или завтрашней погоды. – Даже буря – Орм говорил. Да и так видно. – Она кивнула на поверхность фьорда, по которой резкий ветер гнал сильную волну. – А тебе зачем? Уж не собрался ли ты куда-нибудь плыть? Ах, да…

Она вспомнила. Еще когда Эгиль, собираясь в Эльвенэс, звал Сторвальда с собой, Атла отвечала: «Никуда он не поплывет! Он не расстанется с Тингвалем ни за какие сокровища. Он влюбился!»

«Наверняка в тебя!» – возликовал Эгиль. «А вот и нет! Он влюбился в Леркена! И теперь каждый вечер бродит по берегу в сладкой надежде увидеть… а главное, услышать».

Атла сказала чистую правду. Появившись в Тингвале, Сторвальд довольно быстро узнал о Леркене и загорелся мечтой услышать его песни. Жители Хравнефьорда качали головами: Леркен Блуждающий Огонь никогда не показывался чужим, да и своим далеко не всем. Однако не прошло и пяти дней, как Сторвальд, в одиночку бродивший над морем, увидел в тумане бледное пятно желтоватого света. Замерев над каменистым обрывом, смотрел он, как мимо берега скользит лодка, видел лежащую на носу женщину с золотыми волосами, с лицом чистым и прекрасным, не подвластным дыханию смерти, видел фигуру мужчины с негаснущим факелом в руке… И сам туман вокруг пел тихим мягким голосом:

И Сторвальд шел по берегу, спотыкаясь на камнях и не в силах отвести глаз от скользящей в тумане лодки; завороженный, он готов был шагнуть прямо в море и идти по воде, не замечая этого.

Лодка уходила, туман вокруг нее сгущался, образ бледнел, и Сторвальд с трудом выхватывал слухом последние строки. Слова таяли, оставалось только чувство чего-то прекрасного и губительного; Сторвальд не помнил, чтобы ему, при всех переменах в его бродячей жизни, приходилось переживать подобное.

И все. Сторвальд не был уверен, что правильно разобрал последние строки. Он долго стоял над обрывом, глядя в туман, туда, где скрылась лодка Блуждающего Скальда, и все гадал, какой должна быть следующая строчка. Выходит, что и в Валхалле павшего воина встретит она – его земная любовь, ради который он шел на подвиги. Сторвальд пытался подобрать слова для этой последней строки, но ничего не получалось: она выходила мертвой, никак не прирастала к живой песне Леркена. У говорлинов говорят: пришей хвост чужой кобыле. Примерно так. Незавершенность песни мучила Сторвальда, но он бросил это занятие: бесплодные попытки только наполняли его чувством собственной непригодности. А он к этому не привык.

Всю дорогу домой он думал только об этом. Песня была странная, более чем странная. Никто еще на памяти Сторвальда такого не сочинял. Непонятно, про кого она. Ни про кого, и вместе с тем про всех. Так же никто не делает! Но сейчас Сторвальду казалось, что именно так и стоит делать, потому что только такие песни и имеют какой-то смысл. Ведь он и сам знал, что его эльвенэсские песни, сложенные на заказ, не имеют никакой силы. Раньше он только смеялся над простотой торговцев-слэттов, думавших за деньги купить любовь и удачу. Теперь же его мучил жестокий стыд за те мертворожденные стихи. А он-то еще думал, что хитрец Один одобрит его предприимчивость! Сам себя сравнил с сапожником! Чтобы тролли всегда были так правы!

Вернувшись в Тингваль, Сторвальд рухнул на лежанку и накрылся одеялом с головой. И пролежал так не только ночь, но и почти весь день, так что под вечер Даг, встревожившись, пришел узнать, не болен ли их гость.

– Будь добр, Бальдр доспехов, оставь меня в покое, – смиренно попросил Сторвальд. – Дай мне тихо умереть от стыда.

– Почему? – изумился Даг. По его представлениям, Сторвальд и знать не должен, что такое стыд.

– Мне стыдно того бреда, который я всю жизнь сочинял, да еще и считал себя хорошим скальдом, – донесся ответ из-под одеяла. – Я хороший сапожник. Шью точно на заказ.

И Даг ушел, убежденный, что именно сейчас Сторвальд бредит. Назвать бредом его стихи, лучшие из тех, что складывались в Морском Пути! Растерянный Даг направился прямо к бабушке Мальгерд спросить, не помогут ли ее рунные палочки против такого недуга. Но она лишь улыбнулась и покачала головой.

– От этого не умирают, а переболеть такой болезнью иногда весьма полезно, – заметила она. – И не волнуйся: только хороший скальд способен время от времени ощущать себя никуда не годным. Плохой не испытывает сомнений – потому что вообще не представляет, как можно сделать по-другому.

Эгиля, против ожиданий, весть о внезапной болезни соплеменника не слишком встревожила.

– Есть захочет – встанет! – заверил он.

И оказался прав. На второй день Сторвальд, конечно, встал, но с тех пор все вечера проводил в одиноких блужданиях, надеясь увидеть Леркена еще раз. Домочадцы Тингваля украдкой посмеивались над «влюбленностью» своего гостя, но в душе гордились, что Хравнефьорд нашел чем удивить даже эльденландца, жившего у многих могущественных конунгов.

– Да бросай ты эту дурь! – однажды сказал ему Вальгард. – Нашел, о чем вздыхать! Я слышал, ты неплохо сочинял боевые песни. Вот ими бы и занялся, пока время есть. Людям будет что вспомнить. И там все по правде: ясно, кто кого победил. А у этого… Бродячего Огня что?

Сторвальд ответил только вздохом. Он мог бы сказать: «Что ты понимаешь в стихах, Медвежья Рубашка?» Однако Вальгард, на глазах у эльденландца пропевший боевое заклятье и тем спасший, быть может, от смерти самого Сторвальда, кое-что в искусстве стихосложения безусловно понимал. Он умел вложить в слова ту дикую ярость разрушения, которая жила и временами вспыхивала в его душе. Но Сторвальд ему не завидовал. Его Один был совсем другим.

– Правда, неправда? – ответил он чуть погодя, когда Вальгард уже ушел и только Даг стоял рядом, настороженно, как к больному, приглядываясь к эльденландцу. – Допустим, сложу я стих, как Стюрмир конунг одолел Фрейвида хёвдинга. Даже допустим на миг, что это был великий подвиг, в чем я сомневаюсь. Они умрут, потом родятся другие великие герои, и подвиги Стюрмира будут забыты. А значит, перестанут быть правдой. А душа человеческая останется. И правда о ней будет правдой всегда. Все понимают, что было с Леркеном. А кому какое дело до конунга, который случайно жил в его время?

Ветер крепчал, и Хельга плотнее куталась в накидку. Уже не первый день погода портится. Все холоднее и холоднее – и никакой радости, будто и не весна. Говорят, перед концом мира наступит Великанья Зима, которая будет длиться три года… В душе Хельги царила если не Великанья Зима, то уж Великанья Осень точно. Она смотрела на серые сердитые волны, на их плещущие гребни, будто волны дерутся между собой, и невольно вспоминала:

«Неужели это – про нас?!» – кричал кто-то в ее сердце. Даг и Брендольв – разве они не братья? Неужели это – про нас? Неужели мы и есть то горестное поколение, которое дожило до гибели мира? В это не хотелось верить, но события говорили сами за себя. На миг показалось, что этот каменистый обрыв – последнее, что осталось от мира, и бежать дальше некуда.

– А ты не можешь сложить такую песнь, чтобы все помирились? – спросила Хельга, даже не особенно в это веря, но стремясь услышать хоть что-нибудь в ответ.

Сторвальд помолчал.

– Там, в Эльвенэсе, мы с твоим братом однажды говорили о сущности стихосложения, – сказал он чуть погодя, по-прежнему глядя в дерущиеся волны. – Я там часто складывал стихи на заказ, а он мне сказал: «Как же можно вложить душу в чужую любовь или удачу?» Я и сам знаю, что нельзя. И тем более нельзя создать мир, которого в душах нет. Мир созревает только в душе, как орех на кусте. Его нельзя повесить, как щит на столб. И зачем я вообще складывал стихи – не понимаю.

Хельга поняла две вещи: что Сторвальд отказался выполнить ее просьбу и что ему совершенно не до нее и ее тревог. У него была своя собственная тревога, на которой он сосредоточился так полно, что едва ли замечает, весна сейчас или осень. Значит, и скальды не всемогущи. Так кто же? Кто?

Отвернувшись от Сторвальда, Хельга окинула взглядом прибрежные холмы, кое-где покрытые лесом, кое-где темнеющие голым камнем. Ветер трепал и рвал верхушки елей, точно подталкивал их бежать куда-то. Хельга хотела позвать, но не решалась: она не слышала души побережья. Он здесь, но он не отзовется. Ветер гудит безо всякого смысла, и ели машут лапами без толку: уже целый век хотят бежать куда-то, а так и не соберутся… Да и есть ли он, дух побережья? Или это все – мертвые камни, оживленные когда-то ее глупым детским воображением? А сейчас она проснулась – и его нет. Ее слух закрыт для голоса Ворона. Она осталась совсем одна. Ни люди, ни духи не помогут ей. Переплетение жизненных сил и потоков так сложно, что она, маленькое сердце, изнемогла в борьбе, так ничего и не добившись. Сражаться в одиночку с этим потоком – все равно что пытаться остановить руками ледоход. И будь ты хоть конунг или берсерк – никакой разницы.