"Спящее золото, кн. 1: Сокровища Севера" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 6

– Да ты меня совсем не слушаешь! – с обидой сказала Сольвейг.

Словно разбуженный ее голосом, Эрнольв обернулся. Четырнадцатилетняя Сольвейг, маленькая и сероглазая, в облаке длинных золотистых волос казалась похожей на светлого альва, случайно заглянувшего в каменистый Аскефьорд. Ее братья Сельви и Слагви чуть поодаль выбирали поставленные на ночь сети, а Сольвейг сидела на носу лодки и с упреком смотрела на Эрнольва.

– Я ведь не выдумываю, как ваша Ингирид, я всегда говорю правду, – продолжала девочка. – А завтра вас всех уже здесь не будет, и только норны знают, увидимся ли мы еще. Все может быть.

Эрнольв кивнул. Сольвейг ни в чем не походила на Ингирид – она не смеялась, не дразнила его, не морщилась при виде его уродливого лица, а обращалась с ним по-старому, как будто ничего не изменилось. Пока Халльмунд был жив, фру Ванбьерг надеялась со временем сосватать младшему сыну именно Сольвейг и даже намекала ее отцу, Стуре-Одду, что не сейчас, но будущей зимой или даже через зиму совсем неплохо бы справить свадьбу… Теперь же с этим покончено, и Эрнольв испытывал искреннюю и нежную грусть при мысли о том, что надолго расстается с такой хорошей девочкой. Давно ли он носил ее на своей спине, играя в «похищение великаном»? Ей это очень нравилось. И она совсем не боялась тролля из Дымной горы, возле которой стояла усадьба Стуре-Одда.

– Тебе вовсе незачем быть таким грустным, – продолжала Сольвейг. – Я слушала всю ночь и вчера, и сегодня тоже. Если бы вас ждал неудачный поход, то наш тролль обязательно дал бы знать. Он, знаешь, выходит каждую ночь и поет. Имен не называет, но поет. А ты такой хмурый, как будто он уже назвал тебя самого.

– Я… я как будто нездоров, – неохотно признался Эрнольв. – Меня то ли лихорадит… То ли я не знаю что. Погляжу на воду – то какое-то золото светится, то опять мертвец…

– Страшно? – с заинтересованным сочувствием спросила Сольвейг.

– А, теперь он рассказывает ей страшные саги! – решил Слагви, услышавший обрывок разговора.

– Пусть поболтают! – одобрил Сельви. – А то уплывем, и всю зиму ее будет веселить только старый тролль.

– Нет, сейчас вроде бы уже не страшно, – с сомнением, прислушиваясь к себе, ответил Эрнольв. – Как рассвело, так мне сразу полегчало. Знаешь, одним ударом… Как будто веревку разрубили. Или молния ударила.

Сольвейг понимающе кивнула. Ингирид непременно заметила бы, что его лихорадит от страха предстоящего похода, но Сольвейг была совсем не такой – умной не по годам, проницательной. Она слышала землю и богов не хуже самой Тордис, но не уставала от людей, а всегда и всем старалась помочь.

– Ой, смотри, – вдруг тихо, восторженно шепнула девушка, глядя в сторону далекого устья фьорда.

Позади них задушенно охнул Слагви и тихо просвистел его брат. Обернувшись, Эрнольв глянул и оторопел. Высоко на скале над блестящей водой фьорда, на фоне сероватого, розовеющего неба виднелся силуэт высокой, стройной девушки в блестящей черной кольчуге. Ее длинные, вьющиеся колечками черные волосы густой волной медленно стелились по ветру, огромные глаза горели ярким синим огнем, а рука со сверкающим мечом указывала на юг. Прибрежные горы, поросшие редким ельником, дремлющая вода фьорда, отливающая стальным блеском, красноватое, отражающее пролитую где-то кровь небо – все замерло в восторге перед величественной и прекрасной Всадницей Бури, посланной богами. Где-то вдали медленно и величаво перекатывались по облакам отзвуки грома.

Затаив дыхание, трое мужчин рассматривали чудесное видение, и им казалось, что прошла целая вечность. Но вот фигура валькирии побледнела и растаяла. Все осталось как прежде – горы, вода фьорда, рассветное небо. Только ее не было. Но Сольвейг продолжала смотреть, прижав руки к груди. По ее щекам текли слезы, а в глазах горел такой восторг перед красотой и мощью небесных миров, что сама она казалась гостьей оттуда. Мир, к которому стремилось ее сердце и который умели видеть ее глаза, потаенно жил в ней самой и отзывался светлым отблеском на всякий небесный луч.

– Это она… Она, Регинлейв! – благоговейно шептала Сольвейг. – Она вернулась! Вернулась! Теперь все будет хорошо!

– Но она же… – озадаченно начал Сельви.

– Ее же столько лет не видели! – окончил за него Слагви.

– Вы забыли, – упрекнула братьев Сольвейг, все не решаясь отвести глаз от высокой скалы. – Она ушла, потому что Торбранд конунг женился. А теперь кюна умерла, он опять свободен. И Регинлейв должна была вернуться. Она вернулась. Это и есть то знамение, которого конунг ждал, и все люди ждали. Боги теперь с нами. Поход будет удачным. И мы все еще увидимся!

Сольвейг всхлипнула, слезы побежали из ее глаз быстрее, как будто сердце не вмещало счастья. Она вдруг подпрыгнула, порывисто обняла Эрнольва за шею, торопливо поцеловала и побежала обнимать братьев.

– Она показалась нам, вам троим, вам троим! – нараспев, с восторгом твердила девочка. – Значит, вы все трое останетесь живы, все трое! Ах, как хорошо!

– Я бы скорее подумал… – начал было Слагви, но брат сделал свирепое лицо, и тот умолк. Сельви тоже скорее подумал бы, что валькирия показалась тем воинам, кого ей предстоит вскоре забрать в Валхаллу. Но глупые домыслы следует держать при себе и душить на корню. Оба брата были уверены, что Сольвейг сумеет истолковать знамение гораздо лучше них. Может быть, Регинлейв и хотела показаться именно ей, а им уж так, заодно.

– Скорее! Скорее поплывем в Ясеневый Двор! – Смахнув слезы рукавом, Сольвейг от нетерпения подпрыгивала на месте. – Скорее поплывем к конунгу! Конунг так ждет, так ждет этого знамения! Скорее! Чтобы все люди быстрее узнали!

Бросив сети, братья стали толкать лодку с берега. Эрнольв, забывший про ночное нездоровье, налег обеими руками с такой силой, что лодка на четыре шага влетела в воду, окатив брызгами братьев.

– Ну, тролль одноглазый! – с дружеским возмущением закричал Слагви. – Ты давай бери весло да греби получше! Тоже мне, морской великан!

Сольвейг засмеялась. Эрнольв легко подхватил ее на руки и перенес в лодку. И вот они уже плывут по сероватой воде Аскефьорда, где в мелких волнах поблескивают стальные отблески, словно дно выложено острыми мечами, а сверху их красит розовым рассветный свет небес. Наверное, не зря валькирия показалась и ему, Эрнольву сыну Хравна, который больше всех сомневался в необходимости этого похода. И он, пожалуй, верно поступил, решившись идти со всеми, хотя по-прежнему не уверен в правоте всего затеянного дела. Правду знают боги. Людям она открывается со временем, и желающим ее знать приходится терпеть.

Настоящий герой никогда не суетится и не бегает по всем окрестным усадьбам с криком: «А вы слышали, какой подвиг я совершил?!» Даже если люди и спросят, почему он опоздал к ужину и отчего у него такой потрепанный вид – уж не бился ли он с каким-нибудь чудовищем? – герой только пожмет плечами и небрежно скажет: «Мало ли какая безделица случается к ночи?»[22]

Вернувшись домой с копьем Гаммаль-Хьерта, Вигмар не стал рассказывать эту сагу никому, кроме своих домочадцев. Слава, как и месть, требует умения выждать. Но по округе побежали слухи: мертвец больше не напоминал о себе, и нашлись герои, которые отважились в ясный полдень побывать возле обрушенного кургана. Всем хотелось знать имя победителя, однако Вигмар и теперь не спешил складывать о себе хвалебные песни и выкрикивать их с верхушки самой высокой сосны. Даже услышав от Грима Опушки, что к Стролингам приехал старший сын Кольбьерна, Эггбранд, он только хмыкнул. Что мне за дело, кто там приезжает к этим крикливым хвастунам, способным только на разговоры о подвигах?

Все ждали, что теперь Стролинги устроят пир.

– Конечно, они устроят пир – отчего же богатым людям не пировать! Но мне вовсе не думается, что тебя туда позовут! – с досадой отрезал Хроар. С тех пор как ноги отказались носить его и хозяин усадьбы Серый Кабан стал проводить все свое время сидя в гриднице на скамье, его нрав сильно испортился. – И к лучшему! Нечего тебе тереться возле этих Стролингов! Нам не дождаться от них чести, а за бесчестьем не стоит ходить!

Вигмар усмехнулся, дернул себя за косичку, упавшую на плечо. Новость, принесенная Гримом, порадовала его: вот уже больше половины месяца он ждал этого случая.

– А я уверен, что меня позовут! – весело ответил Вигмар. – Стролинги хотят посмеяться надо мной – ведь себя они почитают величайшими героями, победителями мертвеца! Но мы еще посмотрим, кто над кем посмеется!

Гест* из усадьбы Оленья Роща прискакал всего за день до назначенного срока, как будто о Вигмаре случайно вспомнили в последний миг. Именно так Стролинги и хотели представить дело, но Вигмар не остался в долгу. Он явился на пир самым последним, когда люди уже сидели за столами – и получилось так, словно все ждали его.

– Не очень-то ты торопился, Вигмар сын Хроара! – крикнул Кольбьерн через всю гридницу, перекрывая стук ножей и общий говор. – Уж не захромал ли твой конь по дороге?

– Не больше, чем конь твоего геста, который приезжал меня звать! – небрежно ответил Вигмар.

Копье с золотой насечкой привычно лежало у него на плече, и он был готов спорить хоть с целым миром. Теперь он не думал о своей рубахе, плаще, башмаках, которым никогда не сравняться с богатыми нарядами Атли и других щеголей. Одежда пачкается, рвется и гниет, но честь и слава – никогда.

Взгляды гостей и хозяев дружно устремились к копью, но Вигмар с видом простодушной вежливости отвечал на приветствия соседей, словно не замечая вопрошающих взглядов. Его провели на место, он сел, небрежно прислонив копье к стене позади себя. И не удержался – быстро глянул на Рагну-Гейду, не сводившую с него взора, сделал ей мимолетный знак глазами. И отвернулся. Пусть не говорят, что он только и умеет, что пялить глаза на дочь Кольбьерна.

Рагна-Гейда тоже отвернулась, опустила глаза. Все утро она ждала его, роняла ножи и посуду, чуть не всыпала в похлебку лишнюю ложку соли, не замечая, что делает, а думая только об одном: приедет или не приедет? Каждый раз, когда в сенях взвизгивала дверь, у Рагны-Гейды обрывалось сердце. Каждый раз, увидев на пороге кого-то другого, она ощущала и тоскливое разочарование, и облегчение отсрочки. Что с ней будет, когда он наконец войдет! Он посмотрит на нее… и всякому в доме станет ясно, что между ними что-то есть. Он не посмотрит… Богиня Фригг, может быть, он и не думает о ней! Первое казалось тревожным и опасным, второе – болезненным. Рагну-Гейду измучило ожидание, она отмечала каждое бесполезно промелькнувшее мгновение, и в душе воцарялась пустота, схожая со слабостью тела после лихорадки. Пусть смотрит или не смотрит, все равно, лишь бы приехал! Если Вигмар не приедет – зачем тогда весь этот пир, зачем она вообще живет на свете?

Сердце Рагны-Гейды громко стучало, щеки горели от волнения. Атли сын Логмунда, явившийся раньше всех, уже не раз восхитился: как она сегодня хороша. Бедный Атли, он думал, что это ему девушка так трепетно радуется! Многие женщины находили красивыми его ясные голубые глаза, кудрявые русые волосы и такую же бородку, прямой небольшой нос и густые черные брови. Но Рагна-Гейда вовсе не замечала его красоты. Сияющие улыбкой открытые черты Атли казались ей какими-то детскими, как будто он к двадцати трем годам еще не стал мужчиной.

Млея от горделивой радости, Атли увлеченно рассказывал, как видел мертвого оборотня, бродящего в долине позади пастбища, и не сомневался, что Рагна-Гейда не меньше него самого занята рассказом. А она бессмысленно улыбалась и прислушивалась к каждому звуку во дворе: не он… опять не он… да где же он, богиня Фригг! Атли, который и прежде казался ей очень скучным собеседником, сегодня раздражал в особенности. Напрасно некоторые мужчины считают, что женщины любят разговорчивых. Важно не сколько сказано, а что сказано. Можно не закрывать рта целый день, но так и не сказать ничего достойного.

Наконец внесли столы, гости расселись, Кольбьерн хельд поднял кубок Одину… И вот он появился, Вигмар Лисица, и весь пир обрел единственный смысл, который только мог иметь для Рагны-Гейды. Она прятала глаза, ей казалось, что вся гридница видит и понимает: дочка гордого Кольбьерна просто влюблена в Вигмара. В одного из самых неподходящих для нее людей во всей округе. Богиня Фригг, откуда же это все взялось, если он не подходит ей? И что теперь с этим делать? Как унять эту счастливую дрожь, где взять любви к другому, подходящему?

– Ты едва не опоздал к самому любопытному! – сказал Гейр, провожавший последнего гостя на место. – Эггбранд только начал рассказывать, кто и почему напал на нас там, на побережье.

– Вот как! – Вигмар вскинул на него глаза. Такие новости стоили путешествия от Серого Кабана до Оленьей Рощи! В тревогах и заботах с мертвецом они позабыли, с чего все началось.

Гейр с жаром закивал, а Вигмар перевел взгляд на Эггбранда, сидевшего напротив хозяина. Даже Логмунд Лягушка сегодня не обижался, что его лишили почетного места – оно по праву принадлежало Эггбранду, сыну Кольбьерна и хирдману Ингстейна хевдинга. Эггбранду уже исполнилось тридцать, его борода и волосы были чуть темнее, чем у всех Стролингов, глаза отливали больше сталью, чем зеленью, и смотрели остро. Имея два повода гордиться собой, он на всех вокруг поглядывал свысока, и редкая его встреча с Вигмаром обходилась без ссоры. Если того и другого спрашивали о причинах, ответ звучал один: «Я его терпеть не могу, и когда-нибудь он у меня дождется!»

– Это правда? – быстро спросил Вигмар. – Ты можешь рассказать, с кем нам пришлось драться?

– Иной раз на расстоянии видно лучше, чем вблизи! – с насмешкой ответил Эггбранд. – Раз уж ты сам не смог разглядеть, кто лишил вас корабля, то я помогу тебе узнать.

На язык Вигмару прыгнуло замечание, что иные люди всегда ухитряются оказаться на расстоянии от битвы, но он сдержался: сейчас не время ссориться. Эггбранд несколько мгновений помолчал, давая возможность ответить, бросил косой насмешливый взгляд: что, Лисица, прикусил язык? И не дождавшись ответа, продолжал рассказывать:

– Наш гест прожил на усадьбе Фрейвида хевдинга несколько дней и успел узнать обо всем подробно. Западное побережье само виновато в том, что фьялли пошли на них военным походом. Летом, еще до Дня Высокого Солнца, какая-то ведьма с западного побережья наслала болезнь на дружину Модольва Золотой Пряжки, и у него умерло то ли пятнадцать, то ли двадцать человек. Там был еще племянник Модольва, любимец Торбранда конунга. Он хоть и не умер, но после «гнилой смерти» стал лицом уродливее подземного тролля. Модольв Золотая Пряжка вернулся к себе домой в Аскефьорд, но ведьма достала их и там – в усадьбе Торбранда конунга тоже началась «гнилая смерть». Умерло не очень много народу, как говорят, но скончалась кюна Бломменатт и оба ее сына. Торбранд конунг разом остался без жены и без наследников и тут же стал собирать войско на Квиттингский Запад. Он хотел отомстить Фрейвиду хевдингу, в доме которого жила та ведьма, но Фрейвид заранее ушел в свою внутреннюю усадьбу, в горы. А ведьма осталась. Она вызвала Большого Тюленя, и он утопил все шестнадцать кораблей Торбранда. Он потерял больше трети дружины, пришлось возвращаться домой пешком, по берегу. А по пути они захватывали все корабли, которые только попадались. Вот и наш «Олень» попал туда же. Надо думать, стоит теперь где-нибудь в Аскефьорде.

Слушатели качали головами, переглядывались, подталкивали друг друга от избытка чувств, от изумления и тревоги. Вот так дела! Ни в одной саге не говорится о подобном! Чтобы одна ведьма потопила шестнадцать кораблей!

– А мне еще помнится, что этот Модольв Золотая Пряжка ссорился с Гримкелем ярлом, родичем нашего конунга, – добавил Логмунд Лягушка. – Это верно?

– И это было! – Эггбранд кивнул. – Модольв ярл приплыл на Острый мыс и хотел купить железа, но наш конунг велел ему ничего не продавать. Иначе наше железо обратилось бы в мечи против нас!

– Это правильно! Конунг рассудил мудро! – на разные голоса одобрила гридница.

– Однако так все и вышло! – негромко заметил Грим Опушка, но его почти никто не услышал.

– И что же теперь? – перекрывая общий шум, воскликнула фру Арнхильд. – Если правда все то, что я слышала о Торбранде конунге, он не смирится с этими обидами и пойдет воевать снова.

– Ха! И пусть идет! – крикнул Кольбьерн хельд. – Фрейвид Огниво заслужил такое разорение! Зачем он держит у себя в доме ведьму?

Фру Арнхильд покосилась на мужа, подавила досадливый вздох. Он отважный человек, Кольбьерн хельд, но порой не видит дальше своего носа. Если дружины фьяллей пойдут, как прежде, морем, то усадьбе Оленья Роща почти нечего бояться – она далеко от побережья. Но если фьялли двинутся по суше, то Квиттингский Север первым окажется на их пути. Гораздо раньше, чем владения Фрейвида Огниво.

– А если война затронет и нас, то на Севере немало храбрецов! – крикнул Скъельд. – Не так ли, Вигмар Лисица?

– Разумеется, если ты имеешь в виду себя и своих братьев, – откликнулся Вигмар. – Вы, конечно, уже рассказали своему старшему брату, сколько раз выходили биться с мертвецом?

«И сколько раз убегали от него», – братья Стролинги отлично поняли невысказанное продолжение.

– Так или иначе, мы сделали свое дело! – крикнул Гейр. – Мы добыли из могилы много золота, и вот уже больше полумесяца мертвец не выходит из могилы! Мы лишили его силы!

– А если он объявится, то я сам разберусь с ним! – с надменной уверенностью добавил Эггбранд, и Гейр оглянулся на старшего брата с почтительной завистью. Наверное, Ингстейн хевдинг гордится, что у него на службе такой доблестный человек!

– А если вы добыли сокровища из могилы, то почему бы нам не сравнить их прямо сейчас? – небрежно предложил Вигмар.

По гриднице пробежал гул, гости заерзали на скамьях от нетерпения, возбужденно поглядывая то на одного спорщика, то на другого.

– Можно и сейчас! – крикнул Модвид Весло. – Может быть, и ты что-нибудь принес? Должно быть, все колени ободрал, пока ползал по земле и собирал рассыпанное золото?

Гости понимающе засмеялись. Многие из них успели побывать возле кургана после памятного столкновения Стролингов с «мертвецом» и нашли среди вереска кто перстень, кто обручье, кто узорную застежку. Золотом щеголяли даже бонды, и теперь северное пограничье казалось самой богатой и удачливой частью Квиттинга.

– Нам не нужно далеко ходить! – Кольбьерн хельд поднял стоявший перед ним золотой кубок. – Вот что мы привезли из могилы! Едва ли на всем Квиттинге найдутся подобные сокровища! Разве что у самого конунга!

Вигмар сразу увидел в этом кубке что-то знакомое: по бокам бежали бесконечным кругом олени с ветвистыми рогами, попирая копытами ряд полупрозрачных красновато-рыжих камней разного размера, вделанных чуть пониже. Похожий узор он видел на одной из чаш внутри кургана.

– А вот и еще!

Горделиво усмехаясь, Скъельд, Хальм, Фридмунд подняли золотые кубки. Разноцветные камни, чудесная чеканка: птицы с распростертыми крыльями, горбатые лоси и кони, вставшие на дыбы. Волк терзает косулю, присевший под деревом бородатый воин натягивает тетиву на короткий крутой лук. Женщина со множеством косичек, в непривычном платье с широкими рукавами держит в руках стрелу, и почему-то сразу становится ясно, что эта стрела – знак брачного выбора. Золото жило своей непостижимой, неизменной жизнью, хранило внутренний, богатый, древний и вечно молодой мир. Каждый кубок казался умнее и выразительнее, чем лицо нового хозяина.

Вигмар быстро скользнул взглядом по довольным лицам Стролингов и вдруг ощутил снисходительную жалость. Они были слепы и глухи, они видели только золото, а тех людей, которые века назад держали в руках эти кубки, разглядеть не могли. Стролингам не довелось узнать, как велик и разнообразен мир. А значит, настоящего клада они не нашли и остались гораздо беднее Вигмара.

– Не только вы добыли кое-что из кургана! – Модвид Весло поднялся, держа в руках небольшой мешочек. – Посмотрите, что нашел там я!

Он бережно развернул серую холстину и поднял на вытянутых руках серебряное блюдо с гладким дном и золотой гирляндой из резных листьев и крупных ягод по краям.

– Это блюдо? Нет, это старинная женская застежка на юбку! Да нет, это умбон с щита! Только щит был очень большой! – на разные голоса заговорила гридница. – Странное какое-то блюдо! У нас таких ягод не растет! Может, это брусника?

Модвид торжествующе улыбался, чувствуя свое превосходство над всей этой толпой, даже над гордыми Стролингами: он не только владеет этой вещью, но и знает ее назначение и даже название!

– Что это такое, Модвид? – озадаченно хмурясь, спросил Кольбьерн хельд. – Я вижу, что золото и серебро, но не лучше ли было перековать это все на гривны и пряжки?

– Должно быть, это служит для колдовства! – с надменной небрежностью сказала фру Арнхильд, досадуя, что тоже не может угадать предназначение загадочной находки.

– Это не блюдо! – Модвид повернул свою добычу внутренней стороной к хозяйке. – Это называется «мир-а»! Оно служит для того, чтобы смотреть на свое лицо! Каждый, кто заглянет сюда, увидит себя самого![23]

– Так это для гадания? – Даже умная фру Арнхильд не сразу поняла, почему свое собственное, родное лицо надо искать на дне какого-то нелепого блюда.

– Да нет же! – просвещал гордый Модвид. – За южными морями такое есть у каждой женщины. Ты же смотришь на себя в лохани, когда умываешься? А здесь лицо видно гораздо лучше, чем в воде. Только надо хорошо почистить.

– Я слышал про такие штуки у хевдинга! – снисходительно бросил Эггбранд. – Но мудрые люди говорят, что от них один вред. После тебя эту штуку возьмет дурной человек и сглазит тебя через твое отражение!

– Как же он сглазит, если я заберу свое отражение с собой? – перекрывая испуганный гомон, защищал Модвид свою находку. Его так оскорбили эти нападки, словно он сам придумал загадочное «мир-а».

– С собой ты заберешь свое лицо, а отражение останется! – вразумлял осторожный Логмунд Лягушка.

– В каждой луже хранятся отражения, но ведь никто не сглазил тебя через те лужи, мимо которых ты проходил! – Модвиду было не занимать упрямства в споре.

– Не сглазил, потому что каждый умный человек носит амулеты! И вообще посмотреть на себя можно и в лоханке с водой!

– Некоторым лучше вовсе себя не видеть! На сердце спокойнее! – ехидно вставила фру Гродис.

С трудом подавляя гнев, Модвид сел на свое место. Иным дай хоть луну и солнце – все равно будут недовольны! Но все же его «мир-а» произвело на людей более сильное впечатление, чем золотые кубки Стролингов. Разговоров в округе будет много, а это уже кое-что!

– А что же молчит Вигмар Лисица? – спросила вдруг фру Арнхильд. Проницательная хозяйка понимала: спокойствие Вигмара означает, что он припас нечто невиданное и даже не боится соперничества. – Или ему нечего показать людям? Я не верю в это – кто же сравнится с ним в доблести?

Гости замолчали, ожидая ответа Вигмара. А тот лишь равнодушно пожал плечами, словно его спросили, какая завтра будет погода:

– Зачем тратить много слов? Все, у кого есть глаза, уже увидели, что я принес с собой.

Вигмар даже не обернулся, но взгляды устремились к копью, прислоненному к стене за его плечом.

– Я заметил, что ты обзавелся новым копьем взамен утопленного! – сказал Кольбьерн хельд, мельком подмигнув сыновьям. – Чего же в нем такого любопытного?

– А я думал, у вас память получше! – с самым искренним дружелюбием ответил Вигмар.

– Память? – Кольбьерн хельд вскинул брови.

– Конечно. Я слышал, что Старый Олень приходил к вам во двор с копьем. Приглядись получше, и пусть твои люди тоже посмотрят – не то ли это копье?

С этими словами Вигмар вытащил копье из-за спины и поднял так, чтобы все могли его увидеть. В гриднице застыла тишина: видевшие копье разглядывали его и силились узнать, а не видевшие – разглядывали и ожидали ответа видевших. Лица Стролингов как-то разом погасли и вытянулись – они узнали. Копье было то самое. А это значит…

– Ты его убил! – ахнула Рагна-Гейда, посмотрев наконец прямо на Вигмара.

В ее глазах плескались ужас и восторг, и в душе Вигмара вдруг вскипело и заискрилось такое ликование, такое торжество победы, что захотелось немедленно выйти на битву с десятком мертвецов.

Он смотрел прямо ей в глаза так твердо и весело, что сомневаться дальше было невозможно – это правда. В его взгляде виделось торжество, напоминание и какое-то обещание – и вдруг стало так радостно, как будто удивительная победа принадлежит ей самой. То самое чувство единения, мучавшее ее угрызениями совести во время буйства мертвеца, теперь наполняло гордостью и счастьем. Веселье бурлило горячим ключом; казалось, разведи руки в стороны – и приподнимешься над полом, легкая и сильная, как птица. Она выбрала правильно – он и правда лучше, отважнее, сильнее, даже красивее всех на свете!

– Гаммаль-Хьерт больше никогда не выйдет из своей могилы! – весело заверял Вигмар. – От него осталась маленькая кучка пепла. Она уже никому не причинит вреда. Но и новых сокровищ из кургана больше никто не достанет – ворота закрыты крепко и навсегда. Так что пришла пора выбрать наилучшее сокровище и назвать того, кто выиграл наш спор.

Рагна-Гейда встала на ноги, следом за ней невольно поднялись и Скъельд, и Модвид Весло. Помедлив, Вигмар тоже встал, опираясь на древко копья. Широкий и длинный наконечник с золотой насечкой сверкал острыми гранями, как застывшая молния. Он казался сердцем всей палаты, как огонь, притягивал все взгляды, подавлял робких, внушал зависть сильным. Кольбьерн хельд хмурился с беспокойным недовольством, лицо Модвида застыло. Почему-то все они заранее знали, что выберет Рагна-Гейда.

А та смотрела то на Вигмара, то на копье в его руках, начисто забыв обо всех остальных. Затаив дыхание, гридница ждала, что скажет хозяйская дочь, но она не находила слов. Мысли толкались, как люди в доме возле узких дверей, мешая друг другу, а разум призывал к осторожности: не скажи такого, о чем потом пожалеешь. Хотелось рассказать Вигмару, как она восхищена им, но разве можно это сделать при всех. Да и к чему слова: он видел счастливый восторг в глазах, он все понимал.

И тогда заговорил сам Вигмар. Все получилось точно так, как он воображал, сидя в кургане в ожидании его мертвого хозяина: на них с Рагной-Гейдой смотрела сотня глаз, но он должен был сказать о своей победе и своей любви только ей. И он произнес:

На словах ловить нетрудновыкуп выдры в недрах темных;пламя битв Олень утратил:слов на ветер скальд не скажет.Каждый горд удачей дивной —дар доставил Ловн полотен.Верный выбор Фрейе* злата —верит скальд – укажут боги.[24]

Рагна-Гейда хотела бы ответить стихом, но слова и строчки не шли на ум.

– Я думаю, что Вигмар сын Хроара раздобыл лучшее сокровище кургана, – просто сказала она. – Кубки и та другая вещь, – она повела рукой в сторону Модвида, но даже не взглянула на него, не в силах отвести глаз от Вигмара, – хороши, но эти сокровища их хозяевам придется защищать. А копье само защитит владельца.

– Хорошо же оно защитило прошлого!! – с досадой бросил Скъельд. – Смотри, Вигмар, как бы это копье и тебе не принесло смерть, как Гаммаль-Хьерту!

Спорить с решением Рагны-Гейды было бы глупо – сочтут вздорным завистником и не больше, – но все же Скъельд не мог так легко принять поражение и злился на сестру. Встречи с мертвецом, которыми он лишь сегодня утром так гордился, теперь жгли позором. Лисица неспроста усмехается: наверняка тролли нашептали, как его, Скъельда сына Кольбьерна, тащили из кургана на веревке, а он дрыгал ногами и орал!

– Мне не предрекали смерти от собственных сокровищ! – весело ответил Вигмар. Сияние глаз Рагны-Гейды сделало его совершенно счастливым, он не испытывал никаких дурных чувств к ее родне, и даже яркая досада, написанная на лицах Стролингов, ничего не значила.

– А от чужих? – ядовито осведомился Фридмунд Сказитель, стремясь отыграться хоть как-нибудь.

– А чужое на то и существует, чтобы стать своим! – уверенно ответил Вигмар и вдруг так дерзко взглянул прямо в глаза Фридмунду, ждавшему ответа, что все Стролинги разом вздрогнули. Показалось, что Вигмар имеет в виду их собственные сокровища. Какие?

– …и тогда злобное колдовство квиттинской ведьмы вызвало чудовищного тюленя, который утопил все наши корабли… Конунг Стюрмир со своими людьми был рад услышать о нашем позоре… Гримкель Черная Борода говорил, что не продаст нам железа… Они боятся нашей мощи… Квитты – наши враги, и ни один из фьяллей не сможет быть спокоен за свою честь, пока мы не рассчитаемся с ними за обиды!

– Веди нас, конунг! Пусть у нас будет одна судьба с тобой! А в квиттинских усадьбах найдется достаточно добра, чтобы вознаградить нашу доблесть!

Эрнольв Одноглазый молча кивал головой, глядя в свой кубок. В каждой усадьбе, где останавливался Торбранд конунг по пути на север, слышал он эти воинственные речи.

– Я клянусь памятью моих предков, что пойду с тобой в поход, конунг, и пусть у нас будет одна судьба! – провозглашал хозяин, местный хельд, поднимая к закопченной кровле посвященный Одину рог. – Я клянусь именем Отца Ратей: я не отступлюсь от тебя до самой победы и лучше погибну в битве, но не покажу себя трусом!

Родня и дружина хозяина радостно вопили, предвкушая будущие подвиги, добычу и славу. Их мечи и копья соскучились праздно украшать стены, в глазах хозяев уже блестело квиттинское золото, в ушах звенели победные кличи и хвалебные песни. Эти люди не видели черную спину квиттингского чудовища в бурных волнах, они еще не теряли братьев.

Смелым в сраженьяхрадость приспела:молнии блещут —то копья валькирий!Гремит их оружье,как гром поднебесный! —

пел Кольбейн ярл, кроме смелости одаренный еще и хорошим звучным голосом. Торбранд конунг не сводил глаз с певца: эта песня звучала на каждом пиру, но каждый раз он слушал, как впервые. Жажда мести так глубоко вошла в сердце, что он почувствовал бы себя опустошенным, если бы ее вдруг не стало. Убежденность конунга заражала всех вокруг, и забывались страшные рассказы о квиттинской ведьме и чудовищном тюлене, опасения уступали место отваге. Это очень просто и не требует размышлений: обида конунга – обида всего племени, а за обиду надо мстить, за кровь брать кровью. Так завещано предками, а предки не могут ошибаться.

Молнии морящедро он даритверной дружине —вот слава конунга!Волки и воронырады добыче,Павших Отцуугодить он умеет![25]

Хельды и их хирдманы радостно кричали, прославляя Одина и Торбранда конунга, а Эрнольв думал о теле Халльмунда. Едва ли тот, кто нашел рунный полумесяц, дал себе труд похоронить тело врага. Оно досталось волкам и воронам. А все эти люди, ослепленные жаждой мести и наживы, почему-то не думают, что в число жертв богу войны могут попасть и они сами. Разве высшее счастье не в том, чтобы со славой погибнуть и попасть в Валхаллу? Фригг и Хлин да будут с тобой, бедный одноглазый безумец! Если не в этом, то в чем же тогда? Не знаешь? Вот и молчи.

– Что ты притих, Эрнольв? – окликнул вдруг Хродмар сын Кари. – Тебе не нравится эта песня – так сложи новую, получше. Ты ведь теперь стал так красноречив!

Эрнольв не сразу нашел взглядом Хродмара: слишком много народа набилось в тесную гридницу. Сидели на полу и на скамьях, было полутемно и очень надымлено. А, вон он: светловолосая голова виднеется возле подлокотника почетного хозяйского сиденья, сейчас занятого конунгом.

Любимец конунга ему не доверяет – Эрнольв отлично это знал. Несмотря на согласие идти в поход, Эрнольва считали противником конунга, и Хродмар не находил нужным скрывать неприязнь. Сам Торбранд обращался с дальним родственником ровно, спокойно, не менее приветливо, чем с прочими, но Эрнольв понимал, что Торбранд разделяет недоверие своего любимца. Несмотря на родство, его положение в дружине конунга было очень шатким и ненадежным.

И сейчас Торбранд смотрел пристально, вертя неизменную соломинку в пальцах.

– Однажды я уже дал тебе клятву, конунг, – ответил Эрнольв, глядя на конунга. – И не заставляй меня повторять ее снова. Повторение только снижает цену слов, не так ли?

– Я верю тебе, – со спокойным дружелюбием ответил Торбранд, но Эрнольв знал, что как раз эти слова стоят немного. – Потомок моего деда не сможет меня предать. Но, глядя на тебя, все эти доблестные воины могут подумать, что ты не очень-то рад этому походу.

– Ты знаешь, конунг, что я об этом думаю.

Ему не хотелось снова затевать старый спор. Слишком трудно говорить об осторожности и мире, когда постоянно видишь десятки и сотни людей, мечтающих о войне и квиттинской добыче как о величайшем счастье своей жизни. Когда даже древние, веками освященные песни спорят с тобой.

– Этот долг завещан нам предками, – продолжал Торбранд, вернув соломинку в угол рта и испытывающе поглядывая на Эрнольва, как будто ожидая, что тот опять произнесет вдохновенную речь. – А все, что идет от предков, священно. Только исполняя их заветы, мы сможем хоть немного приблизиться к ним в доблести и славе.

– Эрнольв сын Хравна придумал какую-то свою, особую доблесть, – вставил Хродмар. – Он сказал как-то, что конунг, сам выбравший час своей смерти, не герой, а трус и глупец. Разве за века доблесть меняется? Тот, кто прославился доблестью в древности, останется таким навеки. Пока стоит мир.

Эрнольв пожал плечами. От него ждали ответа, который не удавалось найти.

– От перемен делается только хуже, – сказал хозяин усадьбы, пьяный от гордости не меньше, чем от собственного жидковатого пива. – Вот в древности были люди! А нынешние что! Вот только с тобой, конунг, мы сможем совершить подвиги, которые прославят нас навеки!

– Верно! Веди нас, конунг! Во славу Отца Побед!

Эрнольв оглянулся. У дверей, где сидели гости попроще, бодрых криков не раздавалось. Местные бонды вовсе не радовались призывам к войне. Но им, как и самому Эрнольву, оставалось помалкивать.

Поднявшись с места, Эрнольв протолкался между гостями и вышел во двор. Он слишком уставал от всего этого: от скрытого недоброжелательства, от споров, от собственных неотвязных размышлений. Сражаться гораздо проще. И не приходилось оглядываться, чтобы убедиться: голубые глаза Хродмара сына Кари провожают его настороженно и недоверчиво.

Эта усадьба была побогаче прочих – здесь даже имелся гостевой дом. Отыскав место на скамье, Эрнольв свернул накидку – под голову, расправил плащ вместо одеяла, присел и начал развязывать ремешки на башмаках. Вдруг кто-то тронул его за плечо.

– Можно нам немного поговорить с тобой, Эрнольв сын Хравна? – спросил незнакомый голос.

Подняв голову, Эрнольв увидел невысокого человечка с большим залысым лбом. Одежда его не отличалась богатством, застежка плаща была бронзовая, вместо меча на поясе висел длинный нож. Позади стояли еще два или три человека.

– Что вы хотите? – спросил Эрнольв и встал. – Кто вы?

– Я – Аскель Ветка, а это – мой брат Хаки Ловкий и наш сосед Гудред-С-Ручья. Мы все живем тут неподалеку, у нас свои дворы. Так что ты не сомневайся – мы все свободные и состоятельные люди.

– А, вы – из бондов… – Эрнольв нахмурился, пытаясь вспомнить имя здешнего хозяина. Когда меняешь пристанище каждый день, запомнить всех нелегко.

– Славного Ингвара Три Сосны, – подсказал Аскель. – Ты прав. Будь так добр, Эрнольв сын Хравна, сядь и позволь нам немного поговорить с тобой. Мы не задержим тебя надолго.

Эрнольв огляделся. В гостевом доме было еще пустовато, лишь несколько хирдманов дремало на лавках и на полу. Он сел на прежнее место, и три гостя устроились вокруг.

– Это верно говорят, что твоя бабка приходилась сестрой Тородду конунгу? – заговорил Аскель Ветка, как видно, признававшийся странными пришельцами за вожака.

Эрнольв кивнул.

– Значит, ты тоже из рода конунгов? – уточнил Аскель, и у его собеседника стало нехорошо на душе: он заподозрил, с чем пришли нежданные гости, и это ему совсем не понравилось. – Однако ты вовсе не похож на других знатных людей, – продолжал Аскель. – Ты не бьешь мечом в щит и не призываешь людей бросать семью и хозяйство ради того, чтобы их убили в чужих землях. Ты – хороший человек. Ты понимаешь, что бедным людям вовсе нечего делать на этом Квиттинге. Конунг зовет всех в поход, Ингвар дал ему клятву верности и теперь будет заставлять нас всех идти с ним. Если я с сыном пойду воевать, то кто будет смотреть за хозяйством? На работников нельзя положиться, а моя жена…

– Разве женщины справятся со всем одни? – подхватил Гудред-С-Ручья. – У нас немаленькое хозяйство – шесть коров, восемь овец, и каждую весну мы сеем…

– Я понял вас, добрые люди, – прервал его Эрнольв, стремясь скорее покончить с неприятным и опасным разговором. – Ни один хельд не имеет права силой заставить вас идти воевать, а если кто-то попытается это сделать, то вы можете пожаловаться конунгу. Он не так меня любит и не так прислушивается к моим словам, как к словам других, но я обязательно вступлюсь за вас, если это потребуется.

– Мы были уверены, что ты – благородный человек! – ответил Аскель. – Но мы сказали еще не все. Мы пришли к тебе втроем, но ты можешь быть уверен: таких, как мы, очень много. Во всей округе наберется, может быть, всего несколько глупых юнцов, которым лень работать, как работают все люди, и они надеются легко разбогатеть на войне. Идти на Квиттинг хочет только Ингвар хельд со своей дружиной. Всю работу в усадьбе делают его работники, смотрит за ними управитель, а Ингвару хельду остается только слушать саги о древних подвигах и мечтать о славе. Им больше нечего делать, кроме как воевать. А его жене – мечтать о золотых застежках. Умные женщины понимают, что бронзовые держат платье ничуть не хуже…

– Я понимаю все это, – снова прервал Эрнольв. – И я говорил об этом конунгу. Но ему нанесены жестокие обиды, и он должен за них отомстить. Он не откажется от войны, пока не добьется своего. И тех, кто хочет воевать, тоже очень много. Сколько ты платишь за каждый новый нож, топор, лемех для плуга? Разве ты не хочешь, чтобы железо было дешевым?

– Я хочу сохранить голову на плечах, – рассудительно ответил Аскель. – Мне никто не даст другой головы, а сагу про мою гибель никто не сложит. Это конунгу достанется много серебра и золота, много оружия, скота, кораблей, рабов и прочих сокровищ.

– И восемь знатнейших квиттинских девиц в жены, – добавил Хаки Ловкий.

– Да, – согласился с братом Аскель и продолжал: – Это про конунга сложат много хвалебных песен, таких искусных и пышных, что простой человек в них и не поймет ничего. А я не конунг. Я слишком маленький человек, хвалебная песня мне не по росту. И меня не обижал никакой квиттингский тюлень. Скажу тебе прямо, у нас в округе в этого тюленя никто не верит.

– Это напрасно, – подавляя вздох, ответил Эрнольв. – Я видел его сам. И он погубил моего старшего брата. Я должен мстить. Так велят боги, так завещали предки. Предки не могут быть неправы. И все люди вместе тоже не могут быть неправы. Все фьялли хотят воевать, и мы должны идти со всеми. Истина всегда с теми, кого больше.

Моргая и двигая морщинами на высоком лбу, Аскель смотрел на Эрнольва со смешанными чувствами разочарования и удивления.

– Ты говоришь так просто, знатный ярл, и все-таки я тебя не понимаю, – сказал он наконец. – Ты говоришь, правда с теми, кого больше. Но разве наша правда – неправильная? Разве она хуже оттого, что нас сто, а их – тысяча? Разве оттого, что конунг прав, а я нет, кто-то другой засеет вовремя мое поле? Разве валькирии прилетят приглядеть за моими коровами?

– Я не пил из источника Мимира и не знаю всего, – твердо ответил Эрнольв. – Боги с теми, кого больше. Боги говорят через общий голос тинга. И мы должны подчиниться. Потом, со временем, эта правда откроется и нам.

Аскель покачал головой. Его спутники сделали движение, как будто хотели встать. Но Аскель вдруг положил руку на локоть Эрнольва, склонился к его уху и прошептал:

– Выходит, сегодня мы с тобой не договорились, Эрнольв сын Хравна. Но если со временем ты поймешь не конунгову, а нашу правду, то можешь рассчитывать на нас. Если когда-нибудь и другие люди скажут, что им нужен не воинственный, а миролюбивый конунг, и укажут на тебя, то тинг нашей округи можешь считать у себя за поясом. Пусть слышит богиня Вер – и больше никто!

Аскель многозначительно подмигнул потерявшему дар речи Эрнольву и встал. Дверь гостевого дома за ними закрылась, а новоявленный претендент на престол все смотрел им вслед. Отец, оставшийся в Пологом Холме, предупреждал его о чем-то подобном. Нет, Эрнольв и мысли не допускал пойти против Торбранда конунга, но и от сказанного бондами так просто не отмахнешься. Не все люди хотят войны. Многие – но не все. Значит, на стороне Торбранда конунга много правды, но не вся. Валькирия Регинлейв явилась в Аскефьорде и указала сверкающим мечом на юг – значит, Один поведет фьяллей на эту войну. Но вдруг и в самом Асгарде есть кто-то, кто думает иначе? Думает и молчит, как и сам он? Есть или нет?