Глава 4

Утром Эрнольв вышел из спального покоя хмурый и озабоченный.

– Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! – в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать.

Казалось, она нарочно вставала раньше всех в усадьбе, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Девчонка просто забавлялась, ей и в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим от ее шуток.

– Сильно похоже на то, – пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.

– Иди за стол, еда уже готова, – позвала мать. – Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.

«Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, все точно решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хельд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттингской войны.

– Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? – предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.

– Да, я… Там… – не слишком внятно ответил тот, мельком глянув на невестку.

Свангерда смотрела мимо, в стену сеней и, кажется, даже не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни вдова свыклась со своим горем: и перестала плакать, держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто взгляд мог ненароком задеть открытую рану. Теперь Свангерда носила серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как и прежде, но все чаще о чем-то задумывалась, и это тревожило родичей. Посреди разговора женщина вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьерг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» – шептала хозяйка. Сама Свангерда о том, куда смотрит и что видит, не говорила ни слова.

– Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? – преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьерг, входя вслед за Эрнольвом в сени. – Идемте, похлебка остынет.

Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.

– Я тебе говорила! – шипела фру Ванбьерг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно желая взбодрить. – Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!

– Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, – хмурясь, отговаривался Эрнольв.

Чуть ли не в первый день после возвращения сына фру Ванбьерг завела разговор о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата – все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! Да и богатое приданое возвращать обратно не хочется, хотя это уже не так важно. И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьерг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?

– Мне сегодня снился не самый лучший сон, – тихо, чтобы не услышала Свангерда, сказал Эрнольв матери. – Мне снился какой-то мертвец.

– Какой такой мертвец? – Фру Ванбьерг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.

– Не знаю. Огромный жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?

Фру Ванбьерг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.

– К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, – решила она. – Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.

Фру Ванбьерг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув.

вспомнилось некстати. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с этими чувствами и без них его душа опустела бы.

Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последних дней. «Мне довелось желанную видеть…» – снова и снова повторял он про себя древний стих, когда-то произнесенный самим Фрейром, и теперь вместо тоски в глубине души рождалась робкая радость. «От рук ее свет исходил…» Нет, мать зря торопит со свадьбой – спешить пока некуда, северная родня Свангерды еще не скоро узнает, что женщина овдовела. А невестке нужно привыкнуть к потере, позабыть Халльмунда… Нет, такого, как он, забыть невозможно, и они всегда будут помнить его. Но пусть она хотя бы перестанет ждать, пусть исчезнет это ощущение, что муж просто вышел куда-то, просто не успел вернуться к ужину и потому его место пустует. Пусть привыкнет к мысли, что Халльмунда нет нигде, пусть откроет глаза для будущего… И тогда она полюбит его! Пускай не так, как любила первого мужа – Эрнольв знал, что никогда не сравнится со старшим братом и недостоин такой же любви. Но все же – Свангерда всегда была приветлива с ним, они хорошо ладили как родичи, поладят и как муж и жена. Но должно пройти время…

Домик Тордис появился внезапно. Эрнольва всегда это настораживало: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкую избушку из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел ее прямо перед собой, как выскочившую из-под земли.

Тордис стояла на пороге, так же как и обычно. Старшей дочери Хравна и Ванбьерг перевалило уже за тридцать лет, но она так и не вышла замуж. Да и кто бы ее взял? С самой юности девушка считалась безумной и сама отказалась жить с семьей. «Вы слишком шумные! – заявила она родичам. – Вы мешаете мне слушать землю и богов!» Никто с ней не спорил: если духи выбрали человека, чтобы через него общаться с миром людей, то противиться их воле опасно и бесполезно. От этой болезни нет леченья – нужно лишь постараться извлечь из нее пользу.

Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю фигуру, скрывая толстое серое платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, походили на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных с расширенным зрачком блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, эта женщина оставалась его сестрой.

– Приветствую тебя, брат! – протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. – Заходи. Я давно тебя не видела.

Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке.

– Красавчик ты мой, – невнятно мяукнула она, будто кошка, и в глазах ведуньи мерцала отстраненная ласковость.

Эрнольву и раньше казалось в такие мгновения, что безумная сестра обращается не к нему, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Колдунье даже не требовалось привыкать к новому лицу брата – она видела в человеке не внешнее и потому никакой перемены не заметила. Именно Эрнольву Тордис неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам.

Хозяйка отошла с порога, гость шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди предпочитают разговаривать при свете, и уважала странности своей родни.

– Я сегодня видел сон, – без предисловий начал Эрнольв, Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу. – Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых?

– А ты носишь рунный полумесяц? – спросила Тордис из своего угла.

Эрнольв кивнул:

– Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся.

Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше. А эти слова оказались и самыми верными: Эрнольв не раз думал, что полумесяц пора снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудку не удавалось убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот – дождался.

– Дай его мне! – Тордис протянула худую длинную руку.

Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутьме дома, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони.

– Теперь молчи и не мешай, – сказала она. – Я попытаюсь добраться до Халльмунда.

Добраться до человека, который давно уже во владениях Хель! Такое могла сказать только Тордис. Но только она одна могла и сделать это. Недаром сестра славилась особым умением ворожить о людях, находящихся очень далеко, и разговаривать с предметами, как с людьми.

Сжимая в ладони рунный полумесяц Эрнольва, Тордис уселась на полу поудобнее и закрыла глаза. Некоторое время она сидела молча и не шевелясь, и Эрнольв пристально наблюдал, боясь даже своим дыханием помешать ворожбе. Постепенно лицо Тордис задвигалось, как будто каждый мускул зажил своей особой жизнью и собирался отправиться по какой-то своей, ему одному известной дороге. Губы Тордис зашевелились, она тихо запела. Эрнольв различал лишь непонятные обрывки слов. «Ветер вздымает… Мужи эти – жертва великим богам… По влажным дорогам… Бесятся вихри… В темных пещерах у каменных врат…» От заунывного обрывочного пения волосы шевелились на голове, и Эрнольв, как ни старался, не мог унять внутренней дрожи.

А лицо Тордис все так же жило своей особой жизнью; Эрнольв зачарованно вглядывался и видел, как на миг его черты делаются подобны чертам Халльмунда, потом сходство распадается, будто разбитое камнем отражение в воде, и Тордис хмурится, снова поет, снова подбирает по одной черты ушедшего брата, как рассыпанные на дороге прутья. Так она ворожила всегда: ее дух шел по воздушным тропам вслед за ушедшим, проникал в него, и лицо ее становилось лицом ушедшего. Но сейчас Эрнольв видел, как тяжело ей последовать за Халльмундом – ворожбы не получалось. Да и как тут получиться? Легко ли – в Хель?

И вдруг пение оборвалось. Что-то случилось. Сестра кого-то поймала, сообразил Эрнольв и похолодел от неожиданности и тревоги. Черты Тордис сложились в лицо не Халльмунда, а какого-то совсем другого человека… другого существа. Резкие, острые, немного искаженные судорогой ведуньи, но ясные черты: широкий рот, немного хищная улыбка… Светлые боги, да не тролль ли это? Эрнольв по привычке схватился за то место, где много лет висел амулет, но нашел пустоту, и внутри что-то оборвалось. Он понял главное: Тордис нашла второй полумесяц, но не нашла Халльмунда.

– Росою покрыты влажные тропы… – снова забормотала Тордис.

Черты лица опять ожили, задрожали, и вскоре Эрнольв узнал сестру. Через несколько мгновений она открыла глаза и устремила на брата удивленный, отсутствующий взор.

– Ты нашла… его? – воскликнул Эрнольв, не в силах сдерживать нетерпение.

– Да, я нашла… – пробормотала Тордис. – Нашла.

Она разжала ладонь, как будто лишь сейчас вспомнила об амулете, наклонила голову и стала рассматривать, будто впервые увидела.

– Что там? – расспрашивал Эрнольв. – Где Халльмунд?

– Я не знаю, где Халльмунд, – удивленно ответила Тордис и посмотрела на брата так, как будто до этого они говорили совсем о другом. – Я хотела искать мертвого, но Хель не отдает своих. Я ждала, что рунный полумесяц поможет мне, но он не помог. Я ждала, что амулет остался с мертвым, а он…

– Что – он? – Эрнольв вскочил с места, но опомнился и снова сел. – Что?

– А он ушел к живому, – устало отозвалась Тордис. – Живой снял его с мертвого. И Халльмунда мы не найдем никогда, никогда…

Она сжала голову руками и стала горестно раскачиваться, спрятав лицо под спутанными волосами. Эрнольв сидел на своей скамье, не зная, как отнестись к этому открытию. Кто-то снял амулет с тела Халльмунда? И… и носит? Вот почему сам он не мог набраться решимости снять свою половинку – не пускало слабое притяжение чужого, но живого человека!

– Что же мне теперь делать? – недоуменно воскликнул Эрнольв и умоляюще взглянул на Тордис. Ах, будь в ней хоть чуть-чуть побольше здравого рассудка! – Снять свою половину? Кто бы там ни подобрал полумесяц – он мне не брат, он мне не нужен!

– Можешь снять, – равнодушно и устало бросила Тордис. Теперь она сидела, вяло уронив руки на колени, и смотрела мимо Эрнольва в лес через раскрытую дверь избушки. – Зачем тебе чужой брат? А он пусть носит. Ведь рунный полумесяц и один принесет здоровье и удачу. В нем руны силы. Пусть он владеет. А тебе не надо…

– Да как так – не надо? – возмутился Эрнольв и вскочил, в последний миг сообразив пригнуться, чтобы не удариться головой о низкую кровлю. – Это наше! Это наш родовой амулет, никакие квитты не имеют на него права! Или кто он там, чтобы его тролли взяли!

– Теперь не возьмут, – вяло поправила Тордис. – С ним Тюр и Олгиз. И Манн. Теперь его так просто не возьмешь!

Эрнольв снова сел, бесцельно сжал кулаки, кипя от возмущения. Руна Манн, разрубленная пополам на середине рунной луны, должна охранять братьев из их рода, а вовсе не приносить удачу тому, кто ограбил тело Халльмунда. И рунный полумесяц должен вернуться! У мертвого ничего не возьмешь – но живого можно и нужно заставить вернуть то, что он взял!

– Забирай! – Тордис протянула ему амулет. – Мне не нужно твоего золота. Оно тяжелое.

Эрнольв взял у сестры золотой полумесяц и в нерешительности повертел, не зная, что с ним делать.

– Отдай матери, пусть спрячет, – посоветовала Тордис. – Если его не носить, то связь между половинками будет слабеть и совсем прекратится. И уходи. Я от тебя устала.

С этими словами Тордис улеглась на пол прямо там, где сидела, закрыла лицо волосами и затихла. А Эрнольв все стоял возле порога. Она права: если не носить одну из половинок, то связь между ними ослабеет и пропадет. И будущие поколения рода не получат амулета, охраняющего братьев. Да и второй половинки не получат. Как ее искать? Как найти кусочек золота размером с половину березового листочка на чужом полуострове, среди десятков тысяч чужих людей?

– Послушай, Тордис, – позвал Эрнольв. Она не ответила, но он продолжал: – А если я буду носить свою половину, они по-старому будут тянуться друг к другу?

– Живое всегда бежит от мертвого и тянется к живому, – вялым голосом ответила из-под волос Тордис. – Я же тебе сказала: уходи, я устала.

Эрнольв шагнул через порог. Жмурясь от дневного света, слишком яркого после полутьмы домика, он опять надел ремешок на шею и сунул золотой полумесяц под рубаху.

Для рода Стролингов настали невеселые времена. Вот уже десять дней по округе ходили разговоры о мертвеце. И если бы только разговоры! Ходил и сам мертвец. Его видели в разных местах, в сумерках и на рассвете, ночами он бродил вокруг усадеб и дворов, стучал в двери, тряс столбы. С приближением вечера люди прятались по домам, разводили огонь и жались друг к другу, обложившись самыми разными амулетами, от древних мечей до стеблей чертополоха. Пастухи отказывались ночевать со стадами на пастбищах.

Рагна-Гейда жадно собирала все слухи о мертвеце, и ее терзало непонятное, но сильное беспокойство, отчасти сходное с угрызениями совести. Хоть потревожили курган ее братья, но их подбил на это Вигмар. Это придумал Вигмар, но… Но сама она, быть может, стала причиной того, что он вечно ищет случая отличиться, посадить в лужу и ее братьев, и всех прочих, например, Модвида и Атли. Пусть между нею и Вигмаром не было сказано ни слова о золоте Гаммаль-Хьерта, но Рагна-Гейда привыкла соотносить все поступки Вигмара с собой и не ошибалась. «Да кто он мне? – с мучительной досадой рассуждала она по ночам, не в силах заснуть. – Разве я просила об этом, требовала каких-то подвигов? Он сам все это придумал. У него вечно колючка в башмаке – нет покоя. А я чем виновата, если он сумасшедший?» Но спокойнее от этих бессвязных рассуждений не становилось. «Похоже на то, что наша девушка влюбилась! – зевая, рассуждали по утрам служанки. – Всю ночь не спит, все ворочается!» И Рагна-Гейда не знала, сердиться или смеяться.

– Там, у Торда Косого, говорят, это все оттого, что удача покинула Стролингов! – шепотом рассказывала Рагне-Гейде служанка Ауд, ездившая в одну из соседних усадеб к родичам. – А там еще была старая Дюлле, так она бормотала, что это все к большой беде. Все равно что увидеть в небе звезду в обличье дракона!

– Это все от бабской болтовни! – злобно отвечал Гейр. – Звезда им в обличье дракона! Попадись мне эта старая троллиха…

Рагна-Гейда положила ладонь ему на колено, и брат замолчал. Он и сам понимал, что глупо бранить старух, когда сам и выпустил мертвеца из могилы, но выдержки не хватало на молчание.

– Смотри, больше никому не рассказывай об этом! – велела она Ауд, и девушка закивала, с серьезным видом тараща глаза. – Если дойдет до отца, то ему это совсем не понравится. И все это неправда. Удача Стролингов никуда не делась. Наши родичи выпустили мертвеца, они и загонят его обратно. И если те трое бродяг, что сидят сейчас на кухне, станут об этом спрашивать, так им и скажи!

Но слухи все равно ползли среди домочадцев, и это означало, что за пределами усадьбы Стролингов они носятся бурными волнами. Доходили они и до хозяев – таким людям, как Модвид Весло или Логмунд Лягушка, не завяжешь рот платком. Сначала Кольбьерн не хотел верить слухам, не поверил даже Гриму Опушке, хотя тот настолько славился своей честностью и правдивостью, что даже очень знатные люди порой приглашали его быть свидетелем своих сделок. Но вскоре мертвый оборотень добрался и до своих настоящих обидчиков.

Первые вести принесли рабы. Однажды утром, бросив скотину, они во весь дух прибежали с пастбища, и у всех вместо лиц были бледные личины страха.

– Что такое? – гневно воскликнул Кольбьерн, выйдя во двор. Рагна-Гейда и Гейр выглядывали из-за его плеча, у дверей дружинных домов толпились хирдманы, из хлевов и конюшен смотрели рабы, потихоньку отталкивая друг друга. – Почему вы бросили стадо? Что вы несетесь, ведьмины дети, как будто за вами гонится мертвец?

– Пришел… Он пришел… – бессвязно бормотали рабы и все оглядывались назад.

– Кто пришел?

– Ста… Старый… – Рабы не смели назвать имя того, кого так боялись. – Тот мертвый оборотень, которого потревожили в могиле!

Наконец, испугавшись хозяйского гнева не меньше, чем мертвеца, пастухи взяли себя в руки и рассказали, как все было. В полночь они услышали суматошное мычание и увидели страшную рогатую тень, гонявшуюся за коровами по темному загону. Коровы давили и топтали друг друга, а тень кидалась на всех подряд и била рогами. Вопли, стоны, мычание несчастных животных, дикий яростный рев чудовища висел над луговиной, а пастухи до утра сидели в землянке, дрожа от ужаса и призывая богов. С первыми проблесками зари мертвец исчез, зато нашлись два десятка убитых или покалеченных коров.

Кольбьерн хельд послал людей добить пострадавший скот, а уцелевший пригнать в усадьбу. Фру Арнхильд запретила коптить или солить мясо, приказала все сжечь.

Весь день домочадцы Стролингов ходили тихие и напуганные, дети по углам жутким шепотом обсуждали, что будет, если мертвец явится прямо сюда. Взрослые раздавали подзатыльники и приказывали прекратить глупую болтовню, но сами невольно ежились. Еще в сумерках закрыли ворота и все двери домов. Беседа в гриднице не вязалась, в женском покое шептали все о том же, и хозяева рано ушли спать.

Натянув одеяла до носа, все с ужасом ждали полуночи. Но гораздо раньше тишину прорезал тоскливый собачий вой, визг, скулеж. Люди повскакали с мест. Еще не совсем стемнело – мертвец день ото дня набирался сил, – и все, у кого хватило смелости выглянуть в дымовые окошки над дверью, смогли увидеть высокую и плечистую фигуру, одетую в пятнистую рубаху из оленьей шкуры. На голове у оборотня возвышался шлем из оленьего черепа с рогами, а лицо выглядело так жутко, что сама Хель рядом с ним показалась бы красавицей. Распухшее, утратившее черты, сине-черное, оно частью скрывалось под шлемом, но нижняя челюсть была видна и противно дрожала, открывая черно-желтые редкие зубы. В руках мертвец держал большое копье на длинном древке, и под лучами луны его наконечник сверкал ослепительным золотым блеском.

–  Стро-о-оль!  – ревел мертвец, мощной рукой вцепившись в столб и сотрясая дом до самой крыши. Он чуял близость настоящего врага и нетерпеливо бил ногами землю. – Выходи! Я расправлюсь с тобой! Долго я копил силу! Теперь я сломаю тебе хребет!

Удальцов выйти на вызов не нашлось: фру Арнхильд сказала, что человеческое оружие не возьмет мертвеца. Обойдя дом, Гаммаль-Хьерт взобрался на крышу и всю ночь просидел там, колотя ногами по скатам и воя таким дурным голосом, что о сне никто не мог и думать. Все домочадцы от самого Кольбьерна до последнего мальчишки-раба дрожали и взывали к богам. Только на рассвете мертвец грузно сполз с крыши и исчез. Перед дверями нашли большую яму, а весь двор был истоптан следами оленьих копыт.

Не дожидаясь, пока мертвец явится снова, Стролинги собрались на совет.

– Ночному Гостю было еще при жизни предсказано, что его погубят собственные сокровища! – сказала фру Арнхильд. – Поэтому он ушел в курган живым и взял с собой все, что имел. Старый Строль не решился лезть за ним в могилу. Но для нас ничего не потеряно. Если сила мертвеца заключена в его сокровищах, то их нужно отнять, и тогда он погибнет.

– Мы этого и хотели! – вполголоса буркнул Скъельд. – Только он не захотел их отдавать.

– Но ведь мертвец теперь выходит из могилы! – сказал Хальм. – И никто не замечал, чтобы он таскал с собой мешки золота. Оно остается в могиле.

– Вот тут его и нужно взять! – воскликнул Кольбьерн, стремясь опередить брата. – Пока мертвец ночью будет бродить, нужно забраться в курган и взять его золото!

– Ночью! – с ужасом повторила Рагна-Гейда. Ночью лезть в могилу и каждое мгновение ждать, что выход закроет рогатая тень! – А если он явится обратно, когда вы будете там?

– Еще проще! – крикнул Скъельд. – Он ведь не знает, что дома его ждут гости. И тогда его могила станет его могилой уже навсегда!

– Я сам пойду с вами! – Кольбьерн воодушевился. – Ничего, сыновья мои! Теперь победа принесет нам еще больше славы, чем если бы в могиле нас ждала горка гнилых костей!

Рагна-Гейда кивнула про себя: славы и в самом деле будет побольше. Вот только не окажется ли она для кого-нибудь посмертной? Нет, из Рагны-Гейды не вышло бы новой Гудрун: она предпочла бы видеть своих отца и братьев менее доблестными, но живыми.

– Ты знаешь, отчего бывают горные обвалы? – язвительно спросила фру Оддборг.

Модвид Весло с неудовольствием оглянулся: мать стояла позади, грозно уперев руки в бока, и всем видом выражала презрение к собственному порождению. Не ответив, Модвид вздохнул и отвернулся. Зная, что хозяйка сегодня в дурном расположении духа, он с утра ушел осматривать поля, потом сидел в дружинном доме, притворяясь, что обсуждает с кем-то важные дела и не замечает усмешек все понимающих хирдманов. Но от злой судьбы не уйдешь, фру Оддборг нашла его и здесь. У сыновей Гьюки было злополучное золото, а у Модвида Весло была мать. Она тоже когда-то хотела стать и женой, и матерью хевдинга. Сначала в неудачах оказывался виноват ее муж, и пережила она его именно затем, чтобы в дальнейших неудачах рода винить сына, то есть Модвида. Ему сравнялось тридцать пять лет, и четырнадцать из них он нес ответственность за все, включая грядущее Затмение Богов.

– Не знаешь? – с ядом, которому позавидовал бы и сам Фафнир, продолжала фру Оддборг. Модвид молчал, зная, что так мать уймется раньше. – Так я тебе расскажу, – охотно продолжала она. – Горные обвалы происходят оттого, что Локи* хохочет и бьется на своей скале. А хохочет он, когда видит таких болванов, как ты!

– Мать! – повысив голос, призвал Модвид и повернулся, поднял руки, как будто хотел взять ее за плечи. Ну, не при хирдманах же! Он ведь уже не мальчик! Интересно, Ингстейна хевдинга мать тоже бранит всеми троллями и турсами?*

– Что – мать? – закричала фру Оддборг в полный голос и отступила, чтобы иметь больше простора для битвы. – А скажешь, нет? Сыновья Кольбьерна тоже порядочные балбесы, как и вся нынешняя молодежь, но они хотя бы пытаются! Когда Хель их спросит, почему они в своей жизни ничего достойного не совершили, они ответят: «Мы пытались!», и Хель упрекнет их в неудачливости, но не в лени! А тебе и сказать будет нечего!

– Мать, послушай…

– Слушать я буду, когда тебе будет что сказать! Сыновья Кольбьерна хотя бы раскопали могилу и выгнали мертвеца! Они открыли путь к его золоту! Тебе даже копать не придется! Тебе надо только пойти и взять то, что там лежит! А золото Оленя не увезешь и на трех конях! И вся эта удача и богатство будет наше! И тогда эти Стролинги сами будут навязывать тебе свою дочку!

– Мать, я не хочу вытягивать сети, которые поставил другой! – возмутился наконец Модвид. – Про меня скажут, что я люблю попользоваться чужими трудами!

– Пусть говорят! Ты забыл, что сказала сама Кольбьернова дочка? Так я тебе напомню! Она сказала, что выйдет за того, кто принесет ей лучшее сокровище из кургана. Принесет ей , а не достанет оттуда. И ты будешь болваном и… и болваном, если не принесешь ей лучшее, что там только есть!

– Она не обещала выйти за того, кто принесет, – проворчал Модвид, снова отворачиваясь. – Она обещала только рог меда.

– А, от носа до глаз недалеко! – отмахнулась фру Оддборг. – Сначала привяжи лыжи, а побежишь потом! Или мне самой придется ложиться в могилу с тремя горшками и железными застежками? Ведь ночью этот дохляк околачивается под дверями добрых людей, того гляди, и до нас доберется! А его курган стоит пустым, если не считать золота. Ты понял, или мне позвать Тейта Придурка, чтобы он тебе растолковал?

Еще засветло четверо Стролингов – Кольбьерн хельд, Скъельд, Гейр и Ярнир – приехали на двор Грима Опушки.

– Ты, старая, сможешь узнать, ушел ли мертвец из кургана? – спросил Кольбьерн у Боргтруд. – Если ты без обмана скажешь нам, когда путь будет свободен, я дам тебе золотое кольцо.

– Кольцо из кургана? – спросила старуха, но гордый хельд не заметил ехидства.

– Из кургана, – уверенно подтвердил он. – Что, сможешь ты это сделать?

Боргтруд налила воды в плоскую глиняную миску, пошептала над ней и поставила возле порога.

– Пусть кто-нибудь из твоих людей сидит здесь, – сказала она. – Когда мертвец пройдет мимо нашего двора, вода дрогнет.

– Вот еще! – возмутились разом Гейр и Ярнир. – Мы – мужчины, а не бабы-ведьмы! Это твое дело – колдовство, ты и сиди над своей водой!

– Это не колдовство, а гадание! – поправила их Боргтруд. – Ведь сам конунг участвует в жертвоприношении, а хевдинги узнают волю богов по внутренностям жертвенных животных.

– Это охота! – хохотнул Кольбьерн. – И вы будете наблюдать за следом зверя. Посиди ты, Гейр, а то длинный заснет и бухнется кувырком с лавки! Мордой в миску!

Со вздохом Гейр уселся на край скамьи и уставился в воду. За прошедшие дни ему так надоел мертвец, что даже мечты о золоте не взбадривали. Пропади оно пропадом, это золото! Это у Сигурда Убийцы Фафнира все получалось легко и просто, а им, людям из усадьбы Хьертлунд, все попытки прославиться принесли пока только одни насмешки и тревоги. Наверное, в Века Асов все было по-другому, а теперь старые пути к славе не годятся. Или люди измельчали?

К полуночи Кольбьерн и Скъельд начали зевать, Ярнир задремал, опираясь руками о рукоять меча, поставленного между колен. Гейр изо всех сил таращил глаза, боясь заснуть и позорно рухнуть лицом в воду. И вдруг неподвижная гладь дрогнула. Гейр поспешно склонился над миской, испугавшись, что ему померещилось в дреме. Но и Боргтруд, сидевшая в женской стороне покоя возле спящих невестки и внучки, вдруг подняла голову.

– Он прошел! – шепнула она, и Стролинги без суеты стали подниматься, оправлять оружие.

– А почему мы не слышали звука шагов? – подозрительно спросил Скъельд. – Ты не врешь, старая? Смотри – если он ждет нас в могиле, мы снесем тебе голову!

Кто из них в этом случае вернется, чтобы выполнить угрозу, Скъельд не задумывался. Он вообще не имел такой привычки – задумываться. Это подходит какому-нибудь увечному или дурачку, который видит духов наяву. А здоровому сильному мужчине ни к чему. Замечая за младшим братом подобную склонность, Скъельд бранился, приписывая ее тому, что Гейр с детства больше дружил с Рагной-Гейдой, чем с кем-либо из братьев.

– Он прошел не здесь, а под землей! – вразумила Боргтруд. – У мертвых свои тропы. Теперь он выйдет на поверхность не ближе усадьбы Оленья Роща…

– Да ты никак смеешься? – возмутился Ярнир, и от его громкого голоса все в покое проснулись, приподняли головы, жмурясь и моргая от света факела.

– Брось ее! – оборвал брата Скъельд. – У нас есть дело поважнее, чем спорить со старой троллихой. Пойдем.

Над темной равниной светился серпик молодого, серебристого, чуть желтоватого месяца. Бледный свет падал в разрывы облаков, но сами тучи неслись с огромной скоростью – должно быть, там, наверху, дул сильный ветер. Желтоватые лучи то падали на землю, то исчезали и опять появлялись уже где-то в другом месте, но все же их свет позволял не сбиться с пути. Кольбьерн держался спокойно, а трое его сыновей изо всех сил старались скрыть дрожь, одолеть которую не могли никакими силами. Однажды они уже приходили сюда по этому же самому делу, и пережитый ужас напоминал о себе. Напрасно они надеялись, что прогнали страх – он лишь затаился в глубине души, как гадюка под корягой, и ждал, когда они вернутся к знакомому месту. А если старуха вольно или невольно обманула их? А если мертвец ждет в могиле?

Вот и курган. Увидев его, Гейр почему-то сразу успокоился. Курган не следил за незваными гостями исподтишка, как в прошлый раз, пристальным и злобным взглядом. Старуха не обманула, мертвец ушел отсюда. Пологий холм с кучами земли на макушке был мертв и тих, как пустое, невесомое осиное гнездо. В глубине его земляного нутра зияла бездыханная пустота.

– Факелы будем зажигать? – вполголоса спросил Ярнир.

– Не сейчас, – ответил Кольбьерн. – Только когда полезем вниз. А пока незачем кому-то еще видеть нас здесь.

Оставив коней у подножия, все четверо поднялись на курган. Земля, выброшенная из ямы, была порядком утоптана, их старых следов почти не виднелось – зато во множестве имелись следы оленьих копыт. Следы мертвого оборотня. Они вели и в яму, и из ямы, перекрывали друг друга, отмечая многократные переходы мертвеца туда и обратно.

Отверстие ямы наполняла густая чернота. Казалось, у нее вовсе нет дна, и в глубине ждет безрассудного сама Хель.

– Я полезу! – твердо, с вызовом сказал Скъельд, готовый спорить даже с отцом. После позора, испытанного в прошлом походе за золотом, для него стало жизненно важно первым побывать внизу и вернуться с добычей.

– Полезай! – добродушно согласился Кольбьерн. – Там, я думаю, хватит на всех.

Возле ямы еще валялись осиновые бревна, служившие опорой в прошлый раз. Даже веревка осталась старая, но прикасаться к ней никому не хотелось, привязали новую. Бревно подтащили к яме, положили сверху, и Скъельд стал спускаться. Гейр тем временем выбил искру и раздувал огонек на клочке сухого мха. Ярнир держал наготове факел, то и дело заглядывая в яму, хотя разглядеть что-нибудь никак не удавалось.

Стиснув зубы, Скъельд спускался, изо всех сил гоня прочь воспоминание о цепкой руке, впившейся ему в щиколотку. Было нестерпимо жутко, но он не давал воли страху; по лицу тек холодный пот, рубаха противно липла к спине, но руки делали свое дело. В полной темноте не осталось ни времени, ни расстояния; Скъельд задыхался в холодном неподвижном воздухе, умершем много веков назад.

И вдруг ноги коснулись какой-то неровной сыпучей поверхности. Не выпуская веревки, Скъельд поставил сначала одну ногу, надавил. Нога не провалилась, и тогда он поставил другую. Под башмаками скрипели и проминались какие-то твердые обломки, слышалось легкое позвякивание. Под ногу попалось что-то большое, твердое, острым краем резануло подошву.

– Давайте факел! – сдавленно крикнул Скъельд, подняв голову к смутно светлеющему пятнышку, видному далеко-далеко наверху.

Пустота внутри кургана задрожала, возмущенная вторжением в ее холодный многовековой покой.

– Ты на дне? – раздался в ответ голос отца, изломанный и искаженный в стенках колодца.

Он звучал неузнаваемо и странно, как отголосок другого мира. Да так оно и было – родичи остались в мире живых, а Скъельд вступил в мир мертвых.

– Да, – глухо ответил он, и от звука его голоса трое оставшихся наверху невольно содрогнулись.

У Гейра мелькнула жуткая мысль, что им отвечает мертвец, неслышно расправившийся со Скъельдом и теперь ждущий их.

Но Гейр никому не сказал о своем подозрении, а вместо этого торопливо зажег факел и передал его отцу. Кольбьерн держал, а Ярнир привязывал веревку к рукояти и от волнения никак не мог справиться с узлом.

– Быстрее! – крикнул Скъельд, нетерпеливо сжимая кулаки.

Он видел наверху отблески огня, и ему страстно хотелось скорее получить факел, осмотреться и убедиться, что мертвец не затаился в углу и не бросится на него вот сейчас. Хотелось прижаться спиной к стене, но стен не было видно, а вслепую Скъельд не решался сделать ни шагу. Глухая темнота могилы душила его, с каждым вздохом наполняла грудь, будто яд, и неясное тревожное чувство толкало Скъельда скорее уходить отсюда, пока дыхание подземелья не отравило его, не подчинило миру мертвых. Уйдя отсюда телом, мертвец оставил в могиле свой дух, и присутствие нечисти ощущалось кожей, слухом – всем существом.

Наконец привязанный факел стал медленно опускаться. Постепенно внутренность могилы осветилась. Теперь Скъельд видел, что смертные покои Старого Оленя не уступают жилищу иного бонда: не меньше пяти-шести шагов и в длину, и в ширину. Посередине, в трех шагах, стояло высокое сиденье с двумя резными столбами по сторонам. Пустое.

А весь пол был усыпан золотом. Тускло-желтые с зеленоватым отливом груды неисчислимого множества колец, обручий, застежек, цепей, чаш, кубков, блюд, бляшек, гривен, непонятных обломков, просто гладких камушков-самородков. Вот оно, золото, хранящее дух мертвеца и его силу. Это оно в полный голос заявляло о себе, душило… и оно же будет давать силу новым хозяевам, как только они завладеют им.

Скъельд смотрел, забыв и о мертвеце, и о своем страхе. Но и ожидаемой радости не чувствовал: ему не верилось, что под ногами – золото. Ну, окажись тут ларец или сундук – вот это была бы добыча. Настоящего золота не бывает так много. Золото – это перстень на руке, застежка на плече, кубок в руках у конунга. Но не целая груда, по которой можно ходить ногами! У Скъельда зрело странное чувство, что его обманули.

– Ну что, есть там что-нибудь? – нетерпеливо крикнул сверху отец. Трое оставшихся над ямой видели неясные отблески внизу, но не могли разглядеть, что там такое.

Скъельд вынул из-за пояса кожаный мешок, присел на корточки и стал собирать золото из-под ног. Сначала он греб одной рукой, но так дело шло слишком медленно, и, поставив мешок, стал черпать двумя горстями, стараясь не оцарапать ладони о какую-нибудь застежку. Наткнулся на что-то круглое, с чеканным узором, повертел в руках. Похоже на блюдо, но совсем плоское, и странная шишка посередине внешней, узорчатой стороны, как умбон* щита. Такое блюдо и на стол не поставишь, не держать же все время в руках… А, ладно! Скъельд бросил догадки и стал с усилием запихивать блюдо в мешок. Что бы там ни было – это золото, и из одной этой штуки Хальм наделает столько колец или наплечных застежек, что весь Квиттингский Север лопнет от зависти.

И в этот миг до Скъельда наконец дошло, что вокруг – настоящее золото, огромное сокровище, их законная добыча. Его прошиб горячий пот, голова закружилась от восторга, от ощущения неисчислимого богатства и удачи. С лихорадочной поспешностью Скъельд принялся наполнять мешок, пихая ковши и гривны кое-как, лишь бы поскорее; перстни и мелкие самородки сыпались у него между пальцами, как речные камушки, а он все греб, уже не боясь поцарапаться, и ощутил досаду, когда в раздутый мешок уже нельзя было впихнуть даже самую мелкую пуговку.

– Гляди-ка, хельд, а ведь нас опередили, – прошептал Рандвер Кошка. – Я вижу там чьих-то коней… Трех… нет, четырех.

Модвид Весло придержал коня. Два хирдмана позади них тоже остановились. А Рандвер все вглядывался в неясное движение возле кургана: воспитатель Модвида славился редким умением видеть в темноте.

– Но это не мертвец? – шепнул Модвид.

– Нет, конечно. У него у самого копыта, и бегает он резво – зачем ему лошадь? Видно, не только твоя мать догадалась, что можно пошарить в кладовках у мертвеца, пока сам он ходит прогуляться.

– Что же будем делать?

– А разве четыре человека для нас опаснее одного мертвеца? Нас тоже четверо. Вот здесь и пригодятся наши шлемы. И пусть утром чья-то другая хозяйка бранит своих сыновей, верно?

Рандвер тихо засмеялся, вытащил из просторной седельной сумки шлем, украшенный ветвистыми оленьими рогами. Улыбаясь в темноте, Модвид надел такой же. Это была его выдумка: шлемы и длинные накидки из оленьих шкур для него и для спутников. Странный наряд приготовили на случай встречи с мертвецом: увидев собственное подобие, он наверняка растеряется, а это даст противникам несколько лишних мгновений. Теперь же, когда противниками неожиданно оказались люди, этот наряд еще более кстати! Натягивая шлем, Модвид усмехался. Уж этим утром не его мать будет упрекать сына в неудачливости, а чья-то другая!

С трудом – это с его-то железными руками! – вскинув на плечо тяжеленный кожаный мешок, Ярнир грузно затопал вниз с кургана к лошадям. Твердый округлый край какого-то блюда больно впивался в плечо, и Ярнир торопился скорее пересыпать ношу в седельные сумки и побежать за новой. Он уже сбился со счета – то ли это пятый мешок, то ли шестой. Скъельд внизу нагребал золото, отец и братья наверху принимали его и перегружали на коней.

Заталкивая в седельную сумку неудобное блюдо, Ярнир вдруг заметил в темноте какое-то движение. Мигом насторожившись, он вгляделся, хотел окликнуть родичей… и вдруг на землю упал лунный луч, и в желтоватом свете Ярнир увидел четко обрисованный рогатый силуэт. Тот был шагах в тридцати от него, но быстро приближался, и Ярниру казалось, что он уже различает хриплое дыхание, похожее на храп усталого коня.

– Э-эа-а-а! – завопил парень, желая окликнуть родичей, но будучи не в силах произнести хоть одно членораздельное слово.

Трое на кургане разом вздрогнули, обернулись, и первым вскрикнул Гейр: он тоже увидел мертвеца.

– Хватит, хозяин вернулся! – крикнул Кольбьерн вниз.

При упоминании хозяина со Скъельда мигом слетела жадность: бросив наполовину пустой мешок, он подпрыгнул, уцепился за веревку и резво полез наверх. Жалко оставлять сокровище, но жизнь дороже. В несколько мгновений он оказался на вершине кургана и вместе с родичами бросился к коням.

– Скорее, скорее! – Ярнир размахивал мечом, тараща глаза во тьму, в которой снова скрылся мертвец. Факел остался в могиле, луна спряталась, прохладный ночной воздух был полон жути: так и казалось, что руки невидимого мертвеца уже тянутся к горлу, вереск тревожно шуршал под невидимыми ногами.

Четверо мужчин из славного рода Стролингов бежали так, как им не полагается уметь: быстро и без оглядки. Вскочив на коней, они погнали их вскачь от кургана.

– У-у-ур-р-р! – взревел вдруг низкий голос прямо возле морды передней лошади.

Гейр резко натянул поводья, а рогатый силуэт, смутно различимый в темноте, вырос прямо перед ним.

– Он здесь! – сдавленно крикнул Гейр, одной рукой вцепившись в поводья, а другой выхватывая меч.

– Мое золото! – голосом, подобным боевому рогу, низко и мрачно ревел мертвец.

Потея и плохо соображая от страха, Гейр почти вслепую отмахивался мечом, но мертвец ловко уклонялся. В руках тоже блеснуло какое-то оружие, он с размаху рубанул по боку лошади, чудом не задев ногу всадника. Лошадь с громким ржанием взвилась на дыбы, забилась; Гейр выронил меч и вцепился холодными пальцами в гриву, едва не вылетев из седла. С грохотом и звоном золото посыпалось на землю из разрубленной седельной сумки, а напуганный конь вслепую помчался по темной равнине, не слушаясь всадника.

Кольбьерн хельд отчаянно бился с мертвецом, стараясь дотянуться секирой, но рогатый оборотень ловко прикрывался щитом, как будто прошел обучение в дружине самого хевдинга. Сейчас он казался меньше ростом, чем когда приходил на двор усадьбы, но зато куда ловчее уворачивался. Копье в руках сверкало острием возле самого лица Кольбьерна, и тому никак не удавалось перерубить древко. И копье оказалось не то, с каким мертвец в первый раз приходил на усадьбу, а простое, как у всех. Но Кольбьерн даже не удивился тому, что мертвец пользуется человеческим оружием: было не до того.

Вдруг мертвец ловким обманным движением ударил копьем в седельную сумку; кожа с треском лопнула, и золотой поток хлынул по лошадиному боку. Кольбьерн взвыл, как если бы его собственная кровь пролилась на землю, но мертвец вдруг отскочил и растворился во мраке.

Над равниной стоял вой, рев, крики, как будто целое полчище троллей сошлось в битве. Гремел конский топот, что-то кричал далеко впереди Ярнир, звенели клинки. Где-то у кургана взвился к темному небу волчий вой; обезумевшие лошади вскачь неслись в разные стороны, всадники судорожно цеплялись за гривы, уже не помня о золоте и мечтая только не сломать шею в этой бешеной скачке.

Стролинги привезли домой всего одну седельную сумку золота – с коня Скъельда – и несколько вещичек, застрявших в лохмотьях остальных. Плотные кожаные мешки были располосованы острым железом, а золото осталось там, на вересковой равнине возле кургана, рассеянное на несколько перестрелов*.

То странное круглое блюдо, удивившее Скъельда, оказалось в этой, уцелевшей сумке. Когда измученные и раздосадованные мужчины ранним утром вернулись домой и при всех домочадцах высыпали свою добычу прямо на пол возле очага в гриднице, Рагна-Гейда сразу выхватила из тускло желтеющей кучи «блюдо» с узорной шишечкой посередине. Недоуменно хмурясь, она повертела его в руках, и вдруг ее осенило воспоминание. На самых старых поминальных камнях выбиты изображения женщин, у которых юбка застегнута на животе как раз такой штукой. Сейчас женщины носят платья и застегивают их на плечах, так что им с матерью это не пригодится.

Рагна-Гейда выпрямилась и приложила древнюю застежку к своему животу, немного сбоку, ближе к правой стороне, как носили женщины пять веков назад. Со странной улыбкой оглядев домочадцев, она вдруг захохотала, как безумная. Сколько дней они возбужденно обсуждали сокровища мертвеца, сколько ночей не спали, слушая его вой на дворе и стук на крыше. И вот она, добыча! Добыча, за которую ее отец и братья могли поплатиться жизнью.

Прижимая к животу застежку из наследства праматерей пятивековой древности, Рагна-Гейда хохотала и никак не могла остановиться. Постепенно все родичи и домочадцы стали смеяться вместе с ней. Собственные голоса казались им странными, по щекам Кольбьерна ползли слезы, и дикое напряжение, смесь жадности и ужаса, постепенно отпускало. Так или иначе, но золото покинуло могилу, и основа силы мертвеца подорвана невозвратимо.