"Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 10

Везде по пути они заставали уже готовых к походу мужчин, выбравших себе подходящее оружие и набравших съестных припасов, – ожидали только прихода княжеского войска, чтобы присоединиться к нему. Нечего и говорить, как радовались люди известию, что воевать не придется и можно спокойно вернуться ко всем зимним делам.

Впереди себя они послали гонцами двоих бойников, Теребилу и Тишату, чтобы на Угре не слишком пугались множества вооруженных людей и не бежали в леса, не разобравшись, а есть ли опасность. Поэтому в Ратиславле обо всем произошедшем узнали на несколько дней раньше, чем приехали Лютомер и все его спутники.

Князь Вершина, спешно собиравший войско по всей своей земле, облегченно вздохнул и только принялся раздумывать, стоит ли все же отдать за Ярко одну из младших дочерей. Такое родство ему не нравилось, но если уж дело дошло до войны с дешнянами, союзник нужен. Если взамен взять невесту из Святкиного рода, то ничего унизительного в таком союзе не будет, тем более что можно заранее оговорить, чтобы воевать с хазарами угрян не звали. Куда нам хазар воевать, с ближайшими соседями разобраться бы!

А вот кто совсем не обрадовался скорому возвращению Лютомера, так это Замила. От Хвалиса по-прежнему не было вестей, а проклятый оборотень, которого с таким трудом удалось выдворить из Ратиславля, возвращается, да еще с победой, с сильным союзником! Уловив из разговоров мужчин, что вскоре ожидается свадьба Лютомера с дочерью Святко – ведь о его истинных замыслах никто, кроме Лютавы, не знал, и все предполагали, что он возьмет выгодную невесту себе, – Замила совсем пала духом. Вот-вот проклятый оборотень вернется в род, женится на княжеской дочери, и тогда уже никакие силы не сдвинут его с места наследника. Только смерть – но с Мареной его сестра, волхва и жрица Темной Матери, сумеет договориться! И на что тогда надеяться Хвалису? Какой опасности она, Замила, подверглась, согласившись участвовать в этой кутерьме с отравленным поясом, – но толку никакого не вышло, да и сама Галица, хитрая холопка, обещавшая молочные реки в кисельных берегах, исчезла без следа, как дух!

Думая об этом день и ночь, не имея рядом ни одной души, чтобы поговорить и посоветоваться, Замила совсем извелась, утратила покой, так что даже князь Вершина спросил, не заболела ли часом, душенька. Замила привычно заплакала, бормоча что-то о любимом сыне и безвременно погибшем брате, но сама уже понимала, что слезами от мужа ничего не добьется и дела не поправит.

И за день до ожидаемого приезда Лютомера хвалиска наконец решилась. Выждав, пока муж отправится на охоту, чтобы раздобыть дичи к праздничному столу, она и сама, к великому изумлению домочадцев, собралась в путь. С собой она взяла Толигу – больше положиться было не на кого, а без провожатого она не нашла бы дороги, потому что из Ратиславля за все эти годы почти не выбиралась и не знала даже ближайших окрестностей.

Толига поворчал, но согласился помочь, даже сам привел ей лошадь и сообщил удивленным Ратиславичам, что-де Замила собралась навестить боярыню Ходиловну. А вам-то какое дело – зачем? Родня мы им или не родня?

На самом деле путь хвалиски лежал совсем в другую сторону – в леса, где среди бортных угодий стояло маленькое займище старого Просима.

Просим так и застыл, когда увидел на тропе двух всадников. Они ехали шагом, и одну из лошадей вел под уздцы один из княжьих холопов. На ней ехала женщина, в которой старый бортник с величайшим изумлением узнал Замилу. Вернее, угадал, кем может быть эта смуглая темноглазая женщина со скуластым, неславянским лицом. За всю жизнь бортник видел младшую князеву жену, может быть, один или два раза, мельком и случайно, негде им было встречаться и незачем.

Вторым всадником оказался старый знакомец – Толига. Еще когда Галица жила в семье Просима, княжич не раз приезжал к сводной сестре, иной раз в сопровождении кормильца, да и в Ратиславле или святилище они виделись, как и все в округе, более-менее часто.

От удивления Просим застыл в воротах, моргая и не зная, не мерещатся ли ему эти две фигуры, такие неожиданные и неуместные на лесной тропе. Уж не случилось ли что? Но что такое должно было случиться в Ратиславле, чтобы княжескую жену привезли на займище какого-то жалкого хромого бортника? Что ей тут делать?

Впрочем, еще пока они не подъехали, умный Просим смекнул, что именно могло случиться. Обо всех событиях вокруг Хвалислава он знал и теперь подумал, что, видно, опять что-то такое стряслось, Ратиславичи огневались на чужеземку и князь решил спрятать ее подальше от глаз. Почему сюда? Да мало ли, как там вышло? Кто станет искать ее именно здесь?

Но оказалось, что гости приехали вовсе не с целью здесь остаться. Даже заходить в ворота они не собирались, им требовалось только, чтобы Просим показал дорогу.

– Отведешь Вершинину [15] в новую рощу, – велел боярин Толига. – Знаешь, где там ель вывороченная, старая, уже лет семь или десять, как упала?

– Знаю… – еле выговорил помертвевший бортник. На болоте лежало много вывороченных елей, но он сразу подумал только об одной.

– Отведешь, покажешь ей выворотень, сам в стороне обождешь, пока не позовет, а потом назад проводишь. Да смотри, чтобы все было гладко. Учудишь чего – двор сожгу, самому шею сверну, а детей в холопы заберу! – пригрозил Толига и показал свою плеть. – Понял, смерд?

– Понял. – Просим поклонился. – Сейчас, боярин. Не гневайся. Клюку только возьму. Не могу я без клюки-то… Не дойду…

Спешно отыскивая свою клюку, где-то рядом прислоненную к тыну, Просим сам себя не помнил от удивления и гнева. Это что же выходит? И князева жена заодно с той подлой тварью, и Толига с ними? Руки старика дрожали от негодования, ноги слушались еще хуже обычного, когда он наконец вышел за ворота и поковылял в обход тына, показывая дорогу. Вслед за ним Ячмень вел лошадь – Замила могла держаться в седле, это дело нехитрое, но ездить верхом по-настоящему не умела. Проводя жизнь в затворничестве, как привыкла на Востоке и к чему располагало ее положение чужеземки, она чуть ли не впервые в жизни оказалась в зимнем лесу и была потрясена этим путешествием не меньше, чем самой его целью.

О вывороченной ели ее предупреждала Галица той ночью, когда Замила передала ей хазарский пояс и когда они виделись в последний раз. Чувствуя себя уже в силах сплести нужную ворожбу, Галица, однако, понимала, что дело может сорваться, и тогда ей придется уйти. Да и убить разом Лютомера и его сестру едва ли выйдет – это было бы уж слишком редкое везенье, на которое расчитывать не приходилось. А дочь Семилады, потеряв обожаемого брата, ради мести не пожалеет ничего и чуть раньше или чуть позже докопается до правды. И тогда на виновного обрушится гнев если не князя и всех угрян, то бойников-побратимов Лютомера – несомненно.

Впрочем, если все задуманное исполнится, вскоре Галица будет в силах противостоять даже волчице Марены. Но ей требовалось время – и не такое уж малое время, чтобы ворожба сплелась, чары окрепли и власть перешла в ее руки. А до тех пор нужно было скрыться, обезопасить себя и спокойно выждать. Ночью, передав Замиле хазарский пояс с отравленной зачарованной иглой, Галица уже знала, что ей нужно уходить. Свое нехитрое имущество – сменную рубаху, чулки, гребень, кремень с огнивом – она уложила в лубяной короб, взяла хлеба на несколько дней и еще до рассвета выскользнула за ворота. Понимая, что в отдалении придется провести несколько месяцев, она взяла с собой и теплую одежду – шерстяную свиту, овчинный кожух, – свернув их и привязав на короб сверху. Путь ей предстоял неблизкий.

На случай же, если понадобится что-то спросить или передать, Галица научила Замилу прийти в ельник, что возле Просимова займища, найти там яму с водой возле вывороченной ели и сказать, что надо, в эту яму.

Хвалиска дрожала, несмотря на то что оделась для поездки в соболью шубу, поверх которой еще накинула толстый шерстяной плащ. Южная уроженка, в землях угрян Замила отчаянно мерзла по зимам и за много лет так и не смогла привыкнуть к холоду. Зимний лес, даже среди дня сумрачный и угрюмый, этот старый хромой колдун, ненависть которого она угадывала по тем коротким взглядам, которые он на нее бросал, предстоящее дело, которое казалось Замиле настоящим колдовством, – все это вместе наполняло ее трепетом и страхом. Но делать нечего. Галица сейчас оставалась ее единственным оружием в борьбе за будущее благополучие сына. Она была готова отдать за него что угодно, а пока требовалось совсем немного – пообещать, что, когда Хвалислав станет князем, ей, Галице, Замила найдет в мужья кого-то из бояр и даст богатое приданое. Дочь холопки хотела закончить жизнь боярыней, хозяйкой богатого и уважаемого рода. Добиться этого только колдовством она не могла, потому что рано или поздно колдунью разоблачат и все кончится для нее очень плохо. А вот если князь даст приданое и подберет мужа для своей молочной сестры – это никого не удивит. Даже если кто-то и задумается, за что такая честь, то вслух сказать едва ли решится. Эти две женщины, дочь холопки и чужеземная рабыня, были почти одинаково бесправны в племени угрян, но обе хотели большего. Одна из них владела чарами, другая – любовью князя. Соединив свои усилия, они смогли бы добиться многого. Если бы только им не мешал старший сын Вершины, оборотень, от которого нужно было так или иначе срочно избавиться!

Придя в ельник, Просим остановился.

– Скажи, дальше ногами надо… – пробормотал он Ячменю.

К самой хвалиске он не обращался, как казалось, из почтительности, а на самом деле потому, что его мутило от ненависти к ней. Раз чужеземка заодно с Галицей, значит, тоже виновата в гибели его сыновей!

И он был не так уж и не прав. Галица погубила обоих братьев, чтобы кормить их кровью духа, который поможет и ей, и Замиле. Но если бы хвалиска узнала всю правду о средствах, которыми Галица ей помогает, то упала бы замертво от ужаса прямо к копытам своей лошади.

Холоп помог Замиле спуститься с седла, привязал лошадь, и дальше все пошли пешком – Просим впереди, хвалиска, поддерживаемая под руку челядинцем, сзади. Если она редко выбиралась из Ратиславля, то идти по лесу даже без тропы ей пришлось поистине впервые в жизни. Хорошо, что снега выпало в этот году не так много и можно было идти, почти не проваливаясь. Толига тяжело шагал впереди, протаптывая тропу, Замила шла по его следам, но постоянно спотыкалась, вскрикивала и хваталась за Ячменя. Снег под ногами, коряги, кусты, цеплявшие за одежду, колючие еловые лапы, норовящие ударить по лицу, шорохи, скользящая по веткам серая белка, сумрак пасмурного дня – все это приводило ее в такой ужас и растерянность, что она не помнила себя. Везде вокруг мерещились враждебные духи земли, которая за двадцать лет так и не стала для нее своей. А может, не мерещились.

– Там выворотень. – Просим наконец остановился и обернулся. – Еще шагов десять вперед, он и будет.

– С-стойте здесь, – дрожащим голосом ответила Замила. – Я п-позову…

Отпустив руку челядинца, она сделал первый шаг. Впереди лежала небольшая поляна. Как выглядит выворотень, Замила представляла себе слабо, но блеск воды в яме уже заметила. Яма не замерзла, ее не засыпало снегом, даже на краях ее виднелась земля с пучками поблекшей сухой травы и жесткого мха с прилипшими желтыми иглами. Про такие ямы у голяди говорят – Велсово [16] око. И Замиле было так страшно к ней приближаться, словно и впрямь он, загадочный и грозный бог мертвых, почитаемый в этой языческой стране, вот-вот глянет на нее из-под земли.

Просим устало сел на обмерзшее бревно у подножия холмика, под которым лежали кости обоих его сыновей. Подумав немного, он тогда все же извлек из воды череп старшего, пролежавший в яме три года, и подхоронил его в могилу к младшему. Оба сына приснились ему следующей же ночью после того, как три волка на тропах Навного мира разорвали зверозмея. Одетые в длинные белые рубахи, строгие и неулыбчивые, сыновья поклонились отцу и исчезли, ничего не сказав. Но он принял это появление за добрый знак, на душе стало чуть легче. Боги впустили их души в Ирий. Но жажда мести и ненависть к той, что лишила его сыновей, не утихли в душе старого бортника.

Сидя на могилке, он молча смотрел, как князева жена, спотыкаясь на каждом шагу и непрерывно ожидая нападения, бредет к яме. Только присутствие холопа, а больше того, мысль о внуках удерживали старика от того, чтобы помочь ненавистной чужеземке остаться в этой яме навек.

Наконец Замила подошла к краю и опустилась на колени. Черепа и кости на дне уже не лежали – их Просим тоже выловил и похоронил в общей могиле подальше в лесу, – но если бы хвалиска только знала, что они были здесь, то от ужаса рухнула бы в яму и без помощи старика.

Но она этого не знала. Смутно видя в воде очертания собственного отражения, она поднесла руки ко рту и зашептала:

– Это я… Я пришла сказать… – Она боялась назвать хоть одно имя или даже прямо обратиться к своей тайной помощнице. – Оборотень возвращается. Я придумала, как убрать его отсюда, и он ушел на войну, но выжил и возвращается. Он погубил моего брата… – Сейчас Замила сама верила, что Арсаман был ее братом. – Он нашел себе друга – дешнянского князя. И он вот-вот вернется. Если ты… ничего не сделаешь, то все мы погибнем, погибнем! Ты слышишь меня?

–  Слышу!  – вдруг шепнул ей из воды знакомый голос.

Замила сильно вздрогнула от неожиданности и испуга, вцепилась обеими руками в колючую смерзшуюся землю и жесткую траву на краю ямы, чтобы не упасть. Это был голос Галицы, но он звучал так низко и глухо, словно шел из закрытой могилы.

А в глубине ямы вдруг появилось лицо. Оно смотрело из воды, словно висело в ней, но хозяйка этого лица находилась очень, очень далеко.

И это была совсем новая Галица – не та вечно хихикающая холопкина дочь с блудливыми желтыми глазами, к которой Замила привыкла. Теперь она смотрела мрачно и сурово, а ее прежняя умильность сменилась непреклонной властностью. Глаза ее стали большими и черными, лицо выглядело изможденным, как у тех женщин из неудачливых голодающих родов, что раньше срока становятся бесплодными старухами. Распущенные, ничем не прикрытые волосы висели по сторонам лица. Это была та самая «баба-простоволоска», злая колдунья, от чар которой славяне стараются загородиться заговорами.

–  Не бойся,  – продолжал голос из-под воды, и замершей Замиле показалось, будто что-то длинное, живое, шевелится на шее Галицы, обвивая ее, как ожерелье. –  Оборотень не причинит нам вреда. Я сделаю князя послушным нашей воле. Я успею. Князь вернет Хвалиса и назовет только его своим наследником. Он выгонит всех сыновей прочь, выгонит всех жен, ты останешься с ним одна, он будет весь в нашей воле. Только не забудь, что ты мне обещала.

– Да, да! – вслух крикнула Замила. – Я помню, помню! Я все сделаю! Сделаю!

На самом деле она и не помнила сейчас, чего Галица от нее хотела и что она обещала колдунье. Не в силах больше выносить этого ужаса, Замила на коленях отползла от края ямы, а там уже кое-как поднялась на ноги и почти побежала, путаясь в полах одежды и спотыкаясь, туда, где оставила людей.

Просим слышал только ее последние слова, но и их хватило, чтобы понять: князева жена говорила с кем-то на Той Стороне. Была это сама Галица или ее дух-помощник, старик не знал, да это и не важно.

Боярин Толига, разумеется, приказал старику молчать и снова пригрозил разорить дом и истребить семью, если проболтается хоть какой белке в лесу. Просим ответил только мрачным взглядом. Он тоже знал, что со дня на день Лютомер ожидается назад, и не собирался отказываться от своей мести.

Молодая женщина, худая и изможденная, как сама Невея, сидела, выпрямившись, на краю скамьи возле лохани с водой. В крошечной избушке было темно и холодно – огонь в открытом очаге погас, угли остывали, но хворост кончился, и не осталось сил идти за новым. В этой избушке Галица нашла себе пристанище через некорое время после того, как ушла из Ратиславля. Она шла на полуночь от Угры, туда, куда кривичи почти не проникали, где по-прежнему доживали свой обреченный век жалкие остатки могущественных некогда голядских племен. Она шла по лесам, где почти не имелось жилья, пользовалась звериными тропами, благо у нее хватало сил и умения договориться с их четвероногими хозяевами. Не получалось сговориться только с волками, и одну ночь ей пришлось провести на дереве, глядя, как горят внизу пары зеленых глаз, и слушая угрожающий вой. Серые псы Марены нашли ее – ту, которую искали ратиславльские волки, дети Семилады, но те не услышали призыва своих союзников. Галица благополучно пересидела до рассвета, пока волки не убрались по своим делам. Все-таки она успела достаточно отдалиться от Угры – тамошняя стая уж точно не дала бы ей уйти.

Один раз Галице удалось переночевать под крышей – в крохотной голядской веси, где осталось жилых всего три избушки. Старая бабка пыталась ее выгнать, злобно замахивалась клюкой, но в роду оказалось трое мужчин, из которых только один имел жену. Не понимая по-голядски, Галица не знала, что двое других говорили родичам, – впрочем, догадаться не трудно. Ей позволили переночевать и даже покормили жидкой ячменной кашей. Наутро мужчины знаками предлагали ей остаться, а один так даже хотел удержать ее силой – но тут уж сами сродники угомонили его, а Галице указали на дверь. И она ушла – ей и самой было незачем тут задерживаться. Слишком близко от Ратиславля, слишком опасно.

А еще через день она набрела в лесу сперва на старую росчисть, заросшую молодыми сосенками, а потом чутье вывело ее к жилью. Весь из пяти или шести покосившихся серых построек тоже когда-то принадлежала голяди – об этом говорили избушки, поставленные на землю, а не углубленные, как у славян, открытые очаги вместо печек, формы уцелевших горшков. Правда, целых горшков нашлось всего два, да и в те положить оказалось нечего. Весь стояла пустой, причем уже давно, лет десять. Галице не составляло труда увидеть, что здесь произошло. Кормясь одним скотом и лесом, здешний род потихоньку вымирал, пока не нагрянули однажды варяги, пришедшие с запада, и не забрали всех молодых, чтобы продать далеко на Востоке – там всегда хороший спрос на челядь. Оставшиеся старики и больные загнулись той же осенью – рассыпанные кости Галица нашла в двух избушках, и неупокоенные духи, злые и оголодавшие, быстро все ей рассказали. Другому путнику они, непогребенные, не отправленные как положено к Велсу, горюющие над бесславной судьбой сгинувшего рода, вообще не дали бы пережить первую ночь. Но с Галицей и ее покровителями они не могли тягаться.

Поэтому гораздо более, чем чужие духи, Галицу сейчас заботило, как бы достать еды. Рыболовный крючок и бечеву она принесла в своем коробе, но наживить было нечем, и рыбу пришлось заговаривать – чтобы проснулась, вышла к поверхности и заглотнула этот проклятый крючок! Закапал дождь, темнело, и голодная, усталая, продрогшая Галица прокляла все на свете, пока парочка карасей наконец не оказалась у нее в руках. А еще надо было набрать хвороста – мокрого, не желающего гореть. Найденный под лавкой старый топор совсем заржавел и не рубил, так что Галица, разъярившись, просто поломала сучья кое-как и сложила в очаг, выбрав самую чистую и наименее покосившуюся избушку. Без старых костей, разумеется. Кое-как, то дуя на слабый огонек, то шепча заговоры, то просто уговаривая, она наконец развела огонь. Сырые сучья дымили, она кашляла и отворачивала лицо, дым все равно ел глаза, но против этого, как известно, никакие заговоры не помогают! И все-таки это был огонь, а помещение с огнем, даже самое убогое – это уже жилье, пристанище.

В этой избушке Галица решила обосноваться. От Угры она ушла достаточно далеко, просто так в выморочную весь никто не потащится, свой след она запутала и стерла. А если все же будут искать, то местные духи, которых она живо зачаровала и поставила себе на службу, постерегут и предупредят. Беда была только с едой – много ли добудет женщина в одиночку в лесу? Простая женщина и сама загнулась бы тут, над старыми голядскими костями.

Но только не Галица. В эту пору было много грибов, и они помогали, но на одних грибах долго не протянешь, только животом начнешь маяться. Пришлось искать коренья и выкапывать их подходящей палкой, ловить рыбу. Еще она приспособилась воровать молоко на расстоянии, есть такая ведьмовская премудрость: нож втыкается в косяк, и с его рукояти начинает капать молоко, только подставляй горшок. Хозяйки по всей округе проклинали неизвестную ведьму, обнаруживая у своих коров пустое вымя, роды подозревали друг друга, не зная, что ведьма пришлая и обосновалась в давно вымершей голядской веси, о самом существовании которой в округе уже начали забывать. На счастье Галицы, здесь, вдали от Угры, лежали земли, на которые не распространялась уже никакая княжеская власть. Каждый род здесь жил сам по себе, о других вспоминая раз в год, на Купалу, когда молодежь встречалась для предбрачных игрищ. Оттуда же каждый парень-жених увозил к себе подходящую девушку, и род снова замыкался в себе до новой Купалы. Эта разобщенность была на руку Галице – уж она-то никаких игрищ посещать не собиралась.

А еще у нее имелось нечто, чем располагала далеко не всякая ведьма. Перед тем как дух-выкормыш, последний из погубленного волками выводка, сделает свое главное дело, он может и послужить хозяйке, с него не убудет. И однажды она выпустила духа на волю, велев вселиться в какого-нибудь из лесных хищников. Медведь, волк или рысь не поддадутся – у них свои покровители, но бойкую лису дух-выкормыш вскоре обнаружил и без труда завладел вертким телом, снабженным острым нюхом и хваткими зубами. Уже к вечеру лисица принесла Галице задушенного зайца. Жесткое несоленое мясо понравилось бы не каждому, но Галица была не привередлива – жизнь ее и раньше не баловала.

Так и повелось: дух в облике лисицы ловил ей дичь, и хотя иной раз приходилось есть мышей, сварив их в уцелевшем горшке, Галица не жаловалась. Обжившись, она даже слепила себе еще несколько горшков и обустроила некоторое подобие хозяйства. Вот только хворост для очага приходилось ломать руками, но что за важность! Надо потерпеть, а терпения ей не занимать. Если все получится, она каждый день будет есть чистый хлеб безо всякой коры, желудей и белокрылки, молочных поросят, мягких и жирненьких, пить одни сливки и спать на мягкой перине, укрываясь собольим одеялом. Надо только потерпеть… Уже почти все готово…

Она хотела дождаться солнцеворота. В пору, когда дни коротки и пасмурны, когда ночи длинны и темны, когда слабое умирающее солнце не способно даже постоять за себя, те силы, на которые Галица опиралась, станут наиболее могучи. А ей предстояло нелегкое дело – подсадить своего выкормыша не куда-нибудь, а в душу князя Вершины. От этого человека зависела и ее судьба, и судьба Замилы с сыном. Но завладеть душой князя, далекого потомка самого Велеса, – это вам не два зерна растереть! Это не лисица, даже не те простые угренские парни, которые послушно шли за ней в купальские ночи, как телки на веревочке, шли, чтобы найти свою смерть и своими душами увеличить силу ее выкормышей. Семь лет она кормила подземного духа, из семи детенышей которого уцелел только один. Но одного хватит. Когда он окажется в душе Вершины, этот человек утратит собственную волю и будет делать то, что подскажет ему дух, то есть хозяйка духа, Галица. И жертва ничего не поймет: Вершине будет казаться, что он все делает так, как сам хочет, – вот только желания его начнут полностью совпадать с желаниями Галицы. И он сам, без чужих советов, слушая только еле слышный голосок из собственной души, прогонит всех жен, назовет Замилу своей княгиней, а ее сына – своим единственным наследником. Тогда она, Галица, вернется и князь даст ей достойного мужа. И то, что дух-подсадка вскоре выпьет всю его жизненную силу и Вершина протянет не больше года, даже хорошо. За этот год Хвалислав успеет жениться на дочери оковского князя, приобретет сильных союзников, и смерть Вершины только освободит ему место.

Почти единственными, кто мог помешать этим замыслам, были дети Семилады. Молигнева и Володара – жрицы, они умеют приносить жертвы и славить богов, но Навный мир для них закрыт. Бабка Темяна слишком стара, чтобы тягаться с молодой соперницей, а других волхвов, кроме детей Семилады, среди Ратиславичей нет.

Наблюдая за ними из своей пещеры в Навьем подземелье, Галица старалась не упустить удобного случая. Она разбудила медведя Яроведа и указала ему туда, где притаился, выискивая возможность для нападения, белый волк Лютомер. Она вмешалась в поединок Лютомера с дешнянским князем, надеясь, что ослабленный и отвлеченный Лютомер станет легкой жертвой противника. Но в итоге сама едва ушла живой от хромой волчицы – у той заметно прибавилось сил с тех пор, как они расстались.

Ничего. Пусть в Навном мире они сильнее, но пока срок их жизни в Явном мире не миновал, они зависимы от него и подвластны всем его законам. А здесь есть князь, волость, обычаи – управа найдется. Чрезмерная, более чем родственная близость этих двоих в Навном мире роднит их с богами-покровителями, но в Явном мире она же навлечет на них позор и даже, пожалуй, изгнание. То, что позволено богам, не позволено смертным – эту истину род человеческий твердо усвоил еще несколько тысячелетий назад. И любовь между братом и сестрой входит в число полных запретов – тех, нарушение которых ставит провинившихся за грань человеческого мира. И Галица знала, что, когда в ее руки попадет мощное оружие – безвольный и послушный князь Вершина, – ей не придется долго искать предлог для того, чтобы избавиться от его старших детей.

И дело надо делать, пока эти двое в отъезде. Потом, когда все случится, Вершина и сам не позволит им вернуться.

Устроившись в избушке, Галица первым делом налила воды в самый большой из уцелевших горшков – лохани совсем рассохлись и развалились – и заговорила его на связь с Велсовым оком на старой росчисти. И вот сегодня ее позвали. Замила все же сумела отправить ей весточку, хотя Галица даже из такой дали слышала, как трясется от страха хвалиска – эта неженка, которая последние двадцать лет только и забот имеет, что есть да спать!

Плохо, что до солнцеворота еще без малого месяц, но медлить нельзя. Если и с этим не выйдет, то ей, Галице, останется лишь сдохнуть от голода в этой замшелой избе, потому что на всем свете ей больше некуда идти!

Эта мысль придала женщине сил. Большие глаза недобро сверкнули. Всю жизнь она переплавляла в силу свою злобу, зависть, обиду на судьбу. А этой руды в душе холопкиной дочери имелось много – и силы накопилось много. Она справится. Справится или умрет здесь, по соседству с рассыпанными костями вымершего рода.

Вечером лисица, едва передвигая лапы от усталости, вышла из леса, волоча за собой по снегу очередного зайца. Заяц попался тощий, шкура да кости, но Галица лишь бросила его на лавку и легонько поманила выкормыша: выходи, мой родненький…

Бесплотное существо, видимое ей одной, выскользнуло из тела зверя, и лисица рухнула у порога, как подкошенная. Если не встанет, завтра и ее съем, – мелькнуло в мыслях женщины. Но ей было сейчас не до еды. Выкормыш скользнул к ней, привычно обвился вокруг шеи, прильнул к груди, греясь теплом человеческого тела, припал к душе, как младенец к материнской груди, стал жадно сосать живую силу. Галица лишь поглаживала его: так надо. Пусть пьет, набирается сил. Потом все к ней вернется. Вернется, как зерно на подсечной пашне первого года, – в восемьдесят раз больше, чем было посеяно!

Утром князь Вершина проснулся поздно, но, поднявшись, оставался каким-то сонным, хмурым и безучастным. Общая суета словно бы не затрагивала его, и даже когда приехавшие – сын Лютомер, дочь Лютава и прибывший с ними оковский княжич Ярогнев – наконец предстали перед ним, он смотрел на них так равнодушно, точно не знал их и знать не хотел.

– Здоров ли ты, батюшка? – удивленно спросила Лютава.

– Здоров я, здоров! – с неожиданным раздражением отозвался Вершина, будто этот обычный вежливый вопрос чем-то его обидел. – Вам-то что за дело? Ну, рассказывайте, что вы там натворили?

Еще пока они говорили, Лютомер, почуяв неладное, мысленно потянулся заглянуть отцу в душу. Никогда он не дал бы воли нескромному любопытству по отношению к старшему в роду, но его чутье уверенно говорило: отец совсем не здоров. Но наткнулся точно на стену. Вместилище души оказалось прочно закрыто, заперто изнутри, и это само по себе служило самым тревожным признаком. Вершина не был волхвом или колдуном, сам он не сумел бы закрыться от своего сына-оборотня, а значит, закрыл его кто-то другой. И уж конечно, тот, кто это сделал, не желал добра ратиславльскому князю и его семье!

Тем временем Лютава, изредка бросая взгляды на брата, рассказывала отцу о том, как сюда попал Ярко и какую помощь оказал. Сам гость сидел, как и положено, с приветливым и скромным видом, молчал, пока к нему не обратились, но украдкой поглядывал по сторонам. Нетрудно было догадаться, что он ищет Молинку, но среди женщин, толпившихся у дверей – не звали, как-никак, но любопытно же! – ее не нашлось, и против воли на его лице все заметнее проступало беспокойство. Лютава мимолетно посочувствовала ему в душе: он прав в своих опасениях, и свою невесту он больше никогда не увидит!

Но гораздо сильнее она беспокоилась о своих собственных делах. Ибо отец воспринимал ее рассказ как-то странно. Казалось, он совершенно не обрадовался удачному исходу войны, и на старшего сына, который отстоял волок, победил в поединке дешнянского князя и принес роду новую славу, он смотрел без малейшего одобрения. А напротив, угрюмо и даже злобно. Лютаву брала оторопь – и это их отец? Она тоже попыталась глянуть, что с ним случилось, и тоже наткнулась на стену.

Она взглянула на Лютомера – и поняла, что дело неладно.

Прочие сродники тоже с удивлением посматривали на своего главу, который сидел такой мрачный, словно враги уже разорили половину его земли и подошли к Ратиславлю. Замила, приблизившись, что-то шепнула ему.

– Жена моя хочет знать, как получилось, что ее брат не ушел живым с нашей земли! – продолжал князь Вершина.

Народ в братчине загудел, удивленный его неприязненным видом и явной враждебностью к сыну-победителю. После своих подвигов тот, казалось бы, мог рассчитывать на похвалы и награды со стороны отца, а не на обвинения!

– Расскажу, – твердо ответил Лютомер, глядя в глаза отцу.

В глазах этих он увидел мертвую сталь – словно заслонки, изнутри закрывшие душу. За ними скрывалось чье-то чужое враждебное присутствие – какая-то иная сила, руководящая чувствами и поступками князя Вершины. Разговаривать с этой силой бесполезно. Перед ним был совершенно не тот человек, который в последний вечер перед отъездом почти умолял его назвать срок возвращения в род, чтобы иметь уверенность в том, что вскоре у него появится надежный и достойный наследник.

Лютомер уже знал, что на этого нового человека все его доводы не произведут никакого впечатления, но он хотел оправдаться хотя бы ради толпившихся вокруг сродников. Нетрудно было догадаться, что и кто за этим стоит, но для борьбы с этой силой требовалось время. Поселившееся в Вершининой душе существо нельзя испугать и выгнать просто криком, как Лютава когда-то выгнала из души Далянки наведенную страсть к Хвалиславу.

– Тот человек, который называл себя братом твоей жены, делами своими доказал, что на это родство он не имел никакого права, – заговорил Лютомер. – Если бы он в самом деле питал к тебе уважение, как подобает свату, он не смог бы сделать то, что он сделал. Еще в Ратиславле он сватался к твоей дочери, а моей сестре. Моя сестра Лютава посвящена Волчьей Матери, носит ее имя и принадлежит Варге. Ее судьбой распоряжается Варга, и только мы вправе решать, отпустим ли мы нашу сестру замуж. Но мы помним о своем родстве с родом Ратиславичей и хотим быть в мире с его главой, нашим отцом, и поэтому признаем за тобой право совета в этом деле. Моя сестра не может стать женой чужеземца, ему было об этом объявлено в твоем доме, и ты принял ее отказ. Ты не возражал против того, чтобы она исполнила волю своего духа-покровителя, который сам выберет для нее жениха. И все внуки Ратислава Старого признали, что нельзя принуждать к замужеству волхву, на которой лежит обет перед духом Навного мира.

– Хватит про духов! – перебил его Вершина. – Меня уже тошнит от этих духов! Сначала ваша мать мне про них все уши прожужжала, теперь вы оба!

Ратиславичи негромко загудели – даже до самых непонятливых доходило, что с князем что-то не то! Никогда раньше он, дружелюбный и разумный, не мог бы так грубо и враждебно отозваться о своей первой жене-волхве и ее покровителях!

– Я говорю о том, что ее отказ стать женой хазарина принял и ты, и все Ратиславичи, – непреклонно продолжал Лютомер. – А это значит, что хазарин не имел на нее никаких прав и обязан был уважать ее, как дочь своего зятя. Однако, оказавшись возле рубежей, он при помощи подлого обмана похитил мою сестру и повез ее в сторону дешнянских земель. Как нам потом передавали люди, которым стоит верить, хазарин Арсаман собирался подарить мою сестру, твою дочь, княжну и волхву, как простую робу, князю Бранемеру, чтобы этим отомстить нашему роду за отказ и получить у дешнян какие-то выгоды. Но я вовремя узнал, что моя сестра похищена. Я отбил ее у похитителей. Некоторые из них при этом погибли, в том числе сам Арсаман. И я скажу, что он заслужил свою участь! Его племянник Чаргай и другие хазары уехали, и их дальнейшая судьба меня не занимает.

– Он убил моего брата, убил, моего последнего родича! Я осталась одна, совсем одна! – душераздирающе закричала Замила, прижав к лицу край шелкового покрывала. – Я сирота, мой брат погиб, и некому отомстить за него!

– Что ты наделал, лешачье отродье! – гневно закричал князь Вершина и вскочил. – Ты убил брата моей жены, моего свата! Ты убил своего родича! Ты нарушил родовой закон! Ты не мой сын! Я не признаю тебя моим сыном!

– А свою дочь ты признаешь? – с трудом сдерживая бешенство, ответил Лютомер. Ратиславичи уже кричали, поднявшись со своих мест и толпясь возле Вершины. – Она зачата не во время Велеса, а тогда, когда наша мать жила дома, с тобой, ее отец – ты и только ты! Разве ты не должен защищать честь и свободу твоей родной дочери? Или лучше пусть хазарин обесчестит ее, дочь князей и волхвов угренской земли, и подарит на забаву чужаку! Ты спокойно слушал бы, что твоя дочь живет в робах дешнянского князя, и не пытался бы ее спасти? От этого честь рода и родовой закон не страдали бы? Кто тебе ближе – родная дочь от знатной матери или какой-то хазарин, обманом выдававший себя за брата Замилы?

– Как ты смеешь обвинять его в обмане!

– Я знаю! Знаю, что это ложь! И она, твоя жена, прекрасно об этом знает!

– Молчи, щенок! – Князь Вершина даже топнул ногой. – Молчи, волчье отродье! Она отказала Бранемеру, и из-за нее началась эта война! Зачем мне нужна такая дочь!

– Но ты сам признал, что…

– Молчи, кикиморье отродье! Зачем мне дочь, из-за которой начинаются войны! И ты думаешь, болван, что все на этом кончится? Ты думаешь, что дешняне ушли и больше никогда не вернутся! Да они придут уже весной и приведут с собой князя Радима! Они пойдут на нас войной, и что ты тогда будешь делать, щенок! Любой дурак поймет, что, когда сватается такой сильный князь, надо соглашаться! Если бы она вышла за него, то у нас был бы сильнейший союзник! А теперь у нас сильнейший враг!

– Да что ты говоришь! – не выдержал наконец Ратислав. – Стрый, опомнись! Им невесту отдавать – так надо и себе в обмен брать! Мы что, им дань платить будем? Не будем, а стало быть, им нашей невесты не положено! Если брать, то двух – от нас им, от них нам. А разве князь Бранемер нам невесту предлагал?

– Да у него и нет невесты, нет девки в роду, сестры или там дочери! – криком отвечал Бороня-старший.

– Да что ты, как медведь лютый, на свою же кровь кидаешься! – орал Богомер, схватив Вершину за плечо. – Сын твой ворога одолел, сестру отстоял – да про него песни слагать надо, а ты мало что не кусаешься! Бросай это дело, вели бабам на столы накрывать! Медовуха перестоит!

– Вон, гость у нас, да не простой, а самого оковского князя сын! – с другой стороны наседал Глядовец. – На него хоть посмотри! Гостя принимать надо, а не со своим родом лаяться, а то что же за слава про Ратиславов род по землям пойдет!

Под общим, хотя и беспорядочным напором сродников князь Вершина поутих: замолчал, поджал губы, потом даже криво улыбнулся. Но взгляд у него по-прежнему оставался недобрым.

Наконец все пошло своим чередом: приехавших повели в баню, в братчине накрывали на стол. Потом пировали, и с Ярко князь Вершина обходился приветливо, почти как прежде, но Лютомер и Лютава видели, что теперь это дружелюбие лишь кажущееся. Прежней открытости, добродушия, рассудительности в их отце больше не было. Ему подменили душу, и оба они знали, кто это сделал. Лютава холодела от ужаса и негодования, бросая на Замилу такие взгляды, что хвалиска, однажды встретив ее взгляд, вздрогнула, точно обожглась, и больше даже не смотрела в ее сторону, но беспокойно ерзала на месте, точно ее что-то кололо снизу.

– Убью змеищу! – шептала Лютава, с ненавистью глядя на Замилу. – Она, тварь болотная, нарочно подгадала, чтобы нас с тобой дома не было.

– Так главная-то не она здесь! – шепотом отвечал ей Лютомер, сжимая руку сестры. – Эта дура-то что, она сама прыщ наслать не сможет, это все роба ее!

– Все равно убью змеищу! – шипела Лютава. – Она все затеяла! Все для сыночка своего ненаглядного! А потом и до той шишиги доберусь! Надо к бабке Темяне сходить! И к Велерогу. Надо всех наших волхвов собирать!

– Сходим. Завтра же. Ты к бабке, а я к Просиму. Сдается мне, старик не просто так тут прохлаждался.

– Женился бы ты в самом деле, а, Лют? – Сидевший с другой стороны от него Ратислав тайком подтолкнул двоюродного брата локтем и кивнул на Ярко. Жениться, само собой, он предлагал не на оковском княжиче, а на его сестре. – Тебе ведь жена нужна, давно уж пора! Коли только от нас вятичам невесту – тогда нет, много хотите, а коли на обмен – тогда все честно, как у равных, чего же тогда не взять у них девку? Если еще и собой ничего? Я сам бы взял, хоть себе, хоть сынам, да мне Святко, поди, не отдаст, хочет ведь ее княгиней видеть? А ты не зевай – а то мало ли что выйдет? Князюшко-то наш, вон, смурной какой-то. Про Хвалиса поутру заговаривал. В каких, дескать, долах летает сокол сизокрылый?

Лютомер открыл рот, хотя сам не знал, что отвечать. Умный Ратислав был во всем прав, да и Лютава говорила то же самое. После замужества Лютавы взять за себя Святкину дочь – молодую, красивую, от знатной матери-жрицы – было бы уместно и полезно, тем более что только обмен невестами не поставит Ратиславичей в зависимость от оковского рода. Но воспоминания о Семиславе не позволяли ему желать этой женитьбы, а признаваться в своем безрассудстве он не хотел. В этом деле ему род не поможет, а раз уж действовать придется в одиночку, то и болтать нечего.

И не время сейчас об этом думать.

Наутро Лютомер и правда собрался к Просиму. Почему-то после того, как он видел старика, судорожно плачущего над могилой младшего сына, Просим уже не казался ему таким чужим.

Увидев на тропе перед воротами знакомую фигуру – на этот раз Лютомер приехал верхом, – Просим взмахнул руками, будто пугал кур, и поковылял навстречу. Лютомер придержал коня, и старик вцепился обеими руками в его стремя.

– Приехал! – бормотал он, подняв лицо, и Лютомер не мог понять, рад или не рад ему бортник, встречает он его или, наоборот, пытается не допустить до своего жилья. – Услышал, стало быть! Услышал!

– Что – услышал? – Лютомер наклонился. – Случилось что-то?

– Случилось! Я тебе хотел весть послать, да сыну работы много, бабе тоже, вдвоем ведь они из всех работников у меня остались! А внуки еще малы, их через лес одних в такую даль не пошлешь! Уж я пошептал воде вчера, просил тебе сказать – видно, сказала! Ну, идем, идем!

Просим заковылял обратно к воротам. Лютомер шагом поехал за ним. Видно, старик уже что-то знал о случившемся. Но раз он считает, что должен поделиться с княжичем, значит, знает больше него?

В этот раз бортник сразу повел его в избу и усадил на лавку, как дорогого гостя.

– Приходила она! Сама приходила! – заговорил старик, когда Лютомер, усевшись, еще ни о чем не спросил, а только поднял на него внимательный взгляд.

– Сама? – Лютомер в изумлении вскинул брови и подался вперед.

Если Галица приходила на займище, то, наверное, натворила бед! Он был потрясен – после случившегося он вовсе не ждал, что колдунья вылезет из своего тайного убежища. Скорее следовало ждать, что она забьется куда поглубже, где ее никогда не найдут.

– Чернявая приходила! – продолжал Просим, который хотел сказать сразу много и поэтому не мог сказать толком ничего.

– Чернявая! – Час от часу не легче. – Замила?

– Ну, та, что князь еще в молодых годах у купцов отбил, Галчонкова мать!

Лютомер едва поверил своим ушам. Все знали, что Замила почти не покидает дома, разве что князя со всей семьей куда-то приглашают в гости. Не может быть, чтобы она приходила к Просиму!

– Ой, старик! – Лютомер покачал головой. – Удивляешь ты меня. Что ни слово, то пуще.

– Что я тебе, вру? – Просим обиделся. – А если сам все знаешь, то я говорить не стану.

– Нет, я не знаю. Говори, сделай милость, – попросил Лютомер.

И хотя Толига грозил страшными карами, если Просим проболтается, Лютомеру старик рассказал все.

Лютомер не очень удивился, отметил только, что Замила и Галица поддерживают связь через Велсово око. Хотя едва ли хвалиска станет часто к нему выбираться. А обо всем остальном он и сам знал – или догадывался.

Зато Лютаве в это утро съездить, как задумала, к бабке Темяне не удалось. Отец запретил ей отлучаться из Ратиславля. Она могла бы сослаться на обязанности волхвы, которые повелевают ей навестить святилище и Маренину старшую служительницу, но не стала – не хотелось обострять и без того плохие отношения, а узнать, что у него теперь на уме, было необходимо. Утром после завтрака князь Вершина, позвав в братчину всех старших мужчин рода и своих жен, посадил перед собой Ярко и стал расспрашивать.

– Значит, добрый молодец, сокол ясный, по невесту к нам приехал? – говорил он.

Выглядел и держался князь при этом как всегда, и только очень зоркий взгляд разглядел бы, что глаза у него стали пустые, почти мертвые. В полутьме при свете огня очага такие мелочи рассмотреть было невозможно, и все же внуки Ратислава Старого, отлично знавшие друг друга, смутно чувствовали в Вершине какие-то неприятные перемены. Во многих умах бродили смутные мысли о порче и сглазе, но сейчас у Ратиславичей имелось слишком много других забот, и никто не трудился додумать эти мысли до конца.

– Да, княже! – вежливо, со сдержанным достоинством отвечал Ярко.

Шел уже второй день его пребывания в Ратиславле, а Молинки он так ни разу и не видел. Все в нем кипело от беспокойства, но он сдерживался. Ратиславичи невольно любовались парнем: сильный, стройный, красивый, с тщательно расчесанными волосами, в нарядной шелковой рубахе, которую он прихватил с собой нарочно для сватовства, Ярко выглядел женихом всем на зависть, и Любовидовна невольно утирала слезы. Ах, если бы не унес змей проклятый ее любимую доченьку, с каким бы сладким чувством она попричитала, собирая ее замуж за этого сокола!

– Еще по весне мы с твоим старшим сыном, – Ярко кивнул на Лютомера, – уговор заключили. Мой отец свою дочь, мою сестру родную, ему в жены отдает, а за меня взамен просит твою дочь. И твой сын от имени вашего рода на этот уговор согласился. Вот, я за моей невестой приехал, а твой сын пусть хоть сейчас за моей сестрой едет.

– От уговора я не отступлю, хоть мой сын его и заключил самовольно, со мной и с родом не посоветовавшись! – ответил князь Вершина.

– Ладно тебе сына попрекать! – вставил Богомер, которому состояние брата все больше не нравилось. – Ты сам у Перунова дуба сказал: делай что хочешь, только девок назад привези! Было такое, братья?

– Было, было! Так и сказал! – вразнобой подтвердили Ратиславичи, прекрасно помнившие то знаменательное вече.

– Говорю же – не отступлюсь! – Вершина повысил голос, окинув сродников злобным взглядом. Он был их главой, но вся его сила опиралась на них и потому идти против них у него не оставалось никакой возможности. – Обещали невесту – дадим. Любовидовна! – Он посмотрел на старшую жену. – Веди девок!

Любовидовна тут же вышла через переход, ведущий в беседу, и сразу вернулась, ведя за собой всех дочерей рода. Они были уже собраны, поскольку князь заранее приказал им приготовиться и ждать, когда позовут. Сначала шли дочери самого Вершины: Русава, Велица, Премила, Замира, Золотава, а за ними двоюродные сестры, дочери прочих Ратиславовых внуков: Дароня, Хмелинка, Собислава, Селимера, Мыслена, Обилянка. Все девушки оделись в лучшие рубахи, с праздничными венчиками на головах, у каждой на шее, на тонком ремешке, висело хотя бы по несколько ярких разноцветных бусин или круглых серебряных монет, которые меняют у хазарских купцов на куньи шкурки одна к одной.

Ярко встал, когда девушки начали заходить. Одна за другой те появлялись из темного прохода и выстраивались вдоль стены, скромно потупив глаза. Здесь не весенние игрища – когда сватают старшие, невесте полагается вести себя смирно, не своевольничать и глаз на чужих мужчин не пялить.

– И ты вставай. – Вершина нашел глазами Лютаву, сидевшую в стороне, и повелительно кивнул ей на девичий строй. – Дочь ты мне или уже нет?

Это требование звучало довольно странно: он прекрасно знал, что ее замужеством распоряжается Варга. Но время было неподходящее для того, чтобы объяснять собственному отцу очевидные истины. Лютава тоже встала и заняла место в самом начале ряда – как старшая. В волчьей накидке, с оберегами волхвы, она странно и неуместно смотрелась среди молоденьких невест Ратиславлева рода, но все, что она себе позволила, – это легонько пожать плечами. Стоять тут ей нет смысла, ведь ее Ярко не выберет.

Ярко напряженным взглядом встречал каждую следующую фигурку, выскакивающую из темного узкого перехода, и на лице его все сильнее проступало беспокойство. Той, которую он ждал и желал увидеть, среди этих девушек не было. Когда последняя, рыженькая Обилянка, заняла место в ряду и Солога, выглянув в переход, закрыл дверь туда, чтобы не дуло, Ярко вновь пробежал взглядом по лицам невест и посмотел на Вершину.

– Разве это все дочери твоего рода, Вершина Братомерович? – тихо спросил он.

– Все, что созрели, но мужу не отданы. – Вершина кивнул.

– Но я… Но дочь… Но я был обручен с твоей дочерью Мо… Молиславой, – помертвев, пробормотал Ярко. Он уже понял, что произошло: ему предлагают тех, что не отданы мужу ! Значит, она, его единственная, – отдана… – Но как ты мог! – в гневе выкрикнул он, забыв о почтении к старшему и к хозяину дома. – Ее обещали мне! Мы обручились! А ты отдал ее другому!

– Видят чуры, я не отдал бы ее, если бы меня кто-то спрашивал! – в досаде ответил Вершина, и эта досада была вполне оправданна даже для прежнего, здорового и дружелюбного угрянского князя. – Мою дочь Молинку взяли боги! Ее взял Змей Летучий, чтобы взамен увести градовые тучи от наших полей! На нас шла гроза, нам грозил голод! Змей Летучий увел тучи, а за это взял Молинку! Он унес ее прямо с поля, на глазах у всего рода! Все тебе подтвердят, спроси хоть кого! Волхвов спроси, они не солгут! И что я должен был сделать – бежать следом и кричать, что она обещана Ярко с Оки?

Ярко помолчал, закусив губу и невольно сжимая кулаки, потом огляделся. Все, на кого падал его взгляд, сочувственно и подтверждающе кивали. Он взглянул на Лютаву – она опустила глаза. И именно это убедило Ярко, что все услышанное – правда.

– Ты знала… – кривясь, как от боли, с досадой пробормотал он. – Знала, что… Не сказала…

Лютава не поднимала глаз. Перед всем родом он уличил ее в обмане, и ей было нечем оправдаться. Она надеялась только, что сродники простят ее, понимая, ради чего она решилась на этот обман. Для того же, для чего Лютомер весной в первый раз обманул Ярко – защищая благополучие собственного рода.

– Вот эту и забирай! – сказал князь Вершина. – Она старшая, от знатной матери-волхвы, вашей же, вятичской крови. Хороша, умна, волхва – чем не жена тебе?

Услышав это, Лютава встревожилась и подняла глаза. Но нет – Ярко смотрел на нее с таким чувством, что у нее от сердца отлегло. Мало радости встретить такой взгляд – в нем было больше боли, чем гнева или осуждения, но лучше бы он злился! Лучше бы кричал, обвинял, грозил, негодовал… Но взять он ее не возьмет. Зачем ему жена, которая всю жизнь будет напоминать ему об этом обмане, об этом разочаровании? Ярко был не злым и не мстительным человеком – его боли не облегчило бы то, что кто-то другой станет страдать заодно с ним.

Отвернувшись от Лютавы, Ярко скользнул взглядом по ее младшим сестрам. Девушки, до того с любопытством таращившие на него глаза, вмиг опустили ресницы.

– А та не нравится – другую выбирай, – сказал Вершина. – Какая понравится, такую и возьми. Спорить не стану.

Ярко сделал несколько медленных шагов, осматривая девушек.

– Чай, не Купала – много ли тут увидишь? – не удержавшись, хмыкнул Борелют, намекая на летние купания, во время которых невест можно разглядеть получше, но осекся, вспомнив, что на Купалу-то Ярко и обручился с Молинкой, на Купалу и был в первый раз обманут.

Ярко остановился ближе к концу ряда, где стояли младшие. Равнодушно миновав пышногрудую Русаву и остроглазую Велицу, он застыл, разглядывая Золотаву. Ее, собственно, выпустили сейчас сюда только потому, что она, как единственная, кроме чернушки Замиры и Лютавы, приходилась Вершине родной дочерью и знатностью рода превосходила старших дочерей Любовидовны и прочих сестер. А по годам ей еще не пришла пора занимать место среди невест – девочке исполнилось всего одиннадцать лет. Она еще не носила девичьего венчика, а только простую тесемку, и узоры на рубахе ясно говорили, что женское естество ее еще не созрело.

Но Ярко стоял и не мог оторвать от девочки глаз. Золотава очень походила на Молинку – то же было округлое лицо с мягкими чертами, та же темно-русая коса, уже длинная, гладкая и толстая. А когда юная княжна мельком глянула на него, заливаясь румянцем смущения, Ярко увидел те же глаза – карие, окруженнные длинными черными ресницами. И взгляд их, смущенный и немного испуганный, был тот же – добрый и мягкий.

– Вот эту, – сказал Ярко.

– Э, погоди, сокол. – Любовидовна, заволновавшись, подала голос первой. – Видишь ведь – эта еще молода. Девочка еще, недоросточек, не созрела еще, ей нельзя замуж идти. Года три-четыре еще.

– Я… обожду. – Ярко окинул взглядом узоры на рубахе Золотавы, где еще не было девичьего ромбика, который женщины меж собой называют «нива непахана». – Пусть… Год, два, три… Я сам еще не старик. Но только, – он перевел взгляд на Вершину, и в глазах его появилась твердая решимость, – если и с этой что-нибудь случится, я… Как хочешь, Вершина Братомирович, но я жизни не пожалею, а за обман тебе отомщу!

– Ладно, не грози! – Богомер подошел к нему и дружески, уже почти по-родственному положил руку на плечо. – Грозный ты очень… Будто мы прям спим и видим, как бы кого обмануть! Судьбы никто не ведает, за Змеем Летучим вдогон не побежишь, это наш князь правильно сказал. А за девчонкой уж мы приглядим.

– Ты можешь забрать ее сейчас. – Князь Вершина развел руками, дескать, твоя воля. – Пусть у твоей матери пока поживет, а как княгиня Чернава решит, что пора, – тогда и свадьбу.

– Да что же ты говоришь, батюшка… – в отчаянии начала Любовидовна, у которой отнимали младшую дочь, к тому же совсем ребенка!

– А то и говорю! – Вершина повысил голос, точно речь шла не о его родной дочери, а о чем-то неживом и неважном. – Мы ведь невесту возьмем у них? Так пусть и они у нас берут, а не то слава пойдет, что-де угрянские князья – лгуны, подлецы, обояльники, слова не держат!

– Да ведь дитя совсем! А ты ее в чужую землю, да как еще… – Любовидовна заплакала, не стесняясь присутствия мужчин, бросилась вперед, обняла Золотаву, словно хотела спрятать.

– Эй, а кто на их девке-то, – Борослав кивнул на Ярко, – жениться будет? Лют?

Все огляделись, но Лютомера в братчине не оказалось – он уехал к Просиму.

– Жениться… Поглядим еще, кто будет жениться, – пробормотал Вершина.

Внутренний голос подсказывал, что эту выгодную невесту надо приберечь и непременно устроить так, чтобы она досталась беглецу Хвалису. Но объявить об этом вслух он еще не решался, тем более что самого Хвалиса под рукой не было, а без жениха свадьбы не выйдет.

– Пусть сперва невесту привезут, а там и решим, – сказал он, и сродники недоуменно переглянулись. – Хочет ли Лют жениться? – Вершина пожал плечами, дескать, этот волчара ведь еще упрямится. – Сдается мне, он в лесу весь век прожить думает, куда ему жена? Коли так… Поглядим еще. Может, я себе молодую жену возьму! – Он усмехнулся.

– Ну-ну, – только и ответил на это Богомер.