"Вернадский: жизнь, мысль, бессмертие" - читать интересную книгу автора (Баландин Рудольф Константинович)

СИНТЕЗ ЗНАНИЙ

Сравнительно недавно американский ученый Эдвард де Боно в книге «Рождение новой идеи» посвятил случайности специальную главу. Он показал, как свободная «игра ума» и счастливый случай наилучшим образом помогают сделать научное открытие, высказать неожиданную, остроумную, верную мысль, которая не приходила в головы десяткам, сотням специалистов, занятых упорными и планомерными поисками ее. В чем же дело?

Вспомним сказку. Было у мужика три сына. «Старший умный был детина, средний сын — и так и сяк, младший вовсе был дурак». Старший и средний сыновья, несмотря на все свои ухищрения (и даже именно из-за своих ухищрений) остаются ни с чем, а младший получает полную меру счастья. Не отсюда ли пришла оптимистическая поговорка: глупому — счастье? (Негативный вариант: горе от ума)

Иванушке благоволит «его величество случай», владыка нашего мира. Но не только в этом дело.

Вспомните: Иванушка пошел ночью в поле вора сторожить. Простота! Братья-то умные ухитрились ничего не сделать, соврать складно и вдобавок благодарность от отца получить. А этот взялся за трудное дело, неприятностей нажил множество и… стал напоследок царевичем!

Перейдя от сказки к были, вспомним Флеминга, открывателя спасительного пенициллина. Когда он упорно стремился достигнуть цели, преодолевая стечение нежелательных обстоятельств, — это не случайность, а проявление его характера. Когда Флеминг исследовал загрязненный плесенью препарат в надежде на удачу, он тем самым стремился подчинить себе случайность, использовать ее для решения своей задачи. И это тоже проявление его характера, склада ума.

Случайность имеет обыкновение «выбирать» из числа ученых наиболее достойных, помогая им добиться цели, совершать важные открытия. Надо уметь использовать неожиданные обстоятельства. Это не каждому дано. Как справедливо заметил де Бочо, «мир науки полон усердно работающих ученых, которые с избытком владеют умением логически мыслить, большой добросовестностью в работе, и тем не менее они навсегда лишены способности выдвигать новые идеи».

Почему так происходит?

По мнению де Боно, многознание иногда мешает ученому открыть нечто новое, неожиданное. Ученый теряет способность удивляться. Так дети со временем утрачивают свой мир сказок и тайн, получая взамен готовые стандартные объяснения всему на свете — как бы этикетки для каждой вещи. Яркий мир детства тускнеет, становится серым и скучным. Утрачивается непосредственность, живость, жадность восприятия.

Но как же тогда Вернадский? Что помогло ему не только много знать, но и постоянно открывать новое в науке, выдвигать неожиданные идеи и даже создавать научные учреждения, которые через некоторое время оказываются совершенно необходимыми? Мы знаем, что он умело использовал историю знаний, прошлое науки. Но ведь знание истории еще не гарантирует успеха в открытии нового. Роль счастливых случайностей в научной судьбе Вернадского была невелика. Склонности к игре, как, скажем, у великого физика Максвелла, у него не было. В отличие от физики или химии, где новых сведений добывается сравнительно немного, геология буквально перегружена фактами; они поступают из разных концов страны, всей планеты, из разных геологических эпох, и многое из этого надо если не помнить, то учитывать в своей работе. Теория не должна противоречить фактам. Для геологов важно знать, откуда поступают сведения, где находится тот или иной участок. Огромное количество информации приходится перерабатывать геологу. Ничтожно мало места остается случайностям.

Вернадский занимался несколькими разделами геологии одновременно (не говоря уж о негеологических науках). Казалось бы, все заставляло его менее всего полагаться на фантазию, воображение, внезапное озарение.

Некогда было популярно изречение: если человек знает мало, он становится религиозным; когда узнает больше — отвергает веру; когда узнает еще больше — вновь возвращается к ней. Это справедливо по отношению к вере в науку.

Полвека назад Вернадский, исследуя закономерности развития науки, высказал мысль, которую в наши годы разделяют многие науковеды.

Он писал, что упадок наук в отдельных государствах вызывался не внешними условиями, а ослаблением или подавлением воли, стремления к научным исканиям и вообще закрепощением личности. В подобных условиях само научное знание, признанное окончательным, «дающим ответы на все вопросы» и в таком качестве распространяемое, может стать тормозом собственного развития.

То же характерно и для каждого отдельного человека. Замыкаясь в узкой области своих личных интересов, в частности научных, человек незаметно для себя начинает деградировать. Он привыкает к своим собственным идеям настолько, что они кажутся ему совершенно очевидными истинами. Такой человек — иногда даже крупный ученый — искренне негодует, если кто-то осмелится оспорить его мнение, противоречить его убеждениям. Все свои знания, волю, темперамент и всю свою власть он употребит на то, чтобы утвердить свою точку зрения или, во всяком случае, заставить замолчать критиков.

Не следует думать, что он действует из дурных побуждений. Он подчас действительно верит — как может верить любой религиозный фанатик — в свою правоту. И чем больше у него знаний, тем больше он находит убедительных (во всяком случае, для него самого) доказательств верности своих взглядов.

Усиленное занятие какой-либо наукой может со временем отдалить человека от других областей знания, в особенности от философии, истории, а также от искусства, литературы. Так произошло, по его личному признанию, с Ч. Дарвином. У Вернадского было все иначе. Он всегда и во всем оставался созидателем, творцом. Даже в науках, которыми он занимался «на досуге». И конечно, в своей организаторской работе. Мало кто из ученых, родившихся в середине прошлого века, остался до сих пор столь актуальным, современным, как Вернадский.

Говорят, в наши дни научные идеи стареют быстро: самое большее за пять-десять лет. Слишком много, мол, накапливается новой информации.

Конечно, существуют идеи, подобные однолетним растениям: они быстро обновляются. Но, как и среди растений, в мире идей есть долгожители, которые не сразу расцветают и долгие годы продолжают развиваться и крепнуть. Таковы многие идеи Вернадского.

Но самое, быть может, важное и долгосрочное предвидение ученого не было им четко сформулировано. Оно связано с главной линией его творчества, с его методом исследования. Как известно, Вернадский не ограничивался областью одной науки, а постоянно проводил синтез, объединение разнообразных знаний. Он видел перед собой прежде всего природу — в ее многообразных проявлениях. Познавая отдельные объекты, он одновременно видел их как бы в разных масштабах и, главное, как части более обширных объектов, а в конечном счете — Вселенной.

За последние сто лет науки преимущественно обособлялись, дробились, рождались. Вернадский, как мы знаем, не считался с границами отдельных неук, объединял различные области знания (геохимию с биологией, геологию с экономикой, историю науки с естествознанием и т. д.). Проводя специальные научные исследования, он был в то же время философом, историком, организатором науки, касался проблем морали, человеческой личности, свободы и справедливости.

Это — будущее науки. Во времена Вернадского оно виделось, пожалуй, несколько иначе. Трудно представить, как можно совместить несколько наук в пределах одного исследования, — слишком узка специализация. Не только высшие учебные заведения, но даже особые средние школы приспосабливают человека к отдельным наукам, к отдельным техническим профессиям. И хотя все чаще раздаются голоса, призывающие к синтезу знаний, реальные результаты очень далеки от идеала.

Пример Вернадского глубоко поучителен. Будущее, вероятно, принадлежит ученым, подобным Вернадскому: способным осмысливать и объединять разнообразные сведения о природе, человеке, познании.

Творчество В. И. Вернадского, давно ставшее достоянием истории, долго еще будет оставаться источником новых научных достижений.