"Мракобес" - читать интересную книгу автора (Хаецкая Елена Владимировна)Бальтазар ФихтелеШел себе и шел человек по лесной дороге, нес лютню за спиной, и еще был у него при себе нож. Одет был в дрянную мешковину, рожу имел круглую, веселую, сложение богатырское. Из Хайдельберга шел он и с гордостью сообщал о себе – «literatus sum». Вот и взяли его в Свору Пропащих, как подбирали по дороге все, что плохо лежало. Вечером хорошо послушать, как врет Фихтеле. Только не нужно чрезмерно наливать ему из фляги, а то петь возьмется. Ничего более ужасного и косноязычного, чем пение студента, невозможно себе представить. А глотку ему заткнуть чрезвычайно трудно. В лесу сыро, темно августовскими ночами. И так тихо, что слышно, как собаки лают в деревне, до которой еще полдня ходу. Раскладывали костер побольше. Докуда хватает свету, там и стены, а за стенами – ночь, волки и кое-что похуже, лучше и не думать. – Расскажи еще про Хайдельберг, – просит Эркенбальда. Она теперь большая дама, спит с капитаном, о Хильдегунде ни слова. – Чудно, – говорит простодушный Ремедий Гааз. – Ведь мы были в Хайдельберге прошлой весной. А Фихтеле послушать – совсем другой город. И где были мои глаза, коли я всех этих чудес не разглядел? Все хохочут. Быв в Хайдельберге студентом, наведывался Фихтеле к одной замужней даме. Жила она в богатом доме при небольшом садике. Садик располагался с западной стороны, и Фихтеле никогда там не бывал. Слишком открытое место, неровен час увидят соседи. Потому с наступлением ночи прокрадывался в дом к любезной своей конкубине, сиречь возлюбленной, и она принимала его в темной комнате окнами на восток. И вместе любовались восходом луны… – Только любовались? – спрашивает Гевард. Рослый детина Гевард, весь в шрамах. Казалось, весь мир ополчился извести солдата, но никак не добьет – живуч ландскнехт. – Да нет, не только, – не смущается Фихтеле. Тут же со всех сторон шиканье: не мешай рассказывать! – И вот однажды, когда я развязал завязки на корсаже у моей дамы и две прелестные пленницы выскочили на волю из своей узкой темницы… – О чем это он? – шепотом спрашивает Ремедий у Геварда. – Уже две бабы? Была же одна. – За сиськи ее ухватил, – поясняет Гевард. – …как заскрежетал замок, и в дом вошел господин законный супруг моей дорогой подруги. Эркенбальда тихо вздохнула, откусила от хлеба, который держала в руке. – Увидев нас вместе в объятиях друг друга, сильно разгневался он и повелел неверной жене своей идти наверх, в супружескую спальню, а ко мне обратился с такими словами: «Признаешь ли ты, что как вор проник в мой дом и попытался опозорить имя мое и жены моей?» Ну, я признался немедленно и со слезами предался в руки господина мужа подруги моей. «Ибо я грешен перед вами, и теперь вы можете вершить надо мною суд, как вам будет угодно». Он взял меня за руку и вывел в сад. Тот самый, что размещался с западной стороны дома. Там поставил у стены и велел пройти вперед, отсчитавши десять шагов. «И ближе, чем на это расстояние, не приближайся к моему дому», – добавил. Я повиновался, а затем, как заяц, метнулся в сторону и бросился бежать, не веря спасению. Такого страха он на меня нагнал. Фихтеле замолчал, пошевелил в костре ветку. – Не понимаю я, – сказал Гевард. – Что такого страшного было в том наказании? Фихтеле повернулся к нему, хмыкнул. – В том-то и дело, что ничего. Этого и испугался. – И что, больше не ходил к той женщине? – спросил Ремедий. – Отчего же… Через три или четыре дня явился, больно уж хотелось мне обнять ее, мою красавицу. И снова началась наша любовь. Таясь, приходил к ней вечерами. И как-то раз снова застал нас вместе ее муж. У меня душа ушла в пятки, когда показался он на пороге. Лицо бледное под черной шляпой, на груди золотая цепь в три ряда, левая рука в перчатке, правую, без перчатки, в кольцах, ко мне тянет. У меня со страху слезы полились из глаз. Он говорит: «Подойди ко мне». Подошел. «В прошлый раз не говорил ли тебе, чтобы не приближался к этому дому ближе, чем на десять шагов?» – «Говорил, господин». – «Ну так идем со мной». Повернулся, за собой поманил. Я за ним, а у самого ноги от страха подгибаются. Вправе он убить меня в саду, никто с него не спросит, куда, мол, делся студент Бальтазар Фихтеле? – Дальше-то что? Не тяни, – жадно сказал Радульф, еще один старый товарищ капитана. Агильберт с усмешкой покосился на него: до седых волос дожил солдат, а все так же любит сказки. – Дальше? Привел он меня в сад и велел отойти от дома на двадцать шагов. Я воспрял духом. Больно уж легко удается отделаться от обманутого мужа. Он только расстояние увеличивает между мною и женой своею… Пробежал я эти двадцать шагов с поющим сердцем… и на последнем свалился в глубочайшую яму, локтей тридцать пролетел. Все кости себе переломал… – Как же ты жив остался? – спросил Ремедий, видя, что рассказ окончен, а самое главное так и не прояснилось. – Да разве это жизнь? – вопросом на вопрос ответил Фихтеле под всеобщий хохот и полез в кошель за игральными картами. Через несколько дней Фихтеле сбил себе ноги и теперь плелся, сняв сапоги. От холода весь посинел и чаще, чем следовало бы, наведывался к Эркенбальде с просьбой о фляжке дешевого рейнвейна. Женщина не отказывала, скупо улыбалась тонкими губами, цедила жидкое винцо. Фихтеле задолжал ей жалованье уже за полмесяца, но не слишком печалился – кто знает, настанет ли завтра утро. – Хотите подкрепиться, святой отец? – привязался он к Иеронимусу, протягивая ангстер, фляжку формой и размером похожую на луковицу. Иеронимус отказываться не стал, глотнул. – А разводит винцо Эркенбальда-то, – сказал он, обтирая губы. – Экая ведьма. Фихтеле забрал ангстер, завинтил пробку. – И пес с ней, – беззаботно сказал он. – У вас нет мази от мозолей, отец Иеронимус? – К сожалению, нет. – А, бренное тело, значит, не врачуем? Только падший дух поднимаем на должную высоту? – Когда есть возможность, врачую и тело, – сказал Иеронимус, не поддаваясь на полупьяную провокацию студента. – Как же случилось, что ты натер себе ноги? – Так сапоги ворованные, – просто ответил Фихтеле. – Маловаты оказались. – Тебе нужен совет? – А что еще взять с вашего брата? – В таком случае, либо не воруй что попало, либо заранее готовься к последствиям. Фихтеле захохотал. – Хороший же у ландскнехтов духовный пастырь. Не понимаю, за что они вас так ненавидят. Иеронимус пристально поглядел своему собеседнику в глаза. – Ненавидят? Ты уверен? – Любили бы – не вешали бы напраслину. – Что ты называешь напраслиной? – Ну, например… Да нет, глупости. – Фихтеле хохотнул, поддел босой ногой камешек. – Шальк вчера врал. Будто у вас были какие-то интимные отношения с обозной шлюхой. Будто оттрахали ее, прости Господи, у всех на глазах, а потом выгнали в холодную ночь. Фихтеле подождал ответа, но Иеронимус молчал. Тогда студент сказал: – Так это что… правда? – Да, – сказал Иеронимус. – Это правда. Так что не наговаривай на Шалька. Фихтеле дернул бровями, хмыкнул. – Странный вы пастырь… Знаете, отец Иеронимус, я ведь много читал там, в Хайдельберге. Мы с моим другом наведывались к одному планетарию, и он пересказывал нам немало сочинений ученых мужей по науке чтения звезд. Говорил, что те или иные изменения констелляций созвездий производят строго определенные изменения в нраве человека… – В таком случае, почему бы не молиться прямо на звезды? – спросил Иеронимус. Фихтеле пожал плечами. – Я не говорю, что разделяю его мнение. Он рассказывал, будто знался с почитателями Зороастра и от них получил многие знания… – Зороастр родился смеющимся. Викентий из Бовэ в «Зерцале истории» полагает его сыном Хама и внуком Ноя, говорит, что свои знания он получил от дьявола. – Вы верите этим сказкам, отец Иеронимус? – Я верю в то, что предписывает мне моя религия и моя церковь, – сказал Иеронимус. Фихтеле покачал головой. – Да вы настоящий мракобес, как я погляжу… Иеронимус ничуть не смутился. – Возможно, – сказал он. – А что в этом плохого? – Не знаю. Для вас, вероятно, ничего. А вы что, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО верите в то, что благодаря дьяволу Зороастр смеялся при своем рождении? – А ты веришь в те истории, которые рассказываешь у костра? – И да, и нет… Иеронимус улыбнулся. – Вот видишь. – Если вы не донесете на меня святой инквизиции, я еще расскажу про того планетария. – Не донесу. – Ладно. Вот о чем мы спорили. Под какими зодиакальными знаками следовало бы рассматривать Бога и дьявола? Является ли Бог Раком, а дьявол Козерогом? Тому немало подтверждений. Ибо дьявол может быть отождествлен с Сатурном, господином Козерога, планетой неблаготворной, отбирающей, запирающей. Бог же – с благодатным Юпитером, раздающим добро и щедро изливающим свет, а известно, что Юпитер – господин Рака. Иеронимус слушал, не перебивая. Студент увлекся, говорил, захлебываясь. – Но с другой стороны, можно возразить на это: Сын Божий родился, как известно, двадцать пятого декабря, то есть под знаком Козерога. Следовательно, Бог может быть также связан с Козерогом, с устремлением вверх, в горние выси. В то время как потаенное, низменное отдано во власть Рака – дьявола, чудовища, копошащегося на дне колодца… Он победоносно поглядел на Иеронимуса. Монах сказал: – Бог бесконечен и потому включает в себя свойства Козерога, как и свойства Рака. Дьявол же по природе своей ограничен и потому может проявляться либо в одной, либо в другой из названных форм. Где противоречие? – Почему вы принижаете дьявола и его роль? – горячо спросил Фихтеле. – Разве могло бы существовать добро во всем его блеске, не будь на земле зла, чтобы его оттенять? – Бог устроил так, что и зло служит во благо Ему, – сказал Иеронимус. – Так как существовало бы это самое добро, если бы не было зла? Как бы мы увидели свет, не будь рядом тени? – Если бы существовало одно только добро, не было бы нужды его показывать и оттенять, – отозвался Иеронимус. – Добро может существовать без зла, но зло никогда не может существовать без добра. Не впадай в ересь, Фихтеле. От твоих рассуждений всего один шаг до дьяволопоклонничества. С тех пор бранное слово, слетевшее с уст разобиженного студента, осталось за Иеронимусом как прозвище. И скоро все ландскнехты между собой называли его не иначе, как «Мракобес». |
||
|