"Сфера Маальфаса" - читать интересную книгу автора (Долгова Елена)Глава 18 Ястребы мира Оживились дороги, ведущие в столицу – ехали по зову императора владетельные бароны, чтобы, собравшись под сводами дворца Халле, решить судьбу государства. В Империи пять крупных провинций. В каждой провинции – два-три графства и около полусотни владений вассалов. Двести пятьдесят баронов заседают в совете, собираемом по приказу императора, у каждого – братья, сыновья, племянники. Две тысячи человек, принадлежащих к знати, съехались в столицу, а с ними слуги, солдаты, торговцы и все те, кто надеется не без выгоды присутствовать в Эбертале в дни Собрания. Приняли прибывших из провинциальных владений хозяев дворцы внутреннего города, спешно убранные и украшенные слугами. Полны до отказа гостиницы, трактиры для простолюдинов, там до утра не умолкает шум – постояльцы горланят песни или бранятся. Империя, а вместе с ней и столица беззаботно празднуют победу. Дворец Халле был построен прадедом нынешнего императора вне стен внутреннего города, но в пределах внешних стен, так, что любой житель, когда во дворце собираются высшие, может под его стенами ждать решения, в том числе и судьбы собственной. Конечно, если его не отгонят прочь лучники императорской гвардии и алебардисты городской стражи. Но охрана у дворца стоит нечасто – император не слишком любит созывать Собрание, и площадь, в центре которой стоит дворец, обычно полупуста. Халле красив, у него семь арок входа, украшенных скульптурами, три стрельчатых башенки на крыше и главная башня – высокая со шпилем, водяными часами и смотровой площадкой. Во дворце Собраний два этажа. На верхнем этаже архивы Империи – множество комнат, занятых стеллажами с книгами и свитками. Молва утверждает, есть там и укромные места, в которых можно не только побеседовать без лишних глаз и ушей, но и через незаметные отверстия в перекрытии держать на прицеле луков или арбалетов зал Собраний. Однако ни за одной из дверей книгохранилища нет ничего подобного. На первом этаже – коридор, одна стена которого украшена рельефами, на другой пробиты окна, забранные матовыми стеклами так, что с площади не видно, что происходит внутри. На рельефах искусно представлены битвы и праздники – сцены славного прошлого Империи. Порой мастера выбирали и вовсе удивительные сюжеты. Аллегорическая добродетель поражает дракона греха. От щита святого Регинвальда отскакивают горящие стрелы, что мечут через крепостные стены осадившие столицу восточные еретики. На другом барельефе – толпа стонущих грешников, скованных цепью, шествует в ад. Безвестный мастер, быть может из озорства, сделал физиономии грешников необычайно живыми и выразительными, зрителю порой казалось, что он узнает в толпе унылых душ лицо своего соседа или задушевного врага. Коридор на три четверти огибает фасад дворца, к четвертой стене, главному фасаду, примыкает зал Собраний – большая прямоугольная комната с высоким потолком, та самая, которую будто бы могут держать под прицелом невидимые лучники, преданные правителю. С одного конца зала на возвышении стоит кресло императора, по левую и правую руку – места для членов малого совета императора, или особо доверенных чиновников. В углу зала – писцы, которые, сменяя друг друга, скрипят перьями, занося на тяжелые скрижали истории легкие слова государственной мудрости. Напротив рядами установлены дубовые скамьи – места для участников Собраний. Скамьи очень длинные и поэтому неподъемные – нелишняя предосторожность после того, как пятьдесят лет назад Гуго, барон фон Финстер[6], выхватив из-под благородного афедрона Йоханна фон Вурмса короткую, весом всего в двести пятьдесят фунтов, скамью, с легкостью поднял ее, чтобы обрушить на не менее благородную голову Рихарда фон Верлеймдера [1]. Давно уже никто не помнит, что обсуждалось тогда, но подвиг барона Гуго до сих пор не забыт эбертальцами. Сегодня мрачны и встревоженны бароны. Заняты все скамьи, молчание повисло в зале. Ждут императора. Боковая дверь открылась внезапно, и легкой для своих пятидесяти пяти лет походкой вошел Гизельгер. Ропот пробежал по рядам собравшихся. За Гизельгером последовали и заняли свои места генеральный казначей империи и куратор столичной миссии инквизиции. Кое-кто из сидящих в зале переглянулся – наследник не сопровождал императора. Не было ни советника Билвица, ни графа Рогендорфского. Император с достоинством сел. По бокам трона встали внимательные, молчаливые гвардейцы. – Высокородные бароны империи! Мы военной силой очистили земли наши от опасности, угрожающей спокойствию подданных. На смену войне приходит мир, и мы собрали вас сегодня, чтобы выслушать перед тем, как принять важное решение. Становилось душно, секретарь распахнул окно, выходящее на площадь. Холодный воздух хлынул в зал. Голос императора, потрясавший своды в зале Собраний, долетал до столпившегося на площади народа лишь невнятным гудением. – Эй, добрые горожане, кто это там говорит? – Главный казначей. – Чего ему надо? – Что может быть надо казначею? Новый налог, конечно! А сколько мешков монет господа зарыли в берег фробургского озера? В пещерах-то ничего путного не нашли! Одно говно там оказалось! Теперь мы за все расплатимся! – Молчи, Тим! Твой длинный язык доведет тебя до беды! – Эге! А вот и Марта пожаловала… Со своими наставлениями. – Марта, а Марта, а правда, что у тебя… – Бесстыдник поганый! – Почему бесстыдник? Я еще ничего сказать не успел! – Ах ты… – Не напирать, быдло! Осади назад! – Сержант, не толкайтесь! У меня грыжа и пятеро детей! Раздался хохот. Толпа гудела, то придвигаясь к цепи солдат, то откатываясь назад, но сидящие в зале не слушали ее выкриков. В Собрании говорил двухметровый гигант, барон фон Хиссельхофер, светились чистым огнем веры глаза на простодушном лице, однако шутить над великаном было небезопасно – когда дело доходило до копья и меча, в силе, ловкости и беспощадности ему не было равных по всей Империи. – …говорю, ваше величество, от имени всех владетелей земель, пострадавших от набегов. Те, что живут под землей, живут в аду – они прокляты Богом и отвержены Богом. Разбойник может стать честным человеком, а прелюбодей раскаяться. Но нельзя мириться с существованием тех, кто по природе своей принадлежит злу! В погубленных колдовством альвисов городах умерли все – включая невинных младенцев и дряхлых стариков. Чем, как не дьявольской природой, можно объяснить такую кровожадность? Ни один из наших пленных никогда не был возвращен за выкуп, хотя так делают даже степные варвары-язычники. Как поступили с пленными альвисы и не лежат ли до сих пор в подземельях кости растерзанных и пожранных жертв? Следует истребить этих существ до последнего – пусть это будет святым походом – во имя нашей веры, верности государю и рыцарской чести, которая обязывает заступаться за невинных. – К чему собирать походы против тех, кто и так разбит, доблестный Хиссельхофер! Можно, скажем, объявить награду за истребление каждой дьявольской твари. Пусть любой – человек благородной крови или простолюдин – получит ее, если убьет альвиса. В доказательство он должен представить голову. – Уши, доблестный Югинген! – крикнул кто-то с последнего ряда скамей. – Уши гораздо удобнее перевозить, считать и хранить! Клянусь святым Регинвальдом – у вас наверняка имеется заначка! – Спокойствие, благородные бароны, сохраняйте спокойствие. Иначе будет вызвана стража, и нам придется закрыть высокое Собрание… – Я согласен с фон Хиссельхофером, хотя всегда предпочитал богословским рассуждениям меч. Не знаю и знать не хочу, кто там кем проклят, но не намерен терпеть бесчинство: кражи, разбои, убийства в собственных землях! Если врага не добить сегодня, он вылезет из щелей завтра – и поднимет руку на наши владения, наши семьи и наших вассалов. – А убытки от вреда, наносимого торговле и земледелию! – А вам не кажется, Фрауэнбрайс, что честь вас должна бы волновать больше, чем убыль серебра?! – Я никому не позволю задевать мою честь! – Спокойствие, благородные бароны, иначе… – Я хотел бы высказаться. Стоит ли марать мечи, вытаскивая из щелей остатки пещерных крыс? Они не опасны. Те, что еще живы, по-видимому, не поднимали оружия на Империю. Почему бы не предоставить их собственной судьбе? – Разумно. Это сбережет серебро, предназначенное для выплаты наград. Пленных можно использовать в каменоломнях и на рудниках… – А вы, сударь выскочка, генеральный казначей, не понимаете ни духа, ни буквы рыцарства! Есть милосердие без справедливости или справедливость без милосердия. При чем здесь экономия?! – Позор! Позор! Трусы! Тварей ада следует истреблять, а не миловать, считая сбереженные монеты! Это измена! – Вы сомневаетесь в моей смелости? – Да, сомневаюсь! Выбирайте оружие! Судный поединок. Конным или пешим, на мечах или топорах! – Я не позволю клеветать… Шум нарастал. В боковые двери поспешно вбегала стража. Кто-то пытался схватиться за меч, забыв, что по традиции оставил его у входа герольдам-хранителям. Возбуждение неведомым образом передалось за пределы Халле, на площадь. Из толпы простолюдинов доносились беспорядочные выкрики. Граф Дитмар фон Рогендорф, явившийся наконец в сопровождении молчаливого слуги, не вмешивался в перепалку. Он избегал речей, не занял и места в окружении императора, на которое имел право. Как лучше поступить? Немедленно дать знак? Сумеет ли убийца сейчас приблизиться к Гизельгеру? А может быть, оставить опасный план, пока еще не поздно? Поздно, подумал он отрешенно, то, что начато, не остановить. Доверившись предводителю Отрицающих, теперь, как бы ни обернулись дела в Собрании, придется идти до конца. Шум немного утих. Стража, разняв спорщиков, удалилась. Дитмар рассеянно вслушивался в возобновившиеся речи. – …о природе и свойствах Alvis почти ничего не известно… Пожилой ученый, по-видимому, призванный Собранием из Эбертальского университета, держался сухо и высокомерно. – …мы не можем утверждать, что природа Alvis человеческая, но равно не можем утверждать обратное… Однако, имея разрешение вскрыть тела, могли бы… Дитмар с презрением пожал плечами. Впрочем, все к лучшему, подумал он. Император слабеет. Нет смысла откладывать неизбежное – пусть оно свершится. Тем временем Собрание гудело озорными выкриками. Судя по насмешливым замечаниям, никто не воспринимал всерьез ученого мэтра. – Тела врагов следует вскрывать мечом в бою! – Насчет …Что ж, подумал Дитмар, поворачиваясь к слуге, умереть в кровавой сумятице мятежа лучше, чем склонить голову под меч палача, украшенный поучительной надписью о вечном. Или получить в спину лезвие «рубинового» кинжала. Хотя, если император будет уничтожен – кто посмеет назвать происшедшее мятежом? – Возвращайся домой, Андреас. Передашь управителю мой приказ – поднять на шпиле желтый вымпел… Когда через четверть часа на шпиле ажурной башни дворца Рогендорфов взвился лоскут ткани, на него обратил внимание лишь один человек. Человек был не стар, но и не юн, не богат и не беден на вид, ничем не выделялся, серый и неприметный субъект со скользящей походкой и бесцветными глазами. Никто не следил, куда он идет, впрочем, шел человек к площади Халле. Возле дворца путь ему преградила горланящая толпа, но человек продолжал идти к своей цели, казалось, люди расступаются перед ним, сами не замечая того – мелькнула смутная тень, и нет ее. – Стоять! – острие алебарды уперлось в грудь прохожему. – У меня дело к капитану Кунцу Лохнеру. – Капитан внутри, в охране Халле. Тебе здесь делать нечего, убирайся. – У меня письменный приказ для него. – Покажи. – Смотри. Бесцветные глаза встретились с мгновенно расширившимися зрачками сержанта. Позже начальник охраны на площади искренне уверял, что видел приказ. Но он так и не смог вспомнить ни слова из свитка, ни лица незнакомца, стоявшего перед ним на истоптанном снегу. Уходил короткий зимний день, красновато-золотые отблески ложились на лица собравшихся в зале. – …возразить. Карающая длань Империи поставила врага на колени. Я не вижу, с кем и зачем мы, бароны империи, можем воевать дальше. Но следует ли остановиться на этом? Нет! Раз было применено опасное колдовство, этим должен заняться тот, кто в нем разбирается. Пусть святые отцы возьмут в свои руки пленных и устроят трибунал. Мы же свое дело сделали. В зале стало тихо. А этот оратор смел – до него мало у кого находилось желание давать советы миссиям инквизиции. Взгляды сидящих в зале были прикованы к Гизельгеру, который, склонившись к подошедшему по его знаку куратору столичной миссии святых отцов, что-то негромко говорил. Инквизитор отдал короткий приказ, и двое монахов внесли маленький, грубо сколоченный деревянный стол и ящик. Ящик водрузили на стол, инквизитор долго возился с ключом, пытаясь трепещущими руками попасть в скважину. Такое не часто увидишь – чтобы у святого отца дрожали пальцы. Наконец ящик распахнулся, откинулась крышка, упали скрепленные хитро устроенными скобами стенки. Перед собравшимися лежал шар размером с детскую голову. Сфера. Черная, тусклая, на ней не отсвечивали, теряясь в глубине, ни пламя свечи в руках монаха, ни пробивавшийся в окна огонь заката, охватившего уже полнеба. Гизельгер встал. Встали бароны, вынужденные к этому поступком императора. – Доблестные бароны, то, что вы видите перед собой, – это остатки предмета, погубившего десять тысяч моих подданных. Это – Сфера Маальфаса. Молчание. Потом чей-то вздох. – Сфера захвачена в бою благодаря личной доблести нашего наследника. Зал взорвался восторженными криками. Переждав шум, Гизельгер добавил: – Безопасности наших подданных она более не угрожает. Что касается альвисов, то я благодарю участников собрания за рвение во благо Империи. Мы получили весть, которая говорит в пользу того, что оные альвисы имеют человеческую природу и являются потомками подданных Империи, много лет назад ставших жертвой дьявольского наваждения, приведшего их в пустоты холмов. Мы поручим святой инквизиции внимательным образом расследовать это дело, виновные преступники будут отделены от невинных жертв… А пока – да разойдется Собрание до утра нового дня. Медленно расходились бароны, одновременно и пораженные, и успокоенные нежданной вестью. Встал и в сопровождении охраны покинул зал великий император. Усталый повелитель Церена уходил победителем. У выхода на площадь к нему, едва пробился секретарь – обнажила клинки охрана. – Государь, вас срочно хочет видеть наследник. – Как, Михель? Разве Гаген не остался в Лангерташе? Где он? – Ваше величество, наследник Гаген ждет вас в верхних покоях дворца. Порой, когда весы истории колеблются, достаточно песчинки, брошенной в незримую чашу, замершую на нитях судьбы. Дальнозоркий властитель Церена, стоя на границе сумрака Халле и рваного света уходящего дня, так и не заметил, что зрачки секретаря расширены, а глаза странно неподвижны. Правитель заколебался – и повернул назад. – Капитан Кунц, я возвращаюсь. Лохнер заметил странное состояние секретаря, но лишь пожал плечами с истинно солдатским равнодушием к тонким материям – Михель уже уходил и не мог причинить вреда. Гизельгер свернул в полугалерею, за ним последовал десяток гвардейцев. Сапоги солдат стучали, приглушенное эхо отскакивало от плит пола, низкого сводчатого потолка, угрюмо косились каменные фигуры. – Проверить здесь все. Трое телохранителей прошли вперед, за поворот, до самого тупика галереи, бесцеремонно разглядывая статуи святых и ныне покойных императоров Церена. – Все чисто, капитан. – Что прикажете, государь? Властитель с досадой махнул рукой Купцу, приказывая остаться. Винтовая лестница наверх начиналась в потайной нише. Даже преданным из преданных не следует видеть, как открывается ход. – Оставайтесь здесь, капитан. Охраняйте коридор. Любопытных разите на месте. – Слушаюсь, мой император. Гизельгер прошел вперед, в пустой, безопасный коридор. Уныло смотрели скованные грешники с барельефа. Скульптор дал волю сумрачному воображению – за свободный конец цепи ухватился сонм разнокалиберных демонов: голых, рогатых, с петушиными лапами и раздвоенными пенисами. Император провел рукой по шершавому камню. Есть. Выкаченный глаз беса подался, утопая в уродливой глазнице. Унылые грешники съехали вместе с каменной плитой вперед и в сторону, открывая узкий лаз. Винтовая лестница уходила наверх, в сумрак секретных комнат. Гизельгер шагнул в нишу, дернул рычаг. Плита за его спиной заскрежетала, становясь на место… Император поднимался быстро, с привычной ловкостью, без свечи или фонаря. На миг ему показалось, что выше, в сгустившейся темноте кто-то дышит. Пустое. Он устал. Сегодня был хороший день – сделано трудное дело. Истощившие свой пыл в бесконечных бессмысленных спорах бароны приняли весть спокойно. Сфера оказалась очень кстати, сын не обманул надежд. Сын хорош – он стал наконец мужчиной. А свою дочь Гизельгер найдет. Теперь буйная знать легко согласится на все, что предложит им он, правитель и победитель. Остатками альвисов займутся отцы инквизиторы, а уж они сумеют даже среди тысяч уцелевших отыскать дочь императора. Прочих же альвисов… Пожалуй, их можно пощадить. Пусть хотя бы частично восстановится справедливость по отношению к людям, ставшим отверженными из-за роковой ошибки. Главари пойдут на костер – в назидание. Остальные пусть живут, они будут полезны – слуги, крестьяне, рабочие на рудниках… Еще будет время подумать об этом. Победитель может позволить себе милосердие. Гизельгеру снова послышался шорох одежды. Он остановился, наверху кто-то едва слышно дышал. Сын? Но сын должен ждать его не на узкой лестнице, а выше, в комнате… – Гаген? Молчание. Император сделал еще один шаг. Черное, невидимое в темноте тело упало сверху. Острая боль проколола левое плечо. Гизельгер инстинктом угадал направление удара и успел уклониться – иначе лезвие ножа вошло бы прямо в сердце. Тяжело дыша, двое сцепились на узкой винтовой лестнице. Один из них попытался вывернуть чужую вооруженную руку, другой – нанести удар. Противник уступал правителю Церена в силе, но оказался ловким и вертким, как кошка. Мокрые от крови пальцы императора скользили по коже врага. Тот вывернулся и нанес молниеносный удар, метя в живот. Гизельгер уклонился, нож невольно ткнул в бедро. – Стража! Громовой голос императора бесполезно гас в замкнутом плитой, тесном пространстве. Убийца бросился под ноги жертве, пытаясь сбить Гизельгера с ног. Это удалось, они покатились вместе, обдирая руки и лица о металл ступеней. Гизельгер обнял врага, чувствуя, как хрустят под могучими руками чужие ребра. Противник, изловчившись, высвободил руку и кольнул императора в шею – на полноценный удар не хватило времени. Церенский правитель наотмашь отшвырнул незнакомца к стене – и тут же ударил его сам – прямо в висок. Убийца мгновенно обмяк и осел на ступени. Гизельгер подобрал брошенный нож, выпрямился и осмотрел рану на плече – лезвие прошло под кожей, сорвав лоскут плоти – пустяки. Царапина на шее оказалась болезненной, но неглубокой. Он постоял, привалившись к холодной стене, понимая, что по чистой случайности избежал гибели в тонко расставленной ловушке. Пора возвращаться. Убийца лежал неподвижно, свернувшись клубком и прижавшись, как верный пес, к ногам императора. Гизельгер пнул тело, потом осторожно отступил – противник не двигался. Этим человеком займутся палачи. Нужно только снова позвать гвардейцев… Почему-то голос, обычно громовой, не слушался, Гизельгер мог лишь беззвучно шептать. Он не чувствовал чрезмерной боли – только удивился, почему мгновенно намокла одежда на бедре. Кровь из незамеченной поначалу раны липко, горячо струилась по ноге, стекала в сапог. Он попытался спуститься по лестнице, но потерял равновесие, упал и грузно покатился вниз. Толстые стены вновь заглушили шум падения. «Я могу умереть», – подумал император. Кровь из бедра била фонтаном. – Сын! Приди ко мне, сын… Молчание. Нельзя позволить себе умереть сейчас… Только не сейчас. Нужно еще многое сделать… Толстая каменная плита мертво-равнодушно перегораживала выход. Император Церена в отчаянии царапал камень. Пусто. Холодно. Боже мой, какой мучительный холод… Гизельгер попытался приподняться, рычаг, открывающий проход, был совсем рядом. Он с трудом встал на дрожащие колени, поднял руки – кончики пальцев дотронулись до металла рукояти. Слишком высоко. Он рванулся, разумом и волей превозмогая вернувшуюся боль – невидимая раскаленная игла насквозь пронзила шею и раненое плечо. Ржавое железо подавалось с трудом. Правитель мешком повис на рычаге – немалый вес сделал свое дело, плита, сухо скрипнув, отъехала в сторону. Это усилие исчерпало силы. Ни подняться, ни закричать он уже не смог. Агонизируя, император все еще боролся. Прежде могучие руки Гизельгера дрожали, скользили в его собственной крови, но он перевалился через порог и медленно пополз по коридору, оставляя за собою широкую алую полосу. – Сын… В закутке у потайной лестницы, под немыми взглядами каменных статуй, вместе с Гизельгером умирала прежняя Империя – та, которую он так любил. «Я победил, и я ухожу», – успел подумать император. Когда удивленный длительным отсутствием императора капитан гвардии решился нарушить приказ и вошел в тупичок с потайной дверью, он увидел лежащего ничком мертвого Гизельгера. Капитан не сразу поверил, что на одежде лежащего и на полу пятна крови, а не вечерний свет, пробившийся сквозь мелкие красноватые стекла окна. Никто не мог сказать, почему тайна лестницы в стене стала известна покушавшемуся. Допрашивать убийцу было слишком поздно – удар императора проломил ему висок. |
||
|