"Сфера Маальфаса" - читать интересную книгу автора (Долгова Елена)

Глава 12 Когда одного письма бывает недостаточно

(Империя, Уэсток, январь 7000 года от Сотворения Мира)

Зима последнего года седьмого тысячелетия от Сотворения Мира пришла в Империю поздно и оказалась на редкость несчастливой. Снег скудным, робким слоем выпал на поля, нагая земля промерзла до стеклянного звона. Реки севера одел ломкий лед, прохожий на улицах самого Эберталя, случалось, ночью замерзал, особо – если был пьян или ранен грабителем.

Вступило в права 1 января 7000 года, и загремели зимние карнавалы – люд столичных предместий отметил роковую дату грандиозными кутежами. Студенты Эбертальского университета вкупе со вновь прибывшими вагантами (сначала подрались, потом побратались), надев размалеванные личины, дружно пугали прохожих. Пожилые добропорядочные вдовы, случалось, едва не кончались на месте. Более стойкие или склонные к мистическому созерцанию судачили о близком конце света. Круглый счет лет вкупе со священной семеркой располагал. Веяло жутью и сумрачной надеждой. Сквалыги дрожали. Праведные молились. Неисправимые грешники и моты по натуре продавали имущество (все равно пропадет!) и предавались утонченному, дорогостоящему разврату.

В довершение несчастий объявился мор – люди кашляли, задыхались, не могли глотать даже теплую воду и в недельный срок отходили лихорадкой. Дети сгорали быстрее.

Обычно поветрия поражали Церен летом, поэтому лекари разводили руками – никто не знал толком, что делать. Бродячие проповедники, ежась на сквозном ветру и взывая к щедрости растерянных церенцев, склоняли сердца к усердной молитве, посту и покаянию. Некоторые врачи, в том числе знаменитый доктор обеих медицин[3] Парадамус Нострацельс, соглашались – больные с распухшим горлом есть все едино не могли, зато пламенная вера, случалось, поднимала со смертного одра самых безнадежных.

Кое-кто, уже не чая при святых спасения, пристрастился к занятиям иным. Никогда еще не были так переполнены кабаки, прибыльно занятие своден, смелы и изворотливы воры. То ли от молитв, то ли от прочих коллизий, но эпидемия как будто бы стала немного утихать. Однако стражи спокойствия и в столице, и в других городах, что поменьше, еще долго сбивались с ног, хватая вконец обнаглевших урок, а добродетельные горожане судачили под шумок, что стража сама причастна к грабежам. К иным же, отдаленным от столицы, городкам с опаской приближался и купец, и земледелец. «Безграмотный» (тот, у кого не оказалось охранной грамоты) рисковал быть схваченным и обобранным дочиста, обиженные убытками сеньоры и их отощавшие слуги открыто творили разбои.

Сказывались и прежние святые войны за южным морем. По дорогам Церена шастало множество сумрачного вида людей – по их собственным словам, рыцарей. Эти удальцы крепко и с правильного конца держались за меч, зато не имели ни бурга, ни вассалов, ни пяди собственной земли. Отчаявшись отыскать покровителя, несчастные порой сбивались в настоящие шайки, и властям приходилось вербовать наемников из оседлых подданных Империи, чтобы отбить нападения наемников странствующих.

Как только кое-как вразумленными грабителями до отказа набили имперские тюрьмы, поползли зловещие слухи – пропадают младенцы. В передаваемых шепотом историях вельможи-дьяволопоклонники готовили из невинной крови молодящие напитки и укрепляющие мужскую силу зелья. Разъяренные матери открыто поносили попустителей. Предместье Эберталя бурлило котлом. Кое-где впрямь поймали и насмерть забили каких-то колдунов (очень старых и для женского пола совсем не привлекательных).

«Псы Господа» сбивались с ног, хватая и тех, кто шептался, и тех, на кого указывала молва. Страшной приметой считали в народе появившиеся неизвестно откуда стаи белых волков.

На фоне всех этих бед как-то потускнело и забылось то, что так занимало умы людей еще совсем недавно – альвисы. Память о четырех загубленных городах осталась, но новых бед с этой стороны пока не приходило, о них и думать перестали. А зря. Беда явилась-таки. Император Гизельгер объявил о начале войны против Hortus Alvis.

Такая кампания – не то, что святой поход – она не сулила ни новых стран, ни тучной прибыли, ни яркой славы, разве что на дорогах потише станет. Однако военные налоги взимались железной рукой. Собиралось баронское ополчение, каждого рыцаря при собственном знамени обязали явиться с отрядом вооруженных вассалов. А серебро на военные расходы, простите? С этим, как всегда, оставалось туго, и весьма. Допоздна горел свет в окнах канцелярии короны. Крестьяне роптали. Ремесленники разорялись. Над Цереном нависло тревожное ожидание.

Случилось худшее из того, что мог предвидеть советник Билвиц, ожидая ответа принца Хьюго в насквозь продуваемом холодным ветром замке королей Уэстока. Тревогу поднял бдительный, как всегда, помощник – Макс Россенхель. Он первым увидел, как распахнулись ворота – под охраной солдат и сержанта въехала скрипучая телега с клеткой, сбитой из жердей. В покрытом синяками заключенном с большим трудом можно было узнать толстяка-булочника. Церенского шпиона грубо сдернули с телеги и открыто поволокли куда-то, наискосок через двор.

Советник ощутил усталую обреченность.

– Макс, голубей. Все, что есть по делу Отрицающих. И сообщим государю о том, что мы под стражей.

– Под стражей?!

– Не беспокойся, именно там мы вот-вот и окажемся. – «В лучшем случае», – подумал Билвиц.

– Выпустить голубя, господин?

– Нет, всех. Пять птиц – пять копий. Давай. Перепуганный Россенхель еще раз выглянул в окно.

– Похоже, у нас нет времени на письма, господин советник…

– Я приготовил их заранее, друг мой. Вот, возьми. Билвиц относительно спокойно понаблюдал, как двор заполняется солдатами, потом не торопясь прицепил меч к поясу и шагнул к выходу. Когда-то, в молодости, студент-юрист слыл отчаянным драчуном. Билвиц недобро усмехнулся. Мало вероятно, чтобы люди принца Хьюго подняли руку на посольство. Подобное не забывают и не прощают ни сторона, ставшая жертвой злодеяния, ни правители иных стран, признающих Святую веру. Особа посла неприкосновенна. Хотя – как знать… Смерть неуемного, надоевшего соглядатая можно представить различно. Например, упал с лошади – мало ли горячих скакунов в Уэстоке? Тело выдадут небальзамированным, определить истинную причину смерти сможет разве что колдун. Впрочем, едва ли. Скорее всего все церенское посольство, и советника тоже, ждут апартаменты в государственной тюрьме для особо привилегированных негодяев – замке Кэстл.

Оставалось лишь пожать плечами и ждать. Уэсток и Церен договорятся в сотый раз, отсидевшее зиму посольство по весне тихо и даже не без почета спровадят обратно на материк. Так уже было при прежнем правителе. Достаточно просто подчиниться страже. Сдаться, пожалуй, имело смысл – если бы не письма Гизельгеру. Билвиц едва не плакал, теряя самообладание – не от страха, от горькой, последней досады. Он ошибся, не решившись отправить их раньше. Глупец… поздно… слишком поздно…

Советник быстро, насколько позволяло отяжелевшее за последние годы тело, сбежал по лестнице вниз, распахнул дверь, ступил на обледеневший булыжник внутреннего двора, встал, прижавшись широкой спиной к двери и набычив упрямую голову. С шипением вышла из ножен сталь.

– Советник, – почти печальный голос принца Хьюго не выдавал ни малейшего гнева, – послы и гости не обнажают меча в доме хозяина. Данной мне в этих землях властью приказываю – вложите меч в ножны и отойдите.

– Особа посла, ваше высочество, неприкосновенна, вы не можете войти в эти стены. Сейчас они принадлежат Церену.

– Вы же не в посольском дворце, Билвиц, – раздраженно отмахнулся уэстер. – Здесь мой замок, я в нем хозяин. Сдавайтесь, советник, я не хотел бы причинять вам вред. Сдавайтесь, вы мой пленник.

Билвиц чуть приподнял острие меча. «Боже мой, – подумал он, – скорее бы все это окончилось», – и тут же укорил себя за слабость.

– Это предательство, ваше высочество. Я служил Империи тридцать лет. Мне не пристало менять сюзерена.

Хьюго поморщился. Билвиц злорадно отметил, что кончик царственного носа лупится от холода. Принц явно был не в ударе – то ли устал, то ли ему все-таки претило совершаемое.

– Я ценю ваше благородство, советник, но от вас никто не требует жестов, противных чести. Давайте решим дело миром. Отойдите от двери. Не вынуждайте нас применять силу.

– Нет.

Хьюго взорвался внезапно – возможно, подала весточку семейная наклонность к буйству.

– Ну что ж, ты выбрал сам, старый дурак. Солдаты, взять его!

Советник поднял меч.

– Возьмите, если сможете. Но это будет предательство и убийство, ваше высочество.

Принц Уэстока дернул уголком рта, запахнул поплотнее плащ и отошел в сторону.

Кольцо вокруг Билвица сомкнулось. Он не смел, не имел права закрывать глаза – советник прижался к стене, ощутил спиною дерево двери и растрескавшийся камень стены – последнюю оставленную ему судьбой опору. Знакомый рыжеусый сержант, ощерясь, нанес первый удар. Билвиц отбил выпад, ударил, пытаясь попасть в не защищенное шлемом лицо.

…Слишком много противников. Они мешали друг другу, возможно, поэтому советник держался долго. Дольше, чем мог ожидать.

Фехтовальщики сменялись круговертью (он следил не за клинками – за глазами врага), потом зрение заволокло красноватым, липким маревом. Билвиц не мог видеть, как рухнула под ударами дверь, не видел перекошенного лица Макса, не слышал крика Россенхеля, когда тот, выброшенный солдатами из окна, мешком падал на булыжник внутреннего двора.

Из рассеченной брови советника стекала кровь, он, мотая головой, стряхивал теплые, шустрые капли. Билвиц еще мог стоять на ногах, когда от стен, замкнувших гулкое холодное пространство двора, отразился голос принца Хьюго: «Этого не взять живым. Расстреляйте из арбалетов».

Последнее, что Билвиц почувствовал, даже не увидел, сквозь боль, прижимаясь щекой к земле, был пустой, стынущий эфир. Может быть, не совсем пустой. Кажется, где-то в холодном блеклом мареве неба мелькнула едва различимая точка – там набирал высоту бесстрашный почтовый голубь.