"Годы скитаний: Из дневника одной ленинградки" - читать интересную книгу автора (Скрябина Елена Александровна)

Ноябрь

Суббота, 1 ноября 1941 г.

Ежедневно около семи часов вечера воют сирены. Моя мать спешит пообедать к шести часам. Потом собирает самые необходимые вещи и сидит в пальто, наготове. Уверяет, что это ей напоминает сборы к пасхальной заутрене. С первым сигналом тревоги перебираемся вниз. Соседи перетаскивают с креслом больного дядюшку, со стоном плетутся старухи. Особенно стонет наша бывшая домовладелица, которая с нетерпением ждёт немцев. Потом сыплются бомбы, разрушается прелестный, лучший город нашей страны.

Понедельник, 3 ноября 1941 г.

Почти все мужчины стали нетрудоспособными, многие уже слегли. Давно не поднимается с постели наш дворник, дворы вообще перестали приводить в порядок. Повсюду сплошная мерзость запустения. Почти каждый день сообщают, что умер тот или иной знакомый. В нашем доме уже умерло несколько человек. Мы ждём выдачи каких-либо продуктов к Октябрьской годовщине. Об этом много говорят. Надеются на масло, вино, сладости.

Четверг, 6 ноября 1941 г.

Юра Тарновский с 20 октября фиктивно устроил моего Диму (пятнадцатилетнего сына. – Ю. Л.) к себе в мастерскую. Хотя мастерская находится ещё в периоде организации, но Дима уже считается рабочим и получает вместо 125 граммов хлеба – 250. Это очень важно для Димы. Он всегда обладал завидным аппетитом, и когда перешли на голодный паёк, то быстро сдал. Меня приводит в отчаяние его полнейшая апатия. Он перестал чем-либо интересоваться, читать, даже разговаривать. Трудно поверить – даже к бомбёжкам он относится равнодушно. Единственное, что может вывести его из равновесия, это еда. Целый день он голоден, шарит по шкафам, ищет съедобное. Ничего не найдя, начинает жевать кофейную гущу или эту ужасную дуранду (жмыхи), которую раньше ели только коровы.

Дуранду теперь ест весь Ленинград. За неё отдают что угодно: чулки, обувь, отрезы материи. Отнесёшь на рынок какую-либо ценную вещь и получаешь взамен кусок этого вещества, такого жёсткого, что не только откусить, но и топором не отрубить. Начинаешь строгать, как кусок дерева. Получается что-то вроде опилок. И вот из них пекут лепёшки. На вкус они ужасны, а после того как съешь, начинается изжога.

Хлеб выдаётся тоже малосъедобный: муки в нём самый минимальный процент, а больше жмыхов и почему-то целлулоид и ещё какая-то неизвестная, невообразимая смесь. В результате такого состава хлеб сырой и тяжёлый. И всё-таки люди готовы из-за него перегрызть друг другу горло. Утром по дороге из булочной тщательно прячешь его: было немало случаев, когда на улице хлеб отнимали.

Пятница, 7 ноября 1941 г.

Как мы и предполагали, в Октябрьскую годовщину немцы бомбили интенсивнее и беспощаднее, чем обычно. Особенно отличились они вчера вечером: налетели тучи самолётов, воздух гудел от множества машин. В сотый и тысячный раз задаёшь себе вопрос: где же наша противовоздушная оборона? Почему не видно советских истребителей? Немцы летают, как дома, а наши зенитки палят впустую, только усиливают шум.

Сегодня с помощью Тарновской старалась вернуть к жизни нашего Диму. Зоя Михайловна энергична и не теряет своего оптимизма. Она твёрдо верит, что война скоро кончится, что Ленинград всё же будет взят немцами. Надо потерпеть ещё некоторое время. Она старалась всё это внушить Диме, даже сердилась и кричала на него. Потом начала умолять подтянуться ради меня, более бодро относиться ко всем лишениям. Как могла, я поддерживала её, но на Диму это всё не производило никакого впечатления.

Теперь умирают так просто: сначала перестают интересоваться чем бы то ни было, потом ложатся в постель и больше не встают. Я особенно боюсь этой апатии у Димы. Его нельзя узнать. Ещё в конце августа и в сентябре он носился по всему городу, выискивал продукты, интересовался военными сводками, встречался с мальчишками-товарищами. Целыми днями он стоит в ватнике у печки, бледный, со страшной синевой под глазами. Если так будет продолжаться, он погибнет. Делаю всё возможное, чтобы его лучше кормить, но всего этого слишком мало.

Вот наш жилец, Юра Тарновский, например, ходит каждый день в одну столовую, где съедает по шесть-семь тарелок дрожжевого супа, который можно получить без карточек. Трудно себе представить это «лакомое» блюдо голодного Ленинграда: дрожжи и вода. После еды люди распухают, а в смысле питательности эта еда – ничто, нуль калорийности. Но я хотела бы, чтобы и мой Дима, по примеру Тарновского, охотился за этим супом, – может быть, хоть это выводило бы его из состояния страшного безразличия.

Понедельник, 10 ноября 1941 г.

Нас просто засыпают зажигательными бомбами. Раньше дежурили на крыше все мальчики нашего дома: Серёжа, друг Димы, сам Дима, сын артистки с третьего этажа – бойкий, здоровый мальчик, и многие другие в возрасте от 12 до 16 лет. Теперь почти все слегли. С бомбами борются женщины, которые оказались самыми выносливыми. Вчера загорелся наш дровяной сарай. Удалось отстоять. Единственной жертвой этого пожара оказался наш матрац, вынесенный туда за отсутствием места в нашей перенаселённой квартире. Хорошо ещё, что не сгорели дрова, которые нам накануне привезли.

Среда, 12 ноября 1941 г.

Заходила к одной знакомой, и она меня угощала новым кулинарным изобретением – желе из кожаных ремней. Рецепт изготовления таков: вывариваются ремни из свиной кожи и приготовляется нечто вроде холодца. Эту гадость описать невозможно! Цвет желтоватый, запах отвратительный. При всём моём голоде я не могла проглотить даже одной ложки, давилась. Мои знакомые удивлялись моему отвращению, сами они всё время этим питаются.

Говорят, что эта масса в больших количествах продаётся на рынке. Но я на рынок не хожу: менять абсолютно нечего. То, что я могу предложить, не интересует покупателей. А рынки завалены прекрасными вещами: материи высокого качества, отрезы на костюмы и пальто, дорогие платья, меха. Только за подобные вещи можно получить хлеб и постное масло. Уже не по слухам, а по достоверным источникам, то есть по сведениям из районов милиции, известно, что на рынке появилось много колбасы, холодца и тому подобного, изготовленного из человеческого мяса. Рассудок допускает даже эту страшную возможность: люди дошли до предела и способны на всё.

Муж меня предупредил, чтобы я не пускала Юрочку на прогулки далеко от дома даже и с няней. Первыми начали исчезать дети.

Суббота, 15 ноября 1941 г.

Смерть хозяйничает в городе. Люди умирают и умирают. Сегодня, когда я проходила по улице, передо мной шёл человек. Он еле передвигал ноги. Обгоняя его, я невольно обратила внимание на жуткое синее лицо. Подумала про себя: наверное, скоро умрёт. Тут действительно можно было сказать, что на лице человека лежала печать смерти. Через несколько шагов я обернулась, остановилась, следила за ним. Он опустился на тумбу, глаза закатились, потом он медленно стал сползать на землю. Когда я подошла к нему, он был уже мёртв. Люди от голода настолько ослабели, что не сопротивляются смерти. Умирают так, как будто засыпают. А окружающие полуживые люди не обращают на них никакого внимания.

Смерть стала явлением, наблюдаемым на каждом шагу. К ней привыкли, появилось полное равнодушие: ведь не сегодня – завтра такая участь ожидает каждого. Когда утром выходишь из дому, натыкаешься на трупы, лежащие в подворотне, на улице. Трупы долго лежат, так как некому их убирать.

Четверг, 20 ноября 1941 г.

Муж договорился с начальником госпиталя на Петроградской стороне, чтобы Диму приняли курьером. Дима будет получать там завтрак, состоящий из мясного супа. Это очень важно. Может быть, работа спасёт Диму. Будет отвлекать его. Главное же, это то, что он будет получать добавочную еду. Я больше не имею возможности дать ему что-либо после утреннего завтрака. Наше «меню» сошло на утренний кофе с порцией хлеба, выдаваемого на день, и в шесть часов вечера мы съедаем суп, который я приношу из столовой.

Врачи уверяют, что если брать два раза в неделю ванну и выпивать в день до трёх стаканов жидкости, то можно прожить несколько месяцев. Я очень сомневаюсь в этом. Может быть, такой рецепт имеет смысл, если всё время лежать, но мне, например, приходится без конца бегать, чтобы добыть то минимальное, что поддерживает жизнь. За одним хлебом стоишь в очереди часами. Часто нужно обегать несколько булочных, так как бывают перебои.

Водопроводные трубы лопаются, и за водой приходится ходить на Неву. Всё это требует от нас, жителей Ленинграда, напряжения сил.

С одними дровами какая история! Ведь некому помочь, когда их, наконец, доставят и сбросят во дворе. Все эти заботы – пилить, рубить, переносить в сарай и в квартиру, – всё это лежит на женщинах. У нас эту тяжёлую работу выполняют двое: няня, которая ещё держится на ногах, и маленький Юрик, ослабевший менее других. Вот они вдвоём пилят, колют и перетаскивают по одному тяжёлые промёрзшие поленья. Юрик, вместе с няней, даже убирает двор, так как дворник слёг, по-видимому, безнадёжно. Таким образом, пятилетний мальчик работает, как взрослый.

Понедельник, 24 ноября 1941 г.

Дима окончательно отказался ходить в подвал во время налётов. Он возвращается с работы настолько усталым, что не может двигаться. Сразу после еды ложится в постель и просит, чтобы его не тревожили. Что-то с его работой не клеится. Получается не так, как предполагалось: в госпиталь приходится ходить очень далеко. Его посылают, как курьера, в разные концы города, а трамваи часто не ходят. Наконец, обижают его и с обедом: заведующая буфетом всячески старается не выдать положенной тарелки супа. Только тогда, когда он приходит вместе с сыном начальника госпиталя, то получает всё, вплоть до котлеты. Недаром сын этого начальника такой краснощёкий и упитанный. Даже не верится, что он ленинградский житель.

Среда, 26 ноября 1941 г.

Неожиданно в дверь постучал совершенно незнакомый красноармеец и дал ведро кислой капусты, которую он нёс со всеми предосторожностями. Конечно, это событие, но есть капусту придётся без хлеба и картошки – ни того, ни другого нет.

Смертность растёт. Говорят, что ежедневно умирает до трёх тысяч человек. Думаю, что это не преувеличение – город буквально завален трупами. Родственники или знакомые везут хоронить покойников на маленьких салазках, связывая по два, даже по три трупа. Можно встретить порой и большие сани, на которых покойники уложены, как дрова, и прикрыты сверху парусиной. Из-под парусины торчат голые синие ноги – убеждаешься, что это не дрова.

Смерть видишь каждый день так близко, что перестаёшь реагировать на неё. Исчезло чувство жалости. Всё стало безразличным. Главное же – не проходящее сознание того, что вряд ли мы избежим общей участи. Рано или поздно и нас вывезут таким же способом и свалят в общую яму. Хоронить каждого покойника отдельно уже нет никакой возможности – гробов не хватает. Если родственники хотят хоронить по всем правилам, то должны ждать, когда освободится гроб, то есть когда донесут до могилы «предыдущего» покойника, вынут из гроба, засыплют землёй, а гроб передадут в очередь.

Примечание: Скрябиной овладело чувство безысходности, она уже близка к тому, чтобы смириться с предстоящей смертью: своей и детей. – Ю. Л.

Суббота, 29 ноября 1941 г.

Нежданно-негаданно появилась моя бывшая домработница Маруся. Пришла с караваем хлеба и объёмистым кульком пшена. Марусю не узнать. Совсем не та босоногая неряха, какой я её знала. На ней беличий жакет, нарядное шёлковое платье, дорогой пуховый платок. А ко всему этому – цветущий вид. Словно она приехала с курорта. Никак не похожа на обитательницу голодного, окружённого врагами города.

Спрашиваю: откуда всё это? Оказывается, дело обстоит довольно просто. Она работает на продовольственном складе. Заведующий складом в неё влюблён. Когда уходящих с работы обыскивают, то Марусю осматривают только для вида, и она выносит под своей меховой кофточкой по несколько килограммов масла, кульки с крупой и рисом, консервы. Однажды, говорит, ей удалось даже протащить несколько кур. Всё это она приносит домой, а вечером начальник приходит к ней ужинать и развлекаться.

Сначала Маруся жила в общежитии, но её бригадирша, учтя все выгоды совместного житья, пригласила Марусю жить в свою квартиру. Теперь эта бригадирша пользуется богатой Марусиной едой, прикармливает даже своих родственников и знакомых. Как видно, это очень оборотистая особа. Она полностью завладела глупой и добродушной Марусей и в виде особой милости порой обменивает продукты на различные вещи. Так улучшился гардероб Маруси, которая в восторге от этих обменов и мало интересуется тем, куда идёт её богатая добыча. Всё это, в очень наивной форме, Маруся рассказывает мне, добавляя, что теперь она постарается, чтобы мои дети не голодали.

Сейчас, когда я пишу это, то думаю о том, что творится в нашем несчастном, обречённом городе: умирают тысячи людей ежедневно, а какие-то отдельные люди в этих условиях имеют богатейшую выгоду. Правда, во время посещения Маруси мне эти мысли не приходили в голову. Больше того, я умоляла её не забывать нас, предлагала ей любые вещи, какие только могут её заинтересовать.