"Право первой ночи" - читать интересную книгу автора (Красавина Екатерина)Глава 11Встретившись на другой день с Губаревым, я поинтересовалась: куда мы идем? — В институт Сербского. — В психушку? — испугалась я. — Но со мной все в порядке. Я вас сразу предупредила, что я — нормальная. Я не знаю, почему у меня возникают видения. — А я и не говорю, что вы сумасшедшая. Просто надо сообразить, как разговорить вашу маменьку. Иначе мы ничего никогда не узнаем. — А… Я уже переговорил с одним психологом по телефону и вкратце обрисовал ситуацию. Она вызвалась нам помочь. Зовут ее Марина Никандровна. Это моя старая знакомая. — Как и Маргарита Александровна? — не удержалась я. И тут я увидела, что Губарев улыбается. — Маргарита Александровна мне так и сказала: по-моему, я здорово разочаровала Аврору, но у меня еще будет шанс реабилитировать себя. — Посмотрим, — пробормотала я. — Честно говоря, я по правде подумала, что она… — Я запнулась. — Шарлатанка? — закончил за меня майор. — Что-то вроде этого. — Нет. Это не так. Свой дар она неоднократно доказывала мне. На деле. Но я ни в чем не буду убеждать вас. И переубеждать. Вы все увидите и поймете сами. В свое время. В кабинете психолога пахло пирогами. С капустой. За столом сидела маленькая рыжая женщина и разговаривала по телефону. Увидев нас, она прикрыла трубку рукой и сказала: — Минутку, сейчас освобожусь. Мы сели на стулья около небольшого столика с блюдом пирогов. — Правильно, молодец, — говорила она с кем-то. — Пироги — во! — и Губарев поднял вверх большой палец. Марина Никандровна, услышав слова майора, улыбнулась. — Не перехвалите, — сказала она ему. — Вдруг пироги окажутся неудачными? — Такого не бывает. Проколов в пирогах у вас еще не было. Как и в работе. — Спасибо за комплимент. Закончив разговаривать, Марина Никандровна повернулась к нам. — Проверяла у сына домашнее задание. По русскому языку. К сожалению, приду поздно. Работы много. И не успею проверить дома. Поэтому приходится общаться по телефону. И заочно проверять уроки. Я изо всех сил стараюсь, чтобы это не вошло в систему. — Ну и жизнь! — вздохнул майор. — Куда же от нее деться! Чай поставить? С пирогами? — Не отказывайтесь! — подмигнул мне майор. — С удовольствием, — сказала я, подыгрывая ему. — Это Марина Никандровна, талантливый психолог. Моя старинная приятельница. Она часто помогала и выручала меня в трудных ситуациях. Надеюсь, что поможет и на этот раз. А это Аврора, о которой я вам говорил. — Очень приятно, — с улыбкой откликнулась Марина Никандровна. — Угощайтесь. А потом поговорим. Пироги были восхитительными. Чай тоже. Крепкий, с мятой. Марина Никандровна обратилась к Губареву: — Вы вкратце рассказали мне по телефону, в чем тут дело. Как я поняла, ваша матушка, — перевела она взгляд на меня, — не хочет раскрывать вам свое прошлое. И поэтому следствие топчется на месте. Я верно схватила суть вашей ситуации? — Теперь она снова смотрела на майора. — Совершенно верно, — подтвердил Губарев. — Все так и есть. — Что же происходит с вашей матерью? Расскажите поподробнее. — В молодости у нее погиб молодой человек. Купаясь в море. Прямо у нее на глазах. Потом… через год она вышла замуж за нашего отца. Потом родились мы с сестрой… — И что же вас тревожит? — Нас интересуют события, которые произошли в роддоме двадцать лет назад, — сказал майор. — Там одновременно лежали две женщины. Одна из них уже мертва. Вторая знает нужную нам информацию, но — молчит. Как разговорить ее? — Сложный случай. В связи с трагическими событиями у нее произошла блокировка памяти. Она не хочет или не может ничего вспомнить. Но, с другой стороны, рождение дочерей уже не связано с какими-то потрясениями. Хотя… — Марина Никандровна замолчала. — Простите, Аврора, за деликатный вопрос. — А мать вас любит? Кстати, как ее зовут? — Валентина Александровна. И здесь я поняла, что должна сказать правду. Все как есть. Ничего не приукрашивая и не ретушируя. — Нет. Меня — нет. — А сестру? — Нику любит. — Любит или балует? Я раскрыла рот. — А разве это не одно и то же? Психолог тихо рассмеялась. — Конечно, нет. Люди часто принимают за любовь гиперопеку. — Что это? — спросил Губарев. Ему вдруг стало интересно. Гиперопека возникает в результате чувства вины, которое родители могут испытывать к ребенку. Они понимают, что не любят его, но признаться в этом не могут. Потому что это означает признать чудовищный факт — нелюбовь к собственному ребенку. Хотя это случается гораздо чаще, чем мы думаем. Зачастую мы все живем в плену стереотипов. Мы считаем, что родители должны обязательно, я подчеркиваю, обязательно любить своих детей. А дети в свою очередь обязаны любить родителей. И так далее. Между тем у достаточного количества женщин отсутствует привязанность к детям. Они просто не созданы для материнства. Но говорить в открытую об этом не принято. Это неудобно, неправильно. Поэтому большинство людей играют в очень сложные игры с окружающими, со своим «я». Они не могут быть искренними даже наедине с собой. — Отчего это происходит? — задал вопрос майор. — Я уже сказала: из-за подспудного чувства вины. Родители понимают, что должны любить ребенка. Так положено. Но любви нет, тогда возникают внешние формы привязанности. Стремление опекать, контролировать, баловать. А потом, часто в семьях, где двое детей, существует негласное разделение. Мать любит или опекает одного ребенка, отец — другого. — Нет, у нас не так. Отец тоже любит Нику. — Как отец относится к вашей матери? Какие между ними отношения? Простите, что я задаю такие откровенные вопросы, но без них мы не можем узнать правду. — Я понимаю, — пробормотала я. — Отец… любит мать, мне так кажется, — поправилась я. — В молодости он носил ее на руках. Так рассказывала мать. — В девяноста случаях из ста обожание со стороны одного из супругов идет рука об руку с глухой ревностью к прошлому. Иногда ревность оборачивается ненавистью. В молодости отец мог любить мать, а потом его чувство трансформировалось в прямо противоположное. Судя по всему, ваша мать вышла замуж за отца с отчаяния. Не питая к нему больших чувств. Возможно, она хотела поскорее избавиться от воспоминаний. Но вряд ли ей это удалось. — Моя мать ведет себя так странно. Она как будто бы живет в своем мире. Часто не слышит, когда к ней обращаются. Сидит с отрешенным видом. — С годами у нее может случиться психическое обострение. — Вы хотите сказать, что она может сойти с ума? Марина Никандровна переглянулась с майором. — Такую вероятность не стоит сбрасывать со счетов. — Но как нам вернуться к событиям в роддоме? Разговорить вашу мать? — Она не хочет вспоминать о своем возлюбленном из-за его смерти. Но она также не хочет рассказывать и о событиях в роддоме… Значит, там было нечто, что сильно травмировало ее. Так же сильно, как смерть возлюбленного… — размышляла вслух Марина Никандровна. — Она может вытащить эти события из глубины памяти только при помощи сильного гипноза. Вы же пытались разговорить вашу мать? — Да. Но это было бесполезно. Она обрывала свои воспоминания. — Тогда мои размышления верны. У вашей матери с роддомом связана определенная психическая травма. Но какая? — Какая? — эхом откликнулся майор. — Что же делать? — прошептала я. Психолог потерла рукой подбородок. — Да… задача нелегкая. Мы же не можем пригласить Валентину Александровну ко мне. Она не пойдет. Да и под каким предлогом? Прийти к вам домой я не могу. Это будет выглядеть несколько странно. Правда, я не гипнотизер, но кое-какими навыками владею. Но все равно этот вариант отпадает. Он нам не подходит. Наступила пауза. Мы оба с майором Губаревым смотрели на Марину Никандровну. Терпеливо. Выжидательно. Наконец психолог тряхнула головой, и две шпильки с легким стуком упали на стол. Она взяла их и сжала в руке. — Надо попробовать сделать следующее. Я дам Авроре кассету с музыкой. Психоделической. Это запись шаманских обрядов. В молодости я путешествовала в научных экспедициях по Северу. И записала музыку, под которую шаманы проводят свои обряды. Эта музыка обладает гипнотическим действием, она растормаживает информативные блоки, записанные на подкорке сознания. Не буду вас утомлять научными терминами, но скажу одно: музыка сможет ввести вашу мать в гипнотическое состояние. Она впадет в транс. И тогда вы сможете задавать ей наводящие вопросы. Но они могут и не понадобиться. Вполне вероятно, что ваша мать сама выдаст всю информацию. Иногда бывает так, что трудно оборвать поток воспоминаний. Он льется и льется. Как вода. — Когда я должна включить эту кассету? — спросила я. — Можно сразу. Только не на полную громкость. Начните разговаривать. Постепенно увеличивайте громкость. Когда вы почувствуете, что ваша мать уже в состоянии гипноза, приступайте к вопросам. — А как я пойму это? — У человека учащается дыхание, зрачки расширяются, он смотрит невидящим взглядом, речь становится монотонной, — перечисляла Марина Никандровна. — Запомнили? — Постараюсь. Я вспомнила, как я стояла перед старинным зеркалом в своей комнате и у меня темнело перед глазами. Учащалось дыхание. Значит, я тоже входила в транс? Но кто меня вводил в него? Зеркало? Или кто-то, притаившийся в нем? — Чуть не забыла! Вам нужно дать противоядие, а то вы тоже поддадитесь гипнозу и не сможете контролировать себя. А тем более задавать вопросы. — Противоядие? — испугалась я. Марина Никандровна улыбнулась краешками губ. — Так мы, психологи, называем между собой средства, которые позволяют не поддаваться гипнозу. Она подошла к подоконнику и открыла белую пластмассовую коробку, стоявшую в углу. Вынула оттуда металлический браслет, испещренный геометрическими фигурами, и дала мне. — Возьмите, противомагнитный браслет. Он поможет вам держать ситуацию под контролем. — Спасибо. — Перед тем как включить кассету, наденьте его на руку. Не забудьте. Главное, будьте уверены в себе, и у вас все получится! — напутствовала меня Марина Никандровна. Легко сказать! Но как это сделать? Подходящий момент наступил не скоро. Через три дня. Вечерами я караулила мать, как кошка мышь. Как назло, отец безвылазно торчал дома. То он шляется где-то целыми днями, то сидит за своей ширмой как приклеенный и строчит «гениальные» идеи. Он тоже стал каким-то странным. Говорил со мной тихим голосом, не задирал и не подкалывал. А раньше чуть что — ив крик! Нет, Ника» права, все перевернулось вверх тормашками. Когда отец ушел по вызову — чинить компьютер, я опрометью бросилась к матери. Предварительно надев противомагнитный браслет. Но как заманить ее к себе? Или притащить магнитофон на кухню? Я решила придумать предлог и пригласить ее в комнату. — Мам! — крикнула я. — Помоги мне подвинуть стол! — Зачем? — Так будет удобнее. А то он стоит слишком близко к окну. Войдя в комнату, мать направилась к столу. — Тебе не тяжело? — спросила я. Мать ничего не ответила. Я вставила кассету в магнитофон и включила его, выкрутив регулятор громкости на минимум. Музыка была странной. Монотонно-заунывной. С редкими ритмичными ударами в бубен. Изредка раздавались чьи-то гортанные возгласы. Потом музыка стала напоминать мерный рев прибоя. Как будто бы глухие тяжелые волны бились о причал. Я перевела взгляд на мать. Она опустилась на кровать, смотря прямо перед собой отрешенным взглядом в одну точку. Ее губы шевелились, она что-то шептала. Я наклонилась к ней, но слов разобрать не могла. Я почувствовала в голове странную тяжесть. Она как будто бы налилась свинцом. Мне вдруг показалось, что стена напротив меня покрылась ковром из черного плюща. Я тряхнула головой, отгоняя видение. Мать по-прежнему что-то шептала. Я дотронулась до браслета и ощутила, как стало легче. Я подошла к магнитофону и прибавила громкость. Мать стала раскачиваться из стороны в сторону. Я села рядом с ней на Никину кровать. — Мама! Ты помнишь, как мы с Никой появились на свет. Роддом, палата… Твоя новая знакомая Наталья Родионовна. Какое-то время мать молчала, потом медленно, словно ей было трудно говорить, сказала глухим голосом: — Помню. — Наталья Родионовна, Наталья Родионовна, — твердила я, как заклинание. — Что там было? Как вы познакомились? — Она лежала рядом. У нее тоже была двойня. Как и у меня… Мы разговорились… — Слова вырывались у матери толчками. Память открывалась медленно, как тяжелые заржавевшие ворота. — Она говорила о своем муже. Какая она счастливая, как она его любит… а он ее. Счастливая… а я… я… — мать приложила руку ко рту. Я испугалась, что сейчас она замолчит. — Вы лежали рядом, — тихо повторила я, дотрагиваясь до материнской руки. — Да… рядом… мы должны были вскоре родить… Нинка все контролировала, успокаивала, утешала. Была рядом. — Нинка… это кто? — Моя подруга. Работала в роддоме. — Мать с силой качнулась вперед, чуть не согнувшись пополам. — Мы родили. Наталья первая, я потом… девочки слабенькие … в боксе… мы лежали ночью… спали… Мне внезапно стало плохо. Поднялась температура. Я лежала вся горячая. Я пошла в туалет. — И здесь мать широко раскрыла рот, словно ей не хватало дыхания. — Ив боксе я увидела, — брови матери сдвинулись у переносицы… — я увидела… увидела… — Да? Что? — Я сидела, замерев от волнения. — Одна девочка была мертвой… моя… синенькая, без движения… — Почему твоя? — спрашиваю я громким шепотом. От напряжения мои зубы выдают мелкую дробь. Меня колотит и трясет. Она лежала на месте, где были мои девочки… мои… Я услышала скрип двери и отпрянула назад. Мелькнуло что-то белое. Белая фигура. Руки. Они взяли мою девочку. Я хотела кричать, но не могла. — Мать приложила руку к горлу, где раздавалось яростное клокотанье — Мне было плохо… в туалете вырвало. — Речь матери была бессвязной. Но я старалась выхватить из ее рассказа суть. Главное. — Я пошла обратно. И тут я успокоилась, я поняла, что мне померещилось. Мои девочки лежали рядом. Как всегда. А у Натальи лежала одна девочка. Одна… второй уже не было. Не было… — Мать раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя руками. Как будто бы ее знобило. — А наутро стало ясно, что одна девочка умерла. Наташина. Я думала, что она сойдет с ума. Она ни слова не сказала, только как окаменела. Мне даже неловко было. У меня обе живые. А у нее — одна мертва. А перед выпиской она сказала, что хочет подарить мне зеркало. Я вздрогнула точно от удара. Зеркало! Вот откуда в нашей квартире появилось старинное зеркало. — Наталья сказала, что это — старинное зеркало. Оно переходило из рода в род. В него нельзя было смотреть во время беременности. Не положено. А она нарушила запрет. Думала, что обойдется. А после этого она не могла больше видеть зеркало. Захотела избавиться от него. Отдать мне. Я не соглашалась. Дорогой подарок. Но она настояла. «Вам оно еще пригодится, а мне уже — нет», — сказала Наташа. Я не хотела принимать этот подарок. Но она настояла. Настояла… Мать повторяла слова, по-прежнему раскачиваясь. Она прикрыла глаза. Ее движения замедлились. Я уменьшила громкость магнитофона. Мое лицо горело от волнения. Я прикоснулась к тайне, которую так долго и тщательно скрывали. Во всем этом еще предстояло разобраться. Значит, у Натальи Родионовны были две девочки. И одна из них умерла… Мать постепенно приходила в себя. Ее взгляд становился все более и более осмысленным, она почти перестала раскачиваться. Я выключила магнитофон и убрала его под стол. Наконец мать остановила на мне свой взгляд. — Ты меня звала? — Нет. Мы уже все сделали. — Что все? — Подвинули стол. — Да? — Спасибо, мамочка. — Я наклонилась к ней и чмокнула в щеку. Не сказав ни слова, она вышла из комнаты. Я посмотрела на часы. Восемь часов вечера. Звонить Губареву уже поздно. Перенесу звонок на утро. Губарев предложил мне снова подъехать к Марине Никандровне и все рассказать ей. — Хорошо, — согласилась я. — Только после работы. Часиков в семь. — Договорились. Марина Никандровна сразу предупредила нас, что у нее мало времени. Ее мать попала в больницу с переломом ноги, и ей надо было еще успеть к ней. — Мы надолго не задержимся, — сказал Губарев. — Постараемся быть краткими и точными. Я рассказала Марине Никандровне то, что узнала от матери. Та слушала внимательно, слегка нахмурившись. — Я так и думала, что ваша мать испытала в роддоме потрясение. И моя догадка подтвердилась. Она увидела, как подменяли младенцев. — Подменяли? — воскликнула я, приподнимаясь со стула, на котором сидела. — Конечно! Судите сами. Сначала она видит, как на месте ее девочек лежит другой ребенок. Один. А потом… Она видит, что ее девочки снова лежат на своем месте. Вы рассказывали, что ваша сестра очень похожа на дочь Викентьева. Значит?.. — Что? — спросила я внезапно севшим голосом. — Значит, одно из двух. Либо это — дети Натальи Родионовны, либо — вашей матери. Но то, что вы с сестрой неродные, — очевидно. Эта мысль приходила мне в голову и раньше, но почему от нее так тошно и горько? — Да… — растерянно пробормотала я. У меня стрельнуло в висках. — Неродные. Но как узнать, чьи мы дети? Кто из нас родился у Натальи Родионовны, а кто — у моей матери. Марина Никандровна пожала плечами. — Может быть, это знают работники роддома. — А подменяли намеренно? — задал вопрос Губарев. — Если исходить из рассказа матери Авроры, да. Намеренно. Белая фигура. Руки, которые брали младенца. — Но зачем? — прошептала я. — Зачем? — Это нам и предстоит выяснить, — сказал Губарев. — И незамедлительно. Выйдя из института Сербского на улицу, я внезапно почувствовала головокружение. И пошатнулась. Майор поддержал меня. — Э, да вы совсем бледная. Как полотно. Может, вызвать такси и вас отвезут домой? — Не надо. Лучше доведите до ближайшей лавочки. Я посижу, отдышусь и поеду домой. Переутомилась на работе. — Ну смотрите, вам виднее. Может, все-таки помочь? — Нет, спасибо. Мы перешли дорогу, и в первом попавшемся дворике Губарев усадил меня на скамейку. — Я скоро приду в себя. — Давайте я принесу вам воды. Не возражайте. Через пять минут Губарев вырос предо мной с бутылкой минеральной воды. — Вот. Выпейте, будет легче. — Спасибо. Мы распрощались. Я пила воду жадными глотками, но во рту все равно был привкус горечи. От того, что я узнала. Ника — мне не сестра. Я не могла еще осознать этого факта. Все это казалось мне чудовищной ошибкой, недоразумением, которое легко исправить. Я заварила эту кашу, ввязалась в расследование. Для чего? Зачем? Мной двигало простое любопытство. Я узнала правду? Или часть ее? Но этого достаточно, чтобы понять старую и проверенную истину: «не будите спящую собаку». Я выпустила на свободу демонов, и теперь мне предстояло пожинать плоды своего легкомысленного поступка. Мы с Никой чужие друг другу. Чужие! Я чувствовала себя предательницей и убийцей. Я словно предавала наше детство, прогулки — ладошка в ладошке, мороженое на двоих, Бабульку, секретничанье под большим клетчатым пледом… Я отрекалась от какой-то части самой себя. И это было просто невыносимым. Я склонила голову и уткнулась лицом в ладони: что же я наделала?! Зачем я стала раскапывать прошлое? Зачем? Ника, Ника… Зазвонил мобильный. Это был Руслан. — У меня есть одна идея. Приезжай ко мне. — Не могу. — Это срочное дело. Внезапно я подумала, что мне так тошно — хуже не бывает. Может быть, встреча с Русланом немного встряхнет меня. — Продиктуй адрес. — Я встречу тебя у метро «Маяковская». — Хорошо. Дома Руслан усадил меня на диван и принялся готовить кофе. — С корицей любишь? — донеслось до меня из кухни. — Люблю! — крикнула я, хотя никогда не пробовала. Кофе был замечательный. Как и в прошлый раз. Руслан сел рядом. — И какая у тебя идея? — спросила я, помешивая ложечкой сахар. — Никакая! Просто захотелось увидеть тебя. Мои брови взлетели вверх. Я ему не доверяла. Ни на йоту. Он просто хотел использовать меня по полной программе. Получить два в одном флаконе. Я была нужна ему в качестве связующего звена между ним и Никой. Он подозревал Нику в убийстве. Думал, что какие-то важные сведения она утаила от меня. Или я не все рассказала ему. Руслану позарез было необходимо знать все. И для этого в ход были пущены методы даже запрещенного характера. Он думал, что я растаю от его внимания и расколюсь. Ситуация была опасно-непредсказуемой. И это неожиданно взволновало меня. Я подумала, что терять уже нечего. Я потеряла сестру, не знала, чья я дочь. И что по сравнению с этим сексуальные уловки и приманки? Пыль и пепел. Мне нужна была хорошая встряска. И этот человек мог мне ее дать. Так в чем же дело, Аврора! Бери то, что плывет тебе в руки. Авось развеешься! Я поставила чашку с кофе на журнальный столик и посмотрела на Руслана долгим призывным взглядом. — В самом деле? — Да… ты мне сразу понравилась, как только я тебя увидел. Я еще подумал: какая классная девчонка! То, что мужики неоригинальны, — об этом я где-то читала. В книжке по женской психологии. — Приятно слышать! Руслан подвинулся ко мне ближе. Врать самой себе я не могла. К тому же считала это глупым. Я отдавала себе отчет в том, что он мне нравился. И его присутствие, запах волновали. Я чувствовала себя как в старом анекдоте: когда на женщину нападает насильник, лучшее, что она может сделать, — расслабиться и получить удовольствие. Я цинично подумала: мне представляется удобный случай последовать этому совету. Руслан взял меня за руку. Он медленно гладил мои пальцы, и эта ласка ноющим блаженством отдавала в теле. Я не решалась посмотреть на Руслана, но, когда подняла глаза, меня, как магнитом, потянуло прикоснуться к его губам, сильным рукам, черным блестящим волосам. Меня тянуло раствориться в нем. До конца. До того момента, когда я перестану чувствовать свое тело. Ничего подобного раньше я не испытывала, но сейчас мне вдруг показалось, что, возможно, я познаю те эмоции и наслаждения, о которых только читала… Под гипнотически-пристальным взглядом Руслана я медленно откинулась на спинку дивана, не в силах больше сопротивляться тому томлению, которое охватило меня. Я ощущала себя покорной чужой воле. Мне хотелось отдаться мужской силе, ощутить ее каждой клеточкой своего тела. Руслан провел рукой по моей груди и скользнул ниже. Одежда мгновенно слетала с меня, и спустя минуту я ощутила приятную тяжесть его тела. Ласки Руслана были словно лед и пламя. Мягкие, нежные, расслабляющие сменялись яростными и неистовыми. Глубокое наслаждение охватило меня. И из моей груди раздался тихий стон: не то от удивления, не то от благодарности. Когда все закончилось, я приподнялась на локте и посмотрела на Руслана. Его глаза были прикрыты, но дыхание было прерывистым, шумным. Он быстро открыл глаза и посмотрел на меня. — Тебе понравилось? Я тихо рассмеялась: — Да. — Мне тоже. — Он запустил руку в мои волосы и стал перебирать их. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Я взяла Руслана за руку. — Какие красивые пальцы! — Я хотел стать пианистом, но не получилось. — И он рассмеялся, обнажив красивые ровные зубы. — Научиться никогда не поздно. Как ты думаешь? — Точно так же. — Я представляю, как ты сидишь за фортепиано в черном фраке и играешь при свечах «Лунную сонату» Бетховена. Вечером. — А что? Площадь позволяет. — Он обвел рукой комнату. — Куплю инструмент и буду играть Бетховена. Я хотела спросить: позовет ли он меня послушать музыку, но промолчала. Мы слишком мало знали друг друга, чтобы я могла задавать такие вопросы. Я вздохнула. — О чем вздыхаешь? — Ни о чем. — Жизнь прекрасна и удивительна. Иногда бывают такие моменты и минуты, которые оправдывают ее в целом. — Я пойду? — полувопросительно-полуутвердительно сказала я. — Зачем? Оставайся до утра. Ночь была поистине волшебной. Я подумала, что, если даже наутро мы расстанемся навсегда, жалеть я ни о чем не стану. Буду копить впечатления на старость. Кто знает: будет ли в дальнейшем моя жизнь щедра на подобные встречи? Утром Руслан заварил свой фирменный кофе. — Твой кофе — чудо! — Я вообще хорошо готовлю. — Странно! Я думала, что восточные мужчины не готовят. — Почему? Это — ошибочное мнение. — Теперь — знаю. — В следующий раз я угощу тебя пловом. Тут раздалось мяуканье, и к моим ногам подкатил черно-белый комочек. — Рикки! — воскликнула я и, взяв на руки котенка, принялась его тормошить. — Рикки, где же ты был раньше? — Он спал в коридоре. Такой соня. Только и делает, что спит целыми днями. — Может быть, он отходит от стресса? — Какого стресса? — Убитой хозяйки, — серьезно сказала я и опустила Рикки на пол. И воспоминания того вечера встали перед моими глазами. Я сидела, уставившись в одну точку. Руслан прищелкнул пальцами. — О чем задумалась? — О том, что я видела тогда, — тихо сказала я. — Об Анжеле. Руслан сел ко мне. — Аврора! Я хочу, чтобы ты поняла: я — твой союзник. Мне кажется, ты видишь во мне врага. Но это не так. Мы с тобой оба заинтересованы в том, чтобы найти убийцу Анжелы. Ты — чтобы спасти сестру. — А ты? — спросила я, глядя на него в упор. Во взгляде Руслана что-то мелькнуло: не то раздражение, не то настороженность. — А у меня свои счеты. Мы с Анжелой были… друзьями. Ну ты понимаешь: когда твою девушку убивают, у тебя возникает естественное желание покарать убийцу. — Даже если отношения уже расстроились, — бросила я наугад, вспомнив слова Ники. — Да. Даже если они и расстроились. Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Да, у нас с Анжелой все было далеко не безоблачно, но я не могу смириться с тем, что ее хладнокровно убили и убийца гуляет на свободе. Я сделала вид, что поверила ему. — Но что я могу сделать? — Сказать правду! — Я уже все сказала. Клянусь. — И для большей убедительности я приложила руку к сердцу.» — Зачем мне что-то от тебя скрывать, ведь у нас одна цель? — Да. — Руслан соскочил с дивана и заходил по комнате. — Одна цель… Попробуй еще раз поговорить с Никой. — Хорошо. — Я почувствовала, как впечатления прошедшей ночи постепенно рассеиваются. И поняла, что пора уходить. Я пойду. Мне пора. — Я поднялась с дивана. — Спасибо за гостеприимство. — Здесь я встретилась с насмешливым взглядом Руслана. — И за все… остальное. — Всегда рад доставить удовольствие красивым девушкам. Рикки отчаянно мяукал, и я снова взяла его на руки. Крохотные блестящие бусинки смотрели на меня. Котенок зевнул. Я почувствовала, как что-то защипало в носу, и я зарылась лицом в котенка, чтобы скрыть свое смятение, тоску и отчаяние. Праздники жизни кончаются быстро. Они пролетают с космической скоростью, оставляя чувство опустошенности и мимолетности. Были они или не были? Руслан, его объятия, жгучие ласки — все было уже нереальным и далеким. Когда я открывала дверь своей квартиры, я задавала себе один-единственный вопрос: как я теперь буду относиться к Нике? Какими глазами посмотрю на нее? Ника была дома. Молчаливая, тихая. Каштановые волосы прилипли ко лбу. Был выходной, мне не надо было ехать на работу. — Привет! — сказала Ника каким-то потухшим голосом. — Привет! — Мое сердце сжалось. — Что-то случилось? — Случилось. — Ника подняла на меня глаза. В них были растерянность и страх. — Меня вызывают в милицию. — Зачем? — Для допроса. Охранница вспомнила, что видела, как я приходила к Анжеле. — Да… дела… — Только подумать, Аврора, я, наверное, в последний раз сижу в нашей комнате… — Что за глупости? — Это не глупости. Это — правда. — Ты все преувеличиваешь. Ты — всего лишь подозреваемая. — Номер один. — Ну и что! Ты же не виновата! — Ты не знаешь, как у нас все делается! На меня повесят это убийство. И закроют дело. Кто захочет возиться с расследованием? Зачем? Такой, как Руслан, откупится деньгами. А я… кому нужна я? При упоминании о Руслане мне стало нехорошо, получается, я предала Нику. Пусть и невольно. — Так что, Аврора, не поминай лихом. Прости за все. — И Ника заплакала отчаянными бессильными слезами. Но тут я уже всерьез возмутилась. Сестра она мне или не сестра, она — Ника, с которой я выросла. А это просто так из жизни не вычеркнешь. И вообще в этой истории слишком много белых пятен. Я должна сделать все, что могу. И даже больше. Мне необходимо спасти Нику. Она — единственный в моей жизни человек, ради которого я пойду до конца. Я подошла к Нике и поцеловала ее. В лоб. — Не волнуйся, я тебе помогу. — Правда? — Ника схватила меня за руку, как маленькая девочка, которая цепляется за мать, когда ей страшно. — Я тебе обещаю. — сказала я. — Ты не будешь сидеть в тюрьме. Пока я жива, этого никогда не случится. Губарев подумал, что Аврора Сеульская здорово помогла ему, сама того не ведая. Рассказав о собственном расследовании, она подсказала ему, кто та девушка, приходившая к Анжеле Викентьевой, похожая на нее. Сестра Авроры. Именно о ней упоминала охранница Маркелова. Но теперь ему не надо теряться в догадках, где искать эту девушку. Виктория Сеульская живет там же, где и Аврора. Губареву не довелось быть знакомым с Анжелой Викентьевой, но почему-то при взгляде на Викторию Сеульскую ему подумалось, что они — ягоды с одного поля. Заносчивые манеры, надменность, взгляд свысока, в котором сквозило: «А плевать я хотела на вас на всех». Но Виктория нервничала. И это было заметно. За напускным высокомерием скрывались растерянность и страх. Она поминутно закусывала губы и откидывала со лба прядь волос. Как будто бы она ей мешала. — Сеульская Виктория Михайловна, вы были знакомы с Викентьевой Анжелой? — Да. — Как давно вы познакомились? — Примерно полтора месяца назад. — Где и при каких обстоятельствах? Пауза… — Вы не поняли вопроса? — Поняла… Я работала на Анжелу. — В каком качестве? — Я была ее двойником. — Она сама предложила эту работу? — Нет. Я вышла на нее и… — Почему у вас возникла эта мысль? Как вы вышли на Анжелу? — Я просматривала один женский журнал и увидела, что Викентьева похожа на меня. Губарев вспомнил рассказ Авроры. Она говорила то же самое. — И что? — Я решила, что могу заработать на этом. — Ваша сестра знала, что вы работаете на Анжелу? — Нет. Я делала это тайком. — Как вы вышли на Викентьеву? — Через электронную почту. Координаты были опубликованы в журнале. Я написала ей, что похожа на нее. Ее заинтересовала моя информация. Мы встретились, и… я стала подменять ее. — В какое время? Как это происходило? — Анжела звонила, я приезжала к ней. Переодевалась. Потом ехала в те места, куда она меня отправляла. — Вы приезжали к ней в дом по Большому Харитоньевскому переулку. Дом двенадцать, квартира девять? — Да. — Где вы ее подменяли? — На дискотеках, в театрах. На вернисажах. — А где она была в это время на самом деле? — Не знаю. — У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? — Нет. Она мне ничего не рассказывала. — Вы знали, что Анжела принимала наркотики? — Да. — Вы видели, как она употребляет их? — Я видела ее несколько раз после «дозы». — Вы встречались с Русланом Мансуровым? — Нет. — Вы знали, что он был бойфрендом Анжелы? — Да. — Она говорила вам об этом? — Да. — Что-нибудь еще Викентьева говорила о Мансурове? Какую-то долю секунды Сеульская колебалась. — Нет. Обманывает, решил Губарев. Что-то она знает о Мансурове, но молчит. Боится? — Когда вы в последний раз видели Викентьеву? — В день убийства. — Вы с ней разговаривали? Сеульская закусила губы. — Нет. — Почему? — Она… — губы у девушки задрожали, — была мертва. Губарев едва удержался, чтобы не присвистнуть. — В котором часу это было? — Я… не помню. — Примерно. — Ну… наверное, около десяти или в начале одиннадцатого. — Вечера? — Да… вечера… — Вы с ней договаривались встретиться? Опять легкое замешательство. — Д-да. — Вы пришли и… Кстати, как вы вошли? Дверь была закрыта? — Нет, открыта. — Рассказывайте дальше! — Я увидела труп. Молчание. — Что потом? — Потом я… ушла. — А почему вы не позвонили в милицию? Сеульская посмотрела на Губарева странным взглядом. — Я ничего не соображала, — выдавила она. — Мне было плохо. Играет или нет, гадал майор. Много их тут, сидя в моем кабинете, пытались выглядеть кроткими и невинными. А на самом деле часто все оказывалось далеко не так. И каждый раз я должен быть психологом, следователем, ясновидцем, чтобы понять: где подозреваемые говорят правду, а где врут, не моргнув глазом. Вот и сейчас, что я могу сказать об этой девице? Все ли она говорит мне? Судя по запинкам, нет. А каковы причины этого? Вот сиди тут и гадай на кофейной гуще в надежде отыскать истину. — Когда вы понадобитесь, я вызову вас еще. И распишитесь здесь. Это подписка о невыезде. Сеульская поставила подпись, закусив нижнюю губу. Губарев обратил внимание, что губа у нее вспухла и была ярко-красной. — Итак, что мы имеем в сухом остатке? — рассуждал Губарев, сидя в кабинете. Витька сидел напротив. — Почему в сухом? Может, в мокром? — Не остри, — одернул своего напарника Губарев. — Сияешь, как елка. Что случилось? — Софья пригласила меня сегодня в гости. — А… — Вот я и… — Ясно. Счастливого времяпровождения. Но давай ближе к делу. Ноутбук Анжелы Викентьевой пока запечатан. В смысле информации. Я попробовал повозиться с ним. И понял, что бесполезно. Отдал специалистам. Пусть они работают. Отпечатков на ноже, которым убили Викентьеву, никаких. Звонили из экспертизы. Кстати, тебе не кажется, что это убийство — в кавказском стиле? Там любят, чуть что, и за нож хвататься. Звонили мы с тобой по номерам телефонов, записанным в мобильнике, — информация почти нулевая. Знакомые говорили, что давно не общались с Анжелой. Вызвали некоторых на допрос, говорили то же самое. Ничего существенного, за что можно было бы зацепиться. А вот беседа с Сеульской любопытна. Она призналась, что работала двойником Анжелы, подменяла ее там, где это было нужно. Она что-то не договаривает. Когда я спросил ее о Мансурове, она сразу замкнулась. Не хочет выдавать? Или здесь что-то еще. Ох, не нравится он мне. Скользкий тип. Так просто к нему не подъедешь и не расколешь. Вывернется — Если он и осуществил убийство Анжелы Викентьевой, то заранее все тщательно продумал. Рассчитал. Можно подойти к расследованию и с другого конца. Надо узнать, что произошло в роддоме номер тридцать два на Третьей Красногвардейской двадцать лет назад. Сдается мне — в этом ключ к разгадке этого дела. — Почему вы так думаете? — Интуиция, Вить. За годы работы вырабатывается интуиция, которая, как рыбка-лоцман, указывает верный путь. — А убийство Ольги Буруновой? — Здесь один клубочек завязан. Потянешь за ниточку — и все распутается. Одним махом. — Семерых побивахом… — Настроение у тебя сегодня явно не рабочее. — Что делать? — Да… вопрос хороший. Зазвонил телефон. — Да? — спросил Губарев. Это была Дашка. Она плакала. — Что произошло? Говори толком. Не реви, а то я ничего понять не могу. Кто не пускает? И правильно делает. Хорошо. Я сегодня приеду, и обо всем поговорим. Да, ждите. — Семейные неприятности? — спросил Витька, когда Губарев повесил трубку. — Семейные разборки. Дашка хочет поехать на дачу с компанией. С ночевкой. А мать против. — А вы? Губарев почесал в затылке. — Я тоже против. Ни к чему это. Но надо поехать и все это втолковать Дашке на месте. А то Наташка запретила, Дашка вспыхнула, и возник небольшой пожарчик. Который тушить мне. А то взовьется пламя. Сколько времени? Так, рабочий день окончен. Все равно — результативность ноль. Ты — человек для работы бесполезный. У тебя на уме одна личная жизнь, а мне необходимо с дочерью разобраться. Завтра с утра со свежими силами мы и приступим к нашим делам. |
||
|