"История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Белецкая Екатерина)ЛинЛин, когда его забрали, был действительно не в себе. То, что с ним произошло, фатально повлияло на его и так нестабильную психику. А случилось с ним вот что. Та страшная ночь в больнице стоила Лину, как ему показалось, почти всех сил. Очутившись у Юры дома, он, не раздеваясь, повалился на кровать. То снотворное, которое дал врач, он проглотил ещё в машине, и оно действовало катастрофически быстро. У Лина всё плыло перед глазами. Снотворное, хотя и притупило восприятие, не дало, к несчастью, нужного эффекта. Лин видел перед собой эту страшную в своей реальности картину – автобус, дорога, лужа крови на асфальте… Лин скрипел зубами от бессилия и отчаяния. Ведь только вчера… да нет, сегодня!… Господи, ведь и вправду сегодня они стояли на пороге этой самой квартиры… и Пятый тоже стоял здесь, вот на этом самом месте! А теперь… теперь Пятый там, во всём этом белом ужасе, он умирает… Лин не понял, хотя стремился понять всем сердцем – почему?! Для чего Пятый сделал это? Что чувствовал он тогда, когда… и почему он так сказал: “Ю зуадже, Лин. Ио лефеп, ю дихслу. Та нис…” Прости, Лин. Это невозможно, я ухожу… Что невозможно? Почему Пятый, который никогда не опускал рук, который боролся до последнего, который в своё время орал на того же Лина, как сумасшедший, когда тот решил было, что уже всё, тогда, когда они выбирались из этого чёртового леса… нет, не так… но Пятый никогда не смог бы так поступить – малодушно, что ли… не по-своему… Лин попытался было встать, но ноги его не держали. Он кое-как, хватаясь за стены, дошёл до ванной и стал жадно пить холодную воду из-под крана. Его мутило. В голове шумело, и не только из-за таблеток. Лин ощущал слабые позывы цепи, с которой был связан, она уже почуяла, что происходит что-то неладное… Почему?! Как же так? Они же хотели уйти вместе, а теперь… даже попрощаться не успели… Лин стоял над раковиной, ухватившись за неё обеими руками, чтобы не свалиться, и бездумно наблюдал за потоком воды, который, сворачиваясь в тугой витой шнур, уходил в слив. Господи! Сними с моих плеч эту тяжесть, не выдержат же плечи, сломаются… Как близко, и как далеко… всё неправильно, всё не так. Придумай что-нибудь другое, Господи, нам надоел этот сюжет, он примитивен… но от этого боль меньше не становится. Лин, забыв закрыть воду, вернулся в комнату. Он лёг прямо на пол и закрыл глаза. Спать. Нет, не могу. Надо, это поможет. Спать. Заснуть не получилось. Лин просто лежал на полу, уставившись в потолок. Разум отказывался служить – слишком всё было страшно. “Этого не может быть, – думал Лин, – не может быть…” В то же время он чувствовал странное, отрешённое спокойствие – словно кончилось что-то очень ужасное, словно они оба, и он, и Пятый, освободились разом от всех тягот, от всех страданий. Пятому не выжить, это было ясно с самого начала. Так что же его, Лина, тут ещё может удержать? Лин слабо усмехнулся, горько, с покаянием… Да ничего. Он ведь сам придумал эту штуку с цепью, сам начал. Выходит, придётся и заканчивать тоже самому. Ещё совсем немножко пожить, собраться с духом, а потом… может, так же, как Пятый. Может, по-другому. Лин ещё пока не решил – как. Не решил – когда. Но он уже твёрдо знал для себя, что сумеет. Ночь стёрла грани между явью и сном. Это был не сон и не явь, это было некое промежуточное состояние – между болью и радостью, между жизнью и смертью. Всё решено. Оставалось только ждать. Их было четверо и они знали, что им нужно делать. Дверь Юриной квартиры оказалась для них пустяковой преградой – её просто отжали и вошли. Эти люди превосходно работали – профессионально, тихо, быстро. Их не интересовали вещи или деньги, они не были ворами. Им был нужен Лин. Их предупредили, что он может оказать сопротивление. К этому они тоже были готовы. Но в данном вопросе их ждало разочарование – Лин не сопротивлялся. Мало того, чтобы вывести его из квартиры, им пришлось чуть ли не тащить его на руках – идти он не мог, ноги не несли. Он понимал, что происходит, но ничего не делал – не осталось сил, переживания стоили слишком дорого. Он лишь тихо, но внятно, осведомился у своих конвоиров: – Куда вы меня везёте? – Это тебе не касается, – снизошёл до ответа один из охранников, – заткнись и иди. Лин повиновался. Ему было уже почти всё равно. Тупо болело где-то в груди, он шёл, на улице они остановились, ожидая машину. “Всё, как тогда, – подумалось Лину, – вот только тогда нас было пятеро, а теперь остался я один”. Он не понял, на какое предприятие его отвезли на этот раз. Они было неразличимы, схожи, как уродливые братья-близнецы. “Мне этого не выдержать, – думал Лин, – я больше не могу”. Его снова били, он снова молчал. Били долго, но безрезультатно. Лин несколько раз терял сознание, потому что мучители были новые, они не умели останавливаться вовремя, чтобы дать жертве хоть немного придти в себя. Руки, прикрученные к крюкам верёвками, затекли и потеряли чувствительность. Снова обморок. Снова – свет. “Ещё пара часов – и мне не нужно будет брать грех на душу, – подумал Лин. – Это будет хорошо…” Вскоре, однако, избиение прекратили, Лина отвязали и оттащили в камеру. Через некоторое время в камеру вошёл человек в халате, со шприцем в руке. – Больно? – спросил он. Лин не ответил. – Сейчас пройдет. И даже больше того. Укола Лин не ощутил, но то, что последовало за ним… это был рай. Счастье. Волшебный сон. Освобождение. Боль ушла, пропала. А потом, немного позже, появились эти чудные, нереальные, но прекрасные видения. Сны… Лин не знал, сколько прошло времени. Когда очнулся – понял, что лежать неудобно, затекли ноги, боль от побоев гуляет волнами по всему телу. Лин не мог понять, день сейчас или ночь, где он, и что с ним. Он помнил, что с Пятым случилась большая беда, что, по идее, он, Лин, должен быть в больнице, поблизости… “Что такое? – подумал он. – Что со мной?” В сердце вгрызалась тоска, отчаяние. “Что они со мной делают?” Дверь камеры открылась. Надсмотрщики. Трое. Лин покорно встал и вышел – терять ему было нечего. Совсем. Снова побои. Снова боль. На этот раз – не так сильно и не так долго, как в первый раз. Они видели, что их жертва слишком слаба, чтобы выдержать более длительную пытку. На третьем часу в камеру вошёл Павел Васильевич. Он остановился на пороге и спросил: – Лин, может, хватит? Пора начать говорить. Своим молчанием ты ничего путного не добьёшься. Понял? – это было сказано почти весело. Странное это было веселье – темная комната, тусклая лампочка под потолком, узкая дверь… и два человека, которые и не люди вовсе, хоть и выглядят людьми. Один – хозяин положения, вальяжно стоящий подле двери, другой – привязанный за руки к крюкам, вбитым в стену. Один – полный жизни, второй – полумёртвый. Но живой видел, что проиграл, или почти проиграл своему противнику. – Лин, ты знаешь, что за укол тебе вчера делали? – Лин отрицательно покачал головой, говорить он не мог, страшно болели разбитые в кровь губы. – Это героин. Если ты не в курсе, то я поясню. Героин – наркотик. Ты знаешь, что это такое? – Слабый кивок. – Ты представляешь, что тебя ждёт? Учти, это – последнее предупреждение. Больше не будет. Через месяц-другой ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь просить, чтобы я тебя выслушал. А я ещё подумаю, стоит ли это вообще делать, – Павел Васильевич стряхнул с рукава пушинку и удалился. Вошёл давешний человек со шприцем. – Привет! – весело поздоровался он. – Полетаем? Вот и хорошо… Время исчезло. Его уже не существовало. В этом мире присутствовали лишь три вещи – боль, героин и сон. Лин уже почти не сознавал, что с ним происходит, он молча, просто по инерции, терпел побои, ведь за ними следовал укол наркотика, служивший в этом новом мире избавлением от страданий. Потом наступали страшные часы (дни? недели?), во время которых не было ничего, кроме боли и тоски. Некоторое время спустя Лин поймал себя на том, что с нетерпением ждёт, когда его снова начнут бить – ведь укол всегда следовал за избиением. Только одно удерживало его от попытки как-то свести счёты с самим собой – он не знал, что с Пятым. Безумная надежда на то, что друг жив, иногда посещала его и тогда Лин словно бы и сам оживал, старался как-то собраться с силами… Впрочем, подобное случалось всё реже и реже. А потом… В камере никто не появлялся очень долго, и Лин всё сильнее ощущал другую боль – о её существование он узнал не так давно. Бред, в котором Лин видел человека со шприцем, входящего в его камеру, заменил ему сон, а просыпаясь, он видел лишь пустое помещение и обитую железными листами дверь. Через несколько часов дверь открылась и в ней в самом деле показался человек, который обычно приносил наркотик. Лин вскочил ему навстречу, однако тот поднял руку и повелительно произнёс: – Сядь и послушай, – он встал на пороге камеры, привалился к косяку двери и тихо произнёс: – Умер дружок твой, я только сегодня узнал. Ещё в больнице, на третьи сутки, в реанимации. Я бы и раньше тебе это сказал, да сам узнал только сегодня. Такие вот у тебя хреновые дела. Понял? Лин кивнул. Новость не ошеломила его, нет, но Лин чувствовал, как исчезают остатки сил, как что-то пропадает из его души… навсегда, безвозвратно… боли не было, лишь страшное разочарование – последняя надежда исчезла. Он стоял, тупо уставившись в пол, не в силах сделать и шага, словно его вдруг разбил паралич. Пустота. Вот подходящее слово. Всё. Что есть свобода? Свобода есть пустота, возведённая в степень. Вот она, свобода. Такая, какой ей должно быть. – Ломает сильно? – полюбопытствовал человек. Лин не понял вопроса, поэтому тот переспросил: – Дозу-то хочешь, или повременим? – Нет! – у Лина словно что-то полыхнуло перед глазами. – Нет, сейчас! Ради Бога… – Ну только если. Рукав закатай… Это была не свобода, Лин ошибся. Это была самая жестокая шутка, какую один человек способен сыграть с другим. Бить его почти перестали, в этом не было необходимости. От побоев не было ровно никакого толку, героин справлялся с делом куда эффективнее. Теперь Лин почти всё время проводил в камере, лёжа на полу или сидя у стены. Он отказывался разговаривать с людьми, не ел, почти не пил. Он ждал только одного – дозы. В сутки он четыре раза получал героин, причём и этого становилось мало. Хотелось ещё. Доза – и всё хорошо. Доза – и порядок. Серые стены вокруг расцветут яркими красками, уйдут, растворятся в мареве. Можно шагнуть и полететь и никто не скажет, что так не бывает. Сила… огромная сила… совершенство на самой грани. Скорее… я не хочу назад. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё идёт так и дальше. Так надо, это выше понимания, но так надо. Он постепенно начал терять память, мысли утратили ясность и остроту, что была присуща им раньше. Лин погружался всё глубже и глубже в недра своего отчаяния, расцвеченного видениями и образами. Прошлое его уже почти не тревожило, словно и не было его вовсе. Что-то изменилось. Время вдруг обрело реальность. Он ощущал всё нарастающее беспокойство и раздражение, в один момент он вдруг понял, что его страшно пугают тесные стены его камеры, он терпел, сколько хватило сил, этот страх и всё усиливающуюся боль, а затем начал кричать, чтобы его выпустили. Но в коридоре за дверью царила полная тишина, лишь эхо от его крика множилось, отражаясь от стен. – Кто-нибудь… – стонал Лин, – помогите же!… Помогите! Господи… нелюди… Больно… Только эхо. – Помогите! – что было мочи закричал Лин. Никого. Его постепенно стало охватывать отчаяние. Он подошёл к двери и ударил по ней кулаком. Металл отозвался гулким холодным звуком. Лин ещё раз треснул по двери. И ещё. И ещё. Постепенно он вошёл в раж, удары сыпались на дверь без перерыва, металл стонал… Лин бросился на дверь, стремясь высадить её, он ударился плечом, но даже не заметил этого. Желание вырваться из камеры теперь отождествлялось у него с болью, он и сам не понял, когда это произошло, но теперь он знал чётко – стоит только выйти наружу – и боль прекратиться. Он со всей мочи заколотил в дверь двумя руками. – Сволочи! Выпустите, слышите! – это было исступление, он уже сам не замечал, что кричит. – Я вас убью всех!… Выпустите!… – Сколько это уже продолжается? – спросил Павел Васильевич у начальника охраны третьего подземного этажа предприятия номер десять, оно же – комбинат. – Третьи сутки, – отрапортовал тот. – Мы, согласно вашему распоряжению, никого не впускаем на уровень. Прекратили давать героин, заранее укрепили дверь. Всё выполнили по вашему приказанию. – И что? Никакого эффекта? – Эффект есть, но не тот, что был нужен. Я вызвал врача, он вынес вердикт даже не подходя к двери. Мы, кстати, предполагаем, что это небезопасно. – Он агрессивен? – Вероятно, да. Судя по этим воплям… – начальник охраны замялся. – Что сказал врач? – Если его там оставить, он скоро погибнет. Обезвоживание, стресс, ломка. К тому же он в силах и себя покалечить, слышите, как по двери молотит? Почти не перестаёт, трое суток на ногах. – Он не говорил никаких фраз… типа: “Я расскажу” или чего-то подобного? – Нет, – начальник охраны отрицательно покачал головой. – Сколько он ещё сможет выдержать? – Не знаю. Врач только руками разводил. Говорил, что, по идее, он уже должен был либо сдаться, либо отключится от усталости, но вы же слышите… – Пока продолжайте, – распорядился Павел Васильевич. – Обо всех изменениях докладывайте мне, держите в курсе, поняли? – Так точно. Какой срок определите как самый больший из возможных? – Ещё двое суток, – Павел Васильевич повернулся и вышел. – Там тишина полнейшая, уже двенадцать часов, – доложил начальник охраны. Несколько шестёрок маячили у него за спиной, тесновато им было в узком коридоре. – Открывайте, – распорядился руководитель проекта, – если будет нападать, применять оружие разрешаю. Дверь открыли. Лин лежал на полу подле входа. Он разбил себе руки, дверь изнутри была покрыта вмятинами от ударов, но металл выдержал, на то он и металл. Всё вокруг было забрызгано кровью, Лин, видимо уже не понимая, что делает, бросался на дверь всем телом, стремясь вырваться, он разбил себе голову и плечи, балахон на нём был изорван в клочья. Он не шевелился. – Проверьте, – Павел Васильевич щёлкнул пальцами и указал на Лина. – Живой пока что, только ослабел сильно, – отрапортовал через несколько минут пришедший врач. – Если сейчас позволите ему помочь, выживет. – Хорошо, действуйте. – Понесли. Не ударьте его головой, она и так у него разбита… Павел Васильевич, начать колоть героин? Боюсь, что без этого… – Да, колите. Раз уж мы пошли на такие меры… только не устройте передозировку, труп мне не нужен. – Хорошо. Наверх его и под капельницу. И привязать, а то неровен час… Снимите с него эти тряпки, не испачкайте кушетку, – распорядился врач. – А героин ему нравился, – сообщил врач, когда шестёрки поволокли Лина к лифту. – Я ему говорю – мол, друг у тебя умер, а он… – врач хихикнул, – дозу просит. Здорово подсел, и всего за полтора месяца. Прочно. Теперь, если оклемается, наш будет. Сам на карачках приползёт… – Идиот, – поморщился Павел Васильевич. – Он уже не приполз, хотя должен был. Жаль. Ведь ему и в голову не пришло, с помощью чего он мог добиться и наркотика, и свободы. Но – нет. На «нет» и суда нет. Не хочу брать грех на душу, не по себе как-то. Сохраните ему жизнь в любом случае. Пытки отменить, хватит, почти восемнадцать лет этим балуемся. Если выяснится, что он… не выдержал, возьмите его к себе. Вы живёте один, насколько я знаю, и он вас особо не стеснит. Да и деньги вам не помешают. – И много ли стоит подобная услуга? – Двадцать тысяч. – За такую сумму – хоть двоих. – Второй вам не понадобится, о нём есть, кому позаботится. Помните о деньгах. – Простите, я не очень понял вас, – врач на секунду задумался, – вы решили просто… оставить всё, как есть? Но ведь, насколько я понимаю, эти двое были вам для чего-то нужны, не так ли? А теперь вы… – Это не ваше дело. Идите, работайте. То, что я вам сказал, действительно лишь в том случае, если его психика и впрямь серьёзно пострадала. – По-моему, ни один нормальный человек, даже наркоман, не сможет трое суток подряд так буйствовать. Не хватит сил. А этот… – Именно поэтому я и допустил возможность того, что он не в себе. Приступайте, через пару дней доложите. – До свидания, Павел Васильевич, – врач остался стоять на пороге камеры, все ушли, он был один. Он порылся в карманах, выудил ключ от камеры, закрыл её и пошёл наверх. Он не торопился. Он обдумывал то, что ему было сказано. Да, двадцать тысяч – это приятно. Вот только довесок плоховат – буйный. Врач не испытывал к этому человеку, которого ему предстояло некоторое время опекать, никаких чувств, разве что лёгкое любопытство – с чего это вдруг сам Павел Васильевич проявляет такую странную заботу к этому полуседому измождённому парню, которого сам же велел раньше посадить на иглу? Это было выше его разумения. Зачем? А, ладно… Говорят – сделаем, чего нам стоит… И вправду, надо идти работать, а то загнутся двадцать тысяч. Это будет жалко. Тот, кого здесь все называли Павлом Васильевичем, выехал из-за ограды десятого комбината и погнал машину прочь, всё дальше и дальше. “Судьба… – думал он. – Да что вы все о ней знаете? Ровно ничего. Это странно – со временем учиться любить своих врагов. Или не любить, просто понимать. Я проиграл. Все мы проиграли. На этот раз. Посмотрим, что будет дальше”. Он остановил машину возле моста над маленькой тёмной речкой, вышел и побрёл не спеша к невысокому, покрытому жухлой бурой травой, берегу. Ноябрьский ветер, холодный, мокрый, рвал с него плащ. Он стоял на берегу и смотрел в небо… которое стало ему почти родным. Скоро придётся возвращаться. Странно. Он вдруг осознал, что не хочет обратно. “Бедные… но они сильнее. Пока сильнее… И страна эта, похоже, тоже оказалась сильнее, чем мы предполагали. Но ничего. Время есть. Мы же не торопимся. Нам некуда торопиться. Мы не хотели ничего плохого, они, вероятно, тоже. Просто у нас разные методы. А хотим мы, по сути, одного. Только одного. Покоя.” Время покоя пока не пришло. Надо было действовать. “Интересно, это всё когда-нибудь кончится? – подумал Павел Васильевич… вернее, не Павел Васильевич, а Карздгаш Орром… – Или эта история имеет бесконечное продолжение?…” Туман. Совершенно верно, туман. Именно он скрывает от бешенства… или от ужаса. Темнота и туман. И горечь. Сильная горечь с отзвуком мяты и серого перца. Это не вкус, это жизнь. Это теперь просто такая жизнь. Не была, а стала. Так надо… Лин лежал неподвижно, глядя в низкий потолок. Если к нему не подходили, он мог так лежать сутками. Он не говорил. Ему было хорошо и так. Иногда хорошо, иногда – плохо. Если был героин – хорошо. Если не было… это была мука, медленная, тягучая боль постепенно заполняла всё его существо и он начинал тихо, почти не слышно плакать – от бессилия. Его новый хозяин не испытывал к Лину ничего – ни жалости, ни сочувствия. Он уже понял, что его временный жилец просто-напросто медленно угасает, и никак не препятствовал этому процессу. Он вовсе не хотел как-то мучить Лина или издеваться над ним, почти никогда не забывал вовремя сделать укол наркотика. Лин фактически перестал есть, он не мог понять, что вообще надо делать с тарелкой, поставленной перед ним. Врач иногда пытался кормить Лина насильно, но это происходило нечасто – раз в два, а то и в три дня. – Да, рыжий, – иногда говорил врач, приходя домой после работы. – Лежишь всё? Ну, лежи… Вот ты помрёшь, и всё хорошо будет. Квартирку поменяю, поближе к центру, машину тоже пора другую… А пока и потерпеть не грех. Лин не обращал на эти речи никакого внимания. Он, как всегда, лежал в своём углу на матрасе, постеленном прямо на пол, и молчал. Неделю за неделей. Худой, измождённый, с посеревшим и помертвевшим лицом и потухшим взглядом, Лин являл собой поистине жалкое зрелище. – Скоро, – сказал как-то врач. – Я таких видел… наркоманов. Надолго не задержится. И слава Богу… Вечер выдался на редкость снежным и холодным. Врач уже успел вернуться домой, поужинать и сделать Лину его вечернюю дозу. Теперь он валялся перед телевизором, потягивая пиво, и смотрел программу “Время”. В последние дни новости стали на редкость любопытными. Лин прибывал в блаженном беспамятстве, грезил с открытыми глазами. Всё было тихо и мирно. Врач и не предполагал, что произойдёт в следующий момент. Стена комнаты, вернее, её свободный участок между книжными полками и ковром, вдруг потерял статичность, он заколыхался, как простыня под ветром. Тонкий, резкий звук, словно лопнула гитарная струна, заставил врача обернуться. Он повернул голову на шум и оторопел – из стены прямо на него выходили люди. Женщина, на вид лет тридцати, высокая, стройная, темноволосая, подошла к нему и со всей силы ударила ладонью по лицу. – Тёрис рабе! – процедила она. – Ублюдок… Двое мужчин, которые вошли следом за ней, уже были возле Лина. – Айкис! – позвал один из них. – Вызывай остальных, скорее! – Хорошо, Данир. Я вот только с этим, – она ткнула пальцем во врача, всё ещё сидевшего в кресле, – хотела разобраться. – Не стоит, времени нет. Оссе! – Ин кас, – покачал головой второй мужчина. – Надо везти. Я не могу понять, что с ним. Может, этот знает? – Что с ним делали? – спросила у врача женщина, которую все называли Айкис. – Объясняй поживее, мы торопимся. – Он получает героин… наркотик такой, – забормотал врач, – шесть доз в сутки… и ещё… он же сумасшедший… сошёл с ума… три месяца тому назад… Не выдержал ломки… – Образец, живо, – приказала Айкис. – Образец той гадости, с помощью которой вы его держите в таком состоянии… – Никто его не держит! – врач испугался, но вида старался не показывать. – Он сам… – Образец, урод! – Айкис, мы ждём внизу, – сказал Данир, поднимая Лина на руки. – Поторопись. – Идите, – Айкис махнула рукой. – Я сейчас, – она проводила Данира и Оссе взглядом, подошла к врачу и спросила: – Где второй? – Я не знаю, – сказал врач. Женщина, хоть была ниже его ростом и явно слабее, не вызывала желания вступать с ней в драку – уж слишком была необычна. – Я сам не видел, но мне сказали, что он умер… – Когда? – Пару месяцев назад. Из-за чего – не знаю, хоть режьте. Мне сказали позаботиться об этом, ну я и… – Живи дальше, – сказал Айкис, подходя к стене. – Думай больше. И молчи. Счастливее будешь. – Но… – врач шагнул к Айкис и спросил: – Кто вы? – Кто я? – повторила та. – Не спрашивай. Сама не знаю. Понятно? – Не очень, – признался врач. – Кто он вам? – он кивнул на стену. – Можно сказать – сын, – тихо ответила Айкис и спустя мгновение вышла вслед за остальными. Потрясённый врач так и остался стоять посреди пустой комнаты. Он почти ничего не понял, но ему и не суждено было понять – в ту же ночь к нему пришли те самые люди, что по его приказу два месяца назад забрали из Юриной квартиры Лина. На это раз они забрали жизнь врача, быстро, не церемонясь. Так было нужно, а кому это понадобилось – их не волновало. Они не думали, они делали. Думали за них другие. Надо просто стоять и смотреть. Так сказала Айкис. И Жанна стояла. Она не плакала, у неё давным-давно не осталось слёз. Только боль потери, постоянная, невосполнимая. Девятнадцать лет. Из них – год в полной прострации, остальные восемнадцать – в поиске. Когда она сказала о своём решении родителям, отец повернулся к ней спиной и вышел – чтобы дочь не видела его слёз. А мама… мама поняла. И сумела уже позже убедить отца в том, что этот выбор для их дочки – один из самых важных в жизни. И Жанна в тот же день присоединилась к третьей группе детекторного поиска, работавшей в Доме. Последний раз она выходила на улицу почти три земных месяца назад – слишком уж свежим стал след, который они то теряли, то находили годы подряд. Отвлекаться было никак нельзя. К тому же она была единственной ненаказанной на всю группу. И что теперь?… Просто стоять и смотреть. Уже который день. На то, что осталось от её Лина. На этот мечущийся ужас, к которому никто ни разу даже не рискнул войти не во время сна. “Это не Лин, – в который уж раз думала она. – Он не мог таким стать. Не верю”. Лин сидел на полу, седые волосы скрывали измождённое лицо. Из камеры только что удалили несколько приборов, которые, в какой уж раз, показали свою полную неэффективность. – Ничего не получается, – сказала Айкис, подходя к Жанне и становясь у неё за спиной. – Ты сама видишь – он блокирует любое воздействие. К нему невозможно пробиться… кто только не пробовал. Я и не знала, что он владеет психотехникой на таком уровне… – Никто не знал, – прошептала Жанна. – Я тоже. Я всё-таки пойду к нему, Айкис. Рано или поздно пойду… только мне кажется, что время идти уже наступило. – Девочка моя, не стоит… – Айкис покачала головой. – Он агрессивен, мало ли что… – Вот вы и последите. Вы меня всё равно не поймёте, Айкис. Мы с вами слишком разные. Вы никогда не умели того, что умею я. – И что же это такое? – Вы никогда не умели любить… Вот что, – Жанна повернулась лицом к Айкис, – распорядитесь на счёт его комнаты, установите там пару дополнительных систем… какие пожелаете, на ваш выбор… и сегодня же переведите его туда. Хватит над ним измываться. Он этого не заслужил. – Кто будет наблюдать за ним и контролировать? Тут он хотя бы от самого себя защищён… – Я. Всё, Айкис. И не пытайтесь мне помешать, вы же знаете, что… – Бог с тобой. Делай, что хочешь, – Айкис обречёно махнула рукой. – Я помогу по мере сил. Если сумею… – Спасибо, Айкис. Да, пока я не забыла… когда он последний раз спал? – Три дня назад. А ты говоришь… – Ничего, всё будет в порядке. Я справлюсь. – Удачи, девочка. Она тебе очень понадобится… Дни тянулись за днями, ночи сменяли новые ночи… и ничего не менялось. Лина по мере сил лечили, Айкис и остальным пришлось порядком повозиться, чтобы снять зависимость от наркотика, но дальше этого дело не продвинулось. От Лина постепенно все отступились, с ним осталась лишь Жанна, да ещё Айкис примерно через день заходила проверить, как дела. Лин был не в себе. Окружающих он узнавал, но реагировал на них весьма различно – одних встречал сумбурными бессвязными речами, другие, входя к нему в комнату, натыкались на стену непроницаемого молчания. Только Жанна находила силы не опускать рук и продолжать на что-то надеяться, во что-то верить. Сама толком не понимая, во что. – Как дела? – обычно спрашивала Айкис, входя. Картина, которую она заставала, была почти неизменна – Лин, забившийся в какой-нибудь угол, и Жанна, сидящая неподалёку в немом отчаянии. – Всё то же, – отвечала Жанна. – И не спали, и не ели. Теперь вот чего-то боимся, а чего – непонятно… Айкис, не подходите, не надо… – Сколько не спал? – Вторые сутки пошли. – Диагноста и стол, – распоряжалась Айкис в пространство, – комплект номер восемнадцать. – Вы обещали снять наблюдение, – говорила Жанна, на что Айкис каждый раз лгала одно и то же: – Я его только что восстановила, на время. Сейчас сниму. Дальше всё происходило тоже по одному-единственному сценарию, без вариаций – Жанна исхитрялась как-то прицепить Лину к кисти руки пластинку контроля, через минуту он засыпал, его вытаскивали из угла, где он сидел до этого, и дело брала в свои руки Айкис. – Проспит до вечера, – говорила она, – можешь не следить, это с гарантией. Питание я поставила, так что ещё пара дней у нас в запасе есть… – Я сниму это всё раньше, – предупреждала Жанна. – Ему это не нравится. – Откуда ты можешь знать? – Я просто знаю. – Дело твоё, – вздыхала Айкис. Через день всё повторялось снова. Жанна находилась с Лином непрерывно, почти не отлучаясь из комнаты, без малого месяц. Она постоянно, при любой возможности, старалась говорить с ним, смысл слов значения не имел, главное в них было то, что и сама Жанна понимала не до конца – вера. Именно благодаря этой вере, а не чему-то ещё, к Лину стал постепенно возвращаться рассудок. В один из вечеров Лин вдруг понял, что ему говорила Жанна. Та каждый вечер часами упрашивала его лечь спать, он почти совсем перестал спать, ночи превратились в серию кошмаров. Но тут… Что-то изменилось. После того, как Жанна в очередной раз сказала: – Рыжий, ну полежи немножко, ночь, все спят… – Лин покорно лёг и закрыл глаза. Жанна тихонечко села рядом с ним и принялась ласково гладить его по волосам. Лина трясло, словно от лихорадки, и Жанна решила попробовать дать ему какое-нибудь слабенькое снотворное, на всякий случай. Она встала, чтобы принести лекарства, но тут Лин вдруг взял её за руку и тихо произнёс: – Жанна. Это звучало, как констатация факта, но Жанна ответила, осторожно освобождая руку: – Я здесь, милый. Сейчас кое-что принесу и посижу с тобой. Хорошо? Лин не ответил. Жанна снова присела рядом с ним. Он уснул быстро, даже быстрее, чем она успела вернуться с лекарством. “Получилось, – подумала Жанна, – что-то у меня получилось. Сама не пойму, что, но это что-то… особенное. Спи, рыжий, спи, я так устала. Я устала бояться за то, что не получится… что ты навсегда останешься таким… спи, это правильно”. Жанна присела рядом с кроватью и вскоре задремала сама. Лин проснулся ночью. С минуту он лежал, силясь понять, где он, и что с ним. Осознание пришло внезапно и страшно, всё, что было до этой ночи, вдруг встало перед ним, как на картине. Лин поднялся с кровати и подошёл к окну. Там, внизу, притаилась осень, чёрная и всеобъемлющая. Он прижался лбом к стеклу и глянул в ночь. – Господи… заберите меня отсюда, – прошептал он. Исхода не было. Была лишь страшная боль от потери, отчаяние и страх. Лин отошёл от окна и побрёл в ванную. – Стекло, – приказал он еле слышно. – Толщина – одна восьмая ис. Создать зеркало. Стена в секунду перестроила структуру и Лин оторопело уставился на собственное отражение. Это предел, предел всему… Кошмар!… Все сомнения вдруг разом куда-то испарились. Лин поднял руку, примерился, и со всех сил ударил по стеклу. Во все стороны брызнули осколки. Лин нагнулся, поднял один и полосонул себе по левой руке, чуть повыше кисти. – Жанна, девочка, не плакать нужно, а радоваться! Ты сумела всё сдвинуть с мёртвой точки, тебе за такой подвиг нужно… – Айкис, перестаньте, ради Бога!… Он же едва не умер… – Не преувеличивай, – отмахнулась Айкис. – Царапина. Через три минуты всё было в полном порядке… – Да, хорошая у вас система слежения… Лучше не бывает. Вы же обещали, Айкис!… Совесть у вас есть? – Есть! И ещё есть долг, который я, как представитель… – Я понимаю, конечно… А вы себя представьте на моём месте, – Жанна отвернулась от Айкис и тихо произнесла: – Вы меня напугали… – Прости, но время было дорого. – Что он делает, Господи ты Боже мой… Зачем?… – Жанна запустила руки в волосы и снова заплакала. – Я так надеялась, а он… – Не плачь, не надо… – Айкис подошла к Жанне и обняла её за плечи. Она с большим трудом сдерживалась, чтобы тоже не расплакаться. Разговор происходил в той же комнате. Лин всё ещё спал – испугавшиеся того, что он над собой сотворил сотрудники не пожалели препаратов и спать Лину предстояло часов двадцать, если не больше. Сигнал на систему пришёл ночью, двое дежурных прежде всего вызвали Айкис и сразу рванули по координатам в комнату. Лин к тому времени успел упасть в обморок от потери крови, поэтому больших проблем с ним не возникло – рану закрыли, восстановили первоначальный объём крови и ввели снотворное. Узнав сколько, Айкис пригрозила удавить того, кто это сделал. А потом и состоялся этот разговор с Жанной. Слава Богу, от него и Айкис и Жанне стало легче – тяжесть того, что говорить в слух они не могли и не хотели, растворилась. Теперь можно было снова на что-то надеяться. |
|
|