"История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Белецкая Екатерина)Осень в холмахВалентина привезла Пятого к себе домой утром. Она была очень и очень недовольна – опять его побили, сильно покалечили лицо, вся левая половина – один сплошной синяк, три зуба выбили – смотреть противно, вывихнули руку, чем-то тяжёлым заехали по ноге… В машине он ещё кое-как держался, но дома, как только они вошли, свалился на пол прямо в прихожей и мгновенно уснул. Валентина его разбудила, велела снять с себя рвань, принять душ и только потом смилостивилась и позволила улечься в кровать. Пятый снова заснул. Валентина черканула мужу записку о том, что сейчас она поедет на работу, а затем – на дачу, без заезда домой, дала в записке указания касательно Пятого и отбыла. Олег Петрович приехал примерно через полтора часа после отъезда жены. Прочтя записку, он покачал головой, тяжко вздохнул и отправился в комнату – посмотреть. То, что он увидел, ему не понравилось – Пятого явно лихорадило, он часто дышал, спал неспокойно, бредил. Олег Петрович вышел в прихожую и набрал Валентинин рабочий номер. – Валюш, привет, – сказал он в трубку. – Да, приехал… посмотрел, поэтому и звоню. Валь, ему, по-моему, жарко в майке. Он весь мокрый. Снять можно?… Как – почему спрашиваю такие глупости?… Откуда ж я знаю… хорошо. А подушку ему ещё одну можно положить?… С чего решил?… Так у него лицо разбито, вот я и подумал, что для того, чтобы отёк был поменьше, надо… ладно, сделаю. Пить ему можно?… – Вот что, Олежка, – строго сказала Валентина. – Делай с ним всё, что хочешь. Лишь бы хуже не стало. А уж от компота из холодильника ни тебе, ни ему хуже не будет. И от второй подушки – тоже. Уловил? – Уловил. Когда ты приедешь? – Завтра, в первой половине. Ты присмотри за ним, он ночью может пойти куда-нибудь… – Присмотрю. Пока, Валюш. – Пока. Олег Петрович возвратился к Пятому. Кое-как немного разбудил, помог снять майку, притащил вторую подушку из шкафа… Пятый так и не смог толком разлепить смеженные сном веки, и делал всё, что просил Олег Петрович только на автомате – поднимал руки, садился, ложился. Пить он отказался, так и не поняв, что от него хотят. Выглядел он как всегда плохо, но Олег Петрович отметил про себя, что за последнее время Пятый ещё сильнее изменился в худшую сторону – и до того был худым, как щепка, а сейчас, пожалуй, осталась одна тень, волосы ещё сильнее поседели, глаза ввалились… Совсем плохой, а сам, верно, этого и не замечает. Уже перестал обращать внимание на такое, сил на анализ ситуации и собственного состояния не осталось. “Куда уж ему, – подумал Олег Петрович, – вон какой стал… А я… Что – “я”?… Да то же, что и он, только не снаружи, а внутри. Душа, она тоже подвержена этим изменениям, она тоже страдает и мучается, только этого не видно глазами. Что сохранилось от моей прежней души, интересно?… Осколки, обломки, дым. Всё кончилось, осталась только эта малюсенькая полумёртвая зацепка, этот смысл. Ведь сумел же кто-то. Вот он, Пятый, передо мной. И пока ещё не мёртвый. Жаль, что всё это кончится очень скоро. И глупо ждать, что он мне что-то расскажет – он упрямый, как я не знаю кто. Жаль, я не могу ему помочь – Валя поймёт, что кто-то возился с капельницей и лекарствами, начнутся ненужные расспросы, разговоры… не дай Бог, она ещё догадается. Это будет страшно обидно – столько лет молчать, а потом выдать себя со всеми потрохами родной жене. Нет, не буду я ничего делать. Сам выберется, не впервой. Жалко, что он не смог попить – это было бы полезно. Вон он как взмок – футболка вся мокрая, хоть выжимай. Опять же и гликолиз… Компот-то сладкий, ему бы полегчало… ладно, проснётся сам – напьётся, ограничивать не буду”. Пятый проснулся только под вечер. Пошёл дождь, в открытое окно потянуло свежестью и грозовым ветром, дышать стало легче. Жара и духота отступили, вместо них на Москву опустилась, наконец, желанная прохлада. Пятый полежал, приходя в себя, осторожно потрогал разбитую половину лица, поморщился, ощупывая языком дырки, оставшиеся на месте зубов (зубы-то вырастут, но пока придётся пару месяцев жевать на другую сторону), попробовал подвигать только что вправленной рукой. Пока ещё болит, но это-то как раз и не страшно – пройдёт, куда денется. Нога слушалась вполне пристойно, ходить он сможет, и ладно. А синяки и ссадины за неделю подживут. Нет, всё не так уж и плохо, если посмотреть повнимательнее. Конечно, хорошего мало, но всё же – на своих ногах. Нормально. Он сел, поправил сползшую на пол простыню, оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. На спинке стоящего рядом с кроватью стула обнаружились штаны и старая, но чистая майка. Сойдёт. Видно, Валентина для него эту одежду и приготовила. Пятый оделся и для пробы прошёлся по комнате. Нет, положительно всё гораздо лучше, чем он мог себе представить. Вот только то, что Валентины нет дома, плохо. А её муж… Валентина и сама не знает, за кем она замужем, а Пятому последние полгода стало казаться, что он начал что-то понимать. От него не укрылись ни внимательные взгляды Олега Петровича, ни заданные словно бы вскользь, незначительные с виду вопросы, ни неосторожные мысли. Может, стоит попробовать объясниться? Хотя, с другой стороны, что это может дать?… Немного спокойствия? Тоже хорошо… В дверь постучали. – Владимир Валерьевич, проходите, – сказал Пятый. – И стучаться было совершенно незачем. – Откуда ты знаешь? – спросил тот, останавливаясь на пороге комнаты. С Олега Петровича словно бы слетела в один короткий миг маска – ссутуленная спина выпрямилась, из глаз исчезло выражение, которое Пятый для себя окрестил словами “вам что-нибудь нужно?”, он даже стал выглядеть моложе лет на пять. – Как ты догадался? – Я не о чём не догадывался, – пожал плечами Пятый. – Просто фамилию “Айзенштат” я слышал очень много раз в самом начале… как бы сказать… своего пребывания у вас… вы меня поняли. По-моему, ваше исчезновение по сию пору тревожит некоторые умы… – Ты давно… это знаешь? – выражение лица Валентининого мужа стало жестким, предельно сосредоточенным. – Для меня это важно. Давно? – Около полугода, – честно ответил Пятый. – До этого мне было несколько недосуг думать о подобных вещах. – Ты говорил об этом с кем-то? – Естественно, нет. За кого вы меня принимаете? – Пятый даже слегка возмутился. – Я бы никогда не позволил себе… – Стоп, стоп, довольно, – поднял руку Айзенштат. – Не продолжай. Прости, я просто… – Вы боитесь кому бы то ни было верить. Даже жене, что уж говорить про меня. Это я понимаю и нисколько на вас не сержусь. Я подумал, что вы, вероятно, захотите поговорить на интересующие вас темы, но предупреждаю сразу – есть вещи, о которых я говорить не буду. Вовсе не из принципа, не подумайте. Только ради того, чтобы не подвергать опасности вашу жизнь. – Господи, да о чём речь! Идём на кухню, чаю попьём и поговорим. На кухне они прежде всего закурили, Пятый сел, а Олег Петрович поставил на плиту чайник. – Я, кстати, не сомневался не секунды, что ты рано или поздно поймёшь, кто я, – заметил он. – Но ты не торопился. – Во-первых, зачем? – пожал плечами Пятый. – Во-вторых – как это объяснить Валентине Николаевне?… – В этом ты прав, незачем, – согласился Айзенштат. – Незачем бередить прошлое и будить спящих собак. Всё верно. Но всё же… понимаешь, для меня это важно. Я всю жизнь шёл к этому. Всю жизнь. Скажи, то, чему я отдал столько лет… это возможно?… – Зачем столько патетики? – поморщившись, спросил Пятый. – Возможно, я же сижу перед вами. Вам этого достаточно? – Так ты… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал: – Да, я! – взорвался он. – Я – именно то, что вы пытались создать столько лет подряд. Жалкий, некому не нужный, несчастный урод. Вы этого хотели добиться? Вы этого столь сильно жаждали, что… – Погоди, – оборвал его Айзенштат. – Спокойнее, не волнуйся. Зачем так?… – Только за тем, что всё это – не от Бога. Зачем кому-то в голову вообще когда-то пришла эта идея – идти против самой природы человека, как такового?… Зачем? Плодить таких несчастных, как мы или “рабочие”? – Пятый тряхнул головой, которая потихонечку стала кружиться. – Я хочу сказать, что… – Эй, дружок, пойдём-ка мы с тобой в комнату. А то ты упадёшь мне тут сейчас в обморок, не ровен час… – Я не собираюсь падать в… – Идём, я сказал! – Айзенштат взял Пятого за локоть и повёл собой. – Зря я тебя потащил на кухню, можно и в комнате чая выпить. Приляг, я сейчас принесу. Тебе как – послабее, покрепче? – Среднее что-нибудь, – попросил Пятый, – а то я потом не спать не смогу. – Ладно, сейчас, – Айзенштат пропал, снова появился Олег Петрович, – не засыпай пока что, хорошо? – Я не собираюсь, – ответил Пятый. – Олег Петрович… то есть, я хотел сказать… – Называй, как привык, – вздохнул тот. – Я и сам уже привык. Странно слышать своё старое имя. А это… приляг, пожалуйста, и не обижайся, хорошо? Я слишком рьяно начал, не подумав. А, кстати, Лин тоже?… – И Лин – тоже, – кивнул Пятый. – Вообще-то мы – самая большая ошибка, которую возможно совершить… – Ну у тебя и самомнение, – усмехнулся Олег Петрович. – Завидую. – Чему? – удивился Пятый. – Мы на самом деле единственные в своём роде. И то, что мы – ошибка, у меня никаких сомнений не вызывает. Как же иначе? – Мне так почему-то не кажется, – осторожно ответил Олег Петрович. – Я ни на секунду не сомневался в том, что вы оба – уникальные представители своего вида… – Такого вида, как мы с Лином, не существует в природе, – ответил Пятый, садясь на кровати. – Мы – единственные. Геном… – Подожди, – попросил Олег Петрович. – Как – единственные? – Совмещённый геном. Нас создали искусственно от начала до конца. Отчасти мы – люди, а отчасти… – он замялся и добавил: – в языке аналога нет, а говорить на своём я не хочу, мало ли что. – И всё же? – Другая раса. Разумная, хорошая, может, даже и добрая. Но для вас – совершенно чужая. – Так это поэтому у тебя такие глаза? – Если бы только глаза, – вздохнул Пятый. – А то ведь… и говорить-то стыдно. Мы не такие, как вы. Внешне похожи, а на практике… спросите жену. Они пили чай в комнате, как и предложил Олег Петрович. Пятый уже смирился с тем, что ему придётся отвечать на кучу ненужных и нелепых вопросов, но поделать ничего не мог. Да и не хотел. Тем более, что проболтаться о чём-то важном он не сумел бы при всём своём желании – сам поставил себе ограничитель, да такой, что иногда страшно от его присутствия становилось… – Пятый… а вы способны?… – смущённо начал Олег Петрович, но Пятый его прервал, сказав: – Нет, то, о чём вы подумали, отсутствует. Детей мы иметь не можем. Ни Лин, ни я. Это – один из главных законов генной инженерии, принятый у нас: любая изменённая особь лишена права на репродукцию. Так – со всем, вплоть до растений. У нас на каждый сезон конструируются новые виды… – Так у вас и с растениями проделывают… – А как вы думаете? Планета почти что не годится для земных видов, население – исключительным образом земляне… есть-то что-то надо. Вполне естественно, что этим занимаются. Пищевики у нас ещё как ценятся, я бы и сам был не прочь пойти к ним работать… но начальница не отпустила. – Пятый, а кто ты по специальности? – поинтересовался Олег Петрович. – В смысле… сейчас… у вас вообще есть какие-то специализации или нет? – Есть, – вздохнул Пятый. – Ещё как есть. Лин и я – конструкторы, мы создаём… вернее, создавали, коды… интересно, не спорю. Доводкой мы не занимались, чаще всего это вообще были чисто теоретические изыскания. Потом… работа с группой анализа ситуаций… я примерно перевожу, не совсем точно получается… – Статистика? – спросил Олег Петрович. – Нет. Это – другое… скорей, аналитический прогноз, с начатками всестороннего апробирования… чёрт, опять нет слова. Знаете, вы лучше спрашивайте сами, что вас интересует, а я буду пробовать отвечать, хорошо? – попросил Пятый. – А то мы просидим с вами до утра, а я и без того неважно себя чувствую. – Ты сейчас-то как? – поинтересовался Олег Петрович. – В состоянии говорить, или лучше тебе пока что поспать немножко? – Я не настолько плохо себя чувствую, чтобы лежать в лёжку, – ответил Пятый. – Пока могу – говорю. Всё в порядке, вы не волнуйтёсь за меня так… – Ты хоть сам понимаешь, что с тобой? – тихо спросил Олег Петрович… вернее, не Олег Петрович, а Айзенштат. – Или это у вас процесс старения и умирания как-то отличается от нашего?… – Как же – не понимаю, – мрачно сказал Пятый. – Ещё как понимаю… Да, процесс старения у нас протекает несколько иначе, но почему – хоть убейте, рассказывать не стану. А мы с Лином… просто есть предел, какой-то порог стойкости сопротивляемости организма, а за ним… – Пятый пожал плечами. – За ним – уже ничего. Мы с Лином очень сильно износились, пока ещё держимся, но… сами видите, что мы сейчас из себя представляем. – А лет тебе сколько? – поинтересовался Айзенштат. – Тридцать восемь, – ответил Пятый. – В принципе это не столь уж много, живут у нас долго, но… никто, даже там, не сумел бы как-то продлить нам жизни. Во-первых, это дорого, во-вторых, мы ни там, ни тут никому не нужны, в третьих мы и сами этого уже не хотим. – А долго – это сколько?… – Долго – это, как минимум, пятьсот лет. – ответил Пятый. Айзенштат поднял на него изумлённый взгляд. – Да не удивляйтесь вы так, это же наполовину техническое достижение, это не биологи так постарались. И они тоже, конечно, но… поймите, это всё – пропасть. Непреодолимая для вас. Мы можем спуститься на ваш уровень, но чтобы вас всех дотянуть до нашего… – Пятый развёл руки, – как минимум, ещё триста лет. Это мне так кажется, что триста, на самом деле может, конечно, и меньше… не знаю, это не мой профиль. Может, половина этого срока. Может, треть… но долго. А пока – вынужден вас огорчить. Продление срока жизни вам не грозит. Простите. – И это мне говорит вот этот полумёртвый дурак, который доживает свои последние месяцы! – взвился Айзенштат. – Да ты погляди на себя, дурья башка! Ты же умираешь, ты понимаешь это?! – Конечно, – спокойно кивнул Пятый. – Я это знаю. – Но зачем?… – Вы не поймёте, а сказать то, что я понял, я не имею права, – отрезал Пятый. – Ещё раз простите… – Пятый, скажи мне тогда другое, – попросил его Айзенштат. – То, что мы сделали тогда… оно имеет непосредственное отношение к происходящему сейчас или нет? – Имеет, – кивнул Пятый. – Самое что ни на есть прямое отношение. – Неужели мы создали тогда… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал: – Ничего вы не создали! – ответил он. – Вы много о себе возомнили. Создали, породили… не смешите меня. Вы ничего не создали, вы просто привлекли внимание тех, от кого стоило бы держаться подальше. И поплатились за это. А теперь платим мы, поскольку вас уже не осталось. И за себя платим, и за ваши прошлые грехи – тоже. Вот только кому от этого легче?… – Да никому, пожалуй. Прости, Пятый, я просто надеялся на то, что ты мне хоть что-то расскажешь… – Сейчас – вряд ли, – подумав сказал Пятый. – Голова – как не своя, ей Богу. – Тогда отдыхай, а после поговорим, если захочешь и силы найдёшь. Только пойми, тогда, когда всё это лишь начиналось… я был не один. И все те, кто был рядом со мной, кто был для меня важен и кого я любил – все мертвы. До одного. Остался лишь я, да и то… – Айзенштат горестно махнул рукой, – я – это уже и не я вовсе. Понимаешь? – Я всё понимаю, – тихо ответил Пятый. – Но я ничем не могу вам помочь, равно как и вы мне. Те, кого я любил раньше, тоже, как и ваши друзья, погибли. Вы верно сказали – я уже почти мёртв. Меня здесь держит фактически только то, что жив Лин. Не станет его – не станет и меня. Точно так же и с ним. Мы просто стараемся уступить эту честь – умереть первым – другому. Не спрашивайте, почему. Догадались? – спросил Пятый. Айзенштат отрицательно покачал головой. – Последнему будет страшнее, – сказал Пятый. – Последнему придётся сделать то, что здесь называется… – Суицид, – кивнул Айзенштат. – Одно время я был близок к этому, но потом понял, что жить – лучше. Не важно, как. Видимо, я оказался не столь твёрд в своих позициях и убеждениях, как ты. – Об этом я не имею никакого представления, – Пятый встал с кровати, подошёл к окну, прикрыл его, оставив лишь узенькую щель. Задёрнул шторы. – Я не могу ни судить вас, ни думать за вас. И прошу – поступите со мной так же. – Спокойной ночи, Пятый, – Айзенштат вышел из комнаты и отправился в кухню – помыть чашки, привести в порядок холодильник, протереть пол… Снова понять, что он давно уже не Володя Айзенштат, а простой советский человек, Олег Петрович, работник НИИ, примерный муж и старый дурак… В комнату он заглянул часа через два, приоткрыл дверь и остановился на пороге. Пятый спал неспокойно, даже ещё хуже, чем днём. Айзёнштат вошёл, подсел к нему, потряс за плечо, позвал. Пятый проснулся далеко не сразу, он выходил из своего кошмара тяжело, долго. Айзенштат снова потряс его за плечо, похлопал тыльной стороной ладони по скуле со здоровой стороны. Наконец Пятый всё-таки открыл глаза и сел на смятой истерзанной постели. – В чём дело? – спросил он. – Стонешь, дёргаешься, – объяснил Айзенштат. – Очень плохо спишь. Снотворное принести? Выпьешь? – Лучше не стоит, – покачал головой Пятый. – Потом ещё хуже будет… – Давай температуру посмотрим, – предложил Айзенштат. – Ничего не нужно, – ответил Пятый. – Я хочу спать. Вы меня разбудили. Если вас не устраивает что-то, просто попросите меня уйти. Я не обижусь, оденусь и уйду. Сейчас лето, не холодно… дождь кончился… а то, что вы… – Ну-ка ляг, – распорядился Айзенштат. – Тридцать восемь, не меньше… лежи! Прости меня, ради Бога, что я к тебе полез с этими разговорами… лежи, сказал! Я сейчас приду, только принесу таблетки тебе. – Снотворное? – неразборчиво спросил Пятый, Айзенштат его едва понял. – Нет, аспирин и какой-нибудь антибиотик, чего найду, – Айзенштат поднялся и вышел. Когда он через несколько минут вернулся, неся стакан воды и таблетки, он увидел, что Пятый сидит на кровати и непослушными пальцами пытается зашнуровать ботинки. – О, Господи! – Айзенштат… вернее, уже не Айзенштат, а Олег Петрович, поставил стакан на столик, сел на корточки рядом с Пятым и, легко преодолев слабое сопротивление того, снял-таки с него ботинки. Потом заставил принять таблетки (Пятый опять начал спрашивать, не снотворное ли это, Олег Петрович очень убедительно врал, что нет, хотя снотворное тут тоже присутствовало – седуксен не только противоотёчное средство), а затем заставил лечь в кровать. “Какой же я дурак, – с раскаянием подумал Олег Петрович, – парень в таком состоянии, а я с расспросами лезу. Сам себе работы добавил, придётся ждать, когда он успокоится и нормально заснёт. А что делать? Не оставлять же его одного… того и гляди, треснется обо что-нибудь или с кровати упадёт. Куда это, интересно, он собрался сейчас идти? В подвал, что ли?… Вполне возможно, они же с Валентиной как-то умудрились поссориться, он удрал, а потом его ещё найти не могли почти неделю – дома в бреду перепутал, искали в одном месте, а нашли в другом, по соседству. Лин чуть с ума не сошёл, потом его ещё дней десять выхаживали – горячка на нервной почве, крыша поехала. Сумасшедший дом какой-то!… Ладно, хватит о плохом. Температуру я ему вроде сбил, к утру полегчает. А ну-ка, попробую-ка я его напоить по-человечески, пусть пропотеет получше, токсины выйдут, и вообще… столько лекарств принял, а воды выпил совсем мало”. Олег Петрович подождал момента, когда Пятый сам попросит пить, дождался, помог напиться и отправился, наконец, спать. За ночь он, правда, раза три вставал к Пятому, проверить, как тот. Всё было относительно нормально, к утру Пятый, наконец, уснул спокойно – кризис прошёл, его полностью отпустило. Если бы в ту ночь дома была Валентина, она бы объяснила мужу, что подобные кризисы – самое что ни на есть обычное явление и справиться с ними можно только одним способом – уговорить принять жаропонижающее, снотворное, обезболивающее посильнее, и сутки, или хотя бы ночь, дать просто отлежаться – пусть сам справляется. Обычно это помогало лучше всего. Конечно, если проблема была только в переутомлении. Под утро, когда Пятый крепко уснул, Олег Петрович сообразил наконец оставить его в покое. Валентины не было часов до трёх дня, Олег Петрович уже начал волноваться. Наконец она появилась, причём далеко не в самом лучшем настроении. Причина её плохого настроения висела у неё на плече, уцепившись за шею правой рукой. – Лин, отпусти, ты меня удушишь, – сдавленно похрипела Валентина, стряхивая рыжего на пол. – Олег, принеси из прихожей продукты, у меня руки заняты. – Господи, да откуда ты этого-то взяла? – изумился Олег Петрович. – Поймала на подходах к дому, он там свалился на дороге, кто-то уже хотел милицию вызывать. Как я поняла, он к Пятому пошёл… Лин, убери ноги от двери, я не могу закрыть… Олег!… а, он ушёл… нет, уже пришёл, гляди-ка… как Пятый? – Да так себе, – Олег Петрович поставил на пол тяжеленные сумки, – мы с ним полночи не спали, пока я ему таблетки не дал… – А я тебе и сказать-то забыла… а, вот он, болезный!… Выплывает. Из комнаты вышел Пятый, после сна вид у него был истерзанный и растрёпанный, левый глаз заплыл совершенно, майка съехала на одно плечо. Он опёрся о косяк двери и посмотрел на лежащего на пороге Лина. Провёл рукой по лбу, отводя спутанные волосы от здорового глаза и, прихрамывая, побрёл в сторону ванной. – Ты умываться, что ли? – спросила его Валентина. – Угу, – отозвался голос из ванной. – Воду из-под крана не пей, – сказала Валентина. – Угу… – Олег, подержи рыжего, я сейчас, – быстро сказала Валентина. – А чего его держать, он же лежит, – запоздало отозвался ей вслед муж. – Я тебе… – из ванной донёсся звук крепкой затрещины, – Я тебе сказала – воду из-под крана не пить! – Больно же… – Будешь знать… так, налей воду для Лина. – У меня голова кружится… – И что мне теперь – разорваться?! – возмутилась Валентина. Из ванной они вышли всё же вместе – Пятого шатало слишком уж сильно и Валентина не рискнула оставить его в ванной одного. В результате всех пертурбаций Пятый пошёл спать дальше, Олег Петрович был послан разбирать рыночные сумки, а злая Валентина отправилась в ванную мыть Лина, который так и не проснулся. Он прошёл пешком расстояние от предприятия до Валентининого дома и так устал, что перестал реагировать на какие бы то ни было внешние раздражители. По дороге он изгваздался неимоверно и Валентина, которая и до того была сердита, рассердилась так, что казалось – вот-вот взорвётся. Лина перенесли в комнату, ту самую, где спал Пятый, и до самого позднего вечера в доме воцарился относительный покой. Олег Петрович приготовил вкусный ужин: поджарил мясо, потушил полную сковородку овощей, нарезал салат. Валентина немного оттаяла. Однако часов в десять, когда Валентина и Олег Петрович примерились было прилечь посмотреть телевизор, проснулись Лин и Пятый. Лин выполз на кухню первым, зевнул, поглядел на настенные часы, изображавшие гжельскую тарелку, и сказал: – Доброе утро, Валентина Николаевна. – Сам ты утро, – ответила та. – В окно посмотри. – Это вечер? – не понял Лин. – Ну, дела… – Ты ужинать будешь? – спросила Валентина. – Я не хочу, – ответил Лин. – Я пить хочу, у меня температура жарит, кажется… – Померим, – Валентина сняла с полки коробочку с градусником. – А Пятый где? – Я здесь, – Пятый вошёл в кухню, осмотрелся, вытянул из пачки сигарету, сел за стол, прикурил… выжидающе посмотрел на Валентину. – Чего уставился? – спросила та. – Жду, когда ругать начнёте, – пожал плечами Пятый. – За что?… – Я почём знаю… за воду, к примеру. – Да ну тебя, – отмахнулась Валентина. – Ещё не хватало. Тебе картошки положить? – Нет, только если чаю. А то у меня… – И у тебя – температура? – спросила Валентина. – Тогда жди, термометр пока занят. – Я так и понял. Лин, как спалось? – Так себе, – признался Лин. – Неважно. Пятый, тебе когда глаз подбили? – Позавчера ещё. Валентина Николаевна, а откуда Лин тут взялся? Сейчас же суббота… или нет?… – Сам пришёл, ненормальный. Давайте-ка по чашке чая – и спать. Кстати, вы по сколько дней не ели? – Я – три, – ответил Пятый, подумав. – А я – по-моему пять, если не больше, – сказал Лин. – Поесть надо, – Валентина с тоской посмотрела на часы. – Я вам сейчас овсянку сварю, с маслом. И с сахаром… – А мне ещё можно с молоком, – добавил Лин, а Пятый сказал: – Мне – с солью и без всего остального. И вообще, я могу всё сварить сам. – Лучше не надо, пожалей плиту и продукты, – посоветовал Лин. – Правда, Валентина Николаевна? – Правда, правда. Поставь воду. Как выяснилось на поверку, есть они хотели и после еды почувствовали себя хорошо. Пятый, хоть и упирался, съел в результате всё, что положили, а потом ещё и добавки попросил – ощутил, наконец, голод. После еды они напились чаю и только потом отправились спать, оба порядком повеселевшие. Лин позабыл даже, что час назад ныл о своей температуре, которой, к слову сказать, у него и не было. Пятый впервые за последние дни почувствовал себя лучше – ушло напряжение, отступил страх. Всё было в порядке. Спать они легли не сразу, много новостей накопилось за эти дни и у одного и у другого. Если бы не Валентина, в два часа ночи решившая проверить, почему это в комнате горит свет, они бы не уснули до утра. Она живенько разогнала болтунов по кроватям и гордо удалилась в свою комнату – досыпать. – Чего это она? – с возмущением спросил из темноты Лин, когда дверь за Валентиной закрылась. – Так орать из-за… – Всё правильно, время-то уже много, – Пятый подтянул одеяло повыше. – Кстати, Лин, мы её до сих пор не предупредили. И её, и Ленку. – А ты думал, как можно об этом помягче сказать? – В голосе Лина зазвучали ехидные нотки. – Понятия не имею, – признался Пятый. – Я не дипломат. – А я так думаю, – сказал Лин. – Подойти к ней завтра… нет, уже сегодня утром, и сказать: “Валентина Николаевна, мы вам хотим сказать, чтобы вы поскорее увольнялись с работы и ехали к едрени-фени только потому, что мы тут с другом решили немножко поупражняться с глобальным изменением энергетических цепей. Это почти совсем не опасно, только вот предприятия ваши посыплются самыми первыми, потому как они напрямую связанны с высшей формацией”. Хорошо сказал? – Отвратительно, – ответил Пятый. – Она или пошлёт нас подальше или ничего не поймёт. Или и одно, и другое сразу. – Значит, пошлёт и не поймёт, – подытожил Лин. – А что предлагаешь ты? – Просто не стоит так утрировать и драматизировать, – предложил Пятый. – По-моему, стоит просто предостеречь её… ну, сказать, что работая на “трёшке” она подвергает свою жизнь опасности, и немалой. Напомнить ей, что случилось с твоей рукой тем летом. – Я поправился, – сказал Лин. – И слава Богу, – ответил Пятый. – Я бы объяснил ей кое-что, что можно. Опасность она чувствует не хуже нас с тобой. А то и лучше. Вот только… – Что? – спросил Лин. – Она не боится, – ответил Пятый. – Думает, что справится. А я в этом не уверен. Я слишком хорошо отношусь к ней и к Ленке, чтобы позволить… – Можешь не продолжать, – Лин вылез из-под одеяла и пошёл закрывать окно – ему показалось, что дует. – Как красиво, – сказал он тихо, стоя у приоткрытого окна. – И как будет жаль, если это всё сгинет. Правда? – Правда, – согласился Пятый. Он тоже любил ночной город, но сейчас чувствовал себя слишком уставшим, чтобы вставать. Уставшим и опустошённым. Собираться с силами и опять начинать всё снова не хотелось. Страшно хотелось покоя, просто покоя. И тишины. – Давай спать, Лин, – предложил он. – Не знаю, как ты, но я… – Я – хоть до утра, – признался Лин. – Ты спи, а я ещё почитаю, пожалуй. Как думаешь, поймёт?… – Думаю, что да, – ответил Пятый. – Ложись спать, рыжий. А то завтра я буду бегать, а ты – ходить варёный. – Ладно, – Лин зевнул. – Пусть дорога будет интересной… – …и приятной, – закончил Пятый. Среди ночи Пятый проснулся от какого-то тихого звука. Он встал и, стараясь не на что не наткнуться в плохо освещённой комнате, подошёл к Лину. Точно, он. Лину было нехорошо, это Пятый понял сразу. Он тяжело дышал, вздрагивал, словно от холода. – Ну, ну, рыжий, не надо, – шепотом попросил Пятый, садясь рядом с Лином на кровать. – Тише, спокойно… это я… – Пятый… это ты, что ли?… – Лин с трудом открыл глаза и повернулся к Пятому. Двигался он тяжело и осторожно, словно у него болело всё тело. – Что такое?… – Ты стонал, – объяснил Пятый. – Я услышал и проснулся. Тебе ничего не нужно? Может, попить принести? – Нет, не надо… спасибо, конечно, но не стоит. Вот если бы ещё одно одеяло… – Замёрз? – Есть немного, – признался Лин. – Это, наверное, от того, что я поел… – Может быть, Лин. Сейчас, я принесу одеяло и спи дальше, хорошо? – Хорошо, – Лин вздохнул и добавил: – Пока мы тут, всё хорошо. – Я что-то не могу понять, – побормотал Пятый, укрыв Лина пледом и присев рядом с ним на край кровати, – как только тебе плохо, ты начинаешь говорить про “хорошо”. – Я и сам не могу понять, – прошептал в ответ Лин. – А знаешь анекдот про врача? – Какой? – тоже шепотом поинтересовался Пятый. – Который пациентке, пришедшей к нему в кабинет, говорит… – Это что такое?! – раздался Валентинин голос. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и наблюдала за ними. – Я кому сказала час назад: идти спать? – Лину стало нехорошо, и я принёс ему плед, – объяснил Пятый. – И ему от этого стало лучше? – съязвила Валентина. – Не то, чтобы лучше, но я хотя бы согрелся, – ответил Лин. – А что до остального мандража… то это моё личное. – Мне твоё личное когда-нибудь выйдет боком, – вздохнула Валентина. – Ложитесь спать, ради Бога. – Валентина Николаевна, нам надо поговорить с вами, – решился вдруг Пятый. – Это очень важно. – Ну, говори, – со вздохом сказала та. – Только покороче. – Покороче не получится, – ответил Пятый. – Вы сядьте. – Только обещай, что после этого твоего разговора вы ляжете. Хорошо? – Хорошо, – согласился Пятый. – Очень хорошо. Непременно. Валентина Николаевна, вы работаете на “трёшке” уже больше трёх лет, не так ли? – Почти четыре, – кивнула та. – И что из этого следует? – Вы не замечали там… на “третьем”, ничего странного или нехорошего? – осторожно спросил Пятый. – Нет, – немного удивлённо ответила Валентина. – Не замечала. Ни на “первом”, ни на “третьем”. А что? – Я… то есть, мы… – Пятый на секунду замялся, но продолжил: – Мы вынуждены вас предупредить, что вы подвергаете свою жизнь опасности… – В каком смысле? – не поняла Валентина. – В самом прямом, – ответил Лин. Он сел на постели, подтянул одеяло и добавил: – Мы боимся за вас и за Ленку. Правда. – Шутите, небось, – отмахнулась Валентина. – И не думаем даже, – ответил Пятый. – В мыслях такого нет. Тем более, что шутить подобными вещами – мягко говоря, жестоко. – О чём речь, объясни толком, – попросила Валентина. – Пугаете, пугаете, а по делу – ни слова. – Если по делу… тут трудно что-то объяснить конкретно, – неуверенно начал Пятый, – но… просто предприятия – это форпост… форпост очень нехорошей силы и всего, что с ней связано. Находясь там, вы рискуете. Очень сильно рискуете. – Чем? – спросила Валентина. – Прежде всего – своим здоровьем и жизнью. В очень скором времени там начнутся неприятные явления… – Какие? – спросила Валентина. – Гадость всякая может на свет Божий вылезти, – объяснил Лин. – Очень неприятная гадость. Вы такую только в фильмах ужасов могли видеть. Но этого мало… – Самое плохое то, что вы, да и все остальные тоже, не имеете самого элементарного представления о том, что надо делать в подобных случаях. А мы имеем. Очень хорошее представление. Нас этому учили, слава Богу. – Помните, что было с моей рукой? – спросил Лин. – Помню, – согласилась Валентина. – И что? Я тогда таки не поняла, что вы мне пытались втолковать. До сих пор думаю, что это было. – Это было одно из проявлений той гадости, о которой шла речь. Вот только я повёл себя неграмотно, а Пятый – грамотно. Поэтому я оказался с рукой, а он потом со мной просиживал свою зад… – Ах ты сволочь!… – процедил Пятый. – Это, надо понимать, вместо благодарности? – Это она самая и была, – парировал Лин. – Так вот, Валентина Николаевна, о чём я?… – О проявлениях “этой гадости”, – подсказала Валентина со вздохом. – Это ещё не самое страшное и происходит это редко, – сказал Пятый. – Мы можем это почувствовать и как-то защититься. Вы – нет. Лена – тоже. Юра… не мне вам рассказывать. Поэтому мы можем вам посоветовать только одно – бегите. И чем скорее и дальше – тем лучше. – Бегите, – покачала головой Валентина. – Да кто же нас отпустит-то? Пятый развёл руками – об этом он ничего не мог сказать. Он понимал, что все они – в какой-то мере пленники, и что тюремщики их, кстати, находятся в весьма и весьма невыгодном положении, тоже знал. Вот только совершенно не представлял, чем им всем можно как-то помочь. Выхода он не видел. Вернее, выход-то, конечно, был, но… – Я хочу вам сказать, Валентина Николаевна, чтобы вы… словом, как только мы с Лином умрём… – Пятый с трудом подбирал слова, – чтобы вы бежали. Пока мы тут, это всё ещё как-то можно сдерживать, но наша с Лином смерть откроет, боюсь, такие ворота, что от предприятий останутся лишь покосившиеся заборы с колючей проволокой на гнилых столбах… – Бетон не гниёт, – возразила Валентина. – Это вы так думаете, – отрицательно покачал головой Пятый. – На самом же деле… – Исчезает всё, – добавил Лин. – Всё, даже то, что нам казалось вечным. – Может, это и хорошо, – сказала Валентина. – А может, нет. Откуда мне знать? Я – простой фельдшер, а не пророк или святой. Спасибо, что предупредили, ребята. Мне не нравится говорить о смерти, но всё равно – спасибо. – А что вы теперь будете делать? – спросил Лин. – После этого дурацкого и нелепого предупреждения? В которое вы, надо полагать, не поверили? – Приму к сведению, – пожала плечами Валентина. – И буду жить дальше. …Валентина вспомнила один осенний пасмурный вечер, конец сентября позапрошлого года. Пятница. Дождь на улице, а на “трёшке” – освидетельствование перед выходными. И ничего не хочется – ни сидеть в холодном медпункте, ни спускаться вниз, в промозглое сырое подземелье. Ничего. Но надо. Потому, что положено. И Валентина пошла вниз, внутренне заранее приготовившись к тому, что ждало её там, внизу. На этот раз трупов было не так много – то ли на надсмотрщиков осень тоже действовала и они стали задумываться о бренности земного существования и жалеть “рабочих”, то ли народ ещё не отошёл толком после отпусков и ленился. Валентина увидела, что от “восьмёрки” на этот раз пришли Пятый и Лин, приволокли мёртвых рабочих и теперь стояли, ждали, когда начнётся утилизация – такой был порядок. Валентина подошла к ним поближе. Лина она, правда, осмотрела неделю назад, а вот Пятого не видела месяц, а то и больше. Пятый ей не понравился – даже не заметил, что она подошла. Стоял у стеночки, запрокинув голову, и молчал. А Лин заметил и направился к Валентине. – Валентина Николаевна, – начал он шепотом, даже не поздоровавшись, – заберите Пятого отсюда, срочно! – В чём дело? – спросила Валентина. – Андрей вышел в смену, а этот, – Лин махнул рукой в сторону Пятого, – совсем плохой. Он его прибьёт!… – Погоди, не телепайся, – попросила Валентина. Она подошла к Пятому и щёлкнула пальцами возле его лица. Никакой реакции не последовало. Валентина пощупала ему пульс. – Ну что? – спросил Лин. – Что, что… – проворчала Валентина. – Я же не рентген – “что”… Слабый очень, вот что. Как он сюда-то дошёл? – На автомате ходит, – объяснил Лин. – Уже третьи сутки так… – Посади его, а я пойду с Андреем пошуршу. Может, отпустит. Всё хреново, потому что нет патологии или травмы. Так – забирай без разговоров. А так… – Я знаю, – ответил Лин. Он тоже подошёл к Пятому и усадил его на пол. – Ты сам как? – спросила Валентина. – Я-то? В порядке пока, – ответил Лин. – Я же отдыхал не так уж давно, если вы помните. А вот Пятый… – Всё, сиди и молчи, ирод наш идёт, – шепотом сказала она. – Авось, получится… Хорошо? – Хорошо, – согласно кивнул Лин. – Только бы вышло… Всё получилось. Андрей пожал плечами, сказал, что пусть хоть обоих забирает, и пошёл куда-то по своим делам. Валентина отвела Пятого наверх, уложила, осмотрела… Пятый был словно в оцепенение – он вполне нормально шёл, не понимая, куда и зачем, выполнял простые команды или просьбы – сесть, лечь, постоять на месте. Валентина не стала даже пытаться дать ему поесть или напиться – знала, что бесполезно. Она немного привела Пятого в себя, но лишь на столько, чтобы он смог уснуть, не более. Потом спустилась вниз, отпустила делегации от оставшихся “тимов”, подписала всё, что требовалось и, тяжко вздохнув, отправилась наверх, в медпункт. Пятый всё ещё спал. Валентина посмотрела в окно долгим тоскливым взглядом, сняла трубку и набрала свой домашний номер. – Олежа, привет, это я, – сказала она. – Ты как, на дачу поедешь?… Как – нет? Простыл?… да ты что… ладно. Слушай, а ехать-то надо, гравий на завтра заказали, надо же машину встретить… одна? Может, я кого с собой возьму отсюда, а?… Нет, Лина не дадут, Пятого могу взять, тут он… спит… хорошо, Олеж, я поехала, люблю, целую, и всё такое… пока. Она повесила трубку и поглядела на Пятого. Вроде бы ему стало получше. По крайней мере, с ним не так страшно ночью будет, да и с машиной поможет, если что. Надо ехать, а то темнеет быстро, как бы не застрять там в какой-нибудь яме по дороге. – Пятый, – позвала она, – вставай, ехать надо. Пятый приоткрыл мутные глаза и посмотрел куда-то мимо Валентины. Потом, наконец, сообразил, что к нему обращаются, и спросил хриплым со сна голосом: – Куда ехать?… – На дачу поедем, – объяснила Валентина, – а то ты что-то слишком бледный и не соображаешь ничего. Хоть воздухом подышишь. Пятый кивнул и снова закрыл глаза. Валентина оделась, застегнула сумку, проверила, плотно ли закрыт кран (последнее время краны стали течь, а ремонтировать их не спешили), и, с трудом заставив Пятого встать, повела его к выходу. Он шёл еле-еле, медленно, неуверенно, постоянно старался прислониться к стене, чтобы хоть немного отдохнуть. На улице Валентина оставила его возле двери, а сама пошла открывать и заводить машину. Вернувшись, она увидела, что Пятый успел за время её отсутствия сесть на ступеньку (ноги не держали), и что он дрожит. “Идиотка! – обругала она себя. – Вытащила человека из-под одеяла, и поволокла, в чём был, на холод… вот ведь дура, а!” На ней самой был тёплый толстый свитер, а поверх него – пуховая куртка. На Пятом, кроме балахона и штанов – ровным счётом ничего. Он сидел, обхватив себя руками, прикрыв глаза, и, казалось, не замечал ничего вокруг. – Холодно? – сочувственно спросила Валентина. Он кивнул. Валентина сняла с себя куртку и накинула её Пятому на плечи. – Подожди немножко, я сейчас машину подгоню, в ней тепло, согреешься. – Он снова кивнул. Валентина подвела машину вплотную к крыльцу, помогла Пятому перебраться на заднее сиденье и села за руль. Пятый, скорчившись, забился в угол кабины, он дрожал так же сильно, как и на улице. Валентина включила печку, но толку от этого пока было мало – мотор ещё не прогрелся. Валентина укрыла Пятого всё той же курткой, подрегулировала зеркало и сказала: – Прости меня, дуру такую, ладно? Не сообразила я. Надо было нам с тобой чайку перед дорогой выпить, а я что-то заторопилась… Поехали, хорошо? А чаю на даче попьём. – Хорошо… – прошептал Пятый в ответ. – Мне всё равно… – Тогда поспи пока, ехать почти два часа, – предупредила Валентина. – Можешь лечь, если хочешь. – Потом… – ответил Пятый. – Не сейчас… что ж меня так знобит-то?… – Это не озноб, ты просто замёрз. Осень на улице. – Опять лето пропало, – прошептал Пятый. – Не везёт мне с погодой… Ехали они действительно долго. Быстро темнело, начался дождь. Валентина вела осторожно, не торопясь, старалась не гнать. Пятого немного отпустило, он стал засыпать, и Валентине пришлось из-за этого остановить машину – Пятый пытался лечь поудобнее, да всё никак не мог сообразить, как это сделать. Валентина устроила его с комфортом, подложила ему под голову курку, включила печку на полную мощность – пусть согреется как следует, и поехала дальше. Не смотря на то, что была пятница, погода распугала большинство дачников и дорога была практически пустой. Валентина свернула на грунтовку и потихонечку, на второй передаче, поехала, лавируя между лужами и ямами. Перед одной особенно глубокой и широкой ямой она в нерешительности остановила машину. – Выходить? – тихо спросил Пятый, не открывая глаз. Валентина повернулась к нему и спросила: – Зачем тебе выходить? – не поняла она. – Машину выталкивать, – ответил он. – Лежи, Бога ради, – ответила Валентина. – Никто пока нигде не застрял. Понятно? – Угу, – Пятый снова уронил голову на руку, а Валентина, благополучно проехав-таки через бездонную лужу, повела машину дальше. На даче она первым делом открыла дверь дома, впустила Пятого, велела ему идти в комнату, а сама поспешила к сараю, за дровами. Когда она вернулась, то увидела, что Пятый уже успел лечь на пол, прямо на террасе. – С ума сошёл? – спросила она. – Воспаление лёгких получить решил? А ну, вставай! Иди, кому говорю… – Я думал, что на террасе… – начал он, садясь. – Какая терраса, сентябрь же! – Валентина покрутила пальцем у виска. Пятого снова стало трясти от холода. Валентина отвела его в комнату, усадила на кровать, накинула ему на плечи одеяло и занялась печкой. Отсыревшие дрова сначала горели плохо, но потом дело пошло на лад и вскоре в комнате стало значительно теплее. – Чай хочешь? – спросила Валентина. Пятый тряхнул головой, отгоняя сон и сказал: – Можно… спасибо вам, Валентина Николаевна, за то, что вы меня сегодня вытащили. Мне что-то плохо последние дни, сам не пойму, из-за чего. – Переутомился, что ли?… – Нет… вернее, не только это. Скорее, недоспал. Спать не давали, развлекались они, вероятно… не знаю. Но будили, постоянно будили. Только уснёшь – так сразу… – Сволочи… какие же сволочи… ладно, проехали. Согрелся? – Немного. Хоть не трясёт, и то хорошо, – Пятый передёрнул плечами и нахмурился. – Валентина Николаевна, вам ничего не будет за то, что вы меня забрали? – Я им сказала, что ты мне понадобился на даче, чтобы гравий таскать, – пояснила Валентина. – Поверили, чтоб их… Давай по чаю – и спать. С кровати можешь не вставать, не надо… не надо, я сказала! На вот, свитер надень. И брюки, прямо поверх своих, а то комната к утру выстывает. Я тебе ещё плед дам шерстяной, он тёплый. – Я к холоду привык, не надо плед, – попробовал было возразить Пятый. – Иди в баню! – огрызнулась Валентина. – Я тебе хоть два пледа дам. Моя дача, что хочу, то и делаю. Держи чашку, и смотри не обожгись, горячий. Бутерброд тебе с чем дать – с маслом или с сыром? – Ни с чем. Я не хочу… – А я не верю, – парировала Валентина. – Ешь с маслом, коли так. – Тогда лучше с сыром. – А говорил, что не хочешь. Голодный, небось, как я не знаю кто! – Я привык… – Пятый сидел, опираясь на подушку. Чашку с чаем он пристроил на подлокотник стоящего рядом с кроватью кресла. – Вот спать – хочу… – Ну и спи, – ответила Валентина. – Гулять завтра пойдём. В лес. Хочешь? – А зачем? – спросил Пятый, который никуда в тот момент идти не хотел. – За грибами, – объяснила она. – Это же здорово. А вечером – домой. Лады? – Лады, – согласился Пятый. – А что, тут на самом деле есть грибы? – А как же! – удивилась Валентина. – Конечно, есть… Слушай, а там, у вас… уж не знаю, откуда там ты… не хочешь – не говори… Но у вас там что – нету грибов, что ли? – Только привозные, – ответил Пятый. – Отсюда, кстати, их и привозят. Только они стоят чертовски дорого, а у нас с Лином никогда не было лишних денег. Так что я этого дела и не пробовал ни разу в жизни… – он говорил как-то отрешённо, равнодушно, устало. – Небось хотелось попробовать? – спросила Валентина. Ей не нравилось это равнодушие, да к тому же стало немного обидно за свои родные пенаты. – Не особенно, – ответил тот. – Мы никогда не страдали от того, что кто-то ест что-то вкусное, а нам этого не купить. Всё равно… – А мне – не всё равно. Я люблю, чтобы у меня было всё самое лучшее, – призналась Валентина. – Ты думаешь, у нас простые люди едят сервелат каждый месяц? Не едят. А я – ем. И это приятно. – Сервелат – это колбаса? – спросил Пятый. Валентина кивнула, Пятый поморщился. – Гадость какая… это же мясо. – Ну и что? – удивилась Валентина. – У нас поговорка есть такая – у него такое лицо, словно его мясо есть заставили, – объяснил Пятый. – У вас, по-моему есть что-то похожее… – У нас вместо мяса – говно, – Валентина усмехнулась. – Пей чай, пока совсем не остыл. Оклемался? – Совершенно. Полежал, поспал… я бы ещё поспал, кстати. – Ну и спи. А я пока почитаю. Часа через полтора Валентина отложила книжку – время уже перевалило за полночь. Она потянулась было к выключателю, но тут её взгляд упал на спящего Пятого, и рука замерла сама по себе, остановилась. Пятый спал и улыбался во сне. Слабо, едва заметно… но эта лёгкая улыбка странно преобразила его лицо – словно сняли маску постоянной боли и отчаяния. “Господи, какой же он молодой! – пронеслось у Валентины в голове. – Как же я раньше этого не поняла!” Пятому видимо снилось что-то очень хорошее, светлое, доброе… это бывало столь редко, что он и сам, вероятно, успел забыть, когда такое с ним было последний раз. Нерезкий, приглушенный свет настенного бра словно смыл с его лица печать страдания и оно преобразилось неузнаваемо, нереально. Перед Валентиной спал, положив под голову худую руку, совсем молодой парень, от силы лет двадцати, красивый, с правильными тонкими чертами лица и густыми чёрными волосами. – Вот сволочь! – с восхищение прошептала Валентина. – Вот ты какой… на самом-то деле. А я и не разглядела тебя, настоящего. Дура… А хорош, стервец, как хорош… девок, небось, с рукава стряхивал, не замечал… Что было – и что стало… Интересно, можно ли что-то сделать, чтобы вернуть его прежнего насовсем? Наверное, можно. Вот только как?… Но до чего хорош!… По-своему, не по здешнему… – Валентина вздохнула, прилегла поудобнее. “Это надо же, – подумала она. – Какие вещи в мире творятся… словно с иконы или с картины лицо… а я этого даже не видела. И вправду, что нас, советских людей, приучают видеть?… Только внешнее, для внутреннего и места не остаётся. Ладно, пора спать, поздно уже совсем. Спи, мальчик, может, ещё чего хорошее присниться, не вечно же тебе одними кошмарами ночью перебиваться…” Она погасила бра и маленькая дачная комнатка погрузилась во тьму. Лишь едва слышный осенний дождь за окнами нарушал тишину, лишь он один решил не спать этой промозглой сентябрьской ночью. А спать такой ночью хорошо. Особенно, если рядом потрескивают дрова в жаркой маленькой печке… Валентина проснулась часов в восемь утра, ещё даже не рассвело толком. За окнами притаился туман, неподвижный, осенний, мглистый. Комната за ночь выстыла, поэтому Валентина первым делом по новой растопила печку и лишь после этого принялась за готовку завтрака. Впрочем, ей не особенно хотелось как-то себя утруждать, поэтому она просто отварила картошку, нарезала хлеба и сыра, воткнула в трёхлитровую банку здоровенный кипятильник и пошла с холодной террасы в комнату – будить Пятого. Тот всё ещё спал, но наступившее утро расставило всё по своим местам – Валентина видела перед собой того Пятого, к которому привыкла за эти несколько лет. Измождённого, смертельно уставшего, с запавшими глазами, лишенного какой бы то ни было внешней привлекательности и способного внушить лишь страх и жалость. Страх – что финал слишком близко, а помочь невозможно. Что-то мешает. Тоньше бумаги и крепче стали… – Подъём, соня! – бодро сказала Валентина и потрясла Пятого за плечо. Он немного приоткрыл глаза и поморщился от света. – Завтрак проспишь. – Тепло, – удивлённо сказал он. – Хорошо как… и тихо… – Хочешь, можешь ещё поспать, – сжалилась Валентина. – А картошку я потом подогрею… – Нет, не стоит. Я сейчас, – Пятый потянулся, зевнул, тряхнул головой. – Всегда не любил просыпаться. – Этого никто не любит, – заметила Валентина. – Но приходится. – Нет, просыпаться хорошо… Проснулся – значит, ты живой. – Это точно. Живой – и хорошо. Пойдём есть, пока завтрак не остыл. – Сейчас, с духом соберусь, а то из-под одеяла вылезать неохота, – признался Пятый. – Там что, дождь? – спросил он, взглянув на окно, задёрнутое тоненькой выляневшей занавеской. – Нет, туман, – ответила Валентина. – Слушай, что тебе такое снилось ночью? – Я что, опять кричал? – с тоской спросил Пятый. Валентина отрицательно покачала головой. – В том-то всё и дело, что не кричал, а совсем наоборот. Я тебя никогда таким не видела. – Каким? – не понял Пятый. Он сел на кровати, придерживая одеяло и с недоумением посмотрел на Валентину. В его взгляде читался вежливый вопрос. – Ты улыбался, – объяснила та. Пятый приподнял брови, недоверчиво покачал головой. – Правда-правда, – заверила его Валентина. – Я и сама сильно удивилась. – Не может быть. Хотя выспался я отлично, всегда бы так… может, и в самом деле… – Пятому явно не хотелось говорить о себе, поэтому он решил сменить тему, и как можно скорее: – Валентина Николаевна, вы прогноз на сегодня слушали? – спросил он. – Дождя не будет, – ответила та. – Слава Богу, не нужно будет машину толкать… – Пятый наконец сумел побороть соблазн ещё полежать под тёплым одеялом и встал. Поёжился, хотя в комнате было тепло. – Давайте я за водой схожу, что ли? – попросил он. – А то толку от меня, как… – Сходи, – согласилась Валентина. – Я пока чайку соображу. И вот ещё. Пройдись по участку, глянь, куда можно гравий этот чёртов свалить, а то у меня всё никак руки не доходят до этого… – Я мигом, – Пятый набросил на плечи старенькую телогрейку, висевшую на гвоздике подле печки, и вышел. Валентина минуту постояла, собираясь с мыслями и поспешила на террасу – вода в банке уже, наверное, закипела. Сквозь узкие высокие окошки, выходящие в умирающий осенний сад, был виден кусок дорожки, что шла к калитке, клумба с увядающими гладиолусами, грядки клубники… но всё это сейчас тонуло в зыбком осеннем тумане, проступало сквозь него нечётко, расплывчато, размыто. Валентина заварила чай и закурила, глядя в осеннее окно. Минуты через три скрипнула калитка и вскоре на дорожке появился Пятый, который без малейшего видимого усилия нёс два ведра воды. Да ещё и шёл при этом весьма тихо – шагов почти не слышно, то ли туман глушит, то ли ещё что… Впрочем, он всегда тихо ходит, привык, наверное… – Иди чай пить, – позвала Валентина, – а то всё остывает на этой холодине с такой скоростью, что… – Иду, – Пятый вошёл, поставил вёдра на пол возле двери и сел за стол. Ели они молча, Валентина – неторопливо, Пятый – с жадностью, совсем для него нехарактерной. – Давно не жравши? – спросила Валентина. – Угу, – ответил он. – Несколько дней… – Ещё положить? – спросила Валентина, когда он доел. – Не стоит, лучше потом. Когда вернёмся. А то вы со мной намучаетесь, если я… – Логично, не придерёшься, – развела руками Валентина. – Ну что, пошли? – А посуда? – спросил Пятый. – Да ну её, – отмахнулась Валентина. – Потом, перед отъездом помою. – Ну нет уж. Я быстро, – Пятый собрал со стола тарелки. – Вы пока соберитесь… – Ладно, мой. Только воды согрей. Ты место под гравий нашёл? – Да, там где картошка была. Больше некуда. И охота вам тратиться?… – Денег у меня много. А гравия нет. Решила исправить положение, – Валентина встала с шаткого стула, потянулась с удовольствием, хрустнув суставами, передёрнула плечами. – Пошли, дружок, а то сейчас в лес куча всякого народа набежит. Конкуренция… Но я без грибов не останусь, так и знай. – Я в этом и не сомневался, – заметил Пятый. – Вы… как бы это сказать… – Договаривай-договаривай, – подбодрила его Валентина. – Ты хотел сказать, что я своего не упущу. Так? – Так, – кивнул Пятый. – И ты хочешь сказать, что это плохо? – Нет. Люди бывают разные… впрочем, кому я это объясняю? – в пространство поинтересовался Пятый. Валентина усмехнулась, состроила Пятому рожу (он лишь покачал в ответ головой), сняла с буфета корзинку и пошла к выходу – опережать конкурентов. Пятый вздохнул, поплотнее запахнул телогрейку и последовал за ней. Как ни странно, а день, постепенно поднимавшийся над осенним лесом, обещал стать тёплым и солнечным. Едва заметный неспешный ветерок гладил желтеющие листья берёз и они, обрадованные его прикосновением, спешили вслед за ним, напрашиваясь на ласку – маленькие смертные странники осени. Внизу же их терпеливо поджидала тонкая побуревшая осенняя трава, только листья не думали об этом – им были дороже странствия с ветром по прозрачному, промытому ночным дождём небу. Это куда приятнее, чем лежать внизу и ждать… ждать снега. Валентина и Пятый неспешно шли по прогалинам между высоких белоствольных берёз. Валентина внимательно глядела под ноги, иногда раздвигая суковатой палкой траву. Пятому на поиск грибов было по большому счёту наплевать. Он просто наслаждался лесом. – Слушай, ты чего грибы не ищешь? – с лёгким возмущением спросила Валентина. – Я для чего тебя с собой потащила, скажи на милость? Чтоб ты берёзками любовался, что ли? – Я, честно сказать, даже не знаю, что надо искать, – признался Пятый после минутного молчания. – Ты что, не знаешь, как грибы выглядят? – удивилась Валентина. – Или ты в лесу никогда не был? – Был, но как-то не обращал внимания, – ответил Пятый. – Сами понимаете, во время побега не очень получается… – Ладно, исправим. Вот смотри. Это – белый… – Валентина вытащила из корзинки гриб. – Вы зря вынули, у вас под ногами – три точно таких же, – заметил Пятый. – Вы сейчас на них наступите. – Где?! Ой, точно… а это подосиновик, только маленький… – Сзади, под деревом, шагах в шести. Не под этим, вон под тем… А вон там что такое торчит? – спросил Пятый. – Мухомор. Он ядовитый. Его не едят. Слушай, как ты их видишь? Ты же говорил, что искать не умеешь… – Я и не умею. А вижу… я просто так устроен. Я всё вижу. Особенно, если при этом я себя хорошо чувствую. Как сейчас. – Найди ещё, а? – Тут поблизости больше нет, – Пятый огляделся. – Может, подальше пройдём? – Давай… За два часа они собрали полную корзину. Встречные грибники смотрели им вслед с завистью, Валентина довольно улыбалась, а Пятый лишь пожимал плечами – он не мог понять, чего тут такого особенного. Его гораздо больше занимал лес, а какие-то шляпки на ножках не волновали абсолютно. Миновав просеку, они вышли на опушку и как по команде замерли, очарованные потрясающим видом, который открылся им. Осенний простор, пронизанный лучами прозрачного солнца, щемящее чудное чувство тоски и радости одновременно – нечто огромное и живое словно заключило их на секунду в свои объятия… – Ке и про-та… – прошептал Пятый. – Осень в холмах… – Что ты сказал? – не поняла Валентина. – Осень в холмах. Был у нас такой… сюжет… – Пятый замялся. – Про осень. Почти такую же, как эта… – Фильм? – Да нет, не фильм. Сюжет… об усталой душе, – Пятый замолк, вспоминая. – Да, правильно… даже не о душе, а о душах. В некотором смысле это классика. – Да что ты вообще в литературе понимаешь? – спросила Валентина. – Ты, по-моему, кроме ящиков, ничего в жизни не видел. – Вы ошибаетесь, – ответил Пятый. – Я читал ваших классиков. Там, в этих книгах – всё мёртвое. Характеры, души… мелочные или мечущиеся. Старые проблемы – добро и зло, ненависть и любовь, высокие страсти… скучно. – Ишь ты, выискался! – покачала головой Валентина. – Ты, наверное, не дорос до классики. – Не знаю. Может быть. Просто когда каждый день ждёшь, что тебя… – Пятый кашлянул, запнулся, – что тебя убьют, становится смешно читать, как она ожидала его под старым деревом и думала о пение птиц и кваканье жаб… – А о чем же тогда этот твой сюжет?… – Выбор, – ответил Пятый. – Сюжет не мой, но проблема в нём поднята очень близкая мне. Выбор. Вернее, невозможность выбора… – О чём там? – спросила Валентина. – Начинается всё довольно тривиально – двое мужчин приезжают на отдых, один из них встречает женщину, влюбляется в неё, она в него… Всё бы было нормально, будь они простыми людьми. Но они… от них слишком много зависит. Кее и Имро… они были… – Кем были? – спросила Валентина. – Воинами, – Пятый поморщился – опять не находил нужного слова. – Адана, женщина, поняла это… и попросила их о помощи… оказать которую они не имели права… – И что?… – Кончается всё плохо. Имро решается сделать то, о чём просит любимая женщина, Кее не может бросить друга, Адана… она слишком поздно понимает, что попросила о невозможном… Они все гибнут, страшно, нелепо. Но этого мало. Их гибель тянет за собой гибель ещё многих и многих людей. – В общем, момент – и в море. А суть-то в чём? – Только в том, что нельзя совершать поступков, заведомо обречённых на провал. И нельзя приносить себя в жертву. И надо думать, что делаешь. И думать перед тем, как делать… И что иногда думать бесполезно… А сюжет… Я всё очень сильно упростил, сюжет специфичен, его трудно воспринять в том виде, в котором он знаком мне, но… – Пятый примолк. Он пристально смотрел куда-то вдаль, черты его лица смягчились, взгляд потеплел, словно оттаял. – Это был очень хороший сюжет. Печальный, но хороший. Валентина пожала плечами. – А сам говорил, что не про любовь, – заметила она. – Да как же без неё, без подлой. Это как приправа, без которой всё пресно и скучно. – А как же ты без неё? Неужели ни разу в жизни не влюблялся? – Не довелось, – коротко сказал Пятый. Он поднял с земли корзинку с грибами, провёл рукой по голове, приглаживая растрёпанные ветром волосы. – Пойдёмте, уже третий час, а в четыре придёт машина… Жить дальше… Легко сказать. Она превосходно понимала, что Пятый с Лином не врут. Им незачем, да и по характеру они правдивы до колик в желудке. А раз не врут… Что теперь? Что с того?… Предупредили, заботливые. Уж лучше ничего вообще не знать, хоть помирать не так страшно. А когда знаешь… ой-ой-ой, как страшненько-то делается!… Как говориться, – мама, роди меня обратно. А может, всё обойдётся? Понадеяться на русский “авось”? Можно. И хорошо, что можно. Хоть что-то можно. Сколько их было, этих дней!… Не передать. Таких разных и в то же время – таких одинаковых. Дней, напрочь лишённых каких бы то ни было устремлений, дней, смысл которых был столь прост и неказист… жить. Не важно, с целью или без. Дней, когда он просыпался в полутёмном подвале и с удивлением говорил себе – я живой. И тело моё живо, и душа ещё не успела умереть. Или когда он, вернувшись вечером в тот же подвал, видел Лина, живого и спокойного, просто Лина, который, к примеру, ставил кипятить банку с водой для чая – душа его радовалась. Самое трудное – это научиться радости. Такой, какая она для тебя. |
|
|