"Машина желаний (сценарий). Вариант 2" - читать интересную книгу автора (Стругацкие Аркадий и Борис)Перед походомТемный неосвещенный туннель. Поблескивают рельсы в пляшущем свете электрического фонаря. Троица взгромождается на узкую платформу электродрезины. Синяя искра на мгновение с треском озаряет сырой свод. Мимо проплывает лампочка, горящая вполнакала. – Как красиво, – говорит Писатель. – Темнота и ничего не видно… А вы в самом деле профессор? – Да. – Меня зовут… – начинает Писатель, но проводник прерывает его: – Тебя зовут Писатель. – Гм… – говорит Профессор. – А меня как, в таком случае? – А тебя – Профессор, – отвечает проводник. – Меня зовут Профессор, и я профессор. – Польщен, – говорит Писатель. – Значит, я – писатель, и меня, естественно, все зовут почему-то Писатель. Представляете, как неудобно? – Известный писатель? – Нет. Модный. – И о чем же вы пишете? – Да как вам сказать… в основном о читателях. Ни о чем другом они читать не хотят. – По-моему, они правы, – замечает Профессор. – Ни о чем другом и писать, наверное, не стоит. – Они не совсем правы. Писать вообще не стоит. Ни о чем. А вы – химик? – Скорее физик. – Тоже, наверное, скука, а? – Пожалуй. Особенно когда долго не везет… Туннель позади. В предрассветной темноте, озаряемая искрами от тролля, электродрезина катит по насыпи. – А у меня наоборот, – говорит Писатель. – У меня скука, когда долго везет… – Это кому долго везет? – осведомляется проводник. – Ты же каждый день на скачках просаживаешься. – Уважаемый Соколиный Глаз! – провозглашает Писатель. – Мы с Профессором говорим о совсем других скачках. Мы с ним скачем всю жизнь, и это называется у нас не стипль-чез, а отражение объективной действительности, или, говоря языком профанов, поиски истины. Она прячется, а мы ее ищем. Найдем, поймаем, побалуемся и скачем дальше. Верно, Профессор? – Моя истина, во всяком случае, не прячется, – отвечает Профессор. – «Бог хитер, но не злонамерен». – Дьявол, – поправляет Писатель. – Эйнштейн говорил – «бог», а имел в виду природу – А манихейцы говорили – «дьявол», и имели в виду дьявола. Так вот ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он как спрятал вашу истину в самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете – то в одном месте, то в другом. В одном копнули – ага, ядро состоит из протонов. В другом месте копнули – красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот мой дьявол – другое дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с нею что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо. Возьмите там какой-нибудь закон Архимеда… С самого начала он был правильный, и сейчас он правильный, и всегда будет правильным. Каждый может его проверить, пожалуйста. А стоит взять какой-нибудь расписной горшок восьмого века… Да в восьмом веке в него объедки кидали, а нынче он в музее стоит и вызывает восхищение лаконичностью рисунка и неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не выясняется, что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул в раскоп для сенсации… И форма у него осталась неповторимой, и рисунок лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает… – Ну, вы неправы, – говорит Профессор. – Вы говорите о профанах и снобах… – Ничего подобного, – говорит Писатель. – Я говорю о горшках. Я сам двадцать лет леплю такие горшки. И поскольку я писатель достаточно известный, то они восхищают книголюбов лаконичностью рисунка и неповторимостью формы. А лет через десять придет мальчик и в простоте душевной заорет про голого короля… А через сто лет – кто его знает? – явится другой мальчик и заорет «эврика!» по моему поводу. Что, и такие случаи бывали… – Господи, – произносит Профессор. – И вы об этом все время думаете? – Первый раз в жизни. Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно. – Я имею в виду, что невозможно, наверное, писать, например, роман и все время думать, как он будет читаться через сто лет… – Конечно, невозможно. А с другой стороны, если его не будут читать через сто лет, на кой черт его писать.. – А деньги! – со злостью замечает проводник. – Ты за него не беспокойся, Профессор, ни о чем таком он не думает. О бабах он думает, о скачках, вот и все его размышления… Истина! Ты его лучше спроси, сколько ему за строчку платят! Пауза. Потом Профессор тихонько говорит: – Если все это так просто, то зачем он с нами в Зону пошел? – Тихо… – говорит проводник. Дрезина замедляет ход. Впереди из тумана надвигается какое-то полуразрушенное станционное строение. – Приехали. – Проводник спрыгивает на шпалы. – Отдых! – Фу-ты! – произносит Писатель, распрямляясь. – Ну теперь-то хоть можно хлебнуть? На газете, расстеленной поверх платформы, стоят термос с кофе, бутылка спиртного, развернуты пакеты со снедью. Все трое усердно жуют, прихлебывая из складных стаканчиков. Теперь уже совсем светло, но туман не рассеялся, он такой же густой, как и раньше, только не молочно-белый, а зеленоватый. – Вы для меня оба новички, – говорит проводник. – Я вас в Зоне не видел и ничего хорошего от вас не жду. Вы меня наняли, и я постараюсь, чтобы вы остались живы как можно дольше, а поэтому не извольте обижаться. Церемониться некогда. Буду просто лупить чем ни попадя, если что не так. – Только, пожалуйста, не по левой руке, – говорит Писатель. – Почему? – Она у меня сломана в детстве. Я ее берегу. – А… – Проводник усмехается. – А я думал – ты левша, пишешь левой. Ладно, тогда буду по голове. Как она у тебя с детства? – Уж очень вы с нами суровы, – говорит Писатель и тянется к бутылке. Проводник перехватывает бутылку, накрепко завинчивает пробку и сует бутылку в карман куртки. – Эхе-хе-хе-хе, – произносит Писатель и наливает себе кофе. – Тихо как, – говорит Профессор. Он задумчиво курит, прислонившись спиной к борту дрезины. – Здесь всегда тихо, – говорит проводник. – До пулеметов далеко, километров пятнадцать, а в Зоне шуметь некому. – Неужели пятнадцать километров? – говорит Профессор. – Я и представления не имел, что можно так углубиться. – Можно. Углублялись. Сейчас вот туман разгонит, увидишь, как они тут углубились. Длинный скрипящий звук доносится вдруг из тумана. Все, даже проводник, вздрагивают. – Что это? – одними губами произносит побледневший Писатель. Проводник молча мотает головой. – А может быть, это все-таки правда, что здесь… живут? – говорит Профессор. – Кто? – презрительно бросает проводник. – Не знаю… Но есть легенда, будто какие-то люди остались в Зоне… – Болтовня это, а не легенда, – обрывает его проводник. – Никого здесь нет и быть не может. Зона это, понятно? Зона! На протяжении этого разговора Писатель вертит головой, переводя взгляд с одного на другого. Он все еще бледен, но постепенно успокаивается. – Я, конечно, понимаю, – говорит он, – что Зона – это именно Зона, а не лоно, не два газона и не три, скажем… э… бизона… Но на всякий случай я с собой кое-что прихватил. – Что прихватил? – проводник уставляется на Писателя неподвижным взглядом. – Что ты там еще прихватил, чучело? Писатель многозначительно похлопывает себя по заду. – Дай сюда, – говорит проводник и протягивает руку. – Зачем? – Дай сюда, говорю! Писатель колеблется. Выражение многозначительного превосходства сходит с его лица. – В Зоне стрелять не во что, дурак, – говорит проводник. – Дай свою пушку. – Не дам, – решительно говорит Писатель, но сейчас же добавляет тоном ниже: – Мне нужно, понимаете? – Понимаю, – говорит проводник неожиданно мягко. – Только на самом деле ничего такого тебе там не понадобится. Если долбанет тебя по-настоящему, то ничего тебе уже не поможет. А если прикует тебя или, скажем, прижжет, то я тебя вытащу. Мертвого – да, брошу. Ну, а живого – вытащу. Это я тебе обещаю. Зря денег не беру. Давай. Писатель нехотя вытаскивает из заднего кармана крошечный дамский браунинг. – Там всего один заряд, – бормочет он. – В стволе. – Поня-атно… – Проводник выщелкивает патрон и небрежно бросает оружие на шпалы. – В Зоне стрелять нельзя, – говорит он поучительно. – В Зоне не то что стрелять – камень иной раз бросить опасно. А у тебя? – обращается он к Профессору. Тот берется двумя пальцами за край воротника куртки. – У меня на этот случай ампула.. – говорит он виновато. – Чего-чего? – Ампула зашита. Яд. Проводник ошеломлен. – Ну-ну, ребята!.. Нет, это… Вы что сюда – помирать пришли? Облегчиться никто не хочет? – Он соскакивает на шпалы. – Смотрите, потом, может, и некогда будет. Или негде… Он отходит от дрезины и сейчас же скрывается в тумане. – А действительно, зачем вы сюда пришли? Модный писатель, вилла… Женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями… – Профессор смотрит на Писателя, высоко задирая брови. – Это вам не понять, профессор, – рассеянно отзывается Писатель, подбрасывая на ладони складной стаканчик. – Есть такое понятие: вдохновение. Так вот: понятие-то у меня есть, а самого вдохновения нет. Иду выпрашивать. – То есть вы что же – исписались? – негромко говорит Профессор. – Что? А, да, то есть у меня его никогда не было. Да это не интересно. А вы? Профессор не успевает ответить. Появляется проводник. – Скоро пойдем. Укладывайтесь. |
|
|