"Моя политическая биография" - читать интересную книгу автора (Лимонов Эдуард)

глава XXII. Под прессом

Я уговорил «Лимбус-Пресс» благодаря их ошибке, на самом деле. Они решили, что я буду писать роман. Это выяснилось позднее, когда я сдал рукопись и обнаружилось, что я сдал детальное расследование. (Да такое детальное, что сам Быков недавно передал, что в книге 90 % правды.)

Мне выдали 5.000 долларов авансом, и я вместе с крошечной Настей погрузился в поезд на Красноярск. Поезд назывался «Москва—Лена». Было это 28 октября… 31 октября мы приехали в Красноярск, и, сменив несколько квартир, поселились в конце концов на углу улиц Ленина и Горького в однокомнатной квартире на втором этаже. Боковое окно квартиры выходило на музей Ленина — серую избу. Дальнейшие два месяца моей жизни нашли отражение в книге «Охота на Быкова». Я встречался с очевидцами жизни Быкова, в общей сложности я опросил около 50 свидетелей его жизни. Соученики, учителя, соседи в шахтёрском городке Назарово, друзья в Красноярске, следователи, милиционеры, враги. По утрам я обобщал свои записи. А крошечная Настя спала под шестью или восемью одеялами. Смешная, в ночной рубашке, розовая, как суслик, протопывала часов в десять в туалет.

Я трудился в поте лица своего. Помимо всего прочего, я должен был где-то после 15 ноября съездить на Алтай, — сменить дежуривших на заимке Пирогова ребят. Это было дело чести. Мы взялись охранять, взялись испытать свои силы, испытать, сможем ли мы выжить на Алтае зимой, значит, следовало довести эксперимент до конца. И я не мог устраниться. «Комбат батяня, батяня комбат, ты сердце не прятал за спины ребят», — так я декларировал свою позицию словами известной песни. Надо было не прятать сердце. Тем более, что нужно было менять людей, — Мишка, Сергей, Олег и Артём сидели там с августа.

Вскоре выяснилось, что меня пасут и в Красноярске. И прослушивают. Мои друзья-бизнесмены, в офисе которых я часто встречался с людьми, дававшими мне сведения для книги о Быкове, — Фёдор Федоренко и Олег Тихомиров сообщили, что их кабинет прослушивается. Близкий к Быкову человек — Георгий Рогаченко сообщил мне, что ему сказали: «Лимонов приехал достать денег для покупки оружия». Следователь Быкова майор милиции Алексей Щипанов сообщил, что его предупредили, будто я приехал в Красноярск с целью провокации. Председатель НБП в Красноярске, робкий Андрей, перепуганный, рассказал, что ему звонил некий чурка и пытался угрозами узнать мой адрес в Красноярске.

В разгар всей этой шпионской деятельности произошли рижские события. Меня оповестили о них по телефону. В те же дни позвонила перепуганная хозяйка (я отсутствовал, с ней беседовала крошечная Настя) квартиры и сообщила зачем-то, что потеряла запасной ключ от квартиры. При всём при том я даже не нанимал эту квартиру — наняла её фирма «Авторадио» через агентство по найму.

Я даже не пытался понять, кто в этом клубке есть кто. И кто на кого работает. Если бы врагам Быкова не нравилась моя деятельность, они бы действовали иначе, подумал я. Дали бы мне для начала по голове, предупредили бы. Широкомасштабность же всей этой возни и прослушиваний заставляла думать, что на подобную активность способна у нас в стране лишь контора. Меня давно взяли под колпак — еще раз убедился я и продолжил свою работу. Даже если бы я всё бросил, сел бы в Москве и смотрел телевизор, они бы продолжали ткать свою паутину. Да и как я мог бросить книгу, не говоря уже о партийной работе. А честь?

В конце ноября я поехал в Новосибирск. Вот как выглядит этот эпизод в книге «Охота на Быкова»:

Теперь-то ясно, что Национал-большевистская партия была избрана объектом разработки ФСБ с последующим обезглавливанием и уничтожением её как организации. Кто принимал решение и на какой высоте власти, мне неизвестно. Однако решение было принято, я полагаю, в начале 2000 года, а возможно, и еще раньше. Почему? Просто потому, что мы как организация достигли такой величины и такой степени активности, что тоталитарное мышление и тоталитарные инстинкты руководителей Российского государства вздрогнули: «Опасность! Уничтожить!» Никаких попыток использовать нас как союзников не было. Никакого понимания, что мы «свои», русская национальная организация, от репрессивной организации ФСБ, которой было поручено наше уничтожение, ожидать не приходилось.

Несколько комментариев к тексту из «Охоты на Быкова». Николая из Новосибирска я взял в качестве шофёра. У него были новенькие водительские права, однако управлять УАЗиком, как оказалось, он не умеет совсем. Приехав в Барнаул, с автовокзала мы позвонили Юре Абрамкину, и тот приехал на автомобиле приятеля нас встретить. Когда в гостинице «Алтай», где мы обычно останавливались, не оказалось свободных комнат — шла краевая сессия ЗС, — я предложил заехать к Золотарёву. Он жил в сотне метров от «Алтая» в квартире на первом этаже, в своего рода коммуне, где постоянно останавливались, ночевали, вписывались и жили люди. Нашлось бы место и нам. Абрамкин, сын преуспевающих родителей — преподавателей вузов, неодобрительно поморщился, но мы заехали во двор Золотарёва. Зашли в подъезд. Постучали в первую дверь налево. Полуприоткрыла дверь девушка «Нам бы с Виктором поговорить». — «Ох, — сказала девушка. — А его нет. Мы его только вчера похоронили. Убили его. Из окна выбросили. Вы не слышали?» — «Да мы из Москвы. Извините», — сказал я.

Дверь закрылась. «Ни хуя себе, — сказал я Юре. — Я его здесь высадил 23 сентября у дверей: весёлого, бронзового, как дервиш, в рубахе с цветами…» — «Да, — потупился Юра. — История…»

Вечером мы приехали к Берсеневу. Было уже совсем темно. Остановившись у подъезда многоквартирного и многоэтажного дома, приятель выглянул в зеркало: «Это за вами, Эдуард Вениаминович, чёрная «Волга» шла и сейчас паркуется? Или за мной?» — «За нами», — односложно ответил я. Спустя десять минут я сидел на кухне у Берсенева напротив него и слушал историю. Виктор зашёл к Берсеневу 16 ноября поздно вечером. Он приехал в район улицы Попова к своей девушке, поссорился с ней и зашёл к Берсеневу. Остался ночевать. Утром проснулись поздно (кажется, это был выходной день) и целый день пили чай и разговаривали. «Нет, не выпивали, Эдуард Вениаминович, честное слово. Ну чего, он уж мёртвый, я не стал бы врать. А потом, вы же знаете, пьяница из меня никакой, после двух рюмок спать валюсь… О чём говорили? Да обо всём на свете… Что вы должны вот-вот приехать. Он хвастался, и не только мне, что был с вами на Алтае. Для него это целое дело, воспоминания жизни… Вечером у него кончились сигареты. Где-то в 23:30 он пошёл за сигаретами. Ну и не вернулся…» — «Вы его ждали, Женя?» — «Я подождал и лёг спать. Думаю, странно, что он не появился. В центр к себе он уже уехать не мог — общественный транспорт у нас плохо ходит, в это время уже не уедешь. Вы же ехали первый раз когда, помните, сорок минут на автобусе. Правда пешком можно, пешком короче, автобус объезжает, но пешком надо через частный сектор, а там совсем мрачно, Вы же ехали, помните…» — «А как вы узнали, что он погиб, Женя?» — «Да в газете своей узнал, я, правда, там уже не работаю. Но кто-то мне из газеты сказал: ты не знаешь такого? Вот его рядом с тобой нашли, из окна его выбросили. Будто бы пьяная ссора была…» — «Тебя допрашивали?» — «Нет, Эдуард Вениаминович…» — смущённо сказал Берсенев. Небольшого роста, белый, с хлопающими ресницами, рассеянный, дальнозоркие плывущие глаза под очками. «Я знаю, что в нашем магазинчике его видели в тот вечер, сигареты он купил. Потом к нему подошли какие-то мужчины, и он с ними ушёл. А уже часам к четырём ночи его тело нашла женщина, выгуливающая собаку. Лежал. Дознание произвели. Вроде арестован кто-то. Говорят, бытовое убийство. Они его к себе пригласили. Чего-то не поделили. А что вы думаете?» — «Виктор был неконфликтной персоной. Не имея даже паспорта, он умудрялся не иметь проблем с милицией. Он со всеми ладил. Он ездил у меня на переднем сиденье УАЗика именно по этой причине, он улаживал все ссоры и проблемы. Алкоголиком он не был, был, как американцы говорят, street wise, успокаивал даже пьяных алтайцев, для которых подраться в пьяном виде — национальный спорт. Так вот, представить, что такой мужик, 42 лет, погиб в бытовой ссоре через 4,5 часа после того, как вышел трезвый от вас за сигаретами, представить трудно. Тем более трудно поверить, что, неконфликтный, он мог вызвать в ком-то гнев достаточный для того, чтобы столкнуть его из окна… Не верю… Вы бы узнали в своей газете подробности…» Берсенев сказал, что постарается.

На следующий день часам к двенадцати Берсенев вышел проводить меня и Николая, к дому Берсенева должна была подъехать машина с Семёном Пироговым. Автомашина ГАЗик — подъехала. Шофёр, приятель Пирогова и пьяный вдребезги старичок-боровичок Пирогов на заднем сиденье. Мы с Николаем уселись рядом с Пироговым. Слежки за нами вроде бы не было заметно. На выезде из Барнаула вначале, я видел, затормозили автомашины понятых, а затем затормозили нашу. Сцену с угрозовцем и злым юным гэбэшником из книги «Охота на Быкова» я только что воспроизвёл.

Несмотря ни на что, я не связал тогда убийство Золотарёва со слежкой за мною, не связал его с деятельностью конторы. Свидетельство тому книга «Охота на Быкова», в ней я не упомянул об убийстве Золотарёва.

Путешествие с пьяным Пироговым через весь Алтай было мучительным. Всё же в тот вечер мы добрались до хутора. Оставив обоссанного Пирогова (он часто выходил отлить и делал это на ветру) в Банном у брата, мы прибыли в темноте на заснеженный хутор. Наши ребята дико обрадовались смене людей. Оставив там Димку, Николая и Сергея Гребнева, я выехал в снегопад с четырьмя сменившимися нацболами в Барнаул. Кажется, 4 декабря. Если бы мы не выехали в тот день, то, возможно, не смогли бы выехать до весны. Вместе мы добрались до Новосибирска, а оттуда, посадив товарищей в поезд на Москву, я выехал в Красноярск, чтобы продолжить работу над книгой.

2 января 2001 года я и крошечная Настя сели в поезд на Москву. 5 января были в Москве. 18-го я сдал рукопись в «Лимбус-Пресс»

На некоторое время я забыл о колпаке, под которым нахожусь, и о конторе. Напомнил мне о ней бывший сотрудник «Лимонки» (и до 1994 года сотрудник конторы), писавший в газете под псевдонимом Алексей Невский. Я позвонил ему в январе и спросил, не забыл ли он обо мне. «О вас, Эдуард Вениаминович, не дадут забыть, — засмеялся он в трубку. — Зайду, расскажу». Оказывается, после того как я с ним встретился пару раз в октябре, его вдруг стала спешно разыскивать его прежняя организация. Заместитель начальника управления встречался с ним и сообщил: «Плетётся ужасный заговор», — после чего предложил ему стучать на меня. Невский отказался и вот сообщил мне. Именно тогда я стал смутно догадываться, о чём идёт речь. Контора или поняла буквально проект «Другая Россия», опубликованый в качестве предполагаемого, в сослагательном наклонении в НБП-Инфо № 3. Или же получила у правительства разрешение на разработку Национал-большевистской партии.

Небольшое отступление об НБП-Инфо. Об этом издании станут, безусловно, много говорить на суде над нами. Эта публикация была задумана как прообраз теоретического журнала НБП. С целью разгрузить газету «Лимонка» от утомительных и скучных для рядового читателя партийных материалов. Периодичность публикаций не была оговорена, выход предполагался по мере накопления материалов. Вышло три номера НБП-Инфо — и все три представляли собой восьмистраничное, на газетной бумаге, издание формата А-4, тираж издания был 500 экземпляров, и печатали мы все три номера во Владимирской офсетной типографии, там же, где газету «Лимонка». НБП-Инфо было легальным изданием и то, что оно печаталось в типографии, открыто, тиражом, — лучшее подтверждение этого факта.

Проект же «Вторая Россия» был напечатан в третьем, евразийском (потому что там печатались отрывки из книги князя Трубецкого) номере НБП-Инфо. Проект представлял собой теоретическое рассуждение о том, что если бы существовала достаточно радикальная политическая партия, то она могла бы заявить о себе, организовав партизанскую борьбу на территории республики Казахстан, то есть на территории со значительным русским населением. С целью отторжения северной территории от республики Казахстан, о создании там сепаратистского русского государства — Второй России.

Какой ещё «ужасный заговор» мог иметь в виду заместитель начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом? (Невский сказал, что заместитель, должно быть, в чине не менее чем генерал-майор.) Другого не было. Дальнейшие события только подтвердили ход моих мыслей. 8 февраля был задержан на вылете из Шереметьево мой старинный, с 1981 года, друг — французский писатель и переводчик Тьерри Мариньяк. Его уже ждали в аэропорту сотрудники ФСБ, присутствовал и переводчик. Из испуганного француза вытрясли всё, что он в России набрал: рукописи молодых писателей (преполагалось, что они будут переведены и напечатаны во Франции), глянцевый журнал для мужчин «Амадей» с моей большой статьёй о легендарном наёмнике Бобе Денаре, в 1977 году захватившем Каморские острова и процарствовавшем там 12 лет, создавшем там своеобразную «республику наёмников», плюс моё письмо Бобу Денару. Я познакомился с Денаром в марте 1994 года, незадолго до отъезда на ПМЖ в Россию. Старый «пират», персонаж Стивенсона, был со мной необычайно дружелюбен и подозрительно интересовался не столько Россией, сколько странами Центральной Азии, отложившимися от России республиками. Его интересовало, куда можно вложить сбережения, накопленные им за годы боевых авантюр, а также он искал службу. Будучи некогда военным советником Президента Бонго около 14 лет, Денар хотел бы поработать военным советником в одной из стран Центральной Азии. Дело в том, что Денар впервые тогда, в 1994 году, вернулся во Францию, ожидал суда, который обещал быть мягким, и уже скучал по новым приключениям. Хотя он и поцеловал родную землю Бургундии после долгой разлуки, уже тогда она ему, видимо, надоела. В 1995-м я уже посылал Денару журнал «Амадей» и письмо. Но мой посланец до него и тогда не добрался. Дело в том, что летом 1995 года Денар попытался отбить свои родные Каморские острова, потерпел фиаско и был арестован. И вот через семь лет я опять послал ему единственный оставшийся у меня журнал «Амадей» и письмо в котором рассказывал, что я делал за эти годы, а именно — создал партию. Рекомендовал ему вложить деньги в предприятия Рудного Алтая и сообщал о плачевном состоянии казахской армии — в Средней Азии это самая небоеспособная армия после киргизской. Он ведь хотел бы работать военным советником. Чего я хотел бы: чтобы Денар приехал и принял участие в конференции «Горячие точки. Предотвращение региональных конфликтов», задуманной мною. Однако я не написал об этом в первом письме, к тому же Денару 78 лет или около этого. Я просто хотел завязать переписку.

Перепуганный Тьерри позвонил мне уже из Орли. «Ты извини, Эдуард, они у меня всё забрали и твоё письмо…»

Такое впечатление, что вернулись времена конца 60-х — начала 70-х, когда пятое Управление КГБ без стеснения потрошило бедных иностранцев и советских граждан, подумал я. И решил как-то защититься, ведь рано или поздно они попробуют использовать против меня все накопленные ими материалы. Я решил написать письмо в Генеральную прокуратуру. И написал. Я и раньше прибегал к этому средству защиты.

Сейчас, разглядывая те скудные бумаги, которые я недавно получил обратно от следователя, я затрудняюсь сказать точно, когда именно я отправил письмо Генпрокурору, в середине или в конце февраля. Упоминание о письме в Генпрокуратуру есть у меня в календаре и за 23 января. Но я полагаю, то письмо было направлено по поводу рижских событий и товарищей, томящихся в латвийских тюрьмах. Следовательно, письмо, касающееся нападения ФСБ на иностранца Тьерри Мариньяка, я написал в конце февраля или даже, может быть, в начале марта.

Помимо сообщения Невского о том, что нас очень серьёзно разрабатывают, я узнал в Бункере о целом клубке шпионских новостей. То, что «эстонский бизнесмен» сумел узнать от наших, что нацболы попадают в Латвию поездом СПб. — Калининград. «Дураки мы ещё, Эдуард Вениаминович», — сказал Тишин. И что бизнесмен предложил «взорвать что-нибудь в Прибалтике». То, что появился некий персонаж в кашемировом пальто, интересующийся нашим финансированием. В частности, его интересовал наш приятель химик (ребята имели неосторожность сболтнуть, что у нас есть «химик», помогающий газете время от времени), якобы у кашемирового есть для химика партнёры за границей. Я встретился с кашемировым, по его словам, он только что освободился из мест заключения, и пришёл к выводу, что передо мной сотрудник органов. Ранее такие типажи не появлялись у нас.

В № 161 «Лимонки» (16 января 2001 г.) в статье «Ссучившиеся» и в № 162 (за 30 января) в редакторской статье «Как ФСБ разрабатывает НБП» я наехал на ФСБ так сильно, как ни на кого со времён борьбы с Лебедем не наезжал. Я обвинил их в том, что они лишены офицерской чести, так как сдали наших ребят в Риге латвийским спецслужбам, что они ссучились, — ведь наши нацболы ехали защищать стариков чекистов, что они охранка, а не чекисты, и памятник Дзержинскому им не принадлежит. Думаю, что эти две статьи так задели их корпоративную честь, что оперативники, разрабатывающие меня, получили теперь уже личную мотивацию для того, чтобы меня посадить. Характерно, что во время ночного путешествия в автомобиле через Алтай в свете жирофар подполковник Кузнецов много раз причитал: «За что же ты нас так не любишь!» Множество раз! Силясь уверить себя, что они не охранка, без конца слушали «Глеб Жеглов и Володя Шарапов» и «Чека» («Чека, оно жило во все века!»).

Помимо статей 19 января я отправил по рижскому делу письма Патрушеву и Иванову, соответственно главам ФСБ и МИДа под заголовком «Господа, вы нарушили Конституцию», где писал:

а закончил письмо так:

То есть я осложнил свои отношения с ними. А что я должен был делать? Они засылали ко мне провокаторов, предлагая «взорвать»; на столе у меня лежала копия письма господина Шульца, заместителя Патрушева, ответ депутату Госдумы Алкснису на его запрос, где чёрным по белому он признавал, что да, они сдали национал-большевиков латвийским властям. Что я должен был делать? Дипломатически заискивать пред ними? Они бы всё равно продолжили разработку.

26 января у меня в квартире, у единственного во всём доме, вырубили телефон и свет.

6 февраля в двенадцатом часу ночи позвонил человек с голосом «кинозлодея». Отрекомендовался Володей Графом. «Я от папы. Что же ты не выполняешь обязательств…» Назавтра я выяснил, что никакого Графа в окружении Быкова нет, и никто никогда не называл Быкова «папой».

Кашемировый передал Тишину, что отомстит мне за упоминание о нём в статье в «Лимонке» (фамилия его там не фигурировала), что он даёт мне неделю срока. И стал вбивать клин между мною и лидером московской организации Тишиным. «Против тебя, Толь, я ничего не имею. А ему я отомщу».

В эпилоге моей книги «Охота на Быкова» я рассказал о той нездоровой атмосфере душного колпака, в которой по воле ФСБ я жил последние месяцы на свободе.

Вот небольшая цитата:

Я съездил в Брянск, чтобы подбодрить набирающую высоту местную регионалку и её руководителя Коноплёва, а также девчонку, давшую букетом по физиономии певице Валерии. На девчонку наехали её же родители. Туда и обратно съездил. Кажется, даже не ночевали мы с Мишкой в Брянске. Нет, одну ночь все-таки переночевали, припоминаю.

Между тем мне нужно было съездить на Алтай. Я должен был появиться там в середине марта. Ведь с начала декабря, то есть уже четвёртый месяц, сидели там на хуторе Пирогова трое нацболов. Я не знал, что с ними. Помимо этого, я должен был успеть туда, пока стоял ещё снежный наст, не началось таяние. Иначе потом на хутор не проедешь. У моих ребят к тому же должны были кончиться припасы. И нужно было решать с избой. Когда я был в Усть-Коксе в последних числах ноября, я оставил записку охотоведу Чайке с просьбой назначить цену, которую он хочет за свою пасеку на Меновной. Его самого я не застал, потому передал записку дежурной. Ждал меня к 10–15 марта и Овсиенко. Я договорился поменять наш УАЗик на его грузовик с кузовом, грузовик был более удобным транспортным средством, чтобы колесить по Алтаю в снег и грязь.

Похоже, ФСБ тоже хотела выпихнуть меня туда. Приехав из Ростова, я получил очередную угрозу от кашемирового, переданную через Тишина. Свои угрозы он постоянно излагал по заведомо прослушиваемому телефону в Бункере. Оглядываясь назад, в март месяц, я понимаю, что эти угрозы имели целью сдвинуть меня из Москвы. Однако мне пришлось ещё съездить по срочному делу в Нижний Новгород. Там начиналась кампания по выборам в губернаторы. Накануне отъезда в Нижний, я узнал из Бункера, что ещё 11 марта арестован в поезде Новокузнецк—Кисловодск нацбол Лалетин и он содержится в Лефортово.

28 марта утром я вернулся из Нижнего Новгорода и в тот же день (билеты были куплены заранее) в сопровождении национал-большевиков Михаила и Артёма отправился в Новосибирск.

До отъезда мне принесли из Бункера письмо от Юшкова Олега Ивановича, руководителя нашей организации в городе Чайковский Пермской области. Письмо было отправлено из СИЗО в Татарстане. В письме Олег писал, что его арестовали 1 марта на территории Татарстана, подкинули «чек» с наркотиком, и вот он переведён теперь в казанскую тюрьму. Он клялся и божился, что чек подброшен. За что его арестовали, мне стало ясно лишь в июле, когда следователь предъявил мне три номера НБП-ИНФО и я обнаружил, что только три материала подписаны во всех трёх номерах тремя авторами. Два, я (автор вводных слов к НБП-ИНФО № 1) и Аксёнов (автор статейки «Как распространять «Лимонку»»), находятся в Лефортово. Третьим автором был Юшков Олег Иванович — он автор материала в НБП-ИНФО о том, как национал-большевикам следует работать с рабочими. В момент, когда я пишу эти строки, начало августа, Юшков уже (скорость невероятная, особенно для провинции, где люди сидят в СИЗО годами) осуждён условно, отпущен, но по месту жительства не находится.

30 марта мы прибыли в Новосибирск. У вагона, несмотря на позднее время, 23:15, нас встречала делегация из не менее 20–25 ментов. «Операция «Вихрь-антитеррор»», — сказали нам и повлекли в отдел железнодорожной милиции. Там нас тщательно обыскали.

Ничего у нас не нашли, конечно. Даже денег, находившихся при мне. Главный — майор ФСБ — спросил о целях приезда. На что я отвечал, что здесь мы проездом, направляемся в Барнаул, а затем в Горный Алтай, с целью покупки дома. Майор задал ещё несколько вопросов и вышел, его вызвали к телефону. В комнату, где я сидел, зашёл небольшого роста коротко остриженный крепыш лет сорока. Он сел на место, оставленное майором. Некоторое время мы молчали. «Так вы, значит, патриоты, за Россию, да, за русских?» — задумчиво спросил крепыш, вытянул ноги и скрестил руки на груди. «Да, — сказал я, — защищаем интересы русских и в странах СНГ». «Ах да, — сказал он, — это ваши ребята в Риге там…» Помолчали. «Наши!» — «А что же вы к себе чурку взяли…» — «Какого?» — «А этого», — он указал на дверь. «Акопяна, что ли?.. Ну он не чурка, у него мать русская». — «Чурка… чурка… — сказал крепыш, — им доверять нельзя». Речь шла об Артёме.

Поскольку они у нас ничего не нашли, то нас выпустили. Точнее, поскольку они не имели директив нас задерживать, они нас выпустили. Перед тем как выпустить, всё же сфотографировали держащими в руках номера. У меня, по-моему, был номер 1520, если не ошибаюсь. Я спросил: «Для какой цели номера?» Ответа не последовало.

На поезд в Барнаул, отправляющийся через 15 минут, мы не успели. Поэтому мы сели в зале ожидания, и два мента в гражданском без стеснения уставились на нас. Мы стали попеременно звонить Казначееву, руководителю нашей Новосибирской организации НБП. Обыкновенно мы всегда останавливались у него на пути в Алтай. Телефон был занят. Казначеев — преподаватель университета и внук известного учёного (об этом мне поведал Давиденко, сам Дима Казначеев никогда не говорил мне этого) — находился, вероятнее всего, в Интернете. Мы дозвонились, Казначеев приехал и забрал нас. Переночевали у его тётки вблизи автовокзала и утром 31 марта уже мчались в автобусе в Барнаул.

А в это время в Москве происходили следующие события: 30 марта был произведён обыск на 2-й Фрунзенской, дом 7. Во время обыска были изъяты документы. Утром 1 апреля в автобусе скорой помощи умер от последствий удара тяжёлым предметом по голове Александр Бурыгин, один из старейших членов партии, 1952 года рождения. Случилось это в его родном городе Электросталь. Что-то произошло в ночь с 31 марта на 1 апреля.

Саша Бурыгин, напомню, был со мной в Азиатском походе в 1997 году, по маршруту Кокчетав—Алма-Ата—Ташкент—Самарканд—Денау—Душанбе—Курган-Тюбе—Пяндж. Он участвовал также в моей первой поездке на Алтай. Офицер-пограничник, майор в отставке, он был, кроме того, председателем электростальского отделения профсоюза «Щит» (профсоюз военнослужащих в отставке). Именно он в качестве председателя профсоюза арендовал помещение, которое официально числилось как юридический адрес Национал-большевистской партии. Все наши регистрационные партийные документы имеют этот адрес: Московская область, город Электросталь, улица Жулебина, дом 9.

Заметьте, что погиб он через сутки после обыска в штабе НБП (официально: место расположения газеты «Лимонка»). Моя версия случившегося такова: разумно предположить, что и в городе Электросталь, по месту юридического адреса НБП, должен был также быть произведён обыск. Был, очевидно, выписан ордер на обыск. Ключи от помещения должны были находиться у Бурыгина. Офицеры ФСБ привезли его, заставили открыть помещение. В ходе обыска и допроса, зная, что он офицер и пограничник, а значит, возможно, военный руководитель «ужасного заговора, проекта Вторая Россия», его пытались заставить заговорить. Но майорское упрямство мне довелось наблюдать в поезде Душанбе—Москва, когда он не согласился отдать камуфляжные брюки, надетые на нём. «У меня там кальсоны». — «Сними!» — настаивали узбекские пограничники. «Не сниму!..» Они собирались снять майора с поезда. А это значит — его нашли бы в арыке мёртвого. На пути в Таджикистан мы были задержаны девять раз. Бурыгин уже знал криминальные нравы узбекских сил правопорядка. И он всё же упрямился. Тем более он смело держал себя со «своими», с ФСБ, я так предполагаю. 30 марта подверглись обыску мы в Новосибирске, штаб НБП в Москве и 30 или 31 марта — состоялся обыск по нашему электростальскому адресу. Логично? Да ещё как!

В Барнауле к нам присоединился шофёр. В отличие от Николая, Алексей Голубович умел водить. И очень хорошо. Мы забрали свою машину с консервации. Пока доехали на ней в центр города из посёлка, где она хранилась, убедились, что за нами установлена широкомасштабная слежка, не только три автомобиля (возможно, больше, но мы зафиксировали три), но и индивидуальные агенты на улицах. Втроём мы остановились в гостинице «Советская», Артём предпочёл жить у Юры Абрамкина. Пять дней ушли у нас на ремонт и подгонку УАЗика. Только 5 апреля утром мы выехали в Алтай. На одном из перевалов — о сюрприз! — встретили Семёна Пирогова. Он сел в нашу машину.

Сбросив Пирогова в Банном — уже темнело — мы рванули на хутор. До маральника мы доехали тяжело, но без особых проблем, в маральник ездили из деревни, пусть не ежедневно, но ездили, потому снег там был преодолим. В полукилометре от маральника мы увязли в снегу. Хуже всего было то, что под снегом и тонкой коркой льда уже лежала отмерзшая жижа. Попытки продвинуться сколько-нибудь значительно вперёд, не увенчались успехом. Мы заночевали в машине.

На следующее утро Мишка отправился в Банное за трактором, Голубович остался в машине, а я и Артём пошли по снежной метели на заимку, проваливаясь до пояса в воду. Когда мы вошли через два столба без ворот на хутор, наши выходили из бани. С голыми ногами и в тулупах. Они осатанели от радости, увидев нас. УАЗик привёз трактор «Беларусь» через пару часов. К ночи, выпив водки, привезённой мною, и наевшись до отвала маральего мяса, мы разместились все в одной жарко натопленной избе. На завтра, 7 апреля, у нас были обширные планы.