"Темная гора" - читать интересную книгу автора (Геворкян Эдуард)

Глава третья Анналы Таркоса

Днем жаркий ветер с пустыни выветривал из головы память о том, что сейчас прохладный месяц Мем, но ночной холод столь же быстро память укреплял. Стены палаток для слуг были из толстой ткани, пропитанной смолянистым раствором от гнили. На солнце терпкий запах раздражал ноздри, но тут следовало почесать переносицу, чтобы не чихнуть. А если уж начал чихать, то не остановишься, пока не выбьешься из сил, или до той поры, как надзиратель приведет тебя в чувство своим тонким прутом. Впрочем, днем здесь разрешалось находиться только хворым или же по делу — например, в наказание за нерадивость подмести глинобитный пол. Но пока ты сметаешь песок в одном углу, он заносит желтой пылью все остальные, что успел прибрать.

Я был избавлен от таких повинностей не только потому, что был самым старшим из оруженосцев. Варсак ссудил надзирателю Стету несколько драхм, и тот не придирался ко мне. Откупиться мог и я сам, но слугам не положено иметь при себе денег, хотя у каждого, как быстро выяснилось, было припрятано немного меди или серебра на мелкие радости.

Надзиратели сразу же по нашему прибытию выстроили слуг и указали места, расписав всех по именам господ. Это меня вполне устраивало. Варсак назвал меня своим весьма дальним родственником из Тайшебаини, а имя мое якобы Тар. Пожилой надзиратель, лениво помахивая прутиком, указал мне на топчан, пригляделся к моему небогатому скарбу и посоветовал не показываться в лагере вечером, после отбоя. Подгулявшие новобранцы могли поймать высунувшего нос за пределы матерчатых стен оруженосца и подшутить над ним, если тот не сможет или не успеет откупиться. Шутят иногда весьма пакостно. Одного чуть не утопили с веселым смехом в нужнике. Хорошо, мимо проходил кто-то из старших наставников и разогнал весельчаков. Днем нам полагалось быть рядом с гоплитами, чтобы вовремя подать воды или сменить их одежду после долгих изнурительных упражнений.

Новобранцы жили в большом благоустроенном доме рядом с каналом. В двух-трех стадиях отсюда располагался плац с хитроумными устройствами, которые явно предназначались для того, чтобы выбить спесь из будущих воинов.

Жизнь прислужника легка, но унизительна. Нам нет нужды бегать с тяжелым вооружением вокруг лагеря, лазать по скользким бревнам и огромным камням, соединенным цепями, да так, что от малейшего движения бревна начинают вращаться под ногами, а камни угрожающе раскачиваются в разные стороны, норовя скинуть вниз или разбить голову… Слугам нет надобности выпрыгивать с метателем наперевес из дыр в стенах, изображающих створки звездных машин, и, рискуя поджарить своих товарищей слева и справа, бежать зигзагами сквозь понатыканные без видимого порядка раскрашенные столбики, причем желтые надо спалить, а зеленые — даже не задеть огнем. В это время слуги могут прохлаждаться в тени под навесом. Но если нет рядом твоего господина, то любой может пнуть или послать за пивом. Кое-кто из оруженосцев пытался подражать своих хозяевам, это не запрещалось и не поощрялось, просто никто не обращал внимания на то, как молодой недотепа летит вниз головой с бревна или с синяками на теле отползает от жутких маятников. Цел ты или переломал кости — все равно утром надо подняться затемно, еще раз вычистить господские доспехи и перетряхнуть одежду, а потом выстроиться у дома, в ожидании, когда тебя позовет твой хозяин.

Слева от меня закуток чинца Го, а справа разместился шустрый и разбитной северянин Болк. В отличие от тощего желтокожего чинца Болк выглядел сильным и выносливым, как и его хозяин, прибывший на одном корабле с нами. Из бесконечных вечерних рассказов Болка я понял, что достойный Верт вроде бы не по своей воле оказался здесь. Знатные родственники сбыли его второпях в гоплиты, чтобы не вызвать неудовольствие управителя Северной Киммериды, за дочкой которого он небезуспешно ухлестывал, хотя в пару ей был назначен юноша из другого рода. Впрочем, Болк быстро забывал, о чем недавно рассказывал, и очередная история о себе и своем господине звучала уже на иной лад. После того как гасили свет, Болк принимался громко шептать на ломаном коинаке, пересыпая непонятными словечками, о своих с Вертом приключениях на далеких северных островах, где женщины полногруды и белы, а по стати своей далеко превосходят южанок. По-моему, чинец не понимал его, потому что время от времени невпопад хмыкал и поддакивал.

Я не поддерживал эти разговоры. Мне было неприятно находиться в таких простых отношениях с людьми нижних каст, но деваться все равно некуда. Вскоре и мне пришлось сочинять историю о себе. Она вышла не очень связной, но Болк только спросил, часто ли бьет меня хозяин не по делу, и снова принялся описывать, как они, перебираясь с крыши на крышу, влезали в окна зрелых девиц и как весело они проводили время в уютных теремах… Вскоре я привык засыпать под его шепот.

Заканчивалась вторая декада первого месяца нашего пребывания в лагере, когда Болк сказал, что после того, как новобранцы пройдут ритуал вступления, будет произведен отбор среди слуг. Вот месяца через два и решат, кто достоин быть оруженосцем, а кого отправят разгребать вонючие зиккураты в позорных деревнях. Кто-то из дальнего угла предложил Болку засунуть себе в задницу болтливый язык, но северянин на этот раз не отшутился, а кинулся в угол и намял бока тем, кто подвернулся под его кулачищи. Вернувшись на свое место, он тихо сказал, что завтра попросит господина показать ему, как управляться с оружием. Дело в том, пояснил он, что хоть и называют нас оруженосцами, да только это ничего не значит, и, пока нас не утвердят в этом хоть и нижнем, но военном чине, мы остаемся прислугой. Я понял, что он не шутит. У Болка вряд ли возникнут затруднения, по той ухватке, с какой он подавал и принимал оружие от Верта, видно было, что боевая снасть ему не в диковинку. В этом лагере я не был самым старшим. Двое вообще мне даже в отцы годились — молодые господа не смогли расстаться со старыми слугами.

Утром, дождавшись, когда нас отпустили после построения, я спросил у Варсака о судьбе оруженосцев. Он задумался.

— Что-то говорили об этом, — сказал он. — Только тебе не обязательно уметь обращаться с оружием, хотя и не помешает. Те, кто знает грамоту, будут зачислены без испытания.

— Это хорошо, — успокоился я. — В грамоте я сильнее был даже нашего кибернейоса.

Тут я вспомнил о том, что пришлось бросить, с чем расстаться, и приуныл. Эх, был я уважаемым механиком из рода механиков, а теперь жалкий слуга, дрожащий от страха, что его не зачислят в оруженосцы. Но лучше трудная жизнь в Гизе, чем быстрая смерть в Микенах!

Варсак заметил, что настроение у меня испортилось. Он хотел что-то сказать, огляделся по сторонам и, не желая, чтобы обратили внимание на слишком долгую беседу слуги и господина, отвел меня за насыпь.

— Вот о чем я не подумал, — озабоченно сказал он. — Тебя ведь спросят, откуда знаешь грамоту, кто научил да почему?

— Скажу, в твоем доме все грамотные, вот и я потихоньку научился. Там слово, здесь два.

— Да-а? — с сомнением протянул он. — Если в это поверят… Нет, погоди, я же бессемейный, и это записано! Скажем так, ты служил у хозяина, а наследник умер. Слуг выморочного рода распределили кого куда, а тебя я подобрал в работном доме и взял в память о дальнем родственнике. Имя прежнего хозяина Базун. Был у меня такой в родне, давно помер. Впрочем, через два-три месяца нас уже здесь не будет, а там…

Он махнул рукой и проводил взглядом двух небольших соратников, которые тащили куда-то длинный деревянный брус. Жилки на лбу Варсака набухли, в углах глаз заблестели слезинки. Я чувствовал, как он напрягается, пытаясь управлять соратниками. Но они продолжали тащить брус как ни в чем не бывало, только в какой-то миг тот, что был сзади, выронил его, но тут же подхватил мохнатыми лапами, водрузил на плоскую хитиновую спину и, придерживая, засеменил дальше.

Варсак шумно выдохнул воздух.

— Не получается пока, — пожаловался он. — Четвертый день учат, как ими управлять, а все равно ничего не выходит. От снадобий этих просто тошнит. Говорят, они на мужскую силу плохо действуют.

Я сочувственно покачал головой. Слушая вечерние сплетни слуг, я невольно много забавного узнал про их господ. Одни вообще оказались неспособными к управлению неразумными и общению с большими соратниками, другие не сразу и очень болезненно привыкали к снадобьям, не в силах удержать их в желудке. Но в этих делах наставники были неумолимы. Никто, рычали они, еще не покидал лагерь из-за непригодности, а у кого организм хилый, так его быстро укрепят долгими упражнениями, а единственная уважительная причина, освобождающая от славного долга, — это смерть во время занятий!

— Как-то я пробовал эту дрянь. Похоже на прокисшую чечевичную похлебку, сказал я. — Потом три дня изжогой маялся. Наверно, поэтому соратников в частных домах почти нет. Вот жена моя так вообще и на дух не…

— С каких это пор ты женат? — поднял брови Варсак, и мне стало не по себе.

Еще на судне, что доставило нас к жарким берегам Птолемейоса, он пару раз невпопад отзывался на мои слова о семье, но тогда я списал его забывчивость на морскую болезнь.

— Ну как же, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, — вспомни, сколько раз ты гостил в моем доме, играл с детьми…

— С детьми? — переспросил он и потер переносицу.

— Седра и Ашука от тебя оторвать невозможно, особенно когда ты рассказываешь о своих детских приключениях на Танаисе.

— Приключениях на Танаисе? — тупо повторил он.

— Да что с тобой?! — чуть не заорал я, но вовремя опомнился — презабавным выглядел бы со стороны слуга, повысивший голос на господина. — Не ты ли рассказывал, как со своими двоюродными братьями выкрал манок для малых соратников и развлекался тем, что наускивал их на соседских мальчишек?

— Да помню я все это, — ответил Варсак. — За манок потом дед нас взгрел, он же был лесным надзирателем.

— Ну?

— Что — ну?

— Кому ты это рассказывал?

— Тебе и рассказывал!

Я медленно втянул в себя воздух и еще медленнее выдохнул.

— Хорошо, давай еще раз. Где ты мне рассказывал про манок?

— Память у тебя что-то слабеет. Мы же в гостях были у Демена, не помнишь? Ты тогда пива перебрал, а я тебя к себе домой отвел. А потом уже ты добрел до своего жилья, что в соседнем доме для малосемейных.

В моей голове тихо зажужжали осенние мухи. Еще немного, и я поверю, что и впрямь у меня не было жены и детей, и не я отводил пьяного Варсака, а он меня…

Тряхнул головой, но наваждение не прошло, а скорее окрепло. Мне стоило некоторых усилий вспомнить имя жены, моей шумной и говорливой Паэно, вспомнить своих домочадцев.

Жирный рокот гонга прокатился над лагерем. Время утренних занятий. Варсак кивнул мне и пошел в сторону плаца. А я сел прямо на песок и задумался.

Немногие разговоры, что мы вели с Варсаком после прибытия в лагерь, приобретали зловещий оттенок. Я припоминал мелкие несообразности, странные вопросы, которые он задавал как бы между прочим, интересуясь моими знакомыми среди механиков. Страшная мысль — не подменыш ли он — пришла мне в голову. Но тут же я остановил себя. Конечно, доводилось слышать превеликое множество рассказов о тех или иных славных богатством знатных родах, что тайно сооружали у себя купель, пытаясь незаконно вырастить наследника имени или, наоборот, своего врага для пытошной мести. Добром это никогда не кончалось. Все эти любовные истории рапсодов о Мисторе и Лентихое, заблудившихся в телах, или героические сказания о бесконечных подвигах шестидесяти братьев-героев Чжу всего лишь красивые сказки. Уж я-то знаю, что отладить правильную подпитку жизнетворной купели дело, в общем, нехитрое, но только потом в течение трех месяцев необходимо каждый миг неотрывно следить, чтобы пища поступала в должное время, а обогрев не менялся. Такую-то вот машину, саму за собой присматривающую, не всякий соорудит. Мой отец однажды напросился в подручные к наладчику купели и помог ему заменить какую-то хитрую штуковину — так он после этого несколько лет только об этом и рассказывал, родне уши прожужжал, какое это тонкое, сложное и не всем доступное искусство. И еще я тогда от него услышал, что при недозволенном жизнетворений на каждое благое рождение приходится немало неудачных. Все истории о двойниках и подменах, смеялся отец, выдумки хитрецов на потеху глупцам — ежели вырастить взрослого человека, так и выйдет из купели много дурного мяса без проблеска мысли. А для интриг и подмены выращивать да воспитывать много лет — у кого терпения хватит? Одно дело выносить в купели правильного ребенка от матери и отца, другое — если верить россказням — вырастить готового человека из кусочка кожи или волоса.

Но почему тогда меня так крутили-вертели и все допытывались, я ли это на самом деле или не я? Кто же теперь сидит на горячем песке и кому дурные предчувствия холодят сердце?

Отсюда, за насыпью, не была видна лагерная суета, лишь песок и каменное крошево тянулись к невысоким холмам у дрожащего маревом горизонта, над которыми возвышался темный треугольник Большой Звездной Машины. Вздох сожаления удержать не удалось. Э, да что теперь сожалеть, все в прошлом, больше никогда не стоять у слуховой трубки и, следуя командам кибернейоса. доворачивать тяговые конусы на должное количество делений, прислушиваясь, как потрескивают тросы, идущие к каморам совмещения… Тросы моей судьбы перепутаны, оборвались! Зашуршал песок, кто-то спускался вниз.

— Вот ты где, — раздался голос Болка. — Греешь свои кости? Лучше бы придумал, где раздобыть немного оболов!

— Зачем тебе деньги? — спросил я.

— Не мне, а нам, — поправил Болк. — Оруженосцы собираются устроить пирушку, вот и скидываются, кто сколько может. Погуляем завтра!

— Какую еще пирушку? Кто позволит нам гулять?

Болк вытаращил на меня глаза.

— Так ты не знаешь?! С утра все только об этом и говорят. В конце месяца всем гоплитам полагается отпуск на пару дней, желающих отпустят в город вместе со слугами. Ну а пока хозяева будут кутить, мы тоже себе позволим, а?

Он плотоядно оскалил зубы и потер ладони друг о друга. Я улыбнулся. Таким жестом обычно зазывают к себе гостей девушки для услады чресел. Когда я объяснил, какие знаки он подавал, Болк чуть не свалился от хохота и, давясь смехом, сказал, что у них это выглядит иначе. И показал как! Тут уже засмеялся я. Ничего себе приглашение! Впрочем, если случай занесет в Северную Киммериду, буду следить, чтобы прилюдно не ковыряться пальцем в ухе.

— Ну так есть у тебя деньги, или придется у хозяина клянчить? нетерпеливо спросил Болк.

Деньги у меня были зашиты в поясной карман. Варсак ссудил на всякий случай, но посоветовал никому не показывать. Если не украдут, то отберут. Я видел, как молчаливый Го случайно уронил медный обол и не успел поднять, как оттолкнул чинца и забрал монету Кехтот, неприятный и неопрятный оруженосец какого-то мелкого гражданского чина, подавшегося в гоплиты то ли рады выслуги, то ли по другой причине. Мне доводилось видеть чинцев в драке, и я ожидал, что Го свалит наглеца хитрым ударом пятки или сложенными пальцами. Но Го лишь укоризненно покачал головой, вздохнул и отвернулся. Через несколько дней ночью у лежака Кехтота ни с того ни с сего обломилась ножка, на крики и проклятия тут же объявился надзиратель и примерно наказал расшумевшегося слугу. Кехтот всю ночь кряхтел и ворочался, тихо постанывая. Он так и не сообразил, за что пострадал, а я разглядел в слабом свете плошки в руках надзирателя довольную улыбку Го.

— Деньги я добуду, — сказал я. — Но только вот в Гизе не разгуляешься. Там, кроме хранилищ и мастерских при Большой Машине, ничего нет. И еще охрана.

— Кто говорит о Гизе? — вскричал Болк. — Мы поедем в Гекторапат!

— Это другое дело, — согласился я. — Там есть где повеселиться. Кроме того…

Тут я замолчал, потому что Болку совершенно незачем знать о родственниках моей жены, живущих в Гекторапате. Почему-то я только сейчас вспомнил о них. Наверно, вся эта круговерть событий, в которую меня втянули неведомые силы, плохо повлияла на память. С другой стороны, отношения с предостойным Леантом и его супругой у меня не сложились, хотя на торжественные события вроде прибавления семейства они, невзирая на возраст, приезжали с дорогими подарками. Старый Леант был кадильщиком в храме Сына Гончара и неодобрительно относился к моей работе. Да что там говорить, он вообще полагал, что людям нечего шляться по далеким мирам, а лучше не гневить богов, своих и чужих. Старая Ананке во всем поддерживала супруга и пару раз даже делала замечание моей жене. Крику было!

Сейчас я вдруг подумал, что домочадцы могли перебраться в Гекторапат, а причина всех неприятностей, может, вовсе и не во мне. Мало ли что мог брякнуть на рынке кто-нибудь из слуг, да и жена моя язык порой удержать не может. Хоть все это никак не вязалось с воспоминаниями о Доме Лахезис и башне с пауками, но мысль не шла из головы — она по крайней мере хоть как-то связывала концы с концами. Худо, но связывала…

До сей поры я не бывал в общедоступных местах для простонародья. В детстве меня брали в гости, да и к нам частенько захаживали друзья отца, но членам нашего рода было не к лицу проводить ночь не под крышей своего дома. Правда, краем уха доводилось слышать пересуды взрослых о моем деде, который был изрядным гулякой и порой не брезгал посещать тетрады городских прелестниц, выбираясь оттуда поутру и в весьма непотребном виде.

Впрочем, большая зала с низкими деревянными потолками выглядела вполне прилично, хоть и было в ней шумно от разговоров и дымно от жаровень, на которых скворчала еда. Хозяин заведения, однорукий нубиец, восседал на высоком табурете за прилавком и движением скрюченного пальца гонял прислугу от длинных столов к решетчатой загородке, откуда радовали глаз толстопузые медные чаны с просяным пивом.

Я немного посидел с Болком, Го и парой почти незнакомых оруженосцев, которым Болк после первой же кружки со вкусом принялся врать про то, как нас всех затолкают в Большую Машину, а потом с помощью хитроумных, но весьма мучительных сращиваний превратят в полусоратников-полулюдей. Го невозмутимо потягивал пиво и только чуть приподнимал бровь, когда Болк очень уж лихо заворачивал. По лицам этих простаков из лидийской глубинки было видно, что обмануть их — все равно что по ветру отлить. Но даже они крякнули, когда Болк предупредил, что нас всех уменьшат до размеров вши лобковой и выпустят на лоно опасного мира, густо обросшего диким волосом.

Еле сдерживая улыбку, я заказал всем еще пива и хотел пояснить, что Болк не так уж и не прав, но вовремя сдержался, чтобы не вызвать вопросов, откуда я это знаю. Превращать нас в мелких соратников, конечно, не будут, но уж я-то доподлинно знаю, что отряды второй волны подвергают метаморфозам. Иначе на многих мирах они не то что дышать, но и передвигаться не смогут. Я не знаю точно, когда им наращивают мускулы и жилы, а когда и вовсе сращивают с большим соратником, но у нас на «Парисе» нередко и механиков обрабатывали. Неприятное занятие — болтаться в теплой купели, словно зародыш, а в тебе невидимые пальцы ковыряются. Вернувшись, опять приходилось полдня мокнуть в купели — кому охота домашних пугать! А то и захлебнуться воздухом можно, если дыхалка обратно не перестроилась. Говорить об этом не следовало, и без того у меня несколько раз с языка слетали словечки, которые могли выдать механика — если, конечно, меня услышал бы человек сведущий, а не тупые слуги, общество которых я вынужден разделять.

В дальнем углу случилась драка — двое темнокожих повалили стол и, дубася друг друга пивными кружками, катались по полу. Хозяин кинул в их сторону короткий взгляд и дернул за шнур, протянутый над его головой. Доски прилавка разошлись в стороны, из щели показался соратник. Мгновенное движение шести мохнатых ног — и он завис над драчунами. Пара укусов за чувствительные места мигом их утихомирила. Соратник бесшумно скользнул в свою щель, доски вернулись на место. Это произошло так быстро, что многие в зале и не заметили. Болк проводил взглядом соратника, цокнул языком и заметил, что не отказался бы от такой зверушки себе в оруженосцы. Один из лидийцев всерьез заметил, что слугам не полагаются оруженосцы, но Болк не удостоил его ответом.

Я подошел к хозяину и, учтиво сложив ладони, спросил, не знает ли он, как добраться до переулка Гранильщиков.

Хозяин почесал пальцем бровь, и поинтересовался, зачем это я решил покинуть в такую рань его гостеприимное заведение? Я пояснил, а он хмыкнул и сказал, что знает старосту Леанта, а идти отсюда лучше всего к пристани, а там вдоль складов до мастерских. Мастерские слышны издалека по свисту паровой машины. За ними начинается подворье златокузнецов, а там и нужный переулок недалеко. Если возникнет нужда в добрых увеселениях, то он может назвать пару мест, приличных и недорогих.

Хозяин был расположен поговорить. Он начал рассказывать, как потерял руку во время пожара, но я поблагодарил его и вернулся к столу. Следовало дотемна найти дом Леанта. К завтрашней вечерней поверке полагалось быть в лагере, и если в Гекторапат нас отвезли вместе с гоплитами в больших колесницах с низкими бортами, то обратно велено добираться кто во что горазд. Болк считал, что это своего рода испытание как новобранцам, так и слугам. Полторы тысячи стадий пешком — дело нехитрое, но после бурной ночи тяжеловато будет топать под солнцем, если не подвезет попутная колесница или сердобольный земледелец не подсадит на свою телегу. Правда, земледельцев что-то в этих краях я не заметил — песок и песок…

Болку я сказал, что пойду к родне, и, выложив перед ним шесть оболов на столешницу, посоветовал не грустить.

— Да я и не собираюсь! — подмигнул он. — Вот мы сейчас на эти деньги пойдем к девкам и встряхнемся на славу, а!

Я пошел к выходу, а за моей спиной Болк уговаривал Го идти с ним и не бояться господ. Чинец что-то ответил ему, но слов я уже не слышал. Только задумался на миг — что за человек его хозяин, мрачный Шитан, и почему я редко вижу его вместе с остальными новобранцами? По слухам, некоторых гоплитов якобы натаскивают на дела совершенно тайные, и будто бы они давно потеряли человеческое обличье. Но уж кому-кому, а мне лишних вопросов задавать не следовало, а следовало, напротив, затаиться и ходить тише паука ночного.

Еще было светло, когда я вышел к портовым сооружениям. Вдоль причалов на несколько стадий тянулись длинные белые стены хранилищ. Скрипели вороты подъемных блоков, приводимые в движение крупными соратниками, большие тюки и ящики плыли над головой по канатам и исчезали в темных недрах складов, в квадратных проемах, куда уходили грузы, суетились люди, принимая товар. Несколько трухлявых речных барж, пара морских судов, обшитых медным листом, да рыболовные лайбы — все, что я увидел в порту. Сюда, наверно, не заходят большие океанские корабли…

Мастерские я узнал по высокой трубе. Паровая машина не работала, а сквозь настежь открытые большие ворота, укрепленные железными полосами, было видно, как возле котла возятся перемазанные в саже механики. Лязг металла прослаивался отборнейшей бранью, радующей сердце любого знатока машин. Поминались оси, колеса и втулки в невероятных сочетаниях с родственниками нерадивых ремонтников. Невысокий коренастый гиксос в робе старшего мастера дергал за слетевший со шкива ремень передачи и поливал его такими закрутами в богов, в менторов и в восемь святынь, что я на всякий случай ускорил шаги и быстро миновал мастерские — тут уже попахивало если и не крамолой, то чем-то опасно похожим на крамолу.

Подворье златокузнецов встретило меня треньканьем молоточков и тонким перестуком чеканов, а ветер доносил острый запах протравы. В переулке Гранильщиков я быстро нашел храм Сына Гончара и попросил молодого прислужника в полосатом хитоне показать дом Леанта. Прислужник посмотрел свысока, но все же осенил меня знаком круга и спросил, о ком идет речь. Я пояснил, что кадильщик Леант — мой тесть, а потому я тороплюсь скорее обнять его.

— Не знаю, кого ты собираешься обнимать, внук мой, — сказал прислужник. Старый кадильщик Хорег ныне отправился на покой, а новый еще не прибыл из Тира. Не желаешь ли пожертвовать храму малую толику?

Я машинально опустил в протянутую чашку монету в два халка.

— Постой-ка, высокочтимый! — С этими словами я ухватил прислужника за край хитона, когда он уже был на ступенях. — Так я не понял, где мне найти Леанта и супругу его, Ананке!

— А я не понял, о ком идет речь! — высокомерно вздел бровь прислужник. — В храме нет такого кадильщика, да и мне вообще незнаком человек по имени Леант.

Он выдернул край хитона и, гордо подняв голову, взошел по каменной лестнице к храму, похожему на большую переверную чашу. Скрипнула резная двустворчатая дверь, показался еще один прислужник, постарше годами. Они о чем-то стали тихо переговариваться, молодой пару раз оглянулся на меня, а потом скрылся в храме. Второй спустился вниз и учтиво спросил, не может ли он помочь в моих поисках.

Вскоре он привел меня к дому кадильщика. Нас встретила старуха во вдовьем одеянии. Всхлипывая и то и дело осеняя себя знаком круга, она рассказала, что вот уже два месяца, как ее Хорег нашел покой, вернувшись в руки Творца, дабы тот заново вылепил его из первородной глины, и как они с мужем прожили здесь долгие годы, благодарение храму Гончару и его Сыну, а вот теперь ее Хорег…

Я дал ей пару оболов и удостоился благосклонного кивка прислужника.

Обратно шел как в тумане, не понимая, куда же исчез Леант. Недавние сомнения снова всколыхнулись во мне.

У причалов неожиданная слабость в ногах заставила присесть на тюк с мягкой рухлядью. Рядом, из треснувшего ящика, высыпалась горка пряных фисташек. Я набрал горсть и, закидывая в рот одну за другой, смотрел на воду, на щепки и мусор, что плавали у старых, полусгнивших свай, и в который раз пытался привести мысли в порядок. Удавалось плохо. Да чего там говорить — мыслей вообще никаких не было, один лишь страх душил: неужели я подменыш и это ложная память заставляет дергаться и метаться?

Из ближней двери в склад вышел какой-то человек, судя по одежде, чинец, взглянул в мою сторону и снова исчез, в недрах хранилища, откуда шел неумолчный скрип блоков и постанывание канатов. Сейчас Болк и Го, наверно, уже вовсю гуляют, подумал я, а потом вспомнил, что хозяин питейного заведения знал Леанта! Что же это получается?!

Но сколько я ни таращился в мутные волны, сколько ни ломал голову, ничего путного не складывалось. Если и впрямь я — не я, то откуда взялись Леант и однорукий нубиец, назвавший имя Леанта? Тут я додумался до простого и единственного решения — раз исчез мой тесть, словно его и не было вовсе, то остался нубиец. А стало быть, с него и надо спрашивать…

Я поднялся с тюка и быстро пошел по дощатому настилу к темнеющему в сумерках холму, туда, где весело перемигивались огоньками дома, прилепившиеся один над другим к склону. Мне казалось, что если я не потороплюсь, то может исчезнуть и хозяин, либо же на его месте окажется другой, а потерянная рука окажется целой и невредимой…

Пристань опустела. Шаги гулким эхом бродили вдоль стен. Широкие створки дверей последнего складского здания приоткрылись, оттуда высунулась чья-то голова, потом появилась рука и поманила к себе. Я остановился и на всякий случай присмотрел обломок доски. Закон и порядок един для всех и везде под теплым солнцем, но кто знает здешние порядки? Лихих людей вразумит не увещевание, а хорошая взбучка.

Человек из склада между тем приоткрыл дверь пошире и опять приглашающе махнул рукой. В неярком свете заката его лицо показалось знакомым, а в следующий миг я чуть не вскрикнул от удивления — это был Го!

Он заметил, что я его узнал, и приложил ладонь к губам, призывая к молчанию. Указал большим пальцем себе за спину и исчез в проеме.

Что бы это значило? Я последовал за ним в полумрак большого помещения, в котором горами возвышались перевязанные тюки, штабели ящиков составляли колонны, уходящие к почти невидимому во мраке потолку, а свисающие тали и блоки были похожи на щупальца огромного соратника, затаившегося под потолочными балками в ожидании дозволенной добычи. Почему-то я решил, что сейчас все прояснится, а странные и пугающие события благополучно завершатся.

Но ничего не прояснилось, а, напротив, полностью погрузилось во тьму. Я успел сообразить, что причиной тому был мешок, который вдруг оказался на моей голове. Руки мои вывернули за спину и крепко связали. Потом взяли за плечи и повели, грубо разворачивая в нужную сторону. Страха я не испытывал, лишь тупое ожидание неприятностей холодило сердце. И еще было облегчение — вот и кончились страхи! Посланники Лахезис все же выследили меня, а Го был одним из бесчисленных глаз и ушей Дома.

Мешок у меня на голове вонял рыбой. Судя по звукам, мы все еще были на складе. Потом глухо звякнула дверь и меня заставили пригнуться. Я думал, что сейчас мы окажемся в крытой колеснице для опасных нарушителей Установления, но, к моему удивлению, под ногами заскрипели деревянные ступени и снова хлопнула дверь, но уже над головой.

Мы опускались куда-то вниз. На миг показалось, что меня хотят утопить. Но неужели они не попытаются хотя бы выяснить, что произошло с Гуптой и прочими?

Наконец с головы содрали мешок. Идущий впереди человек в длинном, до пят, бурнусе, поднял над головой пузырь со светящейся жидкостью, в ее слабом зеленоватом свете была видна грубая каменная кладка подземного хода. Я обернулся. Не убежать — тот, кто шел сзади и чье лицо скрывал капюшон, наставил на меня длинный нож и повелительно указал вперед. Я пожал плечами и пошел за человеком со светильником. Чинца в подземелье не было. Может, он мне померещился или это был другой? Улыбочка, правда, очень уж была знакомая!

Подземный ход вилял то вправо, то влево, несколько раз мы проходили мимо темных щелей, а потом уперлись в глухую преграду, выложенную из кирпича. Тот, кто шел впереди, поднял камень и трижды стукнул в стену.

Сверху упала веревочная лестница. Оставив светильник на земле, человек в бурнусе быстро вскарабкался по ней и исчез в едва заметном отверстии. Сзади меня кольнули ножом, и я полез в узкий колодец, обдирая локти о шершавый камень. А когда выбрался наружу, то оказался в маленькой пустой комнате без окон.

Потом вышли во двор, огороженный высокой глинобитной стеной. У ворот действительно стояла крытая колесница. В жидком вечернем свете я разглядел одеяния похитителей. На них не было знака паутины! Времени сообразить, что это означает, мне не дали, на голову опять накинули мешок, только запах у него был не рыбный, а какой-то сладковатый, одуряющий. И я потерял сознание.

Гуси мешали отдыхать на прохладном ложе, они противно гоготали в ухо, а потом один из них больно ухватил за нос и принялся щипать его… Я дернулся и раскрыл глаза.

Мои руки привязаны к спинке стула, а ноги прижаты к ящику. Через ящик ко мне наклонился здоровенный детина с длинными волосами и крутил мне нос. Заметив, что я пришел в чувство, он прекратил это занятие и отошел в сторону.

Муть из моей головы переместилась в желудок; я напрягся, чтобы удержать его содержимое. Глаза слезились, в ушах рокотало. Чуть погодя, когда немного полегчало, я обнаружил себя в большой пустой комнате с двумя окнами. Я сидел у стены, руки мои были уже свободны, но ящик у колен по-прежнему мешал встать. В неярком свете расставленных по углам светильников лица стоявших вокруг меня людей казались зловещими. Трое у стен, двое у окон, а один присел на скамью. Этот был самым старшим, судя по сединам.

Не знаю, сколько я пробыл без чувств, но, судя по тому, что во рту еще оставался мускатный привкус фисташек, которыми я лакомился в порту, меня еще не перевезли в Микены.

Заметив, что я стряхнул с себя дурман беспамятства, седой что-то шепнул стоящему рядом детине с длинными волосами, тот подошел, поднял меня прямо со стулом и отнес на середину комнаты. Развязал руки и встал за спиной.

— Назови свое имя! — повелительно сказал седой.

— Та… Тар… — Голос мой звучал сипло.

Я осекся, но не потому, что не мог говорить. До меня дошла несуразность вопроса. Они что, не знают, кого схватили?

— Ты прислуживаешь гоплиту, — продолжал между тем седой, не дожидаясь ответа. — Слуга из нижних каст, так? Но ты что-то знаешь о звездных машинах. Откуда тебе это известно, ведомы ли тайны управления? Ответь нам без утайки и можешь ничего не опасаться. Будешь упрямиться — вон тот, что у двери стоит, очень не любит упрямцев.

Я обернулся. Стоящий у двери юноша в темном хитоне приветливо помахал рукой и подошел ближе. Да только улыбнулся он скверно, а на пальцах у него зловеще блеснули шипы и когти строгой рукавицы. Довелось однажды видеть, как стражники усмиряли обезумевшего соратника с помощью таких вот рукавиц. Струйка холодного пота сползла по позвоночнику. Я понял, что меня похитили вовсе не служители Дома Лахезис, а лихие люди. Служители не стали бы задавать странные вопросы. Да я бы сам все выложил, не дожидаясь, когда начнут мозги вытравливать!

Так и этак выходило плохо. Но одно дело — попасть в руки блюстителей порядка, другое — к тем, кто порядок ни во что не ставит. Там смерть достойная и заслуженная, здесь — муки смертные и кончина пустая. Все знают, что последователи Безумного никого живым не отпускают, а кто примет их грязное установление, тому назад дороги нет.

В том, что я оказался в ловушке Безумного ментора, сомнений не было. Обмануть, ограбить, пусть даже убить — пойти на это мог всякий лихоимец, не попавшийся до поры многовидящему оку блюстителей. Но если пахнет сговором, то все ясно. Кто в здравом уме пойдет на такое!

— Отпустите меня, люди добрые, — сказал я. — Ни в чем постыдном не замешан, чту закон и порядок, а ежели вам деньги нужны…

Седой поморщился и сделал знак юноше. Я вместе со стулом повалился на пол. Хорошо, что тот ударил открытой рукой, а не рукавицей, успел подумать я, но тут молодой злодей пару раз пребольно прошелся носком сапога по моим бокам.

— Ну хорошо. — Седой сурово посмотрел на меня, затем перевел взгляд на молчаливого человека в бурнусе: — Покажи ему!

Я подобрался, ожидая нового удара, но человек в бурнусе только извлек из недр своего одеяния небольшую коробочку и, приблизившись, слегка приоткрыл ее. Из щели выметнулась мохнатая клешня и тут же втянулась обратно. Зубы мои застучали от озноба. Укус ядовитого краба бывает хуже смерти, если не принять вовремя противоядия. Умереть не умрешь, но и жизни никакой не будет — руки и ноги отнимутся на долгие годы, если не навсегда, а сам превратишься в пускающего слюни дурачка с разжиженной головой.

— Нам человека убить, что плевок растереть! — гаркнул молодой парень, взмахнув в опасной близости от моего лица строгой рукавицей. — Пойдешь с нами по своей воле — жив будешь, а не хочешь, так все равно пойдешь! Сейчас вырву твою печень и съем, посмотрю тогда, как заговоришь!

— Ты хоть сам понял, что сказал? — огрызнулся я. — Усы отрасти, а то соплей подавишься!

Руку я отдернул быстро, но он все же задел ее, и три полосы взбухли кровью на моем запястье. Седовласый прикрикнул на юнца и тот, невнятно бормоча себе под нос, удалился.

— Чопур горяч и нетерпелив, но зла тебе не желает, — сказал седовласый и дал мне тряпку обмотать порезы.

Я ничего не ответил, хотя меня и подмывало спросить, всегда ли столь болезненны добрые дела молодого Чопура. Бояться я перестал, потому что убей они меня сейчас, позора для семьи и рода никакого, а если пожар в Доме Лахезис с именем моим не свяжут, так и вообще почет! Рано или поздно попадется кто-либо из этих злодеев, тогда все и станет ясно. Крики этого молодца с рукавицей вышибли из меня страх перед ядовитым крабом.

Седой кряхтя поднялся с места и пошел к дверям. За ним последовали другие, остался только человек в бурнусе, который присел в углу со своей жуткой коробкой. Не обращая на меня внимания, он достал краба и принялся скармливать ему какие-то крошки. Я посидел немного на стуле, потом осторожно встал. Окрика или удара не последовало. Подошел к окну, выглянул.

В лунном свете было видно, что комната находится высоко над землей. Внизу ползли светящиеся точки — факелы или светильники, из тьмы доносились скрежет металла, буханье молотов, скрежет и шварканье напильников. Убежище похитителей недалеко от порта, догадался я, где-то рядом с мастерскими. А потом я поднял глаза и понял, что ошибся. В звездном небе прямо передо мной словно треугольник тьмы, окаймленный пурпурной линией рабочего свечения, возвышалась Большая Пирамида. Что-что, а Машину Машин, я узнаю даже в полном мраке!

Вернулся страх. Как близко подобрались безумцы, ведомые Безумным, к самому сердцу миропорядка! Значит, они и впрямь хотят выпытать тайну устройства, а вовсе не мутят разум пустыми разговорами, чтобы приготовить меня к принятию их преступного установления. Но что я знаю, кроме ходовой части?

Страх ушел.

Но все же знаю немало, спохватился я. Пусть недоступно мне высшее знание о том, как и почему совмещенные объемы пирамид больших и малых перемещают нас из мира в мир, пусть неведомы точные размеры вложенных особым образом друг в друга тетраэдров, но все же под пытками могу вспомнить, на какие углы доворачивал тяги, каким мирам соответствуют деления на конусах…

Так меня бросало то в жар, то в холод. Светящиеся линии на гранях машины распались на огненные точки и замерцали, знаменуя о том, что где-то прибыл или убыл со звезд еще один отряд. Я преисполнился решимости прыгнуть в окно, дабы язык мой не нанес ущерба роду механиков. Но тут голос за моей спиной произнес:

— Зрелище, достойное богов, не так ли?

Я обернулся. Пока я предавался горестным размышлениям, хозяин краба исчез, а в комнате возник седовласый.

— Мы вместе заберемся внутрь этой звездной машины, — сказал седовласый, и ты покажешь, как открываются пути на другие миры. Потом мы тебя отпустим, щедро наградив.

— Безумие и впрямь одолело вас, отщепенцев проклятых, — презрительно ответил я, посмотрев на него свысока. — Охрана и близко не подпустит, им велено жечь всякого, кто подойдет без дозволения. А даже если и удастся хитростью проникнуть внутрь, ничего не выйдет!

— Это почему? — нахмурился седовласый. — Разве это не звездная;..

— Да потому, что это и не машина вовсе, хоть и зовется главной машиной! Она сама никуда не перемещает, а лишь споспешествует перемещению. Там же, где ее малые подобия, охраны не счесть.

Тайны я никакой не выдал, это знание не могло им помочь. А захотят проникнуть на стоянки звездных машин, им конец, да и мне заодно.

Седовласый выказал беспокойство:

— Так, значит, отсюда мы никуда не сможем отбыть?

— Ну почему. — Я прищурил глаза. — Думаю, до ближайшей управы вполне можем переместиться на вашей колеснице. Тогда вам прощение выйдет, если сами вину свою признаете и от Безумного отречетесь.

Он улыбнулся в усы.

— А все-таки мы не ошиблись! Ты и впрямь разбираешься в машинах. Может, ты кибернейос разжалованный или механик преступный? Откройся, за что тебя отрешили от должности, в чем твоя вина?

Я отвел глаза, чтобы он не мог догадаться о моих мыслях. Выдать себя за кибернейоса, отвести их к ближайшей стоянке, а там… Увы, с сожалением вздохнул я, потом ведь никто не узнает, что я не по доброй воле с ними шел.

В комнату вошли человек в бурнусе и парень с рукавицей. Впрочем, рукавицу он уже снял.

— Сам он ничего не скажет. — В голосе седовласого я услышал легкое сожаление. — Но поиск наш был успешен, ведите его к Большому Господину.

— К какому еще… — Я хотел вскочить на подоконник, но седовласый крепко ухватил меня за плечо.

Борьба была короткой и бестолковой. Я заработал несколько синяков и разбил пальцы о челюсть молодого парня. А в ответ Чопур пнул меня в живот, да так, что я отлетел к стене.

Вскоре меня вели какими-то полутемными коридорами, а потом погнали вниз по захламленным лестницам. Почти во всех окнах, которые я успел разглядеть, не было стекол. Значит, мы в заброшенном доме или в башне. Лестницы сменились узким лазом, вырубленным в камне. Один из тех, кто шел сзади, запалил факел.

В одном месте лаз расширялся, перейдя в большую пещеру. В противоположном углу виднелась черная дыра, а у дыры, встав на одно колено, кто-то целился в нас из метателя. Седовласый прошел вперед и что-то шепнул стражу. Тот кивнул и отвел в сторону огневой раструб.

Меня подтолкнули к дыре. В мечущемся свете факела я заметил, что страж прислонился к грубо обтесанному куску известняка. Неумелый скульптор попытался вырезать на нем сегменты и сочленения, но вышло так плохо, что в другом месте это могли счесть оскорблением достоинства менторов.

Вот тут я понял, куда и к кому меня ведут, ноги мои подогнулись, а в глазах помутилось. Все страхи, что были до того, исчезли, потому что беспредельный ужас поглотил их.

Меня успел поддержать Чопур.

— Что, страшно? — шепнул он.

В голосе его не было злорадства.

Прошли в другую пещеру, гораздо большую, чем первая. От сильного мускусного запаха глаза слезились, а пока я протирал их, в пещеру влезли все остальные. Здесь не было нужды в факелах или светильниках, потому что стены были покрыты рисунками, излучающими слабый красный свет. Огромные изображения зверей и насекомых, причем многих соратников я просто не узнал — количество ног и челюстей не могло принадлежать ни большим, ни малым, а некоторые были наполовину животными, наполовину соратниками. Огромный ментор в углу был изображен…

Нет, это не рисунок! Сердце мое словно сжала холодная рука, а желудок, наверно, свернулся в кулак. За все мои годы только два раза пришлось воочию узреть Ментора. Первый раз — когда после детского дома возвращался в лоно семьи, второй — когда посвящали в механики звездных машин. Детские воспоминания смазались, помню лишь, как мимо растерянных детишек скользнул огромный соратник, выше всех воспитателей, а потом одного из малышей увели радостные воспитатели — их подопечный удостоился перевода в Троаду. А во время посвящения все было по-другому — нас ввели в зал, сияющий от начищенной позолоты светильников, и там в окружении служителей на большом помосте возвышался Ментор всей Ахеиды и Аттики. Со своими одногодками на краткий миг ощутил я тогда невыразимое слияние…

Теперь же сам Безумный Ментор заполучил меня, и живым точно не уйти. Неодолимая сила потащила меня вперед. Это не было похоже на радостное единение, грубая сила невидимой рукой больно толкала в спину, отзываясь мучительной болью в позвоночнике и щекоткой в голове.

И вот я стою перед Ментором, без страха рассматривая его огромное тело и даже пытаюсь сосчитать сегменты и сочленения, покрытые редкими шипами. Я понимал, что спокойствие мое неестественно и наведено Ментором, но это тоже не пугало. Ментор был нездоров — его хитиновая оболочка во многих местах было словно изъедена, зеленоватые пятна, как лишайник, расползлись по коричневой броне панциря, а антенны свисали дрябло и — я бы сказал — уныло.

«Болезнь — конец — скоро» — прозвучал в моей голове бессловесный голос Ментора.

— Он говорит с ним! — воскликнул кто-то.

Не оборачиваясь, я словно увидел не своими глазами, как все, кто был в пещере, встали полукругом и склонились в поклоне, протянув вперед руки. Они приветствовали человека в мятом хитоне, застывшего как изваяние. Человеком этим был я, и это зрелище меня не изумило. Потом кто-то во мне будто сморгнул, и я вновь ощутил себя перед Ментором, а что происходит позади, теперь было неведомо.

«Смотреть — слушать — говорить» — возникли новые слова Ментора.

Хоть я и пребывал в некотором оцепенении, заморозившем все мои чувства, слабое удивление все же посетило меня. Слова в голове всплывали как пузыри в вязкой смоле, медленно, одно за другим набухая и лопаясь. Тогда как Менторы, воплощение мудрости и вековечные наставники наши, искони отличались красноречием — достаточно вспомнить любое изречение из Установления.

«Болезнь — говорить — плохо» — услышал я, а потом, немного погодя, безликий голос наполнился силой и густотой: «Впрочем, близость смерти не повод для косноязычия. Приблизься ко мне и раскрой свой разум добровольно, поскольку он и так раскрыт, подобно пустому свитку?»

Большой смоляной пузырь, разбухающий в мутной глубине, внезапно лопнул, черные брызги засверкали обилием цветов, из которых множеству я не знал названия, а игра света соткалась в причудливый цветок, что рос над зеленым миром, полным людей и городов. Я парил, бестелесный, над облаками, их края были словно обведены кистью художника, палитра которого составлена из всех оттенков золотого. Я стоял на вершине горы, выше всех гор, возвышаясь над плоскими облаками, и видел в небе свое отражение. Гора превратилась в звездную машину, тяги запели цикадами песню великого перехода, истекающий маслом конус вращался, словно танцор в халате из блестящего шелка, а вымбовка в моей руке превратилась в жезл власти, усыпанный красными и зелеными камнями… Потом я оказываюсь в башне пауков, но это не пугает. Напротив, смех душит меня, потому что теперь я нахожусь в сердцевине гигантского стеклянного цилиндра и пронзаю его в полете, оставив за собой клочья разлетающейся во все стороны паутины. Лечу вверх, а на встречу, как в зеркале, падает некто, очень похожий на меня, но не я…

Вдруг эта картина застыла. Я повис в ошметках паутины, не в силах двинуться, и предчувствие великой беды овладело мной — казалось, откуда-то из небесной бездны на меня опускается гигантская пята, чтобы раздавить, растоптать, размазать…

Если это и был страх, то не человеческий. Холодный камень впился в ключицу. Я застонал, открыл глаза и увидел темный потолок пещеры. Кто-то помог мне подняться, прислонил к стене. Ноги дрожали, руки свело на груди, как у мертвеца перед отправкой на долгий покой, а в голове затихал тонкий звон, становясь все тише, но так и не исчезнув. Тогда я еще не знал, что это бесконечно далекое жужжание одинокой пчелы будет сопровождать меня до конца дней моих.

Еле хватило сил, чтобы повернуть голову. Я увидел, что седовласый распростерся на земле и бьется, рыдая, головою оземь, другие же стоят на коленях и закрыли лица ладонями. От темной, неподвижной глыбы Ментора больше не исходила подчиняющая сила, а бездонные фасеты его глаз подернулись белизной смерти.

Помнится только, что меня почти волокли, сильно, но не грубо придерживая за руки, а потом мы снова оказались в комнате, в которой пугали рукавицей и ядовитым крабом. Но только сейчас со мной обращались на удивление учтиво. Впрочем, сил удивляться не было. Общение с Ментором опустошило меня.

Молодой Чопур помог усесться на стул и поправил края моего хитона. Взгляд его был преисполнен уважения, а что касается седовласого, то его покрасневшие от слез веки набухли.

— Мы знали, что этот путь Великий Господин вскоре пройдет до конца, хриплый голос седовласого прервал наконец угрюмое молчание, — но мы не ожидали, что это случится так скоро, когда поиски наши близились к завершению. Тщета мира оказалась сильнее разума, Враг на сей раз победил. Далее наши пути разойдутся. Любой из нас свободен вернуться к началу пути. Если кто-то вновь услышит зов, не откликайтесь, это Враг обольщает ложной надеждой.

Седовласый замолчал. Человек в бурнусе поднялся с места и, ни слова не говоря, вышел из комнаты. За ним последовали еще двое, один из них на миг остановился в. дверях, глянул на седовласого, словно ожидая какого-то знака, но, не дождавшись, исчез.

— Скажи, о посвященный Сепух, — вскричал молодой парень, — неужели так просто мы откажемся от нашего замысла? Не есть ли это неуважение к воле Великого Господина?

— Наш гость, — мягко ответил Сепух, — был последним, кто удостоился чести прямого общения с Великим Господином. Поэтому, скорее, он является посвященным и знает последнюю волю Его. Но мы не вправе настаивать и лишь надеемся, что он поведает о ней сам, если сочтет возможным.

Молодой Чопур испуганно вытаращил на меня глаза и склонил свою черную кучерявую голову в поспешном поклоне.

— Я… кх… э… — голос еле подчинялся мне, — я ничего не знаю о воле вашего господина…

Седовласый махнул рукой.

— Да теперь это уже и не имеет смысла. Мы надеялись отыскать человека, сведущего в звездных машинах, и покинуть эту обитель скверны и убежище Врага, чтобы на новых землях начать новую жизнь. Но без наставника и учителя затея эта тщетна, а значит, угодна Врагу.

Я вздохнул. Воистину надо быть безумцем, чтобы надеяться на такой исход.

— Звездные машины не столь велики внутри, какими они являются снаружи. — Я старался говорить медленно и понятно. — Ходовая часть вмещает от силы несколько десятков человек и столько же соратников.

Для того чтобы переместить вас, понадобятся сотни и сотни машин.

Чопур скривился в странной ухмылке и не то крякнул, не то всхлипнул, родинка над его левой бровью подпрыгнула.

— Зачем нам столько машин? — удивился Сепух.

— А как разместить тысячи и тысячи ваших… э-э… людей?

— Ты видел почти всех последователей Великого Господина, — сухо ответил Сепух. — Тысяч нет.

— А как же… — начал было я, но осекся. «А как же рассказы о мириадах сторонников Безумного, которые затаились везде и вредят помалу, как могут? хотел спросить я. — Зачем тогда ежегодные собеседования на предмет выявления неблагонадежных, после чего соседи долго приглядываются друг к другу, не зная, чисты ли они или кто-то оказался тайным злодеем, которому вправили мозги?»

Сепух встал и пошел к двери. Тронув меня за локоть, Чопур пригласил следовать за ним. В соседнем помещении я увидел три тела. Они лежали на полу, рука мужчины в бурнусе сжимала нож, а горло его было перерезано. Двое других были заколоты, пятна крови расплывались у них на груди.

— Прокрит, Гурбан и Чэнь вернулись к началу дорог, — тихо сказал Сепух.

Он стоял над телами, горестно качая головой, а я попятился к стене, поняв, что сейчас и меня отправят вдогонку за этими.

Чопур коснулся ладонью каждого из мертвецов и смазал кровью свой лоб.

— Пока я не встречусь с ними, они пребывают во мне! Седовласый одобрительно кивнул, потом посмотрел на меня. Нож, которым убили этих молодцев, в двух шагах, если повезет, то успею схватить… Но Сепух, словно прочитав мои мысли, покачал головой:

— Изгони страх, мы не причиним тебе ущерба.

— Если хочешь, — воскликнул Чопур, — я стану твоим слугой и буду защищать тебя!

Не знаю, что испугало больше — опасность быть убитым или иметь безумного слугу и все равно быть убитым, только в самое неподходящее время.

Когда мы оказались на воздухе, меня пробрал озноб. Заметив это, Чопур вдруг исчез, но вскоре объявился и накинул на меня плащ. Когда я нащупал на нем мокрые пятна, то догадался, что это бурнус человека, который не так давно вверг меня в ужас ядовитым крабом, а ныне лежит с перерезанным горлом. Догадка была неприятной, но холод ночной еще неприятнее.

— Прощай, — сказал Сепух и взобрался на колесницу.

Во тьме его черная кожа почти не была видна. Чопур улыбнулся мне и ухватился за вожжи.

— Э-э… — только и успел я выдавить из себя, — куда мне теперь?..

— Туда! — махнул куда-то в сторону Сепух. — Там твой лагерь.

Они канули во мрак ночной, а я стоял, как Лачарак, обратившийся в столб деревянный. Но не проклятие трех ламий сделало меня неподвижным, а тоска, которая внезапно и беспричинно накатила на меня. Казалось, только что я утратил нечто очень важное, дорогое, даже бесценное… нечто, чему не было названия. Удивительно: я потерял семью, потерял дом, да я и сам вроде пропал, исчез как безупречный механик из рода механиков, потерял даже касту, но почему-то эти потери не были для меня столь удручающи, как эта невнятная утрата.

Потом я долго брел, кутаясь в теплую ткань бурнуса. Огни Машины Машин подсказывали, какой стороны держаться. Вот они сделались невидимыми, остался лишь черный беззвездный треугольник, вырезанный в небе, усыпанном яркими точками далеких светил. Это показалось безумно смешным, я вдруг захохотал во все горло, споткнулся и полетел вниз с бархана. Встав на ноги и стряхивая с себя песок, я продолжал смеяться, потом замолчал, испугавшись мысли: не стал ли я тоже безумным после общения с безумцами?!

Не помню, как дошел до лагеря. Никто не попался навстречу, только несколько ночных соратников пронеслись мимо в пустыню, наверно, на охоту. Один из них задержался у моих ног, поднял усы-антенны и шевельнул ими.

— Сгинь! — сказал я ему, и он исчез.

Ноги отказывались служить, когда я добрался до палатки оруженосцев. Она была пуста, все еще гуляли в Гекторапате. Я повалился на свое место и мгновенно заснул. А проснулся оттого, что меня тряс Болк. В утреннем свете его помятое, но довольное лицо на краткий миг показалось незнакомым, я дернулся, но не закричал. А рядом с ним стоял чинец и внимательно смотрел на меня.

— Жаль, что тебя не было с нами, — сообщил Болк. — Мы с Го так славно погуляли, таких добрых девок мочалили… Он длинно зевнул.

— Впрочем, — продолжил он, — судя по твоему виду, ты тоже провел нескучную ночку.

С этими словами он рухнул на свой лежак и захрапел.