"Луна доктора Фауста" - читать интересную книгу автора (Эррера Луке Франсиско)

1. ФАУСТ

– Я вижу…– зазвучал зловещий голос доктора Фауста. – Я вижу человека, он стоит на коленях, руки у него связаны. Чернокожий воин, танцуя, приближается к нему, размахивая ятаганом – клинок его изогнут наподобие петушьего хвоста. На красноватую землю, густо поросшую неведомой мне травой, льется свет луны. Кольцо всадников туже стягивается вокруг пленника. Он просит отпустить ему грехи, и какой-то темнолицый, чернобородый мужчина грозного вида издевательски отвечает, что он и так попадет прямо в рай. Маленькая скуластая женщина, соскочив с коня, подходит к пленнику, смотрит на него долгим взглядом. Это белокурый великан в самом расцвете сил, у него голубые, нет, серые, свинцово-серые глаза и профиль древнего германца. Он чем-то напоминает мне… Да, он похож на вас, ваша милость: тот же исполинский рост, тот же благожелательно-задумчивый вид, та же уверенная повадка – это уверенность человека, никогда не помышлявшего о смерти… Позвольте еще стакан, ваша милость. Ясновидение дается мне нелегко. Не верьте пророчествам Камерариуса, ваша милость, не верьте, хотя слава его велика, а влияние на императора безмерно… Да, он чернокнижник старой школы, ну а я зато в свойстве с сатаной. Славное вино, ваша милость. Постойте, кажется, Мефистофель хочет мне что-то сказать… Что? Ты ручаешься? Ах, ваша милость! Я предвидел это и этого боялся. Бес в собачьей шкуре шепнул мне, что коленопреклоненный человек, столь схожий с вами царственностью облика и пленительным величьем, вы и есть. Вы – через двенадцать лет! Ужасно! Но что это? Палач опускает ятаган на вашу склоненную шею. Видно, рука его дрогнула – клинок вонзился в шею, но головы не отсек. Кровь так и хлещет. Одним прыжком вы вскакиваете на ноги, шатаясь, бросаетесь к женщине. Палач преследует вас… Настиг! Наносит удар – раз и другой! Голова скатывается, кровь хлынула потоком, но вы продолжаете идти. Страх смотреть, ваша милость, как бредет, спотыкаясь, обезглавленный… Платье женщины, лицо вашего врага залиты кровью… Турок взывает к Магомету, чета карликов оплакивает вашу гибель. Лунный свет отливает кроваво-красным. Никогда прежде не видел я такого… Изнемогаю… Скорее! Еще стакан! Во имя сатаны заклинаю вас: не ходите к Дому Солнца! Это говорю вам я, доктор Фауст, самый великий чернокнижник в подлунном мире. Не ездите туда! Останьтесь здесь, в Вюрцбурге – он входит в епархию вашего преосвященного брата. Возвращайтесь в Вену – эрцгерцог Фердинанд окажет вам радушное покровительство. Поезжайте, наконец, в Толедо! Вы процветете под благотворной сенью императорского дворца – дворца Карла, государя Испании, повелителя Германии. Научитесь лгать и строить козни, станьте шутом, переносчиком сплетен, рассказчиком приятных для слуха небылиц, паркетным шаркуном. Научитесь всему тому, от чего сейчас вы с отвращением отводите взор… Но только не ездите на поиски Дома Солнца! Не гоняйтесь за химерой, возлюбленный князь мой! Склоните слух к словам доктора Фауста и его личного, его собственного беса Мефистофеля!

Стальные глаза лежащего в гамаке пристально вглядываются в густые заросли акации. Невиданного цвета луна выплывает из-за вершины. Снизу, из долины, веет легкий ветерок, не давая погаснуть вялому пламени костерка, вокруг которого дремлют измученные переходом люди. Отроги горной цепи громоздятся крепостными башнями, сулят защиту. Там, за перевалом, Коро и океан.

– Доктор Фауст, доктор Фауст, – бормочет человек в гамаке. – Сколь обширна твоя ученость, сколь велика твоя мудрость! Но вот и минуло двенадцать лет со дня твоего пророчества, а я жив, и я – здесь. Я побывал в Эльдорадо, я видел Дом Солнца! Нет, не индейский касик ежеутренне омывается золотой пылью, а женщина по имени Коньори, царица амазонок. В память нашей встречи, в благодарность за то, что понесла от меня, она подарила мне вот это изумрудное ожерелье. Она зачала, и она родит девочку, если хочет еще пожить на этом свете! Душа моя изъязвлена изменами, но кому придет в голову, что в этих отрепьях запрятано сокровище ценою две тысячи дукатов?! Я видел столько ужасов, насилий и бесчинств, что не выдумать самому фон Шпайеру. Ты был прав, доктор Фауст, когда предрек мне бесчисленные испытания, но слова о моей смерти, так напугавшие добряка Гольденфингена, оказались лживы. Далеко позади остался Окуйо. Проклятый писец со своими головорезами теперь не догонит меня. Восемь дней пути пролегло между нами. Отдохнув, мы перевалим через горы, спустимся в Коро, а там сядем на корабль, уплывем в Испанию. Меня снова примет император. Я расскажу ему, как страстно желаю покорить страну омагуа, которые возводят дома с серебряными стенами под золотыми крышами. Я получу соизволение государя. А потом я приеду в Штауфен, и приду на могилу, где лежат твои кости, и помолюсь за твою навеки погубленную душу. А потом, как когда-то, я поеду верхом с милым другом Даниэлем Штеваром и ландграфом Циммером, полновластным хозяином дивного края… Помнишь ли ты, доктор Фауст, как начиналась вся эта история? Стояло лето, мы скакали по цветущим зеленым лугам. Сколь отлично благодатное плодородие Германии от этой красной, иссушенной, ощетинившейся шипами, умирающей от жажды земли!

– Быть не может, Филипп, – удивленно проговорил ландграф Циммер, – быть того не может, чтобы этот проходимец Варфоломей Вельзер снаряжал войско в Новый Свет на поиски Дома Солнца!

– Ручаюсь вам, – отвечал юноша, приподнявшись на стременах. – Амвросий Альфингер с тремя сотнями людей высадился в Венесуэле двадцать четвертого февраля 1529 года.

– Полгода назад?

– Да, сударь.

– Ты хорошо осведомлен, Филипп, – одобрительно заметил граф, переводя своего коня на шаг.

– Не забудьте, граф, – с долей насмешки произнес Даниэль Штевар, – что наш Филипп состоит не только в услужении у августейшей семьи, но и в родстве с Вельзерами. Он их родня и должник, разумеется.

Гуттен, не поддержав шутливого тона, отвечал сурово:

– Повсюду ищут людей для похода в Венесуэлу.

Николаус Федерман отправился в Силезию набирать тамошних рудокопов.

– Не могу этого постичь! Его высочество эрцгерцог Фердинанд – да продлит господь его дни! – просит у меня солдат, чтобы отбить наседающих турок, а сам тем временем шлет войска в Новый Свет. Что происходит с испанцами?

– Неужто вы не знаете, каковы они: воюют, лишь когда хотят и где хотят. А не хотят – нет такой силы, которая заставила бы их взяться за оружие. Говорят, в иных местах они посылают вместо себя наемников.

– Не они одни. Кроме двадцати ландскнехтов – а это две трети моего воинства, – мне нечего предложить его высочеству. Разве что горсточку добровольцев: запись уже объявлена. Сомневаюсь, однако, что найдутся охотники защищать Вену от турок. Это гиблое дело. Никто не пойдет: некого грабить, некого насиловать.

– Вы полагаете, граф, – недоуменно спросил юноша, – что люди отправляются на войну только ради добычи и женщин?

– А как же иначе, любезный мой Филипп? Войско стоит на трех китах: первый – это наемники, сделавшие игру в жмурки со смертью своим ремеслом; второй – это добровольцы, еще не отрешившиеся от юношеских мечтаний; а третий – это мы, знатные люди, потомки тех, кто когда-то пошел на войну опять-таки своей охотой или по найму, кому повезло и кто выжил.

При этих словах Филипп фон Гуттен состроил недовольную гримасу, Даниэль Штевар издал сдавленный смешок, а граф Циммер, довольный своей речью, подкрепил ее громовым раскатом хохота.

– Я не противлюсь тому, что наши бюргеры становятся день ото дня все сильней, – заметил он и, натянув поводья, остановил коня у придорожной харчевни. – Взять хоть семейство Вельзеров – это ли не доказательство моей правоты?! Ну да ладно! Политику побоку! Надо промочить горло доброй кружкой пива!

Из дверей таверны донесся залп проклятий и грохот разбиваемой посуды.

– Что там творится? – спросил граф.

Человек преклонных лет отчаянно отбивался от двух жирных монахов. В конце концов он получил жестокий удар по лицу и, обливаясь кровью, рухнул наземь.

– В чем дело? – строго и властно обратился к монахам Циммер.

Увидав перед собой графа, монахи и сопровождавшие их латники немного унялись.

– Просим прощенья, ваша светлость, – ответствовал самый тучный. – Воздаем по заслугам этому проклятому колдуну. Он похвалялся тем, что продал душу дьяволу. За подобные еретические речи негодяя подобает не только предать анафеме, но и спалить живьем.

– Едва лишь мы прознали о его приходе, как тотчас решили взять его, – добавил второй монах. – Но этот вероотступник при содействии своего пса – вот он, ваша светлость, – обуянного дьяволом, по словам самого же хозяина, и при попустительстве кабатчика и невежественных простолюдинов оказал сопротивление правосудию. Пришлось применить силу, оттого у него и кровь на лице.

– Правду ли говорят достопочтенные отцы? – спросил Циммер.

– Правду, ваша светлость, – юношески звонким голосом сказал старик. – Но ярость их есть чадо их алчности. Я отказался раскрыть им секрет философского камня.

– А тебе известен этот секрет? – с загоревшимися глазами воскликнул граф.

– Ах, да неужто бы я тогда носил отрепья и утолял жажду благодаря добросердечию этих бедных людей, которые надеются, что я сумею вразумить их и указать им путь к счастью?

– Он колдун и еретик! На костер его! – завопил тучный монах.

– По приказу Святейшей Инквизиции мы должны задержать этого человека. Посторонитесь, ваша светлость… Стража! Взять его! – поддержал спутника второй монах.

Огромный черный пес угрожающе зарычал.

– Сидеть, Мефистофель! – не повышая голоса, приказал старик.

Пес успокоился, а солдаты, двинувшиеся было к еретику, остановились.

– Правда ли, – недоверчиво спросил Циммер, – что в твою собаку вселился дьявол?

– Ах, ваша светлость, – отвечал астролог, – в каждом из нас черт сидит. Я своего предпочитаю не прятать и грехов своих не таить.

Его ответ развеселил Штевара, весьма интересовавшегося магией и оккультными науками.

– В чем же твой грех, добрый человек? – серьезно спросил Гуттен.

– По расположению звезд, по голосам усопших я умею предсказывать судьбу…

– Вы слышали? – вскричал монах. – Он сознался! Признание – лучшее доказательство! Взять его! На костер его!

– Погодите немного, – вмешался Гуттен. – Старик признался в том, что он астролог и некромант, а не в том, что он колдун. Разве ты занимаешься черной магией? Пропадало ли из-за твоей ворожбы у коров молоко, а у мужчин – сила?

– Никогда.

– Посещал ли ты шабаши? Нечувствителен ли ты к пыткам? Случалось ли тебе умерщвлять плод во чреве матери?

– Никогда. Я лишь провижу будущее, как Агриппа, как великий Камерариус, как славнейший Тритемиус.

– Ни чернокнижье, ни астрология не преследуются законами империи. Наш государь, уподобясь своему деду Максимилиану, приблизил ко двору видных чернокнижников и знатоков потустороннего.

– Я – доктор философии Виттенбергского университета, – со скромным достоинством отрекомендовался старик, – и вы, господа, видите меня в столь бедственном состоянии лишь потому, что я вменил себе в закон не переступать порог княжеских дворцов.

– Почему? – подозрительно спросил Циммер. – Чем тебе не по нраву твои природные господа? А может быть, ты из тех смутьянов, которые своими крамольными речами подстрекают крестьян к бунтам и кровавым мятежам?

– О нет, сударь! Ничто не прельщает меня так мало, как политическая борьба и участь власть имущих.

– Изволь объясниться! – сдвинул брови Циммер.

– Причина проста, ваша светлость! Для того чтобы предсказать будущее сильных мира сего, как и будущее самых ничтожных простолюдинов, нет нужды обращаться к расположению звезд.

В этот миг раздался гневный голос тучного монаха:

– Граф Циммер! Довольно глумиться над правосудием и чинить препоны его служителям! Ваше противодействие Святейшей Инквизиции подозрительно! Князьям познатнее вас случалось испытывать на своей шкуре пепелящий огнь нашего гнева! Солдаты! Взять колдуна под стражу!

– Остановитесь! – вскричал Гуттен, выпрямляясь во весь рост. – Я – Филипп фон Гуттен, слуга императора, приближенный его высочества эрцгерцога Фердинанда, сын Бернарда фон Гуттена, брат самого Морица, каноника Вюрцбургского и епископа Эйхштадтского. Не трогайте этого человека! Он невиновен!

– Простите, ваша светлость! – с испугом воскликнули инквизиторы. – У нас, верно, разум помутился, если мы не догадались, кто перед нами.

Монахи и стража поспешно удалились, а старик стал перед Гуттеном на колени и поцеловал у него руку.

– Благодарю, ваша светлость. Где и когда смогу я предостеречь вас от той опасности, которая будет грозить вам по прошествии трех лет?

– Как ты можешь знать об этом, – неприветливо отозвался Гуттен, – если не составлял мой гороскоп и даже не гадал мне по руке?

– Мефистофель подсказал мне, – отвечал старик, показав на своего пса.

– Неужели и впрямь в собаку вселился бес? – допытывался Циммер.

– Точно так, сударь. Сатана одолжил мне Мефистофеля, чтобы он послужил людям.

Циммер, пропустив его слова мимо ушей, властно изрек:

– Тебе надлежит немедля покинуть Штауфен. Как только мы уедем, инквизиция снова примется за тебя.

– Без сомнения, – невозмутимо кивнул старик.

– Ты можешь укрыться в моем замке. Поворожишь нам, а?

– Вы запамятовали, сударь, что я не могу войти под своды княжеского замка. Мефистофель потеряет чутье, а я – благоразумие.

– Что ж, тогда вот тебе немного денег на дорогу. Поторапливайся!

Таинственный старик склонился перед Гуттеном:

– Да охранит вас сатана от святых, благородный и чистый духом юноша! Остерегайся измены! Сторонись распутниц!

Едва старик скрылся из виду, Циммер закричал:

– Эй, хозяин! Две кружки пива и стакан воды для этого юноши, да поживей! Занятный старикашка. Как его зовут?

– Фауст, – отозвалось несколько голосов.

– Фауст? – удивленно переспросил граф.

– Доктор Фауст? – расхохотался Даниэль Штевар. – Тот самый, что смастерил себе крылья на манер Икаровых и летал над Венецией? Тот самый, что проглотил какого-то крестьянина с телегой, а потом изверг его тем же способом, как мы очищаем желудок? Тот даже не слишком отсырел… Так это он?

– Он и есть, ваша милость, – ответил кто-то из посетителей. – Это величайший волшебник всех времен.

– Он творит неслыханные чудеса! – с готовностью подхватил трактирщик.

– Я слыхал, что ему перевалило за сто лет, – продолжал Штевар.

– Да, это так, – подтвердил Циммер. – Мой дед в бытность свою при дворе Людовика Одиннадцатого повстречал там Фауста – он продал королю какую-то книгу.

– Так, значит, этот Фауст – сподвижник Гутенберга! – заключил Штевар, в возбуждении царапая шпорой землю.

– Ты прав! – отозвался граф, трижды отхлебнув пенящегося пива.

– Выходит, он знает тайну бессмертия? На вид ему лет пятьдесят, в ту пору было не меньше двадцати… Вот и получается добрая сотня.

– Это оттого, что он продал душу дьяволу, – таинственным тоном пояснил трактирщик.

Гуттен медленно поднял голову.

– Отчего же тогда он не прибег к своим чарам, когда эти монахи хотели сцапать его?

Все расхохотались, а Гуттен смутился и покраснел.

– Ими еще и не пахло, – принялся объяснять трактирщик, – а старик уже знал, как повернется дело. Мы слушали россказни Ганса-рудокопа, а он вдруг прервал его такими словами: «Трое сильней шестерых».

– Да-да, все так и было, – кивнул парень с провалившимся носом. – Я рассказывал о своих приключениях, а он возьми и произнеси эти странные слова. Мы попросили растолковать, к чему это он, а старик загадочно сказал: «Шестеро грядут по мою душу: четверо – в латах, двое – в сутанах. Но я сделаю так, что три князя освободят меня».

– Истинное чудо! – вскричал Циммер, склонный к преувеличениям, как и все люди, любящие пиво.

– Он и вправду великий чародей, – сказал Штевар.

– А ведь меня не очень томила жажда, когда мы проезжали мимо этой харчевни, – с довольным видом заметил граф. – Но внезапно я почувствовал, что мне до смерти хочется пива. Нет сомнения, это была уловка Фауста: он задержал нас, чтобы с нашей помощью выпутаться из этой передряги. Каково? Вот мне уже и не хочется пить!

– Ничего удивительного, – отвечал Штевар. – Ты выпил десять с половиной пинт.

– Так или иначе, это необыкновенное происшествие подтверждает его всесветную славу. Ну да ладно, оставим это. Расскажи-ка нам, Филипп, о Вельзерах, о стране, называемой Венесуэла, и о Доме Солнца.

– Им несладко пришлось, – начал юноша, – но теперь, когда прибудет Федерман, станет полегче…

– Не люблю я твоего Федермана, – перебил граф. – Отец его был купцом, а сам он, как поговаривают, сторонник Лютера. К тому же любит читать, а наше рыцарство не слишком подвержено подобному пороку.

– Он отважен, сведущ и находчив, – снова покраснев, вступился за него Филипп.

– Рассказывают, что в том краю кровли домов из чистого золота, а стены до половины – из серебра, – с обычной своей насмешливостью добавил Штевар. – Послушаешь этот вздор – поневоле припомнятся побасенки о похождениях Амадиса Галльского и его сына Эспландиана.

– Напрасно ты смеешься над «Амадисом», – молвил Гуттен. – Это любимая книга нашего государя. Долгими зимними вечерами я читывал роман вслух, доставляя императору пищу для ума и отдохновение для души.

– Уж не знаю, как там насчет отдохновения, но этот твой Федерман – двурушник и предатель! – с внезапной злостью воскликнул граф.

Глаза юноши потемнели. Устремив взгляд прямо в лицо Циммера, он твердо сказал:

– Прошу прощения, что осмеливаюсь перечить вам, но я отменно хорошо знаю Николауса Федермана и свидетельствую, что он порядочнейший человек, достойный всяческого уважения и приязни.

– В тебе говорит юношеская пылкость, Филипп, ты неопытен и не можешь проникнуть его душу. Николаус Федерман – величайший мошенник, какого мне доводилось встречать за всю мою долгую и трудную жизнь. Он – лжец самого низкого разбора, шарлатан и обманщик, но распознать его удается не сразу, ибо сам сатана, должно быть, наделил его даром обольщения. Упаси тебя бог поддаться его чарам!

– Я не думаю, что наши пути когда-нибудь Пересекутся, – отвечал юноша, которого явно тяготил этот разговор.

– Не зарекайтесь, ваша милость! – голосом доктора Фауста отозвалась из своей клетки сорока.