"Человек из февраля" - читать интересную книгу автора (Эриксон Милтон Г., Росси Эрнест Л.)

Эриксон: Легкая болтовня о первом рукопожатии стимулирует подсознательный поиск воспоминания о нем, даже если это и не осознается. Этот поиск усиливает вызванную мною возрастную регрессию.

Росси: Вы говорите: «Очень тяжело вспомнить, когда ты впервые сама протянула руку», с чем, конечно, клиентка должна внутренне согласиться. Не может она отрицать также, что «нелегко вспомнить и то, что произошло на следующий день…». Следовательно, клиентка оказывается под влиянием мощной утвердительной установки.

Эриксон: Я формирую возрастную регрессию, обращаясь к ее ранним воспоминаниям.

Росси: Рассмотрим теперь Ваши слова о временной регрессии: "И даже если ты позабыла о множестве вещей, которые произошли с тобой после твоего первого рукопожатия, воспоминание о нем теперь подступает все ближе и ближе, верно?" Это внушение логически вытекает из всего предыдущего и продолжает работу над созданием временной регрессии. Внутренняя логика здесь совершенно неоспорима: клиентка действительно все яснее и лучше вспоминает свое первое рукопожатие, потому что все происшедшие с ней амнезии привели к появлению белых пятен в ее памяти. Время как бы опускается до более низкой отметки, и клиентка возвращается в свое детство.

Как мы только что показали, динамика возрастной регрессии вовсе не сводится к прямому внушению. Наблюдая за Вашей работой, можно сделать следующие вы воды:

1) Первые две стадии транса обязаны своим появлением ослаблению привычных установок. Вы добиваетесь этого тем, что концентрируете внимание клиентки на Ваших высказываниях, которым она следует столь буквально, что впадает в противоречия (не сознавая это).

2) Вы пользуетесь аффективным мостиком к ранним воспоминаниям, чтобы с помощью загадок и головоломок локализовать раннюю установку на обучение.

3) Вы задаете вопросы, которые не могут обеспечить осознанный ответ и возвращают клиентку ко все более раннему детскому опыту и детским воспоминаниям (типа ее первого рукопожатия).

4) Вы с большой осторожностью манипулируете совершенно различными процессами. Мы назовем это «стыковкой противоположностей». Вы подчеркиваете, что все события, которые случились с нашей клиенткой после ее первого рукопожатия и о которых она совсем забыла, парадоксальным образом приближают ее к ран ним воспоминаниям. Сначала Вы сбиваете ее с толку, чтобы затем, используя всевозможные «забывания», внезапно запустить механизм возрастной регрессии и натолкнуть клиентку на ранние воспоминания.

Если допустить, что некая инстанция контролирует процесс забывания и воспоминания, то Вы нашли способ воздействия на нее. В результате такого забывания и воспоминания пациент приходит в состояние готовности к ответу, и тем самым дает «зеленую улицу» внушению. В этом заключается сущность Вашего гипноза: ослабить привычные установки и заученные ограничения для того, чтобы с помощью сформировавшейся готовности к ответу усилить восприятие внушения. Это значительно сложнее, чем классический прямой гипноз. Такой гипноз совершенно недостоверен, и по этой причине многие психологи сомневались в ценности возрастной регрессии как подлинно гипнотического феномена. Ваш подход предъявляет к психотерапевту большие требования, но он приводит к более надежным результатам (конечно, если обучиться Вашему методу).

Интересно, существует ли какая-нибудь неврологическая модель, которая могла бы нам помочь? Может быть, топографический метод Карла Прибрама предоставит нам такие возможности?

Эриксон: Наверное, да, но я не особенно знаком с его подходом.

Росси: Вы догадались, что клиентка в результате возрастной регрессии оказалась в феврале 1929 года. Сама она не в состоянии это подтвердить, потому что вернулась в тот возраст, когда еще не умеет писать. Более того, она не может даже объяснить, откуда ей стало известно про февраль 1929 года. Так как Вы пока не знаете, в каком именно возрасте оказалась клиентка, Вы должны определить его по репликам маленькой Джейн. Я верно Вас понял?

Эриксон: Да.

Росси: Когда клиентка отрицает сам факт вашего знакомства, она полностью подтверждает реальность возрастной регрессии. Сначала Вы намекали на изменение Вашего образа (см. раздел 1.17: «это заставляет тебя задуматься над тем, кто я»), а здесь впервые прямо утверждаете, что Ваша реальная личность – личность доктора Милтона Эриксона – исчезла. Эта впервые установленная анонимность предоставляет Вам большие возможности для исследования возрастной регрессии нашей клиентки.

Росси: Вы пользуетесь здесь очень мягкой и нежной манерой разговора, как обычно разговаривают с детьми. Это, естественно, усиливает возрастную регрессию. Вы кладете на ладонь клиентки кольцо и карандаш и начинаете задавать ей простые вопросы: что она видит, из чего это сделано и т.д. Клиентка отвечает так, как ответил бы ребенок – и это вновь подтверждает реальность возрастной регрессии. Вы задаете вопросы в очень простой форме, пытаясь определить возраст клиентки, установить день ее рождения и узнать о том, что же такое с ней случилось. Вы изучаете состояние возрастной регрессии, пытаясь отыскать такие детские воспоминания, которые требуют психотерапевтического вмешательства.

Эриксон: Да.

Росси: Здесь Вы довели до кульминации кропотливую работу по созданию своей «трансовой» личности. На первом этапе (раздел 1.18) Вы даете установку на того, кто "всегда будет рядом", на втором (раздел 1.19) – постулируете свою анонимность и перестаете быть доктором Эриксоном. На третьем этапе (раздел 1.20) Вы уверяете клиентку в том, что даже если она Вас не узнает – ничего страшного не произойдет, потому что она "по одной только интонации может судить о том, как она Вас любит". С помощью вопросов: «Хочешь угадать, кто я?», «Подсказать тебе?» и утверждения "Мы скоро опять увидимся. А потом снова. Пока это только обещания. Но когда-нибудь ты начнешь со мной шутить и тебе это понравится" – Вы жестко фиксируете свою новую терапевтическую роль.

Таким образом, сохраняя полную анонимность и не открывая клиентке ни своего имени, ни своей терапевтической роли, Вы даете ей четкое представление о типе ваших отношений. В действительности Вы проводите постгипнотическую работу – внушаете клиентке уверенность в том, что Вы будете неоднократно появляться в ее будущей жизни. Такая уверенность сама по себе очень важна для нее, потому что из-за ранней смерти отца она была одинока в детстве. Упоминание о шутках предполагает легкость и приятность вашего общения, что опять же резко контрастирует с эмоциональным климатом ее детства. Вы достаточно тактичны, чтобы не перегружать детское сознание. Вы говорите ровным счетом то, что нужно, чтобы в Вашем присутствии клиентка чувствовала себя легко и надежно. Ваш разговорный язык в то же время доступен ей на ее теперешнем детском уровне понимания. После того, как клиентка признается в том, что она верит Вам, Вы утверждаете себя в новой роли, закладывая фундамент ваших будущих отношений.

Росси: Своим вопросом, который ориентирует клиентку на будущее ("Как ты думаешь, кем ты станешь, когда вырастешь?"), Вы вновь усиливаете ее детские переживания. Потом Вы пытаетесь определить способ психотерапевтического воздействия, так как в данном случае необходимо помочь клиентке принять мысль о необходимости иметь детей. Можете ли Вы сказать что-нибудь в связи с детской манерой вести разговор и о возможности включения этого в Ваш метод?

Эриксон: Ребенку трудно сложить один плюс один. Еще труднее складывать два плюс два. А маме это легко. Но когда она была такой же маленькой девочкой, как наша клиентка, ей тоже это давалось нелегко. Следовательно, по мере того, как Вы взрослеете – все меняется.

Росси: Все упрощается. Поэтому Вы столь осторожно отвечаете на волнующий клиентку вопрос: «Куда делся папа после смерти?». Вы включаете в свой ответ такие терапевтические аналогии, которые клиентка может понять в рамках своего детского сознания. В то же время Вы косвенным путем внушаете ей мысль о том, что по мере взросления способ объяснения меняется.

Эриксон: Я отвечаю на один из тех типичных детских вопросов, на которые весьма трудно дать простой ответ.

Росси: И чего Вы этим добиваетесь?

Эриксон: У детей всегда бывает масса вопросов, и здесь я пытаюсь доказать, что на некоторые вопросы ответы может дать наш организм. Иногда он, например, говорит, что хотя вы и голодны – вы не хотите картошки с мясом. Именно поэтому те вопросы, на которые мы не можем ответить, можно передать в компетенцию нашего организма. Волосы ведь и без нашей помощи знают, как им расти. Росси: Клиентка должна испытать блаженное чувство эмоционального комфорта, узнав, что ответы на ее вопросы возникают где-то глубоко внутри без всякого ее активного и сознательного участия.

Эриксон: Да. (Рассказывает о своем сыне Барте.) Барт тогда еще пил из бутылочки. Однажды он проснулся от голода, и я приготовил ему смесь. Но когда я отвернулся к холодильнику, то услышал дикий грохот. Барт, сидя на своем стульчике, наблюдал за мной. Бутылочки каким-то образом упали на пол и разбились все до единой; я достал второй комплект бутылочек и опять приготовил смесь. Теперь, открывая дверь холодильника, я не сводил с Барта глаз. И тут я увидел, как он осторожно подталкивает контейнер с бутылочками к краю своего столика. Я остановил его (чтобы бутылочки опять не разбились). Барт спустился со своего стульчика, прошел в столовую, сел за стол и сказал: «Я голоден». Отныне никаких бутылочек! Он сам отучил себя от бутылочки. И отучил окончательно!

Росси: Стало быть, это был его специфический способ взросления – разбить все бутылочки!

Эриксон: (Продолжает рассказывать истории про своих детей, каждый из которых открывал свой совершенно уникальный способ взросления. Здесь к присутствующим присоединяется д-р Роберт Пирсон. Все смеются.)

Пирсон: Я уже большой!

Эриксон: У каждого ребенка имеется неповторимая схема поведения.

Росси: А у каждого человека имеется своя индивидуальная схема обучения. Ваш гипноз активизирует эти схемы, а вовсе не навязывает клиенту какие-то посторонние идеи. До сих пор многие психотерапевты традиционно навязывают клиенту свои собственные взгляды.

Мур: Если все, что Вы говорите, верно, то Ваш метод может совершить революцию в психотерапии.

Росси: Милтон, прокомментируйте, пожалуйста, Вашу мысль о том, что этот метод и все косвенные формы внушения, которые он использует, заключается в активизации уникальных паттернов обучения каждого человека в противоположность навязыванию ему каких-либо посторонних идей. В этом сущность Вашего утилизационного подхода к внушению.

Эриксон: Да. Ведь неизвестно, приведет ли внушение моих собственных идей к какому-нибудь результату.

Росси: Следовательно, можно свести Ваш метод к следующему: Вы оперируете с заведомо эффективными процессами, потому что они имманентны психике пациента, Вы не навязываете свои взгляды, так как не знаете, какое влияние окажет это на ту или иную личность. Вы понимаете, как трудно добиться официального признания Вашего метода, потому что гораздо проще сказать пациенту: «Я хочу, чтобы Вы сделали то-то и то-то». А вот этим-то Вы и не занимаетесь. (Входит неизвестный посетитель.)

Посетитель: Получается, что Вы переориентируете процессы? По крайней мере, в тех случаях, когда Вы хотите, чтобы пациенты применяли свои паттерны обучения в изменившейся ситуации? Мне кажется, что именно на этом пути появляются привычки.

Росси: Заученные ограничения.

Посетитель: Доктор Эриксон, так Вы переориентируете эти процессы?

Эриксон: Если Вы активизировали некоторые процессы, то отныне пациент может их использовать. Это приводит к спонтанной коррекции.

Мур: Как Вы думаете, имела ли место такая активизация, когда несколько лет назад я играла роль м-ра Августа для одной из своих клиенток? Ее отец умер, когда ей было восемь лет. Во время наших сеансов, введя клиентку в состояние временной регрессии, я представлялась ей как м-р Август. М-р Август научил клиентку мечтать о совместных походах в зоопарк, в игровой городок; он дарил ей подарки – и вообще оказывал ей знаки внимания, которых она была лишена после смерти отца. Но все это соответствовало собственным мечтам клиентки о том, как должен был относиться к ней мистер А вгуст.

Эриксон: Конечно, это были ее собственные мысли! После смерти отца она должна была мечтать именно об этом!

Мур: Но вообще-то она должна была осознать, что другого и не хочет.

Эриксон: Да.

Эриксон: Интересно, что означает фраза: «Я не хочу уезжать»?

Росси: Наверное, ей здесь нравится?

Эриксон: (Рассказывает историю об одной их своих дочерей. Она была печальна в день своего рожденья, потому что поняла, что повзрослела окончательно.) В такой ситуации часто можно услышать что-нибудь подобное. Наша клиентка не хочет расставаться со своим уютным детским мирком.

Когда я говорю: «Я обещал тебе, что мы снова увидимся», – я вселяю в клиентку уверенность в том, что даже если она и уедет (а это произойдет, когда она повзрослеет), – я ее не покину.

Утвердительный ответ клиентки на вопрос: «А других людей ты сможешь полюбить?» – ускоряет ее психологическое развитие: взрослея, она полюбит людей.

Росси: [В 1987] Эриксон заканчивает этот диалог, используя терапевтическую метафору о подходящем доме (в широком смысле этого слова) для каждого жизненного периода. В качестве компенсации того, что клиентка должна повзрослеть, у нее «появятся новые вещи, о которых она сейчас даже не имеет представления. И она их полюбит так же сильно, как любит свой дом – немного по-другому, конечно, но она их обязательно полюбит». Эта фраза косвенным путем внушает клиентке мысль о том, что, взрослея, она будет сталкиваться со все более интересными вещами, о которых сейчас даже и не догадывается. С помощью феномена незнания подсознанию дается команда начать творческий поиск, не принимая во внимание какие-либо сознательные ограничения. В своей дальнейшей жизни клиентка не будет зажата заученными ограничениями своего детства. Она их просто перерастет!

Эриксон: Взрослея, наша клиентка часто обращала внимание на изменения своего внешнего вида. Она убеждалась, что слишком мала для того, чтобы дотянуться до стола, но верила в то, что скоро вырастет – и достанет до него. Она открывала для себя следующие нехитрые истины: «Было время, когда я не умела ползать, а потом я этому научилась; было время, когда я не умела ходить – а теперь могу». Постепенно она принимает неизбежность таких изменений и начинает соотносить с ними все происходящее.

Рост: Вы всегда стараетесь ориентировать клиента именно на эту концепцию, с которой все мы не раз сталкиваемся в жизни.

Эриксон: Более того, я считаю это изменение основным законом нашего существования. (Эриксон делится с нами опытом своей работы с подростками, которым необходимо помочь разобраться в том, что все в них – тело, эмоции и жизненный опыт – претерпевают закономерные изменения.) Росси: Залог душевного здоровья состоит в том, чтобы научиться адекватно относиться к своим изменениям.

Эриксон: Да. Ребенок с легкостью привыкает к изменениям своего тела, но ему еще очень трудно понять природу изменений.

Росси: Да и большинство взрослых с трудом оцениваю! Они злятся – и вымещают на всех свою злость, они подавлены – и они «отреагируют» депрессию. Мы с полным основанием можем сказать, что такое «отреагирование» является разновидностью ригидного поведения: мы не отдаем себе отчета в том, что состояние, в котором мы находимся в данный момент, может измениться; мы не знаем, как способствовать таким изменениям и как управлять ими. Что же является альтернативой такого «отреагирования», которое производит впечатление совершенно автономной функции?

[В 1987] Эриксон помогает клиентке изменить свое отношение к страху и боли, обращаясь на этот раз к концепции относительности возраста, с которой он познакомил нас раньше (раздел 1.22). Совершенно так же, как операция «один плюс один» трудна для малыша, но проста для взрослого, «большая собака на углу улицы» пугает ребенка, но вызывает смеху взрослого человека. Подобным же образом Эриксон изменяет отношение к боли при удалении зуба, подчеркивая важность этого момента для развития человеческого организма («Это означает, что ты взрослеешь»). Изменяет он и отношение к спотыканию, подчеркивая относительность болевого ощущения («Может быть, ты когда-нибудь спросишь у какой-нибудь маленькой девочки, спотыкалась ли она и что она при этом испытывала»).

Такой рефрейминг, вообще говоря, противоречит взглядам Эриксона на недопустимость навязывания пациенту идей психотерапевта. В тот момент мы не попросили Эриксона разрешить это противоречие. Но позже я понял, что Эриксон, как всегда, активизирует психическую динамику пациента, не добавляя никакого нового содержания: он имеет дело с личными переживаниями пациента, облекая в словесную форму уже существующие, но пока еще неактивные образы (подсознание). Все это можно увидеть в ответах клиентки на якобы неожиданные для нее вопросы Эриксона. В примере с собакой она на вопрос: "Что ты будешь с нею делать?" – сама сообщает «новую» для себя мысль: «Я посмеюсь над ней.» И два других рефрейминга – изменение отношения к удалению зуба и к спотыканию – что с полным основанием можно отнести к феноменам исключительно детского возраста – клиентка тоже полное тью принимает. Ее немедленное и безоговорочное «да» свидетельствует о том, что Эриксон, образно говоря, только щелкнул выключателем, а вовсе не ввернул новые лампочки.

И опять к вопросу об этике. Насколько велика разница между безнравственностью манипулирования сознанием пациента (в смысле его идеологической обработки) и этичностью оказания ему необходимой «психической» помощи (в смысле рефрейминга его отношения к жизни). Когда с пациентом работают методом манипулирования сознанием, применяя различные формы давления и отрицательное стимулирование, то ему навязывают несвойственные и даже вредные идеи. Когда же пациенту тактично оказывают «психическую» помощь, то представления, которые уже имеются у него, но пока еще не осознаются, выводятся на сознательный уровень. Большую роль в такой мобилизации собственных возможностей пациента для лучшего осознавания и выбора линии поведения играют скрытые утверждения, которые часто встречаются в высказываниях психотерапевта.

Росси: Здесь Вы впервые обнаруживаете у клиентки страх плавания – и именно этот страх займет главное место в Вашей последующей работе. Пока же Вы интуитивно чувствуете важное значение этой фобии и поэтому подготавливаете клиентку к более подробному разговору о ее страхе, внушая ей мысль о будущих встречах с Февральским человеком. («Когда мы встретимся в следующий раз, мне бы хотелось, чтобы ты побольше рассказала мне о плавании и при этом получила бы удовольствие от своего рассказа»). Можете ли Вы добавить что-нибудь еще? Пока же мы анализируем первое свидание клиентки с Февральским человеком, и Вы собираетесь назначить ей несколько таких свиданий в течение одного сеанса гипноза.

Эриксон: Наше рукопожатие указывает на начало встречи. Росси: Пожимая клиентке руку, Вы наталкиваете ее на мысль о следующем свидании с Февральским человеком, но только когда она немного повзрослеет. («После дня твоего рождения?»). И каждый раз, когда Вы пожимаете ей руку, Вы начинаете новый визит – новую мини-терапию – и таким образом сводите множество встреч в единый гипнотический сеанс. В реальном времени эти визиты отделяются друг от друга считанными минутами, в то время как по субъективному ощущению клиентки между ними могут проходить долгие недели, месяцы и даже годы. Эриксон: Да.

Финк: (Финк писал этот комментарий в 1987 году после повторного ознакомления с рукописью.) Первое и главное заключается в том, что разговор идет не о страхе плавания, а о страхе воды вообще. Годами девочка не могла принять ванну или душ и только обтиралась влажной губкой! Когда ей случалось ехать на машине по мосту, она была просто парализована своим страхом!

Росси: [В 1987] Эриксон совершает свое ритуальное рукопожатие и начинает второй «визит» Февральского человека. Для того, чтобы ратифицировать свои новые отношения с клиенткой, он спрашивает, помнит ли она его. Она отвечает, что виделась с ним «очень давно». Это подтверждение тому, что первый «визит» Февральского человека остался в ее памяти как событие «трансового» прошлого. Можно только восхищаться тем, как тактично и незаметно Эриксон доводит клиентку до воспоминания о таком «прошлом». Эриксон не проводит прямого внушения по следующему типу: «Сейчас мы с тобой встречаемся уже во второй раз, малышка. На дворе февраль, и прошел ровно год с того момента, как я впервые предстал перед тобой в образе Февральского человека. В связи с этим в тебе зарождаются целительные воспоминания, которые после твоего пробуждения ты не отличишь от реальных воспоминаний из твоей жизни».

Совсем наоборот! Эриксон нигде не называет себя Февральским человеком, единственное, что он себе позволяет– это намекнуть на его следующий «визит». Ориентируясь исключительно на собственные ассоциативные процессы, клиентка решает, что следующая их встреча состоится через год, но тоже в феврале (видимо, у нее есть веские причины для такого выбора). Поэтому именно от клиентки зависит время следующего свидания, и именно клиентка без всякого принуждения идентифицирует доктора Эриксона с Февральским человеком.

Произвел ли первый визит Февральского человека какой-нибудь лечебный эффект? Эриксон, как всегда, осторожно пытается это выяснить и спрашивает клиентку, боится ли она теперь той собаки, о которой говорила при первой встрече. Но теперь клиентка воинственно отвечает: «Я когда-нибудь вернусь и пну ее ногой в морду.» Это свидетельствует о том, что проведенный Эриксоном реф-рейминг (раздел 1.25) (в смысле того, что клиентка «вырастет» из своего страха) начинает влиять на ее способ рассуждения. Некоторые замечания клиентки несомненно указывают на то, что она ощущает себя достаточно сильной для того, чтобы «когда-нибудь пнуть собаку ногой в морду». Опираясь на такие реплики, которые спонтанно возникли в процессе перехода косвенных указаний в воспоминание о так называемом прошлом, Эриксон начинает следующий этап – теперь он, обращаясь все к тем же ассоциативным процессам, пытается выяснить, какие же темы следует обсуждать с клиенткой.

Росси: [В 1987] Эриксон начинает с наводящего вопроса: "О чем бы нам еще поговорить?" В ответ он вознаграждается цепью ассоциаций, которые приоткрывают вытесненные травматические воспоминания клиентки о том, как она чуть не утопила свою младшую сестру. Эриксон наталкивается на эти воспоминания совершенно случайно, спра-шивая клиентку: «О чем мы еще собирались поговорить?» С помощью этого вопроса он пытается выяснить, как действует его постгипнотическое внушение, о котором мы говорили раньше (раздел 1.26). Тогда Эриксон сказал: «Когда мы встретимся в следующий раз, мне бы хотелось, чтобы ты побольше мне рассказала о плавании и при этом получила бы удовольствие от своего рассказа». А сейчас клиентка в ответ на это мягкое внушение припоминает, как чуть не утопила свою младшую сестру.

Почему же она при этом не проявляет никаких сильных эмоций? Почему она не плачет, что случается так часто, когда пациент наталкивается на свои травматические воспоминания? Обратите внимание на вторую часть скрытого указания: «и при этом получила бы удовольствие от своего рассказа». Слова «получить удовольствие» означают, что клиентке не нужно будет испытывать никаких неприятных ощущений, связанных обычно с травматическими воспоминаниями. Все, что от нее требуется – это воссоздать фактическую сторону события, отвлекаясь от сопутствующих эмоциональных переживаний.

Такой подход совершенно не свойствен традиционным психотерапевтическим методам, в которых пациента вводят в катарсис еще до того, как он осознает всю травматическую ситуацию в целом. Эриксон неоднократно указывал на разделение (или диссоциацию) процесса воспоминания на три компонента: «обдумывание», «прочувствование» и «делание». Играя на таком разделении, можно предоставить пациенту возможность спокойно изучить вытесненную травматическую ситуацию («обдумывание»), не принимая во внимание сопровождающие их аффекты («прочувствование» и «делание».) После того, как пациент принципиально осознает всю травматическую ситуацию, можно прибегнуть и к катарсису. Теперь он не будет таить в себе те опасности, что подстерегали пациента прежде.

Эриксон: Не очень-то приятный способ встречи с шипами. Но ты ведь довольна, что узнала о них? Иногда можно уколоться и сильнее. Но ты ведь не хотела причинить розе боль? Она тебе просто понравилась – и ты ее сорвала. А не кажется ли тебе, что на самом деле ты узнала про розу что-то хорошее? И не кажется ли тебе, что после того, как ты уронила Элен в воду, ты тоже узнала что-то хорошее про вас обеих?

Росси: Для начала Вы проводите рефрейминг травматической ситуации, обращаясь к простой метафоре: клиентка отвечает за свою «ошибку» с Элен не больше, чем за свое незнание о шипах, о которые она ранится, срывая розу.

Вместо того, чтобы прямо убеждать клиентку в том, что она не совершила ничего плохого, Вы пользуетесь метафорой, которая объединяет избавление от чувства вины («Ты ведь не хотела причинить розе боль? Тебе она просто понравилась – и ты ее сорвала») с позитивным жизненным опытом («Не кажется ли тебе, что на самом деле ты узнала про розу что-то хорошее?»). Терапевтическое действие этой метафоры состоит в том, что клиентка отныне получает новую установку, извлекать полезные уроки даже из неприятных житейских ситуаций. Вообще, это совершенно типичный путь познания мира – мы все так или иначе узнаем что-то новое и важное для себя именно из ситуаций такого рода. Метафора о розе с шипами ориентирует на «вторичное обучение», с которым нам всем не раз случалось иметь дело в повседневной жизни.

Потом Вы проводите параллель между этой метафорой и травматической ситуацией, спрашивая клиентку. «А не кажется ли тебе, что после того, как ты уронила Элен в воду, ты тоже узнала что-то хорошее про вас обеих?» Этот вопрос активизирует ассоциативные подсознательные процессы, направленные на поиск индивидуальных коррелят рефрейминга. Своей активизацией подсознание обязано Вашим гениальным репликам, в которых приятное чувство удовлетворения, связанное с тем, что клиентка «узнала что-то хорошее о себе и об Элен», соседствует с неумолимой констатацией самого трагического события («когда ты уронила Элен в воду»). Такое сопоставление служит ассоциативным мостиком к изменению отрицательной оценки всего инцидента. Позже мы увидим, что существовали, однако, и другие причины, из-за которых вся эта история так травмировала клиентку. Эриксон: (Кивает головой.)

Росси: Вы часто прибегаете к таким простым метафорам, которые может понять даже ребенок. Если же Вы чувствуете, что использование метафоры мало что изменило – Вы делаете вывод о том, что событие стало травматическим вследствие целого ряда причин, которые пока еще остаются неизвестными.

Росси: Для того, чтобы побудить клиентку к рефреймингу трагического эпизода с Элен, Вы начинаете оперировать терапевтическими аналогиями. Но клиентка не совсем с Вами соглашается. Чуть позже обнаружится, почему столь обычное происшествие обернулось для нее серьезной психологической травмой.

Финк: [В 1987] Мне кажется, фобия нашей клиентки вызвана несколькими причинами, и здесь мы с полным правом можем обратиться к психоаналитической интерпретации упомянутых событий. Во-первых, налицо интенсивное соперничество между сестрами. По-моему, наша клиентка не случайно уронила Элен. Ребенок закашлялся, посинел и почти задохнулся. И если я не ошибаюсь, мать сурово наказала нашу клиентку. Вторая причина связана со смертью отца. Он, видимо, купался (наверное, в озере Мичиган, где очень холодная вода), очень замерз и посинел от холода. Вскоре он заболел, стал кашлять – и по прошествии шести или восьми месяцев умер от скоротечной чахотки. Таким образом, получаемое уравнение с тремя неизвестными: кашлем, посинением и смертью – неизбежно приводит к возникновению глобального страха воды. Напомню Вам, что клиентка даже не могла помыться в ванной или принять душ.

Эриксон: Вы видите разницу между поведением ребенка и взрослого?

Росси: А по каким признакам Вы это различаете?

Эриксон: Смотрите – мать клиентки все делала как надо, но клиентка этого не понимала.

Росси: Я бы сказал, что Вы убеждаете ее не бояться потери материнской любви, так как это просто не соответствует действительности, верно?

Эриксон: (Кивает утвердительно) Я уверен, что наша клиентка заблуждается.

Росси: То есть Вы хотите сказать, что первопричиной превращения бытового эпизода купания младенца в психологическую травму на самом деле является чувство страха перед потерей материнской любви. Для изменения взглядов клиентки на их отношения с матерью Вы очень осторожно манипулируете терапевтическими аналогиями, не выходящими за пределы детского жизненного опыта. Вы заканчиваете Вашу встречу на мажорной ноте, отмечая, как быстро клиентка повзрослела. Сама же она чистосердечно признается, что выросла из своих платьев – и тем самьм показывает нам, что она последовала Вашему внушению и благополучно восприняла терапевтические аналогии. Именно это лежит в основе тех изменений, которые в конце концов приведут к нивелированию психологической травмы и освобождению от фобии, верно?

Эриксон: Ну, порой Вас просто озаряет. Как говорят в народе, до Вас дошло.

Росси: Ух, кажется, понимаю. Важную роль играет выражение этих терапевтических аналогий средствами простого разговорного языка, да?

Эриксон: Да!

Росси: Вы специально упрощаете свою речь для того, чтобы продолжить начавшийся рефрейминг? Эриксон: Кстати, такой простонародный стиль свойственен детям. Пирсон: Так вот почему так трудно обучать их грамматике!

Росси: Я думаю, что такое упрощение апеллирует к правому полушарию.

Эриксон: (Эриксон рассказывает о том, как его дети понимают, что значит стать взрослым. Однажды во время купания один из его младших сыновей сказал старшему брату: «Смотри-ка, Барт, а ты взрослеешь!». На это Барт ответил: «Чем больше волос у тебя под плавками, тем ты старше».)

Пирсон: Мне особенно интересно, как можно с помощью гипноза «примирить» правое полушарие с левым. Во время гипноза полушария не могут ни в чем «отказать» друг другу. И стало быть, снимаются все проблемы, связанные с бесконечным «препирательством» полушарий в самом оскорбительном тоне. С помощью гипноза удается сохранить независимость и валидность каждой из точек зрения.

Росси: Во время гипноза каждое полушарие получает свою собственную сферу влияния, никак не пересекающуюся с другой. Поскольку такая диссоциация редуцирует конфликт между полушариями, мы можем использовать разносторонние способности каждого в отдельности – если, конечно, подберем соответствующие методы для этого. Мне кажется, что эту гипотезу будет интересно проверить экспериментально.

Эриксон: Обратите внимание на то, с какой осторожностью я начинаю наше свидание. Я предстаю перед нею в образе Февральского человека. Мы встречаемся у дяди Квимби, и с момента нашей последней встречи клиентка «немного повзрослела». Она шутливо рассказывает о «горнолуж-нике» – машине ее знакомого Эдди, а я отвечаю каламбуром с лужей-пуделем, причем уровень моего каламбура вполне детский. Рост: Зачем Вы это делаете?

Эриксон: Для того, чтобы образ Февральского человека обрел реальность.

Росси: Хорошо, допустим, Вы создаете гипнотическую реальность отношений клиентки и Февральского человека. Но зачем Вам нужны каламбуры?

Эриксон: (Говорит о том, что если Вас отвлекают телефонным звонком, то Вы забываете все, что делали до этого момента.)

Росси: То есть Вы специально отвлекаете клиентку для того, чтобы вызвать у нее амнезию? Зачем?

Эриксон: Чтобы прочистить ей мозги.

Росси: И таким образом подготовить себе поле деятельности и задать следующий вопрос: "Так о чем бы нам поговорить?"

Эриксон: Да, это совершенно правильно.

Росси: Как обычно, начиная очередной – третий -"визит" Февральского человека, Вы пытаетесь сориентироваться в «трансовой» реальности клиентки. Затем Вы объединяете все ее трансы между собой вопросами, которые подтверждают непрерывное взросление клиентки и устанавливают личность Февральского человека. К некоторым вопросам нельзя относиться серьезно и ответить на них можно только шуткой. Это возвращает нас к началу сеанса, когда Вы сказали клиентке, что когда-нибудь она тоже подшутит над Вами. Таким образом, «пустые» интервалы времени между «визитами» Февральского человека стремятся к нулю, и в итоге Вы создаете стабильную гипнотическую реальность, которая задает свои глобальные установки, имеющие важное терапевтическое значение. Вы конструируете такую реальность, которая…

Эриксон:…ляжет в основу ее дальнейшего отношения к жизни!

Росси: Совершенно верно! Она органично войдет в систему подсознательных воспоминаний. Надо отметить, что на другом – буквальном – уровне, на примере тети Мэри и дяди Квимби, Вы проводите идею о том, насколько важно для человека иметь счастливые воспоминания. Когда клиентка будет вспоминать свои встречи с Февральским человеком, они будут окрашены в такие же теплые тона, как и воспоминания о тете Мэри и дяде Квимби. Именно от этих воспоминаний будет отталкиваться клиентка при воспитании собственных детей.

Эриксон: Возрастная регрессия клиентки достигла уровня четырех лет, и это говорит в пользу того, что истоки травмы надо искать именно там.

Росси: Несомненно, Вы сами были обескуражены столь неожиданным поворотом событий, когда клиентка спонтанно переключилась на воспоминание о злосчастном уроке плавания под руководством некоего мистера Смита. Такая идеодинамическая реакция возникла в ответ на Ваши вопросы: «Тебе бы хотелось научиться плавать?» и «Ты хочешь сказать мне что-нибудь еще?»

При этом Вы не получили четкого рационального объяснения, за которое отвечает левое полушарие. Но судя по тому, как клиентка вполне натурально кашляла и задыхалась, можно предположить, что она пережила все те ощущения, которые ис-пытывает утопающий. Следовательно, ее ответ прозвучал на языке правого полушария.

Я думаю, интересно отметить, что часто, если вообще не всегда, такое «отреагирование» может быть расценено как идеодинамическая реакция правого полушария в таких ситуациях, когда мы должны были бы рассчитывать получить ответ на логическом уровне. В связи с этим можно выдвинуть гипотезу о том, что многие (если не все) формы идеодинамических ассоциаций и идеодинамического поведения опосредованы правым полушарием, в то время как логические и вербальные ассоциации связаны с работой левого полушария. Что Вы на это скажете? Нельзя ли с помощью этой гипотезы объяснить механизм динамики «отреа-гирования»?

Эриксон: Обычно такое переживание называют катарсисом. Но этот же смысл содержится и в «отреагировании».

Росси: Вы пытаетесь выяснить, до какого уровня дошла возрастная регрессия, и спрашиваете клиентку, сколько ей лет. В ответ Вы слышите, что ей четыре года. Всего несколько минут назад клиентка говорила, что ей восемь лет (раздел 1.32) и, стало быть, совершенно спонтанно она очутилась в четырехлетнем возрасте для того, чтобы ответить на Ваш вопрос о плавании. Поскольку такой поворот событий застает Вас врасплох, Вы решаете прервать вашу встречу и настраиваете клиентку на то, что в следующий раз Вы увидитесь, когда ей исполнится девять лет.

При этом Вы просите ее поподробнее рассказать Вам о мистере Смите.

Эриксон: К слову о том, что клиентке послышалось «воскресенье», когда я сказал «когда-нибудь». Мне кажется, что в данном случае это можно объяснить тем, что бессознательная реакция ее правого полушария начинает постепенно облекаться в словесную форму и переходить в компетенцию левого полушария.

Росси: Это умозаключение post hoc интересно еще и тем, что переход в сферу действия левого полушария осуществляется с помощью когнитивных средств. Конечно же, Вы и не могли оценить свой эксперимент с этой точки зрения, потому что концепция о взаимодействии полушарий была создана Спэрри только в пятидесятых годах.

Эриксон.Я спрашиваю клиентку: "Где я мог видеть тебя раньше?" Она отвечает: «Не знаю» – потому что она все еще помнит, что ей четыре года. В такой ситуации каждый растеряется.

Росси.Вы хотите сказать, что хотя клиентка и сказала Вам, что ей девять лет, она все еще находится в четырехлетнем возрасте – а ведь в четыре года она еще не познакомилась с Февральским человеком. Вы подсказываете клиентке, что ей девять лет, задавая ей наводящий вопрос о месяце, в котором Вы встречались: «Может быть, ты вспомнишь, когда ты меня видела?» Вы так назойливы, потому что Вам необходимо, чтобы клиентка немедленно вспомнила Февральского человека и свое обещание рассказать о мистере Смите (см. постгипнотическое внушение в разделе 1.33). Потом она начинает Вам рассказывать, но с такой неохотой, с какой дети обычно говорят о чем-то неприятном.

Эриксон: Клиентка помнит, что мистер Смит совершил какой-то нехороший поступок. Но его дети – Алисия и Барни – маленькие друзья нашей клиентки, и конечно же, они не такие плохие, как мистер Смит.

Росси: «Они были такие славные».

Эриксон: С этого момента клиентка начинает изменять свои же воспоминания!

Росси: Такое изменение является одной из важнейших задач, которые ставит перед собой гипнотерапия. Первоначальное травматическое воспоминание о мистере Смите ассимилирует теперь более приятное воспоминание об Али-сии и Барни. Тем самым травматичность первого воспоминания значительно ослабляется. Можно образно сказать, что клиентка незаметно для себя перекраивает «карту» памяти. Каждый раз, когда под гипнотическим влиянием Вы несколько по-другому оцениваете свои травматические воспоминания, существует большая вероятность ослабления травматичности. Ослабление происходит за счет того, что Вы привносите в воспоминания какие-то новые, приятные для Вас детали. В итоге от первичной травмы останется лишь ее сотая часть.

Поскольку в состоянии транса изначальное травматическое переживание очень живо, то, добавляя к нему новое и приятное для Вас содержание, Вы имеете очень много шансов на то, что травма теперь будет восприниматься именно в таком обновленном варианте. Происходит заметное редуцирование травматичности. Если же попробовать переоценить травму в состоянии бодрствования и добавить к ней какие-нибудь приятные детали, то они не будут ассоциироваться с первоначальной травмой столь хорошо. В этом заключается эвристический подход к освобождению от посттравматических стрессов с помощью соответствующих терапевтических изменений «карт»памяти.

Эриксон: «Я не хотела, чтобы он учил меня плавать».

Росси: Клиентка применяет словосочетание «учить меня» в том смысле, в каком его обычно употребляют дети. Стало быть, опять мы имеем дело с возрастной регрессией.

Эриксон: Да. Самым важным здесь мне кажется то, что клиентка переходит из состояния, когда она боялась мистера Смита, в состояние, когда она его смогла ударить. Мне вспоминается очень давний случай, когда я торговал книгами в своем городке. Там жил один чудаковатый фермер. Он натренировал своего пса бросаться на каждого, кто пересекал границу его владений. И когда я однажды забрел к нему, пес, злобно рыча, бросился на меня. Но я оказался умнее. Я выхватил из кармана носовой платок и резко выкинул руку в направлении пса. Собака подпрыгнула, раскрыла пасть и крепко-накрепко вцепилась в платок, сомкнув челюсти. Тут-то я и ударил ее ногой в глотку изо всей силы. Я думаю, у нее искры из глаз посыпались. Фермер был так поражен, что сказал мне: «Впервые вижу, чтобы моя собака так опростоволосилась». И, кстати, пригласил меня отобедать вместе с ним.

Росси: Как Вы умело переместили агрессию собаки с себя на платок! Надо бы опубликовать эту историю, чтобы весь мир узнал, как Милтон Эриксон изучал психологию в битве с собакой.

Эриксон: Вообще-то собака не очень-то умна. Всегда нужно стремиться к тому, чтобы узнать планы и намерения противника и при этом не дать ему догадаться о Ваших.

Росси: Это и впрямь история для будущего биографа. Послушайте только, как это звучит: «Первые шаги психотерапевта, или как использовать отвлечения в повседневной жизни.»

Эриксон: Обратите внимание на мои слова: «Ты кашляла – и Элен кашляла. Она чувствовала себя несчастной – и ты тоже. Смотри, как все похоже.» А теперь – на слова клиентки: «Мама говорит, что помнить надо только хорошее».

Росси: Именно здесь мы убеждаемся в очевидной связи между поведением клиентки во время урока плавания (когда она кашляла и задыхалась) и поведением Элен, когда ее уронили в воду. Но клиентка не желает ничего знать о своих переживаниях. Мы наблюдаем странное явление: с одной стороны, клиентка улавливает связь между этими двумя событиями, а с другой стороны – не желает о них помнить, потому что ее мать говорит, что помнить надо «только хорошее». Сила материнского влияния так подавляет, что ребенок совершенно не знает, как быть, и мучается от страха и ощущения собственной вины. Вы пробуете убедить клиентку пересмотреть эмоциональное отношение к событию, но она остается верна системе оценок своей матери. Чтобы повернуть ее в другое русло, Вы опять напоминаете клиентке о том, как больно и одновременно приятно удалять зуб. С помощью этой аналогии Вы пытаетесь выяснить, возможно ли разделить «обдумывание» от «прочувствования» для того, чтобы освободить когнитивный аспект обучения от угнетающего действия сопутствующих эмоций. Клиентка противится такому разделению, и тогда Вы говорите, что когда-нибудь она посмеется над своим страхом. Вы внушаете мысль о реф-рейминге своего страха: "Может, когда-нибудь ты посмеешься над своим страхом. Это ведь будет приятно?" Но клиентка все еще колеблется.

После этого Вы ставите клиентку в ситуацию иллюзорного выбора связанных между собой событий: «Когда мы теперь увидимся? В следующем году или через год?» При этом, что бы она ни выбрала, она дает согласие на следующую встречу с Вами. В данном случае она хочет пропустить год, потому что тогда «будет совсем взрослая». Это можно понять как намек на то, что к этому времени она несколько лучше справится со своими проблемами.

Вы кончаете свой визит, еще раз обращаясь к теме развития, но при этом акцентируясь на его юмористических сторонах. С точки зрения ребенка, чем выше становится он (или она), тем ниже становится взрослый. Отсюда и упоминание о майском жуке, а также о том, что сам Февральский человек станет меньше его по размерам. Здесь в скрытой форме содержится утверждение, что клиентка становится все более взрослой, все более умной и все лучше справляется со своими эмоциональными затруднениями. Вы согласны с таким анализом?

Эриксон: Да. Еще я говорю о возможности превращения в Мартовского человека, а это тоже в каком-то смысле ассоциируется с майским жуком, который будет фигурировать (в шутливых экзерсисах клиентки. Я поддерживаю в ней мысль о том, что она будет выше и старше. Я стараюсь довести это до ее сознания. Ведь именно там зарождается мысль.

Росси: Хотя порой то, что она выражает, только подразумевается. Для того, чтобы избежать возможного сопротивления, Вы используете такие скрытые импликации чаще, чем прямые утверждения.

Эриксон: Совершенно верно.

Эриксон: Вспоминая м-ра Смита, клиентка говорит: «Я думала, что забуду, но сейчас поняла, что не забыла» – а потом добавляет: «Я не должна бояться мистера Смита.» Она заново переживает свое состояние.

Росси: Сущность Вашей психотерапии составляет вторичное переживание эмоционального состояния, приводящее к рефреймжгу.

Эриксон: Мы не изменяем первоначальный опыт, а добиваемся изменения восприятия, которое теперь становится воспоминанием об этом опыте.

Росси: Мы не можем изменить первоначальное восприятие, мы перестраиваем «карту» нашей памяти.

Эриксон: Клиентка говорит: «Наверно, он не хотел причинить мне боль. Он только хотел научить меня плавать.»

Росси: Следовательно, мы добились полного рефрейминга травматического инцидента.

Эриксон: Клиентка продолжает: «Наверное, я не должна была этого делать. Но ведь и он не должен был заставлять меня плавать, зная, что я этого не хочу.» Происходит радикальное изменение понимания ситуации. Клиентка теперь не испытывает страха и не сердится; она способна рассмотреть ситуацию с обеих сторон. Поэтому я говорю ей: «Ты рассуждаешь совсем как взрослая. Ведь это лучше, чем бояться, правда? Взрослеть – это здорово, да?»

Росси: Таким образом, повзрослеть – значит научиться более адекватно оценивать ситуацию.

Эриксон: И клиентка доказывает, что она повзрослела, когда говорит: «Вот теперь я могу даже пудриться».

Эриксон: Здесь я стараюсь доказать клиентке, что веселье вовсе не грех. Она ссылается на авторитет своей бабушки. Но ведь каждый знает, как старомодны наши бабушки (смеется).

Росси: Вы незаметно заставляете клиентку усомниться в бабушкиной правоте относительно веселья. Таким образом, в своем психологическом развитии она проходит этап подросткового отрицания родительского авторитета. Своим утверждением "Я считаю, что Рай – для счастливых людей" Вы ориентируете клиентку на состояние веселья и счастья. Избегая прямого навязывания, Вы усиливаете возникший, но пока незаметный для самой клиентки протест против старомодных представлений о том, что нельзя одновременно быть веселым и попасть в Рай.

Ваше повышенное внимание к якобы незначительным высказываниям доказывает Вашу способность к расшифровке скрытого смысла психологического развития. Как правило, все – родители, воспитатели, учителя – закрывают глаза на те нюансы, которые свидетельствуют о переходе ребенка или подростка на следующую ступень развития. Именно из-за этого и возникают барьеры между поколениями, каждое из которых имеет свои «sturm und drang.» Мы видим трагическое разрушение отношений между поколениями: старшие продолжают придерживаться того, из чего молодежь уже «выросла», и молодежь в отчаяньи отступает перед лицом тупости и злой воли взрослых. Взрослые, как правило, не понимают, что скрывается за юношеской неуверенностью в себе и чувством неполноценности.

Точно так же большинство молодых людей и сами не осознают своего психического развития. Они не знают, как перейти к спонтанно возникающим новым уровням понимания. Наша система образования до сих пор строится на порке и зубрежке: вместо того, чтобы научить детей распознавать и развивать свои творческие способности, от ребенка требуют зубрежки, а затем воспроизведения заученного материала под страхом порки. Таким образом, учащийся не может осознать свой собственный способ обучения, а такое осознание особенно важно, если ему предстоит творческая работа. Эта внутренняя слепота приводит к так назьюаемой душевной болезни и к невозможности психологической адаптации, когда индивид не может выявить свои возможности на новом, спонтанно возникшем уровне развития. Психотерапия должна способствовать пониманию процессов развития для того, чтобы пациент смог сам решать свои проблемы.

Эриксон: По сути, я морализирую. Я готовлю некоторую моральную почву для понимания того, что работа и желание сделать ее как можно лучше составляют основу счастья. Это совпадает с католической трактовкой данного вопроса. Клиентка считает, что путь на Небеса лежит через страдания. Жизнь, конечно, не сахар, но способность получать удовольствие и радость от своей работы всегда поддерживает в трудную минуту.

Росси: Вы обращаетесь к моральным оценкам для того, чтобы рационализировать чувство душевного комфорта. Вы утверждаете также и то, что отец клиентки чувствовал себя счастливым, несмотря на свои болезни, и что Иисус был счастлив даже тогда, когда сильно страдал. Таким образом, Вы помогаете клиентке изменить и ее отношение к смерти отца, и ее религиозные представления.

Эриксон: Да.

Росси: Намеки, содержащиеся в Ваших вопросах, позволяют проявиться подсознанию. Вы следуете за ассоциациями, которые направляют Вашу психотерапевтическую работу. Я думаю, что в рамках Вашего терапевтического метода вы пытаетесь найти простые ответы на вечные детские вопросы о смысле мироздания, которые задает клиентка, ощущающая себя ребенком. Эти вопросы, как правило имеют в виду терапевтические аналогии, метафоры, а также рефрейминг слишком строгих критериев и ограничений. Создается впечатление, что, прибегая к терапевтическим аналогиям, мы говорим на языке правого полушария, в то время как рейфрейминг ориентирован на левое полушарие.

Эриксон: (Протягивает Росси статью, написанную после одной из наших дискуссий о динамике гипнотического взаимодействия правого и левого полушарий.)

Росси: Вот Вы тут говорите: "Переживание, запоминание и восприятие суть совершенно различные процессы, и функционирование правого и левого полушарий в действительности сводится к составлению различных комбинаций из этих «трех переменных».

Эриксон: Я не думаю, что можно четко разделить функции правого и левого полушария. Кое-что может уйти в область подсознания еще до окончания процесса восприятия.

(Эриксон приводит примеры обучения людей и животных, подтверждающие невозможность полного разделения функций правого и левого полушарий.)

Росси: Существует мнение, что из-за большей «подсознательности» правого полушария «инсайт» нуждается в некотором «смещении» в сторону более «сознательного» левого полушария. Если бы это было так, то Ваш метод тем самым относился бы к «правополушарным». Или вы считаете, что работаете с двумя полушариями? Эриксон: Да, именно так я и считаю.

Эриксон: Своим вопросом: "Но все-таки если с тобой приключится какое-нибудь несчастье – как ты думаешь, ты сможешь мне о нем рассказать – все равно где и когда?" – я связываю клиентку по рукам и ногам. Она отвечает: «Конечно» – и теперь неминуемо должна все мне рассказать вне зависимости от того, что именно с ней произошло.

Росси: То есть, Вы заставили ее сказать «конечно» для тотального обобщения. Вы вырываете у нее обещание рассказать Вам нечто неприятное. И это обещание действительно связывает клиентку по рукам и ногам, поскольку она – особа высокоморальная и всегда держит свое слово. Вы пользуетесь тем, как она относится к своему обещанию. Такие моральные обязательства со своей «метавысоты» заставляют клиентку поделиться с Вами своими неприятностями.

Я обратил внимание на то, что Вы оставили без внимания детскую привычку клиентки грызть ногти. Думаю, что Вы не заинтересовались этим потому, что клиентка и сейчас (в своем «регрессивном» состоянии) способна утверждать, что она бросит грызть ногти, когда вырастет (кстати, сейчас она и впрямь отказалась от этой привычки). В той перестройке отношения к жизни, для которой Вы обращаетесь к возрастной регрессии, Вы стараетесь как можно ближе подойти к тому, что более непосредственно связано со «взрослыми» проблемами клиентки – в частности, с ее страхом воды. Вы не обращаете внимание на привычку грызть ногти, потому что знаете, что с этим она справится сама. Может быть, Вы хотите еще что-нибудь добавить?

Эриксон: Нет. Я лишь сам удивляюсь своей осторожности в обращении с клиенткой.

Росси: Да. Это возвращает нас в 1945 год. (Когда Эриксон после лабораторных исследований гипноза начал свою работу в клинике. В его исследованиях осторожность играла не последнюю роль.)

Эриксон: Я спрашиваю: «Ну, и когда мы теперь увидимся?» Я завоевал полное доверие клиентки в роли Февральского человека, поэтому она хочет сохранить схему наших отношений и говорит: «Наверное, лучше всего в феврале». Я предоставляю ей иллюзорный выбор: «В следующем феврале, в послеследующем, или в послепослепослеследую-щем?» Упоминая об Октябрьском человеке, я заставляю клиентку признаться в том, что она предпочитает Февральского человека: «Вы мне нравитесь как Февральский человек.»

Росси: Ее устраивает то, что здесь она ничем не рискует.

Эриксон: Да. Я предоставляю ей полную свободу, но на самом деле клиентка не свободна в своем выборе.

Эриксон: В глазах самого младшего все остальные обладают одним неоспоримым достоинством – они старше. Можно сказать, что возраст – это очень важная вещь. 15-летняя девушка описывает 25-летнего молодого человека как старика. Но когда я говорю: "Они все уже будут старыми девами, а ты все еще будешь юной девушкой", я сею сомнение в душе клиентки. И теперь для нее «старые девы» уже не «старые девы», а «одинокие женщины».

Росси: Такое различие в определениях указывает на то, что клиентка взрослеет. Ее нынешнему возрасту свойственны свои психологические тонкости, и она делится ими с Вами. Можно, кстати, высказать интересное предположение о том, почему язык постепенно меняется в зависимости от возраста. В едва заметных языковых изменениях закодированы уникальные паттерны понимания, новые способы осознания, характеризующие каждое последующее поколение. Новый способ изображения ситуации, новый общественный статус, новые взаимоотношения с людьми – это не просто эвфемизмы, это зарождающиеся схемы новой психологической адаптации. Препятствовать этому новому речевому стилю (т.е. слэшу) – все равно что препятствовать новому способу осознания. И поэтому молодежь всегда права, когда обзывает «языковых пуритан» «старыми дураками», хотя, конечно, именно эти «старые дураки» сохраняют традицию употребления слов в том значении, которое было выработано еще предшествующими поколениями.

Эриксон: (Эриксон рассказывает нам о тех неуловимых деталях поведения и речи, которые бросались ему в глаза даже в повседневной жизни его семьи.)

Росси: Получается, что Ваша психотерапия сводится к тому, чтобы объединить изменения, которые естественным путем происходят с человеком каждый день.

Эриксон: Гм. (Эриксон приводит пример из своей практики – как он лечил мальчика Джимми, который сосал большой палец. Родители Джимми обратились к Эриксону, чтобы он вылечил их сына с помощью гипноза). Я сел рядом с Джимми и сказал: «Ну, Джимми, твои папа и мама хотят, чтобы я отучил тебя сосать палец.» Джимми кивнул: он знал об этом. Тогда я продолжил: "Все маленькие мальчики в возрасте шести лет просто должны сосать свой большой палец – и никто не вправе им мешать! Но, конечно, когда им исполняется семь лет – они бросают эту привычку. Скоро день твоего рождения – и поэтому, наверное, тебе тоже стоит прекратить сосать палец." Весь этот разговор состоялся незадолго до того, как Джимми исполнилось семь лет – за шесть недель до дня его рождения. Вот вам пример использования идеи изменения!

Росси: Вы преподали нам очаровательный урок применения рефрейминга, парадоксального предписания симптома и своеобразного временного связывания.

Эриксон: (Теперь Эриксон пересказывает нам ужасно смешные «мудрые» замечания своих внуков. В этих высказываниях проглядывают метауровни их осознания – те способы, к которым они прибегают для комментирования своего собственного ментального опыта. К примеру, одна из внучек Эриксона как-то сказала: "Но, мама, в свои шесть лет у меня недостаточно опыта для того, чтобы судить об этом!)

Росси: [В 1987] По этим многочисленным экскурсам, вводящим нас в атмосферу семейной жизни Эриксона, мы можем судить о том, что его больше всего интересовало. Смысл Эриксоновской психотерапии сводится к использованию естественных процессов психологического развития, за которыми он так тщательно наблюдал в кругу своей семьи и ближайших знакомых. И эти наблюдения дали ему гораздо больше, чем те теоретические знания, которые он почерпнул в книгах. Поэтому, если мы хотим работать в ключе творческого процесса Эриксона, то простого копирования и вызубривания содержания его психотерапии явно будет недостаточно. Главные же уроки, которые нам преподал Эриксон, сводятся к следующему: никогда не уставать восхищаться своим собственным растущим осознанием того, как люди вокруг нас непрерывно развиваются; никогда не прекращать доброжелательно удивляться и смеяться, тем самым помогая своим пациентам извлекать пользу из жизненных уроков; всегда бороться за право каждого поколения на создание уникальных паттернов осознания и понимания действительности.

Росси: Что это за диалог о предлогах, отговорках?

Эриксон: Мой вопрос: «Ты устала повторять одно и то же? Хочешь использовать другой какой-нибудь предлог?» А ответ клиентки такой: «Конечно. Прежний уже истощился.» То есть, Вы предоставляете отговоркам возможность истощиться. И отсюда – Вы позволяете истощиться и старым привычкам.

Росси: Другими словами, люди совершенно естественным образом перерастают свои ограничения, а Вы лишь помогаете обычному психологическому развитию?

Эриксон: Гм.

Росси: Клиентка говорит, что не знает, сколько нужно времени, чтобы ее отговорка по поводу плавания истощилась. Такой тип реакции весьма характерен для тех ситуаций, когда мы без всякого насилия – естественным путем – отказываемся от своих плохих привычек или старых ограничений. Эти привычки исчезают, а на их месте появляются какие-то новые способности, выработанные на подсознательном уровне. Именно поэтому мы всегда удивляемся, когда вдруг осознаем, что стали лучше с чем-то справляться. И действительно, мы не знаем, что тому причиной. Такое незнание – явное следствие работы подсознания. Эриксон: Обратите внимание на реплику клиентки: "Вы пристали, прямо как учитель. Заставляете ответить «да» или «нет». Но ведь все-таки ответила «да»!

Росси: Ну и что?

Эриксон: (Эриксон читает диалог вслух, постепенно повышая голос и выделяя финальное «да» клиентки в ее ответе: «Заставляете ответить „да“ или „нет“. Да!»,)

Росси: И вот для того, чтобы вытянуть из нее это «да», Вы дважды задаете один и тот же вопрос: «Как ты думаешь, ты когда-нибудь сможешь?»

Эриксон: Да!

Росси: Вы и правда так фанатично настаиваете на ответе, что клиентке ничего другого не остается, как ответить Вам «да». Вам так требуется ее признание?

Эриксон: Пытаясь добиться ответа, я наталкиваюсь на сильное сопротивление; наверное, с этим каждый день сталкиваются учителя, вытягивающие из своих учеников правильный ответ. Потом я говорю: «Но ведь сейчас слишком холодно для того, чтобы купаться, правда?» Я не только понимаю нежелание клиентки идти плавать, я еще и присоединяюсь к ней: привожу веские доводы против купания. Только вот за этой ширмой клиентка не осознает моего скрытого предположения о том, что она может плавать в теплую погоду!

Росси: Но клиентка явно соглашается с Вашим предположением, когда спрашивает: «А можно подождать до лета?» Вы замещаете ее резко негативную реакцию явно позитивной, и теперь клиентка уже почти уверена, что несколько позже она и в самом деле сможет плавать.

Эриксон: Правильно.

Росси: Своими замечательными вопросами Вы таким хитрым образом избавляетесь от протеста клиентки, что она в состоянии теперь сделать первые шаги на пути к излечению.

Эриксон: Она спрашивает: "А можно подождать до лета?", и я ей счастливо вторю: «Вероятно, это летом и случится. Но точно мы ведь не знаем?»

Росси: И опять Вы подразумеваете: "Мы этого не знаем". Мы-то не знаем, а вот подсознание клиентки «знает». Такие импликации – важное орудие косвенного внушения. Эриксон: А когда клиентка в конце диалога говорит: «Вы, наверное, думаете, что я невыносима», – она, видимо, с полной остротой испытывает то чувство невыносимого ужаса, когда стоящему над душой учителю необходимо дать быстрый и четкий ответ.

Росси: Поэтому Вам необходимо как можно быстрее переубедить ее и Вы произносите: «Нет, конечно, это не так». Как и раньше, Ваше четкое «нет» принимает на себя часть негативной нагрузки клиентки.

[В 1987] В очередной раз мы можем наблюдать, как Эриксон мастерски общается с клиенткой на двух уровнях одновременно: на когнитивном уровне позитивный смысл его фразы «Нет, конечно, это не так» сводится к тому, чтобы только лишь переубедить клиентку; на более же глубинном примитивно-буквальном уровне он «берет на себя» давящий ее груз отрицания. Обращение к такому примитивно-буквальному подсознательно-конкретному уровню являет-ся неотъемлемой частью терапевтического общения Эриксона с пациентом.

Росси: В процессе своих длинных и многозначительных монологов Вы помогаете нашей клиентке сформировать зарождающиеся типично подростковые проблемы – свидания, мальчики, секс, религия. И происходит это в процессе «трансового» письма. Я с полным основанием называю то, что пишет клиентка, «трансовым» письмом, потому что она в письменной форме излагает свои мысли о трудностях переходного «регрессивного» возраста, находясь в состоянии транса. Но в отличие от автоматического письма, «трансо-вое» письмо выглядит не столь сбивчиво и отрывочно.

Эриксон: Да. Когда говорят об автоматическом письме, то считают, что пациент совершенно не ведает того, что он пишет. При «трансовом» же письме появляется некоторое осознание (на когнитивном уровне), но пока еще пациент не в состоянии разобраться в тех эмоциях, которые он при этом испытывает.

Росси: А вот слово «секс», добавленное несколько позже к основному отрывку, написано в лучших традициях автоматического письма и вполне отвечает его отрывистой манере. Но Вы придаете «трансовому» письму такое же важное значение, как и обычному автоматическому. Вы долго упрашиваете клиентку разрешить Вам прочесть ее опусы и с большим тактом относитесь к ее мельчайшим пожеланиям. И опять – никакого насилия над подсознанием: Вы, как всегда, добиваетесь того, чтобы пациент открылся Вам настолько, насколько это кажется ему естественным. Вместо того, чтобы втянуть клиентку в фривольную беседу, Вы даете ей возможность просто написать запретное слово «секс». Так как клиентка еще не совсем созрела для разговора о плавании, пока Вы обходите эту тему стороной.

Эриксон: Мне необходимо выяснить, насколько сильна уверенность клиентки в том, что она хочет, чтобы я прочитал ее записи: «Стало быть, я могу это прочитать. И все-таки, тебе хотелось бы, чтобы я это прочитал?» Так что клиентка сама все решает.

Росси: А почему, когда Вы заставляете ее сделать выбор, Вы делаете это столь хитроумным образом? Вы начинаете со слов: «Давай тем не менее немного повременим», а кончаете фразой "реально рассчитываешь на то, что я прочитаю". Вы формируете утвердительную установку?

Эриксон: Даже больше того – самую лучшую установку: "Ну так решай – как тебе лучше -…" Ведь просто разрешить мне прочесть отрывок и изо всех сил надеяться на то, что я его прочту – вещи совершенно разные.

Росси: То есть клиентка, сначала весьма неохотно позволяющая Вам ознакомиться с записями, теперь в нетерпении ждет, когда же Вы это сделаете. Поэтому в конце концов она и говорит: «Будет лучше, если Вы прочитаете».

Эриксон: Я заставляю ее думать в позитивном контексте!

Росси: Потому что человек, который совершает какое-то действие с явной неохотой, в каком-то смысле действия не производит!

Эриксон: Совершенно с Вами согласен. Клиентка разрешила своим неосознанным юношеским ощущениям проявить себя в процессе «трансового» письма.

Росси: Похоже, что это так.

Эриксон: Когда я колеблюсь – читать или не читать, клиентка перестает думать о когнитивной стороне вопроса и попадает под власть своих эмоциональных переживаний – именно поэтому манера письма изменяется, и слово «секс», написанное под основным отрывком, выглядит уже совсем по-другому/

Росси: Когда Вы говорите о сексе с таким уважением, само слово «секс» приобретает большую эмоциональную нагрузку.

Эриксон: Ведь общепринято, что секс – это нехорошее слово.

Росси: Да, конечно. И именно с этим связаны все затруднения нашей клиентки.

Эриксон: Я думаю, что корень зла лежит в неправильном подходе к обучению. Вот если поставить в один ряд обучение ходьбе и обучение сексу – то получится хорошая терапевтическая аналогия.

Росси: Вы хотите сказать, что сексу, так же, как и ходьбе, надо обучаться постепенно, шаг за шагом?

Эриксон: Гм. Клиентка ведь знает, как надо учиться ходить – вот и сексу надо учиться, пытаясь совершить минимальное число ошибок. Я пытаюсь заложить правильную основу ее отношения к жизни! (Эриксон развлекает нас рассказом о маленьком Джонни, который попросил свою подружку снять штанишки в укромном месте. После того, как она это сделала, он с гордостью воскликнул: «Теперь ты видишь, чем католики отличаются от протестантов!»)

Росси: Все-таки до чего забавно наблюдать, как Вы работаете на нескольких уровнях одновременно!

Эриксон: Работаешь обычно с тем, что имеется под рукой. Именно так и развиваются. (Теперь Эриксон рассказывает «душераздирающую» историю об одной из своих дочерей. Она вообразила, что у нее есть близкий друг и довольно долго с ним «дружила». В один прекрасный момент она вдруг поняла, что стала для него слишком старой – и с сожалением распрощалась с ним. Вот так.)… Когда же я становлюсь Октябрьским человеком – ситуация совершенно меняется. Октябрь – более старший месяц в году, и поэтому я тоже становлюсь старше. Теперь клиентка доверяет мне даже больше, чем в предыдущих встречах.

Росси: Мне кажется, что в основе Вашего уважительного отношения к «трансовому» письму лежат не только этические мотивы. Это улучшает терапевтический результат, так как косвенным образом внушает клиентке мысль о большем эмоциональном погружении в среду ее проблем.

Эриксон: «Старею» я из тех же соображений. А ведь мое «старение» подразумевает, что и клиентка не стоит на месте. Я подтверждаю, что она развивается. На мой вопрос: "Как ты считаешь, кем ты будешь, когда вырастешь? – клиентка отвечает: "Терпеть не могу преподавать в школе!" Наше отношение к школе постоянно меняется. Начальная школа так пугает некоторых, что они бросают учебу; оставшихся вполне может довести до того же состояния средняя школа – и они боятся колледжа как огня; ну, а уж те, кто проскочил все школьные образовательные шлюзы, вполне вероятно, до смерти боятся института и никогда не рискнут пополнить число студентов.

Росси: Я думаю, что все те, кто бросает учебу, – просто жертвы затверженных ограничений.

Эриксон: Я задаю клиентке вопрос: "Как ты думаешь, ты будешь любить меня через три или, скажем, четыре года?" для того, чтобы укрепить наши добрые отношения. Она отвечает: «Это было бы хорошо». Так как из этого ответа получается, что было бы хорошо любить меня, я несколько перефразирую ее ответ: «Было бы хорошо нам встретиться». Я редуцирую ее девическую влюбленность в меня.

Росси: Понимаю. Мне как-то не пришло в голову, что здесь мы столкнулись с явлением сексуального переноса.

Эриксон: А вот и ответ на мой вопрос: «Как ты считаешь, почему на этот раз я появился в октябре?» – да потому, что я хочу несколько развенчать в ее глазах Февральского человека.

Росси: Чтобы ослабить сексуальный перенос?

Эриксон: Гм.

Росси: Вы делаете это на таком буквально-конкретном уровне!

Эриксон: Но как просто!

Росси: [В 1987] Хотя в момент обсуждения я согласился с Эриксоном, теперь я не особенно уверен, что он верно изложил динамику ослабления сексуального переноса. Мои рассуждения таковы: слово «хорошо» имеет множество значений, которые мы выбираем в зависимости от того, кому мы это говорим, каким тоном и в каком контексте. Эриксон, видимо, уловил в ответе клиентки «Это было бы хорошо» некоторую окраску девической влюбленности; он услышал нотку двусмысленности в том, как она произнесла слово «хорошо», он увидел, каким выражением лица это сопровождалось. Если все это так, то налицо сексуальный перенос. Можно предположить, что в душе клиентки маленькая девочка, полная благодарности к доброму Февральскому человеку, борется с подростком, который прячет свои смутные сексуальные импульсы в соответствующих расплывчатых выражениях. По всей вероятности, сама клиентка не осознает этого, и борьба за первенство проявляется лишь в том, как она произносит слово «хорошо». Но Эриксон-то прекрасно разбирается в ситуации, и поэтому он предостерегает клиентку: "Было бы хорошо нам встретиться". Он говорит это с таким выражением, что проводит рефрей-минг двусмысленного «хорошо» в четкое, не имеющее никакой сексуальной окраски, банальное «хорошо». Для усиления эффекта Эриксон грозится и впредь приходить в октябре – а ведь неизвестно, чего ждать от Октябрьского человека. Правда, несмотря на это, клиентка позже опять допускает двусмысленность: "У меня и мысли нет назначать Вам свидание…" Здесь свидание, несомненно, принадлежит к романтическим атрибутам, на сознательном уровне эта романтика отрицается: «У меня и мысли нет…».

Если в моих умозаключениях есть хотя бы доля истины, можно лишь восхищаться тем, с каким непревзойденным мастерством и виртуозностью Эриксон пользуется информацией, полученной на самых различных уровнях.

Росси: Шестое с конца слово во втором «трансовом» отрывке клиентки представляет собой забавное сочетание трех слов: жить, давать и нырять. Тогда можно читать это слово следующим образом: «нырять» здесь (что непосредственно связано со страхом воды) – это все равно что жить «полной жизнью». Ну а жить «полной жизнью» – это значит получать и отдавать. Согласны?

Эриксон: Вы «с головой ныряете» в жизнь; Вы бросаетесь в водоворот событий.

Росси: И получается, что страх воды каким-то образом касается того, как наша клиентка относится к жизни.

Эриксон: Гм.

Росси: Страх воды – своеобразная метафора для обозначения страха жизни. Поэтому, пытаясь помочь клиентке побороть страх воды, мы тем самым изменяем ее способ существования (ее экзистенцию).

Эриксон: Итак, Вы делаете решительный шаг – и ныряете в водоворот жизни; Вы, очертя голову, кидаетесь в брак. Почему это так? Слово «нырнуть» в данном случае означает «сделать решительный шаг», «решиться на что-то», и именно этот оборот употребляется в разговорном языке для выражения отношения к жизни, работе или женитьбе. Но это не более чем спекуляция!

А теперь вернемся к нашей клиентке. Ее горизонт определенно раздвинулся. Как она говорит о своих прежних ощущениях? – «Они были очень детскими».

Росси: И Вы поддерживаете в ней возникшее чувство «взрослости»: «Ты чувствуешь, что повзрослела».

Росси: Опять Вы прибегаете к терапевтическим аналогиям и рефреймингу.

Эриксон: Да.

Росси: Кстати – тогда, в 1945 году – Вы намеренно пользовались определенными психотерапевтическими приемами или Вы не задумывались над тем, какие средства применяете?

Эриксон: Да нет, я все прекрасно знал. Например, мой первый вопрос можно свести таким образом к погружению в семейную жизнь.

Росси: Как это у Вас получилось?

Эриксон: "Сколько раз ты можешь оттолкнуться ногами в воде?" Вода здесь символ; Вы спускаетесь с жизненных "горных вершин" к «морю супружеских отношений».

Росси: Но откуда Вы взяли супружеские отношения? Разговора о браке вообще не было!

Эриксон: Нет, конечно, но ведь клиентка упомянула о том, что ныряет! Если мы займемся анализом, то обнаружим, что слово «бегать», например, имеет приблизительно сто сорок значений.

Росси: Следовательно, когда человек слышит слово «бегать», то у него может возникнуть не меньше ста сорока ассоциаций на эту тему.

Эриксон: Вы меня поняли!

Росси: И Вы пользуетесь такой многозначностью, чтобы выяснить, на каком же ассоциативном пути возникает проблема.

Эриксон: Знаете ли, моей первой настоящей книгой был огромный неадаптированный словарь. Вот тогда-то я и понял ту громадную роль, которую играет многозначность.

Росси: Множественность значений слов.

Эриксон: Как-то раз мы вместе с одним психологом из России нашли около сотни синонимов слова «пьяный». Росси: Вот видите, Вы не раз пользовались многозначностью слов и, конечно же, приобрели потрясающую гибкость в употреблении нужных значений – особенно если Вам необходимо установить контакт с пациентом на определенном ассоциативном уровне. Наверное, никому из нас не помешает такая словесная разминка!

Эриксон: (Эриксон долго рассказывает, как его пригласили консультировать двух диссертантов, которые выбрали тему «Как исследовать слово».)

Росси: То есть докторские диссертации посвящены множественности значений слов?

Эриксон: (Теперь Эриксон говорит о своем сыне Роберте, который преподает в младших классах. Роберта называют «ходячим словарем». Он на практике осуществлял знакомство детей с многозначными словами и помогал в этом диссертантам.)

Росси: Что, на Ваш взгляд, указывает здесь на неоднозначность?

Эриксон: Три фразы клиентки: «Да ничего особенного», "Я не умею плавать" и «А что мне делать, когда я ныряю?»

Росси: Вы считаете, что слово «нырять» обладает несколькими значениями?

Эриксон: Да она же сама об этом говорит!

Росси: Что Вы хотите этим сказать?

Эриксон: Что ключ к ответу содержится в вопросе клиентки: "А что мне делать, когда я ныряю?"

Росси: Объясните, наконец, что Вы имеете в виду?

Эриксон: Ну, смотрите. Разве Вы спрашиваете, что Вам делать, когда Вы ныряете? Всем и так ясно: раз Вы ныряете, то именно этим Вы и занимаетесь. А вот клиентка спрашивает, что ей делать. Следовательно, для нее слово «нырять» имеет какой-то более глубокий смысл, чем обыкновенное погружение в воду.

Росси: Мне кажется, что это не более чем гипотеза.

Росси: [В 1987] Мое скептическое отношение объясняется тем, что я в тот момент был не в состоянии не то что принять – даже услышать то, что Эриксон нам пытался доказать. Его выводы в отношении символических и метафорических значений слов показались мне фантастически необоснованными. Мою интерпретацию слияния слов «нырять», «жить», «давать» он отнес к рангу спекуляции. Но сам же он, как мне кажется, разбираясь с вопросом клиентки «А что мне делать, когда я ныряю?», зашел в своих выводах о многозначности слишком далеко. С моей точки зрения, в этом вопросе нашла свое отражение несколько забегающая вперед рефлексия по поводу страха воды: подумайте сами, если клиентка не могла даже подойти к воде, то что же ей нужно было делать, если бы пришлось нырнуть?

Вот она, Вавилонская башня неоднозначности. У каждого человека свой жизненный опыт; мы, используя множественность значений, вкладываем неповторимый, уникальный смысл в свои знания – ив результате получаются совершенно различные выводы, предположения и оценки. Именно поэтому то, что безоговорочно обосновано для одного человека – абсолютно неприемлемо для другого. И именно из-за этого так трудно создать единую универсальную религию, а также единую психотерапевтическую методику.

Эриксон: (Эриксон обращает наше внимание на слово «инструктор» в первой же фразе клиентки: «По-моему, самое лучшее – это заполучить иструктора».)

Росси: Клиентка хочет, чтобы ее обучал инструктор. Какой скрытый смысл Вы здесь видите?

Эриксон: Она хочет, чтобы кто-нибудь составил ей компанию.

Росси: Вы подразумеваете, что в слове «инструктор» есть какой-то сексуальный подтекст? И далее – это относится к тому, кто учит ее плавать?

Эриксон: (Кивает и опять углубляется в рукопись.) Я думаю, что слово «любовь»…

Росси: Вы сознательно вводите слово, которое…?

Эриксон: Именно любовь! Только так можно ослабить страх, восходящий к давнему эпизоду с Элен (которая чуть не утонула).

Росси: Как Вы этого добились?

Эриксон: Я не сводил глаз с клиентки после своего вопроса: «Интересно, а что ты сделаешь со своим страхом?»

Росси: Опять терапевтическая аналогия?

Эриксон: Гм.

Росси: А потом Вы связываете между собой страх и любовь для того, чтобы ей захотелось завести разговор на эту тему.

Эриксон: "Интересно, тебе хоть как-нибудь помогло то, что я сейчас рассказал? – Я объединяю Элен и любовь. Вы вполне могли и не заметить этого!

Росси: [В 1987] Здесь Эриксон говорит о том, насколько просто упустить из вида главное: как он проводит рефрей-минг трагического эпизода с Элен, нанесшего клиентке тяжелую психологическую травму. Такой рефрейминг приводит к появлению более адекватного отношения к ситуации. Эриксон добивается этого, как обычно, косвенным путем: он рассказывает клиентке о похожей травматической ситуации, в которой вдруг появляются и чувство уверенности в себе («…она вполне может трансформировать свой страх в чувство уверенности»), и любовь ("Если ты любишь кого-нибудь, ты способен на многое").

Эриксон: Когда клиентка в конце диалога говорит: «Конечно», я отвечаю ей словами: «Поживем-увидим».

Росси: Вы считаете, что цепь ассоциаций, в центре которых находятся любовь и уверенность в себе, будет раскручиваться дальше?

Эриксон: Да, потому что «я еще вернусь».

Росси: Давайте подведем итог: в своих терапевтических аналогиях Вы предлагаете клиентке различные способы для того, чтобы научиться плавать. Ваша фраза «В действительности страх, который не давал девушке войти в воду, позволил ей почувствовать свою силу» – начинает рефрейминг.

Эриксон: Который распространяется на оценку трагического случая с Элен.

Росси: Чуть позже Вы опять обращаетесь к незнанию, включая его в позитивное внушение: «Ты ведь не знаешь, как именно ты научишься плавать. Но разве у тебя не захватит дух от счастья, когда ты почувствуешь, что плывешь?» Вы явно отдаете предпочтение подсознательному обучению, к которому позже может присоединиться и сознательный фактор. Верно?

Эриксон: Да, все, что Вы сказали, с полным основанием относится и к любви.

Росси: Вы вводите любовь для того, чтобы уловить все ассоциации, связанные с погружением, сексуальностью и любовью.

Эриксон: Да.

Росси: Потрясающе! Вы путем поиска незаметно исследуете психологическую травму и помогаете пациентам избавиться от нее.

Эриксон: Вот, например, «страх, который не давал ей войти в воду, позволил ей почувстсвовать свою силу.» Клиентка знает, что умеет ходить, и этот устойчивый навык отныне будет связываться с ее фобией.

Росси: Итак, Вы ослабляете фобию, потому что дополняете ее уверенностью в своих силах и умением ходить.

Росси: Ваша последняя фраза «Позвольте откланяться Февральскому человеку» незаметно переводит клиентку в состояние бодрствования. Теперь она уже видит всех присутствующих («Почему никто ничего не говорит?… Мертвая тишина!»), но поскольку Вы не дали ей команды проснуться – пока еще находится в сомнамбулическом состоянии. Эриксон: Я, кстати, сказал, что тишина «не совсем мертвая». Росси: Клиентка явно не помнит того, что с нею происходило («Скажите, господа, что это я здесь делаю?») Эриксон: И какие можно сделать выводы? Росси: Что у нее полная амнезия всего, что касается транса. А что еще можно из этого извлечь?

Эриксон: Что она не только «вовсе не мертвая» – она живет полной жизнью!

Росси: Вы опять улавливаете за ее словами какой-то сексуальный подтекст?

Эриксон: Клиентка говорит: «…такие легкие и освежающие оценивающие взгляды».

Росси: У Вас какие-то сексуальные ассоциации? А сама она этого не чувствует?

Эриксон: Гм. Помните, как мы говорили в 1945 году? Когда мы шли к парикмахеру, мы просили его: «Ну-ка, взгляните на меня быстренько».

Росси: Вы имеете в виду подготовку к любовному свиданию?

Эриксон: Когда Вы шли на свидание, Вы шли «освежиться». Так тогда говорили.

Росси: А когда девушка перед выходом «наводила красоту», то она «освежалась». Вы произнесли слово «любовь», и у клиентки возникли подсознательные любовные ассоциации. Вы с этим согласны?

Эриксон: Да.

Росси: Опять мы сталкиваемся с эффектом многоуровневых сообщений.

Эриксон: И клиентка это понимает. Как Вы верно отметили, слово «освежиться» относилось к той ситуации, когда женщина прихорашивалась. Выражение «привести себя в порядок» стало употребляться значительно позже.

Росси: Поэтому мы всегда должны быть в курсе современного слэнга.

Эриксон: Обратите внимание на мой вопрос: «Не хотите ли сигарету?»

Росси: Что имеется в виду?

Эриксон: Фаллически-оральное удовольствие.

Росси: А до того, как Вы спросили, Вы уже имели представление о том, как это может понять клиентка?

Эриксон: Конечно!

Росси: И Ваши вопросы не случайны?

Эриксон: (Эриксон отрицательно качает головой.) Росси: В любом диалоге нет ничего случайного! Эриксон: К слову о сигаретах – они были всегда под рукой, и я опять закурил. А вот в 1938 году я смотрел на них исключительно глазами ученого.

Росах: Разрешите задать Вам один вопрос. Одна моя клиентка в течение недели демонстрировала неявно выраженную психотическую симптоматику. Она считала себя величайшей грешницей в мире, если не во Вселенной. Я целую неделю пытался избавить ее от этой мании, а потом она мне сказала приблизительно следующее: что я, конечно, сделал для нее очень много, но что в моих высказываниях всегда содержался какой-то скрытый смысл; что я не был с ней откровенен и что я тайком ее гипнотизировал. Поверьте, что на сознательном уровне у меня и в мыслях этого не было! Не может ли быть так, что из-за повышенной психической возбудимости моя клиентка уловила какие-то другие уровни значений, отличающиеся от тех, которыми оперировал я? Не это ли явление мы называем «психотическим инсайтом»?

Эриксон: Именно его.

Росси: Поэтому такие пациенты совсем не сумасшедшие – они просто обнаруживают гиперчувствительность к множественным уровням значений слов. Следует обращать на этот феномен особое внимание и пытаться извлечь из него максимальную пользу.

Эриксон: Верно. Вот Вам один пример из практики: один встревоженный пациент сказал мне: «Я очень коварный – я предложил своей сестре сигарету.» Как выяснилось несколько позже, речь шла об инцесте брата с сестрой.

Росси: Его переживания, связанные с этим фактом, вылились в фразу «Я очень коварный – я предложил сестре сигарету». Напоминание о сигарете подтверждает теорию Фрейда о фаллических объектах и связанных с ними ассоциациях.

Эриксон: Только значительно раньше это сформулировала еще так называемая поэтическая теория. Суть ее сводится к тому, что вы отыскиваете среди всевозможных высказываний пациента разговорные, простонародные выражения; при этом очень часто удается восстановить истинные причины заболевания.

Вернемся к обсуждению. Клиентка далее говорит: «Скажите, пожалуйста, что это я здесь делаю?»

Росси: Что, опять сексуальный подтекст? А затем она добавляет: «Вы выглядите такими довольными и умиротворенными – все до единого».

Эриксон: А когда в конце клиентка отвечает на мой вопрос: «Не сейчас», она фактически подразумевает «да».

Росси: Но только просит дать ей отсрочку. Все ее ответы убеждают нас в том, что она абсолютно не помнит своего «трансового» прошлого – мы опять сталкиваемся с амнезией.

Эриксон: Клиентка признает, что писала левой рукой ("Похоже, что это написано левой рукой!), а я ее спрашиваю: «А какой именно?»

Росси. Что это за странный вопрос?

Эриксон: Просто существует большая разница между левой рукой в активном состоянии и левой рукой в состоянии транса.

Росси: И поэтому слова должны быть написаны по-разному, в зависимости от состояния клиентки.

Эриксон: (Эриксон обращает наше внимание на выражение «I get humps on the r's», где слово «hump» приобретает совершенно неожиданный смысл.) Оно употреблялось в весьма своеобразной ситуации.

Росси: Вы хотите сказать, что здесь имеется в виду сексуальная близость?

Эриксон: Гм.

Росси: Что-то с трудом верится.

Эриксон: Но слэнг так изменился с тех пор!

Росси: Сейчас не принято употреблять слово «бугор», оно какое-то вульгарное.

Эриксон: О, да! (И Эриксон игриво перечисляет некоторые другие, уже вышедшие из обихода слэнговые выражения для обозначения полового акта.)

Росси: По мере того как сексуальный слэнг популяризируется, он становится все более и более вульгарным. И поэтому приходится изобретать новые, более «приличные», но тем не менее тоже слегка возбуждающие слэнговые сексуальные обороты.

Росси:[В 1987] Эти замечания легли в основу новой интересной теории о функциях слэнга. Слэнг по сути своей – это такие лингвистические новообразования, которые придают нашим словам совершенно новый оттенок и освобождают их от груза неприятных воспоминаний. С другой стороны, непристойности начинают атаку ассоциативной структуры слушателя – они полностью сбивают его с толку, и тот, кто произносит неприятности, получает полную свободу действия. Слэнг начинается с робкой попытки наиболее адекватно выразить социально запретное действие. Однако, возникнув, он принимает на себя весь груз негативных ассоциаций, которые общество связывает с этим запретным действием – и слэнг перерастает в вульгарность – или более того, в непристойность. Непристойность выполняет совершенно другую социальную функцию: она нужна для того, чтобы сломать имеющуюся психологическую защиту. Но постепенно вырабатываются новые способы противостояния, непристойность теряет свою разрушительную силу и умирает естественной лингвистической смертью, превращаясь в архаизм.

Такова в общих чертах психосоциальная теория эволюции слэнга и непристойности. Это процесс психологический, поскольку он связан с ассоциативной структурой каждого индивида; это процесс социальный – поскольку он заключается в перенесении эмоциональных зарядов от одного человека (или группы) к другому (к другой). Сама же теория эволюции слэнга вытекает из более глобальной теории о возникновении лингвистичеких новообразований вообще, об их трансформациях, эволюции и замене их другими такими же новообразованиями. К языку нельзя относиться только как к статичному средству общения. Он изменяется – и эти изменения свидетельствуют об эволюции сознания и его постоянной борьбе с ограничениями и принуждениями прошлого.

Эриксон: (Держит в левой руке сигарету) «Опять что-то под знаком X?»

Росси: И сигарета, и X вызывают определенные сексуальные ассоциации?

Эриксон: X вызывает мысли о поцелуе.

Росси: Следовательно, все сексуальные ассоциации возникли чисто подсознательно? Вы проверяли это как-нибудь?

Эриксон: Вот теперь я точно знаю, что у нашей клиентки была амурная история. «Опять что-то под знаком X. – X обозначает неизвестное. – Я добилась его. Кого – его? – Незнакомца.» Потом я спрашиваю: «Вам нравится мой карандаш?», обмениваюсь с ней карандашами, и она отвечает: «Это очень приличный карандаш».

Росси: Ваш вопрос о карандаше нужен для того, чтобы расставить сексуальные акценты?

Эриксон: Мне это нужно для того, чтобы продолжить гипноз клиентки – и чтобы она этого не поняла… Росси: [В 1987] Здесь Эриксон объясняет нам, как он использует сексуальный слэнг, относящийся к определенному расположению предметов (сигареты, карандаша); как он с помощью этого слэнга вызывает у клиентки определенные цепочки ассоциаций и погружает ее в транс.

Эриксон: Клиентка действительно писала обеими руками одновременно.

Росси: Мне кажется, что Вы заставляете ее писать всеми этими необычными способами для того, чтобы она сделала нечто необыкновенное, то, что она никогда не делала прежде. При этом формулируется установка на новое обучение. Это так? Неужели она смогла выполнить Ваше задание и писала слова справа налево и вверх ногами?

Эриксон: Попробуйте сами!

Росси: Невероятно! У меня не получается. (Он пытается написать буквы – A,X,R – справа налево и вверх ногами.) Потрясающе! Кстати, а само «произведение» клиентки сохранилось?

Эриксон: Нет.

Росси: Очень жаль. (Росси делает очередную попытку написать буквы новым способом и потешается над своей неловкостью.)

Эриксон: По-моему, Вы переоцениваете мою наивность. (Наверное, Эриксон имеет в виду то, что сейчас он намеренно формирует у Росси установку на новое обучение, а тот этого даже не осознает.)

Росси: Это я-то считаю Вас наивным? Обо мне так тоже говорят. Печатными буквами у меня получается лучше.

Эриксон: А как Вы учились писать – сначала печатными буквами?

Росси: По-моему, да. Итак – главной задачей всех этих экзерсисов с написанием слов является формирование установки на новое обучение. При этом у пациента возникают совершенно новые цепочки ассоциаций, которые помогают ему в этом.

Эриксон: Но сами-то ассоциации уже существуют!…

Росси: Вы используете уже имеющиеся паттерны обучения. Но для того, чтобы их активизировать, Вы даете клиентке такие задания, которые заставляют ее отказаться от привычного способа письма и овладеть новыми, совершенно необычными навыками. И это становится своеобразной метафорой для того, чтобы указать клиентке какие-то новые пути для решения ее собственных проблем. Вы со мной согласны?

Эриксон: Гм.

Росси: Обычно во время сеанса гипнотерапии врач старается усилить любое внутреннее изменение пациента. Вы добиваетесь этого тем, что озадачиваете пациента головоломками и ему в голову приходят всякие неординарные мысли – пациент начинает видеть свои проблемы под другим углом зрения! Это так?

Эриксон: (Кивает утвердительно.) Вы знакомы с ассоциативным тестом Кента-Розанова? (И Эриксон начинает рассказывать, как его пациенты записывали свои ассоциации одновременно обеими руками, как они потом в устной беседе сообщали ему свои ассоциации – и эти ассоциации явно разделялись на «правополушарные» и «левополушарные». Эти исследования Эриксон проводил задолго до Спэрри. Существовала стандартная методика использования теста Кента-Розанова, и все были просто шокированы, когда Эриксон ввел свое «двустороннее» ассоциативное письмо.) У меня были сплошные неприятности в Вочестере (где Эриксон прошел путь от младшего врача до главного психиатра в период между 1930 и 1934 годами), потому что я все делал не так, как другие, и шел своим – единственно правильным путем!

Росси: Шок был совершенно напрасен, потому что Ваши исследования «лево-» и «правополушарных» ассоциаций были предтечей классического труда Спэрри, посвященного работе полушарий головного мозга.

Эриксон: Конечно. Я учу клиентку таким вещам, которые бы она смогла сделать, вовсе не задумываясь над тем, сможет ли она с этим справиться. Именно это так ее и поражает («Это выше моего понимания!» и «Поразительно!»); именно это помогает ей ассимилировать «трансовый» опыт.

Росси: И хотя клиентка ничего не помнит, именно он – «трансовый» опыт – помог ей ослабить ее страхи. Но прежде чем окончить сеанс, Вы хотели бы удостовериться, что у клиентки полностью сформировалась установка на восприятие новой «трансовой» информации.

Эриксон: Да, на тотальное обучение.

Росси: И опять же – Вы не проводите постгипнотическое внушение и не призываете ее прямо к обучению и развитию; Вы вызываете установку на новое обучение, опираясь на скрытые способности самой клиентки. И Вы тем самым доказываете ей, что она может научиться многому, даже не зная, есть ли у нее к тому способности.

Вот то новое, что содержится в Вашем способе гипнотерапии: Вы вызываете определенную ментальную установку (по-другому, Вы активизируете процессы обучения), не сообщая пациенту о своих истинных намерениях. И в самом деле, сущностью Вашего метода является формирование таких ментальных установок, которые проводят соответствующую внутреннюю работу в соответствующее время. Вы стараетесь распространить принцип обучения на все: поскольку люди часто боятся новых ситуаций, Вы помогаете им использовать успешные результаты предшествующего обучения применительно к новым обстоятельствам.

Эриксон: (Эриксон приводит очередной колоритный пример обучающей ситуации: на этот раз он вспоминает, как жил на ферме и там объезжал лошадей. Так вот, оказывается, когда их объезжают, то необученную лошадь привязывают с двух сторон к обученным; а так как последние уже знают, как надо идти, то необученная лошадь учится всему просто автоматически!)

Росси: Послушайте, довольно говорить о лошадях. Неужели Вам не хватает людей? Хотя, конечно, Вас оправдывает то обстоятельство, что Вы и в самом деле изучали свой метод не в современной лаборатории, а на ферме.

Эриксон: «А как Вы обычно находите пульс?»

Росси: Для чего Вы задаете свой вопрос именно теперь, когда клиентка начисто исключает возможность гипноза, так как «совсем проснулась»?

Эриксон: Мой вопрос: «А Вам бы хотелось всегда так делать?» – имеет смысл: «А Вам бы не хотелось всегда уметь делать то, что Вы делаете в состоянии транса?» Клиентка отвечает: «Это так необычно». Что ж, пусть будет необычно. А потом я пытаюсь нащупать у нее пульс.

Росси: Это я вижу. Когда Вы про него спрашиваете, Вы на полном основании можете прикоснуться к руке клиентки и сделать вид, что пытаетесь сосчитать пульс. И вполне естественно, что она удивляется, когда вместо этого Вы пожимаете ей руку, вслед за этим погружаете ее в транс и начинаете очередной – восьмой – «визит» Февральского человека. Все происходит так быстро, что она не успевает оказать Вам никакого сопротивления.

[В 1987] Вполне вероятно, что Эриксон расценил заявление клиентки о том, что она «совсем проснулась» как ее протест против его воли. Именно поэтому он и использовал отвлекающий маневр с пульсом – для того, чтобы пожать клиентке руку и как можно скорее начать наведение нового транса. Необходимо было продемонстрировать подсознанию, что гипнотическое состояние непосредственно вытекает из этого ключевого рукопожатия. Для того, чтобы подкрепить этот последний транс и повысить значимость факта рукопожатия, Эриксон обращается к прямому постгипнотическому внушению: «Мы с вами всегда так здороваемся, верно? Это может произойти в любой момент, в любом месте – но только со мной Вы здороваетесь таким образом. И для этого есть вполне законное объяснение.» Эриксон придает слову «законность» определенный этический смысл, и тем самым успокаивает подсознание клиентки насчет того, что оно останется «в целости и сохранности».

Бросается в глаза то, что на этот раз Эриксон очень неожиданно прерывает свой «визит». Он нигде не просит клиентку проснуться. Одну из его последних фраз «Когда-нибудь мы опять пожмем друг другу руки – ну, скажем – 30 марта 1945 года» – можно с полным основанием отнести к постгипнотическому внушению. К нему же относятся и заключительные слова Эриксона: «И я очень хочу, чтобы 30 марта 1945 года Вы во всем остались такой же, как сейчас».

Совершенно очевидно, что эти постгипнотические внушения должны завершить гипнотерапевтический сеанс, хотя в явном виде клиентке нигде не предлагается проснуться. С другой стороны, именно по этой причине она продолжит находиться в трансе вплоть до следующего рукопожатия Эриксона, только ориентирована она теперь на «нормальную» календарную дату – 30 марта 1945 года. К этому времени она все еще останется «такой же, как и сейчас». Транс, в котором пациент переориентирован на истинное время, называется сомнамбулическим трансом: хотя клиентка вовсе не спит и ведет себя совершенно нормально, ее тесная «трансовая» связь с Эриксоном сохраняется. Поэ-то-му те гипнотерапевтические процессы, которые первоначально активизировал Эриксон, продолжают свое дальнейшее развитие на многих уровнях, но теперь уже автономно. Так пациенты учатся приобретать опыт сомнамбулического транса. И заканчивает Эриксон свой восьмой «визит» вопросом, который фактически является прямым внушением: «Я могу теперь попрощаться».

Росси: [В 1987] Ставшее уже обычным рукопожатие приводит клиентку к настоящему времени, хотя она не теряет тесной «трансовой» связи с Эриксоном. Эриксон зондирует обстановку: «Вы меня помните?» и «Как меня зовут?» Клиентка отвечает несколько расплывчато: «У Вас целая дюжина имен», но все-таки потом уточняет: «Звучит ужасно глупо! Февральский человек!». Здесь можно уловить по крайней мере два уровня реагирования. На нормальном уровне бодрствующего сознания это имя звучит «ужасно глупо,» потому что у клиентки наблюдается ярко выраженная амнезия и она не помнит своих встреч с Февральским человеком. С другой стороны, она все-таки упоминает имя Февральского чело века, и следовательно, по отношению к Эриксону ответ звучит еще и на другом – «трансовом» – уровне. В ответном каламбуре Эриксона присутствует несомненная «кривая логика», которая удовлетворяет этим двум уровням реагирования. Правда, саму фразу: «Я не слишком высокого роста, а февраль – самый короткий месяц в году», – назвать каламбуром можно только с большой натяжкой, и потому вздох клиентки: «О, Господи!» – отвечает ее нормальной сознательной реакции на так назваемый каламбур. С другой стороны – на «трансовом» уровне – Эриксон говорит ей: да, я связан с Февральским человеком совершенно особым образом, и по этой причине в наших «трансовых» взаимоотношениях буду выступать как Февральский человек.

Этот последний «каламбур» и реакция на него клиентки продолжает линию всех тех необычных игр, головоломок, шуток и затруднительных ситуаций, которые в начале сеанса Эриксон вставлял на каждом шагу. Как и они, этот каламбур вызывает структурированную амнезию, которую сменяет гипнотическая амнезия в отношении всего, что связано с Февральским человеком; именно это позволяет клиентке обрести свою истинную индивидуальность при сознательных взаимоотношениях с Эриксоном.

Поскольку в ответах клиентки можно уловить два уровня (один – уровень нормального бодрствующего сознания, и другой – уровень ее новых «трансовых» гипнотера-певтических отношений с Эриксоном), то Эриксон в своей заключительной речи обращается только к сознанию: «Вы проделали колоссальную работу, но она была проведена целиком в Ваших же интересах и для Вашей же пользы. Поэтому время пролетело так быстро» (здесь временные искажения ратифицируют транс).

Своей финальной фразой: «А сейчас, я думаю, самое время для того, чтобы вернуть Вас в больницу» Эриксон возвращает клиентку к ее обычной роли медсестры. Вся ее практическая деятельность будет протекать как обычно. Но кроме того и одновременно с этим, на несколько ином уровне будут продолжаться и развиваться гипнотерапев-тические отношения с Февральским человеком. Можно предположить, что в то время, как клиентка живет совершенно обыденной жизнью – та внутренняя работа, которая началась во время «визитов» Февральского человека, продолжается где-то на подсознательном уровне.