"Выстрелы в замке Маласпига" - читать интересную книгу автора (Энтони Эвелин)

Глава 3

В четверг Фрэнк Карпентер вылетел в Голливуд. Первым делом он позвонил Джону Джулиусу. Разговор с ним закончился приглашением на обед, которое позднее передал ему секретарь. Для актера, вот уже десять лет не занятого в кассовых фильмах, Джон Джулиус жил совсем неплохо, мог себе многое позволить. День напоминал туристический рекламный плакат: туман давно уже рассеялся; все кругом искрилось в солнечном свете. До Беверли-Хиллз, где находился дом актера, Карпентер доехал на такси. Он хорошо знал Калифорнию, но никогда ее не любил. Всегда считал себя сугубо городским человеком; искусственность, свойственная всем развлекательным местам, всегда раздражала его. Если уж он выезжал за город, то предпочитал дикую местность. Несколько раз он отправлялся на охоту в Вермонт, где жил в охотничьем домике вместе с двумя спутниками.

Жена, однако, подозревала, что он проводит свое отпускное время с какой-то женщиной. Но ездить в горы, чтобы заниматься там любовью, а не охотой на оленей, никак не вязалось с представлением Карпентера об отдыхе. Голливуд не обладал для него никаким магическим притяжением: картонный город, кинодекорация, предназначенная для обмана глаз. Или же пластмассовый город, населенный пластмассовыми существами, притворяющимися людьми. И все же его овевала прохлада; и хотя мимо домов кинозвезд непрерывно катили автобусы, набитые зеваками, здесь было красиво и просторно, много чудесных деревьев и прекрасно спланированных авеню. Он повернул налево от Сансета и поехал вверх по длинной дороге, окаймленной царственными пальмами. В самом ее конце стоял типичный, стилизованный под ранчо особняк, с белыми оштукатуренными стенами и зеленой крышей, окруженный цветущими кустами. В дверях его встретил дворецкий, туземец с Гавайских островов, сложенный, как профессиональный боксер. Это походило на начало какого-то посредственного кинотриллера.

Несмотря на грозный вид, голос у дворецкого был дружелюбный, а улыбка – вполне приятная.

– Мистер Джулиус ожидает вас.

Карпентер последовал за ним в дом. Внутри было прохладно и зелено, большие открытые комнаты, обширный зал для приема гостей. Одна его стена была сплетена из многоцветной травы, что создавало странный, тревожный и в то же время прекрасный эффект. Диваны величиной с океанские лайнеры, современные скульптуры из алюминия и камня, мягкая мебель и твердые поверхности, эротическая фреска над камином.

– Пожалуйста, присаживайтесь, сэр. Мистер Джулиус сейчас подойдет. Может, принести вам чего-нибудь выпить?

Карпентер посмотрел в гладкое темное лицо.

– Благодарю вас. Если можно, пожалуйста, пива.

Как только актер вошел в комнату, он сразу же узнал его лицо. Красивый, седовласый, голубоглазый, хорошо сохранившийся мужчина в дорогой, небрежно надетой одежде и с юношеской походкой. Он крепко пожал руку, улыбнулся профессиональной улыбкой и сел напротив посетителя.

– Чем могу служить?

В телефонном разговоре Карпентер попросил об интервью для хорошо известного киножурнала. Сейчас он предъявил свой жетон. Улыбающееся лицо Великой Кинозвезды сразу же перекосилось.

– Какого черта вы ко мне пришли! Я думал, вы собираетесь взять интервью.

– Это и будет что-то вроде интервью. – Представляясь, Карпентер привык видеть раздражение на лицах честных граждан, а на лицах бесчестных – даже негодование. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мистер Джулиус.

– А вы не могли сказать об этом прямо, вместо того чтобы городить всякую чушь, будто вы репортер из «Журнала любителей кино»?

– Вы могли бы отказаться встретиться со мной. Люди не слишком охотно разговаривают с полицейскими. Особенно такими, как я.

Джон Джулиус встал. Сунул сжатые кулаки в карманы брюк и зыркнул глазами на Карпентера.

– Не люблю, когда меня дурачат. Я имею полное право вышвырнуть вас вон.

– Но вы этого не сделаете. Если, конечно, вам нечего скрывать.

– Хона! – Тут же как из-под земли появился дворецкий. Карпентер догадался, что он был где-то совсем рядом. Какое-то мгновение Джулиус колебался. От нарядного шелкового воротничка к его ушам протянулись две алые полосы. Он был искренне разгневан. И так же искренне напуган. В его ярко-голубых, сражающих наповал всех женщин глазах мерцал явный страх.

– Хона! Принеси мне «Оленью шипучку». И скажи Джуми, что этот джентльмен не остается на обед. – Он отвернулся от Карпентера и сел. – Хорошо, – снова заговорил он, – вы попали в мой дом с помощью обмана. Это, признайтесь, далеко не лучший путь. Но я знаю свой гражданский долг. Если у вас есть вопросы, задавайте.

– Извините, – сказал Фрэнк Карпентер. – Мне следовало прямо сказать, чего я от вас хочу, но многих такая прямота отпугивает. Некоторые из моих вопросов носят сугубо личный характер, поэтому я подожду, пока вам принесут ваш коктейль. А пока разрешите задать один простой вопрос.

Джулиус кивнул. Красные полосы на его шее поблекли.

– Что это за чертовщина такая – «Оленья шипучка»?

– Шампанское и свежий апельсиновый сок. – Разумеется, он и не подумал предложить Карпентеру отведать этого напитка. – Начинайте, – сказал он, посасывая свою «Шипучку». – Что вы хотите знать?

Карпентер закурил сигарету.

– Шесть-семь лет назад вы принимали у себя герцога и герцогиню Маласпига.

– Да, Сандро и Франческу. Они проводили здесь свой медовый месяц. Ну и что?

– Не могли бы вы рассказать, как вы с ними познакомились?

– Я знал отца Сандро. Я снимался в фильме в Италии, там нас представили друг другу. Он попросил меня показать Голливуд его сыну и невестке. Они пробыли у нас десять дней. Моя жена, помнится, устроила большой прием в их честь. Этот прием расписывала вся светская хроника.

– Еще бы! – сказал Карпентер. – И вы все еще видитесь с ними?

– Нет, – ответил Джон Джулиус. – После смерти моей жены мы даже не переписываемся.

– Но вы хорошо их помните; семь лет – долгий срок, и вы, вероятно, принимали у себя множество гостей. Но их вы вспомнили сразу.

– Это был незабываемый визит.

– Не могли бы вы рассказать мне о них; сохранились же у вас какие-нибудь воспоминания.

– Но сперва объясните мне, что именно вы хотите знать. Я не люблю рассказывать о своих друзьях.

– Но их едва ли можно назвать вашими друзьями, – возразил Карпентер. – Ведь вы не виделись с ними семь лет. Или только с тех пор, как умерла ваша жена. Это было два года назад?

– Да, – подтвердил Джулиус. – Но я думаю, что моя жена переписывалась с ними. Она любила титулованных особ.

– Однако на вас-то они не произвели большого впечатления?

– Сандро произвел.

Карпентер нагнулся вперед и поднес зажженную зажигалку к его сигарете; эта простая услуга немного разрядила напряжение. Джулиус откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.

– Маласпига производил большое впечатление на всех без исключения.

– Почему? В нем есть что-то особенное?

Джулиус помахал сигаретой.

– Прежде всего он очень красив. Не поймите меня превратно, мистер Карпентер. Красив в эстетическом смысле. В кино он заработал бы большие деньги. У него очень сильное обаяние, я бы даже сказал, магнетизм. Это единственный герцог из всех, мною виденных, который выглядит истинным аристократом. Многие продюсеры умоляли его подписать с ними контракт. Что до женщин, то тут и говорить нечего.

– И как он все это принимал?

– Как должное. Лесть только забавляла его. У него превосходное чувство юмора; и он кое-кого высмеивал. Меня это не задевало: я думаю, что в его глазах мы выглядели этакими обезьянами из зоопарка. Но моя жена возмущалась, ведь она коренная калифорнийка.

– А сами вы англичанин?

– По месту рождения – да. Но двадцать лет назад я принял американское гражданство и с тех пор считаю себя американцем. – Такой ответ он, по всей видимости, дал бы в интервью.

– Хотя ваша жена и возмущалась его поведением, она все же поддерживала связь с герцогом и его женой. Вы, однако, этого не делали.

– Да, верно. Я уже вам говорил, что моя жена была снобом. Но я больше их не приглашал.

В его ответе было явное противоречие, но Карпентер не стал его уличать. Он чувствовал себя как дома, вопросы задавал совершенно спокойно. А Джон Джулиус уже не испытывал ни гнева, ни страха. Разговор с Карпентером действовал на него ободряюще.

– Боюсь, мои вопросы покажутся вам бессвязными, мистер Джулиус, – сказал Карпентер. – Должен заметить, что я ценю искренность, с которой вы отвечаете. С вашей стороны очень любезно, что вы сотрудничаете со мной, несмотря на мой обман.

– Наверно, вы вынуждены были так поступить, – пожал плечами актер. Он позвал дворецкого, который явился не так быстро, как в первый раз, и заказал еще одну «Оленью шипучку». После короткой паузы он предложил коктейль Карпентеру. – Очень освежает, – сказал он, – и апельсиновый сок смягчает кислоту шампанского. Нет ничего лучше, чтобы опохмелиться.

– Спасибо. – Карпентер покачал головой. – Я предпочел бы банку пива... Скажите, среди женщин, которые гонялись за Маласпига, была ли хоть одна, особенно ему понравившаяся? Ведь тут собираются самые красивые девушки мира. Выбор богатейший.

– Но он никому так и не отдал предпочтения. – Джулиус немного нагнулся вперед. Он наморщил лоб: у него был вид английского актера, играющего английского актера. – Он, видимо, очень любил свою жену. Все были просто поражены. Однажды вечером на него нацелилась одна знаменитая актриса, – разумеется, я не буду называть никаких имен, – настоящая богиня секса из компании «Парамаунт». Никто никогда не видел ничего подобного. Он отверг ее как истинный джентльмен.

– Значит, у него не завелось никаких близких друзей, пока он жил у вас?

– Нет, зато завелось несколько врагов, включая ту самую богиню секса, которую никогда еще не умывали так изящно. – Откинув голову, Джулиус весело рассмеялся при этом воспоминании. – Она была в жутком бешенстве.

Карпентер позволил себе усмехнуться.

– Могу себе представить. Они просто не переносят, когда им дают отпор.

Джулиус посмотрел на него.

– Вы говорите о всех женщинах или только о кинозвездах?

– О всех женщинах, – уточнил Карпентер. – Но вы ничего не сказали о герцогине. Какова она? – Этот вопрос уводил его в сторону от цели, он сам не знал, почему его задал; может быть, только для того, чтобы перейти к следующему, более важному.

Лицо актера сразу изменилось: теперь оно походило на сжатый кулак.

– В ней не было ничего примечательного, я плохо ее помню.

– И все-таки в ней, видимо, было что-то такое, что позволяло держать мужа на коротком поводке? Если не красота, то что же?

– Не знаю, – холодно проронил Джулиус. – Довольно скучная особа, по-своему красивая, если вам по душе очень смуглые женщины. Не слишком изощренного ума.

В его глазах вновь появился страх, он поднял бокал с коктейлем и снова его опустил. Он не очень тревожился, отвечая на вопросы о герцоге, но явно не хотел говорить о герцогине. Он посмотрел на часы.

Карпентер понял, что сейчас он прервет их свидание, и задал главный свой вопрос:

– Встречались ли герцог и герцогиня с кем-нибудь по нескольку раз? Завязались ли у них какие-нибудь продолжительные знакомства? Это очень важный вопрос, мистер Джулиус. Постарайтесь вспомнить.

Актер ничего не мог вспомнить – и даже не пытался; Карпентер заранее понял, что его ответ будет отрицательным.

– Десять дней – слишком короткий срок, чтобы завести настоящих друзей, – сказал он. – А теперь извините меня, мистер Карпентер.

– Конечно. – Карпентер протянул руку. Джулиус взял ее с видимой неохотой. – А вы не хотите знать, почему я так ими интересуюсь? – спокойно спросил Карпентер. – Или же вы знаете?

Джулиус как будто бы сразу же постарел. На лбу у него обозначились морщины, голубые глаза наполнились страхом и отвращением.

– Думаю, что знаю, – ответил он. – Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз. Ну что ж, от меня вы, во всяком случае, ничего не узнаете... Хона! Проводи этого джентльмена.

Оказавшись под сверкающим солнцем, Карпентер медленно шел мимо пальм к дороге. Прежде чем встретиться с Джоном Джулиусом, он бегло познакомился с жизнью кинозвезды. Он был уважаемым членом здешнего общества, никаких скандальных историй за ним не числилось; его брак с богатой и влиятельной Элайз Бохун продлился пятнадцать лет, вплоть до ее смерти. Детей у него не было, и он оказался одной из немногих послевоенных голливудских кинозвезд, которые не только сохранили свои деньги, но даже сумели их приумножить. Элайз, вероятно, оставила ему крупную сумму по завещанию. Этот особняк он явно содержал не на гонорары, полученные от показа старых фильмов по телевидению. Что до герцога Маласпига, то он питал к нему несомненную антипатию, странным образом смешанную с восхищением. Герцог в его описании выглядел одним из тех заносчивых ублюдков, которых Карпентер глубоко презирал. Красивый мужчина с магнетическим обаянием, хорошо разбирающийся в жизни, взирающий свысока на всех, кого считает ниже себя. Этот наглец позволял себе высмеивать здешнюю киноколонию. Можно себе представить, как они его ненавидели, – ведь их-то жизнь покоилась на таком зыбком основании. Джулиус питал антипатию к герцогу и даже не мог скрыть своей ненависти к герцогине.

Его вдруг состарившееся лицо выражало и боль и вызов, когда он произносил эти последние слова: «Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз...» До этого времени Карпентер даже не задумывался над тем, что с именем Элайз может быть связана грязная история. Пущенная наугад стрела попала в цель.

По прибытии в Нью-Йорк он сразу же отправился в свой офис.

Накануне он попросил Джима Натана обследовать антикварный магазин на Парк-авеню и навести справки об Эдварде Д. Тейлоре. Натан позвонил в восемь часов вечера.

– Я пробовал позвонить раньше, Фрэнк. Но мне сказали, что тебя нет в городе.

– Я был в Калифорнии... Мы встретимся сегодня или ты поедешь прямо домой?

– Я уже выезжаю, – сказал Натан. – Не мог бы я отчитаться перед тобой за кружкой пива? Может, встретимся через двадцать минут у Нони?

Через полчаса Карпентер отправился в бар, где они с Джимом обычно встречались, и увидел Натана за отгороженным угловым столиком. Он подошел, и они обменялись рукопожатием.

– Ну, как там в солнечном штате? – Натан поднял кружку, как бы приветствуя Карпентера. – Как всегда, все в черном смоге?

– Нет. Было солнечно. На обратном пути в самолете обслуживала прехорошенькая стюардесса. Это был неплохой день. Итак, что тебе удалось выяснить об этом антикварном магазине на Парк-авеню?

Натан пожал плечами, оттянув книзу уголки губ. – Не много. Магазин существует два года, помещение арендовано частной компанией, принадлежащей этому парню Эдди Тейлору. Торгует он антиквариатом, дело у него поставлено превосходно. Я осмотрел магазин. Товар у них первоклассный, никаких подделок, репродукции. Цены такие, что я чуть не получил инфаркт. Поэтому, поговорив с продавщицей, я сразу же свалил. Это заведение серьезное, не какая-нибудь там шарага. Что у них, Фрэнк?

– Точных сведений я пока не имею, – сказал Карпентер, – но есть основания предполагать, что это одно из звеньев в цепи контрабандной перевозки наркотиков... Самого Тейлора ты не видел?

– Нет. Девушка сказала, что его нет в городе. Но я могу забежать еще разок. Я проверил нашу картотеку, нет никаких компрометирующих сведений, он чист.

– А чем он занимался до того, как открыл магазин на Парк-авеню? – как бы невзначай спросил Карпентер.

Натан умял пальцами табак в своей трубке, поднес к ней зажженную спичку, раскурил и только потом ответил:

– У него был магазин в Беверли-Хиллз. Но он продал его много лет назад. Я проверил очень тщательно.

– Он был его владельцем? – уточнил Карпентер.

– Да. – Натан сделал глубокую затяжку. – Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного, Фрэнк. Такой же антиквар, как и все остальные. Извини.

– А вот я в этом не уверен. Заведение у него как будто солидное, но что-то мне в нем не нравится. Продолжай копать. Обрати особое внимание на его экспортные и импортные сделки: кому он сбывает свои товары, есть ли у него постоянные покупатели, кто из других антикваров с ним связан – словом, все, что ты можешь разузнать.

– О'кей! – Натан пожал плечами. – Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь, но по-моему, это лишь пустая трата времени. Почему ты считаешь, что Тейлор замешан в контрабандной перевозке наркотиков?

– У меня есть свои основания. Я полагаюсь на тебя, Джим. Продолжай копать. Я уверен, что мы что-нибудь раскопаем.

– И как ты думаешь, откуда поступает товар?

– Из Италии. – Фрэнк Карпентер растер кончик своей сигареты о металлическую пепельницу и стал рисовать в пепле какие-то замысловатые узоры. – Мы уверены, что из Италии.

Натан подозвал официантку.

– Не хочешь ли еще пива?

Фрэнк покачал головой.

– Нет.

– Что с тобой? – Натан закатил глаза, он любил иногда представиться этаким типичным евреем, развел руками и заговорил с акцентом: – Ты не пьешь, не дерешь красоточек, что с тобой? Уж не хвор ли ты? Живи в свое удовольствие. А сейчас хватани еще пивка.

Карпентер рассмеялся.

– О'кей. Но мне еще предстоит поработать.

Натан был ему глубоко симпатичен; в трудные времена развода он показал себя хорошим другом, проявил редкое понимание.

– Ты полагаешь, что они связаны с мафией?

– Должно быть, да, не то их быстро прижучили бы. Независимых организаций они на дух не переносят. Я думаю, пока они только еще разворачиваются, эти ублюдки. Но уже сейчас у них обширная сеть в Нью-Йорке, похоже, что они наложили лапу и на Западное побережье. Но чтобы мы могли действовать, нам нужны твердо установленные факты.

– Однако пока их нет? – спросил Натан.

– Нет, – ответил Карпентер. – У нас есть лишь косвенные улики, а требуются бесспорные доказательства.

– И как же вы их раздобудете? – Натан отхлебнул пива; его ладони были потными. Мари! Ее имя звучало в участившихся ударах его сердца... Карпентер подбирается все ближе и ближе. Фирелли тоже подобрался совсем близко... Нет, он не выдаст Эдди Тейлора. Копайте, копайте, мы все равно как-нибудь открутимся. Надо только разнюхать, что происходит, и предупредить Тейлора. Мало помешать расследованию. Надо выдать ему совершенно достоверную информацию. Не то они могут сделать что-нибудь с Мари... Левая рука болела у него так, точно он вывихнул мышцу.

– Какой же у вас план?

– Внедриться в их организацию. Изнутри.

– Господи Иисусе, – пробормотал Натан. – Значит, кто-то еще, как и Фирелли, получит билет в один конец. Я был по самые яйца в расследовании дела Марли, когда услышал о его исчезновении. Хорошенькие дела!

– Да, Фирелли не повезло. Но этих ублюдков надо накрыть как можно быстрее. Через пару лет, если их не остановить, с ними не справиться. Времени у нас в обрез. Я рад, что ты согласен со мной, Джим. От всей этой истории можно поседеть. Хочешь, я закажу тебе пива?

– Нет. – Натан покачал головой. – Я приду домой под парами, и Мари снимет с меня стружку. Она запросто разделывается со мной.

– Кому ты пудришь мозги? Все знают, как она с тобой нянчится. Вы единственная счастливая семейная пара, какую я знаю.

– А сам-то ты что киснешь? – До безобразия некрасивое лицо Натана смягчилось, темные глаза подобрели. – Тебе надо снова жениться. Семейная жизнь – великое счастье, если, конечно, жена хорошая. Господи Иисусе, как мне повезло, как мне повезло! Но один неудачный ход еще не означает, что продул всю игру. Найди себе хорошую пару – и женись.

– Хорошие девушки не выходят за копов, – возразил Фрэнк. – Они выходят за хороших парней, которые не пропадают днями и ночами на работе и притаскивают домой толстые конверты с деньгами. Лучше уж жить холостяком. Меньше мороки.

– О'кей. Буду рад поработать с тобой, Фрэнк. Что тебе удалось выяснить в Калифорнии? Нет ли тут какой-нибудь связи с агентом, которого мы посылаем?

– Нет, – сухо ответил Карпентер. У него было профессиональное предубеждение против прямых вопросов, даже задаваемых коллегами. Да и по своему характеру он был человеком молчаливым. – Пока у нас есть лишь небольшая зацепка. Но я не теряю надежды. Привет Мари.

– Непременно передам, – сказал Джим Натан. – Я переговорю с ней, и мы пригласим тебя на обед.

Натан отправился к своей машине, а Карпентер решил задержаться в баре. Он заказал себе сандвич с курятиной. По случайному совпадению они сидели за тем самым отгороженным угловым столиком, где они впервые ужинали с Катариной. Когда через Интерпол было передано ее донесение, Харпер пригласил его к себе.

Он не выказал никаких чувств и был уверен, что даже острые глаза Харпера не заметили испытываемого им облегчения. Она действовала вполне успешно, и связной сообщил, что она уверена в себе и бодра. Билет в один конец, сказал Натан. Он не мог позволить себе думать о Катарине, он не должен иметь в этом деле никакого личного интереса. Он не позволял себе почти никаких исключений, жил холостяком. А если имел дело с девицами, то платил и уходил. Он предпочитал не вкладывать в отношения с женщинами свою душу. И так продолжалось до самой той ночи, которую он провел с Катариной Декстер накануне ее отлета. Он не хотел, чтобы она увлеклась им или он – ею. Он подавлял беспокойство за нее, подавлял воспоминания об их встрече, которую он никак не мог свести к простому сексуальному контакту с привлекательной девушкой. Ничто не могло побудить его признаться себе, что он влюблен. Ему было тошно от одной мысли, что он разъезжает по Калифорнии, попивает пивко с Джимом Натаном, в то время как она подвергается смертельной опасности, рискуя разделить участь Фирелли. Он упорно старался вытеснить все мысли о ней, и эти старания обходились ему куда дороже, чем он смел допустить. Он не хотел возвращаться домой, в одинокую квартиру, где проблемы длинной, как железнодорожный состав, вереницей потянутся через его усталый ум. На него нахлынуло чувство одиночества; впервые за долгие годы он чувствовал себя чужим среди своих коллег и ощущал потребность в обычном человеческом общении. Он подумал о Натане и его жене: сейчас они сидят рядышком, смотрят телевизор, надежно укрытые от наружной пустоты; позавидовав им, он почувствовал себя глубоко несчастным. И это тоже было впервые. Он заказал себе кофе и спросил счет, рассерженный тем. Что не может преодолеть непонятную слабость. Ну что ж, решил он, пойду не домой, а на последний сеанс в кино. Однако и в кино ему не хотелось идти; скучный и мрачный, купил он билет, уселся на свое место и тут же задремал. Проснулся он через час, понял, что пропустил почти все самое важное, и отправился домой спать.

– Джон, caro[10], это ты?

Изабелла ди Маласпига сидела в саду под зонтом. На ней была широкополая соломенная шляпа. Она тщательно оберегала свою кожу от солнца: страстная любовь современных женщин к загару была для нее совершенно непостижима.

Она помахала Джону Драйверу, который как раз переходил через газон. Он повернулся и пошел к ней. Она улыбнулась, и ее изысканно прекрасное лицо вдруг сморщилось.

– Поговори со мной, caro, – попросила она, – мне скучно.

Драйвер нагнулся и поцеловал ее в щеку. От нее пахло приколотой к блузке розой. Сорок лет она душилась одними и теми же духами: их делали для нее на заказ флорентийские парфюмеры. Основой для них служило розовое масло. Этот цветок она избрала своей эмблемой: бесчисленным любовникам, в знак избрания, она дарила одну из своих роз. Старая герцогиня любила театральные жесты и с удовольствием ими пользовалась. И тут у нее не было ничего общего с современными женщинами, которые отдавались мужчинам так же безраздумно, как если бы дарили бутоньерку. Герцогиня выбирала своих любовников по двум критериям: обаяние и богатство. Самой любимой ее драгоценностью была большая, сделанная из брильянтов и рубинов роза, цветок которой слегка покачивался на пружинке. Это была память о ее коротком романе с племянником короля, его дар.

Джон Драйвер сел около нее. Перед ними лежал тот же самый красивый, правильно разбитый сад, который Катарина видела из окна библиотеки; даже для середины весны было очень жарко, вдалеке била сверкающая фонтанная струя.

– Где ты вчера был? Я так скучала по тебе.

– Я ездил посмотреть на несколько бронзовых статуэток, которые понравились Алессандро. Они и в самом деле неплохи.

– У тебя поразительный вкус, – сказала старая дама. – Но тебе следовало бы работать над своими вещами, а не смотреть на работы других. Ты только зря расточаешь свой талант; я непременно скажу об этом Сандро.

– Я люблю помогать, и у меня много свободного времени. Обещайте мне, что вы ничего ему не скажете.

– Хорошо, но ты должен кое-что для меня сделать.

– Все, что угодно, – сказал он, – только попросите.

– Меня беспокоит эта кузина Катарина Декстер.

– Почему? Вроде бы милая девушка – вам она не нравится?

– Джон, ты такой ребенок – какое это имеет значение, нравится она мне или нет. К тому же я никогда не любила женщин. – На ее лице засияла кокетливая улыбка.

Он нагнулся и взял ее за руку.

– Почему она вас беспокоит? Скажите мне.

– Сандро ею заинтересован. – Теперь она говорила совершенно серьезно; ее большие черные глаза погрустнели. – Я хорошо знаю признаки его влюбленности. Он ведет себя беспокойно, снова ссорится с Франческой. Заметил ли ты, какой у него несчастливый вид в последнее время? И вот появляется эта девушка и сразу же его очаровывает, я поняла это еще в первый день. Сегодня утром я говорила с моей цветочницей, она сказала, что он послал огромный букет моих роз этой девушке. Они тревожатся, что не смогут поставлять мне эти розы до конца недели. А когда Сандро посылает цветы – это значит, что дело нешуточное. Последуют новые ссоры с Франческой, атмосфера в доме станет еще напряженнее. Я становлюсь слишком стара, чтобы спокойно выдерживать все это.

– Мне кажется, она равнодушна к нему, – успокоил ее Драйвер. – Похоже, она не из тех девушек, которых соблазняет традиционное галантное обращение. На вашем месте я бы не слишком тревожился, к тому же она скоро уезжает.

– Ты не знаешь моего сына, – сказала старая герцогиня. – Не знаешь, как искусно он умеет обращаться с женщинами. Еще ни одна из них не могла устоять перед ним, с тех пор как ему исполнилось пятнадцать. И эта девушка не станет исключением.

– Что же я должен сделать?

– Увези ее куда-нибудь. Поговори с ней. Предостереги ее, что он только играет с ней. Американки не понимают подобной игры. Они не знают, что итальянцы никогда не покидают своих жен и что любовницы ничего для них не значат. Отпугни ее как-нибудь. Ну, пожалуйста, caro.

– Я попробую, – обещал Джон Драйвер.

– Ради Франчески, – добавила герцогиня. – Она принимает все это слишком близко к сердцу. Будь у них дети, она бы так не расстраивалась. Очень жаль, что они не ладят. Мне грустно смотреть на это поколение, они лишь напрасно осложняют себе жизнь. Я всегда делала, что хотела, и жила в свое удовольствие. Вы, молодые люди, потеряли эту способность.

– Возможно, – сказал он. – Возможно, вы никогда не испытывали чувства вины, которое мы испытываем.

– Я испытывала чувство вины только в тех случаях, когда сталкивалась с уродством и глупостью других людей. Вот это настоящие грехи. Эту мысль мне внушил отец Сандро. Я всегда глубоко уважала его суждения.

– И вы уважаете суждения Сандро, – подхватил Драйвер. – Он прирожденный лидер.

– В этом и заключается трагедия, – сказала она. – Он последний из Маласпига. И вся ответственность лежит на мне. Это я сосватала ему Франческу. Но он никогда не упрекнул меня ни единым словом.

– Он любит вас, – ласково сказал Джон. – Знает, что вы действовали из самых лучших побуждений. У его жены есть все, чего только может желать мужчина. За исключением одного. Но характер у нее милый и кроткий. – Из-под густо накрашенных век старая герцогиня уже не в первый раз увидела, как его лицо посуровело. Но она не подала вида, что заметила это.

– Беда в том, – перебила она, – что мой сын женился на ней без любви. Никто из Маласпига не способен любить. Я убедилась в этом вскоре после замужества. И если я выдержала это, то только потому, что сумела перестроить свою жизнь. У моего мужа были любовницы, но я никогда не закатывала ему никаких сцен. У меня были свои поклонники, но я этого не афишировала. Но Сандро не только не скрывает свои любовные связи, но как будто даже похваляется ими перед женой. Это просто неприлично, я уже сказала ему об этом. И я не хочу, чтобы это повторилось с американкой. Я слишком стара для семейных драм. Пожалуйста, постарайся ее убедить уехать скорее домой. Я не хочу, чтобы она сюда приходила.

– Я сделаю все, что могу, не беспокойтесь. Съезжу с ней куда-нибудь и поговорю. – И он направился через газон к дому. Герцогиня провожала его взглядом. У него была хорошая фигура, широкие плечи, узкие бедра. Сильный, простой, добрый и преданный человек. Ее сын отыскал его, пригрел и теперь играет роль мецената. В лучших флорентийских традициях. Он стад как бы членом их семьи, но положение у него двусмысленное: хотя они и обращаются с ним как с равным, герцогиня знала, что сам он не считает себя равным. Она не слишком симпатизировала невестке, ибо не переносила ревнивых жен. Ссоры Франчески с мужем раздражали ее, она считала, что молодая женщина ведет себя неправильно. Что до канадца, то он влюблен во Франческу. Старая герцогиня презирала невестку за то, что та прикидывалась, будто не замечает этой привязанности. Она была бы не против, если бы Франческа завела роман со скульптором, естественно, с соблюдением необходимых предосторожностей. Она только не хотела никаких резких перемен своей жизни; война научила ее здравому восприятию всего происходящего. В то время она была сравнительно бедна, лишена подобающего ей положения в обществе и привилегий, которые считала своими законными. Алессандро вернул ей все, что она утратила. Теперь она была богата, пользовалась всеми благами жизни и чувствовала надежную опору под ногами. И все это зависело от Алессандро. Сойдись он с итальянкой, женой друга или киноактрисой, это ее бы не встревожило. Другое дело – американка. Сын относился к ней совсем не так, как к другим. Его мать знала, чувствовала это всем сильным инстинктом человека, много повидавшего. Ее беспокойство возросло, когда Алессандро не появился к обеду и слуга передал ей, что в этот день он показывает синьорине Декстер достопримечательности их города.

– Как вам понравились мои розы? – Он смотрел на нее сверху вниз улыбаясь.

– Замечательные розы, – ответила Катарина. – Это было очень любезно с вашей стороны – прислать мне цветы.

Герцог рассмеялся. Они шли по вестибюлю ее гостиницы, и все выворачивали шеи, чтобы лучше их видеть.

– К чему такой светский тон? Никакая это не любезность. Я просто захотел послать вам букет цветов. А к розам у меня особая слабость.

– Как и у вашей матери. Должно быть, это семейная традиция.

– Моя мать всегда носила на груди бледно-розовую розу. Только во время войны она этого не делала. И первое мое детское воспоминание о ней – запах розы. Моя машина стоит здесь, у гостиницы. Сперва мы осмотрим церковь Сан-Миниато-иль-Монте, я покажу вам подземный склеп, где похоронены наши предки; там есть замечательная гробница, творение Бернини, а затем мы пообедаем. – Он взял ее под руку, и они вышли на улицу. Приземистый «феррари» быстро проскользнул по Виа-ле-Галилео до Виа-ле-Микеланджело.

– А что будет с делами в ваше отсутствие? – спросила она. – Должно быть, у вас все очень хорошо отлажено, если вы можете пропадать целыми днями.

– Да, конечно. Мои сотрудники имеют все необходимые полномочия. В этом и заключается секрет успешного управления. Я принимаю решения, а мои сотрудники их исполняют. По вашему лицу я вижу, что вы меня не одобряете. Для вашей семьи, дорогая кузина, это, вероятно, совершенно нетипично. Мы никогда не проявляем своих чувств. А, вот вы и улыбаетесь. Так-то лучше.

– Почему вы не следите за уличным движением? – Катарина всячески старалась не поддаваться обаянию герцога. Такой холодный с виду человек – и такой темпераментный; такой хорошо знакомый и обходительный – и в то же время недоступный. Противоречивость его характера сбивала ее с толку. Врагов надо знать, наблюдать за ними, приноравливаться к их привычкам, любимым выражениям, настроениям. Чтобы они не могли захватить тебя врасплох. Всякий раз, оставаясь наедине с Маласпига, она повторяла про себя то, чему ее учил Фрэнк Карпентер. Но его образ уже померк в ее душе. Ночь, проведенная ими вместе, сразу же забывалась в присутствии Алессандро. Он действовал на нее как лекарство, подавляющее волю. Вот он снова взял ее под руку и повел по темной, прохладной церкви Сан-Миниато-иль-Монте, останавливаясь, чтобы показать знаменитые фрески Спинелло Аретино[11], украшающие потолок ризницы, рассказать историю великолепной мраморной кафедры, изготовленной по повелению герцогов Урбино и подаренной ими церкви. Катарина встречала немало культурных людей, но герцог не походил ни на кого из них. Он не только ее просвещал, но и развлекал; живо и последовательно излагал он события далекого прошлого; и все это время она чувствовала легчайшее прикосновение его руки.

– А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.

Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.

– Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.

– Не надо, – отказалась Катарина.

Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.

– Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.

Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.

– А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.

Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.

– quot;Милосердиеquot;, «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.

Альфредо умер тридцати семи лет от роду, пережив трех жен и оставив после себя семерых детей – столько их выжило из одиннадцати. Он лежал на боку, подпирая голову ладонью, как бы погруженный в мирные размышления. Одет он был в роскошный костюм начала шестнадцатого столетия. Его отлитое из бронзы лицо было просто поразительно: на висках можно было разглядеть узоры вен, губы, казалось, вот-вот заговорят, под тяжестью головы рельефно выступали шейные позвонки. Если бы не борода, это был вылитый Алессандро ди Маласпига, умерший и погребенный пятьсот лет назад.

– Невероятно! – вскричала Катарина. – Да это же вы!

– Говорят, что он очень похож на меня, – сказал герцог. – Но не это важно. Важно великолепное мастерство скульптора.

Просто позор, что так мало людей видят это творение Бернини; заказать себе такую статую и спрятать ее подальше от людских глаз – это, вероятно, единственный скромный поступок в его жизни. Последний иронический жест человека, который жил, ни в чем себе не отказывая.

– У меня такое впечатление, что он был дурным человеком, – заметила Катарина. Вокруг них стояла тишина, воздух стал еще холоднее, чем был.

– Все зависит от того, что вы вкладываете в слова «дурной человек». Разумеется, эти четыре аллегорических статуи не имеют ничего общего с реальным человеком. Он отнюдь не был благоразумен, предпочитал брать, а не давать; если он на кого-нибудь и надеялся, то только на самого себя, сам был хозяином своей судьбы, и конечно же, он был бы глубоко оскорблен, если бы его назвали целомудренным. Он был сыном своего времени. Настоящим аристократом эпохи Возрождения, любящим женщин и искусство, воином и государственным мужем – что может предложить современный человек вместо всего этого?

– И таким человеком вы восхищаетесь?

Он посмотрел на нее с ласковой улыбкой.

– Дорогая кузина, – сказал он, – я представляю себе, что он – это я. Только в другую эпоху... А сейчас мы поедем обедать во Фьезоле. Это чудесный окраинный район; там есть церковь с интересными фресками тринадцатого века.

Она поднялась следом за ним по лестнице. Наверху он дал деньги ризничему и сказал ему что-то такое, отчего тот улыбнулся и поглядел на нее. Говорил он так тихо, что она ничего не расслышала. Когда они вновь оказались под солнечным небом, она почувствовала, что вся дрожит.

Заметив, что она не только дрожит, но и испугана, он обнял ее одной рукой за плечи, посадил в свой «феррари» и повез в роскошный ресторан около Пьяцца-ле-Микеланджело, где им поставили столик в саду. И тут он весело разговорился. Никаких историй о предках, никаких упоминаний о прошлом. Статуя шестнадцатого века с красивым знакомым лицом, казалось, не имела ничего общего с общительным человеком, который говорил о своей торговле антикварными товарами, итальянской политике и приближающихся американских выборах – и обо всем очень увлекательно. Она попробовала подыскать какое-нибудь подходящее для него сравнение, но не смогла. Никогда в жизни не встречала она человека, столь многообразно одаренного: культурного, остроумного, обаятельного, необыкновенно красивого и умного... А ведь в этом мрачном подземелье, среди мертвецов, он изложил ей свою холодную жизненную философию. Гордость, честолюбие, высокомерие, могущество. Любой ценой. Тут она вспомнила, во что обошлась эта философия ее брату, и испугалась, как бы он не заметил на ее лице ненависти. Он же сказал, что оно у нее очень выразительное.

– Вы очень мало едите, – сказал он. – По-видимому, подземелье произвело на вас угнетающее впечатление? Почему вы не предупредили меня, что не любите гробниц?

– Сегодня очень жарко, – попробовала она оправдаться. – Мне было очень интересно побывать в подземелье. И все же я думаю: не могли бы мы поехать во Фьезоле в другой раз? Я в самом деле хотела бы проглядеть письма моей бабушки еще раз.

– Ну что ж, если вы так хотите, мы можем вернуться и посмотреть их вдвоем. – Он понимающе улыбнулся, как если бы знал, что для нее это только предлог вернуться на Виллу, в библиотеку, и убрать маленькое записывающее устройство, спрятанное за решеткой. Она вдруг подумала, что, если бы он знал совершенно точно, что именно она делает во Флоренции, он улыбался бы такой же улыбкой.

– Вы довольны своим пребыванием здесь, Катарина? – Этот вопрос захватил ее врасплох, она запнулась, не зная, что ответить. А когда ответила, то ее ответ прозвучал неубедительно и лживо.

– Конечно, довольна. Даже очень. Почему вы спрашиваете?

– Потому что у вас несчастный вид, – спокойно произнес Алессандро. – Я человек импульсивный – возможно, я увез вас с собой против вашей воли. Может, вы предпочли бы провести этот день в одиночестве?

– Нет. – Она уже оправилась от смятения и даже смогла улыбнуться. – Одной мне было скучно. Вы и впрямь импульсивный человек, действуете с непривычной для меня стремительностью. Но наша прогулка доставила мне большое удовольствие. В противном случае я бы не поехала с вами.

– Так я и думал, – сказал он. – Вся моя импульсивность не помешала бы вам при желании сказать твердое «нет». Но у меня такое впечатление, будто вы несчастливы? Верно ли это?

Она не хотела отвечать, не хотела обсуждать свою жизнь, а тем более говорить о том, какое горе он ей причинил, хотя и не сам лично. Она ненавидела его – и особенно сильно тогда, когда он обращался к ней ласково. Он взял ее за руку. Все ее тело напряглось от этого прикосновения.

– Вы все еще переживаете смерть брата?

– Да, – медленно протянула она. – Он очень тяжело болел, и его болезнь была неизлечима. Я никогда не смогу этого забыть. Мы были с ним так близки.

– Это большая потеря, – сказал он. – Я тоже пережил большую потерю. У меня была младшая сестра. Мы с ней очень дружили, никогда не дрались, никогда не завидовали друг другу, делали все вместе. После войны она заболела менингитом и умерла. Я был просто убит; поэтому я могу хорошо понять ваши чувства. Вероятно, она была единственным человеком, которого я по-настоящему любил. – Он предложил ей сигарету.

– Вы меня очень удивляете этими словами, – сказала Катарина. – Вы ведь наверняка любите свою мать; у вас был отец – неужели вы его не любили?

– Мой отец тоже умер после войны. Я был еще очень молод, и он никогда не старался заслужить мою любовь. Зато умел внушать всем нам страх. Даже моя мать боялась его, а уж она-то как никто другой умела избегать всяческих неприятностей. Мой отец был автократом, который в моих глазах заслуживал наказания. И его смерть я принял с облегчением. Моя мать была просто красивой женщиной. Она заходила в детскую, когда я был маленьким ребенком, целовала меня и уходила; красивая посетительница – и только. Хотя она отнюдь не была молода: обоих своих детей она родила уже на пятом десятке, после многих выкидышей. Она жила ради своей красоты, ради своих романов. Любить легенду, принадлежавшую другим мужчинам, было просто невозможно. Нет, я любил только сестру.

– А я-то думала, что итальянские семьи тесно сплочены. Наша мать обожала нас всех – мы были очень дружны.

– Маласпига – не типичные итальянцы. Мы все слывем людьми бессердечными Вы сами это поймете, когда прочитаете некоторые письма сегодня. Я сам просмотрел их, подбирая для вас. Ваша бабушка была очень смелой женщиной. Мне кажется, вы унаследовали это качество от нее.

– Почему вы так думаете? – Она спрятала руку под стол, ибо в душевное напряжении обычно сжимала ее в кулак. Смелая! Почему он употребил именно это слово? Смелая. И неразумная.

– Это впечатление я вынес из первой же нашей встречи, – заметил он как бы вскользь. – Я наблюдал, как вы вошли в комнату, где сидели все мы: моя мать, Франческа, Джон и я. Мы были для вас чужими людьми и, несмотря на родственные связи, не сделали ничего, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы нервничали, дорогая кузина; у вас дрожала рука; к тому же у вас есть такая привычка: если вы не знаете, чего ждать от других людей, вы смотрите на них долгим внимательным взглядом. Как бы показывая свое безразличие. Очень милая привычка. Совершенно несвойственная трусам. Тогда я и понял, что вы смелая женщина. Не хотите ли еще кофе?

– Нет, благодарю.

– Вы в самом деле хотите читать старые письма, а не поехать во Фьезоле? У вас еще много времени, чтобы их прочесть.

– Не так уж много. Я не могу оставаться здесь неопределенно долгое время. Я разрешила себе месячный отпуск и уже истратила две недели. Я предпочла бы поехать во Фьезоле в другой раз; если, конечно, вы меня отвезете.

– Когда пожелаете, – сказал он. – А сейчас поехали домой. Было уже совсем темно, когда он отвез ее обратно в гостиницу. Старая герцогиня предложила ей остаться на ужин, но она отказалась. Предложение это было явно продиктовано учтивостью, а не искренним желанием видеть ее у себя подольше. Хотя герцогиня и улыбалась, темные глаза ее были холодны. Поэтому – под предлогом усталости – Катарина и отказалась. В вестибюле гостиницы Алессандро остановился и поцеловал ее руку.

– Завтра поеду в Замок, чтобы разобрать и оценить большую партию товаров, прежде чем разослать их по магазинам, – сказал он. – В течение двух дней я буду составлять опись наиболее ценных вещей. Когда возвращусь, поужинаете ли вы со мной?

У нее было желание отказаться. Записывающее устройство лежало у нее в сумке, и она спешила к себе в номер, чтобы прослушать магнитофонную ленту... Итак, прибыла большая партия товаров. Если это та самая партия, которую она ждет, на пленке должно быть о ней упоминание. Поэтому ей не хотелось принимать его предложение, к тому же ее раздражало то, что он держит ее за руку.

– Так поедете вы со мной? – повторил он.

– А ваша жена не будет возражать? – непроизвольно вырвалось у нее.

Его лицо озарила вспышка гнева, тут же погасшая. Гладкое, цвета слоновой кости, оно уже не выражало никаких чувств.

– Она не будет возражать. Она сама хочет пригласить вас на обед на Виллу. Хочет устроить обед в вашу честь. По-моему, я не предлагаю ничего, что выходило бы за рамки приличий.

Катарина почувствовала, что краснеет.

– У меня и в мыслях не было ничего плохого. Я только подумала, что она тоже пожелает принять участие в предлагаемом вами ужине. На ее месте я не захотела бы остаться одна. Вот и все.

– Американки возражают против всего, что делают их мужья, – мягко произнес он. – Вероятно, поэтому у вас так много разводов. Я приеду в пятницу, в восемь тридцать. Джон обещал позаботиться о вас в мое отсутствие.

Пленка крутилась целый час, пока она не услышала нечто важное. Сперва она прослушала разговоры Алессандро с герцогиней, бессвязные и довольно холодные, несколько телефонных разговоров, в которых не было ничего примечательного, и, наконец, разговор самого Алессандро.

Записывающее устройство запечатлело каждое слово, даже каждый нюанс с поразительной точностью. Такое впечатление, будто он говорит в ее комнате.

– Алло, это герцог Маласпига. Когда я смогу ожидать прибытия товаров?.. В среду, обычным способом доставки, превосходно... Я сам поеду в Замок и разберу всю партию... Разумеется, нет, это самая важная партия из всех, что мы до сих пор отправляли. Договоритесь с Тейлором о приемке. Хорошо. Всего доброго.

Она нажала кнопку перемотки.

Самая важная партия из всех. Та самая, где будет спрятан героин, та самая, которую ожидает Рафаэль. На этот раз в мебели будут сделаны особые тайники для пластиковых пакетов, наполненных чистым героином из лаборатории. Карпентер показывал ей образец. Нечто вроде слабительной горькой соли. Его производят из опиума чрезвычайно простым способом, все необходимое для этого оборудование может быть размещено в задней части маленького автофургона. Такие лаборатории действуют, например, в Неаполе, небольшой размер и подвижность делают их трудноуловимыми. Героин, кстати, мог прибыть и оттуда. Катарина сняла телефонную трубку и назвала номер Рафаэля. Ответил женский голос, холодный и деловой. Рафаэля здесь нет.

– Но я должна с ним поговорить. Где его найти?

– Я передам вашу просьбу, – обещала женщина. Она говорила так невыразительно монотонно, что Катарина едва удержалась, чтобы не закричать в трубку:

– Это очень важно.

– В случае чрезвычайной необходимости пользуйтесь соответствующим кодовым сигналом, – наставительно сказал голос.

– Не вижу такой необходимости, – сердито отпарировала Катарина. – Но постарайтесь передать ему мою просьбу как можно быстрее. Дело очень срочное. – И она в сердцах бросила трубку. Уж не эта ли женщина отвечала на последний отчаянный зов Фирелли?

Она снова прослушала запись, которая обрывалась разговором Алессандро. Посмотрела на часы. Прошло уже полчаса, с тех пор как она позвонила, а Рафаэль так и не объявился. И вдруг она услышала громкий отчетливый голос герцогини Франчески:

– Сандро. Мама просила меня разыскать тебя. Катарина затаила дыхание. В напряженном ожидании она забыла, что на достаточно длинной ленте могли быть записаны еще и другие разговоры.

– Я говорил по телефону. Сейчас приду, – послышался голос Алессандро, холодный и нетерпеливый.

– Я хочу поговорить с тобой.

– Не сейчас, я занят.

– Ты всегда занят, когда хочешь избежать какого-нибудь разговора. Ты сегодня обедал с американкой?

– Ну и что, если обедал?

– Ты, верно, хочешь сделать ее своей любовницей? При этих словах Катарина вся похолодела.

– Это не твоя забота. Если ты хочешь затеять со мной ссору, то только попусту теряешь время. И свое и мое. Я не намерен обсуждать с тобой Катарину.

– Я видела, какими глазами ты смотришь на нее. – Бесплотный голос был полок укоризны и гнева. – У тебя счастливый вид, ты улыбаешься, тебя просто не узнать. Всегда одно и то же, Бог свидетель, я сразу узнаю все признаки...

– Я уже сказал тебе, Франческа, я не намерен обсуждать ее. – Его резкий голос вибрировал от ярости.

– Как ты любишь унижать меня! Ты изменяешь мне уже много лет: то с женами друзей, то с какими-то подобранными невесть где потаскухами, а теперь еще эта девица. Что-то новенькое, что-то необычное – я знаю тебя, Сандро, я знаю, что у тебя на уме.

– Ты ничего обо мне не знаешь. – Сандро говорил с язвительным презрением. – Ничего. И ты не понимаешь, что значит встретить свежую, честную женщину. Красивую. Очень красивую, Франческа. Настоящую женщину. Ты говоришь, что я хочу ее добиться? Да, ты права. Я только не вижу причины для твоих возражений.

Она всхлипнула.

– Я знаю, у тебя есть право упрекать меня. Неужели ты никогда не позволишь мне забыть о случившемся? Если я и оступилась, то всего один раз.

– Я не могу об этом забыть. Поди и приведи в порядок свое лицо: мама очень огорчается, когда мы ссоримся.

– Сандро! Предупреждаю тебя... – послышался истерический крик, но в тот же миг хлопнула дверь: видимо, Сандро вышел из библиотеки. Лента воспроизвела чуть слышный плач, и на этом запись оборвалась, уже окончательно.

Некоторое время Катарина никак не могла прийти в себя; все ее лицо пылало. У нее остался очень неприятный осадок от подслушивания этого горького личного разговора. Упоминания о ней самой, ненависть и ревность, ответное презрение – ее просто тошнило от всего этого. И еще она была испугана. До сих пор она успокаивала себя мыслью, что Маласпига питает к ней чисто платонический интерес, хотя его взгляды, его прикосновения к обнаженной руке свидетельствовали совершенно о другом. Она ненавидела его и была испугана этим желанием, желанием, которое тянулось к ней, словно язык огня. И словно язык огня, обжигало. Она вспомнила, как он набросил на нее свою куртку в подземелье, и как она тогда хотела повернуться и убежать. Крупный торговец наркотиками, убийца. И, к своему ужасу, она сознавала, что, несмотря на все, что должно было разделять их непроходимой стеной, она временами откликалась на его внутренний зов, забывала, кто он такой. Знай своих врагов. Так поучал ее Карпентер. Но прежде всего необходимо знать самое себя. Она посмотрела на часы. Почему этот человек из Интерпола все еще не звонит? Тишина, царящая в комнате, угнетала ее, но она не смела выйти на улицу, боясь пропустить телефонный звонок.

Она убрала диктофон в футляр и заперла его в гардероб. Затем спустилась вниз, в вестибюль, заказала себе кофе, есть ей не хотелось, и стала ждать. На этот раз героин должен быть спрятан в антикварных товарах. Непременно. Она упорно раздумывала об этом, стараясь забыть о подслушанном разговоре Алессандро с Франческой.

Вошел гостиничный администратор и сделал ей знак.

– Вас просят к телефону, синьорина.

Катарина вскочила.

– Я буду говорить из своей комнаты. Благодарю вас.

Рафаэль сразу же рассыпался в поздравлениях:

– Это просто поразительно – вы добились потрясающего успеха, и так быстро. Немедленно передам телекс в Нью-Йорк. Они организуют тщательный осмотр товаров, когда те прибудут. Перевозке, в Штаты займет три-четыре недели.

– Три-четыре недели?

– Да, морем, – пояснил Рафаэль. – Какое-то время уйдет на их упаковку. Поэтому перевозка, возможно, займет больше времени. Но не беспокойтесь, ваши таможенники будут наготове.

– Не спросите ли вы у них, когда я смогу вернуться? – Она не собиралась высказывать эту просьбу и была удивлена, когда просьба непроизвольно сорвалась с ее уст.

– Вы хотите, чтобы я передал это как официальный запрос?

Катарина заколебалась. Они там, чего доброго, решат, что она струсила. Карпентер не преминет проехаться по ее адресу: мол, эти женщины – никудышные агенты, никакой внутренней силы и стойкости.

– Нет, – сказала она. – Просто спросите. Без всякой официальности.

– Я сообщу вам, – сказал он. – Спокойной ночи.

Но она и в самом деле была испугана, возможно, Фрэнк Карпентер и прав, напрасно она поехала в Италию. Но ни он, ни она не знали тогда, что ей придется сражаться на два фронта.

Она неохотно разделась и улеглась. Сон все никак не шел, и когда наконец она забылась, то тяжелым, беспокойным сном.

Разбудил ее телефонный звонок. Она проснулась, плохо отдохнувшая, с тяжелой больной головой. Это был Рафаэль.

– Я получил ответ из Нью-Йорка. Приходите к девятичасовой мессе в церковь Санта-Тринита, что около Понте-Веккиа. Я буду в заднем ряду в часовне Сассетти, с правой стороны. Становитесь на колени рядом со мной.

Хотя и раннее, утро было светлое и теплое. Она выпила кофе и без особого успеха попыталась стряхнуть с себя остатки ночных кошмаров и гложущее беспокойство. Санта-Тринита – чудесная церковь четырнадцатого столетия, украшенная знаменитыми фресками Гирландайо[12]; расположена она на левой стороне Пьяцца-Санта-Тринита. Было еще слишком рано для туристов, и церковь была почти пуста. Мессу по итальянскому обычаю служили в часовне Сассетти, освещенной лишь алтарными свечами и единственным снопом света, направленным прямо на распятие, почитавшееся чудодейственным. Прославленные фрески были притенены. Катарина стала оглядываться и через несколько мгновений привыкла к полутьме. Рафаэль был там, где и обещал, – стоял на коленях у задней скамьи. Катарина опустилась на колени рядом с ним. Он с улыбкой поглядел на нее.

– Доброе утро. Говорят, что находиться здесь в это время весьма благотворно для души.

– Что сказал Нью-Йорк?

– Поздравляю вас. Сказал, что вы очень хорошо справляетесь с заданием. Они полагают, что эта партия товаров будет использована для перевозки героина. Того же мнения и я. Тут-то мы их и накроем.

С правой стороны алтаря священник начал читать Евангелие. Его голос гулко гремел в установленных на стенах громкоговорителях.

Они встали.

– Что вы собираетесь делать?

– Подождем, пока товары достигнут Соединенных Штатов. Ваши ребята тайно их обследуют, найдут героин и арестуют этого Тейлора, после того как он подпишет акт о приемке. Они все очень волнуются.

– Допустим, там ничего не окажется. Как и в прошлый раз.

– Должно оказаться. Мы получили тайную информацию о том, что в Неаполе произведено большое количество героина и что его готовят к отправке. Это лишь один из возможных путей его пересылки. У меня просто нюх на героин. Я знаю, что его уже прислали в Маласпига.

– Надеюсь, вы правы, – пробормотала она.

Священник дочитал Евангелие, громкоговорители с громким треском призвали Господа явить свою милость великую, на что прихожане отозвались словами молитвы. Они сели.

– Стало быть, у меня нет никаких причин оставаться, – сказала она. – Я сделала все, что могла.

Он быстро взглянул на нее. Немногочисленные седоватые завитки волос над его ушами слегка колыхнулись.

– Нью-Йорк хочет, чтобы вы остались. Я упомянул о вашем желании вернуться, но они считают очень важным, чтобы вы провели заключительную часть операции. Они хотят, чтобы вы осмотрели отправляемую мебель. И постарались ее промаркировать для последующей идентификации. Чтобы никто не мог утверждать, будто ее подменили после отправки из Маласпига.

– Я не могу этого сделать, – шепнула она. – Это невозможно.

– В таком случае мы не сможем повесить все это на герцога. Вспомните, кто он такой. Это вам не какой-нибудь грязный неапольский или марсельский барыга. Ваш кузен – глава знатного итальянского рода. Здесь с этим все еще считаются. Поэтому нужны веские доказательства, что именно он отправил товары со спрятанным в них героином. А один антикварный сундук или стол может быть очень похож на другой. Я тут кое-что вам принес.

Это был маркер величиной с небольшой карандаш, только потолще. Он передал ей молитвенник с вложенным в него маркером.

– Он ставит несмываемые метки, – сказал Рафаэль. – Их можно только соскоблить. Вам только надо поставить незаметную метку, в форме буквы quot;Тquot;. Им можно метить и мрамор. Но не изделия из бронзы – эти следует просто запомнить.

– Но если там дюжины предметов, например комплекты стульев, – как я смогу переметить их все?

– Последняя партия состояла всего из десяти предметов. Нескольких статуй и других произведений искусства. Они были застрахованы на сумму в полмиллиона долларов. Ваш кузен отбирает самое лучшее. Эта партия будет примерно такая же.

– Я не хочу этого делать, – сказала Катарина.

– Никто и не принуждает вас, – сказал Рафаэль терпеливым тоном. – Но если вы хотите отомстить за смерть своего брата, это совершенно необходимо. Решайте сами.

– Агнец Божий, – загремели громкоговорители, – унеси с собой все грехи мира!

– Смилуйся над нами! – отозвались немногочисленные прихожане.

– Хорошо, – спокойно сказала Катарина. – Хорошо, я это сделаю.

После того как она прослушала записанный на пленку разговор, она знала, что Алессандро ди Маласпига не откажет ей в ее просьбе.

– Я передам вашим ребятам. – Он улыбнулся.

«Ободрять других – дело нетрудное», – подумала Катарина. Зазвонил колокол, призывающий к причастию; прихожане выходили из проходов между скамьями и шли через неф к алтарю. К ее удивлению, Рафаэль присоединился к этой группе. Ее воспитали католичкой, но по окончании монастырской школы она перестала быть верующей. Ей и в голову не приходило, что такой человек, как Рафаэль, может все еще придерживаться веры.

Она нагнула голову и закрыла глаза. Это было скорее пожелание, чем молитва, нащупывание верного пути во мраке сомнений. Помоги мне. Рассей мой страх.

Она подняла глаза и увидела, что Рафаэль возвращается на свое место. Он вновь опустился на колени и закрыл лицо руками.

Месса подходила к концу. Все встали, чтобы получить благословение священника, и Рафаэль перекрестился.

– Вам надо поехать туда скорее, – сказал он.

– Попробую в этот уик-энд. А не то все будет уже упаковано.

– Вы очень смелы. Но вам надо быть очень осторожной. Маласпига – маленький городок; случись что, вы не сможете рассчитывать на чью-либо помощь.

– Знаю. Я могу надеяться лишь на того, кого вы только что поминали в своей молитве.

– Я в самом деле поминал его в своей молитве.

– Но Фирелли это не помогло. У меня такое неприятное подозрение, будто святые спят беспросыпно.

Они двинулись к боковой двери. У чаши со святой водой Рафаэль задержался. Он окунул руку в воду и обрызгал ее руку.

– Если случится что-нибудь непредвиденное, вы можете позвать меня, и я непременно приду к вам на помощь. Обещаю вам. Но делайте это лишь в случае крайней необходимости. Желаю удачи.

Он задержался, и она пошла вперед. Солнце ударило ей в глаза, как лазерный луч, и она прикрылась от него ладонью. В церкви было холодно, там стоял тот же самый затхлый вековой запах, который исходил от гобеленов на Вилле. Был четверг. Алессандро же обещал вернуться в пятницу и пообедать с ней в ресторане. Тогда-то она и попросит показать ей Замок Маласпига. То самое место, где исчез Фирелли. Она медленно пересекла Пьяцца-Санта-Тринита. В этом многолюдье, в теплом солнечном свете было что-то успокаивающее. Ей понадобилось полчаса, чтобы вернуться в отель, и когда она вернулась, то сразу же увидела Джона Драйвера, который поджидал ее в вестибюле.

– Привет, – сказал он. – Я решил приехать пораньше. Когда я позвонил, администратор сказал мне, что вы разговариваете по телефону. Я не стал дожидаться, пока вы кончите, и приехал, чтобы показать вам город, а потом, если вы не прочь, мы с вами пообедаем.

– С удовольствием, – согласилась Катарина. – Это так любезно с вашей стороны.

– Со стыдом признаюсь, что эта мысль принадлежит Сандро. Он боялся, что вам будет скучно.

И тут она вспомнила последние слова герцога: «Джон обещал позаботиться о вас в мое отсутствие».

– Да, – сказала она, внезапно похолодев, – он предупредил меня, что вы за мной заедете.

Когда они вышли на людную улицу, под яркое солнце, она взяла его под руку.

– У меня тут машина за углом, – сказал он. – В этом городе очень следят за парковкой – не дай Бог поставить машину в запрещенном месте... Я подумал, что мы могли бы посетить художественные галереи. Вы любите современное искусство?

– Да, конечно.

– А я его ненавижу. Но не все в нем плохо, можно кое-чему и поучиться, что я и делаю. Но когда мне это опостылеет, я иду в Браджелло и любуюсь работами Донателло и Микеланджело. Это возвращает мне уверенность в себе. Вот и машина.

– Вы ведь скульптор? Старая герцогиня говорила мне о вас. И Франческа тоже. Я бы хотела посмотреть ваши скульптуры.

– Для этого вам придется поехать в Замок Маласпига.

– Тогда я должна поторопиться. У меня осталось уже не так много времени.

– Не думаю, чтобы вам понравился Замок. – Джон Драйвер завернул за угол с удивительной скоростью. Герцог был очень темпераментным, бесстрашным водителем; Джон уступал ему в изяществе, но не в скорости. – Это очень мрачное средневековое сооружение... Вероятно, у меня скоро будет выставка в Соединенных Штатах. Тогда вы сможете посмотреть мои работы. – Он припарковал машину на Пьяцца-Санта-Кроче, и они вошли в знаменитую галерею Ланцаротти, где как раз проходила выставка абстрактной скульптуры Джеймса Ферриса, одного из самых ярких представителей авангарда английской скульптуры. Канадец оказался знающим и общительным компаньоном; он не делал ей никаких комплиментов, и она видела, что у него нет никаких личных мотивов, чтобы ее сопровождать. Он держался дружески, но был, очевидно, всецело поглощен осмотром выставки.

Затем они не спеша пообедали в простой траттории, ничуть не похожей на те роскошные рестораны, которые предпочитал героцог. Еда была простая, но отменного качества, они пили терпкое кьянти, которое Катарина предпочитала более изысканным итальянским винам.

Джон Драйвер расспрашивал ее, и она рассказала ему легенду, заготовленную для Маласпига. Она кратко упомянула о смерти своего брата, сказав, что он умер от рака. Он поглядел на нее с сочувствием.

– Это ужасно. Моя мать тоже умерла от рака. Представляю себе, какие адские муки вы перенесли... Чем вы собираетесь заняться по возвращении домой? – Вопрос был неожиданный, и она не знала, что ответить. До сих пор она не задумывалась о будущем. Позади осталась ночь, проведенная с человеком, в чьи объятия ее толкнуло одиночество и испуг. Эта ночь много для нее значила, но, находясь с Алессандро, она начинала ее забывать. Фрэнк Карпентер был силен и нежен. Несколько часов она чувствовала себя такой защищенной. Этим воспоминанием стоило дорожить: только Фрэнк Карпентер мог заполнить вакуум, образовавшийся после смерти брата.

– Не знаю, – сказала она. – Я подыщу себе работу, попробую обосноваться где-нибудь. Но у меня нет никаких планов. А каковы ваши планы? Вы собираетесь остаться здесь на неопределенное время?

Он пожал плечами.

– Алессандро хочет, чтобы я остался. И это большое искушение. Я приехал сюда без денег. Кое-как перебивался случайными заработками, а три месяца, помнится, просто голодал. Потом кто-то мне сказал, что на Вилле требуется реставрировать кое-какие скульптуры. Я приехал сюда, встретился с Алессандро, он попросил меня показать свои работы – и вот, пожалуйста, – стал моим патроном. Я проработал в школе еще один год, потом они настояли, чтобы я поселился здесь и готовил свои работы для показа на выставках. С тех пор я стал проводить большую часть своего времени в Замке.

– Не кажется ли вам, что это немного старомодно – иметь патрона? – спросила Катарина.

– Да, конечно, – улыбнулся он. – Но вы должны учесть, что Алессандро не современный человек. Он принц эпохи Возрождения, родившийся не в том столетии. Так он думает, и так он поступает. Он верит в мою работу и будет поддерживать меня до тех пор, пока я сам не откажусь от его поддержки. Его предки – мне следовало quot;сказать, ваши предки – делали то же самое.

– Вы очень точно его описали, – медленно сказала Катарина. – Он водил меня в подземелье, чтобы показать герцога Альфредо. Сходство просто сверхъестественное.

– Вскоре после того, как мы встретились, он показал его и мне, – сказал Джон Драйвер. – Я сделал несколько слепков с его лица. Оно необыкновенно красиво. Но ведь и Алессандро – человек очень красивый, не правда ли?

– Пожалуй, – согласилась она.

– И вам он очень нравится?

Она подняла глаза и с изумлением заметила, что он пристально за ней наблюдает. Его серые глаза были затуманены беспокойством.

– Очень. Он был так добр ко мне.

– Вы не обидитесь, если я дам вам один совет?

– Смотря какой совет. Но не думаю, чтобы я обиделась. Продолжайте.

– Не влюбитесь в него, – сказал Драйвер. – Если он добивается вас, а я полагаю, что это так, не позволяйте себя одурачить. Алессандро любит женщин, но они для него ничего не значат. Вы испытаете только боль и разочарование.

– Вы можете за меня не беспокоиться, – спокойно сказала она. – Во-первых, я не принимаю ухаживаний женатых мужчин. Во-вторых, Алессандро не мой тип. Я не принимаю его всерьез. И я хорошо знаю мужчин.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Но, может, вы его недооцениваете? Он обычно добивается всего, чего хочет.

– Меня он, во всяком случае, не добьется.

– О'кей. – Драйвер улыбнулся; он был необыкновенно мил и до трогательности застенчив. – И мы все еще друзья?

– Конечно. Я вам только благодарна, что вы предупредили меня.

– Я думал также о Франческе, – признался он. – Хотя я и обязан Алессандро очень многим, иногда я просто не могу простить ему то, как он с ней обращается.

– Она выглядит несчастной, – сказала Катарина.

– Она и в самом деле несчастна, – просто сказал Джон. – И уже многие годы. У нее нет детей, а вы знаете, что это значит для итальянской семьи. А Сандро последний в роду. Он никогда не простит ей бездетность. Да и она сама себя не прощает. А о разводе не может быть и речи. Как бы там ни было... – Драйвер выдавил из себя улыбку, он все еще чувствовал себя неловко, как будто не был уверен, что она не обиделась. – Люди должны жить своей собственной жизнью. Но меня огорчает, когда они так запутывают свои отношения. Тем более что они столько для меня сделали. Я хотел бы им помочь, но не могу.

– Франческа говорит, что вы гений. – Катарина увидела, как его лицо внезапно изменилось.

– Зря она это говорит, – сказал он. – Это неправда. Да, у меня есть талант, но у меня нет бессмертного дара. Когда-то я думал, что у меня он есть; я мечтал создать что-то столь же прекрасное, как то, что я вижу здесь, во Флоренции. И я могу создавать прекрасное. Поверьте, я не хвастаюсь. Но я не достигаю своей цели: всегда чего-то недостает. Поэтому мне и нужен Алессандро. Он внушает мне уверенность в своих силах, рассеивает уныние. Он просто удивительный человек в этом отношении. Франческа симпатизирует мне, она благодарна мне за доброе к ней отношение. Поэтому и называет меня гением. – Взглянув на Катарину, он ухмыльнулся. – А у меня даже нет артистического темперамента.

– Я хотела бы посмотреть ваши работы, – заметила она, и это не было простым знаком вежливости. В Драйвере было что-то человечное, успокаивающее. Чувствовалось, что на него можно положиться. Невинная овца, которую приютил волк. Что бы он сказал, любопытно, о своем патроне, если бы знал, чем тот занимается. Они долго пили кофе, затем он заказал себе что-то крепкое, от чего она отказалась. После предыдущей ночи она сильно пала духом; теперь она чувствовала себя сильнее, вновь обрела решимость. Она перегнулась к нему и попросила: – Расскажите мне о Замке Маласпига.

– Есть важная новость, – сказал Бен Харпер. – Когда эта партия товаров прибудет сюда, мы их накроем. Она сделала именно то, чего я от нее ожидал.

– Тогда почему бы не вернуть ее домой? – спросил Фрэнк Карпентер. – Работа окончена, и она все еще жива. Ее надо немедленно отозвать.

Харпер поглядел на него, сплетя пальцы рук. Он подозревал, что Карпентер неравнодушен к Катарине Декстер, с того самого времени, как взялся за ее обучение. Его отношение к ней отнюдь не было таким безразличным, как он пытался изобразить. Декстер была для него не просто агентом. Будь на ее месте Фирелли, никому бы и в голову не пришло отозвать его в такой критический момент.

– Фрэнк, – медленно произнес он, – она должна остаться. Промаркировать все товары для их последующей идентификации. Только тогда она сможет дать показания. В противном случае как мы сможем доказать, что их не подменили во время перевозки или не добавили новые, содержащие наркотики? Чтобы сокрушить всю их организацию, мы должны иметь неоспоримые доказательства. Подумать только, сколько героина можно уместить в каком-нибудь старинном комоде! Господи Иисусе, я надеюсь, что это будет самый большой наш улов. Я не могу сейчас вернуть девушку домой. Я хочу, чтобы она все промаркировала. Только тогда я смогу ее отозвать.

– О'кей, – сказал Фрэнк, – о'кей. Я не могу спорить против этих аргументов, но могу сказать, что эта новая затея мне совершенно не нравится. Ты подвергаешь ее дополнительному риску. Я думаю, что она уже сделала достаточно.

– Никто другой не сможет выполнить этого задания, не навлекая на себя их подозрения, – настаивал Харпер. – Она успешно внедрилась в их семью, принята как своя. Никто ничего не подозревает и не заподозрит. Она благополучно выкарабкается. Как продвигается твое расследование?

– Завтра я вылетаю в Беверли-Хиллз, – сказал Фрэнк. – Я хочу проверить Эдди Тейлора и его связи и уточнить кое-какие сведения о Джоне Джулиусе.

– Что есть в наших досье?

– Обычный материал. Богатая женщина из высшего света выходит замуж за кинозвезду, в таком духе. Фотографии свадьбы, фотографии, снятые на яхтах и в ночных клубах, фотографии благотворительного базара, где она выступает в роли хозяйки. Буквально никакой зацепки. Кроме небольшого, ничем не подкрепленного материала.

– И что же это?

– Колонка Харриет Харрисон, где имеется одно любопытное место. Я принес с собой фотокопию. Подумал, что ты захочешь ее прочитать.

Харпер взял у него листок бумаги. В верхнем правом углу, в ореоле звезд, был помещен смазанный портрет одной из самых язвительных, наводящих на всех страх фельетонисток Голливуда. Отрывок, упоминающий Элайз Бохун Джулиус, был обведен красным карандашом.

Не все уж так благополучно в любовном гнездышке Джона Джулиуса на Холме Медового Месяца. Принимая герцога и его супругу, красивый киноидол и его великосветская жена не столь нежно целовали друг друга клювиками и ворковали, как прежде, и даже, как нашептывают некоторые маленькие птички, сердито поклевывали друг друга. Хотите знать причину? Прочитайте следующую колонку маленькой Харриет – и вы узнаете, не забралась ли в гнездо этих двух птиц некая кукушка.

Харпер вернул фотокопию Фрэнку.

– Там был какой-то скандал?

– В том-то и дело, что нет. Она так и не рассказала о случившемся. Если посмотреть на дату и прочесть строку о чете Маласпига, то можно сделать вывод, что эта колонка была написана как раз во время их пребывания в Голливуде.

Позднее была заметка, упоминающая о большом приеме, данном в их честь; эта заметка полна обычных грязных инсинуаций, но только о гостях: какой директор делит ложе с какой звездой. Ни слова против Джона Джулиуса и его жены. Если она и собиралась что-то о них написать, то передумала.

– Эта женщина никогда не воздерживалась, если могла написать какую-нибудь пакость. Если она ничего не напечатала, то это значит, что дело было недостаточно грязное. Так что, в сущности, здесь нет никакой зацепки.

– А я в этом не уверен, – медленно произнес Карпентер. – Когда такой стервятник, как Харрисон, выпускает что-нибудь из своего клюва, это неспроста. Пока я буду заниматься Эдди Тейлором, постараюсь ее повидать. Может, она объяснит, что случилось.

– Она давно уже не пишет, – сказал Харпер. – Не знаю, где она сейчас и что с ней.

– Она находится в санатории. Завтра в четыре часа у меня с ней свидание. Если раскопаю что-нибудь важное, сразу же сообщу.

– Натан ничего не смог выяснить. Говорит, что зашел в тупик. Послушать его, так Эдди Тейлор вроде бы ни в чем не виноват. Во всяком случае, на него нет никакого компромата.

– Знаю. Но это плохо вяжется с донесением Кейт. Маласпига упомянул Тейлора, сказал, что именно ему направляется вся партия товаров. Если Джим ничего не может раскопать в Нью-Йорке, может, мне повезет больше в Голливуде.

На следующее утро он снова вылетел в Калифорнию и провел первую часть дня, проверяя антикварный магазин Эдди Тейлора. Там торговали испанскими коврами и железным литьем. Его владелицей была маленькая, артистического вида женщина со старым лицом, окаймленным длинными волосами, увешанная целыми ярдами цветных бус, в индийской одежде.

Магазин также продавал менее модный английский и французский антиквариат девятнадцатого столетия; дела до нее шли неблестяще, и прежний владелец, которого она помнила по имени, продал магазин ей. Она говорила откровенно и подробно, отвязаться от нее было не так-то легко. Кроме ее экзотического внешнего вида, не было никаких оснований предполагать, что она торгует наркотиками. Фрэнк подозревал, что она намеренно наряжается под хиппи, но женщина она была деловая, проницательная и опытная. Он еще должен был проверить ее по своим каналам, но можно было предположить, что проверка не даст никаких результатов.

Взяв такси, он поехал в санаторий «Бель-Эр», расположенный на холмах над Голливудом, в двенадцати минутах езды от его окраины.

Это был довольно красивый, колониального типа особняк с оштукатуренным фасадом и колоннами, среди прекрасно ухоженного сада, где сидели больные, некоторые из них с медсестрами. Он подошел к справочному бюро и спросил мисс Харрисон. Хорошенькая живая сестра направила его на первый этаж.

– Восемнадцатая комната, сэр. Она вас ожидает. Когда Карпентер вошел в ее комнату, то через большое, до самого пола окно он увидел великолепную панораму парка и лишь затем заметил сидящую в кресле женщину, с цветным пледом на коленях.

– Мисс Харрисон? Я Фрэнк Карпентер. – Он пожал ей руку и предъявил свое служебное удостоверение.

Она скользнула по нему взглядом и тотчас же вернула.

– Присаживайтесь, мистер Карпентер. Пододвиньте стул поближе.

Она отнюдь не была так стара, как он себе представлял; в свое время она была, должно быть, даже прехорошенькой. Ее все еще белокурые волосы были красиво причесаны; глаза, видимо составляющие предмет особой ее гордости, все еще ярко голубели. Маленькое личико носило на себе отпечаток боли и душевной горечи. Когда она улыбалась, ее губы слегка изгибались с одной стороны.

– Я позвоню, чтобы принесли чаю, – сказала она. – Я уже заказывала его, но они здесь такие нерасторопные и забывчивые, что приходится им обо всем напоминать. – Кругом царил образцовый порядок, и Карпентер чувствовал, что это обвинение ни на чем не основано, но он хорошо видел, что послужило его причиной. Левая рука у мисс Харрисон была парализована, она лежала у нее на коленях вся белая, с растопыренными пальцами, кверху ладонью.

В дверях появилась сиделка.

– Вы звонили, мисс Харрисон?

– Принесите, пожалуйста, чаю на двоих. И немного кокосового печенья. – Она повернулась к Карпентеру. – Чем я могу вам помочь, мистер Карпентер? Уже очень давно никто меня не посещал. Люди инстинктивно чураются инвалидов.

– Спасибо, что согласились меня принять, – поблагодарил он. – И обещаю не утомлять вас.

– Ну нет, так быстро вы от меня не отделаетесь, – рассмеялась она. – Я просто подыхаю здесь от тоски. Если в я могла ходить, через десять секунд я бы удрала отсюда, но, увы, у меня был удар, и с тех пор я лишилась всякой подвижности. Вот уже четыре года, как я заперта в этой клетке. Потихоньку, дюйм за дюймом, сдаю свои позиции. Когда придет ваше время, мистер Карпентер, постарайтесь уйти, громко хлопнув дверью. Уходить вот так, мало-помалу, не очень-то приятно.

– Да, конечно, – согласился он. – Но я удивлен, что никто вас не посещает. Вы, должно быть, скучаете в одиночестве.

Она вновь улыбнулась своими болезненно искривленными губами.

– Уж не думаете ли вы, что хоть один человек из всей киноколонии поднимется сюда, чтобы пожать мне руку? Они все так тряслись передо мной, что, когда случился удар, кинулись заказывать надгробные венки. Я нагоняла на них адский страх, мистер Карпентер. Они могли разыгрывать великих звезд перед кем угодно, только не передо мной. Передо мной пасовали даже Луэлла, Хедда или Шейла Грэхэм. Никто не смел безнаказанно меня оскорбить, и никто ничего от меня не скрывал. Поэтому-то вы и здесь, не так ли? Вам нужна информация.

– Да. Вы не будете возражать, если я закурю?

– Пожалуйста. И зажгите одну для меня. Вы хорошо знаете Голливуд?

– Совершенно не знаю. Я приезжал сюда на прошлой неделе, чтобы поговорить с Джоном Джулиусом.

– Боже ты мой! – рассмеялась она, в ее голосе слышалось дребезжащее стаккато. – Как он там? Все еще разыгрывает английского джентльмена? Его отец служил продавцом в скобяной лавке. Я опубликовала эту биографическую деталь, и он так и не возразил ни словом. Но тогда еще он не был крупной звездой.

Карпентер вынул фотокопию.

– Вы так и не раскрыли то, на что намекаете. И ни о ком из них вы не написали ничего недружелюбного. Вы не щадили никого, кроме Джулиуса и его жены. Почему, мисс Харрисон?

Она затянулась сигаретой, глядя на него своими красивыми, полными язвительной горечи глазами. Глаза были аккуратно подведены и подкрашены.

– Кем вы интересуетесь – мной или ими?

– Ими. И их друзьями. Герцогом и герцогиней Маласпига. Эти итальянцы гостили у Джулиуса семь лет назад. В их честь был устроен большой прием. Вы написали об этом в своей колонке. Помните их?

Она протянула здоровую руку и отдала ему окурок.

– Погасите, пожалуйста. Они никогда не ставят эту проклятую пепельницу так, чтобы я могла до нее дотянуться. Конечно, я помню их. У них был как раз медовый месяц. Господи Иисусе, и потешная же вышла с ними история.

– Расскажите мне ее.

– Зачем? Они занимаются торговлей наркотиками?

– Так мы полагаем, – спокойно ответил он. – Мы полагаем, что существует большая контрабандистская организация и семья Маласпига с ней связана. Пожалуйста, помогите нам, мисс Харрисон. Расскажите о них все, что вы помните.

Она ответила не сразу. Подняла за кисть парализованную руку и положила ее повыше, на колени, а затем посмотрела на Карпентера, видимо решая, удовлетворить ли его просьбу.

– Семь лет я не раскрывала рта, – сказала она. – Это единственный случай в моей жизни, когда я сознательно замолчала имевшиеся у меня сведения. И до сих пор это переживаю. Год за годом я писала о Джоне Джулиусе и его жене Элайз милые, приятные вещи: о том, сколько они пожертвовали в благотворительный фонд, о том, как она открыла какую-то вшивую цветочную выставку. И все это время я сидела на динамите.

– Расскажите мне об этом.

В комнате воцарилась напряженная тишина; долгое общение с миром кино научило мисс Харрисон создавать театральные эффекты. Она собиралась сыграть сильную сцену.

– Еще сигарету, – попросила она.

Он протянул.

Она выпустила дымок.

– Итак, вы хотите знать об Элайз Джулиус и Маласпига? О'кей, мистер Карпентер. Я вам расскажу.

Апартаменты Эдди Тейлора помещались над его магазином на Парк-авеню; они были прекрасно отделаны и обставлены французской и испанской мебелью семнадцатого столетия. На одной стене, высвеченные ярким бра, висели великолепные фламандские гобелены. Тейлор был вторым сыном в состоятельной семье, которая жила в Кливленде, Огайо, и получил искусствоведческое образование, что вызвало общее изумление и особенно поразило его отца, считавшего это занятием для женщин. По окончании университета Тейлор переехал в Нью-Йорк, где поступил на работу в декораторскую фирму; здесь он научился хорошо разбираться в антиквариате и предметах искусства. Отделка апартаментов богатых дам не очень-то интересовала его, но он любил антиквариат и через два года перешел работать в антикварный магазин, оттуда во второй, а затем и в третий, каждый раз со значительным повышением. Он не был женат, как не был и гомосексуалистом. Наконец настал его звездный час, он набрал достаточно денег, чтобы открыть свое собственное дело. Это сильно расширило его возможности, и не только в области торговли антиквариатом.

Он сидел перед Джимом Натаном, держа в руке стакан с виски. Его рука заметно дрожала.

– Действуя так, ты ничего не добьешься, – сказал он Натану. – Ты утверждаешь, будто отвел от меня расследование, но я в этом отнюдь не уверен. И что с этим агентом, которого они хотят внедрить в нашу организацию? Чем ты, черт побери, занят?

Натан был бледен, это означало, что он в гневе.

– Я делаю все, что могу, – огрызнулся он. – Я освободил твой магазин от всех подозрений, его больше не будут обследовать. И я уже говорил тебе, что узнаю имя агента, – это требует времени.

– Времени-то у нас как раз и нет. Вот-вот мне должны направить очередную партию товаров, но пока я нахожусь под наблюдением полиции, я не могу их принять. Ты должен сообщить мне все сведения об этом агенте; если они сумеют внедриться в нашу организацию, у нас будет полный провал. Я сказал своим, что мы можем положиться на тебя, обещал Свенсону, что до его отлета мы выясним все подробности. И какие же ты сообщил сведения? Да никаких.

– Я выясню все, что надо. Клянусь Богом, выясню все, что надо. Только не дави на меня.

– А мы и не будем давить на тебя. – Тейлор отхлебнул виски и посмотрел на Натана. Его круглое лицо выражало тупую жестокость. – В случае чего я пошлю кое-кого к твоей жене.

Натан повернулся, крепко сжав кулаки.

– Ты опять угрожаешь мне, чертов ублюдок. Берегись, я тебя задушу!

– Ты хорошо знаешь, что не сможешь ее защитить, – усмехнулся Тейлор. Эта сцена между ними разыгрывалась уже не впервые, и Натан каждый раз угрожал задушить его. Теперь он уже не боялся Тейлора. – Если ты будешь играть в нашей команде, мы ее пощадим. Такой у нас уговор. Я хочу знать имя агента, которого посылают в Италию. И я хочу знать его к концу недели, чтобы Свенсон мог их предупредить.

– Я навел вас на Фирелли, – сказал Натан. – Я непременно узнаю и кто этот агент; но не угрожай разделаться с Мари, слышишь? Даже не смей заикаться об этом.

– Хорошо, – спокойно произнес Тейлор. – Выпей шотландского.

– Катись к черту! – с горечью выругался Натан. В последние два года он часто испытывал искушение убить Тейлора. Но это не спасло бы Мари, эти подонки все равно посадили бы ее на иглу, насильно, и тогда весь кошмар начался бы снова. Даже если бы он спрятал ее где-нибудь далеко и выдал всю их организацию Бюро, рано или поздно они добрались бы до нее. У тех, кто торгует наркотиками, отличная память. Такие люди, как Тейлор, могут мстить и из федеральной тюрьмы, руки у них длинные. У него нет другого выхода, кроме как работать на них; это он понял уже давно. И, угрожая, он понимал бессмысленность своей угрозы. И с каждым разом все отчетливее сознавал, что сломлен.

– Я выясню имя, – пообещал он. – Но пока вам придется затаиться. Я сказал им, что проверил ваше заведение, все чисто, но этим делом занимается парень по имени Карпентер, а ему так легко лапшу на уши не повесишь. Если бы они не прикончили Фирелли, вы не оказались бы сейчас в таком завале. Я предупреждал вас, чтобы вы его не трогали. Я мог бы отвлечь его внимание.

– Он подобрался слишком близко, – сказал Тейлор. – Но теперь он уже не причинит нам никакого вреда.

– Не причинит, – согласился Натан, – но его босс никогда не простит вам то, что вы убрали одного из его лучших работников. Бен Харпер никогда не успокаивается, пока не доводит дела до конца. Вам надо было бы предупредить того парня в Италии.

– Выясни мне имя этого подпольного агента, – сказал Тейлор. – К следующей пятнице. Свенсон вылетает в субботу утром. Позвони мне и назови его имя. – И, допив виски, добавил: – Или же...

Натан обозвал его грязным словом и вышел. Тейлор взглянул на часы. У него было назначено свидание со шведом, и он уже опаздывал. Он договорился, чтобы ему прислали пару девиц на вечер, они должны были все вместе поужинать, а затем приехать к нему на квартиру, для заключительной части. И откуда у этого шведа столько жизненных сил? Мало того, что он забавляется сам, так он еще требует, чтобы его хозяин наблюдал за его подвигами. А ведь Свенсон хорошо знает, что он, Тейлор, не занимается такими вещами, и все же настаивает на его присутствии, так ему, видите ли, веселее. Вздохнув, он подумал, есть ли у него время выпить еще порцию шотландского, и решил, что есть. Итак, Натан получил конкретный жесткий срок: четыре дня. Прикрытые стеклами очков глаза Тейлора сузились в две щелочки, полные гнева и тревоги. Фирелли едва не погубил их. Теперь на его место внедряется другой агент. Натан говорит, что Бен Харпер ни за что не отступится. Он вытер потный лоб, в животе у него засвербило. Ко всему у него не было ни малейшего желания принимать участие в задуманном сексуальном действе, даже в роли зрителя... Его мысли вернулись к Натану. Пусть только этот сексот посмеет подвести его, пусть только нарушит обещание!.. Неподкупность Бена Харпера и его людей вызывала у него особенное ожесточение против единственной оказавшейся в его руках жертвы... Они вгонят его жене такую дозу героина, что она просто обалдеет...

Он спустился вниз, вывел машину из гаража и поехал на встречу со Свенсоном. Две шлюхи были уже в его гостинице.