"Новая Бразилия" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА V. Независимость

Посетить и осмотреть Рио-де-Жанейро весьма интересно, и я намерен сделать это весьма подробно, но прежде, чем приняться за это, мне кажется необходимым познакомить читателя с тем, каким путем Бразилия завоевала свою независимость и заняла столь почетное место в ряду свободных, истинно просвещенных и цивилизованных государств.

И на этот раз я намерен придерживаться данных, собранных нашим собратом Рибейролем, изучившим и знавшим историю этой страны не хуже, чем любой урожденный бразилец. Его превосходный труд «Живописная Бразилия» — вещь замечательная, выдающаяся во всех отношениях; к сожалению, смерть неожиданно настигла его, не дав времени докончить начатое дело, но тем не менее все, что им написано, написано превосходно и всегда будет служить драгоценным вкладом в область литературы и истории.

Бонапарт, став благодаря перевороту 18 брюмера Наполеоном Первым, императором Франции, желал унизить, ослабить и обессилить Англию, эту душу и кассу всех коалиций. Не считая возможным атаковать ее в самой метрополии, он потребовал, чтобы все государи, бывшие его вассалами, блокировали ее, рассчитывая таким образом уничтожить своего неумолимого врага.

И что же из этого вышло? Англия только обогатилась контрабандой. Большинство государей изменяли лиге. Португальский царствующий дом предпочел покинуть родину и бежать, чем бороться против такого могущественного врага. Да и что мог он сделать против армий Наполеона? Во сто крат лучше было сохранить старый титул и колонии, чем получить вассальную корону из рук Жюно9 .

И вот из Португалии опять двинулись суда через безбрежный океан, но на этот раз уже не гордый флот Албукерки10 или Кабрала, победоносно шедший на подвиги и славу, а последний поезд португальского царствующего дома, покидавший родину с тем, чтобы искать убежища в своих колониях, печально удалялся из Европы под конвоем британских судов.

Этот грустный исход одного из древнейших царствующих домов Старого Света, принужденного искать себе убежища в этой полудикой еще Америке, был чем-то особенно торжественно-печальным.

Принц-регент Португалии и его придворный штат со всеми приближенными его двора сошли на берег в Баии.

Древняя столица Бразилии по-царски приняла царственного добровольного изгнанника и хотела удержать его в своих стенах. Но что бы сказал на это Рио? Ведь это значило на первых же порах посеять вражду и раздор в Бразилии. Потому принц-регент отправился в Рио. Здесь его ожидали великолепные торжества, празднества и церемонии; и город, и рейд были сказочно разубраны для встречи регента.

Но к чему эти празднества и торжества?

Это старая привилегия королевской власти, явившейся отдохнуть в свои загородные поместья.

Да, но ведь это было правительство, — Бразилия должна была сделаться могущественной державой, а Рио блестящей столицей этого государства.

О, сколько великих дел было бы сделано на свете, не будь ни камергеров, ни двора!

Эти последние вошли в город, — Сан-Себастьяно, как еще называют Рио-де-Жанейро, — как всемогущие властители, именем короля; пошли сборы да поборы, контрибуции да налоги и верховная власть надо всем, над должностями и учреждениями, над землями и домами — словом, над всем. Они живо истощили не только доброе расположение, но и весь запас долготерпения, каким обладали бразильцы, которые тогда уже прекрасно понимали, что для них добиться независимости нужно прежде всего. Принц-регент открыл все порты Бразилии всем дружественным державам, хотя и сохранил еще за собой право взимания пошлины в размере двадцати четырех процентов от стоимости товара. Но этим он разом разрушил древнекитайскую стену, служившую преградой к общению с другими государствами. Бразилия открыла свои двери Европе и вошла в сношения с другими народами.

Имея у себя королевскую власть в самой древнефеодальной форме, Бразилия незаметно забирала в свои руки власть через декрет о праве свободной торговли, вступив в общение с человечеством в самом широком смысле этого слова.

Если бы принц-регент, став королем Жоаном VI11, сумел понять дух и направление своего нового королевства, принявшего его так сердечно, и пожелал бы следовать народной политике, он мог бы основать одну из величайших держав своего века, но он был чересчур пропитан гордостью прежней метрополии и слишком много дорожил старыми традициями и привилегиями, словом, он был не бразилец, а чересчур португалец. В его совете, в администрации, в посольствах, словом, всюду, где только была власть и влияние, он ставил исключительно только дворянство, грандов, родовитых лиссабонцев.

А эти нахалы, алчные и надменные, были так же бессовестны и беззастенчивы, как кобленцкие обиралы в бытность свою в Париже.

Они накладывали руку на всякое дело и запускали лапы во всякую мошну. Они держали себя, как стая воронов, алчных и голодных, смотревших на Бразилию, как на завоеванную страну, которую безжалостно и бесстыдно эксплуатировали.

Негодование было всеобщее, ропот недовольства и ненависти раздавался повсюду, и вскоре вспыхнуло восстание в Пернамбуку. Это восстание, как и всегда бывает с такого рода единичными восстаниями, было подавлено; судебные палаты судили и приговаривали без устали, тюрьмы и места заключения стали тесны. Были и казни, были и ссылки, и изгнания. Напрасные кары — и бесполезно пролитая кровь! Веяние шло из Европы, там тоже были революции в Неаполе, в Испании и даже в Португалии, которая тоже восстала; конституционная Португалия призвала обратно своего короля. Кортесы вновь мечтали о великих экспедициях, о богатых колониях и о былом величии Португалии.

Бразилия со своей стороны требовала двух вещей: независимости и конституции.

Но раз король уедет, правительство исчезнет, а власть переселится в Лиссабон, то что станется с независимостью Бразилии? Она вновь превратится, в силу новых декретов кортесов12 и короля, в провинцию или колонию Португалии, и тогда где ее конституция?

Оставалось выбирать между упадком и революцией!

Бразилия колебалась не долго: пошумев и поволновавшись вдоволь, она отпустила с миром короля Жоана VI и его двор. Ради проформы она послала своих депутатов к кортесам и выжидала лишь решительного момента, собираясь с силами и готовясь к делу.

Ответ, полученный из Лиссабона, где снова водворился двор, был резким и многозначительным.

Бразилию разделяли на провинции, с отдельным губернаторством в каждой, причем и губернаторы, и вся окружная администрация подчинялись ведению и судебной власти метрополии.

Мало того, даже принца-регента отзывали.

Какое же значение придавал король Жоан VI своему слову и своим обещаниям? В своем указе от седьмого марта 1821 года не говорил ли он и не подписывал ли собственноручно, что он «соглашается по своей доброй воле и полному искреннему убеждению и желанию со всеми требованиями и постановлениями португальской конституции, которую он предполагает применить ко всем трем своим государствам?» Не упоминает ли он в этом самом декрете, или указе, о том, что «двадцать четвертого февраля того же года он, совместно со своей королевской семьей, дал торжественную клятву в том, что будет всегда соблюдать и поддерживать вышеупомянутую конституцию во всех своих владениях»? И это при всем народе и войске Рио. Жоан VI был король старого закала и пошиба — как видно, не все они еще вымерли, — он считал свои прерогативы безусловными и стоящими выше всякого рода обязательств. У него и дух, и совесть были строго «феодальные», а потому он не столь ответствен за свои деяния, как другие, которые, понимая значение справедливости и законности, тем не менее, смотря по обстоятельствам, то дают обещание, то берут его обратно по своему произволу.

Но народ не так понимает данное слово и святость клятвы. И вот, видя утрату своих прав в заявлениях кортесов, Бразилия восстала.

Во всех провинциях, в Мараньяне, Пара, Пернамбуку, Баии — словом, повсюду были временные жунты; эти революционные администрации в начале движения боролись против Жоана VI за конституцию и находились в ту пору в самом тесном единстве с португальскими войсками, требовавшими также присяги конституции. И этому-то дружному требованию португальских войск и бразильского народа сопротивлялась медлительная королевская власть! Но на этот раз вопрос был несравненно более важный, то был почти что вопрос жизни и смерти, — вопрос о независимости!

Европейские португальцы — солдаты, чиновники, администрация, колонисты — все встали на сторону кортесов, короля Жоана VI и метрополии. Они имели повсюду, во всех городах и провинциях, сильных сторонников, каковыми являлись генералы, гарнизоны, богатые землевладельцы и коммерческие фирмы. Все эти люди в течение целых трех столетий, наследуя от отца к сыну и земли, и должности, и промышленность, дорожили правительством, даровавшим им все эти блага, и не желали расставаться с землей, на которой выросли и разбогатели.

Бразильцы же были раздроблены, разрознены, города и провинции соперничали между собой. Революционные комитеты, или жунты, были разрознены, плохо организованы, не обладали ни единством мысли, ни единством действий, страдая от отсутствия предводителя. Были, конечно, и горячие, благородные порывы, было немало геройства и священных подвигов, но были и личные счеты, и вражда, и взаимная зависть друг к другу трибунов и деятелей, и самообожание ораторов, и похвальба военной удалью, словом, все недуги молодого народа, нарождающейся нации и пробуждающегося народного сознания, от которых всегда страдали все революционные перевороты. Но, несмотря на отсутствие единства и всякого рода беспорядки и неурядицы, все же Бразилия в конце концов изгнала бы чужеземцев, до такой степени декрет кортесов возмутил всех и взволновал все провинции. Когда поднимается целый народ во имя одной общей и ясной цели, то все войска и военные силы — ничто, и рано или поздно и гарнизоны, и крепостные стены падут сами собой перед мощной силой народной воли.

Впрочем, на этот раз в драме участвовало еще третье лицо, человек деятельный, энергичный, обладавший острым умом, готовый на борьбу и не желавший сойти со сцены.

Это был дон Педру Браганзский, сын Жоана VI и наследник трех королевств. Теперь он стал исторической личностью, и с ним не мешает ознакомиться поближе.

Дон Педру Браганзский прибыл вместе со своим отцом в Бразилию в пору французского нашествия. Ему, смелому и ловкому молодому человеку, не по душе была кабинетная работа, и он искал развлечения в охоте и смотрах, почти не принимая участия в политике и правительственных делах. Такую жизнь дон Педру вел с 1808 по 1820 год.

Это была натура живая, сангвиническая, из числа тех богатых энергией горячих натур, которые, когда их пыл умерен разумным воспитанием и образованием, а инстинкты направлены в хорошую сторону, страстно увлекаются всем прекрасным, совершают подвиги добра и становятся героями; если же они предоставлены самим себе или плохо направлены и необузданны, то предаются безумным излишествам и почти всегда губят себя.

Теперь посмотрим, какого рода вещи прежде всего преподавались юному принцу, дону Педру?

Все мелочные подробности и правила придворного этикета, все феодальные предрассудки, культ привилегий рода и происхождения и абсолютные прерогативы власти были внушаемы ему.

Но, к счастью для него, дон Педру имел прекраснейшего учителя — время! На его глазах происходили революции и катастрофы без конца; перед ним проходили войны; нарождались и развивались различные идеи. Он понял, что средние века отошли в вечность, канули в лету навсегда и что приходится следовать новому течению. Из этого произошло то, что в характере его и во взглядах получилась какая-то раздвоенность: с одной стороны, человек прошлого века, играющий в декреты, олицетворяющий собой сильного, нарушающий советы и собрания, словом, попирающий чужую личность и чужие права, а с другой стороны — человек своего времени, своего века, постоянно возвращающийся к новым влияниям: независимости, конституции и человеческому праву. Португальская революция с ее программой, основанной на сардинской конституции 1812 года, сильно взволновала Бразилию. Провинция Мараньян пристала к ней, Баия назначила временную жунту, а в Рио народная манифестация приняла размеры почти революции.

Что же делал в это время наследник престола? Он смело смешался с толпой, сделав это официально, явно обратился к ней с речью, как трибун, ратовал перед отцом за конституцию и, наконец, сам первый присягнул ей.

Это ли не прекрасное вступление для революции? И дон Педру Браганзский стоял на добром пути, но вот что вышло дальше.

Король Жоан VI в декрете от седьмого марта 1821 года, возвещая о своем удалении из Бразилии, облекает высшей властью и титулом наместника, своего наследника престола при временном правительстве.

Каково же должно было быть это временное правительство? Какую роль должен был играть новый наместник? Опасавшиеся за свою свободу избиратели решили, что испанская конституция 1812 года должна быть временным законом в Бразилии. Это, конечно, было своего рода обеспечением: принц-наместник подчинялся таким образом конституции и жунте. Но чтобы не быть в подчинении, а управлять самовластно, он приказал вооруженным путем овладеть залой собрания жунты; двое из избирателей были убиты наповал, многие были ранены, многие брошены в тюрьму, а двадцать второго апреля вышел новый декрет Жоана VI, в котором окончательно организовывалось наместничество и временное правительство в Бразилии.

Милостивый король облекал сына всеми привилегиями своей власти и придавал ему в качестве ответственных советников его товарищей и ближайших друзей, а затем, насытившись декретами, речами, жунтами и требованиями

конституции, Жоан VI покинул Бразилию, сказав на прощание сыну в последнюю минуту расставания: «Я предвижу, что Бразилия вскоре отойдет от Португалии, а в таком случае, если ты не сумеешь сохранить для меня эту корону, то сохрани ее для себя, чтобы Бразилия не попала в руки каких-нибудь авантюристов!»

И дон Педру последовал этому совету. Все провинции находились в брожении; все они восстали. Баия наотрез отказалась признать новое правительство. Пара, Мараньян и Пернамбуку принимали деятельное участие в жунтах: прогоняли губернаторов, не платили государственных сборов, и если бы в ту пору было единство, согласие и мир между вожаками народного движения, то революция на этот раз безусловно свергла бы и диктатуру, и новое правительство!

Но принц сумел прислушаться к народному голосу и различить известную нотку в гомоне толпы; видя, что Рио, его столица, открыто вступает в борьбу, он добровольно принял временное собрание, санкционировал все права, присвоенные им себе от имени, народа, раскрыл двери всех тюрем, переполненных по его же приказу в день апрельского государственного переворота, словом, любезничал и заискивал перед жунтой.

Принц-регент затаил свои честолюбивые замыслы и прятал свои кости. Вдруг раздался сильный голос, великое слово из скромной провинции Сан-Паулу. Несмотря на кое-какие оговорки и весьма политичное ограничение, это был голос, несомненно призывавший к всеобщей революции, призывавший громко и решительно.

И принц, и народ поняли этот энергичный призыв Жозе Бонифасиу де Андрада-и-Силва, автора той сильной вдохновенной брошюры, взволновавшей все умы Бразилии. Скромный автор был призван в совет регента, и с того момента дон Педру, не задумываясь, шел по пути к престолу, служа всеми средствами делу независимости.

Не без опасности для себя он старался удалить все португальские войска, занимавшие столицу и побережье, не допускал входить в залив судам, присылаемым из Лиссабона; с малыми средствами, среди всякого рода смут и неурядиц, он сумел организовать защиту и всякий раз, когда где-нибудь в дальнем уголке страны собирались на горизонте тучки и начинало проглядывать некоторое недоверие к нему, тотчас же лично шел туда, шел открыто, рассеивал все сомнения и подозрения, успокаивал все умы и привлекал к себе все сердца. Так поступил он и по отношению к провинции Минас-Жерайс, на обратном пути откуда кинул своей родине этот смелый вызов, эти великие слова: «Независимость или смерть». Его энергия и деятельность были поистине неутомимы, а горячность, с какой он все время относился к святому делу независимости Бразилии, не ослабевала ни на минуту. Он дал Бразилии оружие и знамя — знак независимости.

Этим принц-регент купил себе престол. После того он издавал декрет за декретом и против Лиссабона, и его кортесов, и против его войск и губернаторов, и против его флота, а у себя очистил двор и министерства от ненавистных бразильцам португальских пришельцев. Кроме того, по внушению Жозе Бонифасиу де Андрады он объявил амнистию в честь независимой Бразилии, в тексте которой читалось между строк, что все, получившие амнистию, могут переселиться куда им будет угодно. Наконец, он завершил свое дело тем, что обратился с воззванием к народу, созывая его для всеобщих выборов. «Я ставлю за честь для себя управлять лишь народом свободным и великодушным», — писал он.

Бразильские кортесы были учреждены, и принц-регент получил престол. Жозе Бонифасиу де Андрада-и-Силва был сделан министром внутренних дел, а португальская партия, если она еще и существовала кое-где в северных провинциях, доживала свои последние дни. Несомненно, что Бразилия была теперь свободна от португальского владычества и являлась самостоятельной державой.

Принц-регент принял титул «Постоянного Защитника Бразильской Независимости и Свободы» и сохранил его за собой, взойдя на трон.

Дона Педру I упрекают во многом, и весьма возможно, что он делал ошибки, но справедливость требует сказать, что все они были следствием его воспитания, тогда как все его несомненные качества и достоинства были присущи ему лично.

В то время, когда правительства всех государств стремились к абсолютизму, император дон Педру I написал хартию, в которой между прочим говорилось следующее:

Господствующей государственной религией является вероисповедание римско-католическое, но все другие вероисповедания терпимы в империи, и допускается всякий культ со всеми его обрядами.

И еще:

Представителями бразильского народа являются император и народное собрание, но все полномочия и верховная власть в Бразильской империи предоставлены народу.

Человек, написавший это, был несомненно человеком великого ума, примерным гражданином и мудрым политиком.

В своем отречении дон Педру I также выказал много достоинства и спокойствия. Он не снизошел до оскорбления. Нарождавшемуся государству он поручил своего сына, дав ему в опекуны и воспитатели одного из своих бывших друзей — того самого Жозе Бонифасиу де Андраду, которого он некогда казнил опалой.

Основательно обсудив политическое положение этой империи, — писал он, — и убедившись, до какой степени необходимо мое отречение, и не столько дорожа славой своего имени, сколько счастьем и благополучием моей новой родины, я считаю за лучшее, в силу права, предоставляемого мне конституцией, назначить действительным попечителем и опекуном моих возлюбленных детей уважаемого, великого патриота, гражданина Жозе Бонифасиу де Андраду, моего истинного друга.

Дон ПедруI

Письмо это, полное благородства и достоинства, свидетельствует о несомненном величии души этого человека.

Прежде чем покинуть рейд Рио, дон Педру I написал еще последнее письмо к своим друзьям и своему народу:

Не имея возможности проститься с каждым из моих друзей в отдельности и благодарить их за добрые услуги, а также испросить у них прощения за все обиды, быть может нанесенные им мной неумышленно, смею в том уверить, я обращаюсь с этим письмом ко всему моему народу с тем, чтобы закончить свои счеты.

Удаляясь в Европу, я с душевным прискорбием и сожалением покидаю свою родину, своих детей и своих истинных друзей. Разлука с существами, столь близкими и дорогими, должна быть тяжела и болезненно чувствительна даже для самого жестокого сердца, но разлучиться с ними, чтобы исполнить долг чести — это высшая слава, о какой можно мечтать!

Прощай родина! Прощайте друзья! Прощайте навек!

На английском корабле «Warspiters», 12 апреля 1831 г.

Дон Педру де Алькантара де Браганза-и-Бурбон

Письмо это превосходно! Это сердечный вопль чувствительной души; каждое слово глубоко прочувствовано и трогательно своей искренностью и простотой.

Все то, в чем упрекают дона Педру I, все искупается одним этим фактом, что он даровал своей стране свободу и независимость.

Бразильцы поняли это, и теперь конная статуя дона Педру I воздвигнута на лучшей площади в Рио, на площади Конституции.

И все до единого бразильцы признают, что ему воздали этим лишь должную справедливость — честь, принадлежащую ему по праву.