"Обрученные" - читать интересную книгу автора (Эллиот Элизабет)

8.

Вернувшись к себе в комнату далеко за полночь, Гай застал Клаудию крепко спящей. В конце концов, он ведь сам попросил ее не дожидаться – и все же теперь он почувствовал острое разочарование. Она лежала возле камина, обложившись подушками, на ней было все то же темно-голубое платье, в котором она спала прошлой ночью. В распущенных волосах плясали медные отблески огня. Гай как зачарованный смотрел на эту чудесную картину. Ее нежная кожа казалась золотой в неверном свете пламени. Одну руку она подложила под щеку, в другой, покоившейся на зеленой парче, Клаудия все еще сжимала иглу.

Она хотела дождаться его! Гай улыбнулся, бесшумно снял с себя перевязь с мечом, осторожно положил возле кровати и присел рядом с Клаудией.

Спящая, она была столь же прекрасна, что и днем. Прошлой ночью он несколько часов напролет смотрел на нее не отрываясь – глаза уже сами собой закрывались от усталости, а он все никак не мог наглядеться. На ее нежные щеки падала густая тень от ресниц – как это он раньше не замечал, какие они у нее длинные? Рука как-то помимо его воли потянулась к ее лицу. Но Гай не решился прикоснуться к ней.

Как выяснилось, он имел на это полное право. Томас уверял его, что церковь в результате козней епископа Жермена действительно благословила их союз. Они, конечно, были обручены, но этого было недостаточно. Недостаточно для Клаудия. Гай осторожно высвободил иглу из ее расслабленной руки, погладил маленькие мозоли на ее ладони, потом легонько провел кончиками пальцев вдоль тонко вычерченных линий, пересекавших нежную кожу. Нет, это не была ладонь беспомощной, слабой девушки – когда потребовалось, Клаудия смогла спуститься по крепостной стене. Эта была рука девушки более опытной в торговых делах, чем все его служащие, рука девушки, которая шила всю ночь напролет тунику для него и заснула за своим рукоделием – а сейчас спала младенческим сном так близко от его бешено бьющегося сердца. По губам спящей девушки пробежала улыбка.

Он хотел всего лишь заботиться о ней, осыпать ее подарками, которые сделали бы ее счастливой. Ей надо было просто протянуть руку – и она стала бы одной из самых богатых женщин во всей Англии. Но Клаудия отвергала все его приношения, а улыбалась, лишь когда он просил помочь ему подвести баланс в его счетах. Что выводило его из себя больше всего – так это то, что сама она предпочитала оставаться нищей. Ее оскорбляло его великодушие!

Его, возможно, восхитило бы то, с какой твердостью она охраняла свою добродетель, если бы Гай не представлял себе слишком хорошо судьбу, которая ожидала ее, лишенную собственных средств к существованию. И если бы он не чувствовал этой сладкой муки каждый раз, когда украдкой смотрел на нее. Не надо ей было ни его подарков, ни его золота, ведь она была твердо уверена, что они не могут стать мужем и женой.

И все же порой Гай ловил на себе ее взгляд – столь недвусмысленный, что он чувствовал, как все его существо охватывает сладкая истома. По этим ее взглядам он, похоже, узнал о потаенных уголках ее сердца много больше, чем знала она сама. Страстная девственница. И это было именно то, о чем он всегда мечтал.

Он присел на корточки и в задумчивости обхватил подбородок. Никаких сомнений: свадьба – вот единственное средство. Но так ли это невозможно? Томас много чего ему порассказал о том, что творилось в Лонсдейле после их отъезда, так что не осталось никаких сомнении, что Клаудия невиновна. А если она и впрямь ни в чем не замешана, справедливо ли возлагать на нее ответственность за поступки ее дяди и братьев?

Очевидно, его родня ее возненавидит, но ведь Клаудии не придется жить с ними. Возможно, со временем они смирятся с этим браком, ну а если нет – что ж, не велика потеря. В конце концов, его свадьба – это его личное дело. Лишь король может возражать против, его выбора, но если они заручатся поддержкой церкви, вряд ли такое случится.

Дело осталось за выкупом. Дядя Клаудии не дождется от него ни одного флорина. В то же время ему не доставляла удовольствия мысль о том, что придется платить ее брату – если, конечно, Данте жив. Гай хорошо знал, что он замешен из того же теста, что и Роберта. Чтобы разобраться со всем этим, много времени не понадобится.

Он встал, прошелся по комнате и подошел к своей кровати, чувствуя, что сон овладевает им. В состоянии полудремы свадьба казалась ему не таким уж немыслимым делом. Совсем даже не страшным, а, возможно, и приятным. Он хотел жениться не для того, чтобы заключить политический альянс или получить поместья. Совсем не ради приданого. Ему нужны были наследники. Ему уже ясно представлялся зеленоглазый малыш. Нахмурившись, Гай протер глаза.

Пора кончать с этой одержимостью Клаудией. Почему она не могла проявить здравый смысл и просто стать его возлюбленной? Это было бы лучше и легче для них обоих. Никаких уз, никаких обязательств. А если они когда-нибудь устанут друг от друга – что ж, просто каждый пойдет своей дорогой.

Гай лег в постель, повернулся на бок, и его взгляд невольно вновь скользнул по фигуре спящей девушки. Она лежала спиной к нему. Он глядел на волнистый узор ее волос – в свете камина отчетливо вырисовывался каждый их завиток, каждая прядь, словно вырезанные из красного дерева. Большинство женщин, которых знал Гай, заплетали волосы на ночь, но не Клаудия, к вящему его восторгу и трепету. Теперь ему ничего так не хотелось, как прикоснуться к этим шелковистым струям, окунуть пальцы в этот живой ручей.

Он закрыл глаза, силясь отогнать это наваждение, но этим лишь вызвал к жизни новые видения. Сколько еще таких вот мучительных бессонных ночей сможет он вынести? Вот уже второй раз она спала в его комнате, непотревоженная и нетронутая, а ему казалось, что прошло не две ночи, а все двести. Он чувствовал, что скоро согласится на любые условия, лишь бы она оказалась рядом с ним в его постели – и не на одну-две ночи, а на те двести, что переполняли его измученное воображение.

Гай лег навзничь и уставился в потолок. Сейчас ему уже не казалось, что Клаудия может ему скоро наскучить. Возможно, она не наскучит ему никогда? Что за глупая мысль! Конечно, рано или поздно, он пресытится и ею. Ни одна женщина никогда не могла увлечь его больше, чем на несколько, недель.

Веки его сами собой сомкнулись.

Он спал, и ему снились зеленоглазые младенцы.

Клаудии снились крысы.

Она плыла на корабле, державшем курс на Англию, на баркасе, нагруженном бочками с вином и специями, а пассажиров капитан взял на борт столько, сколько поместилось в битком набитом трюме. А еще были крысы. Они шныряли повсюду. По обе стороны от Клаудии, оберегая ее от мерзких тварей, вышедших на ночную прогулку, лежали Данте и Роберто. Но они крепко спали, да и разве есть защита от крыс, снующих повсюду?

А крысы были везде. Казалось, они были уверены, что именно им принадлежит судно. Они ползали по телам спящих пассажиров, то и дело вонзая свои острые зубы в чью-нибудь незащищенную руку или ногу. Каждую ночь она тряслась от омерзения, когда чувствовала на своем теле дробную пробежку маленьких крысиных лапок. Она так и не смогла привыкнуть к соседству отвратительных грызунов, похоже, как и все остальные пассажиры. Она ненавидела этот корабль. И еще больше она ненавидела крыс.

Во сне она слышала их отвратительную возню, чувствовала их влажное, мускусное зловоние, которым пропитался трюм, она даже чувствовала тяжесть маленьких подвижных зверьков, пробегавших по ее ногам. Конечно, это был сон, порой Клаудия даже почти просыпалась и смутно понимала, что она в комнате и что здесь никак не может быть корабельных крыс. Ей нужно было просто проснуться еще чуть-чуть, и крысы исчезли бы без следа.

Наконец она открыла глаза и глубоко вздохнула от облегчения, когда в неверном лунном свете перед ней предстала комната Гая. Состояние полусна-полубодрствования вдвойне опасно из-за присущего ему смешения яви и наваждения. Уже понимая, где она находится, Клаудия никак не могла отделаться от призрачного присутствия крыс. Ей казалось, она по-прежнему чувствует их тошнотворный запах. Тут Клаудия ощутила, как что-то потянуло ее за волосы, кошмарный сон – если, конечно, это был сон – продолжался. В ту же секунду она заметила силуэт крысы, смутно вырисовывавшийся на фоне углей, догорающих в камине.

Отчаянный крик Клаудии заставил Гая выскочить из постели. Еще не до конца проснувшись, он схватился за меч. В неверном свете тлеющих углей он различал бесформенные очертания подушек, но, похоже, источник ужасного визга находился в другом месте. Тут он услышал, как заскрипела его кровать – Клаудия в ужасе вскочила на его постель.

– Santa cielo! Via! Vattene! (Святое небо! Прочь! Пошла вон!)

Затем рыдающий голос Клаудии вновь сорвался на визг, такой громкий, что у Гая едва не заложило уши. Он подошел поближе к Клаудии, продолжая в то же время лихорадочно оглядывать помещение, в любую секунду готовый защитить ее от неведомой угрозы. Спросонья Гай не сразу смог подобрать нужные слова, чтобы узнать у Клаудия, что произошло:

– Ма che ti prende? (Да что случилось?)

Оруженосец, опрометью ворвавшийся в комнату, тоже не мог ничего объяснить. А Клаудия, похоже, могла визжать сколь угодно долго.

Тут наконец Стивен сообразил принести факел, и они внимательно осмотрели комнату, но так и не обнаружили ничего подозрительного.

– Grazie a Dio! Toglieti dai pfedi! (Слава Богу! Вставай скорей!)

Клаудия, казалось, обезумела. Одной рукой она вцепилась в столбик кровати, а другой принялась что есть силы трясти свои длинные волосы, словно исполняя какой-то дикий танец у него на кровати. «Но un ratio nei capelli!» (У меня крыса в волосах!)

На мгновение она замерла, и Гая поразил безумный блеск ее изумрудных глаз, ее растрепанные волосы напоминали облако цвета красного дерева. Она вновь принялась немилосердно дергать себя за волосы.

– Un ratto! Oddio questi ratti! (Крыса! Ненавижу крыс!)

– Крыса? – Гай вздохнул с облегчением.

Клаудия продолжала причитать:

– Toglimelo dai capelli! (Убери ее!)

Гай положил бесполезный меч и присел рядом с ней на кровати. Он притянул ее к себе. Как же ему всегда хотелось запустить руки в ее густые прекрасные волосы, но, конечно же, не в поисках крысы. Или, допустим, мыши. Или что там еще запуталось в этих шелковистых тенетах. Стоило ему прикоснуться к ней, как она тут же замолчала и покорно, словно ребенок, позволила его быстрым пальцам исследовать ее волосы. Когда он погрузил руку в ее волосы на затылке и пропустил длинные пряди сквозь свои пальцы, то невольно залюбовался их изумительным блеском и ощутил их тяжесть. Он вновь повторил свой маневр – но уже не в поисках несуществующего грызуна, а просто потому, что никакая сила не могла удержать его от удовольствия еще раз окунуться в ату душистую атласную реку. Гай почувствовал, что Клаудию до сих пор бьет дрожь, и только тут сообразил, что должен утешить ее:

– Нет никакой крысы, дорогая. – Он обернулся к оруженосцу. – Зажги свечи, Стивен, и можешь оставить нас.

– Слушаюсь, милорд.

Гай продолжал гладить ее волосы, покуда Стивен исполнял его приказание. Казалось, Клаудия совсем успокоилась. А вот про Гая этого никак нельзя было сказать. Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ему стало трудно дышать. Слуга наконец вышел, а Гай все продолжал ворошить теплую копну ее волос.

– Вы нашли что-нибудь? – обеспокоенно спросила Клаудия.

– Да, и крепко держу, – прошептал Гай в ответ.

Она еще немного пододвинула свои бедра к его коленям. Гай, у которого пересохло в горле, почувствовал, как дрожат у него руки, и невольно благословил небо за то, что она не видит этого. Он продолжал свой сладкий труд, осторожно расчесывая пальцами ее волосы, замирая от их нежного прикосновения к его обнаженным ногам.

Гай почти не помнил себя. Он изогнулся, чтобы не выдать своего вожделения. Мог ли он выдумать горшую пытку? Рубашка из конского волоса? Да разве могла она сравниться с щекочущим и терзающим прикосновением ее волос к его обезумевшей плоти. Нет, если уж искать сравнения, то это скорее напоминало дыбу. Он взглянул на свои руки, уже чувствуя, как они сжимаются в кулаки в ее волосах. Гай постарался разжать пальцы.

– Клянусь, они действительно были в комнате. – Клаудия обернулась к нему. Ее лицо зарделось не то от недавнего буйства, не то от смущения, а может, и от того, и от другого одновременно. Он ощутил мощный прилив плотского желания, зачарованно глядя на то, как вздымается в тесном вырезе платья ее грудь в такт ее неровного дыхания.

– Одна сидела у меня на груди, другая копошилась в волосах. Должно быть, эта тварь хотела там устроиться на ночлег. А еще одна пробежала по моим ногам!

Она опять была взволнована и так дрожала, что Гай, уже почти не сознавая, что делает, притянул ее к себе и попытался усадить на колени.

Клаудии, однако, это не понравилось. Упершись обеими руками ему в грудь, она попыталась высвободиться из его рук.

– Per l'amor del сiеlо! (Ради всего святого!) – ее глаза широко раскрылись. – Вы же обнажены!

– Вы заблуждаетесь, – он продолжал крепко сжимать ее стан в своих объятиях, хотя она уже не пыталась сопротивляться и сидела у него на коленях с неподвижностью изваяния.

– Я же вижу! – настаивала она.

Гай и не думал вставать, благоразумно решив, что созерцание набедренной повязки – не самое подходящее зрелище для юной девушки.

– Вам нечего опасаться, Клаудия. Вы испугались, и, если вы позволите мне, я постараюсь вас успокоить, вот и все.

Вряд ли сам Гай верил своим словам – да и вообще слышал, что говорил. Он был на грани помешательства. Задыхаясь, он несколько раз глубоко вздохнул. Слава Богу, Клаудия, казалось, и не подозревала, каких усилий стоило Гаю его внешнее самообладание, каким оно было зыбким.

Она недоверчиво посмотрела на него:

– Я не нуждаюсь в том, чтобы меня успокаивали, барон. Просто я не была готова к появлению этих мерзких тварей, но я вовсе не испугана, уверяю вас.

Столь неуклюжее вранье не могло не вызвать у него улыбку:

– Неужели? Может быть, это просто такой старинный итальянский обычай – при виде крысы скакать по кровати, тряся волосами? – он состроил глубокомысленную гримасу. – Думаю, так можно напугать даже самую отважную крысу.

Она надменно прищурилась:

– Ну, возможно, я и в самом деле немного струсила, почувствовав, что какая-то тварь забралась в мои волосы – ну а кто бы, по-вашему, не закричал спросонок, если бы по его постели шныряли крысы?

Она торжествующе тряхнула головой, словно нашла неоспоримый аргумент в свою пользу.

– Я и впрямь испугалась, а главное, удивилась – кто же мог ожидать, что ваш прекрасный дом по ночам посещают мерзкие грызуны. И, насколько я помню, барон, у вас я ни разу не видела кошки. Меня и в самом деле удивляет, как это вы позволяете этим тварям свободно разгуливать по дому. Когда в следующий раз я буду на маслобойне, непременно постараюсь подыскать какую-нибудь симпатичную полосатую кошку для охраны вашей комнаты, и тогда я уверена, что не пройдет и дня…

– Только не это.

–…как все крысы исчезнут. – Она в недоумении сдвинула брови. – Даже если кот не поймает ни одной, они, по крайней мере, никогда больше не посмеют и носа показать в вашей комнате, и потом…

– Никаких кошек. Я не переношу этих животных.

– Ну уж во всяком случае это лучше, чем грязные крысы. Кот – чистое и тихое животное, кроме того…

– Я же сказал: никаких кошек. Это трусливые и злопамятные твари, к тому же они лучшие приятели ведьм, – он приподнял бровь. – А вы, часом, не ведьма?

– Ведьма?! Да как вы… – не закончив фразы, она вдруг внимательно и насмешливо поглядела ему в глаза. – Ах вот оно что, барон, да вы, оказывается, просто боитесь кошек, не так ли?

– Вот еще! Чтобы я боялся этих пронырливых тварей?!

– Можете говорить что угодно, – ее голос звучал откровенно издевательски. – Я не сомневаюсь, что вы их боитесь, иначе я не могу объяснить то, что вы позволяете крысам хозяйничать в ваших покоях.

Гай свирепо посмотрел на Клаудию:

– Я ненавижу крыс, но я вынужден их терпеть. Если хотите знать, я заболеваю от присутствия кошки.

– Ах вот оно что, – насмешливо протянула Клаудия.

– Говорю же вам, это правда. От одного вида этих тварей я начинаю чихать. Глаза распухают до размеров куриного яйца, и из них начинают литься слезы.

Клаудия захохотала, но тут же постаралась сдержать смех, увидев, какими глазами Гай смотрит на нее. Его обиженный вид вынудил Клаудию сжалиться над ним:

– Не обижайтесь милорд, прошу вас. Я не хотела вас обидеть, понимаете, я просто представила, как ваши глаза превращаются в куриные яйца, и… – тут ее слова потонули в новом приступе смеха.

Негодующая гримаса на лице Гая мгновенно уступила место неожиданно застенчивой улыбке:

– Только, пожалуйста, никому никогда не рассказывайте об этом – мне же житья не будет, если мои люди узнают, что я завишу от такой малости, как кошки.

– Барон, отныне на моих устах печать. – Для большей убедительности она провела пальцем поперек своих губ, и его взгляд невольно повторил этот путь.

Он не мог отвести глаз от ее губ.

– Устах, – повторил он как эхо. Ему безумно хотелось поцеловать ее.

Клаудия вдруг ощутила, как горячая волна поднимается из потаенных глубин ее существа. Она тоже хотела поцеловать его. Ее вновь охватило то властное, пугающее чувство, которое она уже испытала однажды в лонсдейлском саду, когда Гай обнял ее и прикоснулся к ее губам. Вот только в тот раз он не был практически голым, и это происходило не в его постели.

– Какие новости привез Томас? – спросила Клаудия, прервав затянувшееся молчание.

Нахмурившись, он помедлил, как будто ему необходимо было время, чтобы понять ее слова.

– Ничего такого, чего бы я не знал раньше. Мы помолвлены.

Его губы приблизились к ее губам. Она мучительно перебирала в голове мыслимые и немыслимые предлоги, чтобы отвлечь его, но близость его жарких губ отнюдь не делала ее более сообразительной.

– Я… э-э… я как раз хотела… э-э… сказать, – она ощущала его горячее дыхание на своем лице. Еще мгновение, и он поцеловал бы ее. – Вспомнила! Это насчет вашей туники. Я бы хотела показать вам ткань, которую я выбрала для вас, к тому же мне необходимо проверить замеры, чтобы моя туника пришлась вам впору.

Его руки по-прежнему сжимали ее талию. Не похоже было, чтобы он так уж отвлекся.

– Да-а… Вот еще что… Я переложила ожерелье, зашитое в моем плаще, в сундук, где я храню платья, но, может быть, у вас в доме найдется какое-нибудь более надежное место?

– В вашем сундуке оно будет в безопасности.

– Не желаете взглянуть на него?

Он отрицательно покачал головой.

– Вы же хотели посмотреть на него, когда мы остановились в лесу. Ну вот теперь и посмотрите, – она показала рукой на сундук, – оно вон там. Вы могли бы прикинуть, сколько флоринов за него можно выручить – ведь рано или поздно, когда я покину Монтегю, мне придется с ним расстаться. Понимаете, я точно не знаю, сколько оно может стоить, но если верить моим братьям, то этой суммы должно хватить, чтобы обеспечить несколько лет вполне сносной жизни в Лондоне – ну, конечно, в том случае, если мне удастся отправиться туда, не собирая целую армию. Если я не ошибаюсь, ваши агенты при случае занимаются и драгоценными камнями. Не сомневаюсь, что им удалось бы заключить более выгодную сделку со скупщиком, чем мне. Как, по-вашему, согласится ли кто-нибудь из них взяться за это дело?

Гай тяжело вздохнул. Его руки разжались и бессильно повисли.

– Прекрасно. Я посмотрю ваше ожерелье, но, в любом случае, нельзя ручаться за его цену. В конце концов, цена любой вещи всегда зависит от того, насколько она желанна покупателю.

Вся та горькая ирония, которую он постарался вложить в свои слова, увы, пропала даром, поскольку у Клаудии не было времени обдумать его ответ. Она проворно вскочила с его колен и подошла к сундуку, чтобы достать ожерелье. Склонившись над сундуком и вынимая из него все новые и новые платья, Клаудия несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь сладить с бешено стучащим сердцем. Зов страсти еще звучал в ее разгоряченной крови. Проведи она хоть на мгновение дольше времени у него на коленях, и она сама бы поцеловала его, не дожидаясь, пока он решится. Она могла бы поспорить на любой изумруд из своего ожерелья, что он не возражал бы. Развратник.

Да нет, если кто действительно развратница – так это она. Гай, по крайней мере, не скрывал своих намерений. Она боялась сознаться самой себе, что вырвалась из его объятий лишь из-за малодушного страха, что рано или поздно он неизбежно ее покинет.

– Ну?

Клаудия вздрогнула. Ее рука наконец нащупала ожерелье, лежавшее на самом дне, и она вытащила его из сундука. Держа свое сокровище в обеих руках, она повернулась к Гаю – и из ее груди вырвался невольный вздох облегчения: пока она искала ожерелье, он успел надеть штаны. И хотя от этого непреодолимое притяжение, которое она чувствовала, глядя на его обнаженный торс, ничуть не уменьшилось, ей все-таки стало легче. Клаудия с ужасом подумала, что вряд ли их беседа была бы сколько-нибудь членораздельной, если бы, обернувшись, она увидала его наготу. Гай сидел на краю кровати. Она, и испуганная, и восхищенная, смотрела на его мощную мускулистую грудь и широкие плечи. Ее голос звучал не слишком твердо:

– Ну вот. Я никак не могла вспомнить, куда его сунула.

Гай издалека окинул ожерелье внимательным оценивающим взглядом, а потом поманил ее к себе:

– Я бы хотел рассмотреть его получше.

Она подошла к нему. Нити, унизанные изумрудами, тихо позванивая, свисали между ее ладонями драгоценной зеленой паутиной. Самые крупные камни имели форму продолговатых многогранников и были оправлены золотом, между ними тянулись золотые же нити с изумрудами поменьше. Крупных камней – и тех было множество, а уж сосчитать все мелкие у Гая ни за что не хватило бы терпения.

Он взялся рукой за одну из драгоценных нитей, зажал в пальцах большой камень:

– Эти изумруды… э-э… очень крупны.

– Да, немного грубовато, – согласилась Клаудия. – Может быть, имеет смысл вынуть камни из оправ – переплавленные золотые оправы и цепочки, несомненно, тоже стоят немало. Или вы думаете, ожерелье можно продать и в таком виде?

– Мало кто… – он оборвал себя на полуслове. – Я думаю, вынимать камни и переплавлять оправы слишком накладно. Мой агент Гарольд Милройскин знает толк в драгоценностях. Я посоветуюсь с ним при встрече.

Он взял ожерелье в руки, прикидывая, сколько оно могло бы весить.

– Знаете, Клаудия, это ведь не просто безделушка, как я себе представлял. Лучше, если оно будет храниться в моей сокровищнице под замком. – Он смерил ее холодным взглядом. – Разумеется, если вы достаточно доверяете мне.

– Вы ведь не вор, милорд. Я без малейшего страха доверила бы вам все, что у меня есть. Вернее, почти все, – уточнила она и подумала, что ее сердце вряд ли стоит в его глазах дороже, чем эти холодные, мертвые камни. Она почти выпустила ожерелье из рук, когда он остановил ее, взяв за запястье.

– Я уже много раз просил вас обращаться ко мне по имени, когда мы одни, я согласен показать это ожерелье своему агенту, только если вы обещаете звать меня «Гай».

Она посмотрела на свою руку – Гай нежно поглаживал большим пальцем пульсирующую венку у нее на запястье.

– Неужели для вас все на свете предмет торговли, Гай?

– Да. Эта привычка стала составной частью меня самого, и она неплохо мне служит. – Он повернул ее руку и повесил на нее ожерелье. – Почему бы эту ночь не подержать его в вашем сундуке? Завтра я помещу его в сокровищницу.

В его глазах пробегали таинственные искорки, и взгляд говорил, что он не забыл о своем желания поцеловать ее. Клаудия вновь спрятала ожерелье в сундук, чувствуя себя очень скованно от неотступного взгляда Гая, преследующего ее по пятам. Закрыв сундук, она вернулась к очагу и вновь взялась за тунику, которую начала шить вечером, затем принялась осматриваться в поисках иголки.

– Посмотрите на камине, – предложил Гай.

На каминной полке серебряным блеском посверкивала иголка с продетой в нее зеленой нитью.

– Простите меня, барон, я не хотела тревожить ваш сон. Если хотите, вы можете вернуться в постель.

– В самом деле? – его голос звучал с какой-то тягучей, медлительной ленцой – так, наверное, мог бы говорить голодный волк, обрети он дар речи. – А что намерены делать вы?

– Я хотела бы немного пошить, если, конечно, вам не помешает горящая свеча. Не думаю, что смогу сегодня заснуть на этих подушках.

– Вы могли бы спать в моей постели.

– Ай! – Игла вонзилась ей в палец. Клаудия вытащила ее и принялась сосать палец.

Гай похлопал по своей подушке.

– Здесь мягко и удобно. Обещаю, что в моей кровати крысы вас не побеспокоят.

Брови Клаудии приподнялись.

– Крысы – не самая большая опасность, ожидающая меня в вашей постели.

Гай улыбнулся, и Клаудия опустила глаза – его улыбка действовала на девушку слишком сильно.

– У меня в мыслях нет ничего, кроме хорошего, крепкого сна. А вот что в мыслях у вас?

Отойдя от него, Клаудия присела за стол и тщательно оправила помявшуюся юбку.

– А у меня в мыслях – лишь шитье до утра. Затем я найду Ленору и попрошу ее отвести меня в сад, к грядкам с лекарственными травами. Мне известно множество рецептов крысиных ядов.

– Наверное, какое-нибудь колдовское снадобье? – спросил Гай с легкой насмешкой.

Клаудия оставалась серьезной.

– Нет, простая смесь из тисового дерева, яблочных семечек и некоторых цветов. Моя мать обучила меня всему, что знала про травы и живительные силы организма. Ей было так же легко излечить человека от любой болезни, как и отравить его.

– Она, должно быть, брала уроки у вашего дяди, – усмешка постепенно сходила с его лица, пока и вовсе не исчезла. – Извините, Клаудия. Это было глупое замечание.

– На самом деле вы недалеки от истины. Мама рассказывала, что научилась этому искусству у дяди Лоренса, так что она могла защитить моего отца, когда они обручились. Она боялась, что дядя Лоренс может попытаться отравить его до того, как состоится свадьба. – Клаудия рассчитывала, что ее слова потрясут Гая, но он внимательно слушал, не проявляя ни малейшего волнения. Его молчание побудило ее продолжить повествование: – После свадьбы она познакомилась с алхимиком, служившим у моего отца, и тот научил ее еще большим тонкостям искусства отравления. У отца было много врагов – людей, про которых было известно, что они используют яды как способ расквитаться со своими противниками. Мама настояла на том, чтобы я и мои братья научились всему, что ей было известно про яды и противоядия к ним. – Клаудия посмотрела сквозь комнату отсутствующим взглядом. – И все-таки она не смогла спасти ни себя, ни моего отца. Дядя Лоренс говорит, что отец был проклят и что это проклятие перешло от него ко всем нам. Иногда я думаю, что он прав.

Клаудия не удивилась, почувствовав, что Гай опять гладит ее волосы, хотя и не слышала, как он пересек комнату и встал рядом с ее креслом. Его рука слегка коснулась плеча Клаудии и двинулась вниз, затем он поднял забытое шитье и отложил его в сторону. Он взял ее за руки и легко притянул к себе.

Так долго, как только это было возможно, она избегала пристального взгляда Гая, не желая видеть жалость в его глазах. Когда он приподнял ее подбородок, она увидела не жалость, но гнев, вызванный ее рассказом.

– На вас лежит не большее проклятие, чем на мне, Клаудия.

– Вспомните, что произошло с тех пор, как вы встретили меня, барон. Я принесла вам одни неприятности. Как вы можете…

Он поднес пальцы к ее устам, не давая продолжить.

– Я расскажу вам, что произошло. Я встретил женщину, чья красота поразила меня. Ту, которая даже в платье, испачканном травой, и с грязной щекой выглядит как прекрасное видение. Каждый последующий день открывал в ней все новые черты: смелость, находчивость, поразительный ум, честность – настолько редкие качества, что я до сих пор иногда сомневаюсь, не сон ли это.

Он приподнял ее руку и прижался губами к кончику пальца, который она уколола.

– Вы не прокляты. Вы всего лишь полны жалости к самой себе. И в этом нет ничего плохого, – добавил он, когда она попыталась отодвинуться. – Последнее время было нелегким для вас, но не давайте этой жалости завладеть вами. Вчерашний день ушел в прошлое и не может быть изменен. Выбросите его из головы, Клаудия. Живите будущим, а не прошлым.

– Когда вы говорите, все кажется так легко и просто.

– Нет, все это довольно сложно. Но воспоминания о минувших несчастьях ничуть не делают жизнь легче. – Его слова стали более жесткими. – Мой родной отец позволил прошлому управлять своим будущим и так же, как и вы, называл себя проклятым. Это убеждение затмило все хорошее, что было в его жизни. Он видел только плохое в том, что его окружало, в тех, кто был рядом, и никогда не задумывался над тем, что у жизни может быть и светлая сторона. Если не ждешь ничего, кроме несчастий, то рано или поздно эти ожидания принесут плоды.

– Вы избавили меня от чувства жалости к самой себе, – сказала она вполголоса.

Гай, казалось, обрадовался своему незначительному успеху. Он сконфуженно улыбнулся Клаудии:

– Вы, должно быть, считаете меня невыносимо замкнутым и угрюмым.

– Наоборот, я думаю, вы добры и терпеливы. И даже больше того, – добавила она тихо.

– Это что, комплимент? – огонек удивления вновь вспыхнул в его глазах и тут же погас. – Я знаю, вы сильно утомились. Сейчас вам нужно поспать, а не сидеть здесь всю ночь напролет. Мне кажется, крысы слишком напуганы вашими криками, чтобы вернуться раньше, чем через, по крайней мере, пару недель. – Он еле заметно сжал ее руку. – Пойдемте спать, Клаудия. Клянусь, сон – единственное, о чем я сейчас мечтаю. Я не смогу уснуть, если буду знать, что вы бодрствуете здесь, вскакивая при малейшем шорохе.

– При «малейшем» я не буду. – Она знала, что говорит неправду, но понадеялась, что слова прозвучат убедительно. Это последнее предложение Гая было столь же привлекательным, как и все предыдущие. И кроме того, до сих пор он всегда держал слово. В его постели ею мог овладеть лишь сон. Она взглянула на свое жалкое ложе на полу. – Мне больше не хотелось бы нарушать ваш сон.

– Хорошо. – Гай отпустил ее руку, чтобы поднять стеганое одеяло, затем набросил на кровать атласное покрывало. – Располагайтесь, как вам будет удобно. Я погашу свет, после того как вы устроитесь.

Клаудия заколебалась. Это была не лучшая идея. Однако отступать уже поздно – согласие дано, и нет никакой возможности уклониться без того, чтобы не выглядеть трусливой и недоверчивой.

Клаудия посмотрела на его кровать: та выглядела огромной. Она могла бы положить одеяло между ними – места для них по обе стороны все равно осталось бы предостаточно, но это может показаться Гаю подозрительным. Как будто налитыми свинцом ногами она сделала, первый шаг вперед, затем второй… Сложив одеяло пополам и постелив его с одной стороны кровати, Клаудия легла между двух половинок, следя за тем, чтобы юбки сохраняли свое благопристойное положение и не задирались. Положив голову на подушку, Клаудия глубоко вдохнула чистый мужской запах Гая, исходивший от белья, затем очень медленно выдохнула, наслаждаясь каждым мгновением этого запретного удовольствия. Матрас в самом деле был мягок, но вот ее тело было настолько напряжено, что она не могла оценить всех достоинств его кровати.

Гай гасил свечи одну за другой, и вскоре комната погрузилась в темноту. Пока они разговаривали, последние догорающие красные угольки превратились в пепел. Облака за окном скрыли взошедшую несколько часов назад луну. Держать глаза открытыми стало ни к чему, поскольку разглядеть что-либо в этой угольно-черной комнате было абсолютно невозможно, но зато все остальные органы чувств обострились, пытаясь скомпенсировать потерю. Сердце гулко билось, а дыхание было так учащено, как будто она только что остановилась после долгого бега. Где-то вдалеке завыла собака или волк, и этот одинокий заунывный звук заставил Клаудию поежиться. Запах от потушенных фитилей донесся до нее именно в тот момент, когда она почувствовала, как кровать прогибается под весом Гая, а затем услышала шелест покрывал – он устраивался рядом.

Ее нервы были напряжены до предела, но даже в таком состоянии она целиком сосредоточилась на мужчине, находившемся рядом. Добрый фут разделял их, но Клаудия ощущала каждое его движение, как если бы они лежали, касаясь друг друга, слышала равномерное глубокое дыхание, будто ее ухо прижималось к его груди.

Мысли Гая были так же далеки ото сна, как и ее. Она могла бы поклясться в этом. В конце концов, молчание стало нестерпимым:

– Вы не сказали мне тогда, что у меня на щеке грязное пятно.

В его голосе не было и намека на сонливость:

– О чем это вы?

Ей ужасно захотелось увидеть его сейчас.

– Я знаю, что в тот день, когда мы встретились, мое платье были измазано, но вам следовало бы сказать, что лицо у меня было тоже испачкано.

– А, это, – его голос отразил улыбку, видеть которой она не могла. Клаудия сообразила, что он лежит лицом к ней. Она повернулась к нему, не различая ничего, кроме чернильной темноты, и мысленно представляя себе невообразимую голубизну его глаз. – Это грязное пятнышко очень хорошо смотрелось. Оно было слишком очаровательно, чтобы позволить вам вытереть его самой. Я стер его, когда поцеловал вас.

При воспоминании о его поцелуях у нее внутри поднялась теплая волна.

– Я этого не припоминаю, – произнесла она едва слышно.

– Вы не можете вспомнить мои поцелуи? – спросил он низким чарующим голосом. – Вы помните, как я дотронулся до вас? Как обнимал вас и ласкал?

– Да, – прошептала она.

Его голос приобрел доверительные интонации:

– Ваша кожа была нежной, как лепесток розы. И ваш аромат – как благоухание роз. И сандалового дерева. В Монтегю сейчас цветут розы, и каждый раз, вдыхая их запах, я представляю, как касаюсь вас. И целую. Мысленно я целовал вас уже сотни раз.

Клаудия сдерживала дыхание, боясь самым незначительным движением нарушить возникшее между ними чувство близости. Его слова переворачивали ей душу и безумно волновали. Она никогда не предполагала, что вызывает в нем столь же сильные чувства, как и он у нее, никогда не думала о том, как могут на нее подействовать эти откровения. Ей потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы не прикоснуться к нему.

– Немногие мужчины позволили бы себе признаться в таких чувствах, – продолжил он, – особенно своей возлюбленной. В таком случае женщина получает слишком сильную власть над мужчиной, возможность управлять им. Я много раз давал себе слово, что ни в коем случае не позволю женщине взять надо мной верх. И еще, я никогда не думал о женщине так много, как думаю о вас. Никогда я не желал женщины столь сильно. Я мечтаю о вас даже при дневном свете, когда глаза мои широко раскрыты. – Кровать прогнулась, когда он перевернулся на спину. – Все происходящее в моей жизни, Клаудия, я жестко контролирую. Все, кроме вас.

Она ожидала, что Гай скажет что-нибудь еще, например, каким образом он хочет добиться господства над ней. Но он хранил молчание. Значит ли это, что у нее действительно есть какая-то особая власть над Гаем? Может, он подозревает, что не все уже зависит лишь от него?

Возможно, он просто играет с ней, проверяет ее решимость сопротивляться. В уме она повторяла все, что он сказал, но не могла уловить ни единого слова, звучащего фальшиво. Клаудия ощущала невыносимое желание прикоснуться к нему, подчиниться страсти его поцелуев еще раз. Больше всего на свете она хотела оказаться в его объятиях. Но она также знала и цену его поцелуям. Губа болела, и, прикусив ее слишком крепко, Клаудия почувствовала солоноватый привкус крови. Как может она согласиться на его условия и отдаться ему, зная, как тяжела будет расплата?

Смутные очертания профиля Гая начали обретать форму по мере того, как туманный серый свет утренней зари проникал в покои. Клаудия напрягала зрение, чтобы разглядеть лицо Гая, надеясь увидеть его спящим, однако, так и не поняв, что его глаза открыты, сама заснула.

Гай ждал какой-нибудь реакции на свои слова, ждал, казалось, несколько часов, может быть, дней, надеясь хоть на какой-нибудь знак, который бы указывал, что она готова положить конец его страданиям. Ужасно, но она продолжала молчать. Солнце поднималось все выше над горизонтом, и комната из серой, погруженной в полумрак, постепенно превращалась в светло-золотистую. Он повернулся, чтобы посмотреть на Клаудию. Она лежала лицом к нему, и рот ее был слегка приоткрыт. Она спала крепким сном. Как может она спать на расстоянии вытянутой руки от него, зная, насколько сильно он желает ее? Ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы удержаться от побуждения прикоснуться к ней, что сон был невозможен. Что заставило его уговорить Клаудию лечь к нему в постель и при этом дать обещание не дотрагиваться до нее? Безумец, он совсем потерял голову. Такую пытку он не пожелал бы и худшему врагу.

Гай посмотрел на груду подушек на полу, раздумывая, не перейти ли ему к камину, чтобы поспать хотя бы час-другой. Он отбросил покрывало в сторону, но Клаудия пошевелилась при этом движении, и Гай замер на месте. Она тихо вздохнула во сне и провела рукой по его груди, будто желая убедиться, что он все еще рядом. Гай попытался высвободиться из-под ее руки, однако Клаудия всем телом придвинулась ближе к нему, обняв его за талию.

Гай застонал. Ее рука жгла кожу, как раскаленное железо. Ему хотелось скорее избавиться от этого непосильного бремени, обнять Клаудию и крепко прижать к себе. Но Гай знал – стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, и он погиб.

– Клаудия!

Она не отвечала. Покрывала переплелись вокруг ее ног, и она, высвободив из-под них колено, положила его на ногу Гая. Ее лоб уперся ему в руку, как будто Клаудия пыталась спрятаться под ней.

– Клаудия, проснитесь! – Неудивительно, что голос его звучал напряженно – это соответствовало состоянию каждого мускула его тела. Каким-то образом его рука обвилась вокруг нее, а его плечо стало ей подушкой. Тихое теплое дыхание Клаудии струилось по его груди, щекоча волосы и напоминая ему пожар, распространяющийся по сухому лесу. Ее тело было тлеющим углем, а сам Гай – сухим деревом.

– Боже мои, Клаудия! Проснитесь, прошу вас!

Клаудия распахнула глаза, и перед Гаем предстали драгоценные камни ее очей, в которых отражался утренний солнечный свет. Она всматривалась в его лицо, как будто впервые увидев, исследуя каждую черточку, затем заглянула в глаза, и он заметил, что солнечный свет в ее зрачках превратился в зеленый огонек. Он пропал.

Ее губы раскрылись, и он понадеялся, что с них вот-вот слетят слова, которые сделали бы его свободным. Слова «я твоя» или просто «возьми меня» прекрасно бы подошли.

– Я… – она замолчала, и у него едва не вырвалось: «Ну скажи же!» Клаудия облизала губы, и Гай проследил движение ее маленького розового язычка взглядом, каким ястреб наблюдает за своей жертвой. – Вы… вы можете поцеловать меня, если хотите.

Он до скрежета стиснул зубы. Ну разумеется, он хотел.

– Нет.

– Нет? – опешила она. Ее глаза расширились от удивления.

В любой другой момент он бы улыбнулся, видя, как явно она разочарована. Но сейчас он сконцентрировал все свои усилия на медленном, глубоком дыхании и на том, чтобы голос его не казался резким хрипом:

– Вы можете поцеловать меня. Если желаете.

Она приподнялась на одном локте и пристально посмотрела на него. Боже, она собиралась это сделать. У него перехватило дыхание.

– Почему?

– Почему – что? – выдавил он.

– Почему я должна целовать вас?

Гай едва мог дышать и еще меньше – думать. Неужели она полагает, что он способен сказать, чего ждет от нее? Она сведет его с ума.

– Мне бы не хотелось, чтобы после этого вы говорили, будто я соблазнил вас.

– Ох, – насупилась она в замешательстве, – после чего?

– Вы не можете быть настолько наивной. Вы в моей постели, Клаудия. Что, по-вашему, произойдет, когда я поцелую вас?

Она вспыхнула:

– Вы не сможете обойтись только одним поцелуем?

– Сомневаюсь, что вы позволите мне остановиться. – Он замолчал, удивленный тем, что вообще может сейчас соображать, подбирая при этом мало-мальски разумные слова. – Представьте себе – вы в моих объятиях, ваши легкие вздохи сводят меня с ума, ваше тело подо мной так нежно и горячо! Не говоря ни слова, вы бы заставили меня давать обещания.

– Не заставила бы. – Ее еле слышному отказу не хватало уверенности. По-видимому, встречаться в этот момент с ним взглядом ей было слишком стыдно, и потому она посмотрела на его рот.

– Нет, Клаудия. Заставили бы. – Он решил отплатить ей той же монетой: медленным обольщающим движением он облизал губы, внимательно следя за тем, сыграет ли она отведенную ей роль и испустит ли нежный вздох. – Вы бы смогли, поскольку вы хотите, чтобы я прикоснулся к вам, поцеловал, обнял, ласкал вас и занялся с вами любовью. И я хочу того же, но не буду принимать решение за вас. Если вы еще раз попросите о поцелуе, то можете догадаться о последствиях. – Он глубоко вздохнул. Боже, сделай так, чтобы Клаудия попросила поцеловать ее. – Скажите, что вы согласны на мои условия, или оставьте мою постель.

Ее глаза напоминали зеркала, в которых отражалась, каждая ее мысль. Искушение, желание и… страх. Почему она так боится его?

– Вы сказали, я могу спать здесь.

Гай почувствовал горечь поражения. Клаудия приняла решение. Оно ясно читалось в ее глазах, и это еще больше воспламенило его изголодавшееся по страсти тело.

– В таком случае ухожу я. Я сам виноват, что предоставил вам свою постель. – Господи, как он желал быть с ней! Он предпринял еще одну попытку убедить ее: – Вы же знаете, я никогда не сделаю ничего, что причинит вам боль или страдания, Клаудия. Я бы нежно любил вас, если бы вы мне позволили.

Страх исчез из ее глаз, оставив такую глубокую печаль, что он почувствовал, как эта печаль охватывает и его. Ее голос был не громче шепота;

– И как долго?

На этот вопрос у него не было ответа. Никто никогда не задавал ему столь оскорбительный вопрос.

У Клаудии же было на это право.

Она опустила ресницы и отодвинулась, проведя рукой по его груди, как будто неохотно отпуская Гая от себя. Он не пытался остановить ее.

Как долго?

Он бы и сам хотел знать. Достаточно ли месяца, чтобы пресытиться ею? Года? Целой жизни? Нет, никакая женщина не могла бы удержать его интерес к себе так долго. Он был не из тех самодовольных придворных щеголей, которые клялись своим дамам сердца в вечной любви. Гай помнил, что именно так вел себя летом того года, когда ему исполнилось шестнадцать и когда он встретил леди Дженифер, леди Пэттисон-Холл.

Будучи на два года старше его, Леди Дженифер уже успела овдоветь. У нее начисто отсутствовали какие-либо духовные интересы, и именно это казалось Гаю неотразимым. Для него леди Дженифер была самым прекрасным существом на свете. Ее муж погиб на турнире за год до того, и она совершила путешествие ко двору Эдуарда, чтобы подыскать там себе нового супруга. Гай всерьез намеревался добиться этого звания. Он посвящал ей сонеты и пел каждую ночь у нее под окном. Он следовал за ней повсюду, бегал у нее на посылках, прекрасно зная, что она играет его чувствами, и не обращая на это внимание. Не было такого поручения, которое леди Дженифер не могла бы попросить его исполнять. Несомненно, он был единственным человеком при дворе, не понимавшим, что леди Дженифер никогда не выйдет замуж за почти что безденежного юношу, у которого всего только и есть, что небольшая надежда унаследовать титул. Ее помолвку с графом Сент-Джоном огласили как раз в тот момент, когда Гай был занят вплетением лент в гриву ее верховой лошади. После этой истории над ним смеялся весь двор.

Это был первый и последний раз, когда он воображал себе, что влюблен в женщину. Унизительный урок, навсегда заученный им. Всю дальнейшую жизнь он был уверен, что любовь – это не больше чем страстное увлечение. Неважно, что его чувства по отношению к леди Дженифер не шли ни в какое сравнение с глубочайшей страстью к Клаудии. В определенный момент всякие страстное увлечение приходит к концу. Неужели Клаудия надеется, что он солжет и поклянется в вечной любви к ней?

Он допускал, что именно этого она и ждет. Клаудия перебралась на свою сторону кровати и отвернулась. Она так далеко отодвинулась, что он поразился, как ей удается не упасть на пол. Хотя она не шевелилась и не издавала никаких звуков, он был уверен, что она плачет. Да, если сейчас он заглянет ей в лицо, то увидит крупные прозрачные слезы, бесконечным потоком струящиеся по ее щекам.

Клаудия бросила взгляд через плечо:

– Мне послышалось, вы сказали, что уйдете.

Ее глаза были сухи. Она даже не выглядела хотя бы чуть-чуть расстроенной. Из-за него не стоило пускаться в слезы?

Сначала его возбуждают до предела, а теперь еще и вышвыривают из собственной постели! Гай поглядел на повернувшуюся к нему спиной девушку.

Мысль о том, что она спокойно проспит целый день, в то время как он совершенно лишился сна, действовала на нервы. Поднявшись одним молниеносным движением, он подобрал одежду, которую сбросил с себя накануне.

– Вы сегодня опять поможете мне со счетами. Встретимся через три часа в солярии.

Она ответила чопорным тоном, который он уже начинал ненавидеть:

– Как пожелаете, милорд.