"Жвачка и спагетти" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)Глава VПо пути к центру города ни Тарчинини, ни Лекок оптимизма не испытывали. Комиссар сосредоточенно хмурил густые брови, американец пережевывал резинку, как бык свою жвачку. Они шли молча, и самый факт, что итальянец хранил такое необычное для него молчание, свидетельствовал о его замешательстве. Он заговорил только когда они достигли понте Нави. – Синьор Лекок, дело оказалось труднее, чем я сначала думал. – Позвольте заметить вам, синьор комиссар, что можно было большего добиться от Мики Росси и Ланзолини! – А зачем? Анонимка, полученная жертвой, указывает на то, что в деле замешано третье лицо. Его и будем искать. – Конечно, но где искать? – Мы почти уверены, что Росси был убит у парикмахера. Для начала выясним, какую парикмахерскую он так настойчиво посещал, рассчитывая, видимо, застать там свою жену с любовником. – По-моему, все указывает на парикмахерскую ди Мартино, патрона Ланзолини? – Очевидно. – А если у Росси да Мартино не знают, надо будет пойти к предыдущему хозяину красавчика Орландо. Проще некуда. – На мой взгляд, даже слишком просто. Чего я никак не пойму, это почему Ланзолини клянется, что только раз видел Росси? – Он лжет! – Признайте, что лгать в этом случае глупо – слишком легко проверить. Нет, поверьте, синьор Лекок, что-то за всем этим кроется, но что? Во всяком случае, если вы не против, возьмите на себя опрос хозяев Ланзолини. Вот, держите фото жертвы. А я проверю алиби Орландо и Мики. Если что-нибудь не совпадет с его рассказом, я его заберу. Разговаривая, друзья шли по понте Нави. Взгляд Сайруса А. Вильяма рассеянно скользил по водам Адиче, как вдруг ему почудилось в волнах тело Михи Росси с распущенными по воде белокурыми волосами, колеблемыми зыбью. Эта галлюцинация заставила Лекока осознать, что с самой виа Сан-Франческо он, не отдавая себе отчета, не переставал думать о Мике и о ее недвусмысленно выраженном намерении умереть. Он стал, как вкопанный, и схватил Тарчинини за руку: – А вдова? – Что вдова? – Вы собираетесь охранять ее? – Охранять? Но от кого, синьор? – От нее самой! Не сказала ли она, что утопится? Тарчинини от души рассмеялся: – И вы ей поверили? – Как же не поверить? Она была вне себя от горя! – Конечно, она была вне себя от горя, но в тот момент ей надо было обыграть свой уход, не выйти из образа! – Для чего? Чтобы произвести на нас впечатление? – Отчасти для этого, но главное – чтобы соответствовать образу, который она в тот момент себе рисовала: женщина, обманувшаяся в своих надеждах, которой остается только умереть, чтобы не упасть в собственных глазах и чтобы доказать, что ее любовь была действительно исключительной. – Вот видите! – Да, но это, понимаете... Синьор Лекок, имейте в виду, что каждый итальянец живет двойной жизнью. – Двойной жизнью? Что за чертовщина? Тарчинини взял своего спутника под руку и заговорил доверительно: – Мы – то, что мы есть, и в то же время – то, чем мы хотели бы быть, вернее, то, чем, в нашем представлении, мы могли бы быть. В жизни мы поступаем соответственно тому, кто мы есть на самом деле, но представляем себе, что поступаем как те, кем нам нравится себя воображать. Иностранцы, не знающие этой двойственности, считают нас лжецами, но они ошибаются, потому что – запомните это раз и навсегда! – мы никогда не лжем, ну или, во всяком случае, не больше, чем другие народы. Стоя на краю тротуара, Сайрус а. Вильям в замешательстве провожал глазами комиссара, который, еще не совсем оправившись после вчерашнего вечера, пошел домой. Принять как должное, что взрослые мужчины и женщины могут сами себе рассказывать сказки, граничило для Лекока с безумием. Он не мог представить Пирсона, воображающего себя президентом США и поступающего так, как если бы он был хозяином Белого Дома. Благоразумнее всего было бы поменьше вмешиваться в чувствительные истории этих итальянцев, истории, в которых нормальному человеку нечего и надеяться отличить вымысел от реальности. Да, но если завтра тело Мики найдут в Адиче? Разве совесть Сайруса А. Вильяма успокоится оттого, что ответственность за это должна пасть на Тарчинини? Что бы ни говорил беззаботный Ромео, налицо женщина, подвергающаяся смертельной опасности, и неужели бостонский гражданин предоставит ее собственной участи и не поспешит на помощь? Никогда! Не раздумывая больше, Сайрус А. Вильям вскочил в такси и назвал адрес Мики. В машине он улыбался при мысли о молодой вдове, которая, возможно, будет обязана жизнью некоему Сайрусу А. Вильяму, специально присланному Провидением из Бостона... Короче, он мыслил в точности как итальянец, рисующий себе идеальный образ и строящий воздушные замки на такой зыбкой основе, но сам того не сознавал. Привратнице, вышедшей поглядеть, кто это позволяет себе роскошь разъезжать на такси, Лекок крикнул: – Скорее! Дома синьорина Росси? Слегка шокированная его манерами, та сухо ответила: – Кажется, дома. – Слава Создателю! Сайрус А. Вильям кинулся вверх по лестнице, словно намереваясь побить все рекорды скорости. Привратница, подойдя к перилам, следила, подняв голову, за восхождением странного незнакомца. Шофер такси, заинтересованный сценой, присоединился к ней. Когда они услышали, что молодой человек звонит в дверь Мики Росси, оба вздохнули, и старуха объявила с видом человека, которого больше уже ничто не удивит: – Всякого я повидала в жизни, но... вы что-нибудь понимаете? Шофер недоуменно развел руками: – По-моему, это американец... – Это-то я и без вас вижу! При виде Сайруса А. Вильяма Мика широко открыла глаза, но он, не дав ей проронить ни слова, схватил ее за обе руки и горячо воскликнул: – Синьора, как я счастлив, что застал вас! Хоть Мика и привыкла к пылкости своих земляков, она впервые слышала такое пламенное заявление. Польщенная, хоть и немного обеспокоенная такой экзальтацией, синьора Росси пригласила его войти, и Лекок только тут заметил, что она в халате, что, как правило, не свойственно людям, собирающимся идти топиться. Подобное наблюдение привело его в замешательство, и Мике пришлось взять инициативу на себя: – Синьор, что случилось? – Дело в том... я боялся... Ну, в общем, я хочу сказать, мы боялись, что... что... – Чего вы боялись? – Дело в том, что вы так внезапно ушли тогда... – Я ни минуты не могла больше оставаться рядом с человеком, предпочитающим мне свое спокойствие! Женская гордость этого не допускает! – Я не то имел в виду... – Что же тогда? – Вы заявили, что покончите с собой! – Да? Я это сказала? – Вот именно, синьора. – А правда, красиво вышло? – Виноват? – Я рада, что сумела произвести на вас впечатление. Как вы думаете, а он, Орландо, поверил? Поскольку американец онемел перед этим невинным цинизмом, Мика удивленно посмотрела на него, потом во взгляде ее забрезжила догадка, и взгляд этот выразил безграничное изумление. Она недоверчиво спросила: – Но вы ведь не приняли моих слов всерьез? – Но... конечно же, принял, синьора! – Нет, правда? О! Вот умора! – Вы казались такой несчастной... – Но я действительно очень несчастна, синьор! Просто это не значит, что... Он упорствовал: – Но вы ведь сказали это? Она от души потешалась. – Вы иностранец, синьор? – Американец. – В том-то и дело... Вы не разбираетесь в наших обычаях. Сайрусу А. Вильяму показалось, что откуда-то издалека доносится насмешливый хохот Тарчинини. – И вы пришли, испугавшись, как бы я не убила себя? Как это мило... ужасно мило... Она приблизилась и нежно шепнула: – Вам кто-нибудь уже говорил, что у вас очень красивые глаза? Лекок не знал, говорили ли ему это, зато знал, что если откроет рот, то наговорит грубостей, и, спасаясь от охватившего его головокружения, выскочил вон, хлопнув дверью. Когда Сайрус А. Вильям спрашивал в отеле свой ключ, ему подали телеграмму из Бостона. Валерия! Она и не подозревала, милая девушка, как вовремя пришла ее телеграмма, и как возросла любовь жениха к ней после его знакомства со слишком легко утешившейся вдовой. "Сайрусу А. В. Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Удивлена. Точка. Обожаю Колумба. Точка. Настаиваю вашем немедленном возвращении. Точка. Жду объяснений. Точка. Валерия". Что это могло значить? По какой причине Валерия, так хорошо воспитанная, такая строгая в отношении этикета, такая пунктуальная в вопросе о том, что принято и что не принято, позволила себе послать ему столь нелепую телеграмму? И какого такого Колумба она обожает? Он готов был немедленно телеграфировать своей невесте, требуя ясности, как вдруг в его уме забрезжило неясное воспоминание о другой телеграмме. Он спросил телеграфиста, который подтвердил, что прошлой ночью он в самом деле телеграфировал мисс Валерии Пирсон. Сайрус А. Вильям ощутил холодок в спине. Пересохшими губами он выговорил: – Вы случайно не сохранили текст моей телеграммы? – Не знаю, синьор. Сейчас поищу. Телеграфист не собирался признаваться, что телеграмма не только была заботливо отложена, но и прочитана всем персоналом отеля. Порывшись для виду в бумагах, он как бы случайно наткнулся на нее: – А! Вот она, синьор. Какая удача! Глянув на текст, Лекок изумился, какое колдовство могло подвигнуть его на подобную глупость. Вина за это лежала на Тарчинини и его жене с их граппой! Он проклял про себя Верону, этот город погибели, где бостонский джентльмен смог в несколько часов забыть все, чему его учили. Терзаемый раскаянием, он послал невесте новую телеграмму: "Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба принять извинения. Точка. Был утомлен. Точка. Несовместимость климатом Вероны. Точка. Вылетаю послезавтра 13 часов. Точка. Радостью жду встречи вами. Точка. Надеюсь прощение. Точка. Остаюсь любовью. Точка. Сайрус". Перспектива скорого возвращения в Соединенные Штаты исполнила оптимизма пробуждение Сайруса А. Вильяма. Занимаясь утренним туалетом, он с умилением перебирал в памяти свой бостонский утренний ритуал: физкультурные упражнения, приветствия слуг, на которые он отвечал с благожелательной снисходительностью, спускаясь к завтраку (ах! прохладный апельсиновый сок, тающий во рту порридж, бодрящий аромат жареного бекона!), и первые газетные новости, прочитанные за завтраком. Не без некоторого волнения Сайрус А. Вильям представил себе Валерию законной участницей этого ритуала. Должно быть, Лекоку пришлось несладко, если он с такой симпатией думал о своей будущей супруге. По правде говоря, любовь не занимала молодого и деятельного юриста. Он относил ее к категории обстоятельств, ослабляющих волю, которых человек, желающий преуспеть в жизни, должен остерегаться. Лекок был настолько уверен, что ди Мартино – нынешний патрон Ланзолини – узнает в Росси своего ежевечернего клиента, что не спешил. Впереди у него было более чем достаточно времени для выполнения добровольно взятого на себя поручения. А может быть, убежденный в виновности Орландо и Мики, он, медля таким образом, хотел дать им несколько часов отсрочки, и – кто знает – возможность бежать: последняя мысль была ему слаще меда, ибо, случись такое, поколебалась бы уверенность Тарчинини в веронских преступниках. В самом деле, единственным, что мешало ему покинуть Италию с легким сердцем, было сожаление, что он уедет, не дав урока нахальному сыщику, напускающему на себя таинственность при расследовании такого простого дела. Тарчинини изобретал несуществующие сложности, чтобы придать себе весу, когда решит, что пора кончать игру и арестовать Ланзолини с его сообщницей. Сайрус А. Вильям попытался представить, как поведет себя Мика, когда за ней придут. Он готов был пожалеть ее, и тут ему послышался шепот: – Вам кто-нибудь говорил, что у вас очень красивые глаза? Ну и наглая же эта Мика! Воспитанный на Библии, Лекок вспомнил Иезавель, но невольно маленький, дьявольски неуместный вопрос вкрался в его мысли: – Если ты умрешь, обратит ли внимание Валерия, несмотря на траур, на чьи-нибудь красивые глаза? – Разумеется, нет! – Это верно... Она, конечно, останется верна твоей памяти, и неспроста... – Неспроста? – Черт возьми! Да ведь, между нами говоря, не будь приданого, кому вздумается флиртовать с Валерией? Сайрус А. Вильям поспешно вышел из комнаты, убегая от ответа. Оказавшись на улице перед отелем, Лекок с удивлением убедился, что уже почти полдень, следовательно, к ди Мартино идти не время. Он не спеша побрел в ресторан в одном из старых кварталов, где, в память вечеринки у Тарчинини, заказал большую порцию спагетти al sugo[21] и наелся так, что его бросило в жар и стало трудно дышать. После такой трапезы ему вовсе не хотелось сразу разыгрывать роль сыщика, и, сев в такси, он отправился в парк Регина Маргарета. Там погулял некоторое время, сердито жуя резинку в надежде ускорить переваривание тяжелой пищи. Вскоре, утомленный этой физиологической борьбой, он примостился на скамейке, закрыл глаза и заснул, как истый веронец. Воздух был так мягок, что Сайрус А. Вильям мирно отдыхал до тех пор, пока заход солнца не исполнил атмосферу беспокойства, и внезапный холодок не вырвал его из глубокого сна. Вернувшись к реальности, Лекок поспешил на виа Стелла, где находилась парикмахерская ди Мартино. Хозяин, красивый мужчина, еще сильнее надушенный, чем Тарчинини, принял Лекока с некоторой холодностью, исчезнувшей, когда он убедился, что посетитель не собирается нарушать его покой, требуя профессиональных услуг. Когда американец показал ему фотографию Росси, он, внимательно приглядевшись, заявил: – Я видел этого типа... Точно, это один из моих клиентов! Я всех запоминаю. Потрясающая зрительная память! В вашем деле я бы себя показал, синьор! Это у меня от отца. Да вот как-то раз... Сайрусу А. Вильяму некогда было слушать истории. Он хотел поскорее управиться с делом и принести Тарчинини положительный ответ. – Он у вас бывал последнее время? – Кто? – Тот, что на фотографии. – О! Нет. Несколько лет назад... два, не то три... Раздосадованный, Лекок повернулся и вышел, оставив парикмахера скандализованным такой грубостью. Ромео Тарчинини не стал расстраиваться по поводу неудачи своего товарища, равно как не позволил себе ни малейшего намека на тот факт, что одно-единственное дело за целый день наводит на странные мысли о бостонской расторопности, которую Сайрус А. Вильям неустанно приводил ему в пример. – Завтра тоже будет день, синьор Лекок. Алиби Ланзолини я проверил. Оно вне подозрений, и Микино соответственно тоже. На сегодня поработали достаточно. Выпьем вермута в "Академии"? Американец хотел отказаться, но он должен был еще объявить о своем отъезде и решил, что в кафе это будет проще. Они уселись поближе к прохожим, у самого края террасы. Едва заказав напитки, комиссар обратил внимание своего гостя на прелестную девушку, задевшую их платьем. Лекок раздраженно заметил: – Честное слово, Тарчинини, вы только и думаете, что о женщинах! – А это я так выражаю благодарность Господу Богу за то, что Он их создал... И продолжал другим тоном: – До чего обидно расследовать убийство в такую погоду! Ладно. Завтра вы, конечно, сходите к этому Маттеики на виа Баттести, предыдущему хозяину Ланзолини? – И на этом покончу с делами, потому что завтра в тринадцать часов я вылетаю в Бостон через Париж. Тарчинини не сразу ответил, видимо, с трудом осознавая новость. – Жалко, синьор, потому что, хоть мы и не понимали друг друга, я не терял надежды открыть вам глаза... – Как так? – Привить вам другой взгляд на вещи. – Не думаю, чтобы вам это удалось. – Кто знает? Но, надеюсь, не дурные вести из дома ускорили ваш отъезд? – Нет. Просто не могу смириться с вашим образом жизни, уж не обижайтесь, – с вашим легкомыслием, с вашими профессиональными методами, отдающими анархией! – Мне очень грустно, что вы уезжаете с таким неблагоприятным впечатлением. Я думал, мы вместе раскроем убийство Эуженио Росси... Ладно, что поделаешь. Вы мне оставьте адрес, и я напишу вам, чем дело кончилось... О! Поглядите-ка, кто идет! Повернув голову в указанном направлении, Сайрус А. Вильям увидел стройную, блистающую красотой, Мику Росси, которая шла в их сторону, покачивая бедрами. Тарчинини фыркнул: – Наша самоубийца как будто чувствует себя неплохо! – Я совершенно запутался в здешнем вранье! – Потому что вы считаете это враньем... Когда Мика поравнялась с ними, комиссар встал и пригласил ее вылить аперитив. Она согласилась без малейшего смущения, но Лекок держался крайне холодно, находя неприемлемым, чтобы следователь приглашал за свой столик особу, подозреваемую в соучастии в убийстве. Но в этом городе все было так необычно, так сбивало с толку, что Сайрус А. Вильям, как честный человек, должен был признаться себе, что чего-то он не понимает. Никто бы и не заподозрил, что Мика только что овдовела. Ее траур выражался в очень элегантном платье, хоть и черном, но отнюдь не производящем мрачного впечатления. Лекок отметил это с неудовольствием, которое возросло, когда молодая женщина спросила, улыбаясь: – Ну, вы успокоились, синьор? Убедились, что я не посягнула на свою жизнь? – Более чем убедился, синьора. Моя ошибка в том, что я вас плохо знал. – Кажется, вы хотите сказать что-то не слишком любезное, но мне все равно, потому что у вас красивые глаза... Она обратилась к Тарчинини: – Правда ведь, у него красивые глаза? Комиссар признался, что в данном вопросе он некомпетентен, хотя нельзя отрицать, что его друг действительно видный мужчина. Говорил он громко. Сайрус А. Вильям в смятении видел, что сделался предметом веселого любопытства соседей. Он буркнул: – Это бесстыдно! Мика удивленно спросила Тарчинини: – Почему бесстыдно? – Perche e un Americano, signora![22] Лекок сжал кулаки и, еле сдерживаясь, сказал: – Послушайте-ка, signor comissario, я американец, согласен, но я буду не я, если не разобью вам физиономию, повтори вы еще хоть раз, что я американец, вот таким тоном! Вдовушка воскликнула: – Что это с ним? Тарчинини любезно пояснил: – Это, наверно, у американцев так принято прощаться с друзьями... Оставив слишком красивую вдову и Тарчинини, Сайрус А. Вильям пошел, куда глаза глядят, пошел, вскинув голову, засунув руки в карманы и ощущая, несмотря на свою ярость, странное недовольство собой, в котором тщетно пытался разобраться. Стараясь отогнать это недовольство, он заставил себя думать о завтрашнем дне. Он пойдет к Маттеини и покажет ему фотографию Росси. Весьма возможно, на этот раз результат будет положительный. Он отнесет данные комиссару, простится с ним окончательно, а там – на аэродром, и прощай, Италия! С Валерией он, конечно, в Европу не поедет. Да к тому же она слишком боится заразы. Они поедут в свадебное путешествие в Новую Мексику. Может быть, позже, но гораздо позже, уже стариком, Лекок побалует себя еще одной прогулкой в Италию с единственной целью удостовериться, что правильно прожил жизнь и жалеть ему не о чем. Чтобы скоротать вечер, Сайрус А. Вильям отправился в какой-то кинотеатр, где крутили старый фильм "Примавера", полный юмора, здоровой эротики и веселой безнравственности. С первых же кадров он хотел встать и уйти, но не решился беспокоить соседей и скоро, заразившись всеобщей эйфорией, уже смеялся вместе с остальной публикой. А где-то в тысячах километров отсюда Валерия, не в силах уснуть, читала Библию и проглядывала список приглашенных на свадьбу – не забыла ли она кого-нибудь. Выйдя из кино и не испытывая желания сразу идти в отель, Сайрус А. Вильям принялся бродить по улицам, быстро пустевшим в этот поздний час. Он шел по виа Сотторива, как вдруг заметил довольно далеко впереди торопливо идущую молодую женщину. Вдруг какая-то фигура отделилась от стены и кинулась на нее, стараясь вырвать из рук сумочку. Незнакомка отбивалась, нападающий повалил ее. Не успел хулиган завладеть добычей, как Лекок схватил его, приподнял и резким ударом в челюсть отшвырнул, полуоглушенного, в сторону. Американец помог молодой женщине подняться. Обнимая этот стройный стан, Лекок почувствовал легкое волнение, к тому же малютка оказалась форменной красавицей. Она пролепетала: – Он ушел? Лекок показал ей на злоумышленника, начинавшего приходить в себя. – Я так испугалась... – Теперь это уже позади. – Спасибо вам, синьор. Хулиган неуверенно поднялся, потом кинулся наутек и скрылся в темноте. Опираясь на руку своего спасителя, синьора постепенно успокаивалась. Она объяснила: – Я была в кино с подружками, потом еще поболтали... – Вы мне позволите проводить вас? Он почувствовал, как она насторожилась, и поспешно добавил: – Всего несколько шагов, пока вы окончательно не оправитесь? Она слегка отстранилась. – Вы очень добры, синьор... Они двинулись в путь бок о бок. Лекок украдкой поглядывал на нее и думал, что она явно порядочная и гораздо моложе, чем ему сначала показалось. Немного встревоженный тем, что с ним творилось, он попытался уцепиться за образ Валерии, но это не помогло: Валерия растаяла, как дым, перед очарованием девушки. – Далеко вы живете? – Нет, не очень... А вы иностранец? – Да. – Вы очень хорошо говорите по-итальянски. – Я изучил ваш язык в Гарварде. Он заметил, что название знаменитого университета явно ничего не говорит его спутнице, и уточнил: – Я американец. – Правда? Вот смешно! Слегка уязвленный, Лекок спросил: – Позвольте узнать, почему? – Вам не понять. – Представьте, я и сам начинаю так думать? Некоторое время они шли молча, затем Сайрус А. Вильям снова заговорил: – Вы замужем, синьорита... или синьора? – Нет. Лекок не мог бы сказать, почему, но ответ его обрадовал. На пьяцца Бра Молинари девушка остановилась. – Здесь нам надо расстаться, синьор. Я вам очень признательна... – Это невозможно! – Что невозможно? – Чтобы мы уже расстались! – Но, синьор, я задержалась, и мои родители ждут и волнуются. Мама, конечно, не отходит от окна, и если она увидит, что меня провожают, будет скандал! – Послушайте, синьорина... Не знаю, как бы это получше сказать, но если то, что я американец, само по себе вам не противно... я бы очень хотел снова увидеться с вами. – Не знаю, синьор... – Прошу вас! Она колебалась, но он казался таким славным... – Я работаю у Маджина и Хольпса на виколо Сорте... Может быть, встретимся завтра у Гробницы? – Вы назначаете свидание на кладбище? Она залилась звонким и свежим смехом, совершенно очаровавшим Сайруса А. Вильяма. – Да нет же! У гробницы Джульетты! – А! Хорошо. – До свиданья! – Доброй ночи, синьорина! Она легко пустилась бежать, но Лекок окликнул ее: – Синьорина! Она обернулась. – Скажите хотя бы ваше имя! – Джульетта! Ну конечно... Сайрус А. Вильям, окончательно побежденный, больше не боролся с обаянием Вероны, которое с самого его приезда в город подтачивало его упорство, как ни был он уверен в себе. Он не мог не признать, что счастлив сейчас, как никогда в жизни. Он не задавался вопросом ни о своем отношении к Джульетте, ни о том, как увязать свое восхищение этой девушкой с официальной преданностью Валерии Пирсон, только жалел, что не с кем поделиться переполнявшей его радостью. Но редкие прохожие, которые ему попадались, так спешили домой, что Легко было угадать, как мало улыбается им роль наперсников, даже предложенная с величайшей учтивостью. Однако ангел, хранивший его (ангел, несомненно, веронский) привел его в маленькую улочку недалеко от пьяцца Эрбе, где синьор Атилло Чирандо, проводив последнего клиента, закрывал окна ставнями. Сайрус А. Вильям, поклонившись, обратился к нему: – Синьор, неужели вы откажете в стакане граппы человеку, нуждающемся в друге, с которым он мог бы чокнуться? У Атилло было доброе сердце, и он признал, что, несмотря на время и закон, нельзя отклонить подобную мольбу, не подвергнув серьезной опасности спасение своей души. Он впустил симпатичного клиента в пустое кафе, прошел за стойку и, налив два стакана граппы, чокнулся с неожиданным гостем. – Синьор, за ваше здоровье! – За ваше, синьор, и за здоровье прекраснейшей девушки Вероны! Они выпили, но когда Сайрус А. Вильям хотел заплатить, тот отказался от денег. – Нет, синьор, это будет нарушением закона, ведь в такой час заведение уже закрыто. В вашем лице я принимаю не клиента, а друга! В Бостоне ни один хозяин бара не проявил бы подобной чуткости. Растроганный Лекок вынул из бумажника банкноту в тысячу лир со словами: – Разрешите, синьор, вручить вам эти деньги для ваших нуждающихся друзей. Хозяин взял бумажку и торжественно объявил: – Синьор, вы истинный джентльмен! Прошу вас считать эту бутылку граппы своей! Полчаса спустя, почти осушив бутылку, новые друзья потеряли представление не только о времени, но и о всей вселенной, которую они окончательно презрели. Не сойдясь, однако, во мнениях, кого считать прекраснейшей девушкой Вероны – что еще затруднялось полным отсутствием общих знакомых – они так расшумелись, что полицейский Тино Валеччиа, совершая обход, заинтересовался несвоевременным криком и светом, пробивающимся из кафе, вошел и сказал Чирандо: – Что это тебе, Атилло, Рождество, чтоб всю ночь торговать? Вторжение представителя власти в разгар страстного спора с американцем показалось верхом наглости: – Если б сейчас было Рождество, Валеччиа, Господь не допустил бы, чтоб уроды вроде тебя мозолили глаза честным людям! Полицейский, вошедший без всяких враждебных намерений, был оскорблен таким приемом. Озлившись, он двинулся к стойке: – Повтори, Атилло, что ты сказал? – Что ты урод? Пожалуйста! Он призвал Лекока в свидетели: – Урод он или кет? Сайрус А. Вильям важно оглядел представителя власти и подтвердил: – Не подлежит ни малейшему сомнению, что он урод. Рассерженный неожиданной атакой, Валеччиа принялся за Лекока: – Ваши документы! – Я гражданин Соединенных Штатов! – Это не помешает мне упрятать вас в кутузку! Атилло поспешил на защиту своего гостя: – Смотри, Валеччиа! Ох, смотри! Что это ты затеваешь? Думаешь, раз ты в форме, тебе все можно? Ты собираешься нарушить Атлантический Пакт! Полицейский оторопел, стараясь понять, какое отношение имеет Атлантический Пакт к тому, что Атилло Чирандо нарушает правила содержания питейных заведений. Видя его растерянность, Атилло таинственно добавил: – А кое-кто может решить, что ты работаешь на Советы! Валеччиа подскочил. – Ты оскорбил меня при свидетеле, Атилло! Ты обвинил меня в измене родине! Это тебе даром не пройдет! Он перегнулся через стойку, пытаясь достать противника, но тот отскочил, схватил бутылку и предупредил: – Я человек мирный, Валеччиа, но предупреждаю тебя: если ты не перестанешь валять дурака, быть беде! – Это я валяю дурака? Сайрус А. Вильям счел своим долгом поддержать приятеля в затруднительном положении: – Именно дурака! И в свою очередь вооружился бутылкой с остатками граппы. Полицейский отскочил и, достав пистолет, закричал: – Шевельните хоть пальцем, банда убийц, и прольется кровь! Ситуация была более чем напряженная, но тут дверь, ведущая в жилую часть дома Чирандо, распахнулась, и на пороге показалась нелепая фигура старика в длинной ночной рубашке. При виде противников, готовых схватиться врукопашную, он замер на месте и, вскинув руку в фашистском салюте, хрипло выкрикнул: – Viva il Duce![23] Страсти утихли. Валеччиа спрятал пистолет, a Лекок и Чирандо отставили бутылки. Последний, несколько смущенный, постучал себя по лбу и шепнул остальным: – Это дедушка... У него не все дома. Он все думает, что сейчас старые времена... Он взял старика под руку и стал уговаривать: – Дедушка, ты простудишься... Побереги себя! Старик вырвался. – Атилло, ты хороший мальчик, но не впутывайся в такие дела, ты до них еще не дорос! И никто при мне не скажет дурного слова про Дуче! Впрочем, извините, я должен вас покинуть, у меня назначена встреча с ним. Мне надо собраться, а из-за тебя я теряю время! И, подмигнув, шепнул ошарашенным слушателям: – Он интересуется моим мнением о намерениях фюрера. Потом повернулся и удалился. Эта интермедия разрядила обстановку, явление дедушки стерло воспоминание о взаимных угрозах. Полицейский Валеччиа помог американцу прикончить бутылку граппы и проводил его до корсо Кавур, где и оставил, дав на прощание ряд дружеских советов насчет соблюдения общественного порядка. Швейцар отеля сразу же заметил нетвердую походку Лекока. Он поклонился ему и дружеской рукой втащил в холл, чтоб тот не колобродил под дверью. Дежурный спросил, подавая ему ключ: – Хорошо провели день, синьор? – Великолепно! Я встретил самую красивую девушку Вероны. – Поздравляю вас, синьор. – И я вам скажу один секрет: Верона – лучший город в мире! – Спасибо, синьор. Вам телеграмма... Сайрус А. Вильям тупо уставился на телеграмму. Опять Валерия! Она становилась надоедливой! С чтением вышли некоторые затруднения, потому что строчки плясали. "Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Жду. Точка. Прощаю всего сердца. Точка. Но отец настаивает объяснениях. Точка. Рассчитывайте мою поддержку. Точка. Валерия". Сайрус А. Вильям доверительно спросил дежурного: – И что бы этой Валерии не оставить меня в покое? Тот смиренно признался в своей некомпетентности. – Нет, но скажите, что она о себе воображает? Пока Лекок говорил, им овладела злость, и, взяв бумагу и карандаш, он с трудом нацарапал текст, который, как ему казалось, должен восстановить его достоинство перед лицом всей Италии: "Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба папе не совать нос в чужие дела. Точка. Сам не маленький. Точка. Делаю что хочу. Точка. Да здравствует Верона. Точка. И любовь. Точка. Сайрус". И с легким сердцем и спокойной совестью пошел спать. |
||
|