"Чиста пацанская сказка - 2" - читать интересную книгу автора (Атоми Беркем Аль)

Глава двенадцатая, длиннющая, потому что двойная, это чтоб чертовой дюжины не получалось. В ней происходит победа над драконом, осуществленная путем перназального медикаментозного стимулирования центральной нервной системы. Еще наш герой становится владетельным сеньором и строит разболтавшегося кума; обмывает все это дело и в оконцове подженивается. При записи эпизода пострадали животные и бабы, с людями же все обошлось

С краю Цвайбире, посреди выжженой террасы на лесистом склоне горы лежала туша. Так вот будешь мимо проходить, не зная — сроду не догадаешься. Подумаешь — ну лежит у входа в пещеру икарус, ну и лежит — может, так надо. Ну не рыжий с тампаксом, а черно-зеленый да в чешуе — может, вместо затычек Юрский Парк рекламируют.

Ни головы, ни хвоста видно не было: измученный ломкой Сякаев забылся тревожным сном — по неровному дыханию, вздымавшему чешуйчатые бока дракона было видно, что сон неглубок.

— И это все? — разочарованный Марат толкнул фюрста в бок. — Он же вроде Великий, а не Малый? Базарит же, соображает?

— Соображает,… паттла,… рот, казьол! В Гландоне овцы, гофорят, на тфа дня хфатало, а у нас — айне корофа цу день! Разъелся!

— Дык сами и раскормили. Че теперь плачете.

— А что нам остафацца… Ой, что ви делайт?!!

Марат поднял камень и попал дракону в районе печени… Ой, бля… — над головой пронеслось ревущее пламя, с ходу выжегшее еще одну елку позади визитеров. Да не поджегшее, а именно выжегшее, минуя стадию углей, сразу в белую золу, закружившуюся в тихом лесном воздухе… Тысяча, бля буду — тысяча! А то и больше!.. — восхищенно подумал Марат, испугавшись до веселого безразличия к происходящему. — А вскочил-то, ишь! Только валялся, и — оп, сразу на четыре кости…

— Ассалам алейкум, уважаемый!

— Привел?! — тяжкий рык наполнил, казалось, всю долину. — Кого ты мне, фриц поганый, тащищь?! Ты девку привел?! Бегом за сучкой, гандон! Или через полчаса начну жечь твой клоповник!!!

Фюрст белыми от ужаса глазами посмотрел на «орксиш киллера» и чуханул вниз по тропинке. Марат оценивающе взглянул на Сякаева… Да, эк тебя трусит-то, бедолага. Аж всю вежливость забыл…

— Ассалам алейкум, товарищ нарком, второй раз, если че, говорю. Вмазаться желаем? — быстро добавил Марат, заметив, как надулась грудь Сякаева.

— Че?! У тебя… Че у тебя в сумке?! — рывками выдохнул дракон.

— Не ори, чурка. И здороваться научись. Герыч в сумке, что ж еще.

— Кидай сюда!!!

— Залупу.

— Кидай, сказал!!! — порыв гнилостного смрада едва не сбил человека с ног.

— Ебло — завали!!!! — заорал Марат изо всех сил, до предела напрягая рвущиеся связки.

Дракон опешил — с самой Орксийской войны на него никто не орал. Последним это делал оркский воевода Трошеф, когда дерзко вымогал из бедного дракона каких-то заложников. Заложников пришлось сожрать, но после этого оставалось только лететь в Гландон, поближе к крыше.

— Я ж тебя сожгу, червяк ты…

— Зажигалка не выросла. Кайф тоже сожжешь?

— Да надо будет, я и без…

— Эй, рептилия! Сюда смотри! — Марат продемонстрировал шнурок, торчащий из объемистого пакета. — Догадался? Гремучая соль. Фунта два. Короче, я сейчас к тебе подымусь, базар есть. Если че — рву, при малейшей твоей ужимке. Будешь до утра с елок дурь слизывать, чтоб раскумариться. Понял?

Вскарабкавшись на террасу, Марат достал из сумки небольшой пакет и вытрусил треть содержимого на выжженую землю. Получилась метровая белая полоса шириной в полладони.

— Давай-ка закоксуйся, для разговору.

Дракон, затаив дыхание, поднес к дороге голову, напоминающую вывернутый взрывом из корпуса судовой дизель, и шустро втянул кокс вперемешку с парой литров сажи. Замерев на полминуты, дракон издал полный счастья трубный возглас и ловко изобразил Джексона, совсем как в клипе «Триллер».

— Братела! Слышь, братела, эй! Ты говорил, герыч, да?

— Есть и герыч, не волнуйся, зависимый ты наш. У тебя че вместо баяна?

— Э, ты савсэм дурак или дракона первый раз видыш? — паясничал Сякаев. — Мы ж не по трубе, а на жабру пускаем! Вот, видишь?

Дракон повернул голову, и его броня подразошлась за ушами, открывая редко используемые жабры, здорово похожие на свежевзрезанный арбуз. У Марата тут же созрел план — сделать вид, что страшно жалеет герыча, тогда дракон даст ему закинуть. И вывалить ему за жабру весь мешок, всяко хватит. Жил собакой, так хоть в кайфе помрет.

— Нифига себе, дыхательно-пихательное…

— Слышь, братан! А я тебя сейчас все равно сожгу! — игриво приплясывая, весело сообщил дракон. — Че-то ты совсем борзо базаришь!

— Слышь, братан! А ты в шары не долбишься, не видишь, кто пришел?

— Мясо пришло! — дракону явно попало на веселую ноздрю.

— Мясом ты будешь, если на меня лапу подымешь. — нагло соврал Марат. — Я из Хазани, с Микрорайона. Слыхал про город Хазань? Отвечаю, весь правый берег тебя жарить подтянется. Мы тебе не орки — замочил, мамка старая поплакала, и спроса нет; за меня ответкой как нифель сдует. Так что лучше давай со взаимным уважением. Кстати, в качестве братского хода… — Марат вновь достал пакет и повторил.

Дракон, неизвестно чему хитро улыбнувшись, опять шустро встал на дорогу, и на этот раз, похоже, достиг оптимума — проморгавшись, спел две строки из нетленных упоительных вечеров, скрежеща гребнем в такт подразумеваемому аккомпанементу.

— Карроче… — глумливо произнес Сякаев, — дело к ночи! Слышь, э, как тебя?

— Марат.

— Хоть ты и жулик, ворюга и душегуб…

— Э, а сам-то? Чья бы уж о душегубстве тут мычала, а?

Дракон помрачнел, видимо, даже сквозь коксяную радугу сотворенное виделось довольно отчетливо.

— Грубишь, сучонок, старшим. — машинально отметил дракон, перед глазами которого замелькало оставшееся позади нехорошее. — Знаешь, вот сейчас сижу я на этой сраной горке в занюханной стране, и сам не верю. Как не со мной было, прикинь… Жили-жили, и на вот тебе — война… Не, базару нет, сами развели эту бодягу, и мы, и орки. Точнее, эльфятине поганой дали развести. И себя, и бодягу. Себя, короче, на бодягу. — в приступе кривоватого коксяного юморка невесело хохотнул дракон. — Я сейчас под кокосом это все так четко вижу… Раньше бы так. Слать их надо было далеко, пи-да-ра-сов. Слышь, попомни мои слова: выслушай эльфа, и…

— Сделай наоборот? — перебил Марат.

— Не-а. Зарежь его к свиньям собачьим. Всегда, без исключения. Что бы он не тер. — мрачно сказал дракон. — А потом пойди и сделай так, как сердце хочет. Не куда понты толкают, не куда ихнее сраное Крыло, а куда сердце. Вспомни, что я тебе сейчас говорю, и сделай. А не то как-нибудь посмотришь на себя — а ты в жопе, весь. И краев не видно…

Собеседники немного помолчали, задумавшись каждый о своем.

— А не по бабам ли, Марат, нам с тобой ломануться?! — с лихорадочной коксяной бодростью помахал полураскрытыми крыльями Сякаев, стряхнув накативший мрачняк.

— Сиди уж, бабы ему, смотри-ка. Че ты хоть с ними делаешь?

— Как че? — изумился дракон. — Жру, че ж еще.

— Н-да… — вспомнил Марат следачку, судью и еще пару сук, которых охотно посетил бы как в компании Сякаева, так и без оной. — Иногда это очень верный ход, да… Кстати, а почему целок требуешь?

— Ты че! — обиделся дракон. — Щас, стану я кем-то натянутое мясо жрать! А целок че, целок не в падлу.

— Э-э, не один ли хрен. Какая разница — жопа и задница? Не, Сякаеф, какой ты жыгит, если грязное мясо хаваешь. Это ж все равно что свинью заточить.

— Ладно тебе, будто сам свинью не жрал! — окрысился дракон. — Они зато ки-и-исленькие. Знаешь, как хорошо, когда кумарит.

— Все, забудь. По крайней мере, на год. Тут полтора кило. — Марат пнул ногой мешок с героином.

— Неа. Меньше. Я по хорошему уже на полтиннике. — грустно признался Сякаев. — А че гремучая соль? Не боишься, пинаешь так?

— Да нет там никакой гремучей соли. Я ее выдумал вообще, на ходу. Это я тебя на понт брал. — приступил Марат к этапу налаживанья доверительных отношений.

— Да знаю.

— Откуда?! — похолодев, промямлил Марат непослушными губами. Он уже примерно понял — откуда.

— Да, да. — подтвердил дракон. — Не то, что читаем, но… Понимаем. Не знал? Знай, мало кто в курсе. И я в курсе, про твои хотелки-то. И что хотел меня передозом вырубить. Мешок мне за жабру вытряхнуть хотел. Было?

— Да че там. Было. — отчаянно признался Марат; че уж там жопой крутить — спалился так спалился.

— Ладно, не ссы. Оставайся, будешь типа па-бе-ди-тель драконов. Твоей крови не хочу, твоя совсем уж лишка будет. Ломанусь я дальше, надоело мне тут. Есть еще, с кем ба-лан-сы свести, напоследок. — глядя вдаль, жестко отчеканил Сякаев. — Ты это, мешок привяжи, чтоб я не выронил, когда усну. И кокоса не забудь, типа случайно.

— А ты че, на лету спать можешь? — ляпнул Марат, полностью офонаревший от поворота событий.

— А то. Накшбанди, не хухры-мухры. Слышь, человек. Ты к этой дочке фашыстской присмотрись, понял? Пригодится, зуб даю; мы не только мысли видим да на лету спим. — думая о чем-то своем, прошипел дракон. — Ну че, привязал? Тогда все, давай. Можешь расслабиться — не увидимся.

— Давай… — пробормотал Марат, наблюдая за сорвавшимся с места в щегольскую восходящую бочку драконом; похоже, кокс еще пер. — Надеюсь, что так…

Выдыхая понемногу пережитый ужас, Марат какое-то время тупо сидел на золе террасы. Странно, но его уже ничего не радовало. Казалось бы — вот, начало положено, одну ногу дали поставить; исполняйся энтузиазма и ставь вторую, но… Как-то мелко все это выглядело. Теперь. Хотя вроде че, собственно, произошло? Да так, ниче. Как бы. Пошел валить дракона, спалился на гнилухе, дракон ответку не включил — посидели нос-в-кокос, парой слов за жысть перекинулись, и все. Однако не все: Авторитетство, даже еще толком не завоеванное, казалось теперь Марату дешевой собачьей будкой, в которую он почему-то так рвался. Ему вдруг живо представилась оживленная трасса; ревут, проносясь, какие-то события, че-то сталкивается, кто-то стреляет, по окровавленному асфальту с тихим, но перекрывающим всю движуху звоном катится рассыпанное золото, откуда-то прилетела оторванная рука, где-то смеются… Короче, вот такая Дром Баро — весело и страшно, а он щемится с дороги в какую-то вонючую канаву, и забирается там в коробку от… даже не от холодильника — от монитора.

… Блин, марочка стопудовая. Во меня трусит-то, а? Особенно это Шоссе Земных Наслаждений, епть. Не-е, тогда клин клином… Поднявшись, поискал на месте последней Сякаевской дороги — ага, деху есть. Высушил руку об штаны, тщательно сформировал дорожное полотно… С золой, ну да ниче, зола не грязь, а соль солдатская. А че, нормальная такая грунтовочка…

Замершую в томительном ожидании тишину горной долины вдребезги разнесла реклама одного буржуйского поисковика:

— Й-йя-яххх-х-х-ху-у-у-у-у!!!

Молчаливая толпа посреди Цвайбире наблюдала, как с дальней горы спускается человек. Тойфели, спокойно жившие в своей долине уже не первый век, с опасливым любопытством рассматривали своего нового сюзерена. Про дракона уже не то что забыли; нет, просто с драконом наконец случилось то, что и должно было случиться — из теплого потока комфортной и разумной жизни цвайбирчан убрали досадную и никому не нужную помеху. Кайн штресс, кайн штресс.

— Это он стелаль этот звукк? — с возмущением истинного ивжопейца, столкнувшегося с самым неприкрытым варварством, произнес в пространство лавочник Фунтлих.

— Таа. Дракон улетел, сначит остается только он. — рассудительно ответил кто-то.

— Не путет ли он хуже, чем пыл дракон… Ви претстафляете, если он путет так орать фсекта? Фюрст Шнобель, фы не мокли пы запретить ему так орат? — поинтересовался пастор Шланг.

— О, фсе не так просто, геноссен. Теперь он сам есть фюрст… Так, я оставайсь барон Шнобель фон Ихбинкранке цу Нохайне… а он, получается, Марат Бугельман фон Цвайбире.

— Как-как гофорите, фюрст? Марат? Какое нецифилизофанное имя. Степпи, Тшин-гист-кханы, фу-фай-ка…

Над толпой снова повисло тягостное молчание. Задумчивые тойфели перекидывались мрачными шутками юмора:

— Теперь у нас стесь путет банъя, фоттка и метт-фетти.

— И не гофорите, герр Мюллер… — поддержал невеселую сентенцию мельника пастор. — Хотя… чем польше фоттка, тем меньше пудет соффать сфой нос кута не натто.

— Коффорят, оркские не умеют считат теньги… — невинно глядя в вечереющее небо, мечтательно пробормотал смотрящий за цвайбирским общаком Ватерхаузе-Куперс. Словно решившись на что-то, повернулся было к группе отцов Цвайбире, начав: — Дело прошлое, фюрст, но… — и все же прервал движение и заткнулся — новый фюрст фон Цвайбире приближался к подданным.

Разглядывая на ходу толпу своих… — … вот именно, кого? Не семейники, не черти, не братва-босота, хотя че я парюсь! Мужики, вот кто. Блин, а кто же еще, мужики и есть… — Марат подошел к толпе и остановился, серьезно разглядывая гражданское население и выбирая стратегию взаимоотношений. Легкий путь с маханием аджну-бахой не годился однозначно; все эти штучки с хватанием за живое в Орднунгии не прокатят — сожгут, к едрени фене. Тому, что орднунгом не есть положено — происходить нельзя, дер точка… Ладно, обойдемся человеческим, по варианту «Чисто конкретно». Надо для затравки им че-нибудь с ихним акцентом ляпнуть… — подумал Марат и грозно-приветливо поприветствовал массы:

— Гутен морген.

— «Абенд», фюрст… — нерешительно поправил женский голос.

— Х… ябенд. — вывернулся Марат, начиная выстраивать новую внутреннюю политику фюрстства. — «Абенд» будет, когда я увижу стол, яволь? И услышу благодарственные, а равно приветственные речи моих подданных, отдающих должное фюрсту за чудесное избавление от неминуемой смерти!

— «Смерти»? — посмел типа недоверчиво вякнуть пастор, тут же взятый на карандаш.

— А как вы думали?! Сякаев собирался сегодня вечером сжечь Цвайбире! Вон, и фюрст слышал! Так, Шнобель?! — Марат жестко уставился в глаза фюрста, подписывая его на классовую солидарность.

— Я-я, так оно и быль… — не посмел в открытую бесогонить Шнобель.

— Поняли, кам-молыя?! Вас тут из-под молотков, понимаешь, с риском для жизни вытаскивают, а вы?! Все, разбежались! Шнель, мать вашу! Полчаса вам — чтоб поляна, пиво там, Цвайбире мы или насрано? Закусь, горячего, чтоб все как полагается — разберетесь, короче. Вот тогда и будет абенд! — сделав небольшую паузу, Марат обвел василисковым взором подтянувшихся подданных. — А пока объявляю морген! Ррразой-диссь!!!

Толпа, потихоньку начавшая было приобретать некоторое сходство с батальонной коробкой, шустро порскнула в стороны. Отцы деревни тотчас и думать забыли о речах, хитро переводящих стрелки за недостачи в общаке, и резво неслись к своим кукольным домикам, на ходу соображая, что столы лучше взять в пивной, а козлы от штукатурившейся кирхи прекрасно подойдут для возвышения, где будет стоять стол фюрстов; окорока возьмем у Генриха, а кислую капусту — у фрау Айсбайн; хватило бы еще шнапса, давно не подвозили… Странно, но подсчет пффеннигов никому в голову не приходил; хотя почему «странно», орднунгеры оказались в самой комфортной для своего менталитета среде — в состоянии выполнения приказа; кроме того, просматривалась перспектива побухать в конце рабочей недели…

— А вас, фюрст Шнобель, я попрошу остаться.

Инстинктивно куда-то рванувший со всеми фюрст, отдуваясь, вернулся к Марату.

— Эй, пастор! А ну, вернитесь! Па-сто-о-ор! Как его, фюрст? Э, пастор Шланг! Хальт, суч-ч-чара! Цурюк!!!

Дождавшись, когда глаза охваченного всеобщим порывом обретут осмысленное выражение, Марат с угрожающим холодом в голосе поинтересовался у попа:

— Герр Шланг, мне кажется, что вы здесь не просто так живете, да? Хлеб кушаете, воздухом дышите, а? Ходите спокойно…

Пастор в немом изумлении таращился на Марата, хватая ртом воздух.

— Я ответа не слышу. — с жутковатой улыбочкой, от которой сфинктер патера угрожающе ослаб, напомнил новый фюрст.

— Ко мне обращаются не «герр», а «патер»… — не найдя ничего лучшего, проблеял Шланг, живо напоминая при этом жесте отчаяния лабораторную мышь, залупившуюся на ухмыляющегося бегемота.

Тотчас его рвануло вперед, и, как ему показалось, немного приподняло над грунтом.

— Я с тобой не обращался еще. Или ты работаешь, как тебе положено, или я тебя удавлю на твоих же кишках. В полном соответствии с рекомендациями товарища Руссо, изобретателя идеи гуманизма. Я внятен?

— Д-да… — почему-то сразу поверил новому фюрсту пастор Шланг.

— Опять не понял. Ты корешку в пивной отвечаешь?!

— Д-да, ф-фюрст…

— Прекрасно, патер. Значит, гуманизм пока отложим. — улыбнулся фюрст, отпуская полуоторванный воротничок.

— Я… мне можно идти?

— Куда? — снова удивился новый фюрст.

— Г-готовить п-празд-дник…

— Вы что, дорогой патер? Зачем? Уж с этим-то крестьяне превосходно управятся и без пастырского попечения. У вас другое положение в обществе, дорогой Шланг. Вы такая же власть, как и я — только духовная, не правда ли? И потом, вы же еще не узнали, зачем я вас пригласил.

— Я весь внимание, мой фюрст.

Марат приобнял пастора за плечо и повлек в сторону, доверительно втолковывая:

— Патер, ваша должность предполагает помощь населению, не так ли? Отлично. Значит, вы не можете оставаться в стороне от борьбы с заблуждениями относительно как властей земных, так и их представителей. Я читал в бумагах на фюрстсткую должность, что в особо тяжелых случаях здесь принято вешать — за шею и за ребро; еще как-то колесовать, я еще не знаю, как это дел…

Пастор торопливо перебил Марата, активно не желая развития столь неприятной темы:

— О майн фюрст! Эта норма формально существует, да; но фактически ее применяли последний раз еще…

— Кто сказал, что в последний? — ответно перебил пастора Марат. — Насколько я понимаю, это уже моя компетенция, дорогой патер. Но. Мне не очень хочется быть столь щепетильным в исполнении Хода. Наша с вами задача — не наказывать, но предупреждать! Уберегать склоняющихся ко греху, вовремя информируя соответствующие инстанции, вовремя поправлять встающих на скользкую дорожку, профилактика и еще раз профилактика, дорогой патер! Вы согласны, что это ваш долг как перед Кул-Тху, так и предо мной лично?

Отчетливо расслышав в теплом тоне фюрста возможность немедленного сеанса гуманизма, патер торопливо подтвердил — да, конечно же долг, а как же. Пяток золотых, подкрепляя рефлекс, перекочевал из кармана фюрста в рукав стихаря, и повеселевший Шланг величаво зашагал в массы, исполнять пастырские обязанности. Фюрсты же, сохраняя приличествующее достоиство, направились в Администрацию — подписывать бумаги.

— Как вам наш пастор? — въедливо поинтересовался у нового фюрста старый, набивая трубочку Маратовским исфаганским; у него не особо выходило контачить с малость приборзевшим священнослужителем.

— Посмотрим, на показатели… — уклончиво ответил новый, и в свою очередь, задал вопрос, что называется — на засыпку:

— А че у нас с резиденцией?

— Ну-у, замок в опись перетаваемой недфижимости не входил, и я не знаю, каким…

— Не, погоди. Я на замок не претендую, но жить-то мне где-то надо. Ты где жил, когда сюда руководить приезжал?

Не особо утруждавшийся менеджментом барон приезжал в Цвайбире исключительно «на охоту» — так он называл секретные пьянки с цвайбирскими молодками, когда еще жива была его жена и приходилось шифроваться. Для пущего удобства неподалеку от села он выстроил «охотничий домик», который, впрочем, давненько уже не навещал — годы… Фюрст тут же закрутил задом — не мешало бы сперва вывезти оттуда пару возов имущества, прежде чем передавать новому владельцу, однако быстро спекся под напором контрагента, закаленного базарной практикой Шэнь Си и Гу Ань-дуня: …Эх, опять из семьи, а ведь не с неба упало, куплено ведь, за денежки…

Однако, вытянутым лицо достойного барона оставалось недолго: вначале его осветила вспышка потаенного озарения, тут же, впрочем, усомнившегося в ценности совершенного открытия; но так как родословная нашего храброго дворянина отнюдь не высасывалась из пальца рыночным писарем, озарения с сомнениями быстро сменило знаменитое тифтонское упрямство. С некоей толикой крестьянской хитрецы, заметим. Воспользуюсь авторским всемогуществом и приоткрою полог тайны над столь внезапными переменами в физиономии барона. Его осенило: «А почему, собственно, из семьи?!»

Загадочно улыбаясь, фюрст сообщил Марату:

— Дорогой сосед, вы не будете возражать — я собираюсь отдать теперь уже вашим людям несколько распоряжений по устройству ночлега?

… Че-то ты сука задумал… — насторожился Марат, соглашаясь и благодаря за любезность. — … «Дорогой сосед», муси-пуси… Че тебе, интересно, надо с меня, а? Завалить меня ты обосрешься; за столом рядом будем — не отравишь, че тогда?…

Остановившись на крыльце поселковой Администрации, тойфель подозвал пробегавшего с корзиной стаканов крестьянина, одновременно любезно пропихивая Марата внутрь. Догадавшись в чем дело, Марат перестал вежливо упираться типа «только после вас», и прошел в сени, превращаясь в слух. Надо сказать, что не очень-то это помогло — фюрст тараторил как пулемет, да почти шепотом, да через слово употребляя диалектизмы. Единственное, что удалось дешифровать, был приблизительный общий смысл. Сперва речь и впрямь шла о Маратовом расквартировании, но затем замелькали «фройляйн» и «шнеллер»… Ага. Фройляйном по шнеллеру, значит. Единственную девственницу авторитетства срочно подтягивают на мероприятие. Интересно, почему — единственная девственница? На грозного папу наш фюрст не тянет, значит — страшна, как крокодил, не иначе… — с облегчением понял Марат. — … Ну, че. Понял я тебя, сосед. Жалаешь меня подженить. Чтоб деревенька из семьи не ушла, да?..

Марат уже давно забыл — как это, быть женатым: оба его залета случились задолго до известных читателю событий, приведших его на Эту Сторону. Единственное, что накрепко засело в его голове, это смутные воспоминания: вроде бы, женатых чаще кормят, но за это надо постоянно «выносить ведро» и «уделять внимание», причем если с «ведром» все было более-менее ясно, то со «вниманием» трудно неимоверно — каждый раз эта фраза означает нечто новое. Однако нет благодатней почвы для подобных мыслей, нежели душа подсракулетнего парняги, малость приуставшего от суеты; тем более, что данное гражданское состояние легко обратимо…

Проверяя и подписывая бумаги, Марат то и дело вспоминал и фаршированные перцы, и целые носки, и вовремя поданый по жуткому бодуну стакан воды… Нет, все же хорошее тоже есть. Опять же, щеперить женок-дочек своих подданных чревато потерей авторитета власти. Ладно. Если не совсем крокодил — женюсь, хрен с ним; тем более, теща мне не грозит…

— Ну-с, уфашаемый сосед, расрешите перфым, тсскать…

Растроганный знаменательным моментом Шнобель, не найдя подобающего выражения, с некоторой торжественной неуклюжестью приобнял новоявленного фюрста фон Цвайбире, с полупоклоном вручая оригиналы — грамоты на авторитетскую доляху в общаке, маляву за чистоту перед братвой, выписку из кадастра и мобилизационный план.

— Ну, аллес гут. — хлопнул по коленям Марат. — А пойдемте-ка накатим-ка за энто дело, а, фюрст? Надеюсь, личный состав успел, не нарывается на тренировку…

Личный состав успел. Сжимая кружку с местным светлым, светлейший фюрст Марат фон Цвайбире оглядел замершее в ожидании господской воли население. Инстинктивно понимая, что шугать надо с глазу на глаз, а на народе лучше улыбаться, Марат предварил тронную речь отеческой улыбкой. Народ же, памятуя о недавно проявленной строгости нового фюрста, разражаться виватами не спешил. Не подготовившись к докладу, Марат, тем не менее, неподготовленным себя не ощущал, хотя, отрывая задницу от внушительного кресла на помосте, не знал даже первого слова.

— Айн. Дракона больше нет. Есть я. Цвай. Мои соболезнования тем, чьим скотом сдерживали беду до моего прибытия. Им — освобождение от общака на полгода. Драй. Как будем жить. Жить будем как раньше, и на оркский бардак не рассчитывайте. Я не орк, и уважаю орднунг не меньше вас. — при этих словах новый фюрст обвел п-образный строй столов довольно-таки пронизывающим взглядом.

— Фир. Но сегодня — никакого орднунга! — возвысил голос Марат, подгадывая под резонанс одобрительно оживающей аудитории. — Не каждый день наша родная Цвайбире становится отдельным, настоящим Авторитетством!

Поняв, что угадал если не в десятку, то никак не меньше семи, Марат выдержал довольно точную паузу, и, сменив интонирование на кабацки-забубенное, провозгласил:

— Унд фюнф! Если я увижу! что какая-нибудь каналья! пойдет домой не хватаясь за заборы — повешу! Цвайбире юбер аллес! Прозит!

Не дожидаясь реакции, Марат поднял здоровую кружку и начал жадно, даже слегка переигрывая, халкать местное светлое. Под восторженный, отметим, рев цвайбирцев, обнаруживших, что перемены, похоже, далеко не всегда к худшему.

В начале байрама фюрсту приходилось еще веселить нехитрыми шуточками подданных, сидящих поближе к начальственному помосту, но вскоре выпитое дошло. То тут, то там слышались откашливания, кое-где уже сидели, обнявшись; явно назревало исполнение местных «Ой, то не вечор» и «Не морозь меня». Вскоре цвайбирцы забыли о повестке дня, присутствующем начальстве и предались излюбленному занятию пьяных орднунгеров — хоровому исполнению местного шансона.

Предоставленные самим себе, руководители, наконец, спокойно жрали и пили, покамест Шнобель вновь не начал вербовочные мероприятия.

— Ах, торокой сосед, — с несколько неестественным оживлением вскричал фюрст Шнобель, отирая с усов пену после брудершафта, — феть я не познакомил ва… тепя со сфоей Глистхен! Не, натто же, какой я полфан и невеша, а! Таффай за это фыпьем!

— Слышь, Ганс, кончай. — насмешливо повернулся Марат, чокаясь с фюрстом. — Че ты меня втемную разводишь, а? Дочу затеял пристроить, так и скажи.

— Ну… Ф опщем, та. — признался Шнобель. — Достала, спасу нет. У тепя как, есть планы?

— Не парься, брат фюрст. Я «за», если че, пора и остепеняться помалу. Че, к началу привезти не успели? И че «достала»? Характер склочный?

— Нет, что ты, что ты! — замахал руками Шнобель. — Характер… нормальный. Это я, наферно, просто разбаллофал. Кстати, фон Цвайбире, а потшему мы то сих пор ситим са пифом, как малтшишк с грясный пусо? Мошет, перейтем на полее мушестфенный напитки?

— Мешать… — поморщился Марат. — Хотя ладно. Пиво без водки — деньги на ветер… Э, а ну хальт! Да, ты! а ну шнапсу командиру!

Когда взмыленные мекленбуржцы, влекущие повозку с Глистенгильдой фон Ихбинкранке цу Нохайне одолели, наконец, затяжной подъем Цвайбирского перевала, фюрсты уже отправили под стол второй кувшинчик и сносно разучили владимирский централ. Сойдя с подножки, бедняжка Глистхен едва не оглохла, так как фюрсты вдвоем пытались переорать Таганкой подданных, качающихся в такт раммштайновской Mutter, и были близки к успеху.