"Наследство из Нового Орлеана" - читать интересную книгу автора (Риплей Александра)

Глава 16

К удивлению Мэри, сентябрь оказался еще жарче августа. Вся жизнь замедлилась. Птицы пели лишь время от времени, словно пение отнимало у них слишком много сил. Животные и люди двигались лениво, и настроение у них было раздраженное. Даже у могучей реки был такой вид, будто ее течение подчинилось всеобщему оцепенению.

По контрасту грозы были чаще и сильнее, чем летом. Облака собирались в блеклом голубом небе с немыслимой быстротой. Потом они темнели, поблескивая внутренними вспышками, и изливались бурными потоками воды и шквалами молний и грома.

Облегчение от жары бывало недолгим. Грозы заканчивались так же резко, как и начинались, оставляя насыщенный влагой воздух, который тут же прогревался солнцем.

Даже Мэри пришлось отступить перед натиском климата. Ее французский начал подергиваться плесенью, и она не предпринимала попыток продолжить занятия с Жанной. Она обнаружила, что любое движение требует невероятных усилий воли – даже просто поднять руку. Ей все время хотелось плакать, и она уверилась в том, что лето никогда не кончится и каждый следующий месяц будет еще томительнее предыдущего. Жанна поднимала ее на смех, дразнила и издевалась.

– Не будь ты такой американкой, – говорила она. – Не обращай на жару внимания, и она перестанет тебя мучить.

Мэри старалась. Однажды она даже заставила себя прокатиться вместе с Жанной к береговому валу.

Но это было лишь один-единственный раз. Вид рабочих-ирландцев подействовал на нее слишком угнетающе. Там были мужчины всех возрастов; их голые спины были красны от солнечных ожогов, а лица под завязанными узелком платками, предохранявшими головы от зноя, выражали угрюмую решительность. Они на мгновение оставили работу, пропуская молодых женщин и грума. Мэри слышала тяжелое дыхание рабочих в те несколько секунд отдыха, которые подарило им появление всадниц.

– Разве можно работать под таким солнцем, – сказала она. – Я не могу этого видеть.

Однако Жанну это совсем не волновало. Она продолжала прогулки каждый день. Она напомнила Мэри, что ремонт вала – идея Вальмона Сен-Бревэна.

– Когда-нибудь я его там обязательно встречу. Любовные увлечения были единственным интересом в жизни Жанны. Она бесконечно рассказывала о сердцах, покоренных ею в Батон-Руже, о кавалерах, которыми она будет окружена в Новом Орлеане. Ее поглощенность собой действовала Мэри на нервы, и без того подпорченные жарой.

Иногда Жанна говорила и о любовных увлечениях других, и это еще больше раздражало Мэри. Жанна решительно настроилась влюбить Мэри и Филиппа друг в друга. Она без умолку щебетала о том, как он красив, каким станет богатым и как боготворит Мэри. Наоборот, Филиппу она нахваливала подругу, щедро привирая. В результате тем спокойным отношениям, которые сложились между Мэри и Филиппом, пришел конец. Оба стали чувствовать скованность и неловкость в присутствии друг друга.

В середине сентября Филипп уехал назад, в Байо-Теш. По его словам, для работ на валу он был не нужен, а вот при уборке тростника у дяди Бернара его присутствие было совершенно необходимо.

Мэри была рада его отъезду. Но потом стала по нему скучать. Она винила во всем Жанну и становилась все более раздражительной. Сдерживаться было трудно и оттого, что все вокруг нее ссорились. Grandpère и Карлос, отец Жанны, каждый раз превращали еду за семейным столом в настоящие баталии. Старик метал громы и молнии, утверждая, что банкиры – паразиты, которые высасывают из плантаторов все прибыли. Карлос возражал ему, что мир не кончается на границах Монфлери, где все никак не может кончиться восемнадцатый век. А Берта безуспешно пыталась успокоить обоих.

Вскоре Карлос тоже уехал.

– С нетерпением жду встречи с вами в Новом Орлеане, – сказал он, поцеловал Мэри руку и назвал ее благодетельницей за то, что та сберегла для него дочь. Несмотря на ежедневные ссоры, Мэри было жаль расставаться с ним. Когда рядом не было Grandpère, Карлос мог быть весьма интересным собеседником. Это был красивый мужчина, который выглядел намного моложе своих пятидесяти четырех лет. У него были густые седеющие волосы, веселые карие глаза. Он был строен, прекрасно одет и обут – в некотором роде щеголь, с пышными кружевными манжетами на рукавах и сапфировыми кольцами на холеных пальцах с наманикюренными ногтями. Разговаривая, он любил жестикулировать, а рассказчик он был великолепный и знал это. После полудня он пил кофе с дамами на галерее. Его камни и кружева описывали изящные плавные дуги, когда он занимал дам пространными монологами. Карлос рассказывал о своей юности, о похождениях, в которых он неизменно верховодил над своими братьями, о почти катастрофических последствиях этих похождений и чудесных спасениях из безвыходных ситуаций. Он вспоминал сплетни из городской жизни, разумеется, те, что поприличней: о бойкой конкуренции среди учителей фехтования, о поединках прямо посреди улицы, которые мог лицезреть каждый и соответственно заключать пари; о гонках на пароходах, приводивших в ужас пассажиров и четвероногий груз; о двух братьях, которые на дуэли решали спор, кто из них лучший портной; о блистательных успехах труппы итальянских акробатов, которые были звездами театра, расположенного в американском секторе, пока не выяснилось, что они – те самые воришки, которые проникают в дома с крыш. Жанна и Мэри смеялись, а жена смотрела на него с обожанием. Она расплакалась, когда он направился на пакетбот, и плакала, пока судно не скрылось с глаз.

Потом она вытерла глаза, высморкалась и первой направилась к дому.

– Нам предстоит очень много сделать, если мы хотим переехать в город в следующем месяце, – сказала она. – Надо проверить, следует ли проветрить сундуки, а все ковры надо снять с чердака и хорошенько выколотить, прежде чем снова расстилать. Швейню надо подготовить для портнихи к следующей неделе, еще мне надо найти жемчуг и отдать его на перетяжку. Потом еще надо не забыть…

– Мама в своем репертуаре, – шепнула Жанна Мэри.

Энергичные приготовления Берты к переезду ускорили перемены во всем домашнем укладе. С приближением октября Grandpère уже до рассвета отправлялся в поля, проверяя, созрел ли тростник, все ли готово к наступающей уборочной. Он возвращался к завтраку в приподнятом настроении, объявляя, что урожай будет невиданный. Каждый лишний день под солнцем прибавляет тростнику сладости. Казалось, такое же воздействие погода оказывает и на самого старика.

Впрочем, на остальных тоже. Мэри определенно чувствовала, что жара стала уже не такой гнетущей, хотя термометр никакого снижения не показывал. Как и у Берты с Жанной, все ее мысли были заняты мечтами о Новом Орлеане.

Берта представляла себе огромное количество работы, связанной с полным косметическим ремонтом большого городского дома, и губы ее радостно растягивались от предвкушения.

Жанна видела себя в центре кружка красивых мужчин, каждый из которых молил ее вписать его имя в ее карточку для танцев, и она постоянно напевала мелодию веселого вальса.

А воображение Мэри рисовало десятки вариаций собственной встречи с семьей и тот прием, который ей окажут любящие родственники.

Второго октября прошла гроза и ветер был свежей обычного. Когда гроза закончилась, небо стало более синим, а ровный прохладный ветерок заставлял танцевать листья буганвилеи.

Мэри и самой хотелось танцевать. Впервые за многие недели она осмелилась поверить, что и впрямь настанет осень и семья ее действительно найдется.

А потом ей пришло в голову, что Куртенэ отнеслись к ней по-родственному, а она даже не поблагодарила их. «Ты грубая, неблагодарная эгоистка, Мэри Макалистер, – сказала она себе. – Немедленно исправься!»

«Обязательно, – ответила она себе. – Я буду совсем другой». На свежем, прохладном воздухе все казалось возможным.

Она поблагодарила Берту за ее безграничную доброту, попросила извинения у Жанны за то, что была такой хмурой. Она полностью включилась в то, что увлекло их больше всего на свете: предстоящий светский дебют Жанны.

Для Мэри это не было мучительным. Она не сомневалась, что, как только найдет свою семью, у нее тоже будет первый выход в свет. И неважно, что все платья, жемчуга, все внимание предназначалось для одной Жанны. Придет и ее черед. А до той поры она могла часами слушать рассказы Берты о том, что предстоит дочери.

– Мы возьмем тебя в оперу. Там будет весь Новый Орлеан. У нас все ходят в оперу. Мы, разумеется, возьмем ложу, и в заднем углу будет стоять слуга в бриджах, рядом со столиком с шампанским и вафлями. Мы приедем задолго до подъема занавеса. Займем места в ложе. Ты с папой сядешь спереди и будешь видна всему залу – такая красивая в своем белом парижском платье, рядом с отцом в вечернем костюме, тоже нарядным. Так представляют молодых дам в лучших домах Франции.

В антрактах мы будем принимать в своей ложе посетителей. Друзья и члены семьи, которые бывают приняты в доме, знают, что им не следует приходить, по крайней мере, до пятого или шестого антракта. Потому что сначала пойдут поклонники – с первой же секунды первого антракта.

Твой папа будет встречать каждого у дверей ложи и предлагать бокал шампанского. Потом он представит его мне… потом тебе. – Берта улыбнулась собственным воспоминаниям. – Там всегда царит такое оживление. Мужчины бегают из ложи в ложу, каждый заглядывает посмотреть, кто кому нанес визит, насколько он там задержался, сколько кавалеров посетили каждую девушку. Ты, дорогая, будешь там как пламя свечи для мотыльков. Красавица из благородной семьи, которую раньше никогда не видели в городе. Мы представим тебя на открытии сезона в опере. Нет никакой надобности дожидаться вечера, когда все прочие девушки уже сделают свой дебют. Открытие сезона – вот время для девушек, которые хотят прослыть первыми красавицами. И ты несомненно будешь победительницей.

После одного из наиболее восторженных воспоминаний Берты об опере Жанна встала с постели около полуночи и на цыпочках направилась к спальне матери. Осторожно открыв дверь, она вошла, прижимая палец к губам и призывая мать к молчанию. Она аккуратно прикрыла дверь и, подбежав к постели матери, забралась в нее и принялась крепко обнимать Берту.

– Я так счастлива, мамочка!

– Я тоже, деточка моя.

– Только… если бы не две вещи.

– Расскажи маме.

– Моего платья еще нет, а до оперы осталось всего три недели.

Берта погладила пальцами мягкую щеку Жанны:

– Три недели – это очень долго, мой ангел. Платье прибудет. Не беспокойся. Я тебе обещаю. А второе?

– Это Мэй-Ри. Она может пойти с нами в оперу?

– О-о. Я как-то не подумала.

– Она думает, что идет с нами, мама. Я не знаю, что сказать ей.

– В таком случае придется взять ее. Она славная девушка. Приятно будет доставить ей удовольствие. Просто мы не возьмем горничную. И Мэри сможет сидеть сзади, на ее месте.

– Спасибо, мамочка. – Жанна поцеловала мать и слезла с высокой кровати. Дойдя до двери, она обернулась и снова подошла к Берте. – Мама, а что же станет с Мэй-Ри дальше?

– У меня сейчас нет времени думать об этом. Она может делать что-нибудь полезное по дому. Нужно будет писать приглашения, отвечать на них… всякое такое. Позже я позабочусь о том, чтобы найти ей место компаньонки или гувернантки, вроде как у нас. Она, умная девушка. И скоро поймет, что в городе живут по правилам, не так вольно, как здесь. Она научится знать свое место.