"Наследство из Нового Орлеана" - читать интересную книгу автора (Риплей Александра)

Глава 13

Мэри была слишком слаба и не могла сопротивляться напору Жанны. Но и как-то помочь ей она тоже не могла. Полчаса спустя Жанне удалось одеть Мэри только наполовину. Когда она зашнуровывала Мэри корсет, дверь отворилась и вошел доктор Лимо в сопровождении Берты.

– Что ты делаешь, Жанна? – воскликнула мать. – Ты хочешь, чтобы Мэри снова стало хуже?

Жанна выронила шнурки и отскочила от постели.

– Мэй-Ри сказала, что хочет встать, мама. Она сказала, что тогда будет чувствовать себя намного лучше. – Она поспешно сделала книксен: – Bonjour, Docteur Limoux.[10]

Доктор кивнул в ответ:

– Откройте-ка мне шторы, Жанна, вот умница. Дайте-ка я взгляну на наш солнечный удар.

Мэри попыталась улыбнуться доброму морщинистому лицу, увиденному в свете свечей. Но когда отворили ставни, от внезапного света ее глаза, казалось, запылали огнем и она стиснула зубы от боли. Доктор Лимо большим пальцем поднял ей веко. От этого прикосновения она вскрикнула.

– Извините меня, мадемуазель, – сказал доктор. Он поднял правую руку Мэри, затем левую и развернул каждую, чтобы осмотреть багровые ссадины. – А это у нее откуда? – Его пальцы нащупывали ей пульс.

– Она, бедняжка, упала с лошади, – сказала Берта, – в тот же день, когда заработала и солнечный удар. Ужасно ей не повезло.

Доктор Лимо бережно положил руку Мэри вдоль ее тела. Его ладонь на мгновение задержалась у нее на лбу.

– Снимите с этой несчастной юной дамы все наряды и наденьте на нее просторную удобную ночную рубашку. Она должна провести в постели самое меньшее еще неделю, и лишь тогда ей можно будет вставать. Я не вижу никаких признаков солнечного удара. Она поправляется после желтой лихорадки.

Берта Куртенэ взвизгнула – нечеловечески пронзительно. И без чувств рухнула на пол.

– Господи, неужели в этом доме придется лечить каждого? – сердито сказал доктор. – Жанна, принесите матери нюхательной соли. И позовите горничную, чтобы помогла мне отнести ее в спальню. – Он повернулся к Мэри и заговорил ласковым, спокойным тоном: – Ты скоро поправишься, дитя мое. Я приготовлю обезболивающий сироп с настойкой опия. А к глазам пусть прикладывают крошеный лед в тряпочке. Они скоро перестанут болеть… Я не стану пускать тебе кровь – кризис уже миновал, и ты на пути к выздоровлению. Просто отдыхай и пей, сколько выдержит желудок. Завтра постарайся съесть немного супу, а если будет желание, то и хлеба, смоченного в молоке. Завтра вечером я вернусь и осмотрю тебя.

Он склонился над распростертым телом Берты, затем выпрямился.

– С нее достаточно и глотка бренди. Не понимаю, зачем вы, женщины, столь настойчиво втискиваетесь в эти чертовы корсеты. В них же дышать невозможно. Потому-то вы и падаете вечно в обмороки. – Идя за слугами, которые выносили Берту из комнаты, он все еще ворчал.

Мэри следовала всем предписаниям доктора Лимо, кроме приема опия. Она приняла одну дозу и, очнувшись после дурманного сна, почувствовала себя хуже обычного. После этого она отказалась от опия. Во время следующего визита доктора Лимо она уже сидела, опираясь на подушки, и ела рисовый пудинг.

– Молодость, – сказал он. – Если бы я мог разливать ее по пузырькам и прописывать моим пациентам, я был бы самым удачливым врачом в мире. Мои визиты, милая барышня, вам больше не понадобятся. – Он взял Мэри за руку и галантно склонился над нею. Его старомодные густые усы пощекотали кожу Мэри, и она улыбнулась.

Через несколько минут после его ухода на цыпочках вошла Жанна:

– Мэй-Ри? Как, ты ешь? Замечательно! Доктор Лимо только сейчас разрешил мне зайти к тебе, а раньше запрещал. Я боялась, что тебе стало хуже из-за моих глупостей. Как ты себя чувствуешь? Можно, я немного побуду с тобой?

– Мне гораздо, гораздо лучше. Останься, пожалуйста. Сядь здесь, рядом со мной. У меня такое ощущение, будто я отсутствовала много недель. – Мэри была чрезвычайно рада видеть Жанну. И эта радость заставила ее вспомнить те недостойные чувства, которые обуревали ее накануне болезни. Ей стало совестно. – Я счастлива, что у меня есть такая хорошая подруга, – выпалила она. – Твоя семья так добра ко мне. Мне бы следовало лучше проявлять свою благодарность.

– Какая-то ты ненормальная, Мэй-Ри. Мы все должны быть благодарны тебе за то, что ты приехала к нам.

– Как твоя мама?

– Как всегда. Носится повсюду, суетится из-за всякой мелочи. Ты забудь про ее обморок. Она и так была расстроена из-за приезда внучки Эркюля, а когда услышала, что у тебя лихорадка, это оказалось выше ее сил.

– Я понимаю, – сказала Мэри.

– Сомневаюсь. Бедная мама, такая печальная история! Видишь ли, Мэй-Ри, у меня когда-то было четыре брата и четыре сестры. Я была самой младшей. Началась эпидемия лихорадки, и за два дня все мои братья и сестры умерли. Я одна не заразилась. Мама привезла меня на плантацию и с тех пор ни разу не разрешала мне съездить в город. Это случилось почти двенадцать лет назад. Она до смерти боится, что и я умру от лихорадки. Говорят, что креолы и черные ей не подвержены. Однако все мои братья и сестры заболели. Странно подумать, что сейчас мне почти столько же, сколько было старшему из них, когда он умер. Как бы мне хотелось знать, какие они были. – На прекрасные темные глаза Жанны навернулись слезы.

Мэри тронула ее за руку:

– Не печалься. У тебя есть Филипп. Он же не умер.

Жанна рассмеялась:

– Мэй-Ри, ты что, ничего не знаешь? Филипп мне не родной брат. Папа усыновил его. На самом деле он сын моего дяди Франсуа. Когда родные сыновья папы умерли, его брат отдал ему Филиппа. Он был незаконнорожденный, но Франсуа узаконил его. Однако другие дети дяди Франсуа не очень хорошо к нему относились; да и тетя Софи была счастлива избавиться от него. Ни одной женщине не захочется растить сына своего мужа, рожденного от другой.

Мэри было безумно интересно. Правда, она не была уверена, что может верить хоть единому слову Жанны. Эта история слишком напоминала романы, которые ей запрещали читать монахини. Но Жанна говорила обо всем этом так спокойно, совершенно тем же тоном, каким излагала родословную лошадей на конюшне. У приличных людей не бывает внебрачных детей. Мэри постаралась рассмеяться:

– Жанна, ты вредина! Я чуть было не поверила тебе.

– Мэй-Ри, ты меня обижаешь. Конечно же, я говорю правду.

– Но откуда ты могла узнать обо всем этом? Ты же сама сказала, что тебе было только два года.

– Но мама все время говорит о моих умерших братьях и сестрах. У нее есть миниатюры их всех, а на рамках выгравированы их имена. Можешь посмотреть, если хочешь. Они были очень красивые дети.

– Ладно. Я верю, что у тебя были братья и сестры, которые умерли. Но я ни за что не поверю, что Филипп… как ты его назвала?

– Незаконнорожденный? Но это не так, Мэй-Ри. Его папа сделал его законным. И усыновил – тоже по закону. Люди всегда так делают, каждый об этом знает.

– А тебе кто сказал?

– Я не помню. Может быть, слышала где-то. Я слышу многое, о чем мне не говорят. Например, о папиной любовнице. Предполагается, что я не должна об этом знать. Ой, я так надеюсь, что она приедет навестить Эркюля. Доктор Лимо сказал, что у него был апоплексический удар. Он проживет еще какое-то время, но потом будет новый удар, и тогда он умрет. Мама и Grandpère спорили об этом весь вечер. Дедушка хочет, чтобы предсмертное желание Эркюля было исполнено, а мама говорит, что не позволит этой женщине переступить порог дома, в котором она живет. Замечательная была стычка. Grandpère кричал так, что люстры звенели. Наверное, он ее переспорит. Обычно так и бывает.

– Жанна, я, пожалуй, сейчас отдохну. Выйди ненадолго, ладно?

Жанна поцеловала Мэри в щеку.

– Знаешь, Мэй-Ри, иногда мне кажется, что ты намного младше меня. Я слышала, как папа говорил то же самое обо всех американцах. Они все дети. Ну, спи, младенец американский! – Мэри слышала, как Жанна смеялась, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.

Поправив подушки, Мэри закрыла глаза. Но сон не приходил. Откровения Жанны, ее непринужденная болтовня о незаконнорожденных и любовницах нарушили покой Мэри. В монастырской школе она с подружками пересмеивалась, и вздыхала, и грезила о любви, кавалерах, свадьбах, детишках, красивых, как куколки. Одна девочка повторила то, что рассказала ей замужняя сестра о мужьях и детях, но все они в ужасе отвергли этот рассказ. Ни о каких интимностях, кроме как о невинном романтическом поцелуе, речи никогда не заходило. Но Жанна Куртенэ в своих рассказах часто затрагивала половые вопросы. Ее натура, любопытная и жизнелюбивая, была переполнена чувственностью. Из-за нее Мэри начала испытывать незнакомые, тревожные, непреодолимые чувства. Тщетно старалась она внушить себе, что таких чувств просто не существует.

Она вспомнила, как Жанна дотрагивалась до своего тела, гладила свои груди, говорила о том, как к ним, в ее воображении, прикасался Вальмон Сен-Бревэн. И Мэри робко провела руками по собственному телу. Она была удивлена мягкостью своей плоти, тем, как неожиданно затвердели ее соски. Такого рода приятных ощущений она никогда раньше не испытывала – эти прикосновения одновременно отозвались в коже на ладонях и на груди. Она почувствовала себя так, словно открыла какую-то тайну, и даже в тот момент, когда постигала ее, жалела, что открыла эту тайну так поздно. Неуклюжими от нетерпения пальцами она расстегнула пуговицы ночной рубашки. Когда руки ее дотронулись до обнаженных грудей, она вскрикнула от острого, жалящего экстаза прикосновения кожи к коже. Ладони ее двинулись к плечам, к горлу, к бокам, обратно к грудям. По спине прокатилась теплая волна, потом щекочущий холодок, потом тепло и холод вместе, сменяя друг друга, ниспадая и поднимаясь, перехватывая дыхание, вызывая на глазах слезы от неведомого доселе чувства.

Удовольствие было слишком велико. Оно превратилось в яростную внутреннюю потребность, от которой тело ее извивалось из стороны в сторону, а в горле рождались непроизвольные стоны. Сила этой страсти привела Мэри в ужас. Она широко развела руки в стороны, отвергая собственные прикосновения и те чувства, которые они пробуждали. Она неотрывно смотрела на прозрачную белую сетку над своей кроватью. Руки и ноги у нее дрожали, грудь поднималась и опадала при каждом коротком, жадном вздохе.

Постепенно ясность мысли вернулась к ней. Дрожь улеглась, дыхание пришло в норму. Она очень устала.

«Не понимаю, что я чувствовала, что делала, что все это значит, – думала она, погружаясь в сон. – Разберусь, когда проснусь».

– Т-с-с, Мэй-Ри, просыпайся быстрее. Смотри, я сама принесла тебе кофе. С молоком, вкусный, горячий, с пенкой – как раз какой ты любишь. Мэй-Ри, ну давай же, вставай!

– Что случилось? Чего ты хочешь?

– Вот. Пей свой кофе. Мама может пожаловать в любую минуту. Ой, Мэй-Ри, так интересно! Дом с самого утра ходуном ходит. Мама собирается в гости к сестре в Батон-Руж. Она велела, чтобы достали сундуки с чердаков, а сейчас разбрасывает платья и туфли по всей комнате. Она ужасно спешит. Это может означать только одно. Наверное, должна приехать папина любовница… Я наперед знаю, что будет. Сейчас она примется искать меня и велит мне собираться тоже. Но я не поеду. Мне до смерти хочется взглянуть на эту женщину… И поэтому, Мэй-Ри, ты сделаешь вот что: ты должна упросить маму разрешить мне остаться с тобой, ведь ты еще так слаба. И я тоже буду ее упрашивать. Может, мы обе даже немножко поплачем. Тогда она не заставит меня ехать. Я уверена.

Жанна ошибалась. Незадолго до полудня она, ее мать, две горничные, кучер, четыре лошади, кабриолет, два грума, четыре сундука и шесть саквояжей были доставлены на борт парохода, отозвавшегося на сигнал с берегового вала возле Монфлери. Мэри помахала им рукой с верхней галереи. Берта Куртенэ согласилась, что Мэри еще слишком слаба для такого путешествия. И к тому же, решила Берта, Мэри не будет ни унизительно, ни стыдно присутствовать в доме, когда появится эта женщина. Она же не член семьи.

Мэри вернулась к себе в комнату и легла в постель, как ей и велела Берта. Горничная принесла ей обед – бульон, тарелку пудинга и кофейник с кофе. Но и съев все это, Мэри осталась голодной.

«Как нелепо, – подумала она. – Я совсем не чувствую себя больной, и я устала лежать в постели. Оденусь-ка я и спущусь в столовую. Там будет обедать Grandpère, и мне наверняка кое-что перепадет».

Она была слабее, чем ожидала. Ей понадобилось много времени, чтобы одеться и причесаться. Когда она добрела до столовой, там было пусто, со стола убрали, и лишь аппетитные запахи свидетельствовали о недавней трапезе. Она решила пойти на кухню поискать чего-нибудь съестного.

Солнечный свет во дворе ударил Мэри словно молотком. Она пошатнулась и прикрыла глаза руками. «Вернись в дом, ляг в постель», – приказала себе Мэри. Но она уже решила, что непременно добудет что-нибудь поесть. Пошатываясь, она побрела к кирпичному домику, сияющему белой штукатуркой.

– Не ходите туда, мадемуазель. – Из тени под фиговым деревом показалась изящная рука, дотронувшаяся до груди Мэри и воспрепятствовавшая ее неуверенному продвижению по двору.

– Что такое? Пустите меня. – Мэри стала вглядываться в темноту.

Оттуда вышла молодая женщина.

– Туда нельзя, – сказала она. – Старик умер, и его родные скорбят. – Голос ее был суров и холоден. В осанке и выражении лица сквозили высокомерие и надменность. Более экзотически прекрасного создания Мэри не доводилось видеть.

Ее короткий, тонкий нос был образцом совершенства и соразмерности. Взгляд Мэри сам собой перешел с острой, четко очерченной переносицы на рот с отчетливым, словно резцом мастера вырезанным овалом губ, которые казались окрашеными земляничным соком. Черные глаза были почти прикрыты густой черной бахромой длинных ресниц. Над ними располагались узкие черные брови, изогнутые, словно две радуги. На фоне белоснежной кожи молодой женщины они особенно поражали своей чернотой. Цветом и матовым блеском ее кожа напоминала лепестки магнолии или густые сливки, каким-то образом превратившиеся в атлас.

До этого мгновения Мэри считала самой красивой девушкой во всей Америке Жанну Куртенэ. Теперь она поняла, что Жанна просто хорошенькая. Красота – нечто более величественное, царственное. Красота настолько совершенна, что заставляет усомниться в своей реальности. Красота – это и есть молодая женщина, что стоит сейчас рядом с ней.

Мэри была настолько потрясена, что прошла целая минута, прежде чем до нее стал доходить смысл слов, произнесенных девушкой.

– Умер? Эркюль? Какая жалость! Он был так добр ко мне. – Она повернулась к дому. – Разумеется, я не стану мешать. – Потом она вспомнила: – А вы не знаете, приехала его внучка? Он так хотел ее повидать. Исполнилось ли его желание?

Прекрасные губы девушки раздвинулись. Но прежде чем она успела произнести хоть слово, ее внимание отвлекли. Из кухни выходили Клементина и еще какая-то женщина. Обе громко рыдали. Клементине приходилось поддерживать убитую горем женщину.

– Да простит меня Господь, и все святые, и Пресвятая Богородица! – кричала та. – Он ждал меня, а я опоздала.

– Вот и ответ на ваш вопрос, не так ли? – сказала девушка. Она быстро проплыла по двору, раскинув руки в стороны, и обняла плачущую внучку Эркюля.

«Она движется, как высокая трава на ветру, – подумала Мэри. – А платье ее шуршит, словно ветер в траве». Она заметила, что розовое шелковое платье того же цвета, что и губы девушки, и такими же были мягкие кожаные туфли на крошечных ногах.

Мэри заставила себя отвернуться от этой печальной сцены. Ей было стыдно, что она так хотела получше рассмотреть внучку Эркюля и даже расстроилась от того, что Клементина заслоняет эту женщину и не дает хорошенько рассмотреть ее.

Также с немалым смущением она ощутила, что все еще очень голодна.

Потом новая мысль отогнала чувство голода.

«Интересно, эта девушка не дочка ли внучки? Если так, то она дочь отца Жанны, стало быть, сестра Жанны. Разумеется, оно так и есть. Она и впрямь похожа на Жанну, только намного красивее. Не удивительно, что Берта увезла Жанну. Было бы ужасно, если бы они встретились».

До чего же запутанный и сложный мир этот чужеземный, французский, тропический Новый Орлеан!