"Огненные купола" - читать интересную книгу автора (Эддингс Дэвид)

ГЛАВА 17

Забавнее всего было то, что родители никоим образом не могли предвидеть, когда именно принцессе Данае вздумается нанести им ранний утренний визит. Случались эти визиты не каждый день, и порой без них проходила вся неделя. Сегодняшний визит был как две капли воды похож на предыдущие. Постоянство — один из наиважнейших атрибутов божества. Двери спальни с грохотом распахнулись настежь, и принцесса, с развевающимися волосами и горящими от восторга глазами, влетела в спальню и одним гигантским прыжком очутилась на постели, где спали ее родители. За прыжком, как всегда, последовали возня и рытье в одеялах, покуда Даная наконец прочно не угнездилась между отцом и матерью.

Она никогда не наносила эти визиты в одиночестве. С Ролло не было никаких хлопот. Ролло был хорошо воспитанной игрушкой, всегда готовой развлекать других, но не навязчивой. Истинным бедствием была Мурр. Она обожала Спархока и в совершенстве владела искусством зарываться под одеяло. Проснуться оттого, что когтистое существо бесцеремонно карабкается вверх по ноге — довольно неприятный способ пробуждения. Спархок заскрежетал зубами, но стерпел.

— Птицы уже проснулись, — сообщила Даная почти укоризненно.

— Я просто счастлив за них, — пробормотал Спархок, сморщившись: кошечка, шнырявшая под одеялами, принялась ритмично запускать когти в его бедро.

— Ты сегодня что-то не в духе, отец.

— Я был в духе несколько минут назад. Пожалуйста, скажи своей кошке, чтобы не путала меня с подушечкой для булавок.

— Она делает так, потому что любит тебя.

— Я в восхищении, однако предпочел бы, чтобы она держала свои когти при себе.

— Он всегда такой по утрам, мама?

— Иногда, — рассмеялась Элана, обнимая девочку. — Я думаю, это зависит от того, что он съел на ужин.

Мурр замурлыкала. Взрослые кошки мурлыкают с пристойной сдержанностью — в отличие от котят и кошек-подростков. Этим утром мурлыканье маленькой кошки напоминало приближающуюся грозу либо скрежет мельницы с разболтавшимися жерновами.

— Сдаюсь, — сказал Спархок. Он откинул одеяла, выбрался из постели и набросил халат. — С вами тремя невозможно выспаться, — упрекнул он. — Пойдем, Ролло?

Жена и дочь Спархока озадаченно глянули на него, затем обменялись встревоженными взглядами. Спархок сгреб в охапку игрушечного медвежонка Данаи и поковылял из спальни, волоча Ролло за правую ногу. За его спиной Элана и Даная озабоченно перешептывались. Спархок шлепнул медвежонка в кресло.

— Ролло, дружище, это же совершенно невыносимо, — сказал он, стараясь, чтобы его было слышно в спальне. — Не понимаю, как ты можешь все это сносить. — В спальне воцарилась мертвая тишина. — Я думаю, старина, нам с тобой стоило бы уехать ненадолго, — продолжал Спархок. — Они уже обращаются с нами, точно мы — предметы обстановки.

Ролло ничего не сказал, но, впрочем, Ролло вообще был молчалив.

Зато Сефрения, стоявшая в дверях, была явно озадачена.

— Спархок, ты хорошо себя чувствуешь?

— Превосходно, матушка. А отчего ты спрашиваешь? — Спархок не ожидал, что у спектакля, устроенного им исключительно для жены и дочери, окажется лишний зритель.

— Надеюсь, ты понимаешь, что разговариваешь с набивной игрушкой?

Спархок уставился на Ролло с притворным изумлением.

— Бог мой, Сефрения, кажется, ты права. Как странно, что я сам не заметил этого. Наверное, так бывает, когда человека ни свет ни заря выставляют из собственной постели. — Он изо всех сил старался сохранить невозмутимый вид, но получалось это у него плохо.

— О чем это ты говоришь, Спархок?

— Вот видишь, Ролло? — обратился Спархок к медвежонку, пытаясь спасти хоть что-то. — Они нас просто не понимают — ни одна.

— Э-э… принц Спархок? — Алиэн, камеристка Эланы, незамеченной вошла в комнату, и в ее больших глазах была та же озабоченность. — Вам нехорошо?

Достоинство Спархока рушилось на глазах.

— Это очень, очень долгая история, Алиэн, — вздохнул он.

— Вы не видели принцессу, милорд? — спросила Алиэн, как-то странно поглядев на него.

— Она в постели у матери. — Ситуация решительно превратилась в безнадежную. — Я же отправляюсь в ванную — если это кого-нибудь интересует.

И Спархок побрел прочь из комнаты, волоча за собой жалкие остатки достоинства.

Стирик Заласта оказался аскетического вида человеком с белыми волосами и длинной серебристо-седой бородой. У него было худощавое, какое-то незавершенное, как у всех стириков, лицо, косматые черные брови и низкий красивый голос. Он был старейшим другом Сефрении и почитался всеми как мудрейший и могущественнейший маг Стирикума. Он носил белое просторное одеяние наподобие рясы с капюшоном и не расставался с посохом, который носил скорее для виду, потому что был довольно крепок и не нуждался в опоре при ходьбе. По-эленийски он говорил хорошо, хотя и с сильным стирикским акцентом. Этим утром Спархок и его друзья собрались во внутреннем саду Сефрении, чтобы услышать во всех подробностях о том, что на самом деле происходит в Тамуле.

— Мы не можем с уверенностью сказать, настоящие они или нет, — говорил Заласта. — Видели их редко и весьма бегло.

— Но это определенно тролли? — спросил Тиниен. Заласта кивнул.

— Тролля ни с кем невозможно спутать.

— Истинная правда, — пробормотал Улаф. — Весьма вероятно, что здесь видели именно настоящих троллей. Какое-то время назад все они вдруг собрались и покинули Талесию. Однако никому не пришло в голову спросить их, куда они направляются.

— Видели также и древних людей, — продолжал Заласта.

— Кто они такие, мудрый? — спросил патриарх Эмбан.

— Люди из начала веков, ваша светлость. Они немного больше троллей, но не настолько умны. Живут они стаями и очень жестоки.

— Мы встречались с ними, друг Заласта, — кратко сказал Кринг. — В тот день я потерял многих своих товарищей.

— Возможно, здесь и нет связи, — продолжал Заласта. — Тролли — современные существа, но древние люди несомненно происходят из весьма далекого прошлого. Их род вымер примерно пятьдесят тысячелетий назад. Есть также неподтвержденные сообщения о киргаях.

— Можешь считать их подтвержденными, Заласта, — вставил Келтэн. — Как-то ночью на прошлой неделе они доставили нам недурное развлечение.

— То были непобедимые бойцы, — сказал Заласта.

— В глазах своих современников — возможно, — возразил Келтэн, — но против современной тактики, оружия и доспехов им трудно выстоять. Катапульты и атака тяжеловооруженных рыцарей изрядно их озадачили.

— Собственно говоря, мудрый, кто такие киргаи? — спросил Вэнион.

— Я давала тебе свитки, Вэнион, — сказала Сефрения. — Разве ты их не читал?

— До того места я еще не дошел. Читать по-стирикски слишком трудно. Хорошо бы кто-нибудь поломал голову над тем, как упростить ваш алфавит.

— Погоди-ка, — вмешался Спархок. Он взглянул на Сефрению. — Я никогда не видел прежде, чтобы ты читала, — с укором сказал он. — Ты не позволяла Флейте даже прикоснуться к книге.

— Совершенно верно — к эленийской книге.

— Так значит, ты можешь читать?

— По-стирикски.

— Почему же ты нам об этом не сказала?

— Потому что это было не ваше дело, дорогой.

— Ты солгала! — Спархок почему-то был потрясен.

— Вовсе нет. Я не могу читать по-эленийски — главным образом потому, что не хочу. Это некрасивый язык, и буквы у вас уродливые — они похожи на паутину.

— Но ты намеренно заставила нас поверить, будто ты чересчур примитивна, чтобы учиться читать!

— Это было необходимо, дорогой. Пандионские послушники — народ не слишком умудренный, и нужно было оставить вам хоть что-то, чтобы чувствовать себя выше других.

— Не вредничай, — пробормотал Вэнион.

— Вэнион, — ответила она довольно резко, — я пыталась хоть чему-то научить десять поколений этих громадных неуклюжих деревенщин, и во время обучения мне все время приходилось терпеть их несносную снисходительность. Да, Спархок, я могу читать, а также считать, спорить на философские и теологические темы, если понадобится, и я полностью изучила логику!

— Не знаю, зачем ты кричишь на меня, — мягко запротестовал Спархок, целуя ее ладони. — Я всегда считал, что ты чудесная, замечательная женщина… — он вновь поцеловал ее ладони, — для стирика, разумеется.

Сефрения вырвала у него свои руки, но тут же увидела, что он ухмыляется.

— Ты невозможен, — вздохнула она и сама, не выдержав, улыбнулась.

— Мы, кажется, говорили о киргаях, — ненавязчиво напомнил Стрейджен. — Кто они, собственно говоря, такие?

— Они, по счастью, совершенно вымерли, — ответил Заласта. — Это был народ, который, судя по всему, не был родствен ни одной из дарезийских рас — ни тамульцам, ни эленийцам, ни, совершенно точно, стирикам. Кое-кто предполагает, что киргаи в дальнем родстве с валезийцами.

— Я с этим не согласен, мудрый, — возразил Оскайн. — У валезийцев нет даже правительства, а понятие войны им и вовсе незнакомо. Это счастливейший народ в мире. Они ни в коей мере не могут быть родственны киргаям.

— Темперамент частенько зависит от климата, ваше превосходительство, — заметил Заласта. — Валезия — рай земной, а центральная Кинезга далеко не так приятна для жизни. Так или иначе, киргаи поклонялись жуткому богу по имени Киргон — и, как большинство примитивных народов, назвали себя по его имени. Полагаю, что все народы эгоистичны. Все мы убеждены, что наш бог лучше прочих и что наша раса — высшая. Киргаи довели это убеждение до предела. Трудно рассуждать о верованиях вымершего народа, но киргаи, судя по всему, дошли то того, что стали считать себя существами, отличными от человеческого рода. Они верили также, что вся истина уже открыта им Киргоном, а потому враждебно относились ко всем новым идеям и верованиям. Они довели идею военизированного общества до абсурда, а кроме того, они были помешаны на чистоте расы и стремились к физическому совершенству. Если ребенок рождался калекой, его уносили в пустыню и оставляли там умирать. Если солдат был покалечен в бою, его убивали его же товарищи. Если женщина рожала слишком много девочек, ее удушали. Киргаи выстроили город-государство возле оазиса Кирга в центральной Кинезге и напрочь отгородились от других народов и новых веяний. Киргаи до смерти боялись новых веяний. Это была, вероятно, единственная культура в истории человечества, которая идеализировала глупость. Киргаи считали ум недостатком и излишне сообразительных детей убивали.

— Милая компания, — пробормотал Телэн.

— Само собой, они завоевали и поработили своих соседей — по большей части, пустынных кочевников неизвестной расы, — и поскольку солдаты есть солдаты, неизбежны были случаи смешения крови.

— Но ведь это в порядке вещей, не так ли? — с едкой горечью спросила баронесса Мелидира. — Насилие во время войны всегда было делом разрешенным.

— Только не в этом случае, баронесса, — ответил Заласта. — Если киргая застигали за этим «братанием», его убивали на месте.

— Какая освежающая идея, — пробормотала она.

— Женщину, разумеется, тоже. Однако, несмотря на все старания киргаев, на свет все же появились отпрыски смешанной расы. В глазах киргаев это было осквернение расовой чистоты, и полукровок нещадно уничтожали. Вскоре, однако, Киргон передумал. Он увидел, как можно использовать этих полукровок. Их собрали, кое-чему обучили и сделали частью армии. Назвали их «кинезганцами», и в свое время они составили ту часть армии, которая делала всю грязную работу и принимала на себя основную тяжесть потерь. У Киргона, видите ли, была цель — обычная цель того, кто обладает воинственным складом ума.

— Мировое господство? — предположил Вэнион.

— Именно. Кинезганцев поощряли размножаться, и киргаи использовали их, чтобы расширять границы своих владений. Вскоре под их властью оказалась вся пустыня, и тогда они двинулись на границы соседних народов. Именно тогда с ними столкнулись мы, стирики. Киргаи были совершенно не готовы к тому, чтобы воевать со стириками.

— Воображаю! — рассмеялся Тиниен. Заласта коротко улыбнулся. Это была извиняющая, слегка снисходительная улыбка.

— Жрецы Киргона обладали некоторым даром, — продолжал он, — но они ни в коей мере не могли сравниться с тем, с чем столкнулись киргаи. — Заласта побарабанил пальцами по ладони. — Быть может, — задумчиво продолжал он, — если присмотреться повнимательнее, в этом и состоит настоящий секрет нашей расы. У прочих народов лишь один бог — или, в лучшем случае, несколько богов. У нас их тысяча, и все они более или менее в согласии друг с другом и способны действовать вместе. Так или иначе, вторжение киргаев в земли стириков обернулось для них катастрофой. Они потеряли практически всех кинезганцев и большую часть чистокровных киргаев. Они отступили в полном беспорядке и замешательстве, а младшие боги решили, что киргаям лучше сидеть дома. Никто до сих пор не знает, который из младших богов предложил эту идею, но она была поистине гениальна в своей простоте и действенности. Огромный орел в один день облетел Кинезгу, и его тень очертила на земле невидимую границу. Эта граница совершенно ничего не означала для кинезганцев, атанов, тамульцев, стириков, эленийцев и даже арджунов — зато для киргаев она оказалась, можно сказать, жизненно важной, потому что с того дня всякий киргай, переступивший эту границу, мгновенно умирал.

— Погодите минутку! — запротестовал Келтэн. — Мы ведь столкнулись с киргаями к западу отсюда. Как же они могли перейти эту границу?

— Они были из прошлого, сэр Келтэн, — пояснил Заласта, разводя руками. — Граница для них еще не существовала, поскольку орел не совершил свой полет, когда они двинулись маршем на север.

Келтэн почесал в затылке и нахмурился.

— Я не слишком хорош в логике, — сознался он, — но разве в этом нет какого-то пробела?

Бевьер тоже ломал голову над этим парадоксом.

— Я, кажется, понимаю, как это могло быть, — с сомнением проговорил он, — но мне нужно все как следует обдумать, чтобы быть уверенным.

— Логика не может ответить на все вопросы, сэр Бевьер, — заметил Эмбан и, поколебавшись, добавил: — Конечно, необязательно передавать Долманту эти мои слова.

— Возможно, проклятие больше не действует, — предположила Сефрения. — В нем нет нужды, поскольку киргаи вымерли.

— И так или иначе, — прибавил Улаф, — у нас нет и возможности проверить, действует оно или нет. Стрейджен вдруг рассмеялся.

— А знаете, он ведь прав, — заметил он. — Вполне вероятно, что это ужасное проклятие все еще существует, но никто не знает об этом, поскольку люди, против которых оно направлено, исчезли с лица земли несколько тысячелетий назад. Кстати, мудрый, что же с ними случилось? — обратился он к Заласте. — Ты сказал, что они вымерли.

— Точнее говоря, милорд Стрейджен, они выморили самих себя.

— Разве в этом нет противоречия? — спросил Тиниен.

— Не совсем. Кинезганцы были почти полностью уничтожены в войне со стириками, но они теперь стали жизненно важны для киргаев, поскольку были единственными имевшимися в распоряжении Киргона войсками, которые могли перейти границу. Киргон велел киргаям заняться воспроизводством новых армий из этих некогда презренных низших полукровок. Киргаи были превосходными солдатами и безоговорочно подчинялись приказам. Они посвятили кинезганским женщинам все свое внимание, совершенно забросив своих собственных. К тому времени, когда они осознали свою ошибку, все киргайские женщины уже вышли из возраста, когда могли рожать. Легенда гласит, что последний киргай умер около десяти тысяч лет назад.

— Это возводит идиотизм до вершин искусства, не так ли? — заметил Стрейджен. Заласта тонко улыбнулся.

— Так или иначе, там, где когда-то была Кирга, теперь расположена Кинезга. Населяет ее раса уродов и недоумков, которые существуют лишь за счет того, что через Кинезгу проходят основные караванные пути между Тамулом и западными эленийскими государствами. Остальной мир взирает на этих потомков непобедимых киргаев с глубочайшим презрением. Они пронырливы, трусливы, вороваты и омерзительно раболепны — достойная судьба для отпрысков расы, которая некогда полагала себя достаточно божественной, чтобы править всем миром.

— История — такой мрачный предмет, — вздохнул Келтэн.

— Однако Кинезга — не единственное место, где являются призраки прошлого, — прибавил Заласта.

— Мы это уже заметили, — отозвался Тиниен. — Эленийцы в западном Астеле убеждены, что к ним вернулся во плоти Айячин.

— Тогда, вероятно, вы слышали и о человеке по имени Сабр? — спросил Заласта.

— Мы даже пару раз встречались с ним, — рассмеялся Стрейджен. — Не думаю, чтобы он представлял собой серьезную угрозу. Это просто недозрелый позер.

— Впрочем, он вполне подходит для западных астелийцев, — добавил Тиниен. — Их всех затруднительно назвать умниками.

— Я встречался с ними, — с гримасой отвращения заметил Заласта. — Однако Кимеар из Даконии и барон Парок, его глашатай, — противники посерьезнее. Кимеар был одним из людей, родившихся в седле, которые время от времени появляются в эленийском обществе. Он покорил два других эленийских королевства в западном Астеле и основал одну из тех «тысячелетних» империй, которые то и дело возникают в мире, чтобы развалиться на куски со смертью их основателя. Герой Эдома — Инсетес, живший в бронзовом веке, которому действительно удалось нанести киргаям первое серьезное поражение. Его глашатая зовут Ребал. Это, разумеется, не настоящее его имя. Разжигатели политических страстей, как правило, действуют под вымышленными именами. Айячин, Кимеар и Инсетес отвечают простейшим эмоциональным порывам эленийцев — прежде всего обилием мускулов и физической силой. Я ни за что на свете не хотел бы обидеть вас, друзья мои, но у вас, эленийцев, какое-то нездоровое пристрастие к разрушению и поджогу чужих жилищ.

— Это один из недостатков нашей расы, — признал Улаф.

— Арджуны представляют для нас иную проблему, — продолжал Заласта. — Они принадлежат к тамульской расе, и их заветные стремления более сложны. Тамульцы вовсе не стремятся править миром — они просто хотят получить его в собственность. — Заласта мимолетно улыбнулся Оскайну. — Впрочем, как представители своей расы арджуны не слишком привлекательны. Их герой — человек, который изобрел работорговлю.

Миртаи со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы, и ее рука сама собой потянулась к кинжалу.

— Что-нибудь не так, атана? — мягко спросил Оскайн.

— Мне доводилось иметь дело с арджунскими работорговцами, — отрывисто ответила она. — Когда-нибудь, надеюсь, я встречусь с ними снова, и уж на сей раз я не буду ребенком.

Спархок вдруг осознал, что Миртаи никогда не рассказывала им о том, как она стала рабыней.

— Этот арджунский герой более свежего происхождения, чем прочие, — продолжал Заласта. — Жил он в двенадцатом столетии, и имя его — Шегуан.

— Мы слыхали о нем, — мрачно сказал Энгесса. — Его люди завели обычай нападать на учебные лагеря атанских детей. Мы более или менее убедили арджунов больше так не делать.

— Звучит зловеще, — заметила баронесса Мелидира.

— Это было настоящее бедствие, баронесса, — сказал Оскайн. — В семнадцатом столетии арджунские работорговцы устроили набег на Атан, и имперский администратор поддался чувству справедливого гнева. Он приказал атанам устроить карательный поход в Арджуну.

— Мои соотечественники до сих пор поют песни об этом походе, — почти мечтательно проговорил Энгесса.

— Что, так плохо? — негромко спросил Эмбан у Оскайна.

— Чудовищно, — ответил тот. — Безголовый осел, отдавший этот приказ, не понимал, что когда велишь атанам что-то сделать, необходимо особо запретить применение некоторых мер. Болван попросту дал атанам полную волю. Они повесили короля Арджуны и загнали его подданных в южные джунгли. Нам пришлось затратить почти двести лет на то, чтобы уговорить арджунов слезть с деревьев. Это был тяжкий удар по экономике всего континента.

— Эти события относятся к более недавнему прошлому, — отметил Заласта. — Арджуны всегда были работорговцами, и Шегуан был лишь одним из тех, кто действовал в северной Арджуне. Он был прежде всего организатором. Он создал невольничьи рынки в Кинезге и привел в систему размеры взяток, которыми защищались невольничьи караваны. В Арджуне мы встречаемся с той особенностью, что глашатай древнего героя куда примечательнее, чем сам герой. Его имя — Скарпа, это умный и опасный человек.

— Как насчет самого Тамула и Атана? — спросил Эмбан.

— И мы, и атаны оказались нечувствительны к этой заразе, ваша светлость, — ответил Оскайн. — Видимо, все дело в том, что тамульцы чересчур большие эгоисты, чтобы иметь героев и беззаветно их почитать, а еще потому, что атаны древности были настолько меньше нынешних своих потомков, что современные атаны смотрят на них свысока. — Оскайн с лукавой усмешкой покосился на Энгессу. — Весь мир с замиранием сердца ждет того дня, когда появится первый атан ростом выше десяти футов. Подозреваю, что в этом-то и состоит конечная цель их искусственного отбора. — Оскайн повернулся к Заласте. — Твои сведения куда подробнее наших, мудрый, — одобрительно заметил он стирику. — Все ученые Империи не добыли ничего лучше отрывочных и неясных сведений об этих людях.

— В моем распоряжении самые разнообразные источники, ваше превосходительство, — ответил Заласта. — Однако эти древние персонажи сами по себе не представляют особой опасности. Атаны легко справились бы с чисто военными беспорядками, но в том-то и дело, что нынешние беспорядки не только военного свойства. Кто-то играет на самых темных сторонах человеческого воображения, воплощая ужасные образы фольклора. Уже видели вампиров, оборотней, вурдалаков, огров и даже тридцатифутового великана. Власти считают эти явления суеверной чепухой, но простые люди Империи охвачены ужасом. Мы не можем быть уверены в реальности этих тварей, но если перемешать их с самыми настоящими троллями, древними людьми и киргаями, это ввергает народ в настоящую панику. В довершение всего, происходит немало природных катаклизмов — чудовищные бури, смерчи, землетрясения, извержения вулканов, а кое-где даже небольшие затмения. Простолюдины Тамульской империи стали так пугливы, что бросаются наутек от кролика или стайки воробьев. У этих случаев нет никакой закономерности. Они просто происходят то здесь, то там, а потому нет никакой возможности вычислить, где, когда и что именно случится в следующий раз. Вот с чем мы столкнулись, друзья мои, — с кампанией ужаса, которая охватила весь континент, частью реальной, частью иллюзией, частью порождением самой обыкновенной магии. Если не начать бороться с этим — и как можно скорее, — народ сойдет с ума от страха. Империя рухнет, и в ней станет править ужас.

— А какие же плохие новости ты припас для нас, Заласта? — осведомился Вэнион. Заласта коротко усмехнулся.

— Вам бы все шутить, лорд Вэнион, — сказал он. — Друзья мои, сегодня после обеда у вас будет возможность обогатиться новыми сведениями. Все вы приглашены на заседание Тысячи. Ваш визит весьма важен с политической точки зрения, и — хотя Совет редко в чем приходит к полному согласию — существует мощное негласное мнение, что в этом случае нам с вами по пути. — Заласта помолчал и вздохнул. — Приготовьтесь также ко вспышкам враждебности, — предостерег он. — В Совете есть люди, у которых пена идет изо рта при слове «элениец». Уверен, что они попытаются спровоцировать вас.

— Спархок, — негромко проговорила Даная, — происходит нечто, чего я не могу понять.

Дело было вскоре после разговора с Заластой. Спархок удалился в один из укромных уголков сада Сефрении, взяв у Вэниона стирикскую рукопись, и теперь без особого успеха пытался разобраться в стирикском алфавите. Даная отыскала его в этом убежище и сразу забралась к нему на колени.

— Я-то думал, что ты всемудрая, — заметил он. — Разве это не одно из твоих качеств?

— Перестань. Что-то здесь ужасно не так.

— Почему бы тебе не поговорить об этом с Заластой? Он ведь поклоняется тебе, разве нет?

— С чего это ты взял?

— Я думал, что ты, он и Сефрения выросли в одной деревне.

— И что из того?

— Я просто заключил, что все жители деревни поклонялись тебе. Было бы логично, если бы ты появилась на свет в деревне своих приверженцев.

— Ты, кажется, совсем не понимаешь стириков. Скучнее я сроду ничего не слышала — целая деревня приверженцев одного Бога. Какая тоска!

— Для эленийцев это обычное дело.

— Эленийцы еще и едят свинину.

— Что ты имеешь против свинины? — Данаю передернуло. — Так кому же поклоняется Заласта, если он не из твоих приверженцев?

— Он не стал говорить нам, а расспрашивать об этом ужасно невежливо.

— Как же он тогда умудрился стать членом Тысячи? Я думал, что для этого нужно быть верховным жрецом.

— Заласта не входит в Тысячу и не желает этого. Он просто дает им советы. — Даная поджала губы. — Мне не стоило бы говорить это, Спархок, но не жди от Совета особой премудрости. Все верховные жрецы весьма набожны, но это не требует большого ума. Кое-кто из Тысячи просто чудовищно туп.

— Ты так и не смогла понять, какой бог стоит за всеми нынешними беспорядками?

— Нет. Кто бы это ни был, он не хочет, чтобы остальные узнали его, а у нас есть способы прятать свое присутствие. Единственное, что я могу сказать точно, — это не стирикский бог. Будь очень внимателен на сегодняшнем заседании, Спархок. У меня стирикский темперамент, и я могу упустить кое-что только потому, что привыкла к стирикам.

— Что именно я должен искать?

— Не знаю. Используй свою интуицию. Ищи фальшивых нот, промахов, любого намека на то, что некто не есть на самом деле то, чем он притворяется.

— Ты подозреваешь, что кто-то из Тысячи работает на врага?

— Я этого не сказала. Я просто сказала, что что-то не так. У меня предчувствие — как тогда, в доме Котэка. Здесь есть что-то, чего не должно быть, и я ни за что на свете не сумею сказать, что именно. Постарайся выяснить, в чем дело, Спархок. Нам это очень нужно.

Совет Тысячи собирался в величественном мраморном здании в самом центре Сарсоса. Эта мраморная громада подавляла — казалось, она дерзко и бесцеремонно расталкивает соседние здания, выдвигаясь вперед. Подобно всем общественным сооружениям, это здание было совершенно лишено человеческого тепла и уюта. Широкие гулкие мраморные коридоры и массивные бронзовые двери предназначались для того, чтобы вызвать у человека, оказавшегося там, чувство собственной ничтожности и незначительности.

Заседания проводились в большом полукруглом зале, где ступенчатыми ярусами располагались мраморные скамьи. По бокам ярусов тянулись лестницы. Ярусов, разумеется, было десять, и места на каждом ярусе располагались на равном расстоянии друг от друга. Все это было весьма логично. Архитекторы вынуждены придерживаться логики, иначе в один прекрасный день построенное ими здание рухнет им на головы.

По предложению Сефрении, Спархок и другие эленийцы облачились в простые белые одеяния, дабы избежать тех неприятных ассоциаций, которые неизбежно вызывает у всякого стирика вид вооруженного эленийца. Рыцари, однако, оставили под одеяниями мечи и кольчуги.

Зал был полупустым — часть Совета, как обычно, была занята какими-то другими делами. Члены Тысячи сидели на скамьях или расхаживали по залу, негромко переговариваясь. Некоторые целеустремленно переходили от одного коллеги к другому, о чем-то беседуя с серьезным видом. Другие смеялись и шутили, а кое-кто и дремал.

Заласта провел гостей вперед, где для них полукругом были расставлены кресла.

— Я должна занять свое место, — негромко сказала им Сефрения. — Прошу вас, не предпринимайте немедленных действий, если кто-то оскорбит вас. В этом зале скопилось несколько тысячелетий взаимной неприязни, и хотя бы часть ее неизбежно выплеснется.

Она пересекла зал и села на одну из мраморных скамей.

Заласта вышел в середину зала и стоял молча, не делая никакой попытки призвать собрание к порядку. Традиционные церемонии были здесь явно не в чести. Постепенно разговоры улеглись, и члены Совета заняли свои места.

— С разрешения Совета, — начал Заласта, — нас сегодня почтили своим присутствием важные гости.

— Я уж точно не желал бы этакой чести! — огрызнулся один из стириков. — Эти «гости» по большей части эленийцы, а я вовсе не склонен водить дружбу со свиноедами.

— Малоприятное начало, — пробормотал Стрейджен. — Похоже, наши стирикские сородичи в грубости не уступают эленийцам.

Пропустив мимо ушей реплику невоспитанного оратора, Заласта продолжал:

— Сарсос принадлежит к Тамульской империи, и все мы ощущаем немалые выгоды от этих связей.

— А тамульцы заботятся о том, чтобы мы сполна оплачивали эти выгоды! — выкрикнул другой стирик. Заласта не обратил внимания и на эти слова.

— Уверен, что все вы вместе со мной приветствуете первого секретаря Оскайна, главу имперской дипломатической службы.

— Не знаю, Заласта, с чего это ты так уж в этом уверен? — с хриплым смешком отозвался кто-то. Оскайн поднялся.

— Я потрясен этим обилием теплых чувств, — сухо проговорил он на безупречном стирикском наречии.

С мраморных ярусов полетели вопли и свист. Однако они разом стихли, когда Энгесса встал рядом с Оскайном, скрестив руки на могучей груди. Он даже не потрудился одарить суровым взглядом разгулявшихся советников.

— Так-то лучше, — сказал Оскайн. — Я рад, что легендарная вежливость стириков наконец-то соизволила проявить себя. С вашего разрешения, я вкратце представлю своих спутников, а затем мы вынесем на ваше обсуждение одно весьма важное дело.

Первым он назвал имя патриарха Эмбана, и по залу тотчас прокатилось гневное бормотание.

— Это направлено против церкви, ваша светлость, — шепнул ему Стрейджен, — не против вас лично.

Когда Оскайн представил Элану, один из советников, сидевший на самом верхнем ярусе, шепотом бросил своим соседям реплику, вызвавшую взрыв недвусмысленно пошлого хохота. Миртаи вскочила, как отпущенная пружина, и ее руки метнулись к кинжалам.

Энгесса что-то резко сказал ей по-тамульски.

Она тряхнула головой. Глаза ее недобро горели, зубы были крепко сжаты. Она выхватила кинжал. Миртаи могла не понимать стирикского, зато она очень хорошо понимала, что означает этот хохот.

Спархок тоже встал.

— Это мое дело, Миртаи, — сказал он.

— Ты не уступишь мне?

— Только не сейчас. Прости, но это в некотором роде официальный случай, так что мы должны соблюдать приличия. — Он повернулся к дерзкому стирику с верхнего яруса.

— Не хочешь ли, приятель, громче повторить то, что ты сейчас сказал? — осведомился он по-стирикски. — Если это так смешно, мы тоже хотим посмеяться.

— Вы только подумайте, — презрительно фыркнул наглец, — говорящая собака! Тут поднялась Сефрения.

— Я призываю Тысячу соблюсти традиционную минуту молчания, — провозгласила она по-стирикски.

— А кто умер? — осведомился крикун.

— Ты, Камриэль, — сладким голосом сообщила ему Сефрения, — так что наше горе не будет чрезмерным. Это — принц Спархок, человек, который уничтожил старшего бога Азеша, а ты только что оскорбил его жену. Предпочтешь ли ты традиционное погребение — если, конечно, после того, как Спархок до тебя доберется, от твоего бренного тела останется достаточно, чтобы было что предать земле?

Челюсть Камриэля отвисла, лицо залила смертельная бледность, да и прочие советники заметно съежились.

— Похоже, его имя здесь пользуется немалым весом, — шепотом заметил Улаф Тиниену.

— Очевидно да. Думается мне, наш дерзкий приятель наверху будет долго и мрачно размышлять о своей смертности.

— Советник Камриэль, — официальным тоном сказал Спархок, — не будем прерывать совещания Тысячи своим чисто личным делом. После заседания я отыщу тебя, и мы уладим необходимые формальности.

— Что он сказал? — шепотом спросила Элана у Стрейджена.

— То, что говорят обычно, ваше величество. Полагаю, советник Камриэль сейчас вспомнит, что у него срочное и неотложное дело на другом конце мира.

— И Совет допустит, чтобы этот варвар открыто угрожал мне? — взвизгнул Камриэль.

Седовласый стирик, сидевший в дальнем конце зала, уничижительно рассмеялся.

— Камриэль, — сказал он, — ты оскорбил гостью Совета, а при таких обстоятельствах Тысяча не обязана защищать тебя. Твой бог, видно, не слишком строго тебя наставлял. Ты — грубый и крикливый болван, и мы с радостью избавимся от тебя.

— Как ты смеешь так со мной говорить, Микан?

— Ты, видно, зачарован тем фактом, что один из богов неплохо к тебе относится, — промурлыкал Микан, — а потому проглядел тот факт, что все мы, здесь присутствующие, обладаем этим особым благословением. Мой бог любит меня так же сильно, как твой бог — тебя. — Микан на мгновение смолк. — Может быть, даже больше. Полагаю, что в этот миг твой бог решает, не переменить ли ему мнение относительно тебя. Ты, должно быть, ужасно ему надоел. Однако ты тратишь попусту драгоценное время. Как только завершится собрание, принц Спархок, полагаю я, придет за тобой — с ножичком. У вас ведь есть поблизости ножичек, ваше высочество?

Спархок ухмыльнулся и приоткрыл полу своего одеяния, показав рукоять меча.

— Превосходно, старина, — сказал Микан. — Я бы с радостью одолжил тебе свой меч, но всегда лучше сражаться собственным оружием. Камриэль, ты еще здесь? Если хочешь дожить до заката, лучше поторопись.

Советник Камриэль бежал.

— Что произошло? — нетерпеливо спросила Элана.

— Если взглянуть на дело в определенном свете, мы можем счесть бегство советника некоей формой извинения, — пояснил Стрейджен.

— Мы не признаем извинений, — упрямо сказала Миртаи. — Элана, можно мне догнать его и убить?

— Почему бы нам не дать ему вдоволь побегать, Миртаи?

— Вдоволь — это сколько?

— Как вы думаете, милорд, — обратилась Элана к Стрейджену, — долго ли он будет бегать?

— Полагаю, что до конца своих дней, моя королева.

— Меня это вполне устраивает.

Отклики Тысячи на описание последних событий, данное Заластой, были вполне предсказуемы, и тот факт, что все речи советников были отшлифованы до блеска, лишь намекал на то, что сообщения Заласты отнюдь не были для них новостью. Тысяча, судя по всему, разделилась на три фракции. Опять же предсказуемо было то, что изрядное число советников заняло привычную позицию: стирики защитят себя сами, и у них нет причин втягиваться в чужие дела. Обещания эленийцев всегда, впрочем, вызывали у стириков сильную подозрительность, поскольку эленийским правителям свойственно было забывать свои щедрые посулы стирикам, едва только минет очередная беда.

Вторая фракция была более умеренна. Эти советники указывали на то, что нынешний кризис задевает больше тамульцев, чем эленийцев, и присутствие здесь небольшого отряда рыцарей церкви из Эозии дела отнюдь не меняет. Как заметил седовласый Микан, «тамульцы могут не быть нам друзьями в полном смысле этого слова, но они нам по крайней мере и не враги. Давайте не забывать того, что их атаны заслоняют нас от астелийцев, эдомийцев и даконов». Микана глубоко почитали все, и его слово высоко ценилось в Совете.

Была, само собой, и третья фракция — меньшинство, состоявшее из столь закоренелых антиэленийцев, что они пошли дальше всех и предлагали заключить союз с виновниками всех нынешних бедствий. Они, впрочем, и не стремились к тому, чтобы их речи принимали всерьез. Ораторы просто ухватились за подходящую возможность, чтобы перечислить длинный список стирикских обид и обрушить на эленийцев потоки обличительной брани и ненависти.

— Это уже становится утомительным, — наконец сказал Спархоку Стрейджен, поднимаясь на ноги.

— Что ты задумал?

— Как — что? Я собираюсь ответить им, старина.

Стрейджен вышел на середину зала и стоял там, стойко встречая град воплей и ругани. Постепенно шум затих, главным образом потому, что горлопаны истощили запас бранных слов, а не потому, что стирикам было интересно выслушать, что желает сказать им светловолосый элениец.

— Я с удовольствием убедился в том, что все люди одинаково презренны, — звучный голос Стрейджена донесся до всех уголков зала. — Я уже отчаялся когда-либо отыскать в стирикском характере хоть один недостаток, но лишь теперь понял, что когда вы собираетесь в толпу, вы становитесь такими же, как все. Громогласный и ничем не прикрытый фанатизм, который вы так щедро проявили сегодня в этом зале, развеял мое отчаяние и наполнил мое сердце радостью. Я счастлив до полусмерти, что обнаружил в стирикской душе обычную сточную яму гнойной мерзости, поскольку это доказывает, что все люди одинаковы, к какой бы расе они ни принадлежали.

Ответом ему были протестующие вопли, которые щедро мешались с площадной бранью.

Снова Стрейджен ждал, когда все выдохнутся и стихнут.

— Я разочарован в вас, дорогие братья, — сказал он наконец. — Семилетний эленийский ребенок умеет ругаться куда изобретательней. Неужели это лучшее, что способна произвести на свет соединенная премудрость Стирикума? Неужели «эленийский.ублюдок» — все, что вы умеете выговаривать? Меня даже не особенно оскорбляет это выражение, поскольку в моем случае оно вполне уместно. — Он огляделся по сторонам с изысканным и слегка высокомерным видом. — Я также вор и убийца, и кроме того, обладаю целым букетом непривлекательных привычек. Я совершал преступления, которым и названия-то нет, и вы думаете, что ваши чахленькие оскорбленьица могут меня хоть в малейшей степени задеть? Может, все-таки кто-нибудь произнесет хоть одно осмысленное обвинение — прежде чем я начну разбирать по косточкам ваши собственные грешки?

— Вы поработили нас! — проорал кто-то.

— Нет, приятель, — промурлыкал Стрейджен, — кто угодно, только не я. Мне вы раба и за плату не всучите. Рабов ведь, знаете, нужно кормить — даже когда они и не работают. Ну ладно, а теперь перейдем прямо к делу. Мы установили, что я — бастард, вор и убийца, но вот вы кто такие? Застанет ли вас врасплох слово «нытики»? Вы, стирики, вечно скулите. Вы бережно составили список всех обид и притеснений, которые вам доводилось терпеть за несколько последних тысячелетий, и вот теперь находите извращенное удовольствие в том, чтобы забиваться в темные вонючие углы и, изрыгая эти обиды на свет божий, пережевывать их вновь и вновь, точно застарелую рвоту. Во всех своих бедах вы пытаетесь винить эленийцев. Сильно ли удивит вас, если я скажу, что не чувствую никакой вины по поводу гонений на стириков? Мне более чем достаточно вины за то, что я совершил ко самом деле, чтобы еще бить себя кулаками в грудь и каяться в злодействах, которые произошли за тысячу лет до моего рождения. По правде говоря, друзья мои, ваши вечно страдальческие физиономии порядком мне обрыдли. Неужели вы никогда не устаете жалеть себя? А сейчас я перейду прямо к сути дела и оскорблю вас еще сильнее. Если вам так хочется ныть, занимайтесь этим в свободное от дел время. Мы предлагаем вам возможность объединиться с нами перед лицом общего врага. Причем предлагаем, поймите, из чистой вежливости, потому что на самом деле вы нам не нужны. Запомните это хорошенько, ребята. Вы нам не нужны. Собственно говоря, вы будете нам только обузой. Я тут слышал, как несколько умственно отсталых предлагали заключить союз с нашим врагом. Да с чего вы взяли, что ему нужны такие союзники? Впрочем, эленийское крестьянство было бы только радо такому повороту дел, потому что получило бы повод перебить всех стириков отсюда и до фьордов Талесии. Союз с нами не ослабит наверняка эленийского фанатизма, но союз с нашим врагом совершенно точно приведет к тому, что через десять лет во всех эленийских королевствах в мире не останется ни одного живого стирика.

Он задумчиво поскреб подбородок и огляделся.

— Полагаю, это более-менее все, — сказал он. — Почему бы вам не обсудить это между собой? Я и мои друзья отправляемся в Материон завтра. Вы можете до нашего отъезда дать нам знать о своем решении. Конечно, оно целиком на вашей совести. Словами невозможно выразить, насколько мало заботят нас решения таких ничтожных людишек. — Стрейджен повернулся и галантно предложил руку Элане. — Пойдемте, ваше величество?

— Что ты им наговорил, Стрейджен?

— Всячески их оскорбил, — пожал он плечами, — потом пригрозил им уничтожением всей их расы и в конце концов предложил им стать нашими союзниками.

— И все это в одной речи?!

— Ваше величество, он был просто великолепен! — с воодушевлением воскликнул Оскайн. — Он высказал стирикам то, что нужно было высказать уже очень, очень давно.

— У меня есть определенные преимущества, ваше превосходительство, — усмехнулся Стрейджен. — Моя репутация так сомнительна, что никто не ждет от меня вежливости.

— Тем не менее ты был редкостно вежлив, — заметил Бевьер.

— Я знаю, сэр Бевьер, но обычно люди не ждут от меня вежливости, а потому не верят собственным ушам.

Тем вечером лица Сефрении и Заласты хранили одинаковое холодно-оскорбленное выражение.

— Я не хотел оскорбить никого лично, — заверил их Стрейджен. — Я слышал прежде, как многие просвещенные люди говорили то же самое. Мы сочувствуем стирикам, но нас утомляют эти постоянные приступы жалости к себе.

— Многое из того, что ты высказал, — обыкновенная ложь, — упрекнула его Сефрения.

— Разумеется, матушка. Это ведь была политическая речь, а никто и не ждет от политика правды.

— Вы многим рисковали, милорд Стрейджен, — укоризненно заметил Заласта. — Я едва не подавился собственным языком, когда вы сказали Совету, что эленийцы и тамульцы предлагают нам союз исключительно из вежливости. Когда вы сказали Совету, что не нуждаетесь в них, советники вполне могли решить переждать в сторонке, чем закончится дело.

— Нет, мудрый, — покачал головой Оскайн, — только не тогда, когда Стрейджен объявил весь Стирикум заложниками эленийцев. Это была блестящая политическая речь. Недвусмысленный намек на новую волну эленийских жестокостей не оставил Тысяче ни малейшего выбора. Какова была общая реакция?

— Та, которую можно было предвидеть, ваше превосходительство, — ответил Заласта. — Милорд Стрейджен выбил почву из-под ног традиционной стирикской жалости к себе. Очень трудно изображать жертву, когда тебе только что сказали, что при этом ты выглядишь надутым ослом. Многие советники так и кипят от гнева. Мы ведь очень любим жалеть себя, а теперь от этой жалости остались одни осколки. Никто всерьез и не полагал заключать союз с врагом — даже если бы мы знали, кто он такой, — но Стрейджен своей речью, как дубиной, загнал нас еще дальше. О нейтральности сейчас не может быть и речи, поскольку эленийские крестьяне воспримут ее почти так же, как союз с нашим неведомым врагом. Тысяча поможет вам, ваше превосходительство. Совет сделает все возможное — только бы защитить наших братьев и сестер в Эозии.

— Стрейджен, — с восхищением сказал Келтэн, — одним махом ты добился чего хотел. Мы могли бы хоть месяц торчать здесь, убеждая стириков, что в их же интересах присоединиться к нам.

— Мой дневной труд еще не закончен, — заметил Стрейджен, — и те, кого мне предстоит убеждать теперь, куда более твердолобы.

— Могу ли я чем-то помочь? — предложил Заласта.

— Вряд ли, мудрый. Как только стемнеет, мы с Телэном нанесем визит Сарсосским ворам.

— Стрейджен, в Сарсосе нет воров!

Стрейджен переглянулся с Телэном — и оба разразились циничным хохотом.

— Я просто не верю ему, Спархок, — говорила Элана уже позднее, когда они улеглись в постель. — В нем есть что-то фальшивое.

— Я думаю, любовь моя, все дело в его акценте. У меня самого было такое чувство, покуда я не сообразил, что хотя он без ошибок говорит по-эленийски, его акцент ставит ударение не на тех словах. У стирикского и эленийского наречий разные интонации. Не беспокойся — если бы Заласте нельзя было доверять, Сефрения знала бы об этом. Они знакомы очень, очень давно.

— И все же он мне не нравится, — не сдавалась Элана. — Он такой масляный, что блестит под солнцем. — Она предостерегающе подняла руку. — И не считай это обычным эленийским предрассудком. Я вижу в Заласте человека, а не стирика. Я просто не доверяю ему.

— Это пройдет, когда мы узнаем его получше. В дверь постучали.

— Вы заняты? — окликнула Миртаи.

— Чем же мы можем заниматься в такой поздний час? — язвительно отозвалась Элана.

— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я сказала об этом вслух?.. Здесь Телэн. Он хочет сообщить вам что-то важное.

— Пусть войдет, — сказал Спархок. Дверь открылась, и Телэн ступил в круг света от единственной свечи, горевшей в спальне.

— Ну, Спархок, — сказал он, — все как в добрые старые времена.

— То есть?

— Мы со Стрейдженом возвращались со встречи с местными ворами и на улице заметили — поверишь ли? — Крегера. До чего же приятно было снова его увидеть! Я уже начал скучать по нему.