"Свет без тени" - читать интересную книгу автора (Ватанабэ Дзюнъити)Глава XIIНаступил декабрь. Как обычно в конце года, пациентов в больницах было мало. Все в предновогодних заботах, всем не до болезней. В такое время мало кто ходит по врачам. В «Ориентал» тоже наступило затишье. Амбулаторные больные, правда, еще приходили, но палаты опустели – а ведь до Нового года еще две недели. Выписались и пациенты из роскошных люксов. На всем этаже осталась одна Дзюнко Ханадзё. Теперь, после операции, она по два раза на дню принимала процедуры: сидела в тазу с теплой водой. Процедура приятная, снимает боль – хотя зрелище, конечно, не слишком эстетичное. Но за время пребывания в клинике Дзюнко привыкла ко многому. Не меньше Дзюнко Наоэ тревожил Ёсидзо Исикура. В последние дни старик снова стал жаловаться на боли и тяжесть в желудке. – Знаете, доктор, просто есть не могу, – чуть не плакал он. Лицо его побледнело, щеки ввалились. – А вчера опять был жар. Простыл, что ли? – По ночам выключают отопление, одевайтесь теплее, – ответил Наоэ, изучая температурный лист. Всю последнюю неделю температура у Исикуры ежедневно подскакивала до 38°, а иногда и выше. Жаропонижающее почти не действовало, ртутный столбик снова начинал неумолимо ползти вверх. Это был верный признак близкого конца. Последняя стадия болезни. Лечение бесполезно… – Может, новая язвочка появилась? – вздохнул Исикура. – Не думаю, – хмуро сказал Наоэ. – А к Новому году вы меня выпишете? Наоэ передал Норико температурный лист и отвернулся к окну, за которым ярко светило утреннее зимнее солнце. – Хочу встретить праздник дома, – дрожащим голосом закончил старик, и у Норико болезненно сжалось сердце. – Поясница болит? – Спасибо, получше стало. Только сил моих больше нет, доктор… Изболелся я. – Вам вредно волноваться. Лежите, отдыхайте. – Знаете, лезут в голову всякие мысли. – Исикура бросил взгляд на невестку. – Наверно, помру скоро… – А вы думайте о рыбалке. – Эх! – Старик охотно подхватил любимую тему. – Уже больше года не рыбачил! Вот поправлюсь – буду каждый день ходить. Наверстаю упущенное. – Ну что ж, выздоравливайте… – Наоэ попрощался и вышел из палаты. Исикура молча смотрел ему вслед. В тот же день Наоэ пригласил к себе старшего сына Исикуры с женой. Когда они вошли, он сказал им самым будничным тоном: – Вашему отцу осталось жить меньше месяца. Самое большее – до середины января. – Как?! Всего?.. – Я думал, что он продержится еще немного, но сегодня понял, что заблуждался. Он слишком слаб. Это конец. Муж с женой переглянулись. – Вы уверены, доктор? – Да. Скажите, а о той операции отец вам ничего не говорил? – Говорил. Удивляется, почему нет улучшения, – кивнул головой Исикура-младший. – Он ни о чем не догадывается? – Да вот позавчера вдруг обмолвился: уж не рак ли? – Надеюсь, вы ему ничего не сказали? – Нет-нет, что вы! Ответили, как вы учили. – Ну и хорошо. Ни в коем случае нельзя говорить ему правду. Язва желудка, только язва желудка. Понятно? Если сам заговорит про рак – посмейтесь и переведите разговор на другую тему. – Но он, кажется, догадывается, что ему уже не поможешь. «Как сын похож на отца, – вдруг заметил Наоэ. – Особенно глаза и нос…» – Ничего, пусть думает что хочет. А вы, – голос Наоэ звучал твердо, – вы делайте так, как я говорю. Для вас это единственная возможность исполнить сыновний долг. – И Наоэ поднялся, давая понять, что разговор окончен. Кобаси находился в мрачном расположении духа. А причиной тому был Дзиро Тода, которого выписали из клиники в конце ноября. Уходил он вполне здоровым. Шрам на лбу уже не гноился, боли и головокружение прекратились. Остались, правда, келоидные рубцы, и требовалась пластическая операция. Но Кобаси решил не спешить. Может быть, рассосутся сами. Когда Тода выписывался, Кобаси дал ему мазь, довольно дорогую, велел регулярно смазывать ею шрамы и через день приходить в больницу на осмотр. Но неделя уже подходила к концу, а Тода и носа не казал. Кобаси забеспокоился всерьез, нашел в картотеке телефон Тоды, набрал номер. Незнакомый мужской голос ответил, что уже более полугода Тода тут не живет. «Куда же он делся, черт его побери?..» – У него же энцефалограмма плохая. Говорил ему: обязательно наведывайся в больницу, – расстроенно сказал как-то Кобаси Акико. Та нахмурилась. – Не нравился он мне с самого начала. Бездельник и пьяница. Ничего странного, что и дома-то нормального у него нет. – Ну, полгода назад он все-таки жил здесь, так что не очень и наврал, – буркнул Кобаси. Стоило Акико ополчиться на Тоду, как Кобаси немедленно вставал на защиту. – Да он же прирожденный враль! Послушать его – такой несчастный! Умеет разжалобить. Не верю ни единому его слову! – Он не виноват. Лгунами людей делает жизнь. – Вы еще и покрывать его?! – разозлилась Акико. – Да он же надул вас! – Почему надул? Просто занял немного денег. – Вот-вот. Потому-то и не появляется. Он и не собирался их возвращать! – Да нет, не может быть. – Может. Еще как! – Просто ему негде взять. Пока… – Ну и остолоп же ты, – не выдержала Акико. – Ты что, в самом деле веришь ему? – Во всяком случае, у меня нет оснований думать о нем так дурно. – М-да… – Акико язвительно рассмеялась. – Действительно, какие уж тут основания? Кобаси насупился. По правде говоря, его самого грызло сомнение. Но что бы там ни было, а выслушивать такое от медсестры… – Я врач и не могу допустить, чтобы погибал человек. – «Погибал» – это уж чересчур. – Ну ладно, хватит! А деньги… Не очень-то и расстроюсь, если даже и не вернет. – Ну и ну… за здорово живешь отвалить прохвосту пятьдесят тысяч иен?.. – Я дал ему денег по собственной воле, – все более раздражаясь, сказал Кобаси. – Не дело это – заниматься благотворительностью. Тем более врачу. – Нет, дело. Именно врачу! Это его дело – «творить благо». Только и среди нашего брата немало людишек вроде главврача, которые думают больше о собственной выгоде. Ну а что касается Тоды, то запомни: я не желаю думать о нем дурно. – Ага! Ты опять о нем! – Это потому, что ты городишь ерунду. – А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась. – Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико. – Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки. – Как там в палатах? Все тихо? – Да. Только… – Что «только»? Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить. – Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее. – Да нет, я… – Да говори же ты толком, не мямли! – Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет… – Ну и что? – И мне показалось… Что в шестьсот первой… – Палата Ханадзё. Так что там такое? – …Там, кажется, кто-то есть. – Может, сиделка? – Нет… – Каору стыдливо опустила глаза. – А кто же? Щеки Каору стали совсем пунцовыми. – Мужчина?! – догадалась Акико. Каору виновато опустила голову. Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону. – Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой. – Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио? – Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел. – Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль? – Я не видела. Я ведь не слежу за входом… – Да, конечно… – согласилась Акико. – В котором часу сегодня закрыли главный вход? – В половине десятого. – Значит, посетитель пришел раньше. Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали. – Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси. – В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать? – Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси. – Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина? – Ну и что? Приведешь его сюда. – Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся. – А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся. – Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент. – Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине. Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка. Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко. Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья. Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют. – Уйдем, – шепнул он Акико. И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко: – Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова. Кобаси и Акико переглянулись. Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл. «Лазутчики» многозначительно переглянулись. Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост. В лифте Акико вздохнула с облегчением. – Значит, кто-то у нее все-таки есть… – Приятель, кто ж еще. – А где сиделка? – Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате. – Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли. – Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели. – Интересно, что ей будет за сегодняшнее? – А что ей может быть? Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка? – Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси. Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть. – Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру. Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их. – Ты была права, Каору, – сказала Акико. – Вы его выгнали? – Нет. – Почему? – Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси. – Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?.. – Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию. – Но у нас же нет доказательств. – Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь. – Но доктор Наоэ… – Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым. – Не знаю, согласится ли с этим Наоэ. – Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную. – Пошляк, – скривилась Акико. – Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый. Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила. – Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой. – Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция. – Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя. – Вы кто? – наконец выговорил он. – Кэндзи Танимото. Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома. – Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула: – Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца. – А где вы были до сих пор? – В палате. – В какой? – В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот. Кобаси непроизвольно моргнул. – А что вы там делали? – зло спросил он. – Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали. – Да? И все? Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение. – К сожалению, ничего больше добавить не могу. – Вот как? – В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся. Акико с Каору смотрели на него как завороженные. – Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека? – Она сама просила меня прийти. – Вечером? – Нет, просто сейчас я свободен. – По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины. – Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову. – Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство! – Извините. – Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу. – А дальше? – Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику. – Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда? Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото: – Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью. Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия». – Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь. – Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси. – Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь. – Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико. – Тебе нравятся такие идиоты? – Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош… – Завтра все выскажу Наоэ. Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой. На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти. Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи. Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать. Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени. Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ. Но больных было много, и он освободился только после обеда. Не начинать же такой разговор при пациентах… Сэкигути пришлось запастись терпением. После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой: – Что будем делать? – Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ. – Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие? – А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами. – Сэнсэй! – В чем дело? – Выслушайте меня внимательно. – Уже выслушал. – Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?! – Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ. – Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз. – Предоставляю вам право сделать ей внушение. – Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры? – На этот счет у меня нет мнения. – Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути. – Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги. – Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать? – Да. Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки: – Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу. Наоэ промолчал. – Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом? – Ради бога. Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи. – Что ж, – наконец выдавила она. – Вообще-то… Принципы нашей больницы не позволяют… – Вам что, делать нечего? – оборвал ее Наоэ. – Что?! Мне… мне нечего делать?! На пронзительный крик Сэкигути, бросив дела, сбежались медсестры. Тонкая шея старшей сестры побагровела. – За поведение этой бесстыдницы ответственность будете нести вы! – Сэкигути ткнула в Наоэ пальцем. Наоэ молчал. – Как вы восхваляли ее: «отличная актриса», «милая девочка»… Вот вам и «милая», вот вам и «чистая»! – Это лишь подтверждает то, что она хорошая актриса. Играть – ее профессия. Она должна владеть этим искусством виртуозно. Иначе бы не выступала на сцене. Старшая сестра глядела на Наоэ, не понимая, куда он клонит. – Она испорчена – но именно поэтому ей отлично удается играть наивность. А вообще, ничего страшного не случилось. Ну, кого она потревожила? – Вы что говорите, сэнсэй? Только четыре дня назад вы сами оперировали ее. Неужели вас как врача не волнует ее поведение? – Не волнует. Потому что одно к другому не имеет никакого отношения. – Наоэ расхохотался. – И потом, люди стараются не делать себе больно. Если это поднимает ей настроение – пусть. Старшая сестра с ужасом посмотрела на него. – Ну ладно, – примирительно заключил Наоэ, – не принимайте это близко к сердцу. – И повернулся к Норико, тревожно прислушивавшейся к разговору: – Начнем обход. Осмотр Наоэ начинал обычно с третьего этажа – с двух самых больших и дешевых палат. В них лежало по шесть человек. Стенные шкафы завалены одеждой, посудой, рядом с кроватями – коврики, матрасы, на которых ночью отдыхают родственники больных и сиделки. Стены, когда-то кремовые, давно не крашены и местами совсем облупились. В прошлом году в клинике был ремонт, но до этого этажа дело так и не дошло. У мужчин стены пестреют афишами, фотографиями актрис, в углу стоит гитара. В сравнении с этими палатами «люкс» Дзюнко Ханадзё кажется просто королевскими апартаментами. Зато в дешевых палатах нет места тоске; все относятся друг к другу как родные, есть с кем отвести душу. У окна лежал Кокити Уэно. После переливаний крови он пошел на поправку и мог уже сидеть на кровати, сам принимать пищу. Ходить, правда, пока не мог: ноги не слушались. Наоэ вошел в палату как раз в тот момент, когда Уэно делали переливание. Капля за каплей вливалась кровь во вздувшуюся вену. Прежде бледная, высохшая как пергамент кожа стала живой и эластичной, даже щеки порозовели. Жена старика, Тиё, – щуплая, но еще довольно проворная – с самого первого дня не отходила от мужа. Когда Наоэ закончил осмотр и направился к выходу, старушка засеменила за ним. – Доктор, можно вас побеспокоить? Наоэ удивленно остановился. Тиё, которая, как утверждали сестры, всегда только кивала головой, вдруг заговорила. – Что, бабушка? – Я… я хотела спросить… – нерешительно проговорила она, глядя в пол. – Закончу обход – тогда поговорим, ладно? Минут через двадцать подойдите к комнате медсестер. Старушка благодарно кивнула. Наоэ быстро обошел палаты на третьем, четвертом и пятом этажах. Остался шестой, где лежала одна Ханадзё. Она сидела на кровати в розовом пеньюаре и расчесывала волосы. – Будете осматривать? – Дзюнко положила щетку на тумбочку и, не дожидаясь, пока ей скажут, легла на кровать. Она уже хорошо усвоила, что от нее требуется. Все было кончено быстро, Дзюнко и охнуть не успела. Норико подала полотенце. Наоэ, тщательно протирая каждый палец, спросил: – Болезненные ощущения есть? – Да-а, немного… – Это результат вчерашнего. – Вы о чем? – Дзюнко округлила и без того большие глаза. Вид у нее был самый простодушный. – Вы не понимаете? – Нет. – Дзюнко удивленно покачала головой. – А в чем дело? – Ну, как мне вас наказать? – Не пугайте, доктор. – Дзюнко шутливо хлопнула Наоэ по руке. – Вы-ыдумщик! – Обманываю не я, а вы. – Я?! – Имейте в виду, если нитки порвутся и сосуды откроются, операцию придется повторить. – Зачем? – Придется все чистить. – Ни за что! – Тогда не позволяйте себе вольностей. – Фи, доктор! Проти-ивный, – томным голоском пропела Дзюнко. Наоэ бросил Норико полотенце и вышел в коридор. Тиё уже ждала их, притулившись на диванчике в комнате медсестер. – Что случилось? – Наоэ вытащил из кармана стетоскоп, отдал его Норико и тоже сел на диван, рядом со старушкой. – Не знаю… Уж стоит ли вас беспокоить по таким пустякам… – Да что такое? Говорите толком. – Недавно я получила вот это… из больницы. – Она вытащила из-за пояса несколько листочков бумаги. – Здесь написано, что я должна платить за что-то… Наоэ просмотрел листочки. – Это счета. – Какие счета? – Видите ли, в чем дело. Плата за лечение во всех больницах разная. Обычно сумма страхования на случай болезни покрывает счета. Но в нашей клинике, за исключением двух общих палат на третьем этаже, за другие надо немного доплачивать. Первую неделю ваш муж лежал в палате на двоих, а за нее надо платить дополнительно примерно по тысяче иен в день. Страховка страховкой, а приходится приплачивать. – Вот оно что… – Сейчас он лежит в палате, за которую доплачивать не надо. А что, у вас с деньгами трудно? Старушка потупилась: – Так ведь я, как старик заболел, все время при нем… Наоэ вытащил из кармана сигарету. Норико, просматривавшая медицинские карты, подала пепельницу. – Что ж, если не можете заплатить сейчас, потом заплатите. – Но… – У вас действительно совсем нет денег? – немного подумав, спросил Наоэ. Старуха горестно кивнула. – Ну и ладно. Нет – и не надо. Старушка удивленно посмотрела на него. – Нет денег – и все тут. Ничего не поделаешь. Будут требовать – так и отвечайте. Это самый сильный аргумент. Старушка совсем растерялась. – Вы раньше где-нибудь работали? – Да, время от времени… – Где? – В ресторанчике, посуду мыла. – И сколько вам платили? – Я работала десять дней в месяц и получала двенадцать тысяч иен. Вот поправится старик, снова устроюсь куда-нибудь. Может, тогда как-то наладится с деньгами… – Да вам уж не надо работать. – Ну а как же?.. – Вы ведь получаете пособие, так? И за больницу платит государство. Так что ради двенадцати тысяч работать не стоит. – Почему? – Сейчас вам выплачивают пособие и дают деньги на лечение. Тысяч двадцать-тридцать наберется? – Около двадцати пяти. – Ну вот. Это как раз минимум, установленный государством; такую сумму обязаны выплачивать нетрудоспособным – тем, кто лишен каких бы то ни было доходов. А если узнают, что вы иногда подрабатываете, из пособия будут изымать ровно столько, сколько вы заработали. Так что нечего работать, будьте лучше рядом с дедом. И вам легче, и ему лучше. – А как же счет? – Выбросьте и забудьте. – Главный врач будет ругаться. – Состояние вашего мужа неудовлетворительное, выписать его он не имеет права. И потом, никто не может требовать денег с тех, у кого их просто нет. Старушка снова кивнула, но было видно, что она решительно ничего не понимает. – В наше время хуже всего – иметь мало денег, продолжал Наоэ. – Или уж иметь много, или совсем ничего. Да, лучше совсем ничего не иметь. На нет и суда нет – и нечего волноваться, как заплатить за больницу, сколько стоит лечение… Тиё почтительно слушала. – В Японии лучше быть или очень богатым, или совсем нищим… – А… а дед мой поправится? Наоэ затянулся, выпустил дым. – Нет, не поправится. – Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза. – Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен? – Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет? – Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова. – Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала. – Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ. Тиё потянула носом, вытерла его пальцем. – Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты. Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико. – Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен? – Да нет, кажется, прямо не говорил. – Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного. – Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика… – Ну и что? Болезнь есть болезнь. – У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь. – Нелегко ей… – А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети. – А другие не возражают? – А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся. – Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула. – Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика. – И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких. – А им-то каково? – усомнилась Норико. – Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь. – И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет. – Что тут сделаешь? – Такие дружные… Язык не поворачивается сказать. – Родственников обязательно надо предупреждать. – Да ведь как страшно знать заранее! – Зато смерть не будет неожиданной. – Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко? Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны. – Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком. – Двойное самоубийство? – Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно. Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью. – Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они! – Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым. – Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор. Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал». Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову. Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее. – Вряд ли скупердяй выгонит богатую пациентку. Да еще за такой пустяк. Подумаешь, привела дружка! – судачили медсестры. Тем не менее после разговора со старшей сестрой главный врач вызвал к себе Наоэ. – Это правда? То, что рассказывает старшая сестра? – Не знаю, – пожал плечами Наоэ, – меня в ту ночь не было. Но дежурный врач уверяет, что правда. – Ну и девчонка!.. Вот это темперамент!.. И кто же к ней приходил? Кэндзи Танимото? Певец? – Говорят, он. – Наверное, она давно с ним крутит. – Не знаю. – Да… – Ютаро ухмыльнулся. – Старшая сестра из себя выходит. Выгнать ее, говорит, надо из клиники, чтобы другим неповадно было. Думаю, не стоит так строго, а? – Во всяком случае, эта история никак не сказалась на ее самочувствии. – А-а… Ну и ладно. – С самого начала у Ютаро не было желания поднимать шум. – Значит, так: скажем, что я отругал ее. – Понятно. – А фигурка у нее, наверное, хороша?.. – Главврач неожиданно переменил тему разговора и выжидающе посмотрел на Наоэ. – Кожа белая… – Скорее бледная. – Да?.. – Ютаро мечтательно поглядел на потолок. – Бледная и гладкая… – Нет, кожа у нее неважная. – Может, от усталости? Работает много. – Не думаю. Скорее всего, от наркотиков. – Да ну?! Почему вы так решили? – Следы на руках, и кожа сухая. – Вот как… – протянул Ютаро. – Но зачем? Зачем это нужно ей? – Думаю, больше из баловства. – Говорят, это очень приятно? – Не знаю. Наверное, – сухо ответил Наоэ. Ютаро понизил голос. – Я слышал, это хорошее средство для мужчин… – Да. При физическом переутомлении действует возбуждающе. Ютаро был озабочен своими неудачами с Маюми. На ухаживание сил еще хватало, но как доходило до главного… – И все-таки не пойму. – Он покрутил головой. – Ну зачем этой прелестной наивной девочке наркотики? – Наивной она кажется только со сцены. – Надо же… А посмотришь по телевизору – ведь совсем другой человек! – Это всегда так: снаружи – одно, внутри – другое. Ютаро сконфуженно заморгал, испугавшись, что Наоэ намекает на его связь с Маюми. Но Наоэ задумчиво вертел в руках чайную чашку. – А вы ничего не сказали ей? – Нет, я же не поймал ее на этом. А без доказательств… – И мне попробовать, что ли? – Ютаро вздохнул. – Не советую. Конечно, если собрались умирать, тогда дело другое. – Да нет, умирать мне пока что-то не хочется, – засмеялся Ютаро. Лицо Наоэ оставалось непроницаемым. В день выписки Наоэ зашел к Дзюнко. В палате уже сидел президент телекомпании, импресарио и шофер. – Будьте любезны, пройдите в соседнюю комнату, – попросила Норико. Всё было почти в норме, и осмотр закончился быстро. Едва успев привести себя в порядок, Дзюнко спросила: – Когда мне прийти показаться? – На следующей неделе. А потом – в последних числах каждого месяца. – Если можно, то мне удобнее вечерами… – Можно, но только в мои дежурства. – А сейчас известно, когда вы будете дежурить вечером? Норико, не скрывая недовольства, обернулась к Наоэ. – Это же не положено! – Что «не положено»? – не понял тот. – Амбулаторные больные должны приходить на консультацию днем. – Как исключение разрешим вечером, – сказал Наоэ. Бросив полотенце на поднос Норико, он направился к выходу. – Постойте! Сэнсэй! – окликнула его Дзюнко. Наоэ обернулся. – Сэнсэй, а можно мне иногда, ну, скажем, раз в месяц, ложиться к вам в клинику? Так хочется отдохнуть иногда… – Пожалуйста. – И вы дадите мне справку? – Дам. – Даже если я не буду больна? – Я ведь уже сказал. – Вот спасибо! – радостно заулыбалась Дзюнко. – Скажите, сэнсэй, а что вы любите больше всего? Ну, скажем, из еды, напитков? – Что? Да пожалуй, особенно ничего… – Давайте как-нибудь сходим в ресторан. Я угощаю. Я знаю, вы очень заняты, да ведь и я тоже… Но я очень хотела бы отблагодарить вас. – Это совсем не обязательно. – Что вы, что вы… Я так вам обязана! – Ваш импресарио уже вручил мне что-то. – Нет-нет, это от фирмы, я тут ни при чем. Нам обязательно надо посидеть где-нибудь, поболтать. – В голосе Дзюнко появились кокетливые нотки. – Ну пожалуйста, подарите мне вечер. – Доктор очень занят. К тому же вам вредно пить при геморрое, – сухо заметила Норико. – Да? А имбирное пиво? Или сок? Это можно? – Сэнсэй, – Норико взяла Наоэ за локоть, – нас ждут. – Так не забудьте! – подмигнула ему Дзюнко. Через некоторое время Дзюнко в брюках и в легком красном пальто выпорхнула из клиники, села в машину и уехала. |
||
|