"Леди и горец" - читать интересную книгу автора (Гарнетт Джулиана)

Глава 3

Преодолевая боль, Роб поднимался по узкой винтовой лестнице на вершину башни. Прошла неделя с тех пор, как отец и братья покинули замок, но никаких вестей о них пока не было. Как только Роб осознал, что в состоянии двигаться, ему захотелось подняться на башню и окинуть взглядом окрестности. Свалившая его с ног лихорадка, если верить Фергалу. должна была доконать его в течение суток. Но не доконала, хотя и заставила несколько дней метаться на постели в бреду. Поднявшись на самый верх, Роб похромал к зубцам парапета. Опершись о холодную, гладкую поверхность каменного ограждения, устремил взор поверх крон вечнозеленых деревьев и лежавших в низине болот и стал обозревать горизонт. Поднялся ветер, который принес с собой запах горевшего торфа; упругие струи воздуха раздували полы шерстяного пледа, который Роб набросил на плечи, прежде чем подняться на башню. Чирикали, перелетая с дерева на дерево птицы, но помимо пернатых, вокруг не было ни одного живого существа, не говоря уже о людях. Роб негромко выругался. Какие же они глупцы. Особенно отец, недобро подумал он о своих родственниках. Ну стоило ли рисковать жизнью и свободой ради такого кровопийцы, как Аргилл? И сам он такой же глупец. Потому что и ему не чужда была прежде мысль о том, что человек чести должен безоговорочно исполнять все распоряжения своего сеньора. Все — если даже в них крылось бесчестье! Одну руку Роб сжал в кулак, а другой машинально провел по краю парапета. Скальный камень, из которого вырезали в старину этот массивный зубец, был так же холоден, темен и мрачен, как и настроение Роба. Ему следовало любой ценой остановить своих родичей. И плевать на эту самую честь, столь примитивно и однозначно толкуемую его отцом и тем же Аргиллом, у которого, с какой стороны ни посмотри, вообще нет чести. Вот дьявол! Негодяй хорошо изучил своих вассалов и знал, что Кэмпбеллы из Лохви ему не откажут. Кроме того, Роб знал, что Ангус Кэмпбелл, соглашаясь исполнять распоряжения графа, руководствовался не столько понятиями о чести, сколько традицией. Уже много лет вожди клана Кэмпбелл приносили присягу на верность своему сеньору, а Ангус не относился к числу тех, кто мог бы поставить под сомнение эту укоренившуюся в сознании людей традицию. Ангус был лэрдом и поступал так, как поступали до него все лэрды Лохвисайда.

Ибо такова была традиция. Роб снова крепко выругался. Между тем ветер усилился и завыл, мечась среди стен и башен замка, как злой дух. Роб отвел рукой с лица спутанные ветром волосы и, прищурившись, снова всмотрелся в темную стену леса и кромку болот, словно надеясь одним усилием воли заставить свое семейство вернуться домой. Как только его родичи снова окажутся в стенах замка, Роб пойдет к Кеннету и попытается воззвать к его разуму. Ибо Кеннет как старший сын в роде должен со временем принять на себя обязанности вождя клана Кэмпбелл, а также решить, стоит ли Кэмпбеллам и впредь следовать некоторым устаревшим традициям. Кеннет отнюдь не глуп, а также отлично знает, чего стоит Аргилл, его обещания и рассуждения о чести. Горный край Лохви принадлежал клану Кэмпбеллов с незапамятных времен, воспетых бардами. В одной из их баллад, которые обычно распевали у костра, рассказывалось, что Кэмпбеллы пришли в Лохвисайд сразу же после того, как там обосновался первый граф Аргилл, чьего имени, впрочем, никто не знал — даже седые барды. Зато было известно, что Кэмпбеллы ценой большой крови отвоевали эти земли у клана Макгрегор. Междоусобные войны продолжались и по сей день, затихая лишь на короткое время, когда возникала необходимость совместного выступления против англичан. Угон скота и нападения на замки, как и связанные с такими набегами человеческие жертвы, были в этих краях явлением обычным.

Роб слушал эти баллады чуть ли не с самого рождения и затвердил как «Отче наш» сведения о том, что старшему сыну из рода Кэмпбелл еще в зыбке дают пососать рукоять меча. Его самого сия чаша миновала, зато Кеннету приходилось сосать рукоять отцовского меча — особенно когда он изводил домашних своими пронзительными воплями. Как бы то ни было, старший сын считался наследником родового имени, чести и всех сопряженных с этим высоким положением обязанностей, но Роб никогда не завидовал Кеннету. Он предпочитал идти собственным путем, и ему это неплохо удавалось, хотя люди из замка Лохви пророчили ему всяческие беды. «Монашек» — так отец как-то раз назвал Роба. В этом прозвище крылась насмешка, которая, конечно же, не осталась им незамеченной, хотя в то время он предпочел сделать вид, что ничего не понял. Впрочем, в том, что отец над ним насмехался, не было ничего удивительного. Из восьми сыновей Ангуса один только Роб имел склонность к наукам, что обитатели Лохви считали для благородного человека совершенно излишним. Между тем Роб старательно обучался грамоте, письму и другим хитрым наукам и оставил эти занятия не по своей воле. Он мечтал поступить в университет города Глазго, но эта мечта так и осталась мечтой, поскольку между Англией и Шотландией вспыхнула война и Робу пришлось идти сражаться. Война с Англией стоила ему дорого. Помимо выпавших на его долю неизбежных в военное время испытаний, ему пришлось также вынести и тяготы трехлетнего заточения в английской тюрьме. Это было трудное время, когда каждый день, проведенный в застенке, мог стоить ему жизни. Если бы не Джеймс Дуглас, он, возможно, все еще находился бы в плену у англичан. Аргилл его предал, а Черный Дуглас выкупил. Вернувшись домой, он ни словом не обмолвился отцу о причинах своего пленения. Это было частное дело — его и Аргилла, с которым он собирался поквитаться, как только представится малейшая возможность. Не только взволнованный, но и раздосадованный всеми этими не слишком приятными воспоминаниями, Роб еще раз сердито обозрел окрестности, а потом стал мерить шагами прямоугольную смотровую площадку башни. Рассчитывать на хорошее бессмысленно, думал он, слишком много времени прошло. Если бы все было так, как планировал Ангус, они бы давно уже вернулись. Тревога Роба росла с каждым днем, приобретая все более зловещий смысл.

— Поедешь их искать, парень?

Вопрос отвлек Роба от размышлений, и он обернулся.

На верхней ступени лестницы стоял Фергал. Его худое, с запавшими глазницами и острыми чертами лицо напоминало лезвие боевого топора. Ветер развевал складки его сине-зеленого шерстяного пледа и теребил седую бороду. Поднявшись на смотровую площадку, он облокотился о парапет и окинул зорким взглядом окружавшие Лохви леса и болота. Мелькнул знакомый силуэт полуслепой от старости гончей, проскользнувшей на площадку вслед за Фергалом. Она нашла Роба по запаху.

— Возможно, впрочем, в этом больше нет нужды, — сказал Фергал, прежде чем Роб успел вставить хоть слово. — Вытянув вперед костлявую руку, он указал на что-то и добавил: — Всадники — видишь?

Роб быстро повернулся в указанном направлении и чуть не застонал от боли: рана все еще давала о себе знать. Подавшись всем телом вперед и перегнувшись через парапет, он стал всматриваться в темное пятно, мелькавшее среди стволов столетних сосен и пихт. В скором времени выяснилось, что по лесу ехали две лошади, причем одна, судя по всему, несла на себе двойное бремя. Они двигались по узкой, петлявшей среди зарослей и болот тропинке. Роб дождался, когда всадники выехали из леса и скрылись в подлеске, и стал ждать появления остальных. Из леса, однако, больше никто не выехал. Стоявший у Роба за спиной Фергал с шумом втянул в себя воздух.

— Только две лошади, — пробормотал старый слуга.

— Появятся и другие.

Фергал промолчал, но от его молчания кровь стыла в жилах. Роб стал спускаться по вышербленным ступеням в большой замковый зал, старик поплелся за ним. Вскоре к ним присоединилась старая гончая, ходившая за Робом по пятам. Когда Роб вошел в зал, под его сапогами захрустел устилавший пол засохший камыш. В зале царил полумрак; древние стены, закопченные балки, поддерживавшие высокий потолок, и погасший камин, где, словно горящий глаз циклопа, рдел один-единственный уголек, нагоняли тоску. У камина Роб остановился, его мрачный вид напугал развалившегося на деревянной лавке слугу, который сразу же вскочил на ноги, толкнув локтем своего приятеля, дремавшего рядом. Тот спросонок захлопал глазами, узнал Роба и тоже вскочил. Потом они оба, пробормотав в свое оправдание нечто невразумительное, приступили к исполнению своих обязанностей, проявив при этом несвойственную им прыть. Когда они стали сметать в угол грязный камыш, во все стороны полетела пыль, мякина, труха и прочая дрянь.

— Вот мерзавцы, — проворчал Фергал. — Оставил их ненадолго, так они спать завалились. Ну ничего, приехал хозяин, теперь им придется пошевеливаться.

Когда Роб вышел во двор, там слонялись не то два, не то три человека. Припадая на больную ногу и загребая сапогами грязь, Роб подошел к воротам и, услышав громовой крик отца: «Отворяй!» — отодвинул засов, распахнул массивные деревянные створки, после чего навалился всем телом на рукоятку лебедки подъемного моста. Заскрежетали шестеренки, зазвенели, выползая из своих гнезд, цепи. Как только мост опустился, Ангус Кэмпбелл промчался по нему на своем жеребце и нырнул в арку ворот. Потом простучала копытами по деревянному настилу моста вторая лошадь, которой правил стройный светловолосый всадник, закутанный в плед с цветами клана Кэмпбелл и маленькой девочкой на руках. Неожиданно Роб понял, что перед ним не Дирмид и не Дункан. В замок Лохви с ребенком на руках въехала женщина. Одарив женщину любопытным взглядом, Роб повернулся к отцу. Ангус Кэмпбелл остановил своего взмыленного коня и соскочил на землю. Плечи у него сутулились, голова уныло клонилась вниз, рыжие с проседью волосы были влажными от пота и липли к затылку, руки слегка подрагивали. Избегая смотреть сыну в глаза, Ангус торопливо повернулся к Фергалу и хриплым голосом произнес:

— Фергал, отведи женщину и ребенка в главную башню и там запри. И прикажи, чтобы их хорошо охраняли.

Роб бросился к лэрду; он не мог больше молчать.

— Где парни, отец? Где твои сыновья? Не глядя на сына, Ангус пробурчал:

— Они помогли мне выиграть время и уйти с заложниками от погони.

— Значит, они едут за тобой?

Ответом было молчание. У Роба перехватило горло и сдавило грудь. На мгновение он лишился дара речи. Его язык и губы никак не могли облечь в слова вопрос, к которому взывали его чувства и разум. У него все еще оставалась слабая надежда, что братьев захватили в плен и отдадут за выкуп.

Роб с шумом втянул в себя воздух, у которого был горький привкус утраты. Потом его взгляд переместился на женщину, державшую на руках маленькую девочку. Женщина тоже на него посмотрела, и в ее зеленых глазах промелькнул отблеск какого-то чувства, подозрительно напоминавшего жалость. Этот отблеск убил в нем всякую надежду, зато развязал язык.

— Пусть тебя дьявол проглотит, старый дурень, — негромко сказал он отцу, который при этих словах зло блеснул глазами и расправил плечи. — Твои жадность и гордыня сгубили всех. Но неужели жизнь этого ребенка стоит жизни моих братьев? А граф Аргилл с его непомерным самомнением? Думаешь, он стоит Дирмида или Дункана? Черта с два! Он такое же дерьмо, как и ты…

— Придержи свой грязный язык! — прорычал Ангус. — Я сделал то, что должен был сделать. И твои братья тоже. Будь ты мужчиной, поехал бы с нами, а не прятался за этими стенами, как трусливый пес!

Фергал подался вперед и хотел уже было вступить в разговор, но Роб взмахом руки заставил его замолчать, после чего, обратившись к отцу, с горечью и презрением бросил:

— Думай обо мне что хочешь. Твое мнение отныне ничего для меня не значит.

— И никогда не значило. — Ангус опустил глаза и стал сосредоточенно разглядывать мозоли у себя на ладонях. — Господь свидетель, уж лучше бы ты…

Роб договорил за него:

— «Уж лучше бы ты погиб вместо них»? Ты это хотел сказать? Что ж, с этим я спорить не стану. Действительно, так было бы лучше для всех.

— Если бы ты поехал с нами, все могло кончиться по-другому! — в запальчивости крикнул Ангус, подняв голову.

— И опять ты прав! Поскольку я бы не допустил, чтобы ты принес в жертву моих братьев, стараясь угодить этому проклятому Аргиллу.

Ангус выбросил вперед кулак размером с детскую голову, вложив в удар всю свою силу и вес. Роб увернулся, но так неловко, что из-за жгучей боли в ноге едва не потерял равновесие. Зато Ангус, промахнувшись, не удержался на ногах и рухнул посреди двора в грязь. Фергал, желая помочь хозяину подняться, протянул ему руку, но Ангус ладонью отшвырнул ее в сторону и встал на колени, упершись руками в бедра. Головы он так и не поднял и на сына не посмотрел. Тягостное зрелище стоявшего на коленях отца поразило Роба до глубины души, но он не смог заставить себя к нему подойти, Воцарилась мертвая тишина. Стоявшие во дворе слуги и женщина-заложница с ребенком на руках молча созерцали унижение могущественного барона. Даже лошади — и те замерли на месте. Роб видел, как голова лэрда склонилась к груди, а его могучие плечи стали содрогаться от сдерживаемых рыданий. Роба обуял страх: лэрд за всю свою жизнь не пролил ни единой слезы, ни разу не проявил собственной слабости. Тем более при слугах да еще заложниках. Роб медленно опустился перед отцом на колени. Теперь он находился так близко от Ангуса, что чувствовал его дыхание. Но не нашел слов, чтобы утешить его или ободрить. Его обуревали самые противоречивые чувства — гнев, скорбь, душевная боль, жалость. Они душили его, надрывали грудь, и он не в силах был исторгнуть из своих уст ни единого звука. Ангус поднял наконец на сына покрасневшие глаза, в которых блестели непросохшие слезы и проступала печаль. А потом он заговорил — несвязно, едва слышно, прерывающимся от волнения голосом:

— Я ничем не мог им помочь, Робби. Господь свидетель, Кадделов было слишком много. Мы увидели, как они выезжают из-за поворота, и поняли, что они обязательно нас настигнут… Я сделал то, что был должен, и знал о том, что происходило у меня за спиной. Водная гладь отлично переносит звуки, и я слышал боевые клики, звон мечей и предсмертные стоны твоих братьев… Ты был прав, когда сказал, что это я их убил. Я и вправду погубил их всех — да будет Божья Матерь им заступницей перед Господом…

Ангус зарыдал и закрыл лицо своей широкой грубой ладонью. Роб хорошо помнил эту поросшую рыжими полосками могучую длань, которая в детстве частенько вздымалась в воздух, опускаясь затем на ягодицы провинившегося чада; но если ребенок вел себя хорошо, эта же рука могла ласково взъерошить его волосы. А сколько раз эта рука обрушивала тяжелый меч на вражьи головы? Робу очень хотелось простить отца, отыскать в душе слова утешения, но в груди не было ничего, кроме злобы, безысходности и боли. Овладевшее молодым человеком отчаяние не замедлило сказаться на его неокрепшем здоровье. В глазах у него потемнело, предметы утратили былую четкость очертаний, и сознание стало медленно от него ускользать. Роб предпринимал отчаянные усилия, чтобы не поддаться начинавшемуся у него новому приступу лихорадки и не впасть в беспамятство; возможно, справиться с этим в одиночку ему бы не удалось, но тут он услышал хриплый, исполненный глубокого чувства голос, который проникал в его угасавшее сознание, настраивая на жизнь и заставляя функционировать в привычном ритме. Обращенные к Робу слова на гэльском языке имели акцент, который можно было безошибочно определить как английский. Роб прислушался.

— …Они сами избрали свой путь, — проговорила светловолосая заложница. — И если погибли, то пошли на смерть по собственной воле. Я свидетельствую, никто их к этому не принуждал.

Роберт прищурился, чтобы лучше ее видеть. Она по-прежнему сидела на лошади — небольшом лохматом шотландском пони, — прижимая к груди маленькую рыжеволосую девочку. Взгляд зеленых глаз всадницы, на который сразу же напоролся Роб, был прямым, открытым и излучал сочувствие. Роб, пораженный тем, что ему выказывает сочувствие заложница, которая усилиями его отца и братьев была отторгнута от родной семьи, решил присмотреться к ней повнимательнее. Она выглядела утомленной; одного башмака у нее не было, чулки изорвались. Волосы от долгой скачки разметались по плечам, на щеке виднелись потеки грязи. Однако Роб не мог не заметить, что она прехорошенькая. Волосы у нее были цвета пшеницы и переливались, как шелк, нависая над горделиво изогнутыми арками бровей; губы алые, чувственные, нос прямой, как у римской патрицианки. Что и говорить, она была очаровательна. Роб не помнил, как снова оказался на ногах; он продолжал рассматривать женщину, но теперь уже стоя. Маленькая девочка, которую она держала на руках, опасливо выглядывала из складок пледа. Ее рыжие кудряшки были яркими, как пламя. Она с ужасом смотрела на Роба своими невинными голубыми глазами. Роб даже попятился. Он не привык, чтобы малыши смотрели на него, словно на пугало. Даже в войнах с англичанами, где жестокость считалась нормой, он ни разу не обидел дитя и, уж конечно, не поднял на него руку. Тем не менее эта маленькая девочка взирала на него с таким недетским предчувствием беды, что он от стыда чуть сквозь землю не провалился. Потом он снова переключил внимание на женщину. Ее взгляд не выражал осуждения — одну только мрачную покорность судьбе, но это тоже выбивало его из колеи, как и страх в глазах девочки. Непонятно только, почему они на него так смотрят? Ведь эта женщина и маленькая девочка, которую она прижимает к груди, заложницы. А как известно, заложников, особенно знатных и богатых, убивают редко. Он по крайней мере им вреда не причинит. И другим не позволит. Он отвел от женщины глаза и отвернулся — от всех: от нее, от ребенка, от отца… Его охватило чувство безысходности и беспомощности — ведь он не сумел защитить тех, кого любил. А раз так, разве в силах он защитить заложниц? Впрочем, что бы он сейчас ни делал, что бы ни предпринимал, смерть уже сняла свою жатву. И опять в выигрыше оказался Аргилл. Роб направился в жилые постройки замка. Так же уныло, повесив голову, вслед за ним побрела старая гончая. После ухода Роба во дворе ничего не изменилось. Только ветер задул еще сильнее, завывая, играя краями сине-зеленых пледов и теребя лошадиные попоны. Собравшимися во дворе овладела тоска. Джудит еще крепче прижала к себе Мейри, поплотнее закутав ее пледом. Хотя девочка не сказала ей ни слова, Джудит не могла отделаться от ощущения, что ребенок мысленно взывает к ней о помощи. Какое-то время Джудит питала надежду, что в замке они будут в безопасности, а сын лэрда, если случится что-нибудь непредвиденное, придет им на помощь. Она видела в его глазах боль, слышала, как он осуждал отца за смерть братьев, и полагала, что он способен на сочувствие. Но после того как он неожиданно удалился, ее надежда растаяла, словно предрассветный туман, и она поняла, что надеяться отныне может только на себя и что на доброе обращение им с девочкой рассчитывать не приходится. Только сейчас она осознала, где находится. Это был печально известный замок Кэмпбеллов из Лохви, чей разбойничий клан отличался слепой преданностью графу Аргиллу. Путем несложных умозаключений Джудит пришла к выводу, что их похитителя зовут сэр Ангус и что недаром его прозвали Рыжий Дьявол. Что же касается того парня, которого Ангус называл Робби, то это Роберт Кэмпбелл, личность тоже в своем роде легендарная. Поговаривали, будто прежде он прозывался Дьявольское Отродье, но потом за свои подвиги был возведен на поле боя в рыцарское достоинство и получил куда более благозвучное имя и титул лэрда Гленлиона. Впрочем, каким бы благозвучным имя Гленлион ни было, оно переводилось с гэльского как «лев долины», а это означало, что они с Мейри попали в логово хищников. Ничего хуже и вообразить себе невозможно. Замок Лохви представлял собой мощную крепость, выстроенную на скалистом мысе, вдававшемся в воды озера Аве меж двух высоких гор: Бен-Крухан и Пасс-Брандер. Главная башня четырехугольной формы бьша сложена из скального камня в четыре этажа и своей зубчатой вершиной, казалось, упиралась в небо. Пробитые в стенах башни окошки-бойницы походили на маленькие припухшие глазки злого великана. Замок опоясывали высокие каменные стены с воротной башней, где находились массивные дубовые ворота и подъемный мост. С обеих башен открывался вид на болота, за которыми стеной стоял лес. До леса была примерно миля, таким образом, всякий, кто, миновав подлесок, выезжал или выходил из леса, оказывался на открытой местности и неминуемо был бы замечен с наблюдательной площадки главной башни, а чуть позже — и с башни воротной. Обессилевшая от усталости, страха и терзавшей ее неопределенности, Джудит следила равнодушным взглядом за тем, как лэрд, поднявшись на ноги, разговаривал со своим доверенным слугой — пожилым человеком с узким лицом и запавшими глазами. Управляющий смотрел на лэрда неласково, но последний, сделав вид, будто не замечает этого, спокойным голосом повторил сделанное им прежде распоряжение: — Фергал, отведи заложников в главную башню. А потом пошли гонца к Аргиллу. Пусть поставит графа в известность, что мы выполнили его поручение, хотя… хм… и дорогой ценой. Два последних слова лэрд произнес хриплым шепотом, напоминавшим скрип старой оконной створки. Джудит прикрыла глаза и подумала, что лэрд Лохви, несмотря на всю его злобу и кровожадность, перед лицом постигшей его утраты все же заслуживает сострадания. Потом она вспомнила светловолосого паренька по имени Дирмид — такого веселого, полного жизни, доброжелательного, и прочла молитву за упокой его души и души его братьев, павших вместе с ним в бою. Затем она помолилась за малютку Мейри, чья судьба находилась в руках лэрда. Стоило ей подумать о том, что со временем их с Мейри отдадут графу Аргиллу, как по телу у нее побежали мурашки. Граф Аргилл пострашнее старого лэрда, и Джудит понимала, что необходимо каким-то образом ускользнуть от своих похитителей до того, как ужасный граф затребует их с Мейри к себе.