"Леди и горец" - читать интересную книгу автора (Гарнетт Джулиана)

Глава 15

При дневном свете Робу удалось рассмотреть те особенности в конструкции замка, которые он не заметил в сумерках. Прогулявшись по внутреннему дворику и проверив принесенную ему Саймоном расчетную книгу, Роб поднялся на башню и стал наблюдать за тем, как каменщики выкладывали из больших каменных блоков третий этаж. Стук молотков плотников, возводивших новые строительные леса, и звяканье мастерков, которыми каменщики наносили на каменные глыбы известковый раствор, сливались в его ушах в торжественный гимн созиданию.

— Камень в основном местный, — сказал Саймон, стоявший рядом с Робом. — Это позволяет значительно сократить затраты. Что же касается строителей, то старшина каменщиков получает четыре шиллинга в неделю, а подсобный рабочий — всего шесть пенсов.

— А как продвигается строительство наружных стен? — поинтересовался Роб. — Надеюсь, к концу августа они будут готовы?

— Обязательно. Там и работы-то осталось всего ничего, — ответил Саймон, нахмурившись. — Ты что, ожидаешь нападения?

— Разве нападения на замок такая редкость?

— Мирный договор вроде бы еще действует. Или у тебя другие сведения?

— Умер граф Ольстер, известный под прозвищем Рыжий Граф, и король уехал в Ирландию. В Англии, насколько я знаю, тоже неспокойно.

— Это все регент воду мутит.

— Несомненно. И стягивает к Йорку наемников. Но если Эдуард двинется на север, Брюс вернется в Шотландию и преградит ему путь.

— Что ты намерен делать в случае войны? — спросил Саймон.

— Если я понадоблюсь, мне дадут знать.

— А что будет с леди?

Роберт повернулся к Саймону и сказал:

— Леди будет находиться здесь до тех пор, пока я не решу, как с ней поступить.

— Ты вернешь ее Аргиллу?

Роб и сам не раз задавался этим вопросом. Хотя такой выход представлялся ему наиболее разумным, он не хотел вновь обрекать вдову Линдсей на тяжкие испытания. Так что по собственной воле он бы ее не отдал. Чтобы ее заполучить, графу Аргиллу пришлось бы явиться под стены Гленлиона во главе войска. Но Роб считал, что это маловероятно. У Аргилла много других, куда более важных забот.

— Или ты собираешься вернуть ее семье? — снова спросил Саймон, так и не дождавшись ответа на первый вопрос. — Уэйкфилд наверняка заплатит за нее хороший выкуп.

Роб тихонько выругался.

— Ты, Саймон, задаешь слишком много вопросов.

— А ты в последнее время слишком много ворчишь. — Опершись о строительные леса, Саймон укоризненно посмотрел на Роба. — Кстати, ты мне не рассказал, почему у тебя с Аргиллом так испортились отношения. Говорят, он тебя предал и ты попал в плен к англичанам. Но точно мне ничего не известно. Думаю, ожесточился ты неспроста.

— Вот именно. Неспроста… — Об этом Роб еще никогда никому не говорил. Поскольку человек, узнавший его тайну, разделил бы связанную с этой тайной опасность. Ар-гилл, безжалостный и упорный в достижении своей цели, желая уничтожить свидетельства своего предательства, был способен на любое злодейство. Но эти свидетельства, другими словами, улики преступления, находились в надежном месте, и предъявить их суду следовало, по мнению Роба, лишь когда для этого настанет подходящий момент.

Послышался громкий крик; Роб и Саймон одновременно повернулись на звук и увидели лежавшего на земле каменщика, который, вмуровывая в стену каменный блок, сорвался с лесов и едва не был раздавлен рухнувшим вслед за ним огромным камнем.

— Тысяча извинений, — бормотал он как заведенный, пытаясь подняться с земли. — Тысяча извинений…

— Отнесите его в тень, — сказал Роб его товарищам, — и налейте ему кружку эля.

Пока каменщика поили элем, старшина отдал указание своим помощникам вытесать новый блок взамен поврежденного. Саймон недовольно поджал губы: опять хозяйству убыток! Надо сказать, этот человек был опытным управляющим и строителем и служил еще Найджелу, брату короля Брюса. Но после того как сэр Найджел умер в английском плену, он перебрался в принадлежавший его кузену Гленлион — эту, как ему казалось, тихую гавань, откуда уже не придется уезжать. Порой он вспоминал добрым словом своего прежнего хозяина сэра Найджела и скорбел о его безвременной кончине. Роб отлично понимал Саймона, поскольку чувство утраты было хорошо знакомо и ему. За годы не прекращавшихся междоусобиц и войн с Англией он потерял множество друзей и родственников, не говоря уже о самой тяжелой для него утрате — гибели братьев. Между тем на горизонте собирались тучи новой войны. Королева Изабелла и ее фаворит лорд Мортимер, действуя от имени малолетнего короля Эдуарда III, снова стремились навязать Шотландии английское правление. Господь свидетель, Роб давно уже устал от войн, запаха крови и воплей погибавших на поле боя. Но войны следовали одна за другой почти без перерыва, и казалось, кровавой круговерти не будет конца. Чтобы не думать о грустном, Роб сосредоточил свои помыслы на вдове Линдсей, которая занимала теперь комнату на втором этаже башни. По странному совпадению, это была та самая комната, которую Роб в память о матери собирался застеклить. Бывшая заложница графа Аргилла, вдова, стала теперь заложницей Гленлиона, правда, весьма необычной. За заложников всегда стремились получить выкуп и побыстрее, но Роб никаких усилий в этом направлении не предпринимал, поскольку после внесения выкупа заложника следовало отпустить на все четыре стороны, а этого ему не хотелось. Поначалу — что греха таить? — он был не прочь получить за вдову кругленькую сумму, но теперь о деньгах и не помышлял. Когда он думал об этой женщине, перед его мысленным взором представали ее изумрудные глаза, чувственная улыбка и белое, пахнувшее вереском тело. После встречи с ней в уединенном покое замка Лохви во время грозы он окончательно утвердился в мысли, что вдова видит в нем не просто тюремщика, а еще и мужчину, не равнодушного к ее прелестям. Роб не раз давал ей это понять. Спускаясь по винтовой лестнице в главный зал, Роб размышлял над тем, совместимо ли чувство долга с теми чувствами, которые он испытывал к вдове. Конечно, похитив заложницу у лэрда Лохви и графа Аргилла, он поступил вопреки бытовавшим тогда правилам. Но это лишь на первый взгляд, ибо лэрд после смерти сыновей страшно ожесточился и мечтал о мщении, потеряв всякое представление о справедливости. Без сомнения, оставить вдову в его руках было все равно что обречь ее на верную смерть. Однако, привезя ее в Гленлион, он подверг смертельной опасности собственную жизнь. Конечно, в случае нападения Роб всегда мог позвать на помощь Макгрегоров, Маккаллумов и Макнэшей, но долго сопротивляться Аргиллу, приди тому в голову блажь вернуть себе заложницу, он бы не смог, поскольку воинов у графа было раз в двадцать больше. Не говоря уже о том, что Роб не очень-то был уверен в преданности своих новых вассалов, поскольку лэрдом стал недавно и заслужить уважение воинственных обитателей здешних мест еще не успел. Словом, Роб ни в чем не был сейчас уверен — за исключением того, что окончательно испортил отношения с отцом и могущественным графом Аргиллом, который при желании мог бы раздавить его, как муху. И самое поразительное, что сделал он это ради женщины, чего прежде никто от него не мог ожидать. Он был уверен, что рыцарские подвиги во имя прекрасной дамы выдумали менестрели, и ни разу не встречал женщины, способной подвигнуть мужчину на геройство и самоотречение. И тем не менее… И тем не менее он сам не заметил, как стал защитником, покровителем и в определенном смысле даже сообщником вдовы Линдсей. Но как это ни странно, никакой награды от нее до сих пор не получил — даже обычных слов благодарности не услышал. Вспоминая, как он увозил вдову из замка Лохви, Роб подчас дивился собственной опрометчивости. Ведь наверняка имелись другие способы спасти женщину. К примеру, он мог написать графу Аргаллу — даже королю, если уж на то пошло. Вряд ли в их намерения входило ссориться с воинственным графом Уэйкфилдом. Но вместо этого он привез вдову в Гленлион — недостроенный замок, который в случае нападения не выдержал бы не только осады, но и одного-единственного штурма. Не иначе как у него помутился рассудок. Кажется, она рассказывала, что скучает по Англии? Вот и отлично — пускай отправляется к своим английским родичам.

— Привет тебе, рыцарь, — проворковал у него за спиной нежный голос, который он с некоторых пор так часто слышал в своих снах. Смутившись, Роб повернулся и увидел, как в зал вплыла вдова Линдсей. На ней было перетянутое поясом в талии шафранового цвета льняное платье, на голове — простой крестьянский платок, скрывавший ее золотистые волосы.

— Там на столе кувшин с элем, — произнес Роб, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Она улыбнулась.

— Действительно, кувшин. И что интересно, стоит на том самом месте, куда я его утром поставила.

— Неужели? — Он не сдержал своей обаятельной улыбки. — Впрочем, чему тут удивляться? Ты ведь всегда была любительницей наводить порядок и возиться по хозяйству.

— В детстве меня учили, что безделье — источник греха. Мама говорила, что, прежде чем командовать слугами, настоящая леди должна научиться все делать собственными руками.

— Может, ты и сапоги умеешь чистить?

— Никогда не пробовала. Зато знаю, как варить гуталин. — Продолжая улыбаться, она прошла к очагу, огонь горел ровным, бездымным пламенем. — В домашнем хозяйстве множество секретов. К примеру, правильно растопить очаг — это целая наука. Но вот хорошая тяга — целиком на совести каменщика, складывавшего очаг. Если он не знает своего дела, очаг всегда будет дымить — как его ни растапливай.

Несмотря на улыбку и нарочитый, показной оптимизм, она ужасно волновалась. Это было видно по ее избыточной жестикуляции и по тому, как подрагивали у нее руки, когда она поправляла на голове платок. Роб был наблюдательным и сделал соответствующие выводы.

— Не беспокойся, я не отошлю тебя к Аргиллу, — сказал он.

Джудит замерла на месте.

— Правда, не отошлешь?

— Правда. Ведь от тебя немало пользы.

— Пользы? — переспросила она, округлив от удивления глаза.

— Ну да. Вряд ли в замке кто-нибудь знает, как варить гуталин или растапливать очаг на английский манер.

Он ожидал, что она улыбнется, но вместо этого щеки у нее вспыхнули, а на лице появилось какое-то странное выражение.

— И это все, что ты можешь обо мне сказать, лэрд Гленлион, — что от меня немало пользы?

В ее глазах полыхнул гнев, и Роб нахмурился.

— А что, по-твоему, я должен был сказать? Что решил отослать тебя к отцу?

— Решил, значит?

— Да, это мне не раз приходило в голову. Разве ты не хочешь домой? Помнится, ты именно об этом говорила мне в Лохви. Или уже передумала? Боже правый, да ты изменчива, как весенний ветер!

— Напротив, я отлично знаю, чего хочу. И очень постоянна в своих желаниях, — сказала она, подходя к Гленлиону и пронзая его взглядом, исполненным такой ярости, какой он, признаться, увидеть в ее глазах никак не ожидал. — Я хочу сейчас того же, что и семь лет назад. Роб отвел глаза и покачал головой.

— Я не обязан знать, чего ты хочешь, и ты не вправе требовать от меня исполнения своих желаний.

— Вот-вот, все так говорили. Мои желания никогда не принимались в расчет. Зато я обязана была исполнять требования других. Всю жизнь меня поучали — что я должна делать, что говорить, даже что я должна думать или чувствовать! Господь свидетель, до чего я устала быть игрушкой в руках тупых, безответственных мужчин! Похоже, я в тебе ошиблась, Роберт Гленлион. Ты увез меня из Лохви не для того, чтобы спасти, а из каких-то своих соображений, не имеющих ничего общего с моими желаниями.

Ее слова были до того несправедливы, что Роб от гнева не сразу нашелся, что сказать. А когда заговорил, Джудит невольно попятилась, такой разъяренный был у него вид.

— Это верно, леди. Ты и впрямь во мне ошиблась, если думала, что я готов выслушивать необоснованные обвинения.

— То есть как это «необоснованные»?

То, что она отступила на шаг, он принял за раскаяние. Но это было заблуждение. Потому что она снова ринулась в атаку.

— Разве кто-нибудь спрашивал меня о моих желаниях, увозя меня в замок Лохви? Да ничего подобного. А когда меня обвинили в колдовстве и бросили в каменный мешок из-за наветов какой-то старой дуры, разве кто-нибудь поинтересовался, что я обо всем этом думаю…

— Я тут совершенно ни при чем.

— Вот как? Но я что-то не припомню, чтобы ты спрашивал у меня, хочу ли я бежать из замка Лохви, оставив Мейри в одиночестве.

— Выходит, перспектива утонуть или сгореть на костре тебя больше устраивала? — спросил он, вздернув подбородок. — Извини, не знал. Но если ты предпочитаешь смерть моему обществу, скажи — и я отвезу тебя обратно.

Наступило молчание, наконец Джудит негромко произнесла:

— Я бы предпочла остаться с тобой, Роберт Гленлион. Ее откровенность поразила Роба словно удар грома, и некоторое время он стоял, не двигаясь, словно оцепенел. Потом до его слуха донеслось какое-то шушуканье, и он, повернувшись, увидел группку забредших на кухню в поисках эля рабочих, ставших невольными свидетелями его объяснения с Джудит. Желая выяснить все до конца, Роб схватил ее за руку и потащил к винтовой лестнице.

— Боже правый, да здесь, кажется, назревает скандал! — воскликнул Саймон, входя на кухню вслед за строителями.

— Нет, Саймон, никакого скандала, — проворчал Роб, увлекая Джудит за собой. — Просто нам с леди нужно кое-что обсудить наедине.

Пока он тащил ее вверх по лестнице, она всем своим видом старалась показать, что подобное неуважительное обращение с его стороны ничего, кроме презрения, не заслуживает. Но при этом она не произнесла ни слова, понимая, что взывать к его рассудку в данную минуту бессмысленно.

В коридоре второго этажа было холодно, пустынно и тихо — лишь потрескивали полыхавшие в железных держателях факелы. Однако в комнату, куда Роб ее привел, проникали солнечные лучи и долетал дувший с долины легкий бриз. При свете дня Джудит удалось рассмотреть вырезанных на облицовочных плитах очага львов и в испуге бегущих ланей — единственных свидетелей предстоявшего решительного объяснения Роба и Джудит. Здесь по крайней мере можно было уединиться — строительство шло полным ходом и народа в башне толклось предостаточно.

Когда они вошли в комнату, Роб отпустил ее руку — гнев и волнение в его душе стали постепенно стихать.

— Итак, леди Линдсей, объясни, что ты имела в виду.

Она упрямо вздернула подбородок.

— Я хотела сказать, что ты навязываешь мне свою волю, даже не поинтересовавшись моими желаниями.

— Нет, леди, ты говорила совсем другое.

Она густо покраснела и, избегая его взгляда, едва слышно прошептала:

— Я сказала, что предпочитаю остаться с тобой.

— Да, — негромко произнес он, — именно это ты и сказала. — Его затопило незнакомое ему прежде чувство, ничего общего не имеющее с вожделением, но способное породить в душе сумятицу. Роб услышал то, что хотел, но, к несчастью, не знал, что ответить.

Ему захотелось коснуться ее щеки, ощутить ее тепло, сорвать у нее с головы крестьянский платок, скрывавший волосы, и распустить их, чтобы они золотистым каскадом рассыпались у нее по плечам. Захотелось прижать ее к груди и до конца дней с ней не разлучаться. Жизнь тяжела, непредсказуема, полна насилия и жестокости; понимая все это, Роб тем острее осознавал, какой драгоценный дар преподнесла ему судьба в лице этой прекрасной и такой хрупкой на первый взгляд женщины. И он не мог этот дар отвергнуть. Он протянул ей руку, и, поколебавшись какую-то долю секунды, она вложила в нее свою узкую ладонь. Он медленно, почти торжественно поднес ее к губам и поцеловал. Она ощущала его дыхание, когда он скользнул губами по голубым жилкам под нежной белой кожей ее запястья. Исходивший от нее запах вереска пьянил его, наполняя невыразимым блаженством. Боясь спугнуть ее торопливым движением или чересчур резким жестом, Роб сдержал нахлынувшие на него эмоции и, приблизив губы к ее нежному ушку, прошептал:

— Ты пахнешь как горный вереск весной.

— Пару месяцев назад я положила несколько пучков вереска в свой сундук, чтобы… — начала было Джудит и замолчала, поскольку его губы отправились в путешествие вверх по ее руке. Дойдя до локтя, где начинался мешавший ему рукав, Роб остановился и поднял на Джудит глаза. — Чтобы защитить свою одежду от моли, — закончила Джудит фразу и тоже на него посмотрела. Сгорая от желания, Роб пожирал взглядом ее приоткрывшиеся от волнения алые губы, изумрудно-зеленые глаза и сливочную шею, где под нежной кожей пульсировала жилка. Он так сильно хотел ее, что титаническим усилием воли преодолел искушение взять ее прямо там, у стены, где они стояли. Приподняв ее лицо, он сказал, отчеканивая каждое слово:

— Если ты, леди, сейчас мне уступишь, то будешь скомпрометирована и твой отец откажется платить за тебя выкуп.

— А для тебя самое главное — выкуп? — прошептала Джудит.

— Ну уж нет. — Он снял у нее с головы платок и вытащил из прически шпильки, и волосы рассыпались у нее по плечам. — С меня достаточно того сокровища, которое я сейчас сжимаю в своих объятиях.