Глава 4 КАТАЛИЗАТОРЫ

До сих пор мы говорили об основных дезорганизующих факторах — как внутренних, так и внешних, — которые определяют ситуацию в России. Однако действие этих факторов, взятых и по отдельности, и в совокупности, могло быть сведено к нулю или ослаблено действием противоположных факторов, если бы не наличие по крайней мере четырех внутренних катализаторов — политического, общественного, экономического и психологического, которые характерны для России и способствуют ее распаду. Именно они — основная причина многосторонней геополитической эрозии, разъедающей Российскую Федерацию. Они возникли не вчера. Они начали проявляться в последнее двадцатилетие, а два из них заметно усилились в самое последнее время, вслед за крушением Советского Союза и Коммунистической партии.

Центр после краха коммунизма оказался неспособен предложить какую-то бы ни было идею национального единства. Лозунг перехода к капитализму не мог заполнить вакуум, образовавшийся после гибели мифа о советской родине. Не появились и лидеры, приемлемые повсеместно: низкий уровень культуры, коррумпированность, отсутствие моральных принципов и элементарных организационных способностей — общие характеристики российских политиков, взнесенных наверх финалом эпохи реального социализма. Центр действовал крайне нерешительно, когда возникала угроза национальной безопасности субъектов Федерации. Достаточно вспомнить осетино-ингушский кризис и постоянную напряженность в Республике Дагестан, где она может вылиться в конце концов в самую настоящую воину.

Возникает впечатление, что Москва не в состоянии пользоваться даже той формальной властью, которой располагает. Поражение в первой воине с Чечней сильно подорвало доверие к центральной власти. К тому же она оказалась не в состоянии организовать разумное налогообложение и аккумулировать денежные средства, необходимые для сбалансированного развития страны, демонстрируя тем самым полную неспособность исполнять роль посредника и арбитра в отношении передовых и отсталых регионов. И это притом, что в нынешних условиях дисбаланс регионов по уровню доходов, безработице и социальному обеспечению разителен. Яркий пример тому следующий факт: 10 регионов производят 44 % внутреннего валового продукта. И поступления в федеральный бюджет поражают своей неравноценностью: Москва дает 26 % от общей суммы, Санкт-Петербург — 3,7 %, Нижний Новгород — 2,7 % и т. д. Две трети налоговых поступлений в центр приходят из 10–12 регионов. Распределение денежных средств еще более неравномерно.

До сих пор не существует юридической базы для обеспечения основных форм экономической деятельности — таких, как владение капиталами, распоряжение природными ресурсами федерального значения, распределение налоговых полномочий между центром и автономиями. При таком положении вещей совершенно естественно, что национальные субъекты, входящие в Российскую Федерацию, и все ее автономии ищут помощь на стороне или пытаются как-то защитить себя сами или придерживают собственные природные богатства (если таковые имеются), т. е. сами решают свои проблемы. Единственное, чего пока им недостает. чтобы вообще не нуждаться в центральном правительстве. — это финансовой помощи из-за рубежа.

Однако в республиках, где большинство населения придерживается исламского вероисповедания, в помощи извне недостатка нет: Турция, реакционные и прозападные арабские режимы прямо или через посредников вступают в контакты с местными властями — не везде одинаково интенсивно, но не заметить их нельзя. «Великий Туран» — Турция, к примеру, уже давно взяла под свою опеку Татарстан, Башкортостан и значительную часть Северного Кавказа. И такую активность Турция проявляет не только в отношении российских регионов. К примеру, крымских татар Анкара тоже всячески обхаживает. В Симферополе (столице Крыма теперь он — территория Украины) имеется некий центр по культурному взаимодействию и помощи, который, помимо прочего, ежегодно отбирает десятки молодых людей для бесплатного обучения в турецких университетах.

В том же направлении, прибегая к самым различным средствам, действуют Саудовская Аравия, Афганистан, Арабские Эмираты. Прибавьте к этому еще и активность секретных служб некоторых западных держав и Израиля. Через подставных лиц, агентов влияния, через всяческие культурные центры открыто и тайно осуществляется все возрастающее давление (экономическое. правовое, юридическое) на республики и автономии с целью ослабить контроль над ними со стороны Москвы. Как уже было сказано, это относится прежде всего к Татарстану, Кабардино-Балкарии, Башкирии.

Тем временем местные законы входят все в большее противоречие с законам федеральными: русский язык систематически вытесняется или ставится в подчиненное положение по отношению к национальным языкам; так называемая «кадровая политика» (отбор, назначение, выборы администрации) производится по национальному принципу — унаследованная от советских времен, она теперь используется с обратным знаком, т. е. предполагает дискриминацию русских. А в этнически и исторически русских peгионах действуют, кроме этих. и другие катализаторы.

Беспомощность и одновременно коррумпированность политического центра не могла не создать благоприятную почву для проявления различных амбиций. Идея «делать по-своему», «освободиться от пут» стала как никогда популярна в посткоммунистический период. Исчезновение централизованного контроля, осуществлявшегося Коммунистической партией, — при всей его неэффективности, но тем не менее единообразного и базирующегося на общепринятых критериях, — не было компенсировано никакими другими системами регулирования. После нескольких лет неопределенности региональные лидеры поняли, что в отсутствие авторитетного центра им самим придется взять ответственность за принятие решений со всеми вытекающими отсюда последствиями, получив вместе с бременем и почет, и доход. Само собой разумеется, что региональные лидеры в подавляющем большинстве вышли из рядов местного партийного и государственного аппарата. Произошло это по вполне очевидном причине: партия с ее политической монополией осуществляла подбор номенклатурных кадров только в своих рамках или «дочерних» организаций, т. е. ленинского комсомола и профсоюзов. Когда компартия распалась, на местах остались лишь прежние кадры — в отличие от того, что произошло в Москве, где интеллигенция в массовом порядке смогла заменить (на какой-то период) коммунистический аппарат. Таким образом в регионах именно «номенклатурные люди» заняли командные посты, зачастую просто сменив таблички на дверях кабинетов. Именно они и стали осуществлять переустройство общества — с их багажом культуры, образования, профессиональной подготовки, приверженностью идеалам демократии. А поскольку все эти характеристики находились на весьма низком уровне, нетрудно себе представить, что произошло за эти годы во многих российских регионах, брошенных на произвол судьбы Москвой. Тем более, что действовали местные лидеры в условиях практического отсутствия гражданского общества и крайне низкой политической культуры населения. Они жили и действовали в стране, далеко не изжившей — а по-другому и быть не могло — наследие тоталитаризма, привыкшей покорно мириться со злоупотреблением властью, не знакомой не только с системой местного самоуправления, но даже просто хоть с какой-то административной децентрализованностью. Все это позволило старым-новым региональным лидерам почувствовать вкус к власти, фасад которой они лишь слегка подкрасили в демократические цвета, осознать свою незаменимость в теперешних обстоятельствах и почувствовать безнаказанность, несравненно более полную по сравнению с той, какой они пользовались в породившую их всех эпоху социализма.

На этой благодатной почве в конце концов вызрели семена сепаратизма и были заложены организационные основы для создания «независимых княжеств». Наиболее заметно такого рода тенденции стали проявляться в конце 90-х годов в Приморье (огромном регионе, расположенном на побережье Тихого океана и составляющем часть так называемого российского Дальнего Востока), в Сибири (где определяющую роль играет Красноярский край, не случайно выбранный генералом А. Лебедем в качестве стартовой площадки для возвращения в большую московскую политику), на Урале (в первую очередь в Свердловской области и в ее административном центре — Екатеринбурге), на Кубани (она охватывает Краснодарский край, часть Ставропольского края и Республику Адыгею, граничащую с беспокойным Северным Кавказом и потому как бы предназначенную служить полигоном для сепаратистов и централистов), в Поволжье (оно включает в себя такие русские области, как Ульяновская, Пензенская, Самарская, Волгоградская, Астраханская, а также республики: Татарстан, Башкирию, Калмыкию; здесь, учитывая близость с теми республиками, в которых наиболее отчетливо выявились сепаратистские тенденции, роль русских областей будет решающей для укрепления или ослабления федеральной власти).

В сфере собственности наблюдается непосредственное воздействие тех центробежных сил, которые привели к распаду Советский Союз. В конце 1991 года республиканские элиты поняли, что ослабление центра дает им возможность овладеть теми богатствами, которые до той поры находились под его контролем. Следуя примеру Москвы, которая подвела юридическую базу под массовую и стремительную приватизацию общественной собственности, региональные элиты повторили на местном уровне аналогичную операцию по расхищению не только промышленности, но и земельных и подземных богатств. Именно на разделе собственности в посткоммунистический период столкнулись интересы центральных и региональных властей.

Со всех точек зрения подобное «распределение» собственности не слишком благоприятствует плавному переходу к рынку (и в этом смысле реформаторы московской мэрии были правы, выступая против него), но региональные лидеры имели резон настаивать на нем. Они искали и находили поддержку у населения, настроенного против московских «грабителей», и не зря, поскольку на самом деле последние нисколько не были заинтересованы в реформе, в переходе к рынку и их цель состояла лишь в том, чтобы завладеть всем «пирогом» — как в центре, так и на местах.

Здесь берет начало постоянное противопоставление «региональной», «республиканской» собственности и «федеральной». Спор по их поводу нашел разрешение в бесконечном множестве компромиссов, которые, как мы уже видели, исходили непосредственно от ельцинской администрации и работали на личные интересы президента. Когда дело было сделано и большинству людей в России стало ясно, что их бессовестно обманули и ограбили, периферийная элита, тоже получившая часть награбленного, испугалась, что ее призовут к ответу, и тогда ей придется либо возвращать присвоенное, либо спасаться бегством. Однако всем и каждому понятно, что упаковать чемоданы и смыться за границу куда проще из Москвы, чем, скажем, из Екатеринбурга, а надеяться на защиту все более слабеющей центральной власти — глупо. И потому многие из региональных лидеров выстроили для себя очень простую, логичную и удобную (для них, но губительную для России как государственного организма) цепочку рассуждений: не будет единого государства — не будет и государственных законов, не станет законов — исчезнет угроза юридической и уголовной ответственности; на региональном же уровне проблем нет: власть наша, и законы мы установим свои.

Воздействие этого катализатора невозможно оценить без учета того факта, что русские всегда были основной составляющей Российского государства. Национальный русский характер с его достоинствами и недостатками — главный ориентир для объяснения российской истории: русской революции, крушения русского «коммунистического эксперимента». Ослаблять русскую составляющую — значит подрывать на корню само существование Российского государства: совершенно очевидно, что Октябрьская революция в основном восстановила Российскую империю и границы Советского Союза почти совпали с прежними имперскими границами. Я считаю это неоспоримым историческим фактом, который к тому же определяющим образом воздействует на сознание и поведение самих русских. Констатация данного факта не имеет под собой никакой националистической подоплеки, ибо в данном случае речь идет не только о достоинствах, но и недостатках народа. (Возможно, западному читателю будут не по вкусу рассуждения такого рода, но их никак нельзя исключить из того контекста, и котором разворачивается дискуссия о будущем России.) Как было справедливо как-то замечено, «федерализм в России невозможен без справедливого учета национальных интересов русского народа, который составляет более 83 % населения».

Исторически сложившееся различие между республиками (организованными по национальному и этническому признаку) и областями, унаследованное с советских времен, постепенно усугубилось в ущерб русскому населению. Советский режим старался (опасаясь разрушить политическую мозаику) избежать монополизации власти доминирующей «русской нацией». Правда, нельзя сказать, чтобы эта политика проводилась последовательно на всем протяжении советского периода. Исключений было много и они носили трагический характер. Однако нет сомнений, что в целом Москва отодвигала на второй план интересы русских, добиваясь расположения этнических и религиозных меньшинств, проявлявших разную степень строптивости. В такой линии были свои слабости и недостатки, но ей нельзя отказать в определенной логике. (Подобная политика позволила Тито сохранять целостность Югославии в течение сорока лет.) Конец же эпохи коммунизма лишил эту политику всякого смысла, а в наследство от нес осталась дискриминация русских внутри страны, где они составляют подавляющее большинство населения.

Данные проведенных в 1996–1997 годах социологических опросов позволяют выявить потенциально взрывоопасные тенденции, порожденные такой ситуацией. Особый интерес представляют, на наш взгляд, два опроса — проводившиеся в Краснодарском крае и в Башкирии. Среди опрошенных в обоих случаях — местная элита, директора предприятий, представители национальных культурных учреждений, предприниматели, творческая и научная интеллигенция (приводимые далее данные взяты из исследования: Национальные интересы и проблемы безопасности России. М.: Фонд Горбачева. 1997).

Результаты свидетельствуют о том, что в Краснодарском крае — обширном регионе, в котором проживает приблизительно 4 млн. русских вместе с представителями 22 других национальностей (многие из них сохраняют компактное местожительство, язык и национальные традиции), происходит постепенное нарастание напряженности: более 51 % опрошенных проявляют «озабоченность» национальными отношениями в своем регионе, 27,4 % —»серьезную озабоченность». Кроме того. участники опроса отмечают острую напряженность между всем населением в целом и группами мигрантов и беженцев, появившимися после распада СССР вследствие кризисов, поразивших соседние государства — бывшие советские республики. По отношению к этому второму фактору, провоцирующему напряженность, проявляется дальнейшее расхождение в его оценках между славянским (русские. украинцы, белорусы) и «тюркским» (турки-месхетинцы, азербайджанцы, адыгейцы и т. д.) населением. Как можно видеть, проблема чрезвычайно сложная и простых решений у нее нет. Она требует исключительной дипломатической ловкости и одновременно мощной репрессивной системы. Ни того, ни другого в настоящее время нет и не предвидится.

Что касается Башкирии (или Башкортостана), то там ситуация даже более парадоксальная. Башкиры — нация, которая дала название республике и в этом смысле здесь «хозяйка». — составляют лишь 21 % от населения республики, тогда как татары 28. а русские и того больше — 39 %. Социологические исследования показывают, что башкирские лидеры открыто стремятся «установить под лозунгами национального возрождения фактическое господство титульной нации».

Аналогичные симптомы с различной интенсивностью проявляются, к примеру, и в Республиках Тыва и в Саха (Якутия). Соответствующая реакция со стороны русского этноса произойти не замедлила и в случае усиления напряженности может стать более резкой. «Ущемление прав» русских ведет к росту русского патриотизма и великорусского шовинизма, что в свою очередь вызывает ответную реакцию национальных, меньшинств — напряженность раскручивается по спирали, которой не видно конца.

Сегодня в России больше больных людей, чем было 10 лет назад, больше пьяниц и алкоголиков, больше душевнобольных, больше слепых и глухих, больше инвалидов. Смертность превышает рождаемость и среди мужчин, и среди женщин — по этим показателям Россия стала абсолютным исключением в мире 90-х годов. Ни одна страна, а уж тем более страна индустриальная с высоким уровнем грамотности, не знала такой демографической катастрофы: из-за негативного соотношения между смертностью и рождаемостью русское население уменьшается в среднем на миллион человек в год. Отрицательные показатели характерны для всего населения, но для русской его части они самые низкие. И это легко объяснимо: именно те регионы, где превалирует русское население, наиболее пострадали от так называемых ельцинских реформ. В них (по политическим причинам, о которых речь шла выше) коммунистический режим сконцентрировал большую чисть военной промышленности, технологический и интеллектуальный потенциал страны, т. е. все то. что Гайдар и его сподвижники считали ненужным, подлежащим скорейшему уничтожению. И хотя «реформы» провалились, но уничтожение прошло успешно. Последствия очевидны для всех, кто не слеп.

Кризис, разразившийся 17 августа 1998 года. наглядно продемонстрировал. как далеко зашел процесс распада, — зачастую он проявлялся в чисто автоматических, инстинктивных реакциях. В драматическом хаосе ответных мер, предпринятых областями и республиками, российские автономии выдвинули лозунги «каждый за себя», «спасайся, кто может» и реализовывали их, не дожидаясь решений Центра и порой даже не делая попыток хоть кик-то скоординировать свои действия. Достаточно привести всего несколько примеров.

Сразу после падения рубля Тульская область (губернатор — коммунист Василий Стародубцев) принимает решение о том, что цены на все товары широкого потребления в розничной торговле должны утверждаться властями; г. Калининград (губернатор Леонид Горбенко) объявляет «чрезвычайное экономическое положение», провоцируя острую полемику во всей московской прессе; г. Красноярск (губернатор Александр Лебедь) создает «группу быстрого реагирования», наделяя ее полномочиями проверять всю коммерческую деятельность с целью борьбы со спекуляцией; г. Кемерово (губернатор Аман Тулеев) начинает создавать «областной золотовалютный резерв»; в Самаре выпускаются облигации областного займа без всякого согласования с Центробанком и объявляется, что его погашение гарантируется «всем достоянием области»; г. Екатеринбург (губернатор Эдуард Россель) принимает решение установить региональную монополию на алкогольную продукцию. Десятки регионов немедленно заявляют о прекращении налоговых платежей в федеральный центр, и целая группа автономий втихую принимает те же самые меры, не заявляя об этом официально. На фоне всеобщего разброда и сумятицы выделяются всего два субъекта Федерации: Приморье (губернатор Евгений Наздратенко) и Москва (мэр Юрий Лужков). Оба их руководителя призывают избегать паники и объявляют о своей лояльности» центру. Но причины подобного поведения, внешне идущего против течения, — явно политические, явно личные и явно конъюнктурные. Наздратенко не может обойтись без поддержки Кремля и считает, что он ее заслужил, оказывая в свою очередь полную поддержку Ельцину во всех трудных ситуациях. Лужков стремится превратиться в национального лидера и метит в президентское кресло — таким образом, в его «лояльности центру» легко прочитывается заявка на всероссийскую власть, особенно когда он переходит к угрозам. Через Москву, заявляет он, проходит 50 % всего продовольственного импорта страны, и те, кто выбирает автаркию, пусть знают, что Москва может ответить блокадой. Довольно тревожное заявление. Особо тревожное с учетом того, что все основные российские торговые артерии уже давно стали ареной тотальной продовольственной войны, где царит принцип: «в нашу область пропускается все и не выпускается ничего» — по крайней мере, если не будет заплачена пошлина. Воронеж блокирует вывоз сахара и картофеля, Липецк — молока, Белгород запрещает вывоз растительного масла, Ставрополь устанавливает ценовой потолок на товары широкого потребления и налагает временный запрет на вывоз всей сельскохозяйственной продукции, Краснодар запрещает вывоз товаров «социального назначения», Самара арестует партии сахара и растительного масла, переправляемые через ее границы. Все такие меры можно было бы счесть за мелочь, за нервный срыв, объяснить растерянностью перед лицом чрезвычайных обстоятельств. Если бы только тем самым не разжигались искры, тлеющие под золой взаимных территориальных претензий, — их начинают предъявлять друг другу даже чисто русские области, вступающие в спор из-за границ, которые десятилетиями, если не веками никто таковыми не считал. А что будет, если чрезвычайные обстоятельства станут еще более чрезвычайными и из временных превратятся в постоянные?

Нарисованная нами картина весьма пестра, в некоторых аспектах противоречива, изменчива, поскольку определяется временной конъюнктурой, отношением губернаторов и президентов к жестоким московским баталиям. Очень сложно охарактеризовать положение в целом: тем не менее вырисовываются некоторые общие для целых групп субъектов федерации линии поведения, которые продиктованы объективными факторами и не зависят от произвольных решений и случайных обстоятельств. Эти объективные факторы иногда вступают в противоречие с описанными здесь тенденциями, а иногда их обостряют. С этими предварительными оговорками можно в заключение данной главы предложить разделение субъектов Федерации на четыре основные категории.

а) Добывающие.[4] Они нередко оказывали поддержку ельцинскому центру, будучи больше других заинтересованы в «экономической реформе» в той ее форме, которая проводилась в посткоммунистический период и проводится в основном до сих пор, когда главная ставка делается на экспорт первичного сырья. Местные элиты были и остаются заинтересованы в экспорте больше, чем в развитии внутреннего рынка, выступают за свободное ценообразование и за максимальную экономическую открытость в отношении Запада. Эти субъекты Федерации тяготеют к Центру, по крайней мере до тех пор. пока в Кремле господствуют соответствующие политические тенденции. В противном случае «добывающие» субъекты могут превратиться в мощный дестабилизирующий фактор.

б) Аграрные.[5] До ельцинской «реформы», т. е. вплоть до последней фазы социалистического периода, эти субъекты федерации в основном, хотя и в очень скромных рамках, сами себя обеспечивали продовольствием. По прошествии десяти лет им это удается куда хуже, но они сохранили стремление к развитию внутреннего рынка. Они — более закрытые области и республики, которые стараются увернуться от ударов, наносимых Москвой, и изолироваться даже от граничащих с ними регионов. Не случайно власть в них по большей части находится в руках коммунистов и аграриев, которые и в политическом смысле заинтересованы в возможно большей независимости от враждебного им московского Центра. Будучи в оппозиции к нему, руководители этих субъектов Федерации по причинам политико-идеологического характера не подвержены сильным центробежным тенденциям. Более того, они могут стать серьезной опорой для сохранения унитарного государства, если в центральном правительстве возобладают политические взгляды, которые им близки.

в) Иноэтнические.[6] Эти федеральные субъекты (за редким исключением) демонстрируют центробежные тенденции. Причины в первую очередь националистические и лишь во вторую-социально-экономические.

г) Урбанизированные и индустриальные.[7] К этой категории субъектов Федерации относятся регионы наиболее «русские», и именно они, как уже говорилось, больше всего пострадали от ельцинских «реформ». Естественно, что именно отсюда исходит наибольшая враждебность к Центру, чья социально-экономическая политика представляется деструктивной и противоречащей русским национальным интересам. В случае смены власти в Кремле и ее переориентации на отстаивание национальных интересов такие субъекты федерации вполне могут стать главной опорой единения. Короткий опыт правления Е. Примакова (с осени 1998 по весну 1999 года) весьма показателен: наибольшую поддержку он получил именно от этих регионов.