"Римский карнавал" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Сан Систо

Папу и Чезаре расстроил побег Сфорца. В Риме люди шепотом передавали друг другу новость, что Джованни бежал, опасаясь кинжала или кубка с ядом, который приготовили для него Борджиа.

— Пусть не думает, что ему удалось спастись, — бушевал Чезаре.

Александр сохранял уравновешенность.

— Успокойся, сын мой, — сказал он. — Единственное, что должно нас волновать, — это то, чтобы вынудить его расстаться с твоей сестрой. Теперь опасно следовать намеченному плану. У нас остался только один законный путь. Мне он не по душе. Как служителю культа, мне он кажется отвратительным. Другой был бы куда более убедительным. Боюсь, Чезаре, что остался лишь развод.

— Ничего не поделаешь, тогда нужно поторопиться. Я обещал Лукреции, что она получит свободу, и намерен выполнить свое обещание.

— В таком случае нам придется изучить вопрос. У нас две возможности, насколько я знаю. Во-первых, мы можем заявить, что брак является недействительным, потому что Лукреция связана обещанием с Гаспаро ди Прочида, и никто ее от него не освобождал.

— Боюсь, отец, что это будет трудно доказать. Помолвка с Гаспаро была расторгнута, многие обратят на это внимание. Людовико и Асканио прибегнут к помощи своих родственников, если мы выдвинем такую причину.

— Ты прав, сын мой. Тогда у нас остается одна возможность — мы потребуем развода на том основании, что Лукреция так и не стала настоящей женой Джованни.

— Но ведь это не так.

— Мой дорогой, кто об этом знает? Разве у них есть ребенок, который мог бы служить доказательством этому?

— Это бесплодный брак, отец, но они были мужем и женой, разве не так?

— Кто может поклясться в этом?

— Сфорца. Он не захочет, чтобы его перед всем миром объявили импотентом.

— Но Лукреция скажет то, что мы ей велим.

— Сфорца станет протестовать, а мы — еще энергичнее.

— Мы одинаково убедительно станем протестовать.

— Это и есть решение вопроса. В самом деле, отец, ты просто гений.

— Благодарю тебя, сын мой. Теперь ты начинаешь понимать, что я знаю, как приносить пользу своей семье и как сделать своих детей счастливыми?

— Ты много сделал для Джованни, — ответил Чезаре угрюмо, — а сейчас я вижу, как ты хлопочешь о Лукреции.

Александр дружески похлопал сына по плечу.

— Пошли за нашей дорогой девочкой, — произнес он. — Пусть порадуется тому, что мы готовим ей.

Пришла Лукреция. Она была охвачена страхом, но, подрастая и постигая искусство лицемерия, которым с таким совершенством владели они, сумела скрыть свои подлинные чувства от их пытливых глаз.

— Дорогая моя, — начал папа, — обнимая дочь, — мы с Чезаре не могли устоять перед соблазном пригласить тебя сюда. У нас для тебя есть важная новость. Скоро ты получишь полную свободу.

— Каким образом, отец?

— Мы устроим развод. Нам он не по душе, но бывает так, что нужно смириться. Итак, мы прибегнем к нему, чтобы освободить тебя от Джованни Сфорца.

Девушка почувствовала огромное облегчение. Значит, они отказались от своих планов и не убьют его. Она спасла его.

Мужчины заметили, что она вздохнула с облегчением и улыбнулись друг другу. Их дорогая Лукреция будет им очень благодарна.

— К сожалению, церковь не одобряет разводы, и кардиналы потребуют очень веской причины, если мы станем настаивать на нем, — заявил папа.

— Очень просто, — сказал Чезаре, — ведь между ними не было брачных отношений. Лукреция сразу возразила:

— Мы были мужем и женой.

— Нет, девочка моя, — возразил Александр, — не были.

— Отец, мы бесчисленное количество раз спали вместе.

— Делить постель — еще не значит быть мужем и женой. Вы не вступали в супружеские отношения.

— Но отец, я могу поклясться, что я говорю правду.

Папа с тревогой оглянулся.

— Все в порядке, — прошептал Чезаре. — Никто не осмелится вспомнить о том, что слышал раньше, если я прикажу молчать.

— Детка, — продолжал убеждать Александр, — брак — это не то, что ты думаешь.

— Я вполне уверена в том, что стала женой Сфорца.

Папа потрепал ее по щеке.

— Они могут настоять на осмотре девочки. Они всегда полны подозрений и сомнений.

— Отец, уверяю тебя, что…

— Не бойся, детка, — прошептал Александр. — Так делали и раньше. Это совсем просто. Невинная девушка, которая смущается по причине скромности. Ты понимаешь? Тебе самой не нужно соглашаться на это. Мы найдем подходящую девственницу, и все будет в порядке. Тебе надо будет только принести клятву перед судьями и кардиналами из комиссии.

— Отец, я не могу поклясться. Папа улыбнулся.

— Ты слишком всего боишься, девочка. Бывает такое время, когда приходится отступать от истины, если не во имя собственного спасения, то ради счастья близких.

Лукреция была ошеломлена. Она переводила взгляд с одного на другого. Этих двоих мужчин она любила больше всех на свете. Она понимала: что бы ни ждало ее в будущем, что бы ни случилось, она должна будет любить их и они должны значить в ее жизни гораздо больше, чем кто-либо еще, она связана с ними сильнее, чем думала; она принадлежит им, а они ей; их связывают с ней родственные чувства и глубокая искренняя любовь, чувства, сильнее которых она не знала. И она понимала, что самые близкие ей люди — лицемеры, обманщики и убийцы.

Она не могла больше этого вытерпеть. Она обратилась к отцу:

— Отец, прошу, позволь мне уйти. Я подумаю над этим.

Они нежно расцеловали девушку — отец и брат. Она ушла, а они продолжали обсуждать свои планы и то, как лучше выйти из создавшегося положения.

Что же касается Лукреции, то они не ожидали с ее стороны никаких осложнений.

Она не станет подписывать чудовищный документ. Это ложь, явная ложь.

Ее отец и брат защитят ее; она должна отбросить свои сомнения, она должна помнить, что поставлено на карту. Ее брат Джованни будет молиться, чтобы помочь ей. Просто унизительно, заявил он, что Лукреция остается женой такого ничтожества, как Джованни Сфорца. Конечно, ее семья хочет помочь ей избавиться от Сфорца. Глупо с ее стороны упрямиться. Что страшного, если она подпишет документ?

— Но ведь это ложь… ложь, — плакала Лукреция.

Александр терпеливо объяснял девушке, что от нее требуется, но его удивляло, говорил он дочери, что она так огорчает своего отца.

— Дело не в том, что надо солгать, — пыталась объяснить Лукреция, — а в том, что это причиняет боль моему мужу. На нем останется клеймо импотента, и ты знаешь, отец, какое унижение он испытает.

— Тебе незачем так беспокоиться о других. Он сможет снова жениться и доказать, что он способен.

— Но кто же захочет выйти за него замуж, если объявят, что он не может дать женщине ребенка?

— Не говори глупостей, детка. Подпиши документ. Это так просто. Твоя подпись… И совсем скоро все кончится.

Но она снова и снова отказывалась.

А в это время Джованни Сфорца, возмущенный тем, какую причину решил выдвинуть папа, чтобы добиться развода, энергично протестовал во всеуслышание.

Он заявил, что Борджиа лгут — он вступал в брачные отношения с Лукрецией. Он многократно делил с ней супружеское ложе.

Он решил, что может искать сочувствия только в одном месте — он помчится в Милан и попросит помощи у своих кузенов Сфорца. Они не проявили особого желания помочь ему раньше, но, бесспорно, родственники должны держаться вместе, когда оскорбляют одного из членов их семьи.

Людовико, имея достаточно собственных проблем, не очень обрадовался приезду Джованни. Могло случиться, что французы снова нападут на Италию, тогда Милан будет их первой целью. Если так, то Людовико может понадобиться помощь Александра, а на что он мог рассчитывать, выступив в деле о разводе против папы? В сложившихся обстоятельствах Людовико мало чем мог помочь бедняге Сфорца.

— Дорогой мой брат, — сказал Людовико, — почему ты не хочешь согласиться на развод? С этим будет быстро покончено, и ты обо всем забудешь.

— Ты понимаешь всю чудовищность своего предложения?

— Я понимаю, что папа оставит тебе приданое Лукреции, если ты согласишься. И еще он сохранит к тебе дружеское расположение.

— Приданое, дружеское расположение! Мне останется это, если я позволю ему пустить слух, что я импотент!

— Но у Лукреции богатое приданое, да и добрым отношением папы не стоит пренебрегать.

— Кузен, я тебя спрашиваю: случись, что усомнились в твоей мужественности, что бы ты делал?

На несколько секунд Людовико задумался, потом заговорил:

— Так вот, Джованни, есть способ, который поможет тебе доказать, что заявление Александра безосновательно.

— Какой же? — Джованни сгорал от любопытства.

— Докажи это как можно убедительней в присутствии нашего посланника и папского легата. Лукреция сможет приехать в замок Непи, и там вы при свидетелях покажете, что ты способен быть хорошим мужем.

Джованни в ужасе отшатнулся от кузена, услышав подобное предложение.

— Но, дорогой мой, — мягко проговорил Людовико, — так делали и раньше. Если же Лукреция откажется приехать, что ж, тогда я смогу найти несколько куртизанок, чтобы они помогли тебе. Ты сможешь выбрать себе одну, смею заверить тебя, что наши миланские женщины так привлекательны, как и римские.

— Это совершенно невозможно.

— Я только предложил, — ответил Людовико, пожимая плечами. — Если ты отказываешься обдумать мое предложение, то рискуешь тем, что люди начнут делать свои собственные выводы.

— Я отказываюсь участвовать в спектакле.

— Такой шаг мне кажется единственным выходом из создавшегося положения.

— В присутствии миланского посланника и папского легата! — взревел взбешенный Джованни. — А кто такой этот папский легат? Еще один Борджиа, племянник его святейшества. Конечно, что бы я ни сделал в его присутствии, он поклянется, что я импотент. Он — еще одно подтверждение политики семейственности, проводимой папой! А посланник? Без сомнения, ему дадут взятку, и он будет свидетельствовать против меня, а откажется — ему пригрозят.

Людовико грустно смотрел на своего родственника, но больше ничего не приходило ему в голову. Невезучий этот Джованни — он вызвал презрение и неприязнь Борджиа к себе. К тому же он глупец, потому что Борджиа хотят избавиться от него, а он им мешает.

Лукреция понимала, что именно ей придется подписать. Она больше не может сопротивляться им. Каждый день они приходили к ней или она сама звала отца. Все уговаривали ее подписать. Все — это ее отец, по-прежнему доброжелательный, но уже проявляющий признаки нетерпения; Чезаре, рассердившийся в конце концов на нее, чего никогда прежде не случалось; Джованни, пытающийся доказать ей, что она просто глупенькая маленькая девочка, которая не знает, что ей надо.

Она не знала, где ее муж. Сначала подумывала, не уехать ли ей тайком из Рима в Пезаро, но когда она услышала о том, какие жестокие обвинения бросает он в ее адрес, она отказалась от этой мысли, потому что Джованни Сфорца заявил, что папа затеял развод, чтобы Лукреция могла жить рядом с ним, а он бы заменил ей мужа. Первый раз услышав эти злобные слухи, она отшатнулась от человека, который отважился сказать ей это. Она никогда не испытывала чувства такого одиночества, как в это время. Ей страстно хотелось, чтобы кто-то, кому она могла бы довериться, оказался рядом. Но Джулия не часто виделась с Лукрецией, Санчия была слишком занята собственными делами и борьбой между Джованни и Чезаре за ее благосклонность.

Настал день, когда она подписала подготовленный для нее документ, в котором заявляла, что из-за импотенции мужа она все еще девственница.

Весь Рим смеялся.

Дочь одной из самых скандально известных семей Европы объявила о своей невинности! Люди воспринимали это как самую удачную шутку, которую они слышали за многие годы.

Даже слуги не могли удержаться от хихиканья, когда оставались одни. Они были свидетелями соперничества между братьями, стремившимися завоевать любовь Лукреции; они видели, как обнимал ее Александр. И находилось множество тех, кто мог поклясться, что Джованни Сфорца и Лукреция живут вместе как муж и жена.

На самом деле никто не клялся в этом. Люди не хотели оказаться запертыми в темнице и лишиться языка. Они не испытывали ни малейшего желания подвергать себя опасности быть пойманными и брошенными в реку. Им не хотелось выпить отравленное вино и шагнуть в вечность.

Одной из самых несчастных в Риме была Лукреция. Ее мучил стыд за то, что она сделала, она чувствовала, что не может больше выносить ежедневную рутину жизни. Она вспоминала те дни, когда совсем ребенком счастливо жила вместе с монахинями в Сан Систо, казалось, что вся обитель дышит покоем. И вскоре после того, как она подписала документ, Лукреция покинула свой дворец и отправилась в монастырь Сан Систо. Там она умоляла позвать настоятельницу и, когда появилась сестра Джиролама, бросилась на колени и воскликнула:

— О, умоляю вас дать мне убежище под вашим кровом, я так измучена, мне нужен покой, который я непременно найду в этих стенах.

Сестра Джиролама, узнав дочь папы, тепло обняла ее и сказала, что монастырь Сан Систо станет ей домом, если она того желает.

Лукреция высказала просьбу повидаться со своими старинными подругами, сестрой Керубиной и сестрой Сперанцой, которые давным-давно, как теперь казалось, учили ее любить Бога. Настоятельница послала за ними, когда они пришли, Лукреция расплакалась. Тогда сестра Джиролама велела им отвести девушку в келью, где она должна молиться, а они пусть остаются с ней, сколько она захочет.

Узнав, что Лукреция нашла приют в монастыре, Чезаре разозлился, но папа попросил его успокоиться и умолял никому не говорить о неожиданном бегстве Лукреции.

— Если кто-нибудь узнает об этом, то все сразу заинтересуются, что послужило причиной ее поступка, — сказал папа. — Многие зададут себе вопрос, добровольно ли она поставила свою подпись под документом.

— Достаточно скоро станет известно, что она отправилась к монахиням искать убежища.

— Мы не должны этого допустить. Сегодня же я пошлю вооруженных людей вернуть ее домой.

— А если она не вернется?

— Лукреция послушается меня. — Папа мрачно улыбнулся. — К тому же монахини Сан Систо не захотят вызвать неудовольствие папы.

Вооруженные всадники отправились в монастырь. Лукреция находилась в окружении четырех монахинь, когда вдруг услышала, что кто-то приехал.

Она устремила свои удивленные глаза на окружающих. Как хотелось бы ей быть одной из них и жить, не зная тревог. О, думала она, я отдала бы все, чтобы поменяться местами с Серафиной или Керубиной, с Паолой или Сперанцой.

К ней подошла настоятельница и сказала:

— У ворот люди из папского окружения. Они получили приказ забрать вас домой, мадонна Лукреция.

— Мадонна, — ответила девушка, опускаясь на колени и пряча лицо в складках монашеской рясы, — умоляю вас, не дайте им увезти меня!

— Дочь моя, твое желание — оставить суетный мир и провести дни, отпущенные тебе создателем, с нами?

Лукреция смущенно ответила:

— Они не позволят мне, но разрешите мне остаться здесь хоть ненадолго. Молю вас, не откажите мне. Мне так страшно. Здесь я могу оставаться наедине со своими мыслями и молиться, чего я лишена в своем дворце. Здесь я наедине с Господом. Таковы мои чувства, и я верю, что если вы дадите мне приют в своей обители еще ненадолго, я пойму, должна ли оставить свет и стать одной из вас. Мадонна, прошу вас, дайте мне приют.

— Я никому не откажу в нем, — сказала Джиролама.

Одна из монахинь торопливо подошла к ней и сообщила, что люди у ворот требуют привести к ним настоятельницу.

— Это солдаты, мадонна. Они хорошо вооружены и выглядят очень внушительно.

— Они пришли за мной, — сказала Лукреция. — Мадонна, не дайте им увезти меня.

Настоятельница бесстрашно приблизилась к солдатам, которые сказали, что они очень спешат и что прибыли по приказу папы за его дочерью.

— Лукреция просила оставить ее в нашей обители, — услышали они в ответ.

— Послушайте, сестра, ведь это приказ папы.

— Очень жаль. Но таков закон нашего монастыря — любой, кто попросит у нас убежища, не встретит отказа.

— Но она ведь не обычная гостья. Не настолько же вы глупы, чтобы оскорбить его святейшество? Борджиа — и отец, и сыновья — не любят, когда кто-то не подчиняется им.

Солдаты старались уговорить настоятельницу, доказывая ей, что она должна выполнить распоряжение Александра, если она достаточно благоразумная женщина. Но если Джиролама не была благоразумной, то несомненно, смелости ей хватало.

— Вы не можете войти в наш дом, — сказала она. — Если вы сделаете это, то совершите богохульство.

Солдаты опустили глаза — у них не было ни малейшего желания осквернять обитель, но в то же время они получили строгий приказ.

Джиролама решительно посмотрела на солдат:

— Возвращайтесь к его святейшеству, — сказала она, — сообщите ему, что дочь попросила у меня пристанища и я приютила ее и не поменяю решения, даже если он прикажет мне отпустить ее.

Вооруженный отряд повернул обратно. Солдат удивило мужество женщины.

В Ватикане папа и двое его сыновей молча переживали нанесенное оскорбление.

Они знали, что на улицах шепчутся о том, что Лукреция ушла в монастырь по той причине, что ее пытались заставить сделать что-то противное ее желанию.

Александр пришел к одному из своих скорых и блестящих решений.

— Пусть ваша сестра остается в монастыре, — сказал он, — больше не предпринимайте никаких попыток забрать ее оттуда. Распространяются сплетни, затевается скандал, и пока мы не добьемся развода, мы хотим оградить Лукрецию от подобных вещей. Нужно распустить слухи, что мадонна по нашему желанию живет в Сан Систо, именно мы захотели, чтобы она побыла в спокойных условиях, пока не станет свободна от Джованни Сфорца.

Так что Лукрецию оставили в покое, но в то же время ее отец и братья удвоили свои усилия, чтобы скорее добиться развода.

Жизнь Лукреции подчинялась теперь звону колоколов Сан Систо, она была счастлива в монастыре, где с ней обращались, как с самой дорогой гостьей.

Никто не сообщал ей новостей, и она не знала, что римляне все еще потешаются над тем, что они называли фарсом развода. Ее миновали скандалы, которые связывались с именем Борджиа, она не имела ни малейшего понятия о том, какие стихи и эпиграммы пишут на стенах.

Александр вел спокойную жизнь, не обращая ровно никакого внимания на грязные измышления. Единственной целью он считал развод дочери со Сфорца.

Он поддерживал постоянную связь с монастырем, но не предпринимал никаких попыток убедить Лукрецию вернуться домой. Он позволил ей узнать о ходивших слухах, и она приняла решение принять монашеский сан, добившись на то разрешения отца, так как полагала, что это лучшее решение вопроса в ответ на гнусности, которые распространяли о ней.

Папа выбрал из своей челяди слугу, чтобы носить Лукреции письма. А поскольку он планировал после развода послать дочь в Испанию в сопровождении брата, герцога Гандийского, то выбрал посыльным молодого испанца, своего любимого камердинера.

Педро Кальдес был молод, хорош собой и всячески старался угодить папе. Его национальность способствовала этому, поскольку Александр особенно благоволил к испанцам; прекрасные манеры юноши восхищали папу, который не хотел, чтобы Лукреция слишком увлеклась жизнью монастыря и сильно привязалась к монахиням.

— Сын мой, — сказал Александр молодому камердинеру, — ты будешь относить письма моей дочери и отдавать их лично ей в руки. Настоятельница знает, что Лукреция находится в монастыре с моего согласия, поэтому тебя будут пускать к мадонне Лукреции. — Александр улыбнулся. — Тебе придется быть не простым посыльным, я хочу, чтобы ты об этом знал. Ты будешь рассказывать ей о славе своей страны. Я хочу, чтобы ты зажег в ней желание посетить ее.

— Я сделаю все, что в моих силах, ваше высокопреосвященство.

— Не сомневаюсь. Узнай, ведет ли она жизнь монахини. Я не хочу, чтобы моя дочь жила так скромно. Спроси, не пожелает ли она, чтобы я прислал ей компаньонку — очаровательную девушку одних с ней лет. Передай ей, что я нежно ее люблю и скажи, что я всегда помню о ней. Теперь иди, а как вернешься, приходи — расскажешь, как она поживает.

Итак, Педро отправился в монастырь, твердо решив успешно справиться с данным ему поручением. Он был в восторге от него. Он часто видел мадонну Лукрецию и восхищался ею. Она казалась ему самой прекрасной женщиной на свете, его больше привлекала ее сдержанность, чем смелая красота Джулии, а Санчия вообще была не в его вкусе, он смотрел на нее как на обыкновенную куртизанку. Педро казалось, что в сравнении с другими женщинами Лукреция только выигрывает.

Он стоял перед монастырем у подножия Авентина и смотрел на здание. Он почувствовал, что это мгновение может изменить его судьбу; ему выпала возможность попробовать завоевать дружбу Лукреции, о чем он прежде не осмеливался и мечтать.

Его впустили. Монахини, встречавшиеся ему в коридорах, торопливо проходили мимо с опущенными глазами. Педро проводили в маленькую комнатку. Как спокойно там было!

Он осмотрел голые стены, на которых не висело ничего, кроме распятия, и каменный пол. Мебель состояла из нескольких табуреток и грубо сколоченной скамьи. Сиявшее за стенами кельи солнце казалось далеким, — так холодно было в комнатке.

Неожиданно он увидел перед собой Лукрецию. На ней было длинное черное платье, какие носили монахини, но голова оставалась непокрытой, и ее золотые волосы струились по плечам. Это символично, подумал Педро. То, что она не прячет волосы, означает, что девушка не пришла к твердому решению постричься в монахини. Он сразу поймет, когда это произойдет, потому что тогда ему не позволят любоваться ее золотистыми волосами.

Он склонился в поклоне, Лукреция протянула ему руку, он поцеловал ее.

— Я приехал по поручению папы.

— Ты принес письма?

— Да, мадонна. И надеюсь, что вы напишете ответ.

— Непременно. — Он заметил, как жадно схватила она письма.

— Мадонна, — обратился он к ней, немного поколебавшись, — ваш отец высказал пожелание, чтобы я немного задержался и поговорил с вами, а вы бы расспросили меня о новостях в Ватикане.

— Очень любезно с его стороны, — ответила Лукреция, очаровательно улыбаясь. — Прошу, садись. Я бы предложила тебе чего-нибудь освежиться, но…

Он поднял руку.

— Я ничего не хочу, мадонна. И я не могу сесть в вашем присутствии, пока вы стоите.

Она улыбнулась и села лицом к нему. Письма она положила на скамью, но не снимала с них руки, словно ее пальцы хотели проникнуть в их смысл.

— Скажи мне твое имя, — попросила она.

— Педро Кальдес.

— Я часто встречала тебя прежде. Ты один из камердинеров моего отца, ты приехал из Испании.

— Я счастлив, что вы заметили меня.

— Я всегда замечаю тех, кто усердно служит моему отцу.

Молодой человек вспыхнул от удовольствия.

— Мне вдвойне приятно находиться здесь, — сказал он, — потому что не только папа поручил мне навестить вас, но я сам испытываю огромное удовольствие видеть вас.

Неожиданно девушка рассмеялась:

— Как приятно снова услышать комплимент!

— По городу ходят слухи, которые очень огорчают его святейшество, мадонна. Некоторые намекают, что вы намереваетесь навсегда остаться в монастыре. — Она молчала, в глазах светилась тревога, когда он снова заговорил:

— Мадонна Лукреция, ведь это не правда… не правда!

Он замолчал, ожидая, что она рассердится на него за его дерзость, но не увидел в ней никакого высокомерия. Она только улыбалась.

— Значит, ты считаешь, что это не может быть правдой. Скажи, почему?

— Потому что вы слишком прекрасны, — ответил он.

Она рассмеялась от удовольствия.

— Здесь есть несколько очень красивых монахинь.

— Но вам следует украшать папский двор. Вы не должны спрятать свою красоту в монастыре.

— Это мой отец велел тебе так сказать?

— Нет, но его крайне огорчит, если вы примете подобное решение.

— Приятно поговорить с тем, кто разделяет мои тревоги. Понимаешь, я попросила здесь убежища и получила его. Мне хочется отгородиться от… многого. И я не раскаиваюсь, что пришла сюда к своей дорогой Джироламе.

— Это приятное место, мадонна, но только временное. Вы позволите передать вашему отцу, что с нетерпением ожидаете дня, когда снова будете со своей семьей?

— Нет, не думаю. Я еще не решила. Бывает, что мне ничего не надо, только бы наслаждаться покоем обители, и я думаю о том, как чудесно подниматься рано утром и ждать, когда колокола скажут, что мне делать. Жизнь здесь проста, и иногда мне очень хочется жить простой жизнью.

— Простите, мадонна, но, оставшись здесь, вы откажетесь от своей судьбы. Она ответила:

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, я устала от своих проблем. Как поживает мой отец?

— Он, одинок без вас.

— Я тоже по нему скучаю. И очень жду писем. — Она взглянула на них.

— Вы хотите, чтобы я оставил вас одну и вы смогли бы спокойно прочитать их? Она заколебалась.

— Нет, — ответила девушка. — Я пока оставлю их. Будет, чем заняться, когда ты уйдешь. Как мои братья?

— Так же, как при вас, — не сразу ответил Педро.

Она печально кивнула, вспомнив об их страсти к Санчии, ставшей еще одной причиной ненависти братьев друг к другу.

— Ты когда-нибудь вернешься в Испанию?

— Надеюсь.

— Ты скучаешь по дому?

— Как все, кто жил там и покинул ее.

— Мне кажется, я чувствовала бы то же самое, если бы мне пришлось уехать из Италии.

— Вам бы понравилась моя родина.

— Расскажи мне о ней.

— О чем мне вам рассказать — о Толедо, который расположен на подкове из гранита, о горных вершинах, уходящих ввысь? О Севилье, где и зимой цветут розы, о чудесных оливковых рощах, о вине, которое делают там? Говорят, мадонна, что те, кого любит Бог, живут в Севилье. Я хотел бы показать вам дворцы и узкие улочки, и нигде апельсины и пальмы не растут так пышно, как в Севилье.

— Мне кажется, что ты поэт.

— Я чувствую вдохновение.

— Твоей прекрасной страной?

— Нет, мадонна. Вами!

Лукреция улыбалась. Было бесполезно делать вид, будто ей не доставляет удовольствие присутствие молодого человека, будто она не чувствует, что воспрянула к жизни, словно глотнув свежего воздуха, принесенного этим юношей. Ей казалось, что она долго и глубоко спала, пока ей нужно было поспать, а теперь снова звуки жизни звучат вокруг, и она полна желания проснуться.

— Я мечтаю увидеть Испанию.

— Его святейшество намекнул, что если герцог вернется в Испанию, то он сможет взять вас с собой.

В Испанию! Чтобы спрятаться от сплетен, от позора развода! Это ей показалось приятной перспективой.

— Я с удовольствием бы поехала… ненадолго.

— Конечно, ненадолго, мадонна. Ваш отец никогда не отпустит вас от себя надолго.

— Я знаю.

— Он так беспокоится о вас, что все время думает, как вам здесь живется. Он спрашивает: не жестка ли ее постель? Не кажется ли ей пища безвкусной? Не тяготит ли ее образ жизни монахини? Ему интересно знать, кто расчесывает и моет вам волосы. Он сказал, что хотел бы прислать вам компаньонку, девушку, которую он для вас сам выбрал. Она молода и станет вам и подругой, и служанкой. Он просил меня принести ему ответ, согласны ли вы принять его предложение.

Лукреция задумалась. Потом сказала:

— Прошу, передай отцу, что я всей душой преданна ему. Скажи, что его любовь ко мне не сильнее моей любви к нему. Скажи, что я каждый вечер и каждое утро молюсь, чтобы быть достойной его забот. И еще скажи, что я здесь счастлива, но что мне приятно было поговорить с тобой и что я жду ту, которую он выберет мне в подруги и служанки.

— А теперь, синьора, я должен удалиться, чтобы дать вам спокойно прочитать письма.

— Как ты добр, — заметила девушка, — как предусмотрителен!

Она протянула руку, он коснулся руки губами.

Он не торопился, стараясь продлить удовольствие, и ей было приятно, что он так делает. Монахини были ее хорошими друзьями, но Лукреция расцветала, когда ею восхищались.

Она по-прежнему находилась в безопасности в своем убежище, но она получила наслаждение, глотнув свежего воздуха из огромного мира.

Папа послал за девушкой, которую выбрал для дочери в качестве компаньонки и служанки в монастыре Сан Систо.

Она была очаровательна, мила, изящна, с блестящими темными глазами и точеной фигуркой. Александру она сразу понравилась, когда он впервые увидел ее. Он по-прежнему находил ее очаровательной, но сейчас он восхищался ее каштановыми волосами, точь-в-точь такими, как у его фаворитки.

Увидев вошедшую девушку, он протянул навстречу ей руки и сказал:

— Пантисилея, дорогая моя девочка, у меня есть для тебя поручение.

Пантисилея опустила свои прекрасные глаза и ждала. Она боялась, что папа отошлет ее. Она всегда со страхом думала об этом. Она понимала, что их с папой связь не может длиться вечно. Папа быстро менял любовниц, даже Джулия Фарнезе не продержалась особенно долго.

У нее были свои мечты. Кто бы не мечтал на ее месте? Она представляла себя состоятельной женщиной вроде Ваноцци Катани или Джулии Фарнезе.

Сейчас она начала понимать, что ее выбрали, чтобы она несколько часов развлекала уставшего папу.

— Ты дрожишь, детка, — мягко заметил Александр.

— Это от страха, что вы отошлете меня. Александр улыбнулся, улыбка была доброй. Он всегда был добрым по отношению к женщинам. Он машинально расправил складки своей мантии; он вспоминал свою рыжеволосую возлюбленную.

— Тебе не придется уезжать далеко от нас, а когда ты узнаешь, какое поручение я тебе дам, то обрадуешься, поняв, что я могу доверить это не только тому, кого люблю, но тому, кого уважаю и кому полностью доверяю.

— Да, святой отец.

— Ты поедешь в монастырь Сан Систо, где станешь заботиться о моей дочери Лукреции.

Пантисилея вздохнула с явным облегчением. Госпожа Лукреция была доброй хозяйкой, и все находившиеся у нее в услужении считали, что им очень повезло.

— Я вижу, — сказал Александр, — что ты в восторге, ты поняла, какую честь я тебе оказываю.

— Да, ваше святейшество.

— Ты должна быть готова поехать туда сегодня же. Моей дочери одиноко, я хочу, чтобы ты успокоила ее и стала ей подругой. — Он нежно потрепал девушку по щеке. — И ты все время должна ей напоминать, как сильно она огорчает своего отца, не возвращаясь к нему. Ты вымоешь ей волосы, возьми с собой для нее несколько нарядных платьев и украшений. Ты должна убедить ее носить все это. Пантисилея, дорогая моя, говорят, что моя дочь хочет стать монахиней. Я думаю, это не больше чем разговоры, но она молода и впечатлительна. Ты же должна напомнить ей о радостях жизни, которые ждут ее за стенами обители. Девичьи разговоры, сплетни, наряды! Моя Лукреция очень любила все это. Проверь, девочка, любит ли она их по-прежнему. Чем скорее ты привезешь ее из монастыря, тем большую награду получишь.

— Святой отец, у меня одно желание — служить вам.

— Ты хорошая девочка. И красивая тоже.

Папа принял в объятия девушку, выражая таким образом удовлетворение состоявшимся разговором и страсть.

Лукреция уже готова была полюбить Пантисилею. Ее волновала сама мысль о том, что с ней рядом кто-то будет, с кем можно посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные девушки были слишком сдержанны, думая, что в смехе есть что-то греховное.

Пантисилея открыла сундуки и показала платья, которые она привезла Лукреции.

— Это пойдет вам куда больше черного платья, которое вы носите, мадонна.

— Мне совсем не хочется надевать их в этой тихой обители, — объяснила она. — Здесь они просто неуместны.

Пантисилея явно огорчилась.

— А ваши волосы, госпожа! — настаивала она. — Они не такие блестящие, как были раньше.

Лукреция немного встревожилась. Считалось большим грехом думать о таких вещах, как забота и украшение своей внешности, объясняли ей сестры, и она старалась не сожалеть о том, что ее волосы не вымыты.

Она сказала Пантисилее, что монахини не одобрили бы ее поведение, если бы она стала мыть волосы так же часто, как привыкла мыть их дома. Они обвинили бы ее в тщеславии.

— Мадонна, — хитро проговорила девушка, — у них ведь не такие золотистые волосы, как у вас. Прошу вас, позвольте мне помыть их, только чтобы напомнить вам, как они блестят.

Кому будет от этого вред? Она разрешила Пантисилее вымыть ей голову.

Когда волосы высохли, Пантисилея заулыбалась от удовольствия, брала пряди в руки и восклицала:

— Взгляните, госпожа, они снова будто чистое золото. Точно золото на вашем зеленом платье из парчи. У меня это платье с собой. Примерьте его.

Лукреция улыбнулась девушке.

— Только чтобы не огорчать тебя, маленькая Пантисилея.

Зеленое с золотом платье было надето, и Лукреция стояла с распущенными волосами, когда появилась одна из монахинь и доложила, что приехал Педро Кальдес с письмами от папы.

Лукреция приняла его в холодной пустой комнате.

Он посмотрел на нее, она заметила, как он покраснел до корней волос. Он не мог вымолвить ни слова и стоял перед ней не сводя с нее глаз.

Она сказала:

— Что с вами, Педро, что-нибудь не так? Он, заикаясь, проговорил:

— Мадонна, просто мне показалось, что передо мной богиня.

Как приятно снова было надеть нарядное платье и услышать слова восхищения! Юноша был красив, а ею так давно никто не восхищался.

После этого она перестала носить черное монашеское платье, а волосы ее всегда блестели, как золото.

Она никогда не знала, когда приедет Педро Кальдес с письмами из дома; она решила, что этот молодой человек, который ей очень понравился, должен всегда видеть ее красивой и хорошо одетой.

Пантисилея оказалась очень веселой компаньонкой, и Лукреция не могла понять, как она могла ранее обходиться без этой жизнерадостной девочки.

Они часто сидели в отведенных им комнатах и вышивали, хотя Пантисилея гораздо больше любила петь под аккомпанемент лютни Лукреции. Пантисилея захватила лютню с собой. Еще она привезла несколько гобеленов, и теперь они висели на стенах, делая комнату менее похожей на келью. Она без конца говорила о мире, оставшемся за монастырскими стенами. Она была очень забавна и немного непоследовательна, что и делало ее, думала Лукреция, такой привлекательной собеседницей. Лукреция теперь чувствовала, что она просто увяла бы в обществе добрых, но слишком уж рассудительных монахинь.

Пантисилея с удовольствием обсуждала взаимоотношения братьев Лукреции и поведение Санчии, которая поочередно становилась любовницей то одного, то другого брата. Никто еще при папском дворе не вел себя так, как Санчия, заявила девушка. Чезаре и Джованни открыто посещали ее, и весь Рим знал, что они ее любовники. А маленький Гоффредо в восторге от того, что братья соперничают из-за его жены, и помогает Чезаре взять верх над Джованни.

Она рассказала о хорошенькой девушке из Феррары, которая была обручена.

— Его светлость герцог Гандийский заметил девушку и стал домогаться ее, — начала Пантисилея, — но ее отец твердо решил выдать ее замуж, подобрав выгодную партию. У нее имелось богатое приданое, она была очень хороша собой, казалось, ничего не изменишь. Но герцог решил сделать ее своей любовницей. Об этом никто не знает. Но теперь свадьба отложена, некоторые говорят, что спутница герцога, с которой его часто видят — она всегда в маске, — и есть та синьора.

— Мои братья очень похожи друг на друга тем, что всегда добиваются желаемого.

— Правда, так и есть. В Риме много сейчас говорят об этом любовном приключении герцога.

— Под маской в самом деле скрывается та девушка?

— Никто не может быть в этом уверен. Но известно, что герцога всегда сопровождает фигура в маске. Они вместе ездят верхом — иногда на одном коне. Компаньон герцога всегда одет так, что невозможно понять, мужчина это или женщина.

— Как же Джованни любит привлекать к себе внимание! А мой брат Чезаре? У него есть дама в маске?

— Нет, синьора. Синьора кардинала видят только во время торжественных церемоний в церкви. Говорят, что он больше не любит Санчию и что по этой причине между братьями воцарились мир и покой.

— Надеюсь, что это так.

— Их видели вместе, они шли, взявшись за руки, как истинные друзья.

— Мне очень приятно слышать об этом.

— Да, госпожа, а что же вы наденете? Зеленое платье с розовой отделкой так идет вам.

— Я и так достаточно хорошо одета?

— Мадонна, а что если приедет Педро Кальдес?

— Что ж из этого?

— Ему будет так приятно увидеть вас в том бархатном зеленом с розовым платье.

— Почему ты так думаешь? Пантисилея весело улыбнулась в ответ.

— Мадонна, Педро Кельдес влюблен в вас. Любой поймет это, заглянув ему в глаза. Но, наверное, не любой — уж не сестра Керубино. — Она изобразила искаженное лицо доброй монахини с величайшей точностью. — Нет, она не догадается. А я догадалась. Я уверена, что Педро Кальдес страстно, но безнадежно вас любит, мадонна.

— Какую ерунду ты говоришь! — ответила Лукреция.

Он любил ее.

Она знала, что Пантисилея права. Его выдавали каждый жест, его голос. Бедный Педро! На что мог он надеяться?

Но она ждала его прихода и, как обычно, следила за своей внешностью.

Ее веселая служанка была интриганкой. Она считала, будучи фривольной и сентиментальной, что Лукреция неминуемо почувствует соблазн предаться удовольствиям. Она постоянно говорила о Педро — о его внешности, его прекрасных манерах.

— О, какая будет трагедия, если папа вздумает заменить его кем-нибудь другим! — сокрушалась она.

Лукреция посмеивалась над девушкой:

— Ты влюблена в этого юношу, я уверена.

— Я бы влюбилась в него, если бы от этого был какой-нибудь толк, — заявила Пантисилея. — Но он любит только одну и никого больше.

Лукреция обнаружила, что ей нравятся подобные разговоры. Она становилась такой же взволнованной, как и ее компаньонка, говоря о Педро. В келье, все больше напоминавшей небольшую комнату во дворце, они сидели вместе, смеясь и сплетничая. Когда Лукреция слышала звон колоколов Сан Систо, она выглядывала из окна и видела спешивших в церковь монахинь, иногда, услышав вечернюю службу, она оставляла свои мечты. Торжественная атмосфера церкви и святость обители делали визиты Педро Кальдеса еще более волнительными.

Однажды, когда она вышла в холодную комнату встретить его, она заметила, что он спокоен и невесел. Девушка поинтересовалась, что опечалило его.

— Мадонна, — серьезно ответил юноша, — мне в самом деле так грустно, что, боюсь, я уже никогда не смогу быть счастливым.

— С тобой случилось что-то ужасное, Педро?

— Самое ужасное, что только могло произойти.

Она стояла рядом с ним, касаясь его рукава своими нежными тонкими пальцами.

— Ты можешь довериться мне, Педро. Ты знаешь, что я сделаю все, чтобы помочь тебе.

Он опустил глаза и увидел ее руку на своем рукаве, неожиданно он схватил ее и стал целовать; потом опустился на колени и спрятал лицо в складках ее пышной юбки.

— Педро, — мягко повторила она, — ты должен рассказать мне о своей беде.

— Я больше не могу приезжать сюда.

— Педро! Ты устал от этих поездок? И попросил моего отца найти тебе замену? — В ее голосе слышался упрек, юноша вскочил на ноги. Она заметила его горящий взгляд, и сердце ее забилось от радости.

— Устал! Я только и живу этими встречами. — Тогда… Он отвернулся.

— Я не могу смотреть вам в глаза, мадонна, — тихо проговорил он. — Я не смею. Я попрошу папу заменить меня. Больше у меня нет сил приходить сюда.

— А твое несчастье, Педро?

— Оно в том, что я люблю вас… сохрани меня Господь!

— И это так огорчает тебя? Мне очень жаль, Педро.

Он повернулся к ней, глаза его сверкали.

— Что же мне еще остается делать, если не огорчаться? Видеть вас, знать, что однажды придет приказ, и вы вернетесь в Ватикан, а когда вы окажетесь там, я не осмелюсь даже заговорить с вами.

— Если я и вернусь туда, мы по-прежнему останемся друзьями. Я стану так же просить тебя прийти ко мне и развлечь меня своими рассказами и легендами о твоей стране.

— Госпожа, это невозможно. Умоляю вас, отпустите меня.

— Я отпускаю тебя, Педро, — сказала она, — но по-прежнему буду ждать твоего прихода, потому что почувствую себя несчастной, если кто-то другой окажется на твоем месте.

Он упал на колени и покрыл ее руки поцелуями.

Она, улыбаясь, смотрела на него сверху и с удовольствием заметила, как красиво завиваются его темные волосы на шее.

— О да, Педро, — повторила она, — я буду очень несчастна, если ты прекратишь бывать у меня. Я настаиваю, чтобы ты продолжал навещать меня. Я приказываю.

Он поднялся с колен.

— Моя госпожа так добра, — сказал он, охваченный страстным желанием. — Я… я не смею дольше оставаться здесь.

Он ушел, а она удивлялась, что в этом монастыре ей довелось пережить самые счастливые мгновения в жизни.

Чезаре ехал в дом своей матери, чтобы нанести ей один из обычных визитов. Он казался задумчивым, и люди из его окружения заметили, что в последнее время в его поведении появилось что-то необычное — он стал гораздо спокойнее.

Он перестал ухаживать за Санчией; он больше не вспоминал о самовольном бегстве сестры в монастырь; он стал дружески относиться к своему брату Джованни.

Увидев подъезжающего сына, Ваноцца хлопнула в ладоши, и несколько слуг мгновенно предстали перед ней, готовые выполнить любое ее распоряжение.

— Вина, прохладительных напитков, — громко приказала Ваноцца. — Я вижу своего сына кардинала, он скачет сюда. Карло, — позвала она мужа, — скорее иди сюда и приветствуй господина кардинала.

Карло поспешно вошел в комнату. Он был доволен своей судьбой, он считал большой удачей свою женитьбу на бывшей возлюбленной папы и матери его детей. Благодаря этому он получил множество привилегий и был благодарен Александру за это. Он старался проявить свою благодарность глубоким уважением к самому папе и его сыновьям.

Чезаре обнял мать и отчима.

— Добро пожаловать, дорогой сын, — сказала Ваноцца со слезами гордости в глазах. Она не переставала изумляться тому, что ее прекрасные сыновья посещали ее сравнительно скромное жилище. В глазах ее светилось восхищение, именно за это восхищение им Чезаре и любил мать.

— Матушка моя, — прошептал Чезаре.

— Для нас величайшая радость видеть сиятельного кардинала в своем доме, — провозгласил Карло.

Чезаре пребывал в хорошем настроении. Он сидел между отчимом и матерью, они пили вино из серебряных кубков, поспешно вытащенных из сундука. Ваноцца сокрушалась по поводу того, что сын не предупредил их о своем приезде, и она не успела украсить стены гобеленами и достать из сундука свою майолику. Они говорили о Лукреции и о приближающемся разводе.

— Ваш отец сделает для всех вас все возможное, — сказала Ваноцца. — О сын мой, как хотела бы я быть богатой настолько, чтобы суметь сделать для вас гораздо больше.

Чезаре накрыл ладонями руки матери и улыбнулся ей, а когда Чезаре улыбался, он становился прекрасен. К матери он питал искреннюю привязанность к Ваноцца же, зная, как все боятся его, еще больше ценила его любовь к ней.

После того как они освежились прохладительными напитками, Чезаре попросил мать показать ему цветы, которыми она по праву гордилась. Они вышли в сад.

Они прогуливались меж растений, сын обнял мать за талию. Ваноцца, видя, как ласков он с ней сегодня, рискнула сказать ему о том, что она очень довольна, что они с братом Джованни стали друзьями.

— О матушка, как бессмысленны ссоры! Ведь мы с Джованни братья. Мы должны дружить.

— Вы ссорились по пустякам, — примирительно сказала Ваноцца. — Теперь вы повзрослели и поняли, что ссоры ни к чему не приводят.

— Ты права. Я хочу, чтобы весь Рим знал, что теперь мы с братом друзья. Когда ты устроишь очередной ужин, то пусть он пройдет в узком кругу… Пригласи только своих сыновей.

Ваноцца остановилась, восторженно улыбаясь.

— Я сразу же устрою вечеринку, — сказала она, — для тебя и Джованни. В городе слишком жарко. Будет ужин на свежем воздухе в моем винограднике. Что ты, Чезаре, думаешь о моем предложении?

— Оно превосходно. Организуй все в ближайшее время, ладно?

— Скажи, какой день ты выбираешь, и я устрою вечеринку именно тогда.

— Завтра, — слишком рано. А если послезавтра?

— Пусть так.

— Дорогая моя, ты очень хороший друг.

— Как же мне не быть другом моему любимому сыну, который все время заботится обо мне и делает мне честь своими визитами?

Она закрыла глаза и вспомнила, что сделал Чезаре с теми, кто во время нашествия французов принимал участие в разграблении ее дома. Он расправился с ними очень жестоко, многие тогда пострадали, но Ваноцца была женщиной, старавшейся не замечать вокруг себя страданий. «Ничто, ничто не кажется мне слишком суровым по отношению к тем, кто хотел оскорбить мою мать, уничтожив ее жилище».

— Ты будешь рада увидеть на своем вечере Джованни, — сказал Чезаре. — Ты ведь и его любишь. Жаль, что с нами не будет Лукреции.

— Я бы получила огромное удовольствие от встречи с дочерью и я вполне согласна с тобой, что буду счастлива видеть вас вместе с Джованни. Но, сын мой, из всех моих детей больше всего восхищает один — ты, Чезаре.

Он поцеловал ей руку, явно стараясь выказать ей свою любовь с той нарочитостью, которая всегда была свойственна их семье.

— Я не сомневаюсь, что ты говоришь правду, дорогая. Клянусь, что никто не посмеет обидеть тебя, пока есть сила в этом теле, чтобы защитить тебя. Я подвергну пыткам, а потом предам смерти любого, кто посмеет сказать против тебя хоть слово.

— Не говори так страстно о моей скромной персоне. Мне ничего не надо, я счастлива, когда вижу тебя. Сделай одолжение — навещай меня как можно чаще, и я буду счастливейшей женщиной на свете, хотя я понимаю, что у тебя свои заботы и что мне не следует мешать тебе своей эгоистической любовью.

Он обнял мать, и они продолжали прогулку по саду среди цветов, обсуждая предстоящий ужин.

Чезаре шел по городу, плащ скрывал его роскошный наряд, лицо скрывала маска, чтобы никто не смог узнать его. Дойдя до моста, он свернул на узкую улицу, потом проскользнул на другую и остановился перед домом. Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что никто не преследует его, он вошел через открытую дверь, закрыл ее за собой и спустился по каменным ступеням вниз. Наконец он вошел в комнату, пол которой был выложен плитками, а стены отделаны деревом. Чезаре хлопнул в ладоши.

Появился слуга, и когда молодой человек снял маску, он низко поклонился.

— Госпожа здесь? — спросил Чезаре.

— Да, ваша светлость.

Слуга привел его в комнату, типичную для подобных мест — в ней стояла широкая кровать, деревянные стулья с резными спинками, на стене висело распятие, перед которым горела лампадка.

Очень красивая юная девушка, высокая и стройная, встала, как только вошел Чезаре, и упала перед ним на колени.

— Господин… — негромко произнесла она.

— Встань, — нетерпеливо бросил Чезаре. — Мой брат здесь?

— Еще нет, он придет через два часа. Чезаре кивнул.

— Настало время исполнить свой долг, — сказал он.

— Да, мой господин?

Чезаре пристально посмотрел на нее.

— Ты любовница моего брата. Какие чувства ты испытываешь к нему?

— Я служу одному хозяину, — ответила девушка.

Он коснулся пальцами ее уха. Жест был одновременно ласкающим и угрожающим.

— Помни, — сказал он, — я награждаю тех, кто оказывает мне услуги, награда зависит от того, каков характер услуги.

Девушка дрожала, но твердо повторила:

— Я служу одному хозяину.

— Хорошо, — ответил Чезаре. — Я сразу скажу тебе, что от тебя требуется. Ты придешь в виноградник Ваноцци Катани в полночь, день я назову тебе позже. Ты, как всегда, когда бываешь с моим братом, наденешь плащ и маску. Ты сядешь на его коня вместе с ним, и вы вместе уедете.

— Это все, мой господин? Чезаре кивнул.

— Еще одно. Ты уговорить его пойти в трактир, который ты недавно обнаружила. Там ты скажешь ему, что вы останетесь в трактире до утра.

— Где этот трактир?

— Я скажу тебе его название. Он в еврейском квартале.

— И нам придется ехать туда после полуночи?

— Тебе не следует ничего бояться, если ты будешь делать все так, как я скажу. — Он обнял ее и поцеловал. — А если нет, моя красавица… — Он рассмеялся. — Но ты не забудешь, что служишь только одному хозяину, ведь правда?

Ваноцца, все еще очень красивая женщина, принимала гостей в своем винограднике. Стол был обильно уставлен отличной едой, вино, которое подавали к столу, было отменным. Карло Канале сидел рядом с ней, готовый выполнять роль хозяина и развлекать почетных гостей.

— Ты считаешь, что нам будет достаточно весело только в компании твоих сыновей, их кузена и еще нескольких родственников?

— Когда мои сыновья приходят ко мне, они предпочитают проводить время без торжественности и пышности, которые окружают их в повседневной жизни.

Канале еще раз отхлебнул вина, чтобы убедиться, что оно в самом деле высшего качества. Ваноцца, нервничая, осматривала стол и без конца отдавала приказания рабам, но когда приехали гости, она все свое внимание переключила на них.

— Дорогие мои! — растроганно говорила она, обнимая их; но она дольше прижимала Чезаре, чем Джованни, и это не укрылось от внимания Чезаре.

Была прекрасная летняя ночь; внизу расстилался город; прохладный воздух и аромат цветов с лугов округ Колизея достигали дома Ваноцци.

Чудная ночь, подумала Ваноцца.

За столом шел веселый разговор. Чезаре поддразнивал Джованни:

— Зачем же ты, брат, подвергаешь себя опасности? Я слышал, что ты разъезжаешь среди головорезов в сопровождении одного только грума — ты и твоя подруга в маске.

— Никто не осмелится напасть на сына моего отца, — ответил Джованни.

— И все-таки ты должен вести себя осторожнее.

— Я вел себя по-разному, но осторожно — никогда, — рассмеялся Джованни.

— Это так, сынок, — сказала Ваноцца. — Умоляю тебя, будь осторожен. Не езди в те части города, где тебя может подстерегать опасность.

— Мать, ведь я уже не ребенок.

— До меня дошли слухи, что его видели в еврейском квартале как-то поздно ночью. Это безрассудно с его стороны!

— В самом деле, это крайне неосмотрительно, — пожурила сына Ваноцца.

Джованни улыбнулся и повернулся к Канале.

— Еще вина, отец. Отличное у вас вино! Канале, в восторге от похвалы, наполнил кубок пасынка, разговор перешел на другую тему. Перевалило уже за полночь, и они собирались уезжать, когда Чезаре сказал:

— Посмотрите-ка, кто это там прячется в кустах?

Все повернулись и увидели среди деревьев и кустарников стройную фигурку, лицо скрывала маска.

— Похоже, тебя ждут, — обратился к Джованни брат.

— В самом деле, — ответил юноша. Казалось, он очень доволен.

— Нужно ли твоей подруге появляться в доме нашей матери? — спросил Чезаре.

— Возможно, — со смехом ответил Джованни.

— Твоя приятельница совсем заждалась тебя, — заметил Чезаре, — пошли скорее, не будем задерживаться. До свидания, дорогая матушка. Я долго буду помнить этот чудесный вечер.

Ваноцца, обняв на прощание сыновей, посмотрела, как они садятся на коней. Когда Джованни был уже в седле, некто в маске вскочил на коня позади него.

Чезаре засмеялся и позвал своих слуг, которых захватил для охраны, потом затянул песню, ее все тут же подхватили, спускаясь с холма по направлению к городу.

Доехав до моста, Джованни остановился и сказал брату, что здесь они расстанутся. Он подозвал одного из грумов:

— Ты, приятель, поедешь со мной. Остальные пусть… отправляются спать.

— Неужели тебе надо куда-то ехать? — спросил брата Чезаре. — Ты ведь не собираешься отправиться в еврейский квартал?

— Тебя совершенно не касается, куда я еду, — высокомерно возразил Джованни.

Чезаре с необычным для него равнодушием пожал плечами.

— Поехали домой, — приказал он своим слугам и тем из спутников Джованни, кому тот разрешил следовать за ним.

Итак, они расстались с Джованни, который с таинственной незнакомкой и грумом, державшимся чуть поодаль сзади, направился к еврейскому кварталу по узким извилистым улочкам.

Последний раз Чезаре видел брата живым.

На следующий день Александр испытал разочарование, не дождавшись любимого сына. Он прождал Джованни весь день, но тот так и не появился.

Он послал к нему домой. Никто не видел его. Он не приезжал к Санчии.

Александр, усмехнувшись, сказал:

— Не сомневаюсь, он провел ночь дома у какой-нибудь синьоры и теперь боится уйти от нее днем, чтобы не скомпрометировать ее.

— В таком случае он ведет себя крайне непоследовательно, — мрачно заметил Чезаре.

День не принес никаких известий о Джованни, а вечером к папе спешно примчался гонец, чтобы сообщить, что грума герцога, которого видели вместе с Джованни, нашли насмерть заколотым кинжалом на Пьяцца дельи Эбреи.

Все спокойствие Александра сразу исчезло. Он обезумел от страха за судьбу сына.

— Пошлите людей на поиски, — приказал он. — Обыщите каждую улицу, каждый дом. Я не успокоюсь, пока руки мои не обнимут сына.

После нескольких дней безрезультатных поисков папа впал в отчаяние. Но он по-прежнему не верил, что его сыну могли причинить зло.

— Он просто решил подшутить над нами, — повторял он. — Увидишь, Чезаре, он вернется и будет потешаться над нами, что так здорово сумел разыграть нас.

— Да, он просто пошутил, — согласился Чезаре.

А потом к папе привели лодочника, который заявил, что он будет говорить только с Александром, потому что ему кажется, что дело касается пропавшего герцога Гандийского.

Папа едва дождался появления лодочника, которого сразу же привели к нему. Здесь же находились несколько высокопоставленных лиц папского двора и Чезаре.

Его зовут Джордже, он спал в лодке, привязанной на берегу Тибра, сказал пришедший.

— Моя обязанность, ваше святейшество, — сообщил он, — присматривать за поленницами дров рядом с церковью Сан Джироламо дельи Скьявони, недалеко от моста Рипетта.

— Понятно, понятно, — нетерпеливо перебил его папа. — Не трать время попусту. Скажи, что ты знаешь о моем сыне.

— Знаю я следующее, святой отец. В ту ночь, когда исчез герцог Гандийский, я видел человека верхом на белом коне, и на этом коне он вез что-то, что легко можно принять за тело человека. С ним были еще двое, они поддерживали тело, когда лошадь стала спускаться к берегу реки.

Когда лошадь оказалась у самой воды, всадник развернул ее хвостом к реке. После чего двое столкнули в воду то, что вполне могло быть трупом.

— Можно ли доверять этому, человеку? — спросил папа. Он был в ужасе. Он не хотел поверить услышанному. Пока лодочник говорил, Александр представил безжизненное тело — и это было тело его любимого сына.

— У нас нет оснований усомниться в его рассказе, ваше высокопреосвященство, — услышал он в ответ.

— Ваше святейшество, — сказал Джордже. — Могу добавить. Тело соскользнуло в воду и некоторое время удерживалось на поверхности, как мне показалось, плащом, труп поплыл по течению. Тогда всадник что-то сказал двум другим, и они начали бросать камни в плывущий плащ. Они швыряли камень за камнем, пока плащ не исчез. Ваше святейшество, они стояли и смотрели, а через некоторое время уехали.

— Ты видел, что произошло, — сказал Чезаре, — но никому не сказал! Почему?

— Почему, ваше сиятельство? Я живу у реки и повидал множество трупов, которые бросали в воду. Я не заметил ничего необычного, о чем стоило бы рассказывать, если не считать того, что это случилось в ту ночь, о которой расспрашивали синьоры.

Дольше папа не мог этого вынести. Его охватило отчаяние. Он едва сумел выговорить:

— Ничего не остается, как обыскать реку.

Джованни нашли. На шее, на лице и теле зияли раны; роскошный наряд юноши, на котором по-прежнему сверкали драгоценности, облепила речная грузь. Кошелек был полон денег, кольца, броши и ожерелья, стоившие целое состояние, не были украдены.

Когда о страшной находке сообщили Александру, он вышел и остановил тех, кто нес тело Джованни в церковь Святого Анджело. Он бросился на грудь убитого сына, рвал на себе волосы и бил себя в грудь, потеряв от горя рассудок.

— Тех, кто так поступил с моим сыном, ожидает суровая кара, — вскричал Александр. — Ничто не будет слишком жестоким для убийц. Я не успокоюсь, пока преступники не получат справедливого возмездия сын мой, самый любимый мой сын.

Потом он повернулся к тем, кто нес страшно изуродованный труп, и сказал:

— Возьмите моего дорогого мальчика, обмойте его, нарядите в пышные одежды, тогда его можно будет похоронить. О Джованни, возлюбленный сын, кто же совершил такое злодеяние, кто так расправился с тобой… и со мной?

Тело Джованни обмыли, переодели и ночью при свете ста двадцати факелов перенесли в Санта Мария дель Пополо.

Папа остался в церкви Святого Ангела и, сидя у окна и глядя вслед удаляющейся в неверном свете факелов процессии, не смог сдержать своего горя.

— О Джованни, Джованни, — стонал он, — мой самый любимый, мой ненаглядный, кто же так обошелся с тобой и со мной?

Педро Кальдес пришел в монастырь повидать Лукрецию. Он выглядел очень возбужденным, когда она приняла его; он опустился на колени и стал целовать ей руки.

— У меня есть новость, страшная новость. Вы все равно узнаете об этом, но я хотел сначала подготовить вас. Я знаю, как вы любили его. Ваш брат…

— Чезаре! — воскликнула девушка.

— Нет. Ваш брат Джованни.

— Он болен?

— Он исчез, а теперь обнаружили его тело. Оно было в Тибре.

— Джованни… мертв!

Она была близка к обмороку, увидев, что она покачнулась, Педро подхватил девушку.

— Мадонна, — прошептал он, — милая.

Лукреция опустилась на стул. Она подняла глаза на юношу; они были полны недоумения и страдания.

— Мой брат Джованни… но ведь он был так молод и полон сил.

— Его убили, мадонна.

— Кто?

— Никто не знает.

Она закрыла лицо руками. Джованни, думала она. Не тебя. Невозможно поверить. Она представила его, важно расхаживающим по детской, дерущимся с Чезаре за свои права. С Чезаре!

Только не Чезаре, говорила она себе. Не может быть, что его убил Чезаре.

Она никому не должна говорить о своих мыслях.

Педро обнимал ее. Он рассказывал ей о случившемся, начиная с вечеринки в виноградниках Ваноцци. Лукреция мысленно представляла, как все происходило, глядя перед собой невидящим взором.

Чезаре присутствовал на ужине, а в кустах поджидала неизвестная в маске. Мрачные подозрения не покидали девушку. Кто же был в маске?

— Нашли ту, что была в маске? — спросила она.

— Нет. Никто ее не знает.

— А мой отец?

— Он просто голову потерял от горя. Никто его прежде не видел в таком состоянии, это так не похоже на него.

— А мой брат… мой брат Чезаре?

— Он делает все, что может, чтобы утешить отца.

— О Педро, Педро, — заплакала Лукреция, — что же с нами будет?

— Не плачьте, синьора. Я готов умереть, лишь бы вы были счастливы. Она слегка коснулась его щеки.

— Милый Педро, — негромко сказала она, — милый и добрый Педро.

Он схватил пальцы, ласкающие его щеку, и страстно стал их целовать.

— Педро, останься со мной, — молила она. — Останься и утешь меня.

— Мадонна, я недостоин.

— Нет никого, кто был бы нежнее и добрее ко мне, чем ты, а значит, нет и более достойного. О Педро, я благодарю Господа, что послал мне тебя, чтобы ты помог мне пережить горе и побороть страх, потому что я отчаянно боюсь.

— Чего, мадонна?

— Не знаю. Только чувствую, что мне страшно. Но когда твои руки обнимают меня, дорогой Педро, мне уже не так страшно. Поэтому… не говори об уходе. Говори только о том, что останешься со мной, что поможешь мне забыть о том ужасе, который я вижу вокруг себя. Педро, дорогой, не говори, что ты недостоин. Останься со мной, Педро. Люби меня… потому что я тоже тебя люблю.

Он прильнул к ее губам, с восторгом и удивлением, она страстно отвечала на его поцелуи.

От страха она словно лишилась разума.

— Педро, я вижу это. Меня преследует его образ. Вечеринка… человек в маске… и мой брат… и Джованни. О Педро, я должна забыть. Я больше не вынесу. Мне страшно, Педро. Помоги мне… помоги мне, любимый мой, забыть.

Александр распорядился заняться поисками убийц, чтобы те понесли заслуженное наказание. Ходили слухи — подозревали многих, ведь у Джованни имелось немало врагов.

Говорили, что убийство организовано Джованни Сфорца; что его возмущали взаимоотношения между его женой и ее семейством; что Джованни Борджиа питал к сестре такие же нежные чувства, как его отец и брат Чезаре.

Джованни Сфорца и другие подозреваемые быстро доказали свою невиновность; но было еще одно имя, которое никто не решался произнести вслух.

Папа слишком переживал свое горе, чтобы высказать свои опасения, тем более бросить обвинение в лицо. Он отгородился от всего мира в своих покоях, он боялся, что кто-нибудь вслух назовет имя человека, страшную догадку о вине которого он был не только не готов признать истиной, но даже боялся думать об этом.

Это была самая великая трагедия его жизни, и когда несколько дней спустя он предстал перед констисторием, он открыто переживал смерть своего любимого сына.

— Нас не мог постичь более тяжелый удар, — заявил он, — потому что мы любили герцога Гандийского сильнее всех. Мы охотно отдали бы семь тиар, если бы это могло вернуть его. Господь покарал нас за наши грехи, ибо герцог не заслужил такой ужасной смерти.

К изумлению всех присутствующих, папа продолжал говорить и заявил, что должен быть пересмотрен весь образ жизни в Ватикане и что в дальнейшем все они должны действовать, не принимая во внимание возможность получения личной выгоды и не учитывая мирских интересов. Сам он отказывается от проводимой до этого политики протекционизма и начинает реформы при дворе.

Кардиналы были ошеломлены. Никогда они не предполагали, что могут услышать от папы подобные высказывания. Он стал совершенно другим человеком.

После этого Чезаре попросил отца принять его и, глядя на убитого горем Александра, почувствовал, как сердце его наполняется ревностью: оплакивал бы отец мою смерть так же, как его? — спрашивал себя Чезаре.

— Отец, — начал он, — что ты хотел сказать своим обращением к кардиналам?

— Только то, что и хотел сказать, — ответил папа.

Чезаре показалось, что его сжимают ледяные руки, когда он понял — отец не хочет смотреть ему в глаза.

— Значит, — настаивал Чезаре, — ты имеешь в виду, что не станешь предпринимать ничего, чтобы помочь мне, Гоффредо, Лукреции и остальным членам семьи? — Начав разговор, Чезаре собирался прояснить все до конца.

Папа молчал.

— Отец, прошу, что ты задумал? Папа поднял глаза, и Чезаре увидел в них то, что так боялся увидеть, — в них было обвинение.

Он подозревает меня, подумал Чезаре. Он знает.

Потом он вспомнил слова, которые произнес Александр сразу после смерти Джованни. «Тех, кто так поступил с моим сыном, ожидает суровая расплата. Ничто не будет слишком жестоким для убийц».

— Отец, — сказал Чезаре, — мы должны держаться все вместе после этой страшной трагедии. Мы не должны забывать: что бы ни случилось, семья остается.

— Я хочу остаться один, — услышал юноша в ответ. Оставь меня.

Чезаре неохотно повиновался. Он разыскал Санчию.

— Мне хотелось бы вернуть домой Лукрецию, — начал он. — Она смогла бы утешить его. Но отец даже не спрашивает о ней. Похоже, никто из нас не интересует его. Он думает только о Джованни.

Но Чезаре не смог найти покоя с Санчией. Ему нужно увидеться с отцом еще раз. Он должен понять, действительно ли он прочитал в его глазах обвинение.

Он прошел в покои Александра, с ним шли Санчия и Гоффредо. После долгого ожидания их, наконец, приняли.

Санчия опустилась на колени перед папой и подняла на него свои прекрасные голубые глаза.

— Отец, не надо так горевать. Вашим детям вдвойне трудно смотреть на ваши страдания. Папа холодно взглянул на девушку.

— Они ссорились из-за тебя — он и его брат. Уйди от меня. Я устрою, чтобы ты уехала из Рима. Тебя увезут вместе с твоим мужем, — сказал он.

— Но отец, — начала Санчия, — мы постараемся утешить вас в вашем горе.

— Ты больше всего утешишь меня своим отъездом, избавив от своего присутствия.

Впервые в жизни Чезаре видел, что отца не трогала красота женщины.

— Теперь ступайте, ты и Гоффредо, — велел он Санчии. И, повернувшись к Чезаре, добавил:

— Я бы хотел, чтобы ты остался.

Когда они ушли, отец и сын посмотрели друг другу в глаза, нельзя было ошибиться в том, что выражали глаза Александра.

Голос его дрогнул, когда он заговорил:

— Поиски прекращены. Я велел больше не искать убийц сына. Я больше не вынесу таких страданий.

Чезаре опустился перед отцом на колени и хотел взять руку папы, но тот отдернул ее, словно не мог коснуться руки, которая убила Джованни.

— Я хочу, чтобы ты отправился в Неаполь, — сказал он. — Ты назначен папским легатом на коронацию нового короля.

— Отец, но ведь кто-то другой может поехать, — возразил Чезаре.

— Таково наше желание, — твердо сказал папа. — А сейчас прошу оставить меня. Я хочу побыть наедине со своим горем.

Педро приезжал в монастырь каждый день. Когда сестра Джиролама заметила, что его визиты стали слишком частыми, он тут же нашел объяснение. Его святейшество убит горем, и письма дочери — единственное, что может хоть немного его отвлечь от печальных мыслей. Он не хочет, чтобы она вернулась в Ватикан, находящийся в глубоком трауре; она остается здесь, но при условии, что Александр будет писать ей, а она ему. Его интересуют малейшие подробности ее жизни. Вот почему Педро так часто бывает в обители.

Правдой это не было, но оказалось достаточно хорошим предлогом. Вероятно, монахини поняли, что красавица Лукреция никогда не станет одной из них. А может быть, они чувствовали, что ее влечет мир, и не мешали ей.

Кельи, в которых жила Лукреция, превратились в удобные уютные комнаты, и если Педро навещал девушку не в холодной пустой келье, как прежде, то это никого не касалось, кроме самой Лукреции и посланца папы. Служанка была ее же компаньонкой, и хотя казалась очень фривольной особой, все-таки ее выбрал для своей дочери сам святой отец, и настоятельнице незачем было жаловаться.

Лукреция очень изменилась, но монахини не обращали внимания на внешность, и право сказать Лукреции о том, что глаза ее засияли ярче и что она стала еще прекраснее, чем в первую их встречу, оставалось за Пантисилеей.

— Это любовь, — сказала Пантисилея.

— Такая безнадежная любовь, — проговорила Лукреция. — Иногда я пытаюсь представить, куда она нас заведет.

Но когда с ней был Педро, она не задавала себе таких практических вопросов. Единственное, что становилось для нее важным, — ее любовь, теперь она поняла, сколько в ней таилось чувственности.

Любовь ее родилась в горестное время. Она помнила день, когда глубокое потрясение смертью брата заставило ее искать утешения у Педро. Именно тогда, когда она почувствовала, что его руки обнимают ее, она поняла, насколько глубока ее любовь к нему.

Любовь заполнила ее жизнь, проникла в келью обители, окрасила суровость монастырской жизни розовым светом.

Печаль прошла, до нее доходили новости, что даже папа покончил с уединенной жизнью, что он больше не плачет и не зовет Джованни.

В тот день, когда Педро принес ей известие о том, что у Александра появилась новая возлюбленная, у них обоих словно камень свалился с души. Только Пантисилея испытывала легкое разочарование — она надеялась, что папа выберет ее. Но ее место было здесь, возле Лукреции, с которой она мечтала никогда не расставаться. Лукреция обещала, что они всегда будут вместе.

— Ты всегда будешь со мной, дорогая Пантисилея, — говорила ей Лукреция. — Когда я вернусь домой, ты станешь жить со мной. Куда бы я ни поехала, я возьму тебя с собой.

Пантисилея снова чувствовала себя счастливой — когда они покинут монастырь, она опять сможет жить рядом с папой, и останется надежда, что он вновь обратит на нее внимание.

Прошло время. Казалось, Александр совсем забыл о своем горе. Чезаре возвращался из Неаполя домой, и отец готовился встретить его.

Джованни, его любимый сын, мертв, но все осталось в прошлом, а Борджиа не могли печалиться вечно.

Чезаре предстал перед отцом; теперь Александр не боялся встретиться взглядом с сыном.

— Сын мой, — выдохнул он.

Александр слишком долго был один и, потеряв одного сына, не собирался терять другого.

Джованни стал для него тенью, а Чезаре — вот он, молодой, честолюбивый, полный сил.

Он сильнее меня, размышлял папа. Он свершит великие дела. Когда он станет главой дома Борджиа, семейство будет процветать.

— Добро пожаловать домой, сын. Добро пожаловать, Чезаре.

Чезаре охватил восторг, потому что теперь он был уверен, что все, что сделал, сделано не напрасно.

Лукреция и Пантисилея сидели над вышивкой, когда Лукреция вдруг опустила руки.

— Вас что-то мучает, мадонна? — спросила Пантисилея.

— С чего ты взяла? — резко ответила девушка.

— Я подумала, что вы выглядите… слишком задумчивой. Последнее время я нередко замечаю это.

Лукреция молчала. Пантисилея с тревогой смотрела на нее.

— Ты догадалась, — сказала Лукреция. — Не может быть, мадонна. Так не должно быть.

— Но это так. У меня будет ребенок.

— Мадонна!

— Чему ты так удивляешься? Ты ведь знаешь, что такое легко может случиться, когда имеешь любовника.

— Но у вас с Педро! Что скажет ваш отец? Что сделает ваш брат?

— Мне страшно даже подумать, Пантисилея.

— Сколько?

— Три месяца.

— Три месяца, мадонна! Значит, это случилось в самом начале.

— Похоже.

— Июнь, июль, август, — считала Пантисилея. — Сейчас уже начало сентября. Госпожа, что же нам делать?

— Не знаю. Может, мне куда-нибудь тайно уехать? Такое случалось и раньше. Педро тоже мог бы поехать с нами. — Лукреция бросилась в объятия девушки. — Счастливая! Если ты полюбишь, ты сможешь выйти замуж и жить со своим мужем и детьми и прожить с любимым до конца дней. А таких, как я, не ждет ничего, кроме замужества, которое принесет выгоду моей семье. Меня дважды сватали, а потом выдали за Джованни Сфорца. — Сейчас, когда она любила Педро, она содрогалась при мысли о Джованни Сфорца.

— Скоро вас с ним разведут, — успокаивала ее Пантисилея. — Может, потом вы выйдете замуж за Педро.

— Кто мне позволит? — задала вопрос Лукреция, лицо ее несколько оживилось.

— Кто знает… если будет ребенок. Дети — это совсем другое дело.

— О Пантисилея, как ты умеешь успокоить меня! Тогда я выйду за Педро, и мы уедем из Рима; у нас будет дом, как у моей матери, и у меня будет сундук, в котором я стану хранить серебряные кубки, майолику. Пантисилея, как счастливы мы будем!

— Вы возьмете меня с собой, госпожа?

— Как же я смогу без тебя обойтись? Ты будешь с нами, может быть, я найду тебе мужа. Нет, не буду искать тебе мужа. Ты найдешь его себе сама, ты должна будешь любить его, как я люблю Педро. Только в этом случае надо выходить замуж, Пантисилея, только если любишь, будешь жить счастливо.

Пантисилея задумчиво кивнула. Лукреции еще надо получить развод, и развести с мужем ее должны по той причине, что она оставалась девственницей из-за неспособности мужа выполнять супружеские обязанности. Пантисилея была уверена, что Лукреции придется предстать перед кардиналами, может, даже подвергнуться осмотру. Пресвятая Богородица, — мысленно молилась девушка, — помоги.

Но она любила Лукрецию — как она любила ее! Никто прежде не относился к ней с такой добротой. Она согласна солгать для Лукреции, ради нее она готова на все, лишь бы госпожа была счастлива. Быть рядом с Лукрецией — означало разделять ее взгляды на жизнь, верить, что все обойдется и что незачем ни о чем волноваться. Это восхитительная философия. Пантисилея собиралась прожить с такими взглядами на жизнь все отпущенное ей судьбой время.

— Пантисилея, может, мне пойти к отцу и рассказать ему, что у меня от Педро будет ребенок? Сказать, что я жена Педро и что он должен разрешить нам пожениться?

Когда Лукреция задавала девушке подобные вопросы, та чувствовала, что приходится возвращаться к суровой реальности.

— Ваш отец, госпожа, перенес тяжелый удар. Ваш брат умер всего три месяца назад. Пусть он немного придет в себя после первого удара, прежде чем вы нанесете ему следующий.

— Но новость эта должна обрадовать его.

Он любит детей и хочет, чтобы у него рождались внуки.

— Но не от камердинеров. Прошу вас, послушайтесь моего совета. Подождите немного. Выберите подходящий момент, чтобы рассказать отцу. Еще есть время.

— Да, но люди заметят. — Сестры? Они не слишком-то наблюдательны. Я сошью платье с пышными складками. В таком платье никто ничего не заметит едва ли не до самого рождения ребенка.

— Странно, Пантисилея, но я так счастлива.

— Дорогая мадонна, это потому, что скоро у вис будет ребенок.

— Я тоже так думаю. Когда я представляю, как возьму на руки этого ребенка, как покажу его Педро, я чувствую себя такой счастливой, что забываю о всех своих тревогах. Я забываю Джованни. Забываю о горе своего отца, о Чезаре и… Неважно. Но я не имею права чувствовать себя такой счастливой.

— Нет, каждый всегда имеет на это право. Быть счастливым — это и есть смысл жизни.

— Но моего брата совсем недавно убили, отец сломлен горем, а сама я замужем за другим.

— Пройдет время, а с ним и горе вашего отца. А Джованни Сфорца никакой вам не муж и никогда им не был… таким, как Педро. Педро и займет его место.

Пантисилея не стала задерживаться на этом предмете. Она знала, что Лукреции придется предстать перед кардиналами и объявить себя девственницей. Складки должны быть очень широкими.

Папа и его старший сын теперь много времени проводили вместе. В Ватикане говорили: «Его святейшество забыл о своей клятве покончить с протекционизмом, он забыл своего сына Джованни и всю свою любовь к нему отдал Чезаре».

Между Александром и Чезаре установились совершенно новые отношения; смерть Джованни потрясла папу; Чезаре торжествовал, потому что не терял надежды, что отец уже не будет таким, как прежде, что его собственное положение изменится, в чем был в некоторой степени прав; он не сомневался, что однажды настанет день, когда он завоюет сердце отца полностью, став для него всем.

Александр немного утратил свой былой авторитет, Чезаре, напротив, приобрел его. Во время своего горя Александр выглядел, как старик; с той поры он оправился, но уже не казался столь могущественным и сильным, как прежде.

Чезаре понял нечто очень важное для себя: он может делать все, что хочет. Нет ничего, чего бы я не мог совершить, а отец поможет мне осуществить честолюбивые планы.

Сейчас отец говорил Чезаре:

— Сын мой, развод твоей сестры слишком долго откладывается. Мне кажется, пора добиться, чтобы ее пригласили предстать перед комиссией.

— Да, отец. Не так-то просто освободить ее от этого человека.

— Ты не зря провел время в Неаполе? Ты задал королю вопрос о возможном муже для Лукреции?

— Да, отец. Было названо имя герцога Альфонсо.

— Незаконнорожденный, — тихо проговорил Александр. — Он брат Санчии. Чезаре пожал плечами.

— Внешне он напоминает сестру, — заметил он.

Папа кивнул. Он смог простить Чезаре гибель Джованни, потому что Чезаре был Борджиа, был его сыном; но ему оказалось гораздо труднее простить Санчию, бывшую причиной ревности между братьями.

Он обдумывал возможное замужество Лукреции — союз с Неаполем укрепится благодаря такому шагу, а если брак покажется вдруг в тягость, всегда можно найти способ положить ему конец.

— Принц Солернский интересовался в отношении своего сына Сансеверино.

— Не сомневаюсь, что король неаполитанский узнал про это, потому-то он так старался предложить Альфонсо. Он не имеет ни малейшего желания видеть, как окрепнет благодаря этому браку наш союз с Францией.

— Франческо Орсини — еще один претендент; потом правитель Пьомбино и Оттавиано Риарио.

— Милая Лукреция, она еще не успела избавиться от своего мужа, а уже столько претендентов на ее руку. Счастливая!

— Ты думаешь о том, что ты лишен возможности жениться, сын мой.

— О отец, — страстно сказал Чезаре, глаза его вспыхнули, — Шарлотта Арагонская, законная дочь короля, получившая образование при французском дворе, находится в брачном возрасте. Мне намекнули, что если я свободен, она могла бы стать моей женой.

Ненадолго воцарилось молчание. Эти минуты показались Чезаре самыми решающими в его жизни — он уловил, что папа попытается вернуть былую власть над сыном.

Наконец после долгого, как показалось Чезаре, молчания Александр заговорил:

— Такой брак будет очень выгодным, сын мой, — медленно сказал он.

В порыве благодарности Чезаре опустился перед отцом на колени. Он взял руки отца и принялся их страстно целовать.

С этим сыном я забуду все свои горести, думал Александр. Он достигнет такого величия, что в свое время я перестану сожалеть о потери его брата.

Жизнь в монастыре стала для Лукреции чередованием радости и страха. Они с Педро получали какое-то лихорадочное наслаждение, становившееся тем сильнее, чем чаще они вспоминали о том, что их отношения не могут длиться вечно. Они должны были ловить каждое мгновение счастья, беречь его, потому что любая их встреча могла оказаться последней.

Пантисилея наблюдала за их взаимоотношениями; она вместе с ними переживала их радости и печали; ее подушка часто делалась мокрой от слез, когда ночами она лежала без сна, пытаясь заглянуть в будущее.

А потом настал день, когда пришло неизбежное письмо от папы. Лукреции следует подготовиться к тому, чтобы вскоре предстать перед собранием посланников и кардиналов в Ватикане. Там ее должны объявить девственницей. Лукреция пришла в ужас.

— Что же мне делать? — спросила она Пантисилею.

Маленькая служанка постаралась успокоить свою госпожу. Она должна надеть платье, которое сшила для нее Пантисилея. Настала зима, никто не удивится, если она будет тепло одета — ведь в монастыре холодно, многие носят несколько нижних юбок. Она должно высоко держать голову и произвести на них впечатление своим невинным видом. Должна!

— Как я смогу сделать это, Пантисилея? — плакала Лукреция. — Как же я посмею солгать этим святым людям?

— Вы должны так сделать, дорогая мадонна. За это дело взялся ваш отец, и необходимо, чтобы вы избавились от Джованни Сфорца. На каком еще основании вы можете получить развод?

Лукреция начала истерически смеяться.

— Пантисилея, почему ты смотришь так серьезно? Разве ты не понимаешь, как это смешно? Я на седьмом месяце беременности, а мне нужно пойти в Ватикан, предстать перед комиссией и заявить, что я девственница. Просто как в историях Джованни Бокаччо. Ну и шутка!.. Если не кончится трагедией.

— Дорогая мадонна, мы не допустим, чтобы это закончилось трагедией. Вы сделаете все, чего хочет ваш отец, а когда вы получите свободу, то уедете в какое-нибудь тихое местечко, где обретете мир и счастье, выйдя замуж за Педро.

— Если бы только так могло быть!

— Помните об этом, когда будете стоять перед комиссией, мысли о будущем помогут обрести вам мужество. Если вы солжете убедительно, то обретете свободу; и в конце концов, вы носите под сердцем ребенка не Джованни Сфорца. Ваше счастье — и счастье Педро — зависит от того, как вы будете держать себя перед комиссией. Помните об этом, госпожа.

— Я буду помнить об этом, — твердо ответила Лукреция.

Пантисилея тщательно одела Лукрецию. Она хитро расправила складки бархатного платья. Закончив, она осталась довольна своей работой.

— Никто не догадается, клянусь. Но, мадонна, как вы бледны!

— Я чувствую, как во мне шевелится ребенок, словно упрекая меня в том, что я хочу отказаться от него.

— Разве вы собираетесь отказаться от него? Вы хотите, чтобы он жил счастливо. Не думайте о прошлом. Смотрите в будущее. Мечтайте о счастье с Педро, обо всем, что зависит от сегодняшнего решения.

— Пантисилея, моя маленькая девочка, что бы я без тебя делала?

— О госпожа, ни у кого еще не было такой доброй хозяйки. Если бы я не смогла служить вам, жизнь показалась бы мне скучной. За все, что я для вас сделала, вы мне отплатили сполна.

Они бросились в объятия друг к другу, две испуганные девочки.

И вот она пришла в Ватикан и там в присутствии Александра и членов комиссии услышала, как один из кардиналов зачитал документ, который гласил, что она не вступала в брачные отношения с Джованни Сфорца, выйдя за него замуж, в результате чего она осталась девственницей. Поскольку этот брак оказался ненастоящим, то они все и собрались здесь, чтобы объявить его аннулированным.

Она стояла перед ними, никогда еще ее невинный вид так не помогал ей.

На кардиналов и посланников большое впечатление произвели ее красота и ее юность. Им не потребовались никакие другие доказательства ее невинности.

Ей сказали, что она больше не является женой Сфорца, она выразила им свою благодарность, произнеся небольшую речь, совершенно очаровав присутствующих.

В какой-то момент она почувствовала, как ребенок шевельнулся в ней, пошатнулась от приступа головокружения и едва не упала.

— Бедный ребенок! — негромко заметил один из кардиналов. — Какая пытка для юной невинной девушки — пройти через такое!

Папа ждал ее в своих личных апартаментах, Чезаре был с ним.

— Дорогая моя, — сказал Александр, тепло обнимая дочь, — наконец я держу тебя в своих объятиях! Это время было трудным для всех нас.

— Да, отец. Чезаре добавил:

— Самым трудным было для нас не видеть тебя.

— Мне нужно было побыть одной, — ответила девушка, не осмеливаясь посмотреть в глаза отцу и брату.

— Надеюсь, Пантисилея оказалась хорошей служанкой? — поинтересовался Александр.

— Я люблю девочку. Не знаю, что бы я без нее делала. Тысячу раз благодарю, отец, за то, что ты мне прислал ее, — горячо ответила она.

— Я знал, что она хорошо будет служить тебе.

— Настало время начать тебе новую жизнь, — вступил в разговор Чезаре. — Теперь, когда ты избавилась от Сфорца, ты снова почувствуешь вкус к жизни.

Она не отвечала. Она отчаянно пыталась найти в себе мужество признаться, в каком положении оказалась: объяснить, что они должны оставить мечты о выгодном браке для нее, рассказать, как любит она Педро и что он отец ребенка, которого она ждет.

Лежа в келье в монастыре, она снова и снова пыталась представить, как признается во всем отцу, и хоть это казалось ей тяжелым испытанием, но все-таки не невозможным. Оказавшись с ними лицом к лицу, она поняла, что недооценила страх и трепет, который испытывала в их присутствии, ту власть, которую они над ней имели.

Александр почти лукаво улыбнулся.

— На твою руку много претендентов, дочка.

— Отец, я не хочу думать об этом. Чезаре быстро подошел к сестре и обнял ее.

— Что с тобой? Ты выглядишь больной. Боюсь, ты испытывала лишения в монастыре.

— Нет, нет. Я ни в чем не знала нужды.

— Там не место таким, как ты.

— Но ты бледна и кажешься изможденной, — заметил папа.

— Позвольте мне немного посидеть, — взмолилась Лукреция.

Оба мужчины внимательно вглядывались в лицо девушки. Но только Александр заметил, что девушка охвачена страхом, и он помог ей сесть.

Чезаре стал называть ей тех, кто хотел бы жениться на ней:

— Франческо Орсини… Оттавио Риарио… и еще брат Санчии, маленький герцог.

— Сегодня девочке выпало тяжелое испытание. Она нуждается в отдыхе. Твои комнаты ждут тебя. Мы сейчас же поедем домой.

Чезаре хотел было возразить, но папа действовал со своей прежней решимостью. Он хлопнул в ладоши, и тут же появились слуги.

— Женщины мадонны Лукреции должны проводить ее домой, — приказал он.

Оставшись один, Александр подошел к висевшему на стене распятию. Он не стал молиться, он стоял и смотрел. Лоб пересекли морщины, брови нахмурены, лицо побагровело, а на висках пульсировали вены.

Невозможно! Но не абсолютно невозможно. Что происходило в монастыре все эти месяцы? Он слышал множество историй о том, что могло произойти и что происходило в монастырях. Но только не в Сан Систо.

У него не хватало духу высказать свои подозрения Чезаре. Да, он боялся собственного сына.

Стоит тому догадаться, о чем думает отец, и он может совершить что-нибудь безрассудное. Чезаре пока незачем знать… если это правда. Но это чудовищное подозрение и не должно быть правдой.

Он возблагодарил Господа, что Чезаре настолько поглощен своими делами, что не может столь внимательно приглядываться к окружающим, как его отец. Чезаре мечтал о том, как перестанет служить церкви и женится на Шарлотте Неаполитанской, даже когда перед ним стояла Лукреция, и не заметил, насколько изменилась сестра. Могли ли месяцы спокойной жизни, проведенные ею в Сан Систо, вызвать в ней такую перемену? Не только они.

Но он должен проявлять осторожность. Он не должен забывать о своих приступах слабости. Ему сейчас никак нельзя заболеть, потому что если его подозрения подтвердятся, ему понадобятся все его силы и ум, чтобы справиться с этим.

Он должен подождать. Он должен вернуть себе прежнее самообладание. Он должен напомнить самому себе, что он — Александр, который всегда выходил победителем, Александр, умевший любое свое поражение превращать в победу.

Наконец он принял решение и отправился к дочери.

Лукреция лежала на кровати, Пантисилея сидела возле нее. На щеках Лукреции блестели слезы, при виде которых сердце Александра наполнилось нежностью.

— Оставь нас, милая, — велел папа; глаза девушки выражали страх и одновременно восхищение. Казалось, они молят его о сочувствии, нежности, покровительстве и понимании, просят спасти любимую госпожу.

— Отец! — Лукреция хотела подняться, но Александр положил руку на плечо дочери и мягко удержал девушку.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, девочка моя? — спросил он.

Она с мольбой смотрела на него, но не могла вымолвить ни слова.

— Ты должна сказать, — нежно сказал он. — Только если ты скажешь, я смогу тебе помочь.

— Я боюсь, отец.

— Боишься меня? Разве я не был добр к тебе?

— Ты всегда был самым добрым в мире отцом.

Он взял ее за руку и поцеловал ее.

— Кто он?

Она широко раскрыла глаза и упала на подушки.

— Ты не доверяешь мне, детка?

Неожиданно она вскочила и бросилась в его объятия; она отчаянно зарыдала; никогда прежде не видел он, чтобы его спокойная Лукреция так волновалась.

— Моя ненаглядная, любимая моя, — тихонько говорил папа, — не бойся сказать мне правду. Ты можешь рассказать мне все. Я не стану ругать тебя, — что бы ты ни сказала. Разве ты не дороже всех на свете для меня? Разве сделать тебя счастливой — это не то, к чему я постоянно стремлюсь?

— Я молюсь за тебя всем святым, — всхлипнула Лукреция.

— Так ты не скажешь мне? Тогда скажу тебе я. У тебя будет ребенок. Когда?

— В марте.

Папа был изумлен.

— Значит, осталось два месяца. Так мало! Я бы никогда не поверил.

— Пантисилея вела себя так умно… о, как она утешала меня! Благодарю тебя за нее, отец. Я не могла бы найти себе лучшую подругу. Я всегда буду любить ее, всю жизнь.

— Она очень милое создание, — сказал Александр. — Очень рад, что она помогала тебе. Но скажи, кто отец ребенка?

— Я люблю его. Ты позволишь нам пожениться?

— Трудно тебе хоть в чем-то отказать.

— О отец, дорогой мой отец, мне надо было раньше прийти к тебе. Какой я была дурочкой! Я боялась. Когда я жила без тебя, то видела тебя не таким, какой ты есть. Я представляла тебя могущественным папой, который озабочен поисками выгодного жениха для своей дочери. Я позабыла, что наш святой отец — в первую очередь наш родной отец.

— Теперь мы снова вместе. Имя этого человека?

— Он твой камердинер Педро Кальдес. Он встряхнул плачущую девушку.

— Педро Кальдес, — повторил он. — Красивый малый. Один из моих любимых камердинеров. Конечно, он навещал тебя в монастыре.

— Это случилось, когда он принес мне весть о смерти Джованни, отец, я была так несчастна. Он утешил меня.

Папа гневно смотрел на дочь; лицо исказили ярость и страдание. Мой любимый сын убит, думал он, моя дочь ждет ребенка от слуги!

Но когда Лукреция посмотрела на отца, его лицо уже приняло свое обычное выражение нежности и добродушия.

— Дорогая моя девочка, — сказал он, — признаюсь, я удивлен.

Она схватила руки отца и покрыла их поцелуями. Как умоляюще смотрела она на отца, испытывая восхищение и страх. Она напомнила ему свою мать в период разгара их страсти.

— Отец, ты поможешь мне?

— Неужели ты сомневаешься хоть на мгновение? Стыдись, Лукреция! Но ты должна вести себя осторожно. Ты получила развод на том основании, что твой муж — импотент, а ты — девственница. — Несмотря на всю трагичность ситуации и ужас папы, он не смог удержаться от улыбки. Такое положение при иных обстоятельствах показалось бы невероятно забавным.

— Подумай о том, что скажут наши милейшие кардиналы, если узнают, что очаровательная юная девушка, чистая и невинная, так благопристойно державшая себя перед ними, на седьмом месяце беременности? О Лукреция, моя умная, моя хитрая дочь, ничего хорошего ждать не приходится. Тогда как насчет развода? Мы должны действовать с максимальной осторожностью. Все должно оставаться в тайне. Кто об этом знает?

— Никто, кроме Пантисилеи и Педро. Папа кивнул.

— Никто больше не должен знать.

— Отец, а ты разрешишь мне выйти за него замуж? Мы хотим уехать из Рима и где-нибудь жить вместе, тихо и скромно, где никому не будет до нас дела — кто мы такие и чем занимаемся; где мы могли вести тихую счастливую жизнь, как простые люди.

Папа отбросил волосы с ее разгоряченного лица.

— Любимая моя, — произнес он, — ты должна предоставить все мне. Люди поймут, что испытание, выпавшее на твою долю, было нелегким. Ты будешь жить в апартаментах Санта Мария в Портико, пока ты не поправишься, к тебе не будет заходить никто, кроме Пантисилеи. В это время мы решим, что можно сделать, чтобы ты была счастлива.

Лукреция откинулась на подушки, по щекам ее медленно текли слезы.

— В самом деле, — сказала она, — Александр VI, ты не человек, ты — Бог.

Мадонна Лукреция заболела. В течение двух месяцев с того дня, как она покинула монастырь, она не выходила из своих покоев, и только ее служанка Пантисилея и члены семьи могли навещать ее.

Жители Рима втихомолку посмеивались. Что бы это значило? Чем занималась госпожа Лукреция во время своего пребывания в святой обители? Они помнили, что она в конце концов тоже Борджиа. Уж не появится ли через некоторое время в Ватикане ребенок, младенец, которого папа по доброте душевной усыновит?

Чезаре, услышав подобные сплетни, заявил, что отомстит любому, кто посмеет повторить их.

Он отправился к отцу и сообщил, что говорят в городе.

— Это неизбежно, — ответил папа. — Про нас всегда ходят подобные слухи. Люди нуждаются в них, как, например, в карнавалах.

— Я не потерплю, чтобы подобное говорили о Лукреции. Она должна показаться людям. Ей необходимо нарушить свое уединение.

— Чезаре, ну как же она может сделать это? Папа смотрел на сына и удивлялся эгоизму Чезаре, который ожидал дня, когда его освободят от служения церкви и он сможет жениться на Шарлотте Неаполитанской и принять командование папскими армиями. Мысли об этом поглощали все его внимание, совершенно затмевая все остальное. Наверное, так же он вел себя, когда готовил убийство Джованни. Горе отца было ничтожно в сравнении с величием честолюбивых замыслов сына. Он даже не знал, в каком затруднительном положении оказалась его сестра. Это казалось невероятным, потому что стоило ему слегка задуматься над ситуацией, он сразу бы все понял.

Пора бы разобраться ему в происходящем. В конце месяца или в начале следующего у Лукреции родится ребенок. Он должен узнать.

— Это только подтвердит верность слухов, — ответил Александр.

Чезаре совсем ничего не понимал. Папа увидел, как кровь бросилась ему в лицо.

— Правда, — продолжал Александр, — что Лукреция ждет ребенка. Он родится совсем скоро. Чезаре, ты понимаешь, что я говорю?

Александр нахмурился. Он знал, как испугает Лукрецию то, что брат посвящен в тайну. Они с Пантисилеей вели себя очень осмотрительно, когда Чезаре приходил навестить Лукрецию.

— Лукреция… ждет ребенка! Папа пожал плечами.

— Такие вещи случаются, — спокойно заметил он.

— Пока находилась в монастыре! — Чезаре сжимал кулаки. — Так вот почему ей там так нравилось! Кто отец?

— Сын, давай не будем поддаваться эмоциям. В этом деле нам понадобится вся наша хитрость, вся наша выдержка. Если мы хотим устроить Лукреции выгодный брак, как задумали, нам нельзя допустить, чтобы стало известно, что, стоя перед кардиналами и объявляя себя девственницей, она была на седьмом месяце беременности. Это должно остаться нашим маленьким секретом.

— Кто отец ребенка? — повторил свой вопрос Чезаре.

Папа продолжал говорить, будто ничего не слышал.

— Выслушай мой план. Никто кроме Пантисилеи не будет посещать Лукрецию. Как только ребенок появится на свет, его заберут. Я уже договорился с одними порядочными людьми, которые возьмут младенца и позаботятся о нем. Я щедро отблагодарю их, потому что нельзя забывать — это будет мой внук, Борджиа, а нам нужны Борджиа. Может, через несколько лет я возьму ребенка в Ватикан. Может, буду просто следить за его воспитанием. Но в течение нескольких лет о нем ничего не должны знать.

— Я хочу знать имя этого человека, — настаивал Чезаре.

— Ты слишком возбужден. Должен предупредить тебя, что гнев — величайший враг тех, кто позволяет ему победить себя. Обуздывай свой гнев. Я научился делать это еще в юности. Не подавай вида, что ты полон желания отомстить этому юноше. Бери пример с меня. Я понимаю, что заставило его поступить подобным образом. Скажи, разве ты в аналогичных обстоятельствах не повел бы себя точно так же? Мы не можем винить его. — Выражение лица Александра едва заметно изменилось. — Но мы знаем, как следует обойтись с ним, когда придет время.

— Он умрет, — воскликнул Чезаре.

— Всему свое время, — заметил папа. — Пока… пусть все идет мирно. Еще есть Пантисилея, — произнес с ноткой сожаления в голосе Александр. — Она знает слишком много. Бедная девочка, это не доведет ее до добра.

— Отец, ты очень мудр. Ты знаешь, что надо делать в подобной ситуации. Но я должен знать, кто он. Я не успокоюсь, пока не узнаю.

— Не поступай опрометчиво, сын. Его имя — Педро Кальдес.

— Он один из твоих камердинеров?

Папа кивнул.

Чезаре трясло от гнева.

— Как посмел он! Камердинер, лакей… и моя сестра!

Александр положил руку сыну на плечо, его встревожила реакция Чезаре.

— Твоя гордость велика, сын мой. Но помни… осторожность! Мы знаем, как нам справиться с этим делом, ты и я. Но сейчас лучшее — осторожность.

Осторожность! Не в характере Чезаре было проявлять осторожность. Приступы гнева, охватывавшие его время от времени еще в детстве, стали случаться с ним чаще по мере того, как он подрастал, ему все труднее и труднее держать себя в руках.

Перед его глазами неотступно стояла картина: его сестра и камердинер. Им овладели ревность и ненависть, в своем сердце он вынашивал убийство.

Папа призывал к осторожности, но он больше не слушал отца. После смерти брата он понял, в чем слабость Александра. Он не умел долго печалиться. Он забывал о преступлениях, совершенных членами семьи; он переставал раскаиваться в содеянном и снова возвращался к жизни. Великая страсть, на которую он был способен какой бы мимолетной она ни оказывалась, была сильной, пока длилась; он постоянно должен был кого-то любить. Чезаре досталась любовь, которую отец питал к Джованни, он унаследовал ее, словно состояние или титул. Чезаре знал, что ему нечего опасаться потерять привязанность отца, что бы он ни сделал. Это было его величайшим открытием. Вот почему он чувствовал себя сильным, непобедимым. Александр — властитель Италии — склоняется перед волей своего сына.

Так что когда Александр произнес слово «осторожность», Чезаре не счел нужным обращать внимание на предостережение отца.

Как-то он лицом к лицу встретился с Педро Кадесом в одном из коридоров, ведущих в апартаменты папы. Чезаре впал с такую ярость, что и не вспомнил о словах отца.

— Кальдес, стой! — закричал Чезаре.

— Господин, — начал удивленный камердинер, — что вы хотите от меня?

— Твою жизнь, — ответил Чезаре и выхватил меч.

Испуганный молодой человек повернулся и бросился бежать в покои папы. Чезаре с мечом в руке бежал следом.

Педро, полный ужаса, слышал, как Чезаре злобно смеется за его спиной. Один раз меч задел бедро Педро, и тот почувствовал, что горячая кровь струится по ноге.

— Зря стараешься! — кричал Чезаре. — Ты все равно умрешь — за то, что ты сделал с моей сестрой.

Едва живой от страха, Педро добежал до папского трона, на котором сидел Александр; рядом находились несколько слуг и один из кардиналов.

— Святой отец, спасите! Спасите меня или я погиб! — выкрикнул Педро и упал к ногам Александра.

Чезаре настиг юношу. Александр поднялся, его лицо было перекошено от ужаса, всем своим видом он хотел остановить сына.

— Мой сын, мой сын, прекрати! — воскликнул он. — Убери меч!

Но Чезаре только рассмеялся, занося меч над несчастным Педро. Александр наклонился, чтобы защитить его, но в этот момент Чезаре вонзил меч в камердинера, кровь брызнула на папское облачение и даже на его лицо.

Слуги и кардинал в ужасе отпрянули. Александр обнял Педро и обратил на сына гневный взгляд.

— Спрячь меч! — сурово приказал он, и Чезаре увидел перед собой прежнего Александра; оставаясь благожелательным, он всегда знал, как обуздать сыновей. — Не выясняйте отношения у святого трона.

Чезаре снова засмеялся, но тут же почувствовал, к своему величайшему удивлению, что по-прежнему испытывает страх перед отцом и никак не может побороть его. Он подчинился и с вызовом сказал:

— Пусть не думает, что это конец нашей ссоры.

После чего повернулся и направился к дверям. Александр негромко заметил:

— Молодая горячая кровь! Он сам не ожидал от себя такого безрассудства. Но кто из нас не бывал безрассуден в молодости? Сделайте перевязку этому юноше, — распорядился он, — и… ради его же безопасности приставьте к нему охрану.

Пантисилея склонилась над постелью.

— Начинается, — едва выговорила Лукреция.

— Лежите, мадонна, я дам знать его святейшеству.

Лукреция кивнула:

— Он обо всем позаботится.

Пантисилея послала в Ватикан раба с кольцом, служившим условным знаком того, что роды начались — в свое время Александр вручил его Пантисилее, чтобы в случае необходимости сразу прислать повитуху. В такой ситуации, решил папа, не следует писать ни единого слова. Получив кольцо, он тут же поймет его значение, потому что оно может быть передано ему с единственной целью.

— Как благодарна я Господу, что он дал мне такого отца, — пробормотала Лукреция. — О Пантисилея, ну почему я не пошла к нему сразу? Если бы я не побоялась, мы с Педро уже могли бы пожениться. Как давно я не видела Педро! Он должен быть рядом со мной. Я была бы тогда безмерно счастлива! Я попрошу, чтобы отец привел его ко мне.

— Конечно, мадонна, — успокоила ее девушка.

Она испытывала легкую тревогу. До нее дошли слухи об исчезновении Педро Кальдеса, но она не стала говорить об этом Лукреции. Она огорчится, узнав об этом, что плохо отразится на ее состоянии.

— Ты знаешь, я мечтаю, — сказала Лукреция. — Я все время мечтаю. Мы уедем из Рима. Я уверена, нам нужно будет так поступить. Мы станем тихо жить в каком-нибудь небольшом городке, далеко отсюда — еще дальше, чем Пезаро. Но не думаю, что отец позволит нам долго находиться вдали от него. Он будет часто навещать нас. Как он полюбит своего внука! Пантисилея, ты думаешь, родится мальчик?

— Кто знает, мадонна? Давайте будем молить за мальчика или девочку, только пусть этот ребенок принесет вам счастье.

— Ты говоришь, как мудрец, Пантисилея. Взгляни-ка на меня. Да у тебя щеки мокрые! Ты плачешь. Почему ты плачешь?

— Потому что… это так прекрасно. Совсем скоро начнется новая жизнь… плод нашей любви. Как это чудесно! Вот я и всплакнула.

— Дорогая Пантисилея! Но мне придется испытать мучения, признаюсь, я очень боюсь.

— Не надо бояться, госпожа. Боль пройдет, и наступит блаженство.

— Останься со мной, милая. Не оставляй меня. Обещай мне.

— Если мне позволят.

— А когда ребенок родится, когда у нас будет свой скромный уголок, ты останешься с нами. Только ребенок не должен слишком любить тебя, а то я стану ревновать.

В ответ Пантисилея разрыдалась.

— Это потому, что все слишком прекрасно. Слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

Пришла повитуха. Она была в маске, с ней пришли еще двое, тоже в масках. Они остались ждать около двери в комнату Лукреции, а повитуха приблизилась к постели.

Она осмотрела Лукрецию и отдала распоряжения Пантисилее. Двое так и остались стоять у дверей комнаты, пока длились роды.

Лукреция, придя в себя и немного отдохнув, спросила о ребенке. Его принесли, она взяла его на руки.

— Маленький мальчик, — сказала Пантисилея.

— Кажется, я умру от счастья, — тихонько проговорила Лукреция. — Мой ребенок. Если бы Педро был здесь… Как был бы он рад увидеть сына! Пантисилея, я хочу, чтобы ты привела ко мне Педро.

Девушка кивнула.

— Приведи его сейчас же.

К постели подошла повитуха. Она сказала:

— Мадонна устала, ей нужно отдохнуть.

— Я хочу подержать сына на руках, — возразила Лукреция, — а когда придет его отец, я совсем успокоюсь и тогда отдохну.

— Вашу служанку нужно немедленно послать за ним. Обо всем уже договорились, — сказала повитуха. Она повернулась к Пантисилее:

— Наденьте плащ и будьте готовы сразу же идти.

— Я не знаю, где его найти, — начала Пантисилея.

— Тебя отведут к нему.

Лукреция улыбнулась девушке, глаза маленькой служанки светились радостно.

— Я не стану медлить, — воскликнула Пантисилея, — я отправлюсь немедленно.

— Тебя проводят. Твой спутник ждет тебя за дверью.

— Я скоро вернусь, госпожа, — заверила Лукрецию девушка. Она опустилась на колени и поцеловала руку хозяйке.

— Ступай, Пантисилея, — негромко сказала Лукреция. — Поторопись.

Она глазами проводила верную служанку до порога. Повитуха склонилась над кроватью.

— Мадонна, я заберу ребенка. Он должен спать в своей колыбели. А вам нужно отдохнуть. У меня есть лекарство, оно поможет вам уснуть. Выпейте его и спите долго и спокойно, вам нужно быть сильной.

Лукреция выпила лекарство, поцеловала ребенка в светлую головку и откинулась на подушки. Через несколько минут она уже спала.

Как только Пантисилея вышла из комнаты, поджидавший ее у двери шагнул вперед.

— Следуй за мной, — приказал он, и они вместе вышли из дворца, где во внутреннем дворе их ждала лошадь.

Был вечер, и только луна освещала путь Пантисилее и ее спутнику; когда они вдвоем на одном коне скакали прочь от дворца. Они выехали из людной части города и направились к реке. Когда они доехали до берега реки, всадник остановился.

— Какой чудный вечер, Пантисилея, — сказал он.

Она взглянула на бледную луну, на желтый свет, отражавшийся в воде, и подумала, что в самом деле, вечер прекрасный. Весь мир казался ей прекрасным, потому что она чувствовала себя счастливой. Ее госпожа благополучно разрешилась от бремени мальчиком, а сама она едет за Педро. По дороге она предавалась мечтам о своем будущем.

— Да, — произнесла она вслух, — чудный вечер. Давайте не будем задерживаться. Моя госпожа очень хочет скорее увидеть Педро.

— Спешить незачем, — ответил тот. — Твоя госпожа крепко спит и проспит еще долго. Она устала.

— Все равно я бы хотела сразу поехать туда, куда мы направляемся.

— Отлично Пантисилея. Он спрыгнул с коня.

— Куда вы собираетесь идти?

Вместо ответа он снял ее с лошади. Она огляделась в поисках какого-нибудь жилища, где мог бы укрываться Педро, но ничего не увидела.

— Как ты мила, Пантисилея, — проговорил мужчина, — и как молода.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Это ее страшно удивило, но не показалось неприятным. Так давно ее не ласкал мужчина.

Она негромко засмеялась и сказала:

— Сейчас не время. Я хочу, чтобы вы немедленно проводили меня к Педро Кальдесу.

— Я понял, Пантисилея, — ответил мужчина.

Лукреция проснулась. Было светло.

Ей приснился сон. Она в чудесном деревенском саду, ее мальчик лежит в колыбели, а она стоит рядом с отцом малыша и любуется ребенком.

Счастливый сон, но только сон.

Она не одна в комнате. Рядом, у постели, сидят двое, она чувствует, как тревожно стучит ее сердце. Ей обещали привести Педро, но он не пришел. А где же Пантисилея?

Она попыталась подняться.

— Тебе нужно лежать, — сказал Александр. — Тебе понадобятся все твои силы.

— Отец, — пробормотала она и повернулась к другому человеку. — И Чезаре, — добавила она.

— Мы пришли сказать тебе, что все в порядке, — сказал Чезаре. Он говорил сдержанно и отрывисто, и она знала, что он рассержен. Лукреция прильнула к отцу. Голос отца звучал, как всегда, нежно и ласково.

— Я хочу, чтобы принесли ребенка, — сказала. — Отец, это мальчик. Ты полюбишь его.

— Да, — ответил Александр. — Через несколько лет он будет с нами. Она улыбнулась.

— О отец, я знала, что на тебя можно положиться.

Холеная белая рука сжала руки Лукреции.

— Моя доченька, — негромко сказал папа, — моя маленькая мудрая девочка. Она поцеловала отцу руки.

— Теперь не о чем волноваться, — оживленно проговорил Александр. — Все устроилось. Скоро ты опять вернешься к своей обычной жизни, а это событие, хоть и вызвавшее немало толков, забудется.

— Отец, Педро…

— Не называй его имени, — перебил девушку Чезаре.

— Чезаре, мой дорогой брат, пойми меня.

Я люблю Педро. Он — отец моего ребенка и скоро станет моим мужем. Отец устроит так, что мы поженимся.

— Дорогая моя девочка, к сожалению, ничего не получится, — сказал папа.

Лукреция попыталась сесть, ее охватило тревожное предчувствие.

— Милая моя, — едва слышно проговорил Александр. — Ты должна знать правду.

— Но я люблю его, а ты сказал… Александр отвернулся, прижав к глазам носовой платок.

Чезаре почти злобно сказал:

— Вчера тело Педро Кальдеса нашли в Тибре. Ты лишилась своего любовника, сестра, смерть отняла его у тебя.

Она упала на подушки, глаза ее были закрыты. Папа с любовью склонился над дочерью.

— Слишком неожиданно, — проговорил он. — Любимая моя, любимая моя девочка, как бы я хотел взять твою боль, пусть бы страдал я.

Саркастическая улыбка исказила лицо Чезаре, когда он взглянул на отца.

Ему хотелось закричать: «А по чьему приказу убили камердинера? По моему и твоему. Разве она не опозорила наше имя, связавшись с лакеем!»

Вместо этого он сказал:

— Там, в реке, он встретил еще одну… твою служанку Пантисилею. Ты никогда больше не увидишь ее лица.

Лукреция закрыла лицо руками — ей не хотелось видеть эту комнату и мужчин, сидевших по обе стороны от нее. Они охраняли ее; они — ее тюремщики. Она всю жизнь живет по их указке. Она шагу без них не может ступить. Если они и позволят ей что-то сделать, то ее не ожидает ничего, кроме несчастья.

Педро в Тибре! Она представила его с ранами на теле, а может, с синяками на шее, или не то, не то. Они могли сначала отравить его, после чего бросить в реку.

Педро, красивый мальчик Педро. Он виноват только в том, что любил Лукрецию.

И маленькая Пантисилея. Она никогда больше не увидит ее. Она не вынесет этого. Есть предел страданиям, которые можно вынести.

— Уйдите… оставьте меня, — заикаясь, проговорила она. — Дайте мне моего ребенка… и уходите… уходите, говорю.

В комнате стояла тишина. Ни Чезаре, ни Александр не шелохнулись.

Потом заговорил папа. В его голосе слышались мягкие успокаивающие нотки.

— За ребенком будут хорошо ухаживать, Лукреция. Тебе незачем бояться за него.

— Мне нужен мой мальчик. Я хочу его видеть… Я хочу держать его на руках. Вы убили человека, которого я люблю. Вы убили мою подругу. Сейчас я не требую от вас ничего, только верните мне моего сына. Я уеду. Я буду жить одна со своим ребенком… Я никогда не вернусь сюда…

— Разве Лукреция это говорит? Лукреция Борджиа? — произнес Чезаре.

— Да, — заплакала она, — я, я и никто другой.

— Мы поступили не правильно, — быстро сказал Александр. — Слишком прямолинейно сообщили новости. Поверь мне, девочка, бывает, когда лучше сразу отрезать. И тут же наступит выздоровление. Ты недостойно вела себя — Борджиа, наша дочь и сестра, — связавшись со слугой. И появление ребенка — преступление. Но мы нежно любим тебя и понимаем твои чувства. Мы прощаем тебе твое увлечение, как всегда прощали тебе любые грехи. Наша слабость — любовь к тебе. Мы избавили тебя от несчастий и спасли от позора. Ты — самое ценное из наших сокровищ, и мы любим тебя, как никого на свете. Именно потому, что я и твой брат так сильно любим тебя, мы и избавили тебя от последствий твоей величайшей ошибки и греха. Участники твоего приключения исчезли, а с ними исчезла и опасность предательства. Что же касается ребенка, это прелестный мальчик, и я уже успел полюбить его. Но тебе придется попрощаться с ним — о нет, не навсегда, совсем ненадолго. Как только будет можно, я заберу его в Ватикан, и он станет жить с нами. Он — Борджиа. Дай Бог ему счастья. Он в хороших руках, у него достойная приемная мать. Она будет относиться к твоему ребенку, как к родному, даже лучше. Она не осмелится повредить нашему Борджиа. И обещаю тебе, Лукреция, через четыре года… нет, через три он будет с нами, я усыновлю его, и никто не посмеет ткнуть в него пальцем и сказать: ты — грязный ублюдок, незаконный сын Лукреции и камердинера.

Она молчала. Мечты рассеялись. Она не могла вернуться к реальности. Пока не могла. Но она знала, что вернется. Знала, что ничего другого ей не остается.

Чезаре коснулся ее руки, девушка почувствовала, что он целует ее.

— Ненаглядная наша, — сказал он, — мы найдем тебе прекрасную партию. Она содрогнулась.

— Еще не время говорить о подобных вещах, слишком рано, — заметил Александр. — Об этом позже.

Она по-прежнему молчала.

Они сидели около нее. Каждый держал ее за руку, время от времени наклоняясь, чтобы поцеловать.

Ей казалось, что ее навсегда лишили счастья. И в то же время она сознавала, что поцелуи отца и брата доставляют ей смутное удовольствие, принося ей успокоение.

Она начала понимать неизбежность случившегося. Она стала осознавать, как наивны и безрассудны были ее мечты.