"Поцелуй Иуды" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ЧАСТЬ 1 Поместье Грейстоун

Мне было шестнадцать лет, когда я узнала, что мою сестру убили. Это случилось через пять лет после того, как я ее видела в последний раз. Все это время я каждый день думала о ней, тосковала по счастливым дням, проведенным вместе, и грустила из-за того, что она исчезла из моей жизни.

До отъезда Франсин мы были так близки, как это только возможно между двумя людьми. Теперь я думаю, что, поскольку я была на пять лет моложе, я всегда искала у нее защиты, и когда после смерти наших родителей мы переехали жить в поместье Грейстоун, она мне стала просто необходима.

Это было шесть лет тому назад. Те далекие дни моего детства мне кажутся раем. Прошлое всегда видится в розовом свете, любила говорить Франсин, пытаясь успокоить меня. Она хотела сказать, что, может быть, остров Калипс был не так идеален, а поместье Грейстоун не было таким уж мрачным, как нам показалось, когда мы в нем поселились. Несмотря на то, что внешне Франсин была хрупка, как статуэтка из дрезденского фарфора, я не знала никого, кто обладал бы такой практической жизненной хваткой. Она на все смотрела здраво, всегда находила выход из положения и обладала неудержимой энергией и оптимизмом. Казалось, она не могла себе представить, чтобы ей что-то не удалось. Я всегда верила, что если Франсин что-то решила, она этого добьется. Вот почему я была так потрясена и подавлена, когда нашла эту газету в сундуке тети Грейс на чердаке Грейстоуна. Я стояла на коленях и держала газету в руках, а слова прыгали перед моими глазами.

«Барон фон Грютон Фукс был найден убитым в спальне своего охотничьего дома в провинции Грютон в Брюксенштейне утром в прошлую среду. С ним была его любовница, молодая англичанка, личность которой пока не установлена, но есть основания утверждать, что она последние несколько недель до трагедии жила с ним в этом доме».

К этому была приложена еще одна вырезка.

«Установлена личность женщины, убитой вместе с Грютоном Фуксом. Ею была Франсин Юэлл, которая некоторое время находилась в близких отношениях с бароном».

И все. Это было невероятно. Барон был ее мужем. Я прекрасно помнила, как она говорила мне, что выходит за него замуж, и как я боролась с собой, отгоняя от себя грусть предстоящей разлуки с ней и пытаясь вместе с ней радоваться ее счастью.

Я стояла на коленях на чердаке, пока не почувствовала, что у меня свело все конечности и ломит колени. Тогда я взяла вырезки и пошла к себе в спальню, где долго сидела, как в дурмане, и вспоминала… все, чем она была для меня, пока не уехала.

Ранее детство мы провели в полной идиллии на острове Калипс, где жили с нашими обожаемыми, любящими и теперь уже кажущимися нереальными родителями.

Это были прекрасные годы. Но они кончились, когда мне было всего лишь одиннадцать лет, а Франсин шестнадцать. Поэтому, может быть, я тогда не очень хорошо разбиралась в том, что происходит вокруг. Я не знала о финансовых неурядицах и заботах жизни того времени, когда покупатели не приходили в студию моего отца. Эти страхи не высказывались вслух, потому что там была Франсин, которая заправляла всем со свойственными ей энергией и мастерством, которые мы воспринимали как должное.

Наш отец был скульптором. Он создавал из камня изумительные фигуры Купидона и Психеи, Венеры, встающей из волн, русалочек, танцовщиц, вазы и корзины с цветами. К нему приходили люди, которые их покупали. Моя мать была его любимой моделью, за ней шла Франсин. Я тоже для него позировала. Они никогда не забывали меня, хотя в моей внешности не было ничего от сильфиды, как у Франсин или у мамы, что так прекрасно воплощалось в камне. Они были красавицами. А я была похожа на отца: мои волосы были того не поддающегося описанию цвета, который можно назвать коричневым, густые, прямые и не ложившиеся ни в какую прическу, а глаза были зеленые и меняли цвет в зависимости от освещения, мой нос Франсин называла «дерзким», а рот был слишком большим. Франсин называла его «щедрым». Она умела утешать. Мама же обладала красотой феи, которую она передала Франсин — светлые вьющиеся волосы, голубые глаза с длинными ресницами, именно та длина носа, которая делала его красивым, и ко всему этому короткая верхняя губа, открывающая чуть крупноватые жемчужные зубы. Кроме того, в них была беззащитная женственность, заставлявшая мужчин все приносить и отдавать им и защищать от любых жизненных трудностей. Такая защита требовалась скорее маме, чем Франсин.

Дни тогда были длинными и теплыми — катанье на лодке по голубой лагуне и купание, время от времени уроки с Антонио Фарелла, которому платили фигурками из студии моего отца. Франсин уверяла его, что они будут стоить целое состояние, только нужно подождать, пока моего отца признают. Несмотря на свою хрупкую внешность, Франсин представляла собой большой авторитет, и Антонио ей верил. Он обожал Франсин. Пока мы не приехали в Грейстоун, казалось, что Франсин обожают все. По отношению к Антонию Фарелла она была очаровательно покровительственной и, хотя мы часто смеялись над его именем, которое по-итальянски означало «бабочка», он был самым толстым из всех наших знакомых, Франсин часто подбадривала его, когда он расстраивался из-за своей неуклюжести.

Сначала я не замечала маминых постоянных болезней.

Она все время лежала в гамаке, который мы повесили для нее рядом со студией. Рядом с ней всегда кто-то был. Отец рассказывал, что сначала нас не очень тепло приняли на острове. Мы были иностранцы, а они коренные жители. Они там жили веками, выращивая виноград и шелкопрядов и работая в каменоломнях, где добывали алебастр и змеевик, с которыми работал моей отец. Но потом люди на острове поняли, что мы такие же, как и они, и хотим жить так же, как они, и, в конце концов, нас приняли. «Это твоя мать их завоевала», — говорил отец, и я понимала, почему. Она была такая красивая, неземная, и когда дул мистраль, казалось, что ее вот-вот унесет ветром. «Они начали постепенно приходить», — рассказывал отец. «Они оставляли на пороге маленькие подарки. Когда родилась Франсин, в доме появилось множество помощников. Так же и с тобой, Пиппа. Тебе радовались так же, как и твоей сестре».

Мне всегда напоминали об этом. Иногда я даже недоумевала, почему.

Франсин старалась побольше узнать об истории нашей семьи. Ей всегда нужно было знать все до мельчайших подробностей — почему и когда шелкопряды дают больше нити, сколько стоил свадебный пир Виттории Гизза, кто был отцом ребенка Елизаветы Кальдори. Франсин касалось все, что бы ни происходило. Ей до всего было дело.

Говорят, что тот, кто хочет знать все на свете, в конце концов узнает что-нибудь неприятное, — говорил Антонио.

В Англии говорят: «Любопытство убило кошку», — отвечала ему Франсин. — Ну, а я, хоть и не кошка, но мне все интересно, даже если это меня убьет.

Мы постоянно смеялись, и теперь, оглядываясь назад, я вспоминала это.

То были благодатные дни — тепло солнца на коже, сильный запах красного жасмина и гибискуса, нежный шум волн у берега синего Средиземного моря, долгие восхитительные дни в лодке после купания или у гамака, в котором покачивалась мама, наблюдая, как Франсин принимает в студии покупателей. Они приезжали из Америки и Англии, но чаще из Франции и Германии.

Постепенно Франсин и я научились неплохо понимать эти языки. Франсин угощала их вином из бокалов, которые она украшала цветами гибискуса. Покупателям это нравилось, и они больше платили за работы отца, когда с ними разговаривала Франсин. Она их уверяла, что это хороший вклад денег, потому что отец — великий художник. Он здесь на острове из-за слабого здоровья жены. Хотя, конечно, ему следовало быть в своем салоне в Париже или Лондоне. Но ничего, это позволяет хорошим людям приобщаться к искусству не за такие большие деньги.

Они узнавали красоту Франсин в статуэтках и покупали их, и, я убеждена, хранили их и долго помнили красивую девушку, подававшую им вино в бокалах, украшенных цветами.

Вот так мы и жили в те далекие дни, никогда не задумываясь о будущем, вставая по утрам навстречу солнцу и ложась спать с чувством сладкой усталости после приятных дневных забот. Было хорошо сидеть в студии даже в дождь и слушать, как он барабанит по крыше. «После дождя появляются улитки», — говорила Франсин. Когда дождь кончался, мы брали корзинки и шли их собирать. Франсин была экспертом по улиткам и собирала те, которые мы потом продавали мадам Декарт, француженке — хозяйке гостиницы на берегу. Она учила меня не собирать улитки с мягкой раковиной, потому что они еще молодые. «Бедные малыши, они еще как следует не пожили. Пускай пока живут». Это звучало гуманно, хотя мадам Декарт, конечно, нужны были только большие съедобные улитки. Мы относили их в гостиницу и получали за них немножко денег. Через несколько недель, когда улиток вынимали из клетки, в которой они хранились, мы с Франсин шли в гостиницу, и мадам Декарт давала нам их попробовать. Франсин очень любила, когда они были приготовлены с чесноком и петрушкой. Мне они никогда особо не нравились. Но это был ритуал в концу улиточного урожая. Поэтому я терпеливо следовала ему вместе с сестрой.

Потом приходило время сбора винограда. Мы надевали деревянные башмаки, похожие на сабо, и помогали давить виноград. Франсин работала с охотой, пела и танцевала, как неистовый дервиш, ее кудри выбивались из прически, а глаза горели. Все улыбались, глядя на нее, а отец говорил: «Франсин — наш посол».

Это были счастливые дни, и мне и в голову не приходило, что что-то может измениться. Но мама становилась все слабее, хотя ей как-то удавалось это скрывать от меня. Возможно, ей удавалось скрывать это и от отца, но я не была уверена насчет Франсин. Но если Франсин что-то и подозревала, она отбрасывала от себя эти мысли, как и все то, чего ей не хотелось. Я иногда думала, что жизнь одарила Франсин так щедро, что она верила, что и боги работают на нее, что ей достаточно сказать: «Я не хочу, чтобы это случилось» — и это не случится.

Я очень хорошо помню тот день. Был сентябрь — время винного урожая — и в воздухе витало возбуждение, всегда сопровождавшее его. Франсин и я ходили вместе с молодежью острова давить виноград под мелодии из опер Верди, которые старик Умберто выводил на своей скрипке. Мы все увлеченно пели, а старшие сидели и смотрели на нас. Их скрюченные руки были сцеплены на коленях, а в подернутых старческой пеленой глазах светилось воспоминание. Мы танцевали, пока не уставали ноги и голос не становился охрипшим.

Но, оказывается, был и другой урожай. Одно из моих любимых стихотворений называлось «Жница и цветы».

Франсин объясняла мне, что означает это стихотворение. Она любила объяснять: «Это значит, что молодые люди тоже иногда попадают под косу, — говорила она, — и тогда их тоже срезают». Сейчас я сравнивала Франсин с таким цветком. Но тогда это была мама, которая умерла, и тоже была как цветок. Ей было рано умирать, она была слишком молода.

Это было ужасно — найти ее мертвой. Франсин понесла ей стакан молока, как всегда по утрам. Мама лежала тихо. Франсин потом рассказывала, что она продолжала какое-то время разговаривать с ней, пока не поняла, что мама не слушает. «Тогда я подошла к кровати, — говорила Франсин, — я только взглянула на нее и сразу поняла».

Итак, это случилось. Не помогли никакие чары Франсин. Смерть пришла со своей косой и забрала нежный цветок, который рос среди пшеницы.

Наш отец всегда жил искусством. Когда он работал в своей студии, создавая красивых женщин, напоминавших мою мать и сестру, он, казалось, уносился куда-то очень далеко. Мы всегда смеялись над его рассеянностью. В студии хозяйничала Франсин, наводя порядок. Мама долго болела и не могла ничего делать, она просто была с нами, а ее тихое присутствие вдохновляло всех нас. Она разговаривала с посетителями и была очень гостеприимна, и им это нравилось. Но поскольку Франсин делала все остальное, жизнь текла в нормальном русле.

Когда мамы не стало, Франсин пришлось делать самой все. Она разговаривала с покупателями и убеждала их, что они покупают все очень дешево. Я не знаю, как бы мы прожили тот год, если бы не она. Когда маму похоронили, на маленьком кладбище под оливковыми деревьями, наш дом должен был бы стать пустым и осиротевшим, но Франсин не допустила этого. Несмотря на то, что ей было всего пятнадцать, она быстро стала полной хозяйкой. Она ходила в магазины, готовила, поддерживала нас. Она отказалась от уроков с Бабочкой, как она называла Антонио, однако настояла, чтобы я продолжала с ним заниматься. Наш отец по-прежнему жил своими камнями, но его скульптуры потеряли былое волшебство. Он не хотел, чтобы Франсин ему позировала. Это вызывало воспоминания.

Шли грустные месяцы, и я чувствовала изменения в самой себе. Мне тогда было десять лет, но детство мое кончилось.

Отец часто разговаривал с нами. Обычно это было вечерами, когда мы сидели на зеленом холме, с которого открывался вид на море. Когда, становилось темно, мы наблюдали фосфоресцирующие рыбные стаи, похожие на блуждающие огоньки, немножко жуткие, но в то же время успокаивающие.

Он рассказывал о своей жизни до приезда на остров. Франсин уже давно хотела знать это и по крупицам собирала информацию, которую ей удавалось выудить из него или мамы в минуты их откровения. Мы часто гадали, почему они так неохотно говорят о прошлом. И скоро мы поняли. Мне кажется, все, кто жил в поместье Грейстоун, хотели покинуть его и навсегда забыть о нем. Потому что оно было тюрьмой. Так описал нам его отец, и позже мы поняли, почему.

Это красивый старый дом, — говорил отец, — замок. Юэллы живут в нем уже около четырехсот лет. Первый Юэлл построил его еще во времена Елизаветы. Только представьте себе.

— Он, наверное, очень крепкий, раз простоял столько времени, — начала было я, но Франсин взглядом заставила меня замолчать, и я поняла, что она не хочет мешать отцу думать вслух.

— В те времена умели строить. Может, эти дома и не очень удобны, но они могут выстоять не только любую погоду, но и атаку.

— Атаку, — возбужденно воскликнула я и опять умолкла под взглядом Франсин.

И тогда он сказал: — Он был как тюрьма. Для меня он всегда был тюрьмой.

Последовало глубокое молчание. Отец вспоминал далекое прошлое, когда он был маленьким мальчиком, задолго до того, как встретил маму, и до того, как родилась Франсин.

Отец нахмурился.

— Вам этого не понять, — сказал он. — Вы всегда были окружены любовью. Да, мы были бедны. Не всегда всего было вдоволь… но любви всегда было достаточно.

Я подбежала и бросилась к нему на шею. Он меня крепко обнял.

— Малышка Пиппа, — проговорил он, — ведь ты была счастлива? Ты никогда не должна забывать песенку Пиппы. Мы тебя назвали так в честь нее. Бог в раю. Все в мире хорошо.

— Да, — крикнула я. — Да, да.

Франсин сказала:

— Сядь на свое место, Пиппа. Ты перебиваешь папу. Он хочет нам что-то рассказать. — Отец помолчал и заговорил снова:

— Ваш дедушка хороший человек. Без сомнения. Но иногда с хорошими людьми бывает очень трудно жить… грешникам. Вот и все.

Опять последовало молчание, которое на этот раз нарушила Франсин, прошептав:

— Расскажи нам про дедушку. Расскажи нам про поместье Грейстоун.

— Он гордился своими предками. Они всегда хорошо служили отечеству. Они были солдатами, политиками, владели землей, но среди них не было художников. Хотя, был один… очень давно. Его убили в таверне рядом с Уайт-холлом. Его имя всегда упоминалось с презрением. «Писание стихов недостойно мужчины», — говаривал дедушка. — Теперь представьте, что он сказал, когда узнал, что я хочу быть скульптором.

— Расскажи, — прошептала Франсин.

Отец покачал головой.

— Это было невозможно. Мне уже было уготовано будущее. Я должен был пойти по его стопам. Я не должен был стать солдатом или политиком. Я был сыном землевладельца, и должен был стать таким же, как он. Я должен был учиться управлять поместьем и провести всю свою жизнь, стараясь быть похожим на отца.

— А ты не хотел этого, — сказала Франсин.

— Нет… я ненавидел это. Я ненавидел все в Грейстоуне. Я ненавидел дом и правила, которые насаждал отец, его отношение ко всем нам — маме, моей сестре Грейс и ко мне. Он считал себя нашим хозяином. Он во всем требовал повиновения. Он был тираном. А потом… я встретил вашу маму.

— Расскажи про это, — попросила Франсин.

— Она появилась в нашем доме, чтобы шить платья для вашей тетушки Грейс. Она была такая хрупкая, нежная, красивая. Встреча с ней и решила все.

— И ты убежал из поместья Грейстоун, — заключила Франсин.

— Да. Я вырвался из тюрьмы. Мы убежали искать свободы — мама от изнурительной работы швеи, я — от поместья Грейстоун. Мы никогда не жалели об этом.

— Так романтично… красиво, — пробормотала Франсин

Сначала было трудно. Лондон… Париж… попытки заработать деньги. Потом мы познакомились в кафе с одним человеком. У него была студия на этом острове, и он предложил ее нам. Вот так мы и приехали сюда. Родилась Франсин… а потом ты, Пиппа.

— И он никогда не возвращался сюда, в свою студию? — спросила Франсин.

— Он вернулся. И немножко пожил с нами. Вы были маленькие и не помните. Потом он уехал обратно в Париж, где он нажил себе довольно большое состояние Он умер несколько лет назад и оставил студию мне Нам удалось наладить свою жизнь… хотя и небогатую, но мы были свободны.

— Мы были очень счастливы, папа, — твердо сказала Франсин. — Счастливее не бывает.

Потом мы все обнялись — мы любили показывать свои чувства — а потом Франсин вдруг опять стала очень деловитой и сказала, что всем пора спать.

Всего через несколько недель после этого разговора отец утонул. Он поехал на лодке в голубую лагуну, что делал довольно часто, но попал в шторм. Лодка перевернулась. Я потом думала, были ли его попытки спастись достаточно сильны. После смерти мамы жизнь потеряла для него всякий вкус. У него было две дочери, но я думала, он понимал, что Франсин сможет позаботиться о себе и обо мне лучше, чем он. И кроме того, он, наверное, представлял себе, как повернутся события, и. считал, что так для нас будет лучше.

Я чувствовала, что это судьба, я будто знала, что это случится. Я уже тогда поняла, что после смерти мамы наша жизнь не сможет быть такой же, как раньше. Мы старались возвратить нашу былую жизнерадостность. Особенно хорошо это выходило у Франсин, но даже у нее это не получалось совершенно естественно.

Мы сидели друг перед другом в студии в день, когда его похоронили рядом с мамой под оливковыми деревьями.

— Он хотел быть там с того момента, куда ее туда положили, — сказала Франсин.

— Что мы будем делать? — спросила я. Она казалась почти беспечной:

— Мы вместе, и нас двое.

— У тебя всегда будет все хорошо, и ты позаботишься обо мне, — ответила я.

— Правильно, — сказала она.

Наши соседи на острове были к нам очень добры. Они кормили нас, ласкали, и мы чувствовали, что нас любят.

— Это неплохо для начала, — прокомментировала Франсин, — но вечно так продолжаться не может. Нам нужно подумать о будущем.

Мне тогда было почти одиннадцать, а Франсин шестнадцать.

— Конечно, — сказала она, — я могла бы выйти замуж за Антонио.

— Не можешь и не выйдешь.

— Мне нравится Бабочка, но ты права. Не могу и не выйду.

Я вопросительно посмотрела на нее. У нее очень редко не было готового ответа на вопрос, но сейчас был именно тот случай. В ее глазах сквозила нерешительность.

— Мы могли бы уехать, — предложила она.

— Куда?

— Куда-нибудь. — И она призналась мне, что всегда знала, что уедет с острова. Она терпеть не могла чувствовать себя отрезанной от мира, а на острове это было именно так

— Когда родители были живы, все было по-другому. Здесь был наш дом, — сказала она. — А теперь уже все не так И вообще, что нам здесь делать.

Проблема разрешилась сама собой, когда Франсин получила письмо.

На конверте было написано: «Мисс Юэлл».

— Это мне, — объяснила Франсин. — А ты — мисс Филиппа Юэлл.

Когда она начала читать, я увидела в ее глазах возбуждение.

— Это от юриста, — сказала она. — От юриста сэра Мэтью Юэлла. Нашего дедушки. В связи с постигшим наш несчастьем сэр Мэтью Юэлл выражает желание, чтобы мы немедленно вернулись в Англию. Поместье Грейстоун по закону является нашим домом.

Я в ужасе смотрела на нее, но ее глаза сияли.

— Ой, Пиппа, — сказала она. — Мы едем в тюрьму…

За этим последовали хлопоты и сборы к отъезду, и это было хорошо, потому что отвлекало нас от мыслей о наших потерях, которые были слишком велики для нашего разума. Нужно было собрать вещи и решить вопрос о студии и ее содержимом. Студию в конце концов с грустью взял себе Антонио.

— Там вам будет лучше, — сказал он. — Вы будете жить как настоящие леди. Мы слышали, что синьор Юэлл — знатный джентльмен.

Один из юристов фирмы прибыл, чтобы сопровождать нас в наш новый дом. На нем был черный фрак и блестящий котелок. Он совсем не вписывался в пейзаж острова и на него смотрели с большим уважением. Сначала он нас немного стеснялся, но Франсин быстро разговорила его. После смерти отца она стала вести себя с большим достоинством, как и подобает мисс Юэлл, которая выше рангом, чем мисс Филиппа Юэлл. Звали юриста мистер Каунсил, и было видно, что для человека его положения сопровождение в Англию двух девочек было делом не совсем обычным.

Мы с грустью простились с друзьями и обещали им вернуться. Я хотела было пригласить их всех в Англию, но Франсин бросила мне предостерегающий взгляд.

— Представь их всех в тюрьме, — сказала она.

— Но они бы никогда и не приехали, — возразила я.

— Может и приехали бы, — ответила она.

Путешествие было долгим. Мы и раньше бывали на континенте, но никогда не ездили на поезде. Мне это страшно понравилось, хотя я немножко стыдилась своего восхищения. Мне кажется, Франсин испытывала то же самое. Все вокруг смотрели на Франсин, и я понимала, что так и должно быть. Даже мистер Каунсил был под влиянием ее чар и относился к ней, как к красивой молодой женщине, а не как к ребенку. Я думаю, она была и тем и другим. В ней была шестнадцатилетняя невинность, но в чем-то она вела себя, как зрелая женщина. На острове она заправляла нашим хозяйством, вела переговоры с покупателями и всячески опекала всех нас. Но с другой стороны там жизнь была очень проста, и мне кажется, что вначале Франсин продолжала судить людей так, как она привыкла на острове.

Мы пересекли Ла-Манш и, к смятению мистера Каунсила, опоздали на поезд, который должен был привезти нас в Престон Карстэйрз, ближайшую станцию от поместья Грейстоун. Мы узнали, что следующий поезд будет только через несколько часов. Нас отвезли в гостиницу рядом с пристанью и там накормили жареной говядиной с картошкой в мундире, что нам показалось экзотическим и очень вкусным блюдом. Пока мы ели, к нам подсела жена владельца гостиницы. Когда она узнала, что нам придется так долго ждать, она предложила осмотреть окрестности.

— Мы могли бы заложить двуколку. У нашего Джима как раз сейчас есть пара часов.

Мистеру Каунсилу понравилась эта мысль, и вот так мы попали в церковь Берли. Франсин даже закричала от восторга, когда мы ее проезжали. Она была очень интересна, эта церковь. Франсин сказала, что она из норманнского серого камня и страшно подумать, сколько лет она простояла. Мистер Каунсил не возражал против визита в церковь, и мы пошли осмотреть ее. Он считал себя большим авторитетом в области архитектуры и любил показать свои знания, которыми явно гордился. Он указывал нам на всякие интересные детали, а Франсин и я стояли раздвинув рот. Нас не волновало, какие столбы и арки являлись опорой стен церкви, но нас интересовал необычный запах смеси плесени и полировки дерева, разноцветные мозаичные окна, отбрасывающие всюду голубые и красные тени, список викариев, управлявших церковью с двенадцатого века.

— Если я когда-нибудь выйду замуж, то буду венчаться в этой церкви, — сказала Франсин.

Мы посидели на скамейках, опустились на колени на молельные коврики, благоговейно постояли перед алтарем.

— Как красиво, — сказала Франсин.

Мистер Каунсил напомнил нам, что пора ехать, и мы вернулись в гостиницу. Оттуда поехали на станцию, где сели на поезд, идущий в Престон Карстэйрз.

Когда мы приехали, нас ждала коляска, на которой был изображен замысловатый герб. Франсин подтолкнула меня:

— Герб Юэллов, — прошептала она. — Наш.

Некрасивое лицо мистера Каунсила выражало явное облегчение. Он безупречно выполнил поручение.

Франсин была возбуждена, однако, как и я, она почувствовала тревогу. Было очень весело шутить о тюрьме, когда находишься в тысяче миль от нее. Но все выглядит по-другому, когда до заключения в нее тебе остался всего один час.

Нас ждал строгий кучер.

— Мистер Каунсил, сэр, — сказал он, — это и есть юные леди?

— Да, — подтвердил мистер Каунсил.

— Коляска подана, сэр.

Он оглядел нас, и его глаза остановились на Франсин. На ней было простое серое пальто, которое носила еще мама, а на голове соломенная шляпка с маргариткой в центре и бантиком под подбородком. Она была одета очень просто, однако была очаровательна, как и всегда. Его взгляд перешел на меня, а затем быстро вернулся к Франсин.

— Залезайте-ка внутрь, юные леди, — сказал он. Копыта лошади зацокали по дороге, и мы поехали мимо железных изгородей и тенистых полян. Наконец коляска остановилась перед железными воротами. Ворота немедленно открыл мальчик, который отвесил нам поклон, и мы въехали внутрь. Коляска остановилась перед газоном, и мы вышли.

Мы стояли рядом, моя сестра и я, крепко держась за руки. Я чувствовала, что Франсин тоже боится. Мы увидели его, этот дом, который так горячо ненавидел наш отец и называл тюрьмой. Он был огромным и построен из серого камня, оправдывая свое название[1].

На каждом углу были сторожевые башенки. Я заметила зубчатую стену с бойницами и высокую арку, через которую разглядела задний двор. Он был очень большим, и я почувствовала благоговение смешанное со страхом.

Франсин крепко сжала мою руку, как бы набираясь мужества. Мы вместе зашагали через лужайку к большой двери, которая была открыта настежь. Около нее стояла женщина в накрахмаленном чепце. Кучер уже уехал через арку на задний двор, и внимание женщины было занято только нами.

— Хозяин готов принять вас тотчас же, мистер Каунсил, — сказала она.

— Проходите, — одобряюще улыбнулся нам мистер Каунсил, и мы вошли внутрь.

Я никогда не забуду, как я первый раз переступила порог этого дома. Я вся дрожала от волнения, смешанного со страхом и любопытством. Дом наших предков! — думала я. И потом — тюрьма.

О, эти толстые каменные стены, прохлада, которую мы почувствовали, когда вошли, величие огромного зала со сводчатым потолком, каменные полы и стены, на которых блестело оружие давно умерших Юэллов — все это привело меня в восхищение и одновременно пугало. Наши шаги гулко отдавались в зале, и я старалась ступать тихонечко. Я заметила что Франсин подняла голову и приняла боевой вид, что означало, что она волнуется, но не хочет, чтобы об этом знали другие.

— Хозяин сказал, чтобы вы прошли прямо к нему, — повторила женщина. Она была довольно полная, а ее седые волосы были зачесаны назад со лба и убраны под чепец. У нее были маленькие глазки и крепко сжатые губы. Она очень вписывалась в атмосферу дома.

— Сюда, пожалуйста, сэр, — сказала она мистеру Каунсилу.

Она повернулась, и мы поднялись вслед за ней по огромной лестнице. Франсин все еще держала меня за руку. Мы прошли по галерее и остановились у одной из дверей. Женщина постучала, и чей-то голос сказал:

— Войдите.

Мы послушались. То, что мы увидели, навсегда останется в моей памяти. Я плохо помню саму темную комнату с тяжелыми портьерами и большой темной мебелью, потому что в ней царил мой дедушка. Он восседал на стуле как на троне и был похож на библейского пророка. Он, очевидно, был очень крупным мужчиной, руки его были сложены на груди. Больше всего меня поразила его длинная роскошная борода, которая спускалась по его груди и закрывала нижнюю часть лица. Рядом с ним сидела женщина средних лет, ничем не примечательная. Я догадалась, что это тетя Грейс. Она была маленькой, незначительной и скромной, но, может быть, так только казалось по сравнению с величественной фигурой хозяина.

— Итак, вы привезли моих внучек, мистер Каунсил, — сказал дедушка. — Подойдите.

Последнее было адресовано нам, и Франсин подошла, потянув меня за собой.

— Хм-м, — дедушка пристально нас разглядывал, отчего у меня появилось чувство, что он ищет в нас какой-нибудь недостаток. И еще меня поразило, что он не обратил внимания на красоту Франсин.

Я ждала, что он нас поцелует или хотя бы поздоровается за руку. Вместо этого он нас оглядел с большой неприязнью.

Я ваш дедушка, — сказал он — и здесь ваш дом. Я надеюсь, вы будете достойны его. Без сомнения, вам многому надо будет научиться. Вы попали в цивилизованное общество. И вам нужно это хорошо запомнить.

— Мы всегда жили в цивилизованном обществе, — ответила Франсин.

Наступила тишина. Я увидела, как женщина, сидевшая рядом с дедушкой, вздрогнула.

— Тут я с тобой не согласен, — сказал он.

— Тогда вы неправы, — продолжала Франсин. Я видела, что она очень нервничает, но замечания дедушки задевали отца, а этого вынести сестра не могла. Она немедленно восстала против основного правила дома — что дедушка всегда прав. Он был так удивлен, что не сразу нашелся, что ответить.

Наконец он холодно сказал,

— Вам действительно нужно многому научиться. Я подозревал, что мы столкнемся с грубостью. Что ж, мы готовы. А сейчас мы первым делом поблагодарим Создателя за ваше благополучное прибытие и выразим надежду, что те из нас, которым необходимы смирение и чувство благодарности, получат эти добродетели, и мы пойдем по праведному пути, который является единственным приемлемым в этом доме.

Мы были в полном замешательстве. Франсин все еще негодовала, а я все больше унывала и боялась.

И вот мы, усталые, голодные, смущенные и напуганные, стояли на коленях на холодном полу в темной комнате и благодарили Бога за то, что он привел нас в эту тюрьму, и молили его о смирении и благодарности, которых требовал от нас дедушка за оказанный нам холодный прием.

В нашу комнату нас отвела тетя Грейс. Бедная тетя Грейс! Мы всегда между собой называли ее бедная тетя Грейс. Казалось, жизнь измучила ее. Она была очень худа, и ее коричневое платье подчеркивало желтизну ее кожи. Ее волосы, которые когда-то, возможно, были красивыми, были зачесаны вверх и забраны в довольно неаккуратный пучок на затылке. У нее были красивые глаза. Наверное, они не изменились. Они были карие с пушистыми длинными ресницами — немножко похожие на глаза Франсин, только другого цвета, но глаза моей сестры сияли, а ее были потухшими и выражали полную безнадежность. Безнадежность! Это слово очень подходило тете Грейс.

Мы поднялись вслед за ней по лестнице. Она молча шла впереди нас. Франсин состроила гримасу. Это была нервная гримаса. Я подумала, что Франсин нелегко будет очаровать обитателей этого дома.

Тетя Грейс открыла дверь и вошла в комнату, остановившись у двери и пропуская нас вперед. Мы вошли. Это была довольно милая комната, хотя темные шторы, закрывавшие окна, придавали ей мрачный вид.

— Вы будете здесь вместе, — сказала тетя Грейс. — Ваш дедушка решил, что нет смысла занимать две комнаты.

Я обрадовалась. Мне совсем не хотелось спать одной в этом жутком доме. Я вспомнила, как Франсин говорила, что не бывает все только плохо… или только хорошо. Всегда должно быть хоть чуточку другого. И сейчас эта мысль успокаивала меня.

В комнате было две кровати.

— Вы можете выбрать сами, кто где будет спать, — сказала тетя Грейс, а Франсин позже заметила, что она сказала то, как будто предлагала нам все мирские блага.

Она ответила:

— Спасибо, тетя Грейс.

— Теперь вам надо умыться и переодеться с дороги. Ужин будет через час. Ваш дедушка не выносит опозданий.

— Конечно! — сказала Франсин, и я почувствовала в ее голосе истерические нотки. — Здесь так темно, — продолжала она. — Я ничего не вижу. — Она подошла к окну и отдернула штору. — Вот! Так-то лучше. О, какой прекрасный вид!

Я подошла к окну. Тетя Грейс встала позади нас.

— Это Рэнтаунский лес, — сказала она.

— Как интересно. Я так люблю леса. А далеко до моря, тетя Грейс?

— Около десяти миль.

Франсин повернулась к ней.

— Я так люблю море. Мы были окружены морем со всех сторон. Поэтому мы его любим.

— Да, — сказала тетя Грейс. — Да, наверное. Сейчас я прикажу принести вам горячей воды.

— Тетя Грейс, — продолжала Франсин, — вы сестра нашего отца, но вы ничего не спрашиваете о нем. Вам что, не интересно узнать о вашем брате?

Я видела ее лицо, освещенное лучом солнца, падавшим из окна. Оно перекосилось, и, казалось, она вот-вот заплачет.

— Ваш дедушка запретил говорить о нем, — сказала она.

— Ваш родной брат…

— Он повел себя… недостойно. Ваш дедушка…

— Он здесь устанавливает законы, понятно, — сказала Франсин.

— Я… я вас не понимаю. — Тетя Грейс старалась показаться суровой. — Вы молоды, — продолжала она, — и вам надо многому научиться, и я хочу дать вам совет. Никогда… никогда больше не разговаривайте так с дедушкой. Нельзя говорить, что он неправ. Он…

— Всегда прав, — закончила Франсин. — Всемогущий и всеведущий… как Бог, ну конечно!

Тетя Грейс вдруг протянула руку и дотронулась до плеча Франсин.

— Будь осторожна, — сказала она почти умоляюще.

— Тетя Грейс, — вставила я, потому что мне показалось, что в своем гневе Франсин чего-то не поняла, и именно в этот момент тетя навсегда стала для меня бедной тетей Грейс, — а вы рады, что мы приехали?

Ее лицо опять передернулось, а глаза затуманились. Она кивнула головой и сказала:

— Я пошлю за горячей водой. — Она вышла из комнаты. Франсин и я стояли и смотрели друг на друга.

— Я ненавижу его, — сказала она. — А наша тетушка… Кто она такая? Марионетка.

Как это ни странно, но мне пришлось успокаивать Франсин, а не ей меня. Может быть, поскольку она была старше, она лучше представляла себе нашу жизнь в этом доме. А может, для меня это было способом самой обрести душевный покой.

— По крайней мере, мы вместе, — напомнила я.

Она кивнула и оглядела комнату.

— Так гораздо лучше с открытыми шторами, — прибавила я.

— Давай поклянемся, что никогда больше не задернем их. Я думаю, это он приказал повесть их здесь, чтобы мы не видели солнца. Он, наверное, ненавидит солнце. И, Пиппа, они все как мертвые. Эта женщина, которая открыла дверь, кучер… Это все как смерть. Может, и мы уже умерли. Может, мы попали в аварию в поезде, и это Гадес. Мы здесь ждем, куда нас отправят — в рай или в ад.

Я засмеялась. Смех принес облегчение, и вскоре она смеялась вместе со мной.

— Марионетки, — сказала я. — Они все как марионетки, но марионеток можно дергать за веревочки.

— И посмотри, кто хозяин марионеток!

— Но мы не марионетки!

— Никогда! — воскликнула она. — Никогда!

— Но мне кажется, что тетя Грейс хорошая. Бедная тетя Грейс.

— Тетя Грейс! Да она просто никто. «Никогда больше не говори с дедушкой так, как сегодня…» — передразнила она. — А я буду, если захочу!

— Он может нас выгнать. И куда мы тогда денемся?

Эта мысль отрезвила ее, и она не нашлась, что ответить. Я взяла ее за руку и сказала:

— Нам надо подождать, Франсин. Мы подождем… и увидим.

Франсин любила строить планы.

— Ты права, Пиппа. Да, ты совершенно права. Нам нужно подождать… и решить, как нам быть.

Мы долго лежали молча в своих кроватях. Я заново переживала этот странный вечер и знала, что Франсин делает то же самое.

Мы умылись и переоделись в цветные хлопковые платья, которые всегда носили на острове. Нам и в голову не приходило, что они будут выглядеть неподобающе, пока мы не предстали перед дедушкой и тетей. Я увидела ужас в глазах бедной тети Грейс. Дедушка холодно нас оглядел, и я стала молить Бога, чтобы Франсин снова не вышла из себя из-за какого-нибудь его замечания. Мне уже представлялось, как нас выгонят из поместья Грейстоун, и несмотря на полное отсутствие теплоты и привязанности к этому месту, я понимала, что это будет еще хуже.

Нас провели в столовую, очень большую, но, в ней не хватало света и ярких красок. Однако для того, чтобы придать комнате мрачный вид, было достаточно одного присутствия нашего дедушки. Длинный стол с замысловатой инкрустацией освещался всего одной свечой, и я представила, что чувствовал мой отец, когда садился за него. Из-за громадных размеров стола мы все сидели очень далеко друг от друга. Дедушка на одном конце, тетя Грейс на другом, а мы с Франсин по бокам друг напротив друга.

Мы сразу же нарушили обычай усадьбы Грейстоун, когда сели за стол: полагалось стоя сказать молитву.

— Вы что же, не хотите поблагодарить Создателя за вашу пищу? — прогремел дедушка.

Франсин заметила, что мы пока еще ничего не ели.

— Дикари, — пробормотал дедушка. — Встать, живо!

Франсин посмотрела на меня, и я подумала, что она что-нибудь возразит, но она молча встала. Чтение молитвы продолжалось вечность. Дедушка извинялся перед Богом за нашу неблагодарность и обещал, что это больше не повторится. Он поблагодарил Бога от нашего имени, и его голос монотонно гудел и гудел, пока я не почувствовала, что вот-вот упаду в обморок от голода, потому что мы уже очень давно ничего не ели.

Наконец молитва закончилась, и мы сели за стол. Дедушка все время говорил о церковных делах, о работниках поместья и о том, что изменится с нашим появлением. Мы почувствовали, что станем для всех обузой. Тетя Грейс в нужные моменты вставляла «да» или «нет», и все время в течение этого монолога слушала, затаив дыхание.

— Похоже, что вы не получили никакого образования. Вам нужна гувернантка. Грейс, этим займешься ты.

— Да, папа.

— Я не потерплю чтобы мои внучки были невеждами.

— У нас на острове был учитель, — сказала Франсин. — Очень хороший. Мы обе прекрасно говорим по-итальянски. А еще немного по-французски и довольно хорошо по-немецки…

— Мы здесь говорим по-английски, — отрезал дедушка. — Вам, совершенно очевидно, необходимо научиться хорошим манерам и культуре поведения.

— Нас воспитывали наши родители.

Тетя Грейс так перепугалась, что я бросила предостерегающий взгляд на Франсин, и она неуверенно замолчала.

— Грейс, — продолжал дедушка, — ты должна заняться своими племянницами до приезда гувернантки. Ты должна им объяснить, что в культурном обществе дети говорят только тогда, когда их спрашивают. Их должно быть видно, но не слышно.

Франсин казалась подавленной, хотя потом она сказала мне, что была слишком голодна, чтобы продолжать спор с этим отвратительным стариком, и что ее интересовала только еда. К тому же она опасалась, что в его понятия входило также то, что маленькие дети должны идти спать без ужина, если они не слушаются. Поэтому она решила быть осторожной… на первый раз.

«На первый раз»! — Это стало нашим дежурным выражением в те далекие дни. Мы решили терпеть, пока не найдем выход из положения. «Но для начала, — говорила Франсин, — мы должны выяснить обстановку».

Итак, в ту первую ночь мы долго лежали молча, вспоминая все подробности дня и нашей встречи с дедушкой.

— Он самый отвратительный старик на свете, — сказала Франсин. — Я с первой минуты возненавидела его. Я не удивлена, что отец называл этот дом тюрьмой и сбежал отсюда. Мы тоже сбежим, когда придет время, Пиппа.

Потом она заговорила о доме.

— Здесь столько всего надо осмотреть! И только подумай… наши предки здесь жили веками. Есть чем гордиться, Пиппа. Нам нужно дать понять старику, что мы его не считаем Богом, а если он и Бог, то мы атеисты. Мы ему совершенно не интересны. Он только выполняет свой долг. Если и можно что-то ненавидеть больше этого старикана, так это, чтобы кто-то выполнял свой долг по отношению к тебе.

— Ну, — напомнила я, — у тебя есть и то и другое вместе и одном наборе.

Это нас рассмешило. Я была тогда так благодарна Франсин. Я заснула с мыслью, что пока мы вместе, ничего плохого не случится.

Следующий день был полон открытий. Горячую воду нам принесла горничная. Мы обе еще спали, когда она вошла, потому что накануне говорили допоздна. И тут мы впервые увидели Дэйзи.

Она стояла между нашими кроватями и смеялась. Я удивленно села в постели. То же сделала и Франсин. Мы медленно осознавали, где мы, и поразились тому, что рядом с нами находится кто-то, кто смеется.

— Две сони, — сказала она.

— Кто вы? — спросила Франсин.

— Я — Дэйзи, — ответила она… — Младшая горничная. Меня послали отнести вам воду для умывания.

— Спасибо, — сказала Франсин, и удивленно добавила: — Тебе, похоже, очень весело.

— Да Бог с вами, мисс, нет смысла горевать… даже в этом доме, где улыбка считается ступенькой в ад.

— Дэйзи, — сказала Франсин, усаживаясь в постели и тряхнув своими светлыми кудрями, — а ты здесь давно?

— Шесть месяцев, но такое ощущение, что двадцать. Я уйду отсюда, как только мне улыбнется удача. Ба, да вы красавица.

— Спасибо, — сказала Франсин.

— Им это не понравится… в этом доме. Меня считают здесь ветреницей.

— Да? — спросила Франсин.

Дэйзи значительно подмигнула, и мы рассмеялись.

— Я вам вот что скажу, — проговорила она, — по крайней мере, здесь есть и такие, кто вам рад. Это место хоть немножко оживет. На кладбище и то веселее, чем здесь. — Она рассмеялась, как будто представила себе что-то смешное. — Точно. Там может быть очень весело… если идти туда не затем, чтобы похоронить того, кого любишь. Ну, а вообще, нужно думать о живых. Мертвые ушли, и им не стало хуже оттого, что они немного повеселились, когда были живы.

Это был очень странный разговор, и Дэйзи сама, похоже, осознала это, потому что резко прекратила его, сказав:

— Приводите себя в порядок. Хозяин не любит опозданий. А завтрак в восемь.

Она вышла, обернувшись у двери, и еще раз весело подмигнула нам.

— Мне она понравилась, — сказала Франсин. — Дэйзи! Удивительно, что в этом доме нашелся кто-то, кто нам смог понравиться.

— Это хороший знак, — заметила я. Франсин засмеялась.

— Давай одеваться. Нам скоро идти завтракать. Запомни, наш преподобный дедушка не любит ждать. И более того, он этого не выносит. Интересно, что принесет нам сегодняшний день.

— Поживем — увидим.

— Очень глубокая мысль, дорогая сестра, потому что нам просто ничего больше не остается.

Франсин опять была самой собой, и меня это успокаивало.

Завтрак был повторением предыдущей трапезы, только еда была другая. Ее было очень много, наверное, потому что, несмотря на свою святость, дедушка любил покушать. Когда мы вошли, он нам, кивнул, и за этим не последовало никаких жалоб. Наверное мы не опоздали ни на секунду. Была сказана продолжительная молитва, и затем нам было разрешено взять с буфета еду после дедушки и тети Грейс. Там был шипящий бекон, почки с пряностями и яйца, приготовленные на все вкусы. Это так отличалось от фруктов и бриошей, которые мы ели на завтрак на острове, вставая, когда нам вздумается, и завтракая тем, что было в доме, когда все вместе, когда отдельно, пока наш отец, часто работавший далеко за полночь над каким-нибудь из своих шедевров, подолгу спал по утрам.

Здесь все было по-другому. Во всем был порядок.

Расправляясь со своей едой, дедушка отдавал приказания. Тетя Грейс должна немедленно связаться с Дженни Брейкс. Ее нужно вызвать в дом, чтобы она сшила подходящую одежду его внучкам. Понятно, что на том чудном острове они ходили, Бог знает в чем, как и все островитяне. Их нельзя представить соседям, пока они не будут подобающе одеты. Я поймала взгляд Франсин и чуть не захихикала.

— Он говорил о нас, как о солдатах римского легиона, готовящихся к походу, — сказала она после.

Затем тетя Грейс должна найти подходящую гувернантку.

— Узнай у своего друга священника. — Мне показалось, что он сказал это насмешливо, а тетя Грейс слегка покраснела, что-то было скрыто в этом его замечании, и я решила потом указать на это Франсин, если она сама не заметила.

Когда дедушка позавтракал, он церемонно вытер руки о салфетку, отбросил ее в сторону и тяжело поднялся на ноги. Это было сигналом для всех нас. Никто не должен был оставаться за столом, если он решил, что завтрак окончен.

— Как королева Елизавета, — заметила Франсин.

— К счастью, он любит поесть, и дает и нам такую возможность.

— Первым делом, — объявил он, поднявшись на ноги, — их нужно представить бабушке.

Мы были ошеломлены. Мы забыли, что у нас есть бабушка. Поскольку никто не упоминал о ней, я предполагала, что она умерла.

Тетя Грейс сказала:

— Пойдемте со мной.

Мы повиновались. Когда мы выходили, мы услышали, как дедушка выговаривал дворецкому:

— Бекон сегодня был недостаточно поджаристым.

Идя за тетей Грейс, я думала, как легко потеряться в Грейстоуне. В неожиданных местах были лестницы и многочисленные длинные коридоры, от которых во все стороны отходили маленькие проходы. Тетя Грейс постучала, и нам открыла женщина в белом чепце и черном бумазейном платье.

— Миссис Уорден, я привела моих племянниц навестить бабушку.

— Да. Она их уже ждет.

Женщина взглянула на нас и кивнула. У нее было спокойное лицо. Я заметила это, потому что этого не было у других обитателей дома.

Тетя Грейс провела нас внутрь, где на стуле около кровати с пологом сидела маленькая старенькая леди в кружевном чепце и халате с потрепанными лентами. Тетя Грейс подошла к ней и поцеловала ее. Я сразу почувствовала, что в этой комнате царит иная атмосфера, отличная от той, которая преобладала во всем доме.

— Они здесь? — спросила старая леди.

— Да, мама, — ответила тетя Грейс. — Франсин — старшая. Ей шестнадцать лет, а Филиппа на пять лет моложе.

— Подведи их ко мне.

Франсин подтолкнули вперед. Бабушка подняла руки и дотронулась до лица моей сестры.

— Благословит тебя Господь, — сказала она. — Я рада, что вы приехали.

— А это Филиппа. — Меня подвели к ней, и ее пальцы мягко коснулись моего лица.

Франсин и я молчали. Значит, она слепая.

— Идите сюда, мои дорогие, — сказала она, — садитесь по обе стороны от меня. Ты им принесла стулья, Агнес?

Миссис Уорден принесла два стула, и мы сели. Бабушка провела пальцами по нашим волосам.

— Значит, вы дочки Эдварда. Расскажите мне о нем. Было так грустно, когда он нас покинул, но я его понимала. Надеюсь, он помнил об этом.

Франсин оправилась от удивления и начала рассказывать о нашем отце и о том, как счастливы мы были на острове. Я кое-что добавляла к ее рассказу. Тот час, который мы провели с бабушкой, неизмеримо отличался от всего остального, что происходило в доме.

Тетя Грейс оставила нас с ней. Она сказала, что у нее очень много дел, нужно отдать распоряжения о портнихе и заняться гувернанткой. Ее уход напомнил нам о строгой атмосфере, царившей за пределами этой комнаты.

— Как оазис в пустыне, — заметила потом Франсин. Бабушка, очевидно, была нам очень рада, и ей нравилось, что мы отвечаем на все ее вопросы. Но больше всего она хотела знать об отце. Время с ней пролетело быстро, и когда мы оправились от шока, вызванного сознанием ее слепоты, мы тут же почувствовали себя у нее в комнате, как дома.

— Так часто, как только сможете, — ответила бабушка. — Надеюсь, вам захочется приходить ко мне.

Франсин сказала:

— О, да! Вы первый человек, который откровенно обрадовался нашему приезду.

— Конечно же, вам здесь рады. Ваш дедушка ни на минуту не задумался перед тем, как привезти вас сюда.

— Он решил, что так будет правильно, и он считает, что всегда прав, — насмешливо сказала Франсин. — Но мы не хотим здесь находиться, потому что это правильно, мы хотим, чтобы нам были рады, и чтобы это был наш дом.

— Вам рады, деточка, и это ваш дом. Я рада вам, и мой дом — ваш дом.

Франсин взяла ее тонкую белую руку и поцеловала ее. — Вы так все изменили, — сказала она.

Миссис Уорден сказала, что леди Юэлл устала.

— Она, быстро устает, — прошептала она, и она очень переволновалась. Вы должны часто навещать ее.

— Конечно, конечно, — воскликнула Франсин.

Мы поцеловали бабушку в щеку, и Агнес Уорден проводила нас из комнаты.

Мы в нерешительности стояли в коридоре, не зная, в какую сторону идти. Франсин обернулась ко мне с сияющими глазами.

— Это шанс осмотреть дом, — сказала она. Как будто мы потерялись и ищем дорогу.

— Мы очень высоко, — сказала Франсин, — на самом верхнем этаже.

В конце коридора было окно. Мы подошли посмотреть.

— Как красиво, — заметила Франсин. — Но по-другому, чем на острове. У моря… другая красота. Эти деревья и лес и зелень повсюду. Если бы дедушка был таким же, как бабушка, мне бы здесь очень нравилось.

Я стояла рядом с сестрой, и меня согревало ее присутствие. Ничего не может случиться, пока мы вместе.

— Смотри, — воскликнула она. — Там какой-то дом. Какой интересный.

— По-моему, он очень старый.

— Похоже, времен династии Тюдоров, — сказала Франсин со знанием дела. — Этот красный кирпич… и, кажется, окна покрыты свинцовыми, листами. Мне он нравится. Надо пойти посмотреть на него поближе.

— Интересно, какая будет наша гувернантка?

— Пусть сначала найдут ее. Пошли дальше.

Мы спустились по узкой винтовой лестнице и вышли в холл. Через него мы прошли в длинную комнату с прялкой в углу.

— Мы настоящие исследователи, — сказала Франсин. — Скоро мы обшарим все углы и узнаем все страшные тайны дома наших предков.

— Откуда ты знаешь, что есть страшные тайны?

— Они всегда есть. К тому же, здесь это чувствуется. Так! Я думаю, что мы в солярии, потому что здесь весь день светит солнце… окна со всех сторон. Красиво. Здесь нужно устраивать балы и вечера и приглашать много-много гостей. Если я когда-нибудь унаследую этот дом, так оно и будет.

— Ты унаследуешь? Но, Франсин, каким образом?

— Я ведь одна из наследниц. Отец был единственным сыном. У тети Грейс вряд ли будут дети. Наверное, она коронованная принцесса… прямая наследница. А я возможная наследница. Это зависит от того, как они решат.

Я громко рассмеялась, и она тоже. Она всегда умела развеселить кого угодно.

Мы прошли через солярий, потом поднялись по лестнице, похожей на ту, по которой спускались, и нашли коридор, в который выходило множество спален, с кроватями под пологом, тяжелыми портьерами и темной мебелью.

Мы еще раз спустились и вышли в галерею.

— Семейные портреты, — задумчиво сказала Франсин, — погляди. Я уверена, что это король Карл Первый. Карл Мученик. А все эти джентльмены похожи на него. Клянусь, мы были верны монархии. Интересно, есть ли здесь наш отец? А может, и мы, Пиппа, ты и я.

Мы услышали шаги, и в галерею ворвалась взволнованная тетя Грейс.

— Вот вы где. Я была у бабушки, хотела вас предупредить. Не могла вас найти. Вы опоздаете на службу.

— Службу? — переспросила Франсин.

— У вас всего три минуты. Ваш дедушка будет очень недоволен.

Бедная Грейс, она окажется виноватой. Мы с Франсин побежали за ней.

К часовне шла лестница из главной залы. Она была маленькая, как и подобает часовням, достаточная только для членов семьи и слуг, которые все были в сборе, когда мы, задыхаясь, вбежали.

Я заметила любопытные взгляды слуг и была поражена их числом. Сзади сидела горничная Дэйзи. Наши глаза встретились, и она опять подмигнула. Все остальные были нарочито серьезны и сидели с опущенными глазами, пока нас не провели к нашим местам в первом ряду.

Дедушка уже сидел и даже не повернулся в нашу сторону. Тетя Грейс села рядом с ним, рядом с ней Франсин, и затем я.

Службу вел молодой человек, которому на вид было на больше двадцати пяти лет. Он был высокий и очень худой, с беспокойными темными глазами, а волосы казались почти черными по контрасту с бледностью его кожи.

Мы спели хвалебные гимны, потом долго молились стоя на коленях, и это казалось бесконечным. Затем молодой человек обратился нам, напоминая всем о заботах Всевышнего, которыми мы попали в поместье Грейстоун и нашли там пищу и кров, а также все необходимое не только для физического, но и для духовного блага.

Дедушка сидел со сложенными на груди руками кивал в знак одобрения. Затем последовали песнопения во славу, еще молитвы, и служба закончилась. Она длилась только полчаса, но показалась бесконечной. Все слуги ушли, а мы остались с дедушкой, тетей Грейс и молодым человеком, которого я приняла за пастора. Дедушка не то, чтобы улыбался, но смотрел на молодого человека с одобрением.

— Артур, — сказал он. — Познакомься со своими кузинами.

— Кузинами! — Я почувствовала изумление в голосе Франсин. Но вряд ли оно было сильнее моего.

— Его Преподобие Артур Юэлл, — сказал дедушка. — Ваш кузен — духовное лицо. Вы не видели его вчера, потому что он выполнял свои духовные обязанности по отношению к больной соседке. Я рад, что ты вернулся к службе, Артур.

Преподобный Артур наклонил голову с легким оттенком самодовольства и сказал, что миссис Гленкорн, кажется, стало лучше после его молитв.

— Артур, твоя кузина Франсин. — Артур слегка кивнул.

— Как поживаете, кузен Артур, — сказала Франсин.

— А это, — продолжал дедушка, — твоя младшая кузина Филиппа.

Темные глаза Артура скользнули по мне, но я привыкла к тому, что люди проявляют больший интерес к моей сестре.

— Ваше духовное воспитание в хороших руках, — продолжал дедушка. — И пожалуйста, запомните, что служба в часовне каждое утро в одиннадцать. Собирается весь дом.

Франсин не смогла удержаться от замечания:

— Я вижу, что нашему духовному воспитанию будет уделено достаточно внимания.

— Мы постараемся все для этого сделать, — сказал дедушка. — Артур, ты, наверное, хочешь поговорить со своими кузинами наедине? Тебе ведь нужно узнать, какое религиозное образование они получили. Боюсь, что ты будешь шокирован.

Артур сказал, что это замечательная идея. Дедушка и тетя Грейс вышли из часовни, оставив нас на милость Артура.

Он предложил сесть и начал задавать вопросы. Он был поражен, узнав, что на острове мы не ходили в церковь, хотя, может, это и к лучшему, потому что местные жители, очевидно, принадлежали к католической вере — это часто среди туземцев, как и поклонение идолам.

— Многие поклоняются идолам, — напомнила Франсин. — Не обязательно каменным богам, но правилам и обычаям, а это иногда приводит к подавлению любви и доброты.

Артур смотрел на нее, и хотя выражение его лица было неодобрительным, я увидела, что что-то сверкнуло в его глазах, это я часто замечала в людях, когда они смотрят на Франсин.

Мы довольно долго говорили с ним, во всяком случае Франсин. Мне он почти ничего не сказал. Я была уверена, что он был сильно шокирован нашим воспитанием. Скажет дедушке, что необходимы серьезные наставления, чтобы вернуть нам благословение Божие.

Когда мы наконец избавились от него, наступило время обеда. После этого тетя Грейс предложила нам немного поразмяться и сказала, что мы можем погулять по саду хотя было бы неблагоразумно выходить за его пределы, надо также помнить, что в четыре часа будет подан чай: в красной гостиной рядом с залом. Сама тетя Грейс направлялась к викарию. У нее было к нему важное дело. Мы тоже сможем ходить с визитами, когда у нас появится подобающая одежда — а это будет очень скоро, потому что завтра утром придет Дженни Брейкс и принесет ткань, чтобы начать примерки.

— Свобода, — закричала Франсин, как только мы остались одни. — Не выходите из сада! Как бы не так! Мы пойдем поглядим окрестности, а первым делом взглянем поближе на тот интересный дом, который мы видели из окна.

— Франсин, — сказала я, — мне кажется, тебе, все это нравится.

И это было правда. Она была в восторге от поместья Грейстоун, и с каждым часом делала все больше открытий. Она чувствовала приближение какой-то битвы, а именно это ей и требовалось, чтобы оправиться после смерти родителей. Я понимала это, потому что сама чувствовала то же самое.

Итак, мы отправились на поиски приключений. У нас было около двух часов.

— Мы должны вернуться к чаю, — сказала Франсин. — Нельзя, чтобы они узнали, что мы куда-то ходим одни. Пусть думают, что мы прогуливаемся по саду и восхищаемся его ухоженностью, а я уверена, что он действительно ухожен, и восхваляем нашего дедушку, который такой святой, что я удивляюсь, как он только может жить на земле.

Мы были очень осторожны, пока не вышли на дорогу и не проскочили через калитку привратника. К счастью, нас никто не видел. Наверное, время дедушкиной сиесты было отдохновением для всех остальных.

Мы оказались на дороге, с двух сторон огороженной высокой изгородью, а когда мы подошли к воротам, Франсин предложила выйти и пойти через поле, потому что ей казалось, что дом находится именно там.

На краю поля стояло четыре домика. У одного из них мы увидели женщину, полную и мягкую, как булка. Ее полосы выбивались из пучка, завязанного на затылке, и развевались на ветру.

Она увидела нас. Думаю, рядом с ее домом было не так уж много прохожих, поэтому она очень удивилась.

— Добрый день вам, — окликнула она. Когда мы подошли ближе, я увидела в ее живых черных глазах любопытство, а на ее довольно пухлом лице — выражение чрезвычайного интереса и радости. Такие лица были особенно заметны после поместья Грейстоун, где допустимым считалось лишь серьезное и угрюмое выражение лица.

— Добрый день, — ответили мы.

Она развешивала мокрое белье на веревке, прикрепленной с одной стороны к столбу, а с другой — прямо к домику. Вынув прищепку изо рта, она сказала:

— Вы и есть новые молодые леди из Грейстоуна. — Это прозвучало больше как утверждение, нежели вопрос.

Франсин сказала, что так оно и есть и спросила, откуда она это знает.

— Господь с вами, я мало чего не знаю, что происходит в Грейстоуне. Моя дочка там работает. — Ее глаза расширились, когда она вгляделась в Франсин. — Ба, да вы красавица. Это ведь здесь не приветствуется.

— Мы не знали, что здесь приветствуется, — ответила Франсин.

— Ну, мы помним мистера Эдварда. Хороший был человек. Он был… не как… О, да, он был другой, он был… и эта девушка, с которой он сбежал… Красивая, как картинка, а вы, мисс, ее точная копия. Я думаю, я всюду бы признала вас… везде бы узнала.

— Приятно, что вы знали папу и маму, — сказала Франсин.

— Умерли… оба. Ну, что ж поделаешь, это жизнь. Лучшие уходят… остальные остаются. — Она кивнула, и на момент погрустнела. Потом опять улыбнулась. — Вы же знаете мою Дэйз.

— Дэйз, — одновременно сказали мы. — Ах, Дэйзи!

— Она там работает. Младшей горничной. Хотя я не знаю, надолго ли. Наша Дэйз такая проказница. — И женщина подмигнула нам, чем очень напомнила саму Дэйзи. Я потом заметила Франсин, что у них, наверное, вся семья подмигивает.

— Она всегда была шалунья, — продолжала женщина, — я никогда не знала, что с ней делать. Я говорила ей: «Помяни мои слова, Дэйз, ты попадешь в беду». А она только смеялась. Ну, не знаю. Она всегда любила мальчишек, а они ее. Даже когда она лежала в колыбели. У меня их шестеро. А она старшая. Я говорила Эммсу… Это их отец, знаете ли… Я говорила, «Ну хватит, Эммс, довольно», но рождался следующий. Что поделаешь с таким мужчиной, как Эммс? Ну, вот, мы отправили Дэйз в большой дом. Я думала, хоть это образумит ее, но куда там!

— Мы видели Дэйз, — сказала Франсин, — один раз. Она принесла нам горячую воду. Она нам понравилась.

— Она хорошая девочка… внутри. Это все парни виноваты. Она никак не может без них. Совсем, как я когда-то. Ну, на этом стоит мир.

Франсин спросила:

— А что это за дом, вон там?

— Это усадьба Грантер. — Она засмеялась. — Из-за нее не раз поднимался шум.

— Он нам понравился, и мы решили посмотреть поближе.

— Его купили иностранцы пару лет назад. Сэр Мэтью хотел купить его, да не вышло. Это его очень огорчило. Он считает себя здесь полным хозяином, так оно во многом и есть. Но усадьба Грантер… В общем, иностранцы успели купить ее раньше.

— А что за иностранцы?

— О-о… Вы еще спрашиваете! Очень знатные иностранцы… Великие герцоги и все такое… но они из далекой страны. Здесь у нас это не считается.

— Великие герцоги, — прошептала Франсин.

— Но их сейчас здесь нет. Они редко наезжают. Дом весь закрыт и покинут, но потом приезжают слуги и проводят весеннюю уборку, а за ними приезжают и герцоги. Они очень знатные… королевская кровь. Вашему дедушке это не нравится… совсем не нравится.

— А разве его это касается? — спросила Франсин.

В ответ на это миссис Эммс громко расхохоталась и опять подмигнула нам.

— Он считает, что да. Он здесь хозяин. Эммс говорит, что сама королева не обладает таким суверенитетом над Англией, как сэр Мэтью Юэлл в этих местах. Прошу прощения, он ведь ваш дедушка.

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Я думаю, мы согласны с вами, — сказала Франсин, — хотя мы еще не так много здесь видели. А сейчас Великие герцоги здесь?

— О, господи, да нет же, их уже два месяца не было. Но они приедут… скоро будут здесь. Это всегда интересно. Выглянешь из окна — а они тут как тут. Они прямо за моим домом. Мне очень хорошо видно.

— Ну, мы пожалуй пойдем и посмотрим, — сказала Франсин. — У нас очень мало времени. Нам нужно к четырем вернуться. Вы говорите, что это прямо за вашим домом?

— Да подождите. Ближе, если пойдете мимо домиков. Через калитку, и вы там.

— Спасибо, миссис Эммс. Надеюсь, мы с вами еще не раз увидимся.

Она кивнула и опять нам подмигнула. Франсин сказала:

— Пошли, Пиппа.

И вот, мы подошли к дому. Вокруг царила глубокая тишина, и меня охватило возбуждение. Я была уверена, что Франсин чувствует то же самое, и думала потом, не было ли это предчувствием того, что этот дом сыграет такую важную роль в нашей жизни.

Ворота опирались на мраморные колонны, а на арке мы различили дату: 1525. Мы открыли засов и вошли внутрь. Я взяла Франсин за руку, и она сильно сжала мою руку. Мы почти на цыпочках прошли мимо лужайки, которая вся заросла маргаритками, подошли к самому дому. Я протянула руку и потрогала красные кирпичи. Они были теплыми от солнца. Франсин заглянула в окно. Она охнула и побледнела.

— Что там? — вскрикнула я.

— Там кто-то… стоит… привидение… в белом.

Я задрожала, но прижалась лицом к стеклу. Потом я засмеялась.

— Это мебель, — сказала я. — Она накрыта от пыли. Да, похоже, что кто-то стоит.

Она посмотрела снова, и мы покатились со смеху, хотя наш смех был больше истерическим. Что-то в этом доме очень глубоко нас взволновало.

Мы обошли кругом, заглядывая в окна. Везде мебель была закрыта от пыли.

— Здесь, наверное, замечательно, — предположила я, — когда приезжают Великие герцоги.

Франсин попробовала дверь. Она, конечно, была заперта. На дверном молотке была фигурка, которая, казалось, смеется над нами.

— Я уверена, что он пошевелился, — сказала Франсин.

— В этом месте разыгрывается воображение. — Она согласилась.

— Представь себе, как здесь ночью, Я бы хотела посмотреть.

Я поежилась, боясь, что она может предложить это.

— Давай посмотрим сад, — предложила я.

Мы пошли. Газоны были давно не стрижены. Там были рощи, статуи, колоннады и маленькие тропочки между кустами.

— Нам пора. Мы не очень хорошо знаем дорогу, и если мы опоздаем, они поймут, что мы не были в саду, Франсин.

— Ну, пошли, — сказала она. — Пойдем опять мимо домиков.

Мы заспешили, потому что было уже половина четвертого. Матери Дэйзи видно не было, но веревка с трепещущим на ветру бельем говорила о том, что она закончила свои дела.

Всю дорогу домой мы бежали бегом, чтобы успеть к чаю, а когда слушали молитву, вспоминали наше приключение.

На следующее утро Дэйзи опять принесла нам горячую воду. Мы рассказали ей, что познакомились с ее матерью, и она засмеялась от удовольствия.

— Старушка мама, — улыбнулась она, — она так рада, что ее старшая дочь стала такой примерной.

— А ты стала примерной, Дэйзи? — спросила Франсин.

— Ох… такой примерной, что дальше некуда. К вам сегодня придет портниха. Жаль. Мне нравятся ваши платьица. Хорошенькие.

— Тебя днем совсем не видно, — сказала Франсин.

— Да я работаю на кухне.

— Было приятно познакомиться с твоей мамой. Она рассказала нам про усадьбу Грантер.

— А-а, я бы хотела там жить.

— Там никого нет.

— Когда там кто-то появится, это будет зрелище, скажу я вам. Балы и празднества. Они любят шиковать. Столько народу приезжает из-за границы. Говорят, дом принадлежит королю или кому-то вроде него.

— Твоя мама сказала — Великому герцогу.

— Она знает. Она же общается с тамошними слугами. Они почти все иностранцы, но маме можно верить.

Дейзи подмигнула нам и вышла, а мы торопливо оделись, чтобы успеть к завтраку.

Дальше все шло так же, как и накануне. Мы подумали, что теперь, когда все встало на свои места, все дни будут похожи один на другой. Мы пошли проведать бабушку; потом тетя Грейс забрала нас оттуда, чтобы пойти в часовню на службу, и сказала, что остаток утра мы должны провести с Дженни Брейкс, потому что нам нужны приличные платья, а еще у нас через неделю появится гувернантка, которая будет нас воспитывать, но религию нам будет преподавать кузен Артур. Дедушка сказал, что нам нужно научиться ездить верхом, потому что это часть образования благородной дамы. Таким образом оказалось, что наши дни будут заполнены до предела.

Мы еле высидели службу в часовне, и Франсин созналась мне, что она всем сердцем ненавидит кузена Артура прежде всего за то, что он такой добродетельный, и еще потому, что дедушка о нем такого высокого мнения. Бедняжка Дженни Брейкс оказалась маленькой, бледненькой и очень старалась угодить. Мне даже стало ее жалко, и я стояла так тихо, как только могла, пока она сидела передо мной на коленках с полным ртом булавок, прилаживая темно-синюю саржу, которую я уже ненавидела.

То же самое и Франсин.

— Мы теперь такие же унылые, как и Грейстоунский особняк, — прокомментировала она.

Она была неправа, потому что просто не могла выглядеть уныло, и наши синие саржевые повседневные платья и коричневые выходные из поплина только подчеркивали ее нежную красоту и обаяние. Ко мне эти цвета были не так добры. Мне они не нравились и никак не шли к моим темным волосам, но я была рада, что наши новые платья не повредили виду Франсин.

То, что с нашим приездом жизнь в доме слегка поменялась, было очевидно для всех, кроме, наверное, дедушки. Он был так погружен в свою значимость и благочестие, что вряд ли придавал еще чему-нибудь или кому-нибудь малейшее значение. Он не знал, с каким нетерпением бабушка ждала наших утренних визитов. Я думаю, и он навещал ее каждый день, ведь это был, его долг. Я представляю себе, как проходили эти визиты.

Через неделю приехала наша гувернантка. Мисс Элтон было лет тридцать пять. Ее коричневые волосы были разделены на безукоризненный прямой пробор и завязаны узлом на затылке. Каждый день она одевалась в строгие серые платья, а по воскресеньям — в синие, и даже позволяла себе кружевной воротничок. Она проэкзаменовала нас и выяснила, что мы абсолютные невежды, кроме одного аспекта — языков. Она неплохо говорила по-французски, а ее немецкий был просто великолепен. Впоследствии она нам рассказала, что мать ее была немкой, а ее воспитали так, что она говорила по-немецки и по-английски одинаково. Она была обрадована нашим знаниям, и сказала, что мы должны их совершенствовать. Немецкий был, пожалуй, единственным предметом, который мы изучали с энтузиазмом. Мисс Элтон была подобострастна с дедушкой и вежлива с тетей Грейс.

— Подлизывается, — пренебрежительно высказалась о ней Франсин.

— Разве ты не понимаешь? — с жаром возразила я. — Ей хочется сохранить это место. Она боится его потерять. Будь к ней подобрее и попробуй на все посмотреть ее глазами.

Франсин задумчиво посмотрела на меня, — Знаешь, сестричка Филиппа, в тебе есть какая-то мудрость, и ты можешь становиться на место других, а это умеют не все. Это редкий дар.

— Спасибо, — польщенно ответила я, и после этого стала замечать, что она больше и больше прислушивается к моему мнению. Я была спокойнее ее и, может быть, наблюдательнее. Наверное, потому что я всегда была с краю, а не в центре событий. Франсин, обладавшая такой необыкновенной внешностью и характером, всегда была в самом центре всего, а такие люди иногда не все видят так ясно как те, которые стоят на краю сцены.

Тем не менее, она приняла мою точку зрения на гувернантку и вместо того, чтобы дразнить ее, как собиралась вначале, она стала довольно прилежной ученицей. После первых дней отчуждения мы установили с мисс Элтон довольно хороший контакт, и наши занятия шли вполне хорошо.

Теперь мы учились еще и верховой езде. Учил нас тот самый кучер, который встречал нас на станции, и ему часто помогал его сын Том. Том работал на конюшне, и ему было лет восемнадцать или девятнадцать. Он седлал для нас лошадей, а потом забирал их после урока. Сначала мы часами ездили вокруг загона, и кучер держал лошадей. Потом стали ездить самостоятельно. Я очень возгордилась, когда он сказал, мне:

— Мисс Филиппа, у вас все получается совершенно естественно, вы станете настоящей наездницей.

— А я? — спросила Франсин.

— О, у вас все будет в порядке, мисс, — последовал ответ.

Я не могла сдержать ликования. Первый раз в жизни я смогла хоть в чем-то превзойти Франсин, но почти тут же мне стало стыдно своих чувств. Хотя зря. Франсин была только рада за меня.

Однажды, когда мы учились скакать галопом, она упала с лошади. Я вся помертвела, увидев ее, лежащую на земле, и тут же осознала, насколько она мне дорога. Я соскочила с лошади и кинулась к ней, но Том опередил меня.

Франсин попыталась улыбнуться и с трудом поднялась. Она была тронута моим неподдельным страхом за нее, который я не смогла скрыть, и даже попыталась подшутить надо мной.

— Вот что бывает с теми, у кого это не получается естественно, — сказала она.

— Франсин, с тобой правда все в порядке?

— По-моему, да.

— Все будет хорошо, мисс, — сказал Том. — Хотя у вас завтра все будет болеть. Вам нужна мазь от синяков. Думаю, они появятся, правда, там, где их никто не увидит. Я дам мазь Дэйзи, и она вам ее принесет, достаточно помазать один раз. Больше не надо. Это очень сильная мазь, и если ее много мазать, может слезть вся кожа.

— Может, мне опять залезть на этого зверя, который меня сбросил, и доказать ему, что я даю команды; а не он?

Том ухмыльнулся.

— Он знает, кто дает команды, мисс, и пока это не вы, а я, но скоро вы тоже сможете это делать. На вашем месте я бы пошел и прилег. Так будет лучше. А завтра опять поедете.

— Правильно, — сказала я. — Я пойду с тобой и пошлю Дэйзи за мазью.

Я отвела Франсин в комнату, все еще беспокоясь о ней.

— Не волнуйся, Пиппа, — сказала она. — Чтобы меня убить понадобится кто-нибудь позначительнее этой старой кобылы.

Я послала Дэйзи за мазью.

— Том ждет тебя, — сказала я. — Он внизу в конюшне.

— Я знаю, где найти Тома, — ответила она и ушла. Вскоре она вернулась с мазью, а мы смазали синяки, которые уже были довольно заметны.

Я настояла на том, чтобы Франсин легла, хотя она утверждала, что чувствует себя прекрасно. Дэйзи сказала, что ей нужно вернуть мазь, и ушла.

Франсин легла, а я стояла у окна и вдруг увидела Дэйзи, бегущую по направлению к конюшне. Том вышел ее встретить. Какой-то момент они стояли очень близко друг к другу. Она протянула ему мазь, и он взял ее, но вместе с ее рукой. Он потянул ее в конюшню, а она делала вид, что не хочет идти, но я видела, что она смеется. Я вспомнила слова ее матери: «Она жить не может без парней».

— Что ты там увидела? — спросила Франсин.

— Там Дэйзи и Том. По-моему, они играют в какую-то игру.

Франсин рассмеялась, и вдруг вошла тетя Грейс. Ее лицо выражало крайнюю озабоченность. Она сказала, что такое случается со всеми, но надеется, что Франсин не очень сильно ушиблась.

Франсин отозвалась слабым голосом:

— Тетя Грейс, мне нехорошо, можно я сегодня не буду обедать вместе со всеми? Можно мне принести что-нибудь сюда?

— Конечно.

— И, тетя Грейс, можно Филиппа пообедает со мной? На всякий случай…

— Я распоряжусь об этом, — сказала тетя Грейс. — А теперь отдыхай. А ты, Филиппа, оставайся с сестрой.

— О, конечно, тетя Грейс.

Она вышла, и Франсин начала хохотать.

— Ты только подумай! Мы пропустим одну из этих отвратительных трапез. Нет худа без добра.

Прошел почти час, и я опять увидела Дэйзи, выходящую из конюшни! Я сидела на подоконнике и болтала с Франсин. Волосы у Дэйзи были растрепаны, и она на ходу застегивала блузку. Потом она бегом побежала к дому.

Франсин пострадала гораздо сильнее, чем показалось вначале. На следующее утро у нее появились огромные синяки. Дэйзи вскрикнула, увидев их, и сказала, что тут же пойдет к Тому, потому что у него должны быть всякие другие лекарства.

Через несколько дней синяки стали исчезать, и Франсин опять начала ездить верхом. Кузен Артур выразил некоторую озабоченность и предупредил Франсин, что она должна молиться перед своими уроками верховой езды. Может быть, Бог сохранит ее безопасность.

— О, я думаю, он очень занят, чтобы беспокоиться по таким пустякам, — кокетливо сказала Франсин. — Сами подумайте! Он решает какую-нибудь мировую проблему, и вдруг вбегает ангел и говорит, что Франсин Юэлл пора на урок верховой езды, а вы позволили ей в прошлый раз упасть. Может послать ангела, чтобы сопровождал ее? Она ведь сказала молитву.

Ей нравилось шокировать кузена Артура. Она его ненавидела так же, как и дедушку, и между Франсин и стариком начиналась вражда. Наверное, меня ему было легче переносить, потому что я была спокойнее и терпимее. Во Франсин он увидел бунтаря, как и в ее отце, и относился к ней с опаской. Наверное, он думал, что я больше похожа на тетю Грейс. Хотя я поклялась, что никогда не стану такой, как она.

Каждый день я с нетерпением ждала визитов к бабушке. Ее лицо освещалось, когда мы входили к ней. Она брала нас за руки и касалась пальцами наших лиц. Агнесс Уорден копошилась вокруг, а бабушка рассказывала нам про свою жизнь, что, конечно, нам было очень интересно. Несмотря на ее старость и принадлежность совсем к другому поколению, мы могли с ней говорить открыто. Она нас очень часто расспрашивала про жизнь на острове, и, думаю, что уже через неделю знала о ней практически все. Франсин никогда не стеснялась и часто сначала говорила, а потом думала. Однажды она спросила, как бабушка смогла выйти замуж за такого человека, как дедушка.

— Это было решено заранее, — сказала бабушка, — у людей нашего круга так бывает очень часто.

— Но ведь наш отец не послушался дедушки, — сказала Франсин.

— Бунтари были во все времена, моя дорогая, даже в те дни. Ваш отец был одним из них. Странно… он был тихим мальчиком. Но он был целеустремленным, как, наверное, и ты… когда он что-то решал. Я была очень молода, когда вышла замуж за вашего дедушку. Мне было шестнадцать, как сейчас тебе, Франсин. Но я была гораздо наивнее. Я ничего не знала о жизни.

На лице Франсин отразился ужас. Выйти замуж за дедушку в шестнадцать лет! Франсин трудно было представить себе худшую участь. Она ничего не сказала, но бабушка, к удивлению, почувствовала смену ее настроения. Она сразу же сказала:

— Тогда он был совсем другим. Сейчас он не тот человек, каким был в молодости.

— Бедная бабушка, — сказала Франсин и поцеловала ей руку.

— Конечно, у него всегда была железная рука, когда дело касалось управления поместьем, с самого начала. Наш брак его устраивал, потому что в результате него наши земли сливались, а для него всегда самым важным были семейные владения. Они так давно принадлежат Юэллам. Это понятно. Мы, Грантеры, считались новичками в этом деле. Усадьба принадлежала нам только последние сто лет.

— Это дом эпохи Тюдоров.

— Да. С ним были связаны неприятности. Мой брат отказался продать его вашему дедушке. А он так его хотел! Он не мог вынести, чтобы что-нибудь, даже очень малое, в окрестности не принадлежало ему. Видите ли, сейчас ему принадлежит все поместье Грантер, кроме усадьбы. Большая часть его перешла к дедушке вместе с моим приданым, однако часть унаследовал мой брат. Он не был таким деловым человеком, как дедушка. Он почти все потерял. Он сказал, что дедушка обманул его. Конечно, это была неправда, но они поссорились. И хотя дедушка приобрел большую часть поместья, мой брат решил не отдавать ему усадьбу. Он продал ее иностранцу… кому-то из посольства одной далекой страны. Кажется, Брюксенштейн… или что-то в этом роде.

— Меня поразил этот дом, — сказала Франсин.

— Он для меня значит очень много, — сказала бабушка. — Это мой родной дом.

Она умолкла, и я знала, что Франсин сейчас тоже вспоминает, как мы заглядывали в окна и как нам показалось, что мы увидели привидение.

— В нем сейчас почти не живут, — сказала бабушка. — Агнес говорила, что они приезжают редко, а когда их нет, за домом никто не смотрит. Но когда они там, дом оживает. Странно. Я слышала, что они купили его для одного из очень знатных лиц, который был изгнан. После того, как он прожил в доме пару месяцев, в стране произошел переворот, и он опять вернулся туда.

— Они могли бы продать дом дедушке, — сказала Франсин.

— Нет. Они решили оставить его себе. Может, он им пригодится для другого изгнанника. Мне кажется, в этих маленьких германских государствах всегда беспорядки. Они часто меняют правителей. Великие герцоги… или маркграфы… или еще кто-нибудь. Но, все же, так странно, что в моем старом доме теперь живут такие люди.

— Романтично, — добавила Франсин, и бабушка нежно погладила ее по голове.

Я видела, что усадьба занимает Франсин все больше и больше, особенно теперь, когда мы узнали, что в ней жила бабушка. Франсин сказала, что очень рада, что эти сказочные принцы или как их там, забрали дом себе, и дедушка хоть раз в жизни остался с носом.

В другой раз бабушка рассказала нам про отца и тетю Грейс. Она расцветала, когда мы приходили, и молодела на глазах, когда говорила с нами. Я представляла себе ее молоденькой девушкой, которую выдали замуж в Грейстоун, девушкой, понятия не имевшей о браке. Мы в этом отношении были довольно опытными. На острове жили пылкие люди, и мы часто видели влюбленных, лежащих на песке, не обязательно являющихся мужем и женой. Я знала, что имела в виду миссис Эммс, когда сказала, что Дэйз любит парней, и я даже догадывалась, что произошло, когда Дэйзи пошла с Томом в конюшню.

Но для бабушки брак наверняка был шоком, и я не могла представить дедушку в роли любовника.

— В те годы он был пылким мужчиной, — сказала бабушка. — Он хотел детей и был счастлив, когда родился ваш отец. С того же дня он начал планировать его будущее. После этого у меня, к сожалению, ничего не получалось целых пять лет, пока, наконец, не родилась Грейс. Дедушка был разочарован, потому что родилась девочка. Он никогда не любил ее так, как любил Эдварда. Он считал, что Эдвард должен стать повторением его самого. Такие планы никогда к хорошему не приводят. Потом появился Чарлз Дэвентри.

— Расскажи нам о нем, — попросила Франсин.

Но бабушку не нужно было долго упрашивать.

— Эдвард поступил в Оксфорд, и с тех пор все пошло не так. До этого он интересовался поместьем. Ваш дедушка всегда был суровым и строгим, как вы и сами знаете, но между ними никогда не было серьезных столкновений до тех пор, пока Эдвард не попал в Оксфорд. Там он познакомился с Чарлзом. Чарлз был скульптором, и у них оказалось много общего. Они сдружились. Эдвард привез его домой на каникулы, и дедушке он сразу не понравился. Он терпеть не может никаких художников. Он всегда говорил, что они мечтатели, и не приносят никакой пользы ни себе, ни людям.

— Наш отец был великим художником, — с жаром сказала Франсин. — Он должен стать известным. Станет когда-нибудь… Он создал столько прекрасных вещей. Они разошлись по всему миру. Когда-нибудь…

Это опять была Франсин тех далеких дней в студии, убеждавшая покупателей.

Бабушка погладила ее по руке.

— Ты горячо любила его, — сказала она. — Он был очень милый. Твой дедушка говорил, что скобление камня не приносит денег, но Эдвард был готов на все, потому что это стало его любимым делом. И еще была Грейс. Она была скромная и застенчивая… и в те дни очень хорошенькая. Она была как юный фавн — карие глаза, каштановые волосы, у нее были очень красивые волосы. Они все вместе ходили на кладбище… все трое. Их интересовали каменные статуи на могилах. Чарлз Дэвентри был племянником нашего викария, поэтому они и познакомились. Странно, что у них обоих был такой интерес к скульптуре, но это их и сдружило.

— Я считаю, что люди должны заниматься тем, чем хотят, — горячо воскликнула Франсин.

— Конечно, — согласилась бабушка, — люди с сильной волей так и поступают! В конце концов ваш отец решился. Я никогда не видела дедушку в таком шоке, как в тот день, когда он узнал об отъезде Эдварда. Он никак не мог поверить в это. Вы ведь знаете, что ваша мама появилась здесь как портниха.

— Знаем, — сказала Франсин.

— Она была потрясающая красавица — утонченная, как фея, и отец влюбился в нее с первого взгляда.

— И любил ее до последней минуты, — тихо добавила я.

Я почувствовала бабушкины пальцы на моих волосах. Она поняла, что я вот-вот заплачу.

— Они уехали вместе. Ваш отец не повидал дедушку перед отъездом. Но он обо всем рассказал мне. Он сказал: «Ты ведь понимаешь, мама, что я не могу сказать отцу. В этом его беда. С ним невозможно говорить. Если бы он хоть когда-нибудь слушал… Я думаю, это хотя бы избавит его от неприятных минут». Дедушка очень переживал отъезд Эдварда, хотя никогда в этом не признавался. Он злился, бушевал, вычеркнул его из завещания, но я думаю, он надеялся, что у Эдварда будет сын, который вернется сюда к нам.

— А у него всего-навсего две дочки! — сказала Франсин.

— Теперь, когда я узнала вас, я очень этому рада. После отъезда вашего отца дедушка вспомнил про Грейс. Но ей очень нравился Чарлз Дэвентри. Дедушка запретил ей и думать о нем.

— Почему? — спросила Франсин.

— Дедушка считал, что он ей не пара. Он поселился здесь неподалеку, наверное, чтобы быть поближе к Грейс. У него свое местечко рядом с домом викария… что-то типа дворика, где он ваяет свои скульптуры. Люди покупают их на могилы. Наше кладбище славится прекрасными памятниками и статуями его изготовления. Говорят, он очень умен, но беден. К счастью, он живет в доме викария. Помогает ему в приходе. Он очень приятный человек, немножко мечтатель. Он и Грейс… ну, это безнадежно. Он не в том положении, чтобы жениться, да и дедушка никогда не захочет слышать об этом.

— Бедная Грейс, — сказала я.

— Бедная Грейс… да. Она хорошая женщина. Она никогда не жалуется, но я чувствую, как она тоскует.

— Но это чудовищно! — воскликнула Франсин. — Как только люди смеют вмешиваться в чужую жизнь!

— Нужна очень сильная воля, чтобы пойти против дедушки, а Грейс всегда старалась избегать беды. Когда она была маленькая, она всегда пряталась; пережидая его гнев. Дедушка просто выбросил Грейс из головы. Затем он стал проявлять интерес к сыну своего младшего брата — вашему кузену Артуру.

Франсин скорчила гримасу.

— Он был опекуном Артура с тех пор, когда мальчику исполнилось шестнадцать. Его отца тогда убили в Африке. Его мать была уже совсем больна. Дедушка сказал, что Артур достаточно молод и из него можно сделать все, что захочешь. Отец Артура почти ничего ему не оставил, и дедушка занялся воспитанием мальчика. Когда мальчик решил избрать духовный путь, дедушка ему не препятствовал. Ваш дедушка очень религиозен, вы это и сами знаете. Духовный сан не был помехой наследованию поместья. Еще одним плюсом было его имя. Он Юэлл, а для дедушки очень важно продолжение рода. Франсин, тебе нравится твой кузен?

— Нравится? — воскликнула Франсин. — Да он мне совсем не нравится. Нет, вовсе нет.

Бабушка помолчала.

— Что случилось? — спросила я. Бабушка взяла Франсин за руку.

— Я должна предупредить тебя, — сказала она. — Дедушка строит планы. Артур тебе кузен, но между такими родственниками возможны браки.

— Браки! — вскричала Франсин. — Выйти замуж за кузена Артура!

— Видишь ли, моя дорогая, это решило бы все проблемы, а дедушка любит, когда все улажено. Ты его внучка по прямой линии. Он хочет продолжить прямую линию. Если ты выйдешь замуж за Артура, твои дети будут Юэллы вдвойне, и к тому же сохранится имя. Мне кажется, он всегда собирался сделать Артура своим наследником… если бы только у вашего отца не родился сын. Многое из этого, только мои догадки. И если это произойдет, то не раньше, чем через год. Но, Франсин, я хочу, чтобы ты знала об этом заранее и чтобы это не было для тебя новостью, если он об этом заговорит.

Мы замолчали от ужаса. Я поняла, что Франсин хочет остаться вдвоем и обсудить эту страшную новость

Мы говорили и говорили. Мы думали о том, что же нам делать, если дедушка заговорит об этом. Нам придется бежать, говорила Франсин. Но куда? Мы лежали в постели допоздна и все говорили. Может, вернуться на остров? И что там делать? На что жить? Нам придется пойти работать. Может, Франсин сможет стать гувернанткой? А что буду делать я? Что будет со мной?

— Тебе придется остаться здесь, пока ты не станешь достаточно взрослой, чтобы убежать.

Но тогда нам придется расстаться, а этого не должно случиться.

Над нами нависла тень. Отвращение Франсин к кузену Артуру все росло. Во время наших религиозных занятий она была с ним груба. К моему удивлению он это терпел. Потом я догадалась, что она на него так же влияет, как и на всех остальных. Наверное, она по-своему нравилась ему. Но, может, это было и оттого, что он знал о планах дедушки поженить их.

Франсин не свойственно было долго горевать. После нескольких дней печали она опять возродилась к жизни. Это еще не скоро. Ей только шестнадцать лет. Да, бабушке тоже было шестнадцать, когда ее выдали замуж, но все равно еще будет время обо всем подумать, когда об этом заведут речь. А сейчас она будет всячески выказывать кузену Артуру свою холодность, и может, тогда ему гордость не позволит жениться на ней. К тому же, чем старше и умнее мы станем, тем легче будет что-нибудь придумать. Итак, проблема была на время отложена.

После того, как мы узнали о романе тети Грейс, любопытство привело нас к викарию. Там мы познакомились с Чарлзом Дэвентри. Он нам очень понравился и чем-то напомнил отца. Мы его тоже заинтересовали, потому что он знал, кто мы такие.

Он угостил нас чаем, который вскипятил на старой керосинке в своей мастерской. Мы сидели на табуретках, пили чай и рассказывали ему про нашу жизнь на острове. Он показал нам свои модели, и мне показалось, что все женские фигуры напоминают тетю Грейс.

— Грустный и тихий человек, — сказала о нем Франсин. — Он меня раздражает. Они заслужили свою судьбу, потому что они ничего не делают, а только наблюдают, как жизнь течет мимо них сама по себе, отбросив их в сторону. Так жить нельзя. Мы с тобой никогда не будем такими, Пиппа. И наш отец таким не был. Мы не позволим этому старому Патриарху (она дала дедушке такое прозвище) распоряжаться нашей жизнью.

Настало лето. Все вокруг было в цвету — но не так, как на острове. Я поняла, что там всегда все было одинаково, и менялось только, когда шел дождь или дул мистраль. Здесь же все менялось день ото дня, и было так интересно наблюдать, как набухают почки, появляются листья, расцветают фруктовые деревья, кусты роз и клубники, майские жуки танцуют над прудом, слушать крики птиц и пытаться различать их, видеть под деревьями цветы колокольчиков и наперстянки, вдыхать сладкий аромат жимолости — особенно в долгие часы перед закатом, когда казалось, что день не хочет уходить. В такие вечера у меня было чувство, что я у себя дома. Это было странно, ведь я родилась на острове и прожила там всю свою жизнь.

Я любила бывать одна и лежать в густой траве, слушая стрекотание кузнечиков и жужжание пчел, стаями вьющихся над фиолетовыми цветами будильи или ароматной лаванды. Я.думала тогда: это и есть покой. И мне хотелось остановить время и сделать так, чтобы все как можно дольше оставалось, как есть. Может, я уже ощущала в воздухе грозу. Мы становились старше. Скоро дедушка сообщит Франсин о своих намерениях, и она его не послушается. Что тогда? Неужели нас выгонят?

Я вспомнила, как с нами разговаривал отец, когда мы сидели у моря, и он смотрел на него с какой-то ностальгией, которая, наверное, иногда появляется у всех покинувших свою родину. Он часто напевал песенку, которую называл моей.

— Песенка Пиппы, — говорил он, — ее написал великий поэт, который знал, что такое тоска по дому.

Я чувствовала то же самое, лежа на траве. «Все в мире хорошо». И в те минуты я не думала о сгущающихся облаках.

— Облака уйдут, — говорил отец, — иногда можно даже вымокнуть под дождем. Но потом опять засияет солнце, и все в мире опять хорошо.

К вечеру того же дня мы с Франсин отправились на прогулку, и путь наш лежал мимо усадьбы Грантер. Когда мы проходили мимо, мы всегда заглядывали в окна, видели все ту же накрытую от пыли мебель и Франсин взывала:

— О, Великие герцоги, когда же вы, наконец, появитесь, чтобы скрасить наше существование?

На что я всегда отвечала, что для нас все равно никакого значения не будет иметь, здесь они или нет, но Франсин говорила, что все равно мы сможем хоть одним глазком взглянуть на настоящую роскошь.

Мы зашли навестить Чарлза Дэвентри. Нам нравилось смотреть, как он работает. Он тоже всегда бывал нам рад и любил рассказывать про то, как они с отцом учились в Оксфорде, и как они строили грандиозные планы и мечтали о студии в Париже или Лондоне и даже думали открыть салон, где собирались бы великие художники и литераторы.

— Видите, как повернулась жизнь, — сказал Чарлз, — ваш отец закончил свои дни на острове, а я тут… каменщик. Что же дальше-то будет?

— А как вы хотите? — указала ему Франсин. — Если вы приняли все как есть, надо быть готовым и к последствиям.

— А-а, у нас появился философ, — сказал Чарлз.

— Я понимаю так, что в жизни нужно проявлять решительность, — продолжала Франсин. В душе она все еще сердилась на него за то, что он жил здесь один, а тетя Грейс в Грейстоуне, и ни один из них не мог решиться восстать против дедушки.

Франсин вдруг вскочила и сказала, что нам пора домой, и в ту же секунду споткнулась о камень и упала. Она попыталась встать, но у нее ничего не получилось. Мне пришлось поддержать ее.

— Я не могу наступить на ногу, — сказала она.

— Наверное, ты ее растянула, — предположил Чарлз, присев рядом с ней на корточки и ощупывая ее лодыжку.

— Но как же я попаду домой?

— Есть только один способ.

Чарлз поднял ее на руки и донес до дома. Когда мы пришли, в доме поднялось страшное волнение. Выскочила Дэйзи, и ее рот раскрылся от удивления, когда она увидела, что Франсин несут на руках. Ее волнение еще больше усилилось, когда она поняла, кто несет. Она побежала за тетей Грейс, которая сначала покраснела, а потом побелела. Позже я узнала, что Чарлзу было запрещено входить в дом, а Грейс — общаться с ним. Дедушка даже попытался вообще изгнать Чарлза из округи, но в его защиту выступил викарий, сказав, что он не собирается из-за него прогонять своего племянника. После этого у дедушки испортились отношения с викарием. Тетя Грейс пробормотала:

— Чарльз!

— Твоя племянница слегка пострадала, — сказал он.

Я видела, что Франсин получает удовольствие от происходящей драмы, хотя ей было все еще немножко больно. Чарлз сказал, что отнесет ее в комнату, а потом позовет врача.

Тетя Грейс, обрадованная, и в то же время напуганная и очень бледная, бормотала:

— Да… да, пожалуйста, Чарлз… и спасибо большое. Франсин вам очень благодарна.

Чарлз уложил Франсин в постель, а Грейс в страхе старалась поскорее выпроводить его из дома и в то же время ей очень хотелось подольше задержать его.

Приехал доктор. У Франсин было сильное растяжение, и ей было велено несколько дней провести в постели, может быть, даже неделю. Ей были предписаны горячие и холодные компрессы. Я вызвалась ухаживать за сестрой, а тетя Грейс послала мне на помощь Дэйзи.

Через несколько часов боль утихла, и Франсин чувствовала ее, только когда наступала на ногу. Доктор запретил всячески напрягать ее, и Франсин прыгала по комнате на одной ноге с моей помощью. Она чувствовала себя вполне сносно и поздравляла всех нас, что опять удалось избежать трапез, молитв и общества ненавистного Артура.

Последовала самая блаженная неделя со времени нашего приезда в Грейстоун. Мы жили в маленьком оазисе, как это называла Франсин, и с нами постоянно была Дэйзи. Она развлекала нас местными сплетнями и учила зауживать платья, чтобы выгодно подчеркивать фигуру.

— Вам пока нечего подчеркивать, мисс Пип, — сказала она. Она меня называла мисс Пип, чем очень нас смешила. — Но все равно пригодится. А что касается вас, мисс Франс, — у нее была привычка укорачивать имена, — у вас фигура одна на тыщу. Изгибы в нужных местах, формы, как у статуэтки, и ничего лишнего. Грех прятать вас под этой синей саржей. Я однажды видела этих благородных леди из усадьбы. Их платья так и сверкали. У них был бал, и они выходили в сад. Я даже слушала музыку. Я немножко была дружна с одним из лакеев… Ганс его звали… смешное имя, но он был ничего, этот Ганс. Руки все время распускал, но мне не стоит так говорить при мисс Пип.

— Моя сестра прекрасно понимает, о чем ты говоришь, — сказала Франсин, и мы все втроем рассмеялись.

— Ну вот, и мы с этим Гансом очень подружились. Он брал меня на кухню и все мне там показывал. Даже давал мне с собой что-нибудь вкусненькое. Это было до того, как я стала работать здесь. Он хотел, чтобы я устроилась в Грантер, и я собиралась, да они уехали. Можно я вас причешу, мисс Франс? Мне всегда хотелось потрогать ваши волосы. У вас по-настоящему красивые волосы.

Франсин добродушно рассмеялась и позволила. Дэйзи соорудила ей необыкновенную прическу.

— У меня к этому талант. Когда-нибудь я стану горничной госпожи, вот увидите. Может, вашей, мисс Франсин, когда вы выйдете замуж?

При напоминании о замужестве мы помрачнели.

— Ой, вы об этом мистере Артуре? — сказала Дэйзи. — Он похож на вялую рыбу, но разве ж с мужчинами сразу разберешь? Нет, он не вашего типа… да и не моего тоже. Хотя он на меня и не посмотрит… во всяком случае, как на невесту. Бывает, мужчины порезвятся, а на следующий день смотрят на тебя, как будто видят в первый раз. Я знаю таких. Но мистер Артур не такой.

Заходила тетя Грейс. Она изменилась, на нее явно повлияло появление в доме Чарлза Дэвентри. В ее глазах появился блеск. Может, это был блеск надежды?

Франсин сказала, что ей очень приятно, что именно она помогла им снова встретиться.

— Будем ждать, что будет дальше, — сказала она. Как мы наслаждались нашей свободой! Нам нравилось быть в этом доме и чувствовать его таинственность и заманчивость, смеяться и не думать про угрозы будущего. Мы жили сегодняшним днем — Франсин и я, а Дэйзи, наверное, так жила постоянно.

Первой нарушила нашу идиллию тетя Грейс. Она приходила каждый день в одно и то же время и приносила приветы от кузена Артура. Дэйзи сказала, что он считает неприличным заходить в комнату девушки, если только она не его жена. Эти слова нас отрезвили. Они отлично характеризовали кузена Артура.

В тете Грейс появилась новая мягкость. Я пыталась догадаться, виделась ли она с Чарлзом Дэвентри, и пришла к заключению, что виделась. Она глядела на Франсин, и в ее грустных глазах, напоминающих глаза оленя, светилось сострадание.

— Дедушка рад, что тебе лучше. Он все время спрашивает о тебе.

— Я очень благодарна, — сказала Франсин с иронией. — Это так мило с его стороны.

Тетя Грейс помялась.

— Он собирается сказать тебе что-то очень важное, когда ты сможешь спуститься вниз.

Она задумчиво смотрела на Франсин, и у меня упало сердце. Я знала, о чем будет говорить дедушка. Ведь приближалось семнадцатилетие Франсин. Семнадцать — это ведь достаточно зрелый возраст… для брака.

Что же нам делать?

Попытка тети Грейс преподнести эту новость, как приятную, провалилась. Она сама прекрасно знала, что такое, когда дедушка берется распоряжаться твоей жизнью.

— Я никогда этого не сделаю, — выразительно произнесла Франсин, когда тетя Грейс вышла. — Ничто меня не заставит. Нам пора серьезно задуматься о том, что делать.

Мы пребывали в раздумий, когда на следующее утро к нам прибежала возбужденная Дэйзи.

— Вчера я болтала с Дженни Брейкс около ее дома, и вдруг увидела, что они едут…

Дженни Брейкс жила рядом с Эммсами, а в соседних домиках жили садовники, работающие в поместье.

— Как вы понимаете, я постаралась все разглядеть получше. Они все появились со стороны станции, как и раньше. Я позвала маму, и мы вместе стояли и смотрели. Они проехали в Грантер. Это были слуги… и скоро приедут другие. Они будут готовиться к приезду хозяев. Точно. Будет так здорово. Скоро в усадьбе начнется такое веселье.

Мы тут же забыли про дедушку и стали расспрашивать Дэйзи обо всем, что происходило раньше, когда в усадьбе Грантер появлялись ее необыкновенные обитатели.