"Карнавал страха" - читать интересную книгу автора (Кинг Джордж Роберт)

Глава 9

Мария слушала, как лопаты стучат по сухой земле. Одна лопата была деревянной с металлической окантовкой, она вгрызалась в землю. Вторая лопата была целиком металлической и производила металлический скрежет по сухой почве. Еще Мария могла сказать, что оба могильщика плотные мужчины: еще до того, как они начали копать, дыхание обоих было шумным и учащенным в горячем сухом воздухе.

Кроме звуков, производимых лопатами могильщиков, на земле больше не было никаких шумов – над Карнавалом повисла тишина. Сотни артистов, которых Мария собрала на похороны Моркасла, которого Кукольник хотел тихо и незаметно закопать, не просто молчали, но и едва осмеливались дышать. Казалось, что их вообще нет вокруг. Никто не читал молитв, не пел грустных песен, никто не плакал над телом покойного волшебника. Не стеснялись только сам Кукольник, двое могильщиков и деревья, окружавшие свежую могилу. Тогда Мария выступила вперед.

Но и после этого работники Карнавала стояли тихо-тихо. Да и ветер тоже стих. Раздавались только мерные звуки – лопаты вгрызались в землю, с шумом отбрасывали ее в сторону, да Кукольник ходил вокруг, негромко шаркая ногами.

Мария приблизилась к Гермосу, который стоял впереди толпы. Ее худая рука нашла его костлявую ладонь. Она чувствовала, как он моргает ресницами, но не произнесла ни слова. Ей хотелось кричать, но она молчала. Убийца Моркасла ушел ненаказанным, ушел почти незамеченным. Даже несмотря на то, что Мария собрала свидетелей, могила волшебника должна была остаться неотмщенной – еще один холмик в бесконечной череде могил безвестных артистов.

У Марии было такое впечатление, что мир вот-вот развалится на части под собственным весом. А лес – бесчувственный, равнодушный и молчаливый, стоял и смотрел.

– Надо отметить это место, – прошептала Мария Гермосу.

Он покачал головой и хриплым шепотом отозвался:

– Я не забуду.

Великан бросил печальный взгляд на Марию, потом снова перевел глаза на могилу. Гробовщики почти закончили рыть яму – узкую, в три фута глубиной. Где-то в середине работы оба вспотели и скинули рубашки, обнажив плотные лоснящиеся тела. Кукольник, прохаживавшийся вокруг могилы, изредка посматривал на них и проверял их работу, лицо его, несмотря на жару, как обычно, закрывал капюшон.

У его ног на белой простыне лежал Моркасл. Руку волшебника подняли, чтобы она придерживала голову. Его одежда была окровавленной и грязной. Запах трупа и крови стоял в густом воздухе, вокруг роились, жужжа, мухи.

– Уже достаточно глубоко, – рыкнул Кукольник, хватая одного из могильщиков за плечо.

Благодарно посмотрев на него, оба работника вылезли из могилы и воткнули лопаты в холмик свежей земли. После этого они подошли к телу, один взял за ноги, второй за плечи, с кряхтением понесли труп к могиле, кивнули друг другу и опустили волшебника в яму. Голова покатилась и упала лицом вниз, тело перевернулось.

– Великий Кин-са, – начал Гермос.

– Да, Гермос, – сказала Мария, – пришло время молиться.

– Отнеси Моркасла к покою и безопасности, – продолжил Гермос, – у тебя сильная спина.

Могильщики начали забрасывать тело землей. Гермос освободил руку Марии и бросился вперед.

– Переверните его, – прокричал он, но лопаты продолжали мерно кидать землю.

Добежав до могилы, Гермос оттолкнул могильщиков и встал на колени перед телом. Как раз в эту минуту большая соленая слеза покатилась по его худой щеке, но рабочий, оправившийся от неожиданности, кинулся к Гермосу и схватил его за плечи, чтобы оттащить от могилы. Великан ударил его локтем в лицо, второй отступил сам. Гермос снова повернулся к могиле, но тут над ним склонился Кукольник. Теперь великан поднялся в полный рост и посмотрел на Кукольника сверху вниз.

– Его надо перевернуть, – повторил он.

Могильщики опасливо приблизились.

– Переверните его, – приказал Кукольник, – и положите голову на место.

Гермос вернулся к Марии, пока успокоившиеся могильщики занялись телом.

– Ему надо поставить памятник или камень, – добавил Гермос, беря слепую за руку.

– Посмотрим… Посмотрим… – угрюмо отозвался Кукольник.

В тот день новость о смерти Моркасла и неприлично скомканных похоронах распространилась по всему Карнавалу Л'Мораи. Вечером все фонари и лампы в квартале артистов были зажжены, а двери в палатки и вагончики крепко заперты. Несмотря на то, что зрителей было немало, боковые аллейки Карнавала были пустынными, а пояса артистов оттягивали ножи и кинжалы.

Единственным людным местом была палатка-столовая, где артисты искали убежища в ярком свете и тысячеглазой толпе. То и дело из-за столиков раздавался напряженный гневный смех, как будто именно им хотели отпугнуть убийцу карлики и уроды.

Но везде – на главной аллее и в столовой – густой пеленой в воздухе висел страх. И как будто материализовавшись из этого дыма, выполз ужас.

– Он здесь, – сказал великан. Он махнул рукой куда-то в сторону и бросил на Марию долгий взгляд. Хотя она крепко держалась за его руку, но с каждым шагом отставала все больше и больше. Гермос нежно посмотрел на ее маленькое лицо и крепко сжал губы, подавив желание подхватить ее на руки и понести по посыпанной песком дорожке, как ребенка.

– Еще немного, – повторил он в четвертый раз.

Мария покачала головой и задыхаясь пробормотала:

– Иди вперед, я догоню.

Гермос кивнул. Они добрались до людного района Карнавала и пробились через толпу зрителей. Дальше начиналась улочка лавочек: татуировщик, галантерея, пивоварня… Они миновали несколько палаток, задернутых полотняными занавесами, на которых яркими веселыми красками были изображены их обитатели: мальчик-леопард, женщина с головой козы, карлики…

– Он здесь, – сказал Гермос, но они обошли еще с десяток заведений и эстрад, пока великан не остановился.

– Что это? – спросила Мария. – Кто там?

– Это он, – ответил Гермос, глядя на человека, появившегося на сцене перед ним. – Мясник. Доминик.

Мария покрепче ухватила великана за руку.

– Он сбежал из города?

– Нет, – ответил Гермос. – Теперь он один из нас.

Доминик сидел на помосте, но он больше не был тем бесстрашным мясистым чудовищем, который боролся с Гермосом в палатке прорицателя. Не был он и тем наводящим ужас девятипалым убийцей, который умертвил Панола, Банола и шпагоглотателя Борго.

Доминик переменился. Отовсюду из его большого тела торчали, блестя в огнях, острые лезвия. Все – от крупной головы до больших ног – ощетинилось кинжалами, острыми шпагами, кривыми саблями и кухонными ножами. Сотни острых колющих предметов кровавили его кожу, будто огромный арсенал изнутри пробивался наружу к свету.

– Великий Каррик – человек тысячи ножей, – выкрикивал зазывала на возвышении, указывая на Доминика. – Единственный человек в мире, который растит внутри себя ножи и сабли…

Мария отшатнулась, будто ее ударили по лицу, и схватила Гермоса за руку.

– Да-да, смотрите, господа, – продолжал клоун, – как ножи прорастают сквозь кожу…

И действительно, отовсюду из кровоточащих ран росли лезвия, некоторые показались на несколько дюймов, другие – уже вылезли целиком, и все неумолимо – небыстро, но заметно – продолжали вылезать и вылезать, пробивая кожу в новых и новых местах.

– Отличные ножи, как и положено мяснику, – продолжал зазывала. Он приблизился к Доминику, ухватился за один из выросших кинжалов, потянул его на себя, заставляя мясника скривиться от боли, и вынул его наружу. Доминик задрожал, глаза, как у безумного, заметались по его мясистому лицу.

Высоко подняв окровавленное оружие, маленький человечек улыбаясь закричал:

– Нож, который может перерезать горло или вонзиться в живот, он и кость может перерубить. – А потом для пущего эффекта сделал вид, что хочет заколоться, и приставил нож к своей впалой груди. Показав зрителям маленькую пантомиму, он вытер острие об уже окровавленную тунику. – Десять лоринов и грош за большой нож, – объявил он.

Гермос отвел Марию в тень.

– Что его могло так изменить? – громко спросила она.

Гермос, качая головой, не мог отвести глаз от чудовища на помосте. Сине-черный ошейник опоясывал шею Доминика. Узкие полосы черно-серой кожи разбегались от него вниз по груди и вверх к подбородку.

– Ошейник. Тот, о котором говорил Моркасл, – шепотом объяснил он. – Он сжег его.

Выражение лица Марии стало жестоким. – Это волшебство.

– Везде, где они ранили его, теперь выросли ножи и сабли, – добавил Гермос.

– Помнит ли он, кто он? – удивилась Мария дрогнувшим голосом. – Может ли он говорить?

Услышав ее вопрос, карлик-зазывала покинул гудящую от любопытства толпу зрителей и приблизился к слепой, неся перед собой нож.

– Уверен, что он вырастит еще не один, и получше, – произнес он. – Между прочим, он был совершенно ошарашен, когда его привезли сюда. Он настоящая находка. Кстати, ты не хочешь купить этот очаровательный нож?

Уводя женщину из толпы, Гермос подхватил ее на руки. Она не замечала ничего вокруг – ни его, ни зрителей, опасливо отступивших, чтобы дать им дорогу. Ее невидящие глаза были широко открыты и белы, как у кролика в клетке.

Гермос вновь вышел на широкую главную аллею.

– Не волнуйся, Мария, – приговаривал он, – он не может причинить тебе боль. Все позади.

Мария с нервной улыбкой, покусывая губы, ответила:

– Это другое, – она покачала головой, ее подбородок начал дрожать. – Это совсем другое. Разве ты не видишь, Гермос?

Великан заглянул в ее белые глаза.

Как будто она могла видеть его внимательный взгляд, Мария отвернулась и сказала:

– Он стал одним из нас. Вот – приговор, а вовсе не пытка и казнь. Он был убийцей, поэтому они приговорили его к ссылке – к ссылке в Карнавал.

– Я защищу тебя…

– Да нет! – настаивала она напряженным голосом. Оттолкнув великана слепая встала на землю, а потом держась за его ноги, подняла покрасневшее лицо вверх. – Такое, наверное, случалось и раньше. Они пытали Доминика, а потом бросили его к нам. Интересно, сколько здесь еще бывших преступников. Не убийца ли и сам хозяин Карнавала?

С трудом переварив слова Марии, Гермос потрясенно уставился на нее, не веря своим ушам и отталкивая от себя страшные подозрения. Мимо прошел какой-то добрый крестьянин с семьей, пронеслась, подняв тучу пыли, повозка, запряженная несколькими кентаврами.

– Может быть, доказав, что Доминик невиновен, мы найдем настоящего виноватого, – продолжала Мария, – и тогда магический приговор утратит силу. Это был не его след в моей комнате. Другая рука. Кто-то отрубил ему палец. Кто-то порезал ему спину. Мы должны узнать, кто это сделал.

Глаза великана потемнели, пока он вглядывался в ее лицо.

– Как?

Выражение лица слепой стало мрачным.

– Не знаю. Это мог быть кто угодно. Настоящий убийца мог находиться в толпе возле моего вагончика, пока я разговаривала с жандармами. Это мог быть один из жандармов. Им может оказаться и Кукольник. Убийца знал, какие улики ведут нас к преступнику. И… – она едва смогла выговорить дальнейшее:

– зная все, он, наверное, уже знает и то, что мы сейчас обнаружили.

– Великий Кин-са! Так мы никогда его не найдем, – простонал Гермос.

– Нет, найдем, – ответила Мария, и неожиданная надежда прозвучала в ее голосе. – Мы узнаем все, когда Карнавал закроется, в предрассветный час.

Ночь была длинной. Очень длинной и заполненной лицами, лицами, лицами. Голоса все еще эхом отдавались в его голове. Они звучали громко и отчетливо. Но он знал, что сейчас их нет рядом. Это было другое место – не то, где вокруг кружили и кружили люди и мешались лица. То место было шумным и ярко освещенным, на пол был насыпан песок, и вокруг помоста роились тысячи лиц, горя двумя тысячами глаз. Здесь все было не так. Здесь было тихо, темно, все кругом завешано тканью, и было лишь одно лицо и одна пара глаз.

Но тысячи ножей никуда не исчезли.

Они впивались в него, прорастали изнутри, прорываясь наружу. Они торчали из всех ран его усталого тела. Когда он делал шаг, то острие, вылезающее из одной ноги, могло ранить другую ногу. Поэтому его возили в повозке, носили туда-сюда, как корзину с яблоками. Сначала его поместили в одно место, потом перевезли в другое, оба раза, когда его извлекали из повозки, ножи вонзались в тело и падали на землю. Он был просто набит, нашпигован ими. Он пытался стряхнуть лезвия, освободиться от ножей, но всего парочка упала в песок, остальные же никуда не исчезли.

Он чувствовал себя очень странно. Люди, которые перевозили его, были нормальными людьми, – из них не торчали острые сабли. Лица, кружившиеся вокруг, были лицами нормальных людей, никто из них не проращивал в себе кинжалы. Теперь он думал о том, какое было бы счастье, если бы он тоже был таким, как они, если бы все его тело не щетинилось металлическими ножами.

Он не помнил себя нормальным. Он даже не мог вспомнить своего имени, хотя понимал, что имя-то у него должно было бы быть. Он не помнил ничего, что было до того, как он, обнаженный, производил на свет массу кинжалов.

Так он и сидел в тени какой-то палатки, чувствуя, как вылезают из спины десятки острых металлических иголок. Дюйм за дюймом они прорывались сквозь его плоть, стремясь выбраться наружу. Маясь, он попробовал стряхнуть с себя кинжалы, но на землю упал лишь один, и боль, которая пронзила рану, кровь, которая из нее хлынула, были просто непереносимы.

Он решил ждать. Спокойно. С широко открытыми глазами. Обливаясь холодным потом. Затаив боль и ощущая лишь страх, который холодил тело и душу ветром. «Интересно, исчезнет ли тьма», – думал он. И тут появились еще двое.

Они казались тенями в темноте. Скользнули внутрь, откинув полог палатки. Один был высоким и худым, как тень дерева, сбросившего на зиму листья. Вторая – маленькой и хрупкой. Голоса были приглушенными и казались нереальными. Они подошли к нему с разных сторон. От них исходил дух страха и отчаяния.

Человек-кинжал сидел тихо, затаив дыхание. Только глаза двигались в темноте, следуя за ними по палатке. Он надеялся, что они не заметят его, что они пришли за кем-то другим. Но они уверенно приблизились и начали перешептываться.

– Не-е бо-ой-ся-а-а, – раздался голос маленькой тени, женский голос.

Человек-кинжал прикусил губу, и по щеке сползла большая слеза страха. Она подошла поближе и коснулась его шеи, которая горела страшным огнем. Другая тень тоже приблизилась, став рядом с женщиной.

Человек-кинжал дико задрожал и закричал, заставив их отступить, и тут страшная догадка пронзила его мозг – он понял, что ему все равно, что кричать, что звук совершенно бессмыслен. Но все-таки эти двое отошли, и теперь заговорил длинный, по-прежнему держась на расстоянии.

– Тыыы пооомнииишьшь, чтоо теебяа зоовуут Дооомиинииик?

Холодный пот покатился со лба человека-кинжала, капая на саблю, которая торчала из его груди. Последнее слово «дооомииинииик» эхом отдалось у него в голове. В нем было что-то знакомое, оно всколыхнуло память, как ветер, пробежав по листьям дерева и траве луга. Домииинииик… Он снова задрожал.

– Спаасиии гоосподии, – пробормотал человек-кинжал какие-то слова, они казались бессмысленными, но несли некоторое облегчение. Женщина вздохнула.

– Хоорооошоо, – сказала она, снова подходя и касаясь его руки ласковыми пальцами, – хооороошоо, в нееем еещее чтоо-тооо остааалооосьсь.

Теперь ее рука подняла его правую руку и начала нежно поглаживать кровоточащие и приносящие боль раны.

Он бессмысленно опустил глаза на уродливый обрубок руки.

Женщина повторила свой вопрос.

– Ктооо отрееезал тебееее палеееец?

Слова все еще не содержали в себе смысла, отдаваясь эхом в его пустой голове, где билось, повторяясь, одно и то же слово дооомиинииик…, дооомиинииик…, дооомиинииик…

Женщина покачала головой и отпустила его руку. Она долго стояла и смотрела на него, а потом наклонилась и подняла что-то с пола. Когда она выпрямилась, предмет блеснул у нее в руках.

Это был нож, который выпал у него из спины.

Человек-кинжал тяжело вздохнул, когда она снова подошла к нему. Ее маленькие крепкие и ласковые руки заставили его оторвать руки от лица. Она взмахнула кинжалом перед его лицом, показывая, как ему отрубили палец. Сталь блеснула в воздухе. Она крикнула:

– Ктооооо?

И тут человек-кинжал вспомнил, как когда-то такое же блестящее острие мелькнуло над его рукой. Оно пронеслось как раз там, где был указательный палец, жестоко разрывая кожу, плоть и проходя сквозь кость.

– Ктооооо?

Нет, тогда его руку удерживала на месте мужская рука, мужская рука держала и тот нож. Руки были искореженными, скрюченными какой-то страшной болезнью, но сильными. Он кожей вспомнил их силу и легкую дрожь, вспомнил, как ослабло напряжение, когда нож почти отрубил палец. Вспомнил, что всего его опутывали веревки, стягивающие грудь, ноги и руки. Он пытался вырваться, пытался убежать, но не мог. И нож прошел сквозь плоть. Окровавленный палец упал на пол.

– Кто?

Руки свело от крепких пеньковых веревок. Человек-кинжал вспомнил, как он выпутывался из веревок, стараясь отделаться от стула, к которому его привязали, а над ним, улыбаясь, стоял человек. Черный плащ терялся в темноте комнаты. Он чувствовал, как впиваются в него глаза незнакомца, но не видел его лица. Капюшон скрывал все черты. А потом он вспомнил низкий, вызывающий дрожь смех человека, который сделал всю эту страшную работу. И из этого смеха кристаллизовалось имя, оно ударило в виски человеку-кинжалу, и он, тяжело ворочая языком, выплюнул его наружу:

– Кольни…, никольку…, кукольник…